Политический ученый
Рассуждения о "глубинном государстве" продолжились постом уважаемого Дмитрия Прокофьева, который решил в деталях рассмотреть упомянутый Fragile States Index. Логика индекса приводит нас к уже привычным выводам о вкладе качества и устойчивости институтов в состоятельность государства (state capacity). С их я влиянием на экономическое развитие сложно не согласиться. Но в контексте нашей дискуссии у меня вдруг появилось контринтуитивное для новой институциональной теории предположение. А что если в некоторых условиях доминирование неформальных и экстрактивных институтов, наоборот, повышает устойчивость государства? В этом смысле 76-е место России в рейтинге совсем не значит, что она более "хрупкая", чем лидер индекса Финляндия.

Дело в классическом методологическом подходе неоинституциональных исследований. Институты здесь рассматриваются как взаимосвязанные, но при этом достаточно самостоятельные акторы, действующие в рамках рациональной и подвижной системы отношений. Теория сетей политики (policy networks) напрямую отсылает нас к важности инклюзивных институтов и влиянию многоуровневого управления (multilevel governance), которое успешно сочетает сети и иерархии, на качество политик. А экстрактивные институты, которые противоположны инклюзивным, получили имидж "разрушителей" качества и устойчивости государства. Это проявляется и в методическом плане. Упомянутая сетевая теория концентрируется именно на структурной составляющей: ролях акторов, параметрах связей, всевозможных центральностях, сетевой динамике и т.д. Принято считать, что слабые и некачественные институты формируют неустойчивые сети, и, следовательно, рано или поздно всё развалится.

Если же вместо аналитического подхода использовать холистический, то картина представляется кардинально иной: экстрактивные институты не формируют сети, а изначально являются единым экстрактивным организмом, сформированным по сетевому принципу. Он параллелен государству, и его устойчивость зависит от критической массы включённых в него организаций и индивидов и их сплочённости (cohesion). Все его члены функционируют не столько в формальных рамках (органе власти, партии, бизнесе или НКО, извлекающем ренту, другом экстрактивном или легитимирующем институте), сколько занимают свое место в системе неформального многоуровневого управления, тоже сочетающего иерархии и сети. Таким образом, извлечённая рента в разных пропорциях распределяется от верхушки до самого низшего звена. Если на верхних этажах фактором сплочённости является размер ренты, то чем ниже, тем значимей становятся другие зависимости. Например, рациональность бюджетников обусловлена не столько размером ренты, сколько стабильностью и регулярностью её получения. Кроме того, единожды поучаствовав в каком-либо неформальном механизме (взятка, фальсификация результатов выборов, распределение годовой премии и т.д.) они становятся частью организма, а повторение неформальных практик приводит к повышению сплочённости.

Неотъемлемой частью экстрактивного организма становится и часть бизнес-сообщества: от производителей и продавцов в премиум сегменте, прибыль которых напрямую зависит от успешности рентоизвлекателей, до всевозможных родственников и друзей региональных элит, имеющих якобы самостоятельный бизнес. Этот единый экстрактивный институт обладает высокой "антихрупкостью", если в него включена большая часть общества, он в достаточной степени централизован, ресурсы сконцентрированы, связи сильны, а вся совокупность характеризуется высоким показателем сплочённости. Это и есть то самое устойчивое "глубинное государство". Более того, в связи с его встроенностью в институциональную структуру формальных органов публичного управления оно делает устойчивым и неэффективное государство. Так как Россия отвечает всем вышеперечисленным параметрам, её "хрупкость" в связи с 76-й позицией в Fragile States Index, сомнительна. #методология #публичноеуправление #сетевойподход
@

Политический ученый
По одному из текущих проектов прочитал несколько публикаций о внедряемых Центрах управления регионом (ЦУР) в субъектах РФ. Учёные пишут о том, что это проактивный инструмент цифровизации, новая эффективная форма обратной связи и даже драйверы социально-экономического развития регионов. Несмотря на то, что речь о статьях в научных журналах, теоретическая проработка оставляет желать лучшего: в основном там описания того, как и зачем внедряются ЦУР, а также нормативные тексты о том, что должно получиться в итоге. Ладно, допустим, что это у нас наука такая. Но я думаю, что с точки зрения теоретических подходов к публичному управлению, у такой цифровой политики совсем другое содержание.

Во-первых, создание ЦУРов - это реакция на снижение управляемости (governability). И дело здесь не только в отсутствии работающих механизмов обратной связи, что, в целом, характерно для авторитарного режима с "ручной" структурой управления и, соответственно, было известно давно. Долгое время сигналом о качестве государственного управления в регионах был результат "Единой России" и главного кандидата на выборах. Административная вертикаль старалась и разными способами пыталась нужные результаты показать. Если не получалось, то главу субъекта во время очередной перетасовки кадров меняли. Но фактически результаты выборов показывают лишь способность вертикали к фальсификации их результатов, а не социально-экономическое состояние и качество управления в регионе. Такая практика постепенно привела к ситуации, что на верхних этажа режимной конструкции вообще плохо понимают, что происходит в регионах, и это индикатор кризиса управляемости.

Во-вторых, не стоит забывать о природе режима и элиты, ориентированной на извлечение ренты. Как обычно это и делается, для внедрения ЦУР была создана АНО "Диалог Регионы". Таким образом, можно предположить, что частично инициатива по внедрению ЦУРов была направлена на то, чтобы создать дополнительный источник кормления для представителей элиты. Я уже писал раньше, что назначение специально создаваемых НКО ответственными за определённые политики - это устоявшаяся практика по выводу бюджетных средств за пределы законодательства о госзакупках.

В-третьих, на уровне принятия решений в АП существует упрямая вера в опросы (а теперь ещё и в Big Data) как в универсальный способ познания окружающей реальности. Практически любая аналитика основана на результатах опросов и данных, собранных из соцсетей. Причины доминирования такого подхода - тема для отдельного поста, - но это и не важно в данном случае. Важно, что принципы внедрения ЦУРов основаны именно на этой логике. Вместо того, чтобы работать над сложным аналитическим инструментарием и нормальными механизмами обратной связи, для снижения неопределённости и повышения управляемости избраны лишь методы прикладных социологических исследований.
#публичноеуправление
@

Политический ученый
В экспертной среде широко растиражировали результаты работы круглого стола, который был организован в Институте народнохозяйственного прогнозирования РАН. В центре обсуждения - возможность нового общественного договора в современных условиях развития российского общества. Естественно, речь пошла об экономических аспектах социального контракта между государством и обществом. Почему естественно? Потому что в отечественной научной и экспертной среде сложилось устойчивое мнение о перераспределении доходов как ключевом факторе общественного согласия. Логика здесь, конечно, есть: в середине нулевых именно рост экономики и благосостояния (особенно в сравнении с периодом 90-х годов) стал фундаментом для консолидации политического режима. Граждане, получившие некоторую экономическую и социальную стабильность, согласились закрыть глаза на политические ограничения.

Но протесты 2011-12 годов продемонстрировали хрупкость этого общественного договора. Как только социально-экономическая ситуация ухудшилась "рассерженные горожане" вышли на митинги именно с политическими требованиями. И здесь я бы обратил внимание на причинно-следственные связи в широком их понимании, то есть не углубляясь в методологические научные дебри. Экономический рост в начале и середине нулевых и стагнация в конце декады по сути не были детерминированы внутриполитическим процессом (в обоих контекстах - political и policy). Да, были неплохие реформы (например, налоговая), но их вклад был минимален. Эффект низкой базы, высокие мировые цены на энергоресурсы и обусловленные ими рост внутреннего производства и потребления дали намного больше, а элиты лишь воспользовались удобным моментом. В кризисе элиты тоже вряд ли были виноваты: экономика просто оказалась не готова к экзогенному шоку.

Конечно, ждать от граждан глубокого понимания каузальных связей в экономике не стоит. Однако, наука построена в том числе на обосновании зависимостей, и в этом смысле экспертные рассуждения о новом общественном договоре только с позиций построения эффективной системы перераспределения доходов вызывают вопросы. Эта конструкция, даже если будет имплементирована, станет такой же хрупкой, как и предыдущая. Так как будет построена на краткосрочной логике рационального поведения. Рано или поздно проблема общественного консенсуса все равно столкнется с базовыми принципами справедливости, о которых убедительно писал Джон Ролз (1). Я уже упоминал его работу, правда, немного в другом контексте. Поэтому долгосрочный и устойчивый общественный договор не может быть построен только лишь на справедливом перераспределении богатства. Политические институты, права и свободы в качестве элементов общественного договора более значимы в долгосрочном контексте, так как именно они в большей степени определяют качество публичного управления и благосостояние общества. И это, кстати, не только политологический подход. Экономисты, как я обращал внимание здесь и здесь, тоже считают, что в основе экономического роста и устойчивости социального контракта лежит качество институтов. А справедливое перераспределение доходов - следствие, а не механизм или причина достижения общественного согласия.
#публичноеуправление

(1) Ролз Дж. Теория справедливости / Пер. с англ. / Под ред. В. В. Целищева. Новосибирск, 1998; Rawls J. Theоry of Justice. London: Oxford. Univ. Press. 1971.
@

Политический ученый
На пост о Центрах управления регионами ответили коллеги, ведущие официальный (?) канал ЦУР. Правда, выразив несогласие с моей позицией, они на самом деле частично подтвердили то, о чём я писал. Отвечу, что реакцией на открывающиеся цифровые возможности в современных государствах становится внедрение стратегий открытости государственных данных, реализация принципов алгоритмического управления (algorithmic governance), умное регулирование (smart regulation), основанное на данных, и многое другое, а не "корректировка настроений" налогоплательщиков за их же собственный счёт. Но, в целом, я благодарен за отклик, так как дискуссия намного лучше, чем замалчивание проблем. И это уже положительный момент в работе коллег по телеграм-сообществу.

В комментариях к моему посту коллеги-политологи тоже не соглашались и отмечали ограничения, которые накладывает специфика политического режима. Действительно, можно ли снижать неопределённость и поддерживать управляемость, не выходя за пределы "запретного города" и никого туда не впуская? Вчера, отвечая на вопрос студента о взаимосвязях качества институтов и результатов публичного управления, я предположил, что эта проблематика также может быть встроена в дискуссию о good governance и performative governance. Если первый концепт отсылает нас к качеству институтов демократии, то второй в большей степени фокусируется на процедурах и результатах, частично пренебрегая их реальной инклюзивностью и демократичностью. И оказывается, что performative (а ЦУРы внедрены именно в рамках такого подхода) в некоторых условиях может быть достаточно эффективным (1).

А что если пойти ещё дальше и не открывая ворота "запретного города" обратиться к оценкам процедурного качества публичного управления? В статье The Political Economy of Governance Quality Майкл Тинг предлагает динамическую модель, которая учитывает взаимодействия граждан и государства в процессе запроса и получения государственных услуг (2). В её основе лежит теория очередей (queueing theory) - один из подразделов теории вероятностей. Автор элегантно связывает политические (представляющие интересы социальных групп) и бюрократические процедурные стратегии и разрабатывает подход к оценке качества публичного управления. Данные же для модели могут собираться вне инклюзивных механизмов взаимодействия, то есть почти без рисков для режима, но при этом с очень высокой точностью оценок. Да, это, конечно, не простенькие модели, основанные на плохих социологических данных, или поверхностные размышления о том, какой обновленный социальный контракт требует общество. Но если уж не можете построить качественные устойчивые институты, то дайте хотя бы качественные процедуры.
#публичноеуправление

(1) Ding, I. (2020). Performative Governance. World Politics, 72(4), 525-556. doi:10.1017/S0043887120000131
(2) Ting, M. (2021). The Political Economy of Governance Quality. American Political Science Review, 1-19. doi:10.1017/S0003055421000046
@

Политический ученый
Вчера обсуждал с бразильским коллегой контуры нашего исследования, которое посвящено выявлению взаимосвязей между качеством регуляторных институтов, сетями политики и гражданским участием. В качестве одной из базовых гипотез мы выдвигаем идею о том, что такие показатели качества институтов, как прозрачность и подотчётность, коррелируют с частотой взаимодействия граждан с бюрократией. Сама мысль, конечно, лежит на поверхности: чем чаще индивиды, бизнес и НКО взаимодействуют с разнообразными чиновниками, тем большие требования они предъявляют к качеству институтов и бюрократических процедур. В свою очередь это отражается и на политическом участии в более широком смысле, а следовательно, и на электоральных предпочтениях, политической мобилизации, активизме, формировании инклюзивных институтов публичного управления и т.д.

Здесь интересна и другая, более прикладная, мысль, которая тоже очевидна, но в России почему-то не возникает ни в политическом дискурсе, ни в предвыборных программах. Мы знаем, что есть зависимость между особенностями налоговой системы и политическим участием. Вспомнить хотя бы известную претензию североамериканских колонистов к британской короне - "нет налогам без представительства". Эта зависимость продемонстрирована разными исследованиями и, по всей видимости, работает в обе стороны (1, 2, 3). Или вот, например, экспериментально показано, что когда граждане начинают платить налоги, то становятся более ответственными, а уровень политического участия растёт (4).

Именно в этом ключе и возникает вопрос: что если в России люди сами начнут платить налоги? Ну, то есть не как сейчас, когда за них это делает работодатель, а будут непосредственно взаимодействовать в этом плане с государством. То есть сами будут заполнять налоговую декларацию и увидят, что на самом деле платят не только 13% подоходного налога, но ещё и 30% страховых взносов. А ещё, как в США или Канаде, набрав в магазине товаров на 1000 рублей, на кассе будут отдавать 1200. Предполагаю, что в конечном итоге через описанные выше прокси это резко положительно скажется на качестве институтов. А для начала можно было бы предложить идею в качестве эксперимента (randomized control trial) для какого-нибудь субъекта федерации. Но это фантазии, конечно.
#публичноеуправление

(1) Gould A.C., Baker P.J. (2002). Democracy and Taxation. Annual Review of Political Science. 5, 87–110.
(2) Kenny L.W., Winer S.L. (2006). Tax Systems in the World: An Empirical Investigation into the Importance of Tax Bases, Administration Costs, Scale and Political Regime. Int Tax Public Finan 13, 181–215.
(3) Profeta P., Puglisi R., Scabrosetti S. (2013). Does democracy affect taxation and government spending? Evidence from developing countries. Journal of Comparative Economics, 41, 684-718.
(4) Weigel J.L. (2020). The Participation Dividend of Taxation: How Citizens in Congo Engage More with the State When it Tries to Tax Them. The Quarterly Journal of Economics. Volume 135, Issue 4, p. 1849–1903
@

Политический ученый
В свете последних законотворческих новаций, которые имеют прямое влияние на политический процесс, решил взглянуть на пояснительные записки к разрабатываемым нормативным актам. Интересно, как авторы проектов решений, их помощники и эксперты аргументируют необходимость введения новых норм. К моему удивлению научных публикаций, где такие пояснительные записки были бы объектом анализа, не так много. А ведь это же кладезь полезной информации для политических исследований.

Я прочитал несколько таких документов, поэтому не претендую на репрезентативность наблюдений (если о ней вообще можно говорить в этом контексте). Но, в целом, обратил внимание на то, что стилистически в них много общего со слабыми академическими текстами: безосновательные нормативные суждения, отсутствие подтверждённых исследованиями аргументов, нарушение логических связей, "подгонка" тезисов под сформулированные заранее выводы и т.д. Всё это регулярно встречается в политологических курсовых, выпускных квалификационных работах и даже в статьях, публикуемых в научных журналах. Вот прямо хочется взять и в режиме рецензирования оставить замечания неизвестным авторам (см. несколько примеров в комментариях к этому посту).

Да-да, это мы, университетские преподаватели, закрываем глаза и ставим тройки за подобную чушь, лишь бы не видеть этих студентов на пересдаче и не ссориться с деканатом, для которого отчисление - это чуть ли не ЧП. Мы сами же публикуем такие "научные" статьи в "рецензируемых" журналах, но при этом удивляемся, что подобные тексты не принимают в нормальных зарубежных научных журналах. И, естественно, объясняем это русофобией редакторов и рецензентов. Кто же виноват, что наши выпускники потом пишут такие материалы, которыми обосновываются те или иные решения? Кстати, когда мы со студентами учимся писать аналитические политические записки (policy papers), мы не только разбираем плохие и хорошие примеры, но и изучаем такие методические указания, как, допустим, британский Ensuring standards in the quality of legislation.

Но вернёмся к пояснительным запискам. Как я уже заметил, это огромный пласт данных для политологического анализа. Учитывая, что проблематика разработана слабо, здесь есть множество прекрасных ракурсов для исследования: от выявления логик аргументации в конкретных направлениях политики до поиска зависимостей между институциональными/режимными/социальными характеристиками и качеством нормотворческого процесса. А современная политическая наука уже имеет довольно разработанную методологию для таких исследований. Например, учёные предлагают целый спектр инструментов и подходов к контент-анализу в рамках legislative studies (1, 2, 3), с помощью которых можно выявить особенности и закономерности в содержании норм и сопровождающих документов.

При этом для политической науки не так важно, почему некоторые пояснительные записки написаны плохо: авторы думают, что их все равно никто не читает, и поэтому не стараются, или по-другому писать они не умеют, так как не научились аргументации в связи с неразвитой культурой дискуссии и доказательной политики. Но важно, что их качество само по себе является хорошим объектом для анализа и индикатором для ответа на многие другие политологические вопросы.
#методология #политология #публичноеуправление

(1) Slapin, J.B., Proksch, S.-O. 2014. Words as data: Content analysis in legislative studies. In The Oxford Handbook of Legislative Studies. Oxford University Press. doi: 10.1093/oxfordhb/9780199653010.013.0033
(2) Hall, M.A., Wright, R.F. 2008. Systematic Content Analysis of Judicial Opinions. Wake Forest Univ. Legal Studies Paper No. 913336. California Law Review, Vol. 96. 1st Annual Conference on Empirical Legal Studies Paper.
(3) Salehijam, M., 2018. The Value of Systematic Content Analysis in Legal Research. Tilburg Law Review, 23(1-2), pp.34–42. DOI: http://doi.org/10.5334/tilr.5
@

Политический ученый
Кстати, о Телеграме (2).
Обозначенное выше наблюдение о том, что сообщество пользователей и без алгоритмов может самостоятельно договариваться о правилах и формировать устойчивые практики, делает Телеграм очень интересным объектом анализа в политико-управленческом ракурсе. В политологии исследования взаимодействия пользователей онлайн-платформ в основном концентрируются в области сетевого или дискурс-анализа. А вот в случае с Телеграмом, думаю, можно изучать политику (politics) на платформе и политику (policy) платформы, которая представляет из себя сочетание соуправления пользователей и слабого регуляторного воздействия администрации.

Второе особенно интересно, так как может дать нам новый взгляд на платформенное управление (platform governance) через призму современных подходов к изучению и осуществлению публичного управления и регулирования (1, 2). Не подумайте, что я сейчас выступаю апологетом Телеграма, но мне представляется, что принципы создаваемой экосистемы кардинально отличаются от реализуемых на других популярных платформах. Взаимоотношения администрации и пользователей здесь (пока?) не строятся на моделях централизованного регулирования и монетизации пользовательских данных (Facebook, Twitter, Youtube) или эксплуатации прекариата на платформах, соединяющих заказчиков и поставщиков услуг. Возможно, такой платформенный дизайн обусловлен либертарианской позицией П. Дурова. Более того, сопроизводство политики как принцип управления в Телеграме ещё только угадывается, и это наблюдение может быть ошибочным или чересчур оптимистичным. Но над таким исследованием уже стоит подумать.

Оказывается, в этом направлении уже кое-что сделано. Например, обращает на себя внимание аналитический доклад, опубликованный The Justice Collaboratory Йельской школы права (3). Фарзане Бадией, автор доклада, начинает с рассмотрения принципов управления, которые реализует команда Телеграма, и приходит к выводу, что они недостаточно институционализированы. То есть Телеграм во многих случаях руководствуется довольно общими рамочными правилами, что в итоге формирует картину бессистемных решений, в особенности касающихся регулирования запрещенного контента, персональных данных и безопасности пользователей. Это проблемы роста, которые можно решать посредством внедрения строгих норм и централизации регулирования или реализации пост-регуляторных моделей и соуправления. При этом она подчеркивает, что экосистема Телеграма предполагает в большей степени второе решение, так как обеспечивает фундамент для двух современных подходов к управлению сообществами: коллективной эффективности (collective efficacy) и процедурной справедливости (procedural justice). Отталкиваясь от них, автор доклада предлагает решения, которые могут быть имплементированы Телеграмом в рамках именно децентрализованной модели управления.
#цифровизация #публичноеуправление

(1) Black, J. (2001) Decentring regulation: understanding the role of regulation and self regulation in a" post-regulatory" world. Current Legal Problems 54(1), 103–146.
(2) Sorrentino, M., Sicilia, M., Howlett, M. (2018) Understanding co-production as a new public governance tool. Policy and Society. 37:3. 277-293. DOI: 10.1080/14494035.2018.1521676
(3) Badiei, F. The Tale of Telegram Governance: When the Rule of Thumb Fails. https://law.yale.edu/sites/default/files/area/center/justice/document/telegram-governance-publish.pdf
@

Политический ученый
Уважаемый Дмитрий Прокофьев оперативно отреагировал на мой пост 👆 и очень точно уловил логику авторитарных элит. Действительно, похоже, что наблюдаемый нами захват государства политической элитой и консолидация авторитарного режима тоже обусловлены экономическими стимулами самой элиты. В этом отношении я хотел бы предложить гипотезу, которая обосновывается двумя предпосылками.

Во-первых, российская политическая элита ориентирована на извлечение ренты. Это утверждение не ново и подкреплено целым рядом исследований. И если первоначально это была рента, основным источником которой были природные ресурсы, то с разрастанием элиты постепенно сложилась целая система экстрактивных институтов. Для обеспечения лояльности нижних слоев элиты и поддержания устойчивости режима рента перераспределяется посредством государственного и муниципального заказа, множества учреждаемых государством НКО (в форме АНО, фондов и госкорпораций) и других инструментов (например, системы "Платон").

Во-вторых, основным механизмом организации элитной структуры и доступа к ренте стала многоуровневая сеть неформальных социальных связей, сочетающая горизонтальные и вертикальные (патронажные) отношения. То есть в отличие от гаитянской структуры из предыдущего поста, которая сформирована семейными связями бизнес-элит, в России это гибридная неопатримониальная сеть, включающая в себя помимо семейных ещё и патрон-клиентские связи. Сшивают эту сеть экономические стимулы доступа к ренте в обмен на лояльность и поддержку режима. Частный бизнес может получать свой кусок ренты и напрямую от потребителей - так же, как в упомянутом выше случае, через искусственное ограничение конкуренции, например, под лозунгами импортозамещения.

А теперь сама гипотеза. Устойчивость конструкции осуществляется посредством центрального механизма, который я бы назвал "патронажным коленвалом". В нём есть двигающиеся части, обеспечивающие регулярную горизонтальную ротацию элит для поддержания их в тонусе, а также для создания видимости изменений. И в нём есть неподвижные части - ключевые акторы (брокеры), формирующие вертикальную ось многоуровневых патрон-клиентских отношений и крепко связывающие её с остальными политическими и бизнес-элитами на горизонтальном уровне. "Смазывают" эту громоздкую структуру стимулы доступа к ренте и её распределения на основе внутриэлитных соглашений и при горизонтальной ротации "варягам" важно занять правильные позиции. Сложная ситуация с заменой губернатора в Хабаровском крае, кстати, неплохо иллюстрирует эту метафору.

Ещё раз подчеркну, что это лишь предположение, требующее эмпирической проверки, и к тому же сформулированное пока "на коленке" для поста в канале. Но задача по выявлению ключевых акторов этой многоуровневой неопатримониальной сети посредством сетевого анализа вполне реальна. А расширив эту модель с помощью теории игр и включив в нее стимулы доступа к ренте можно объяснить, почему российский авторитарный режим на самом деле довольно устойчив, так как опирается на очень широкий круг акторов, включающих политические, административные и бизнес-элиты на всех уровнях до самого низа. #методология #публичноеуправление #сетевойподход
@

Политический ученый
Она думает, что папаша её учёный. И про нас он ей насвистел, что мы тоже учёные. Смотри не расколись!
"Джентльмены удачи" (реж. А. Серый, 1971 г.)

Уже вторую неделю в научно-образовательном сегменте Телеграма бурлит обсуждение нового рейтинга университетов Times Higher Education, в котором ряд российских ВУЗов добился "выдающихся" результатов. Если кратко, то лидерами по цитируемости в России оказались не МГУ, ВШЭ или СПбГУ, а несколько совсем неочевидных в этом отношении вузов. Особенно в комментариях сообщества досталось занявшему первое место Донскому государственному техническому университету (ДГТУ). Я же считаю, что это хороший пример для разбора в рамках такой междисциплинарной области, как оценивание политик и программ (policy evaluation).

Во-первых, обратим внимание на целеполагание. Если в качестве ключевого индикатора на каждом углу декларировалось вхождение в рейтинги, то и университетские администраторы действовали в этой логике. Руководящие и регулирующие документы задают стимулы, поэтому не нужно удивляться, что объекты регулирования выбирают наиболее оптимальные стратегии достижения ключевых показателей. Похожая ситуация, кстати, с целью войти в ТОП-20 рейтинга Doing Business, которая была задана ещё майскими указами в 2012 г. Даже заказанная Минэкономразвития НИР была без стеснения сформулирована как Разработка рекомендаций по вопросу улучшения позиции Российской Федерации в рейтинге Всемирного Банка Doing Business. Исполнители постарались и разработали соответствующие рекомендации, которые касались, естественно, в первую очередь формальных показателей, учитываемых Всемирным банком. В итоге Россия взлетела в рейтинге (28-е место в 2020г.), а вот как дело обстоит с самим doing business в России, вы и сами прекрасно понимаете.

Во-вторых, все обращают внимание на то, что высокие позиции лидерами рейтинга достигнуты за счет публикаций в мусорных изданиях и повального самоцитирования. Мол, это явное нарушение научной этики. Но тут дело в том, что научную этику соблюдают учёные, так как знают и принимают её нормы. А вот требовать её соблюдения от остальных довольно странно. Это не значит, кстати, что руководить наукой должен обязательно великий учёный. Просто, в госпрограммах важно формализовывать этические нормы, чтобы не давать простора для неэтичных злоупотреблений.

В-третьих, важно понимать стимулы и специфику деятельности тех, на кого направлено регулирование. Ведь всё вышесказанное касается и рядовых исполнителей, которые публикуются в мусорных журналах и намеренно цитируют сами себя и друг друга, чтобы выполнить требования начальства. Вот, к примеру, целая монография Public Administration and Regional Management in Russia - 50 статей по 7-12 страниц на ужасном английском, практически без какого-либо научного вклада, зато с обильным самоцитированием. Здесь и представители упомянутого ДГТУ и других региональных вузов, но есть даже и МГУ, МГИМО и РЭУ им. Плеханова. А ведь большинство авторов честно не понимает, что это всё полная чушь. Многие работники высшей школы добросовестно заблуждаются, что занимаются наукой. Они перегружены преподаванием и всевозможными отчетами и при этом совершенно не знают, что такое научная работа и не знакомы с современным положением дел в их области знаний. Они реально считают, что в таких публикациях есть научные результаты, а в чрезмерном самоцитировании ничего плохого нет.

Наконец, у любой программы есть и стейкхолдеры второго порядка, которые могут преследовать свои интересы. Монография из предыдущего абзаца опубликована в авторитетном издательстве Springer в хорошей серии Contributions to Economics. Почему же солидное издательство публикует такое? Для них это просто бизнес, а вот для Минобрнауки - очередная головная боль.

В общем, всё это говорит о том, что при разработке программ многое было упущено. Да, по разным причинам. Но нужно же делать выводы. А была ли протестирована новая программа Приоритет 2030? Есть ли толковые экспертные заключения на нее? Я, к сожалению, не видел.
#публичноеуправление #управлениенаукой
@

Политический ученый
Благодаря внимательным читателям прежде, чем продолжить предыдущий пост, сделаю пару уточнений. Во-первых, далеко не всех, кто включен в структуру извлечения и распределения ренты, можно отнести к политико-административной элите. Даже наоборот, большинство формируют эту структуру на средних и нижних этажах. Эти бенефициары не основные извлекатели ренты и уж тем более не привлечены к принятию важных решений. Во-вторых, большинство же и не осознаёт, что материальное положение и статус связаны с их местом в структуре распределения ренты. Но на микроуровне именно получаемые выгоды определяют модели поведения, которые обеспечивают стабильность структуры и, как следствие, всего политического режима.

В условиях серьёзнейших экономических санкций в предложенной теоретической рамке появляются ещё два важных фактора. Первый лежит на поверхности. Наибольшие негативные эффекты ощутят на себе жители Москвы и крупных городов. Это не значит, что остальные не почувствуют ухудшений. Но разница между тем, что было и что стало, для жителей крупных городов имеет все перспективы стать очень существенной. В результате пострадает и ретроспективная поддержка элит в тех слоях, которые раньше были лояльны.

Второй фактор более сложен. Как верно замечает Андрей Герасимов, ссылаясь на Теду Скочпол (1), распад долгосрочных стабильных структур, в которых агенты укоренены, представляет из себя основную угрозу для устойчивости и управляемости. Санкции в этом отношении оказывают давление сразу по двум направлениям: (i) резко снижается сам объём извлекаемой ренты и (ii) потоки распределения ренты будут значительно скорректированы, чтобы возместить потери наиболее влиятельным акторам. Таким образом, каждый уровень будет стремиться ограничить распределение ренты вниз, и одновременно осуществлять давление на верхние этажи. Многие, вероятно, потеряют свои позиции в структуре распределения ренты. Но сложившаяся за годы устойчивость этой многоуровневой сети может сыграть теперь негативную роль, так как представляет собой инфраструктуру коллективного действия, которое может быть направлено на давление на верхние этажи вплоть до элитных. #методология #публичноеуправление

(1) Государства и социальные революции: сравнительный анализ Франции, России и Китая / Теда Скочпол / пер. с англ. С. Моисеев; научный редактор перевода Д. Карасев. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2017. – 552... подробнее на канале: Политический ученый
@