«Поиски целостности в мире фрагментарности»
Обращаясь к новостной ленте, наполненной фрагментами происшествий, искаженным изложением, попытками приобщить к необщему, мир начинает распадаться, превращаться в некий сериал, фрагменты реальности взамен целостному восприятию.
Есть ли средства преодолеть этот разлад? По сей день самым сильным терапевтическим средством преодоления разрозненности мира является искусство. Но не любое, а то, которое устремлено к поиску целостности и единства.
Прекрасным примером такого единства служит иконопись, в особенности, «Троица» Андрей Рублева – самый высокий образец русской иконописи.
На изображении мы видим множество цветов, но икона не перегружена. Широкая палитра цветов будто погружает нас в духовный мир, где представлено все – все оттенки жизни. Так и мы можем любить и ненавидеть, боготворить и бегать с криками «убью!», молчать и громогласно сотрясать воздух.
Символическое наполнение «Троицы» бездонно, подобно Священному писанию. В центре композиции расположено указание на главный смысл Христианства – жертвенная чаша.
Причем не только буквальное изображение чаши говорит нам об этом, но и аллегорическая форма стола – тоже чаша – и символическое расположение крайних фигур, образующих чашу.
Из далекого XXI-го века во взгляде одной из фигур мы можем прочитать человеческое моление: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси».
«Ангелы» молчат, и между ними возникает диалог без слов. На иконе нет действия, но она наполнена динамикой, на иконе мы чувствуем духовное напряжение. И одновременно мы ощущаем покой. Именно так, вероятно, и существует Божественная Троица.
На другом конце Европы, в Италии, другой гений напишет «Тайную вечерю». В плоскостном изображении цветом и пластикой Леонардо гармонизировал Христа и апостолов в единое целое – первую Церковь. Он придал им небывалый объем.
Два гения разделены во времени почти столетием, в пространстве – тысячами километров, в мире религиозном – Великой Схизмой. Но есть нечто меж ними нечто объединяющее.
Вопрос о том, является ли Андрей Рублев нашим Леонардо дает слишком большую оценку западной культуре. В эту оценку примешиваются, вероятно, экономические, политические, военные и прочие критерии.
Когда вкрадчиво смотришь на два шедевра, начинаешь осознавать, что соревнование никчемно – оно слишком суетно для мира, в который нас погружает искусство. Мира, живущего другими категориями и по другим законам.
210821-СПб-РОДРФ
#философияискусства #Рублев #Троица #ЛеонардоДаВинчи #РоссияиЕвропа
Обращаясь к новостной ленте, наполненной фрагментами происшествий, искаженным изложением, попытками приобщить к необщему, мир начинает распадаться, превращаться в некий сериал, фрагменты реальности взамен целостному восприятию.
Есть ли средства преодолеть этот разлад? По сей день самым сильным терапевтическим средством преодоления разрозненности мира является искусство. Но не любое, а то, которое устремлено к поиску целостности и единства.
Прекрасным примером такого единства служит иконопись, в особенности, «Троица» Андрей Рублева – самый высокий образец русской иконописи.
На изображении мы видим множество цветов, но икона не перегружена. Широкая палитра цветов будто погружает нас в духовный мир, где представлено все – все оттенки жизни. Так и мы можем любить и ненавидеть, боготворить и бегать с криками «убью!», молчать и громогласно сотрясать воздух.
Символическое наполнение «Троицы» бездонно, подобно Священному писанию. В центре композиции расположено указание на главный смысл Христианства – жертвенная чаша.
Причем не только буквальное изображение чаши говорит нам об этом, но и аллегорическая форма стола – тоже чаша – и символическое расположение крайних фигур, образующих чашу.
Из далекого XXI-го века во взгляде одной из фигур мы можем прочитать человеческое моление: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси».
«Ангелы» молчат, и между ними возникает диалог без слов. На иконе нет действия, но она наполнена динамикой, на иконе мы чувствуем духовное напряжение. И одновременно мы ощущаем покой. Именно так, вероятно, и существует Божественная Троица.
На другом конце Европы, в Италии, другой гений напишет «Тайную вечерю». В плоскостном изображении цветом и пластикой Леонардо гармонизировал Христа и апостолов в единое целое – первую Церковь. Он придал им небывалый объем.
Два гения разделены во времени почти столетием, в пространстве – тысячами километров, в мире религиозном – Великой Схизмой. Но есть нечто меж ними нечто объединяющее.
Вопрос о том, является ли Андрей Рублев нашим Леонардо дает слишком большую оценку западной культуре. В эту оценку примешиваются, вероятно, экономические, политические, военные и прочие критерии.
Когда вкрадчиво смотришь на два шедевра, начинаешь осознавать, что соревнование никчемно – оно слишком суетно для мира, в который нас погружает искусство. Мира, живущего другими категориями и по другим законам.
210821-СПб-РОДРФ
#философияискусства #Рублев #Троица #ЛеонардоДаВинчи #РоссияиЕвропа
Иван Константинович Айвазовский и философия стихийности
Ованнес Айвазян, как звали художника при рождении, оказался для русского искусства чрезвычайно плодовитым автором: за шестьдесят лет работы Айвазовский написал свыше шести тысяч картин.
Все произведения Айвазовского отражают романтическую проблему человека и стихии – «Буря над Евпаторией», «Гнев морей», «Буря над морем ночью», холодный пейзаж «Черное море».
Как обойтись без Пушкина?! «Пушкин на берегу Черного моря», написанная к 50-летию со дня смерти поэта, и «Прощание Пушкина с морем» 1877-го года.
На обеих картинах поэт глядит вдаль над водной поверхностью, будто ощущая вольность моря, его стихийность и спонтанность. Недаром море для Пушкина – это «свободная стихия». Цивилизация же – напротив, нечто угнетающее.
«Судьба людей повсюду та же: где капля блага, там на страже уж просвещенье иль тиран» - это двойственность культуры: человек зажат между «молотом и наковальней» просвещения и тирании, которые суть ипостаси одного целого. И только в стихии он обретает свободу.
У Айвазовского море живет своей жизнью: оно – субъект, способный вдохновлять поэтов, покоряться военному флоту, но, кроме этого, способный разрушать.
«Девятый вал» в контексте всего творчества Айвазовского можно назвать искомым символом нашей современной эпохи. Среди множества написанных художником картин, эту знают все. Она – и олицетворение симуляции, и объект вожделения.
Рыжий закат, черное море, устрашающие волны и обезумевшие от страха или смирившиеся со своей участью люди. Разрушительная сила стихии не оставила от корабля ничего, кроме мачты, запечатленной в форме креста. На ней и повисли бедняги.
Об абстрактных категориях мы готовы размышлять в уютных жилищах. Когда же мы оказываемся в центре стихии, многие философские проблемы начинают определяться нашими возможностями.
Так и у Айвазовского. Конечность и бесконечность после шторма конкретны: Черное море имеет границы, но для бедняг на картине оно бесконечно – до берега не добраться, спасения ждать неоткуда.
Стихия учат нас быть сильными, религия – добродетельными. Религии все равно – сильны мы или слабы, а стихии, наоборот, нужны только сильные. Стихии не только внешней, но и внутренней. Той, что «над нами, как звезда над морем», ищет «девятый смертный вал».
Вера противостоит слепой стихийности природы. Быть может, именно этому учил художника его родной брат, архиепископ Армянской Апостольской Церкви Габриэл Айвазовский.
040921-СПб-РОДРФ
#Айвазовский #философияискусства #стихия #спонтанность #Пушкин #Ахматова
Ованнес Айвазян, как звали художника при рождении, оказался для русского искусства чрезвычайно плодовитым автором: за шестьдесят лет работы Айвазовский написал свыше шести тысяч картин.
Все произведения Айвазовского отражают романтическую проблему человека и стихии – «Буря над Евпаторией», «Гнев морей», «Буря над морем ночью», холодный пейзаж «Черное море».
Как обойтись без Пушкина?! «Пушкин на берегу Черного моря», написанная к 50-летию со дня смерти поэта, и «Прощание Пушкина с морем» 1877-го года.
На обеих картинах поэт глядит вдаль над водной поверхностью, будто ощущая вольность моря, его стихийность и спонтанность. Недаром море для Пушкина – это «свободная стихия». Цивилизация же – напротив, нечто угнетающее.
«Судьба людей повсюду та же: где капля блага, там на страже уж просвещенье иль тиран» - это двойственность культуры: человек зажат между «молотом и наковальней» просвещения и тирании, которые суть ипостаси одного целого. И только в стихии он обретает свободу.
У Айвазовского море живет своей жизнью: оно – субъект, способный вдохновлять поэтов, покоряться военному флоту, но, кроме этого, способный разрушать.
«Девятый вал» в контексте всего творчества Айвазовского можно назвать искомым символом нашей современной эпохи. Среди множества написанных художником картин, эту знают все. Она – и олицетворение симуляции, и объект вожделения.
Рыжий закат, черное море, устрашающие волны и обезумевшие от страха или смирившиеся со своей участью люди. Разрушительная сила стихии не оставила от корабля ничего, кроме мачты, запечатленной в форме креста. На ней и повисли бедняги.
Об абстрактных категориях мы готовы размышлять в уютных жилищах. Когда же мы оказываемся в центре стихии, многие философские проблемы начинают определяться нашими возможностями.
Так и у Айвазовского. Конечность и бесконечность после шторма конкретны: Черное море имеет границы, но для бедняг на картине оно бесконечно – до берега не добраться, спасения ждать неоткуда.
Стихия учат нас быть сильными, религия – добродетельными. Религии все равно – сильны мы или слабы, а стихии, наоборот, нужны только сильные. Стихии не только внешней, но и внутренней. Той, что «над нами, как звезда над морем», ищет «девятый смертный вал».
Вера противостоит слепой стихийности природы. Быть может, именно этому учил художника его родной брат, архиепископ Армянской Апостольской Церкви Габриэл Айвазовский.
040921-СПб-РОДРФ
#Айвазовский #философияискусства #стихия #спонтанность #Пушкин #Ахматова
Философское мнение:
Комедия, которая смеется над разницей поколений Y и Z.
Тема поколений и тема взросления - извечная, и потому философская. "Когда человек становится по-настоящему взрослым — со временем или с полученным опытом?"
Всё говорит об опыте, но биологизм ответит на вопрос иначе: тогда, когда сформируются отделы головного мозга, отвечающие за все виды адаптации.
Думается, что поход за яблоками - это символический акт. Не зря именно яблоки - плод райского сада - становятся вожделенным плодом молодых людей.
Если смотреть на сюжет постановки через призму, которую авторы и хотели вложить, через христианство, то взросление - это суд над человеком. Суд, исполняемый им самим, как решение человека о будущем человека.
Найти и вкусить плоды - вот взросление, ведь "в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло".
Этот стих Иоанн Златоуст коментировал: "Раньше они были наги и не стыдились. Они лишились покрова безсмертия, отнята была одежда славы, обнажилось тело и осталась уже одна земля".
#театр #богословие #библия #философияискусства
261121-СПБ-РОДРФ
Комедия, которая смеется над разницей поколений Y и Z.
Тема поколений и тема взросления - извечная, и потому философская. "Когда человек становится по-настоящему взрослым — со временем или с полученным опытом?"
Всё говорит об опыте, но биологизм ответит на вопрос иначе: тогда, когда сформируются отделы головного мозга, отвечающие за все виды адаптации.
Думается, что поход за яблоками - это символический акт. Не зря именно яблоки - плод райского сада - становятся вожделенным плодом молодых людей.
Если смотреть на сюжет постановки через призму, которую авторы и хотели вложить, через христианство, то взросление - это суд над человеком. Суд, исполняемый им самим, как решение человека о будущем человека.
Найти и вкусить плоды - вот взросление, ведь "в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло".
Этот стих Иоанн Златоуст коментировал: "Раньше они были наги и не стыдились. Они лишились покрова безсмертия, отнята была одежда славы, обнажилось тело и осталась уже одна земля".
#театр #богословие #библия #философияискусства
261121-СПБ-РОДРФ
Культура.РФ
Московский театр на Таганке представляет премьеру спектакля «Урожай»
Зрители увидят постановку Марфы Горвиц по одноименной пьесе Павла Пряжко