Вдогонку. Конечно, вот ирония истории: немецкий капиталист А. Ф. Маркс в деле пропаганды русской культуры сделал много больше, чем записные наши (и при том вполне антикапилистические) патриоты той поры.

Но в этой басне и для левых есть мораль: капиталисты — не всегда и не обязательно несут варварство, а напротив: зачастую служат проводниками просвещения. Мысль для многих сейчас крамольная — а меж тем другой Маркс, не который А. Ф., а который Карл, эту диалектику буржуазного общества очень хорошо понимал.

Взять для иллюстрации хотя бы «Комманифест»: перед тем, как прочитать приговор капитализму, Маркс поёт ему настоящий хвалебный гимн, возвышенный и строгий.

«Хитрость разума!» — одобрительно усмехнулся бы старик Гегель.

#Маркс #Гегель

«А теперь нечто совершенно иное…»

Сюжет, достойный «Монти Пайтона».

Полностью история здесь. Вкратце: в Англии некий стихийный прудонист, разделяющий мнение, что «собственность есть кража» — и потому решивший провести диалектическое снятие и «экспроприировать экспроприаторов», вынес из магазина 9 бутылок недешёвого вина. (Если бы водки — можно было заподозрить в нём нашего русского релоканта — но нет, не в этот раз). Норман Бреннан, бравый констебль в отставке, увидел совершающееся преступление и начал преследовать злоумышленника. В итоге вино было возвращено магазину, который с пониманием отнёсся к алко-преступнику и не стал заявлять на него в полицию. Единственным пострадавшим и одновременно преступником оказался сам лихой пенсионер: власти вкатили ему штраф в 130£ (15000 ₽ по нынешнему курсу) за езду против движения по one-way road во время преследования любителя халявного алкоголя.

Мелочь, конечно — но очень характерная.

Во-первых, бюрократия пронизывает собой всё современное общество. Чем более развито государство — тем больше бюрократических институтов и процедур. И, похоже, в рамках нынешней мировой системы власть бюрократии будет только возрастать.

Во-вторых, бюрократические законы формальны. Суть ситуации закону не интересна: на преступника никто не заявил — следовательно, судить его не за что. А бывший коп реально нарушил ПДД — потому ему есть что предъявить. Верно? — верно, не поспоришь.

В-третьих, «за что боролись — на то и напоролись»: доблестный защитник частной собственности обкраденного супермаркета сам не понял, что вписавшись в историю, попал в глубокое самопротиворечие. Он кинулся защищать чужую собственность — по своей доброй воле, из лучших побуждений, как какой-нибудь народный дружинник в раннем СССР при краже из родного, общего, коммунистического сельпо. Противоречие — да ещё какое! — базовое для капитализма: присвоение благ частное — а все издержки общие.

В итоге казна британского правительства пополнится на 130 фунтов за счёт незадачливого констебля, дожившего до пенсии, но так и не разобравшегося в антиномиях любимой капиталистической системы. Profit!

А вы думали, «Монти Пайтон» — это такие забавные абсурдистские скетчи леваков из 1970-х? Нет, в условиях абсурдности системы, извлекающей прибыль из всего, любой абсурд будет капиталистическим реализмом.

#абсурд #Монти_Пайтон #капитализм #capitalism_must_die

Когда за тебя думают другие…

Весьма показательно, что лучшие обзорные работы по славянофильству и русскому марксизму написаны иностранцами. Поляк Анджей Валицкий написал «В кругу консервативной утопии» — книгу про судьбу наших «славян», а итальянец Гуидо Карпи — «Историю русского марксизма».

Конечно, это дружественные России, нашему народу и культуре люди — и превосходно, что они написали свои книги. Проблема в том, что они выполнили работу за нас.

Любая околофилософская книга есть результат осознания проблемы. Отсутствие местных, аутохтонных исследований того же славянофильства или марксизма — ясное свидетельство нищеты нашего сознания: проблема если и маячит где-то на задворках мышления, то эксплицитно она так и остаётся неартикулированной. Но отсутствие членораздельной речи — это и есть симптом младенческого, неразвитого сознания. Тем более — речи о себе самом, о своей интеллектуальной и политической истории (не надо трёх слов: это одно и то же).

Тут, конечно, можно возразить: русских исследований о русском же марксизме и исконно-посконном славянофильстве нет потому, что они ещё не ушли в прошлое. В своих превращённых (и не очень) формах они до сих пор будоражат умы и политическую действительность — одним словом, они ещё не стали прошлым. А ведь осознать человек может только прошлое, только то, что он от себя уже оторвал. Поэтому, кстати, только прошлое разумно. И, следовательно, только прошлое доступно разумному познанию.

Казалось бы, всё так? — Так, да не так.

История имеет только одно направление — в прошлое, это всегда «улица с односторонним движением». И странно не признать, что интеллектуальные (политические и исторические — это же одно и то же) события столетней давности уже канули в прошлое. Они актуальны? — да, но только как прошлое. И только будучи осознаны как прошлое, они и могут претендовать на какую-то значимость.

Субъективное нежелание некоторых современных адептов славянофильства/марксизма признать их канувшими в Лету — как раз и есть показатель незрелости нашего общественного мышления. Отказываясь расстаться с любимыми старыми идеологиями, мы уподобляемся великовозрастному детине, упорно не желающему расстаться с любимыми детскими игрушками.

Поэтому, вот программа для русской философии (если и поскольку она ещё жива и хочет быть живой): похоронить своё прошлое — и начать уже мыслить, критически осознавать его. Не играть в бесконечные ролевые игры в религиозные утопии, в декадентсво Серебрянного века или романтизм Октябрьской революции — а критически осознать всё это как своё, но своё прошедшее.

Вот цель: начать мыслить самостоятельно, не передоверяя труд мышления на аутсорсинг другим, пусть и очень любящим нашу культуру, людям.

Это будет первый шаг народа к эмансипации не только интеллектуальной, но политической и исторической. Не надо трёх слов, это одно и то же.

#марксизм #славянофильство #Валицкий #Карпи

Жизнь как произведение искусства.

Хотите парадокс?

Обыденно мнят, что произведение искусства есть более-менее точная копия реальности, более-менее удачное подражание ей. Или напротив: искусство — прекрасная выдумка, плод фантазии, игрушка праздного ума, призванная украсить серые будни. При всём различии, оба эти мнения, свойственные обыденному сознанию, тождественны. «Что тот солдат, что этот...»

Искусство этим мнением изначально и навсегда отделено от «реальности», которая, якобы, всегда выше, всегда «реальнее», всегда истиннее любого произведения искусства.

И вот здесь — ложь плоского рассудка, составляющего сущностную сердцевину обыденного сознания.

За реальность рассудок принимает скопище фактов, собрание разнородных тенденций, начатых человечеством с одной мыслью, а законченных с другой (или не законченных вообще). Эта эмпирическая «реальность» — вовсе не реальность: факты изменчивы и неопределённы как предметы в сумерках, сама форма и суть их меняется в зависимости от освещения — освещения мыслью. Лишь для грубого эмпирического сознания — раба фактов и вещей — «фунт мяса есть фунт мяса». В настоящей реальности, реальности без кавычек — всё тоньше, сложней, богаче.

Подытожу: обыденная, повседневная реальность, привычная для нас «реальность» окружающего мира фактов — не реальна. Это в лучшем случае черновик, набросок, проба, заготовка. Незаконченная работа.

Настоящая реальность — это произведение искусства, прекрасное, гармоничное. законченное. Идеальное в своей полноте и истинности. Или: произведение искусства есть идеал и образец для жизни. Поэтому не искусство подражает миру, а мир — искусству. Бледно, плохо, отдалённо — но пытается подражать. Неумело, руками невежд-подмастерьев, но мир старается походить на идеальный оригинал.

Поэтому прав был романтик Новалис: «Чем поэтичнее, тем истиннее». И прав был анти-романтик Гегель: «Если факты противоречат понятию — тем хуже для фактов».

Отсюда и смысл шекспировского парадокса, который часто цитируют и редко понимают: «Весь мир театр, а люди в нём актёры». Театр — не в театре, там-то как раз кипит идеальная жизнь, формообразующая для повседневности, театр лишь даёт идеальный сценарий жизни — спектакль же разыгрываем мы сами сжедневно.

Герцен, помнится, негодовал на такое понимание жизни как пьесы: «Неужели всё заранее подтасовано и все роли расписаны?» Нет, дело как раз в том, чтобы освободить нашу жизнь от условности, неполноты, свойственной наброску. Освободить жизнь от необходимости подражать идеальному образцу. Но сие возможно, лишь если сама жизнь станет идеальной.

Иначе: люди должны вернуть себе потерянную реальность. Реальность идеальную, настоящую реальность добра, красоты и истины.

И поэтому у человечества есть только одна настоящая задача: всю свою жизнь пересоздать как произведение искусства.

#Новалис #Гегель #Шекспир

Несколько тезисов о марксизме.

Читал пейджер Читал подряд третью книгу (Перри Андерсон, Йоран Терборн, Гвидо Карпи) по истории марксизма, много думал.

И вот несколько тезисов по итогам. Очень бегло:

1. Марксизм или марксизмы? «Марксизм I Интернационала, II-го, III-го, IV-го», марксизм «западный» — как будто есть «восточный» или «северный» с «южным» — и так далее и тому подобное — не многовато ли марксизмов? Ответ прост: сколько марксистов — столько марксизмов. Но это на уровне единичных сознаний. В плане всеобщем, на который только и стоит обращать научное исследование, марксизм един при всей противоречивой пестроте своих идейных «течений». Тождество всегда есть тождество противоречий.

2. Марксизм — необходимый логический момент в исторической тотальности человеческого мышления. Без понимания марксизма, его объективной логики невозможно понять ни истории России, ни мировой истории последних 150 лет.

3. Объективную логику марксизма надо отличать от субъективной логики (тут лучше подходит гегелевское различение Begriff, понятия, и Meinung, мнения) самих марксистов. Как всегда с диалектикой, тут головокружительный поворот: сам Маркс строго отчитывал тех историков мысли, кто опирается только на мнения самих участников исторической драмы. «Что человек думает о себе, и кем он на самом деле является — разные вещи!»

«Es schwindelt!» (Это головокружительно!) — со смущённой улыбкой и неожиданно по-немецки ответил Ленин Троцкому на вопрос о том, что он чувствует в ночь взятия власти в Петрограде. Тут всем знакомое чувство, когда внезапно возносишься на колоссальную высоту — и с неё озираешь мир. Да, такова диалектика — и она тем головокружительнее, когда является в конкретном облике.

4. И к чему приводит эта объективная логика? Иными словами: какова судьба марксизма? Гвидо Карпи, например, русский марксизм похоронил и со скорбью в сердце прочёл элегическую эпитафию над могилой. Перри Андерсон похоронил ещё в 1970-х «западный» марксизм — но без особой жалости. Скорби в его надгробной речи не услышишь. Да и не о чем жалеть. Терборн оптимист — что прошло, то прошло, но что-то же ещё будет? — ему хочется в это верить и потому он хватается за любое фактическое проявление антикапитализма (который не только не равен марксизму, так ещё и отнюдь не всегда «левый»).

Триумфатором марксизм в наши дни не назовёшь, это правда. Но вот ведь парадокс: марксизм потерпел поражение как политическая практика, но победил как философская теория: даже идейные противники оперируют понятийным аппаратом марксизма.

Да, но differentia specifica марксизма, его понятие есть завершение философии практикой, преображающей мир по канонам разума, и реализующей поэтому (и поэтому завершающей) философию. Отсюда: академический марксизм, марксизм, запертый в уютном (или не очень) академическом гетто — это не марксизм. Потому что в таком виде он не соответствует своему понятию.

5. Отсюда вопрос: так жив он или нет? Так вопрос в сфере идей ставится не может. Тут ближе подойдут аристотелевские категории актуальности и потенциальности. Как идея марксизм актуален безусловно — но как общественная практика он недействителен, но лишь потенциален. Вся эта потенция, сиречь возможность, сводится к усвоению идеальной актуальности марксизма, его, марксизма, переосмыслению и трансформации сообразно исторической ситуации. В конце концов, как завещал папаша #Маркс: «История даёт не только задачу, но и одновременно и средства для её разрешения».

И вот здесь я прервусь, ибо здесь заканчивается формат телеги, и мысль требует более развёрнутой формы.

#марксизм #Перри_Андерсон #Терборн #Гвидо_Карпи

В третьем томе о русских гегельянцах — не удивляйтесь — будет (если и когда книга увидит свет) большая глава о Георге Лукаче. Сейчас как раз прочёл корявый русский перевод его «Gelebtes Denken» («Прожитых мыслей»). И вот несколько мыслей по поводу.

Лукач и коммунизм как моральная проблема.

«Лукач? Да он же сталинист ещё тот!» — скривился мой приятель, известный в то время московский троцкист, ныне релоцировавшийся в Лос-Анджелес, поближе к цитадели империализма. Беседа происходила в конце нулевых, на after-party после какой-то марксистской конференции — левые любят в реконструкцию, поэтому товарищеский междусобойчик почему-то всегда назывался конференцией.

Я тогда находился под полным влиянием Лукача и его «Истории и классового сознания» и на инвективу товарища возразил — но аргументов у нас обоих было немного, потому искра спора угасла, так и не разгоревшись.

И вот сейчас, готовя главу о Лукаче для новой книги о гегельянцах, я прочёл его Gelebtes Denken и вспомнил тот разговор.

Как будто тот приятель-троцкист был прав: апология сталинизма у Лукача очевидна. Даже свой собственный арест летом 1941 года он агравирует, смягчает, предпочитает не заострять на нём внимание. «Удача, что арестовали тогда, когда уже не расстреливали». 4 года лагерей своего пасынка от Гертруды — комментирует мимоходом, как само собой разумеющееся: «В то время всех арестовывали».

Так иезуит мог бы оправдывать католическую церковь — всё-таки с Лео Нафтой у Лукача общего было много больше, чем думал сам Лукач! (Не секрет, что Томас Манн писал Нафту, этого догматического диалектика в «Волшебной горе» с Лукача — при чём, с разрешения последнего.) Сам Лукач, конечно, сущностную свою связь с романным двойником отвергал, отшучивался: «Самое большее, что я ему дал — это мой еврейский нос!»

И вот связь с диалектиком-иезуитом Нафтой: вся лукачевская апология сталинизма — это речь верующего, фанатика однажды принятой идеи. При этом — вот парадокс! — Лукач отнюдь не сталинист. (Москвич-троцкист, при всей своей эрудированности, попал здесь пальцем в небо).

Приняв в конце 1918 году коммунизм, решив для себя «моральную проблему большевизма», и даже, как подобает настоящему философу, отчитавшись о своих метаниях в философском эссе («Большевизм как моральная проблема») — больше Лукач вопросов не ставил и моральных проблем с коммунизмом и партией для него не было. «Ich habe keine Seele» — «У меня нет души» — говорил он, ибо рефлексии не предавался.

Отсюда и безжалостность его оценок.

Объективная ирония в том, что в 1918 году моральная проблема ещё могла быть поставлена. После — и субъективно Лукач не ставил себе вопрос, и объективно публикация размышлений на эту тему была невозможна. (А может и ставил! — может, но какая разница: мысль неопредмеченная в слове и деле есть мысль недействительная. «По делам их узнаете их!»)

Отсюда, из этого религиозного чувства, граничащего с сектантством (свои первые годы в коммунизме он сам потом называл «революционным сектантством», за которое даже получил нагоняй от Ленина) — отсюда и вся этика Лукача, его отношения к другим. Коммунисты у него в своей массе недостаточно коммунисты, не прониклись вполне, не вполне доверились партии. Едкий сарказм по поводу австрийского гражданства Брехта — отсюда же. Да и вообще, он же со всеми разорвал: Балаж, Реваи, Фогараши. Даже Михаил Лифшиц, московский наперсник, соратник и единомышленник, друг «дней моих суровых» — и тот «arme», «бедный», ибо за полвека не сдвинулся со своей ригористичной эстетической позиции 1930-х годов.

Изоляция Лукача — из его фанатичной веры. Потому, кстати, и отдельная «лукачианская» школа в марксизме не сложилась (Лукач как великая фигура есть, а лукачианства — нет): подняться на высоту индивидуальной религиозно-коммунистической экзальтации Учителя ученикам (да и никому другому) было невозможно. Никто не может пережить в точности чувство другого человека — тем более, чувство такое мощное, как религиозное исступление. Поэтому те немногие, кто хотели быть апостолами Лукача (Агнеш Хеллер, Ференц Фехер, другие «лукачианцы» конца 1960-х — 1970-х), вполне по-библейски трижды отреклись и от него, и от коммунизма, став «левыми» (и не очень) либералами.

#Лукач #коммунизм #марксизм #Лифшиц

Кстати о Ференце Яноши, пасынке Лукача от Гертруды Бортштибер. Надо сказать, после почти 4-х лет сталинских лагерей он потом стал директором Национального института экономики планирования (по сути, Венгерский Госплан). Его брат Лайош, видный математик и астрофизик, несмотря на отягощённый семейный анамнез, стал академиком и вице-президентом Венгерской Академии Наук. (Здесь надо произнести с лёгким грузинским акцентом: «Сын за отца, брат за брата не отвечает!»).

Вообще, как факт: если человек выживал в жерновах сталинистской системы, он получал своего рода вознаграждение, компенсацию, ein Geschenk vom Schicksal, «подарок от судьбы», как сказали бы немцы. Вот и Лукач в своих воспоминаниях твердит: «Мне повезло»…

Сталинизм умел устраивать своим гражданам социальные лифты! — это верно, но надо помнить, что лифты эти ходили в обе стороны. Чтобы доставить нового товарища на верхний этаж, сначала надо было кого-то спустить на нижний (метра на два вглубь земли).

И не было гарантий, что следующий социальный лифт не увезёт вниз уже тебя самого.

#Лукач #Сталин #коммунизм

Лукач и суд над философами.

В «Прожитых мыслях» есть очень важное место, где Лукачу возвращается его критика философии:

Интервьюер: Один из основных тезисов «Разрушения разума» заключается в том, что философии, не несущей ответственности, не существует. Ницше, а также более ранние иррационалистические тенденции ответственны за фашизм. Товарищ Лукач, возможно ли на этом основании, по Вашему мнению, не делать Маркса ответственным за сталинизм?

Лукач: Если я говоро вам, что дважды два — четыре, а вы, однако, в качестве моего ортодоксального последователя говорите, что дважды два — шесть, то я за это не в ответе.

Слова эти Лукач произнёс за пару лет до смерти. Как видим, революционное сектантство даже на старости лет составляло истинную суть его мышления. С высоты этого религиозного, мессианского чувства Лукач и судит о философах. Если можно вывести из философа концлагерь и массовые расстрелы — значит, по Лукачу, он разрушитель разума и cancel ему. Так он и разделывается, например, с Шеллингом.

А сам марксизм? Маркс вне подозрений. Но Сталин же устроил ГУЛАГ? Да, но он просто сделал неверный вывод из верных посылок. У Маркса 2 х 2 = 4, а у Сталина = 6, но разве Маркс виноват, что Сталин считать не умеет?!

Это, конечно, софистика чистой воды. Всё дело в том, что Сталин выводится из Маркса, он не случаен. (Иначе всё случайность, и тогда говорить просто не о чем). Кроме того, сам Лукач в тех же «Прожитых мыслях» говорит о «гиперрационализме» Сталина — следовательно, сталинизм есть вещь объективная и неслучайная.

Но собственная марксистская религия не даёт Лукачу признать логически явную вещь: сталинизм имманентно присущ марксизму (хотя в последнем есть много чего противоречивого, хватает там и контртенденции Сталину) — и неспокойная интеллектуальная совесть ищет самоуспокоения в софизмах.

И Маркс бы с ним, с Лукачем. И всё же, на самом-то деле: несут философы (шире: мыслящие) ответственность за свои мысли — или нет?

Лично, пусть и как философы — нет, не несут. Not guilty. Тютчев отразил это в своих строках:

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся…

В ответе не люди, а идеи, не философы, а философии. Между философом и его философией всегда существует зазор, различие — как и между художником и его произведением: сотворённое больше своего творца. Вообще, как критерий: если фигура творца заслоняет его творение — значит, это дурной, бесталанный творец. «Чем меньше автора в произведении, тем величественнее и произведение, и сам автор» (Гегель, «Эстетика»).

И вот это distinguo, диалектическое различение, как бы оно ясно ни было, почему-то трудно даже для такого титана мысли и отца русской демократии, как Лукач.

Отсюда, из этого distinguo, следует: нельзя обвинять того же Шеллинга в протонацизме. Но объективно его философия стала ступенькой к нацизму. То же и с Марксом: он не несёт никакой ответственности за ГУЛАГ, и глупо даже говорить об этом. Но сам ГУЛАГ имплицитно, как возможность, жил уже в «Капитале» 1867 года. «Насилие — повивальная бабка истории», так ведь? Что ж, лихое слово сказано, дело оставалось за реализацией, за самим делом.

Но если виноваты философии — они же не в воздухе, эти системы мысли, висят?! Это только у Сократа и других греков философия звучала в парках и на рынке — и то мы знаем о ней лишь потому, что нашлись ученики, записавшие речи мудролюбов в книги. Философия опредмечена в книгах — без печатного слова, как посредника, эти философии, как и бóльшая часть культуры — просто не существуют.

Так что же, отменять философии, запрещать книги? Ни в коем случае! — запрещенных книг (и тем более философий!) вообще быть не должно. Лукач об этом кстати, молчит: такого практического вопроса он себе не ставил, он был занят сугубо генетическим выведением иррационализма, его эволюцией к фашизму.

Но мы о запрещённых книгах поговорим позднее, уже безотносительно к Лукачу.

#Лукач #Маркс #Шеллинг #Гегель #марксизм #Сталин #иррационализм

Запрещать запрещается или Почему нельзя запрещать книги?

Ни одна книга, самая ничтожная, самая злая, самая реакционная не должна быть запрещена.

Даже если это откровенная проповедь ненависти к человечеству, даже если это пропаганда людоедства — даже (и я скажу: тем более!) такие книги не должны запрещаться.

Во-первых, если мысль (какой бы антимыслью) она ни была, раз уж она настолько вызрела, что отлилась в вещественную форму, опредметилась в книгу — такая мысль серьёзна, она рвётся к господству над внешней материальной реальностью. Можно, конечно, ликвидировать в даль автора, а книжку его запретить и сдать в макулатуру (как известно немецкие любители Ordnung’a предпочитали книги жечь). Но так вы не ликвидируете идею, надиктовавшую зловредную (вопрос ещё: для кого зловредную?) книгу. Повторюсь: если уж мысль настолько сильна, что стала книгой — она не случайна, она сильна своей идеей, которая, как известно, надсубъективна и всеобща. Ты её в дверь — она в окно, запрети одного писателя — она у второго скажется, запрети вообще писателей и книги — идея будет жить устным преданием, пока не прорвётся в реальность, не изменит её под себя.

Потому запрещать книги — опасно в первую очередь для самих запрещающих: так они закрывают глаза себе самим, отворачиваются от несимпатичной им реальности. Но реальность не перестаёт существовать от того, что она кому-то несимпатична. И потому рано или поздно запрещающие, слепые от собственного запрета, запнутся о запрещённую реальность и разобьют о неё лоб.

Во-вторых, чёрт с ними, с запрещающими. Запрещать опасно и в целом для человеческой культуры. Запрещают иногда чтоб забыть реальные ужасы. Но забыть нечто объективно злое — значит реабилитировать его. Ибо:

Забвение, забытие = ссылка былого за-бытие, за пределы существования = декларация несуществования.

Но от декларации своего отрицания нечто злое не перестаёт существовать в реальности — пока жива почва, на которой растут и благоухают «цветы зла».

Поэтому такое «несуществование» неизбежно приводит (и привело уже!) к повторению.

Если вы не знаете, что зло реально, как вы будете ему сопротивляться, когда оно придёт к вам в дом?

Зло, книжные (и шире — интеллектуальные) воплощения которого запрещены, оказывается уже забыто настолько (а было ли хорошо известно?), что никто не знает, что такое это зло. Словесное пугало, штамп, клише, ругательство и формальный повод для обвинения в экстремизме.

Поэтому как противоядие — все книги должны быть разрешены, читаемы и изучаемы. Запрещать запрещается! — Иначе зло уже можно считать победившим.

И да, со времён Платона человечество помнит, что зло есть лишь незнание добра. Великая максима, с одной лишь поправкой:

Незнающие зла тем легче подпадают под власть зла.

Об искусстве перевода.

Давным-давно, в далёкой-далёкой галактике в советские времена существовала превосходнейшая, академическая школа переводчиков. Переводилось всё — да так, что можно было обсуждать: в чём перевод всё-таки не дотянул до оригинала (ну, то есть настолько близко, что можно было сравнивать вообще).

За неполные 33 года «новой России» институт переводческого искусства оказался полностью уничтожен (разве что под вывеской прохоровского НЛО что-то, достойное по форме и содержанию, ещё иногда выходит). Но в целом — мрак и запустение.

Вот вам пример — из недавно вышедшего перевода «Прожитых мыслей» Лукача:

«Интервьюер: В какой степени сам Маркс разработал эту теорию?
Лукач: Маркс прежде всего разработал то - и это я считаю важнейшей частью марксистской теории, - что это является основополагающей категорией общественного бытия, и каждое бытие является историческим».

Читатель, ты хоть что-нибудь понял из окрошки указательных местоимений? Переводчик красноречив как та бабка из мемного ролика.

Proof.

Машинный перевод Яндексом или Google-translate’ом удачнее, человечнее бы получился, чем вот эта поделка незадачливого толмача. Не повезло Лукачу с переводчиком «Прожитых мыслей», не повезло…

Ну что поделаешь? — Но дело-то не в одной конкретной неудаче. Проблема глубже и шире: любой перевод есть обогащение языка на интеллектуальную величину переведённого произведения. Как говорил Маркс: «Сколько языков я знаю — столько раз я человек».

Поэтому русской культуре (философии, литературе в частности) — чтоб не переставать быть человеческой, нужно больше современных и качественных переводов. Во всех областях и по всем направлениям. А вот как раз с качеством у нас проблемы. Да, времена сейчас травоядные, в кипятке толмача за неудачный перевод («то-это-то-это-то, что») не сварят, на бочку с порохом не посадят, но раз уж взялся за гуж…

https://youtu.be/BLe-RefjLU8?si=SMBwWwn1k5GYUIHf

Институт переводчиков как зеркало общественного строя.

И в продолжение темы переводов.

Советская школа перевода, пышно-монументальная и классически-академическая — как старые, сталинские станции московского метро — была явлением, безусловно, уникальным: в дореволюционной России, как и во всём остальном мире по сей день, перевод остаётся делом одиночек, гениальных — или нет (чаще нет), фанатиков — или халтурщиков (чаще халтурщиков), влюблённых в свою тему — или отрабатывающих перевод как подёнщину (чаще последнее, конечно). А тут лучшие специалисты по конкретному языку и культуре определённой страны, всей душой преданные любимой теме — организованно, по заказу государственных издательств переводят худлит и научную литературу. Выходят целые собрания заново переведённых сочинений классических авторов — а многие произведения мировой литературы вообще впервые получили достойный русский перевод только в советское время. (К примеру, гегелиана была переведена на русский — пусть и не в полном объёме — именно в 1920-30-х годах).

Счастье для переводчиков, зарабатывающих на жизнь любимым делом, радость для читателей, открывающих для себя иноязычных авторов, ставших в переводе родными, profit для культуры — ну чем не воплощённая свобода как осознанная необходимость?!

Но надо понимать: эта идиллия (ныне уничтоженная) не на пустом месте появилась.

Во-первых, переводческое искусство всемерно поддерживалось как технически неотъемлемая деталь проекта мировой революции. Троцкий не забавы ради советовал красноармейцам перед Польским походом изучать эсперанто — без коммуникации между народами коммунизм не построишь. Коммунизм вообще есть ни что иное, как мировая коммуникация ассоциированных трудящихся. А если с универсальным языком не задалось — будем пока учить существующие.

Во-вторых, большевизм, как ни крути, сыграл роль Просвещения для России. Сколько было грамотных в стране к 1917 году? Менее 30%, это с Польшей и Финляндией, сильно увеличивших общий процент умеющих хотя бы расписаться. Уже через пару десятилетий — поголовная грамотность. Этот факт достаточно прост, чтоб его игнорировать.

Итак: большевистская революция — это попытка (в целом удачная) Просвещения в стране. А что Просвещение велось «такими» методами — так оно и в странах своего зарождения часто меняло напудренные парики и кружевные жабо на гильотину и ружейные залпы. Тем более в условиях исторического цейтнота: бóльшая отсталость — более радикальные и грубые меры, увы. Как говорят в Германии: Sehr schade, aber… (очень жаль, но…) Другого Просвещения у меня для вас нет, в общем.

И вот этот-то просвещенческий большевистский проект требовал гигантской массы переводов: только на подножном корму отечественной литературы население «окультурить» было невозможно — да это невозможно и для любой другой, даже самой развитой страны.

Отсюда — величие возникшей в СССР переводческой школы. Отсюда — её падение вместе с государством, её породившим. Для логики капитализма «новой России» иностранная литература — и вообще, литература, культура как таковая — вещь абсолютно избыточная и ненужная, ибо «нерентабельная».

Потому перевод в России вновь стал делом одиночек — гениальных (редко) и бездарных (часто).

Винни-Пух и капитализм.

Bad Comedian снова принёс грустные вести. На этот раз дельцы киноиндустрии покусились на Винни-Пуха. А за пару дней до этого анонсирован был фильм про домовёнка Кузю. Про судьбу Чебурашки вы и так уже знаете. Ещё раньше в грязные лапы современных киноделов попали «Трое из Простоквашино» и «Ну, погоди!» — за ними пришли сразу, как за самыми известными.

Российский кинематограф — он как жадный античный царь Мидас. Отличие в одном: всё, к чему превращался Мидас, превращалось в золото — всё, к чему обращаются «уважаемые люди» отечественного кино, превращается в… тлен, прах, гниль.

Не сложно понять, почему: герои, созданные хронологически относительно недавно, но в совершенно другом обществе, с совершенно иным интеллектуальным бэк-граундом — механически переносятся в другой, чуждый мир, атмосферой которого они дышать не могут. Тома и Джерри можно продолжать снимать и через 100 лет — а вот Волка и Зайца из «Ну, погоди!» — нельзя. Они остались там, в лучшем прошлом. Тем и хороши.

Да, но гнилые подделки, наэлектризованные кадавры, выдаваемые за живых героев детства, иногда приносят своим Карабасам-Барабасам очень хорошие деньги: Чебурашка не даст соврать. «Деньги не пахнут» — древний трюизм, но деньги на экскрементах остаются деньгами на экскрементах.

Правда, речь не об этом. Речь о причинах такого пожирания киноиндустрией нашего прошлого.

Поверхностный ответ: у современных российских кинодельцов просто нет никаких, ровным счётом никаких идей (ни свежих, ни просроченных — «осетрина не бывает второй свежести»). Это не ответ, это просто верная констатация факта. Но в чём же причины интеллектуального кризиса российского кино?

И нет, причина — не в идеологическом диктате, когда из кино делают рупор пропаганды. Во-первых, этот нажим стал явным только в последние годы («А что случилось?»). Во-вторых, при том же Сталине кино было рупором пропаганды всегда и по определению — что не мешало ему выпускать шедевры, типа «Потёмкина» или «Весёлых ребят» (тут ведь вопрос в том, какие идеи пропагандируются).
В-третьих, сам этот идеологический диктат вторичен (как и всё не идейное, но идеологическое) — сам он должен быть объяснён из другого.

Что же это за другое?

Это общий периферийный смысл российского капитализма, его вторичный и, говоря true-марксистским языком, компрадорский характер.

Поясню.

Со времён Петра I страна усиленно заимствовала у Европы культуру — чтоб как-то выбраться со своей азиатской, ещё татаро-монголами завещанной, колеи. Отсюда, капиталистическое развитие России всегда было отстающим и догоняющим. После 1991 года старый знакомый — капитализм — вернулся, но отставание в итоге только наросло. К тому же, все вакантные места в мировом разделении труда уже были заняты — оставалось только брать ту роль, что давали. А дали роль продавца энергоресурсов, глубоко вторичную и несамостоятельную. То же самое и в сфере интеллектуальной.

(Никакого вульгарного социологизма: здесь отношения взаимосвязи, а не подчинения. Производительные силы определяют производственные отношения — верно, но нельзя забывать, что главная производительная сила — это человек и его разум).

Вот вам и причина отсутствия своих идей в современной российской, прости Господи, культуре. Если уж на голливудской «фабрике грёз» не всё благополучно с идеями — что ожидать от местных киноделов?Тем, более, будучи отрезанным от своего другого, от рынков сбыта ресурсов и центров вдохновляющей идеологии, потеряв возможность экстенсивного роста вширь, российский капитализм предпринял попытку интенсификации, роста вглубь и внутрь. Иного не дано: если капитал останавливается в росте — он погибает.

Поэтому: пусть самопожирание, самоплагиат — любое движение, но только не остановка!

Отсюда лихорадочный интерес российской киноиндустрии к героям нашего некапиталистического детства. Не умея — и объективно не в силах создать ничего нового, ничего оригинального, ничего своего, они будут и дальше пожирать наше прошлое.

#кино #капитализм #марксизм #критика

Несколько слов о том, как надо экранизировать великие романы.

Sympathy for the Devil. Рецензия на «Мастера и Маргариту».

…В году этак в 1968-м, в году восстаний и революций, Мэриан Фэйтфул дала своему на тот момент любовнику, губастому Мику Джаггеру почитать некий русский роман. Фронтмен Rolling Stones настолько вдохновился и преисполнился, что написал знаменитую «Sympathy for the Devil».

Pleased to meet you,
Hope you guess my name?..

Ну, конечно, guess. Роман назывался «Мастер и Маргарита».

Это была присказка. Сказка будет впереди.

Начну с того, чем обычно заканчивают рецензии — с рекомендации. Так вот: идти и смотреть. По всей вероятности, это лучший российский фильм, как минимум, за десятилетие, если не за десятилетия.

Не буду говорить об очевидном: кастинг необыкновенно удачен, актёрская игра потрясающа, динамика повествования захватывает сразу и не отпускает даже после финальных титров.

Самое главное, что получилось у авторов: избегнуть обычного проклятия всех кинотеатральных постановок литературной классики — либо слишком буквальное воспроизведение, убивающее динамику, либо слишком вольное, когда от оригинала не остаётся ничего.

Проблема, аналогичная проблеме переводчика с одного языка на другой: либо получаются произведения верные, но некрасивые, либо красивые, но неверные. Идеальный перевод — красивое и верное своему иноязычному оригиналу произведение — случается крайне редко.

С кинопостановками — то же самое: надо одно искусство перевести в совершенно другое. История экранизаций булгаковского романа — свидетельство проблемы: буквалистский сериал Бортко, нудный и тягучий, полностью убивший оригинал своей приверженностью его букве — не даст соврать.

И надо сказать, у создателей «Мастера и Маргариты» идеальный перевод получился. Фильм полностью свободен в своей киноформе, при этом бережно хранит литературное содержание оригинала. Булгаков в фильме не только слышен и виден, но более того: это идеальный Булгаков.

У Локшина получилась история настолько булгаковская, что, пардон за крамолу, лучше самого Булгакова. Идеальная, лучшая версия Михаила Афанасьевича.

И не случайно. При этом, чуть ли не вековое расстояние позволило Локшину лучше понять романную суть — лучше самого автора — и соответственно сместить акценты. Всё по канонам диалектической немецкой эстетики: хорошее произведение всегда больше своего творца.

Тут, надо сказать, роль сыграла биография самого режиссёра. Сын американских коммунистов, сбежавших в поздний СССР от преследований в США как евреи в Землю обетованную из плена египетского — Михаил Локшин, похоже, глубоко пережил всю трагедию русского коммунизма, всё его величие и уничтожение в прах. И потому даже в первой картине Локшина, открыточно-рождественской истории «Серебряные коньки», герой Юры Борисова, романтик революционных экспроприаций, цитирует Маркса и Ленина. «Нет ничего хуже быть рабом раба — а капиталист есть раб капитала»… Чувствовалась потребность режиссёра осмыслить коммунизм, высказаться о нём, рассчитаться с ним. «Мастер и Маргарита» для этой цели подходил как нельзя лучше.

Отсюда та любовь, с которой воссозданы мрачно-нуарные виды фантазийной Москвы 1930-х годов, Москвы, которая никогда не существовала — но должна была существовать по сталинскому Генплану! Один Дом советов с Лениным, Колоссом Родосским коммунизма — чего стоит! Тут, конечно, любовь и ужас вместе — ну а как по-другому осмыслить коммунизм?

И каким бы критичным ни был в сухом остатке взгляд создателей фильма — в этом городе, марксистском Готэме, хочется побывать хотя бы на один час — настолько притягательна его эстетика, гигантоманская и монументальная. И вот вам вся разница эпох — той и этой. Для сравнения: что можно снять такого о «похорошевшей Москве» 2010-20-х, чтоб гипотетическому зрителю из условного 2100-го года захотелось в ней побывать? Правильно, ничего. Там была идея и энтузиазм, ведущий к трагедии. Здесь — тротуарная плитка и освоение бюджетных миллиардов. Сравнивать невозможно.

Поэтому выискивание параллелей и отсылок к нашему дню — чем занимаются и восторженные поклонники, и брызгающие слюной и желчью ненавистники фильма Локшина — банально и избыточно.

Избыточно — ибо это разные эпохи, жареное и квадратное. «Этот» режим стал возможен только потому, что «тот», к сожалению, провалился в пропасть истории. «Почему здесь постоянно говорят о будущем? — Потому что не хотят обращать внимание на сегодня» — так это общая тема человеческой истории, здесь нет специфики эпохи.

Банально — ибо любое произведение всегда обращено к настоящему. Это трюизм. Мы ведь до сих пор читаем «Илиаду» не потому, что нам так уж интересны исчезнувшие во мраке времён эллины и троянцы — нет, мы находим в гомеровских песнях самих себя. Так же и с «Мастером и Маргаритой».

Подытожим: даже критический, но субъективно честный взгляд на советский эксперимент вынужденно признаёт его доселе невиданный, космический масштаб. Раз уж сам дьявол Воланд захотел взглянуть на него своими глазами — смертным точно нужно на него посмотреть в кино.

#коммунизм #кино #рецензии #Булгаков #Мастер_и_Маргарита