В 1882 году, за год до смерти, Тургенев написал почти завещание — своё знаменитое стихотворение в прозе «Русский язык»:
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Надо сказать, Иван Сергеевич не зря в Берлине лекции профессоров-гегельянцев слушал, да по философским гостиным ходил. Во-первых, здесь намеренно сформулировано противоречие: «прозаическое стихотворение» — что это, как не противоречие прозы и поэзии? Разрешаться оно, очевидно, должно было (как искусство и религия у Гегеля) в философии. Спросите: а где же тут у Тургенева философия?
А вот где: сама эта вера в русский язык, который как известно, тело мысли, то есть, говоря по-гегелевски: Духа. В последней строчке Тургенев прямо связывает язык (проявление народного сознания) и сам народ, его мышление, его дух (то, что Гегель, опять же, называл Volksgeist).
Это во-вторых. А в-третьих (вот вам, кстати, триада доказательств): мысль Тургенева — это, по сути, видоизменённый для прикладного применения знаменитый «аргумент Ансельма Кентерберийского». Он же «онтологическое доказательство бытия Бога»: выше Бога помыслить ничего нельзя, но вещь, существующая и в реальности, и в мысли одновременно — всегда выше существующей только в мысли. Поэтому: если Бог существует в нашем сознании, то одно это говорит о его существовании и в реальности за пределами сознания. «Тождество мышления и бытия!» — довольно подытоживал Гегель, цитируя Ансельма.
Так же и с русским языком: одно его идеальное существование говорит о том, что он принадлежит великому народу, который (вот диалектический каламбур!) ещё скажет своё слово и тем изменит status quo.
#Гегель #Ансельм #Тургенев #язык
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Надо сказать, Иван Сергеевич не зря в Берлине лекции профессоров-гегельянцев слушал, да по философским гостиным ходил. Во-первых, здесь намеренно сформулировано противоречие: «прозаическое стихотворение» — что это, как не противоречие прозы и поэзии? Разрешаться оно, очевидно, должно было (как искусство и религия у Гегеля) в философии. Спросите: а где же тут у Тургенева философия?
А вот где: сама эта вера в русский язык, который как известно, тело мысли, то есть, говоря по-гегелевски: Духа. В последней строчке Тургенев прямо связывает язык (проявление народного сознания) и сам народ, его мышление, его дух (то, что Гегель, опять же, называл Volksgeist).
Это во-вторых. А в-третьих (вот вам, кстати, триада доказательств): мысль Тургенева — это, по сути, видоизменённый для прикладного применения знаменитый «аргумент Ансельма Кентерберийского». Он же «онтологическое доказательство бытия Бога»: выше Бога помыслить ничего нельзя, но вещь, существующая и в реальности, и в мысли одновременно — всегда выше существующей только в мысли. Поэтому: если Бог существует в нашем сознании, то одно это говорит о его существовании и в реальности за пределами сознания. «Тождество мышления и бытия!» — довольно подытоживал Гегель, цитируя Ансельма.
Так же и с русским языком: одно его идеальное существование говорит о том, что он принадлежит великому народу, который (вот диалектический каламбур!) ещё скажет своё слово и тем изменит status quo.
#Гегель #Ансельм #Тургенев #язык
Хайп и литература.
Любую попытку популяризации русской классической литературы надо бы приветствовать. Тем более, когда речь заходит об Иване Сергеевиче Тургеневе — величайшем стилисте русского языка.
Но… не всё золото, что блестит.
Вот сын небезызвестного профессора Жаринова решил «популяризировать» Ивана Сергеевича. И получилась у сына уважаемого филолога не популяризация, и не вульгаризация даже (основная опасность любой популяризации — скатиться в упрощение), а просто вопиющая пошлость. Плевок в вечность получился, а не (около)литературный блог.
Нет, ну каково: видите ли, у Тургенева был высокий голос, дисгармонировавший с его массивной и статной фигурой. Лавры великого декламатора Тургеневу не светили, в общем. А выступать, якобы, хотелось. И вот эту надуманную коллизию сын проф. Жаринова считает центральной драмой Тургенева — да что там, прямо «трагедией»! А ещё он (Тургенев, не Жаринов) неблагодарный был — взял и раскритиковал «Преступление и наказание», хотя Достоевский адвокатствовал насчёт его «Отцов и детей» (потом, правда, ФМ отомстил Тургеневу, придав его черты нелепому Кармазинову в «Бесах»). И вот такими анекдотами (зачастую вырванными из контекста, перевирающими суть реальных конфликтов) Жаринов-сын пробавляется в своём блоге. Пошлость? — Вопиющая. (И это я уж молчу про визуальный ряд, где за молодого Тургенева нам выдают портрет молодого Чернышевского. А потом вообще Надеждина показывают. Ну не Пушкина, и за то спасибо. Популяризация она такая штука, суровая).
…Как-то Жаринов-отец вспоминал, что сын в юные годы вовсе не хотел пойти по стопам предка, ибо на дух не терпел олдовую русскую литературу. Потом, видимо, передумал, и свернул-таки на проторенную дорогу словесности. К радости для отца и к сожалению для самой русской словесности.
Но Бог с ними, с Жариновыми. Они не одиноки в своём рвении популяризировать русскую литературу (и монетизировать это рвение). Есть и другие похожие блоги. Проблема у них у всех одна. И это даже не жажда хайпа. Это полное непонимание русской литературы, её идейного базиса. «Бель леттрэ» — она ведь не в воздухе висит.
И вот мой тезис: невозможно понять классическую русскую литературу — без азов немецкой классической философии.
В 1-м томе «Искателей Абсолюта», помнится, я так сформулировал проблему: первой главой учебника по русской литературе должна быть глава о немецком идеализме.
Тот же Тургенев зря, что ли, в левогегельянском Берлине обучался? Кстати, делил квартиру и стол с таким же гегельянцем и будущим анархистом Мишелем Бакуниным. А по возвращении в Россию будущий романист искал себе… должность на кафедре философии. Хорошо, что не нашёл: потеряли бы волшебника слова, а приобрели бы ещё одного профессора-гегельянца. В 1848 году, случайно попав на банкет европейской революции, Иван Сергеевич вовсе не случайно остаётся в эпицентре социального землетрясения. (Потом на парижских баррикадах он похоронит Рудина — главного героя своего дебютного романа). И левым Тургенев будет сочувствовать всегда — за то его и недолюбливал бывший революционер Достоевский в свой поздний период. Интересные всё сюжеты — но не хочет на эту тему Жаринов-сын поговорить. Лучше травить байки — с них хайпа больше.
Но довольно. «Не будем о грустном…»
Подытожим: проблема отечественной филологии — она не дружит с философией.
И потому лозунг в тему:
Филологи, логосолюбы! Возлюбите уже Логос! Не как букву, но как мысль, Дух и дело!
А хайп оставьте уже, ибо тщета и суета сует…
#Тургенев #Жаринов #филология
Любую попытку популяризации русской классической литературы надо бы приветствовать. Тем более, когда речь заходит об Иване Сергеевиче Тургеневе — величайшем стилисте русского языка.
Но… не всё золото, что блестит.
Вот сын небезызвестного профессора Жаринова решил «популяризировать» Ивана Сергеевича. И получилась у сына уважаемого филолога не популяризация, и не вульгаризация даже (основная опасность любой популяризации — скатиться в упрощение), а просто вопиющая пошлость. Плевок в вечность получился, а не (около)литературный блог.
Нет, ну каково: видите ли, у Тургенева был высокий голос, дисгармонировавший с его массивной и статной фигурой. Лавры великого декламатора Тургеневу не светили, в общем. А выступать, якобы, хотелось. И вот эту надуманную коллизию сын проф. Жаринова считает центральной драмой Тургенева — да что там, прямо «трагедией»! А ещё он (Тургенев, не Жаринов) неблагодарный был — взял и раскритиковал «Преступление и наказание», хотя Достоевский адвокатствовал насчёт его «Отцов и детей» (потом, правда, ФМ отомстил Тургеневу, придав его черты нелепому Кармазинову в «Бесах»). И вот такими анекдотами (зачастую вырванными из контекста, перевирающими суть реальных конфликтов) Жаринов-сын пробавляется в своём блоге. Пошлость? — Вопиющая. (И это я уж молчу про визуальный ряд, где за молодого Тургенева нам выдают портрет молодого Чернышевского. А потом вообще Надеждина показывают. Ну не Пушкина, и за то спасибо. Популяризация она такая штука, суровая).
…Как-то Жаринов-отец вспоминал, что сын в юные годы вовсе не хотел пойти по стопам предка, ибо на дух не терпел олдовую русскую литературу. Потом, видимо, передумал, и свернул-таки на проторенную дорогу словесности. К радости для отца и к сожалению для самой русской словесности.
Но Бог с ними, с Жариновыми. Они не одиноки в своём рвении популяризировать русскую литературу (и монетизировать это рвение). Есть и другие похожие блоги. Проблема у них у всех одна. И это даже не жажда хайпа. Это полное непонимание русской литературы, её идейного базиса. «Бель леттрэ» — она ведь не в воздухе висит.
И вот мой тезис: невозможно понять классическую русскую литературу — без азов немецкой классической философии.
В 1-м томе «Искателей Абсолюта», помнится, я так сформулировал проблему: первой главой учебника по русской литературе должна быть глава о немецком идеализме.
Тот же Тургенев зря, что ли, в левогегельянском Берлине обучался? Кстати, делил квартиру и стол с таким же гегельянцем и будущим анархистом Мишелем Бакуниным. А по возвращении в Россию будущий романист искал себе… должность на кафедре философии. Хорошо, что не нашёл: потеряли бы волшебника слова, а приобрели бы ещё одного профессора-гегельянца. В 1848 году, случайно попав на банкет европейской революции, Иван Сергеевич вовсе не случайно остаётся в эпицентре социального землетрясения. (Потом на парижских баррикадах он похоронит Рудина — главного героя своего дебютного романа). И левым Тургенев будет сочувствовать всегда — за то его и недолюбливал бывший революционер Достоевский в свой поздний период. Интересные всё сюжеты — но не хочет на эту тему Жаринов-сын поговорить. Лучше травить байки — с них хайпа больше.
Но довольно. «Не будем о грустном…»
Подытожим: проблема отечественной филологии — она не дружит с философией.
И потому лозунг в тему:
Филологи, логосолюбы! Возлюбите уже Логос! Не как букву, но как мысль, Дух и дело!
А хайп оставьте уже, ибо тщета и суета сует…
#Тургенев #Жаринов #филология
YouTube
Почему Достоевский ненавидел Тургенева? Вы не знаете кто такой Иван Тургенев! PunkMonk | Жаринов
Регистрируйся в тренажере кода, где можно учить теорию и решать задачи: https://go.elbrusboot.camp/punkmonk
Подпишитесь на ТГ: кодинг, IT-новости, смена профессии: https://yangx.top/+p4JMUZutGVo3NTVi
erid:LjN8KS9ZT
Наш Boosty: https://boosty.to/punkmonkproduction…
Подпишитесь на ТГ: кодинг, IT-новости, смена профессии: https://yangx.top/+p4JMUZutGVo3NTVi
erid:LjN8KS9ZT
Наш Boosty: https://boosty.to/punkmonkproduction…
Диалектика романа или Почему Тургенев убивал своих героев?
Судите сами: Рудин в романе, названном в его честь, погибает. Инсаров в «Накануне» погибает. Базаров в «Отцах и детях» — что? Да, верно: погибает. Нежданов в «Нови»… Вы уже не удивлены — и правильно: погибает. Лиза Калитина в «Дворянском гнезде» не умирает физически, но оказывается заживо погребённной в монастыре. Только Литвинов в романе «Дым», избежал сей печальной участи и не был отправлен Тургеневым в небытие.
«Последняя страница каждого романа Тургенева закрывается, словно крышка гроба, в котором писатель неизменно хоронит своего главного героя. И как из гроба уже нет выхода — так ничто, ни одна сюжетная ниточка не ведёт за пределы тургеневского романа. Всё заканчивается с последней страницей, на которой Тургенев телеграфным стилем рассказывает о судьбах второстепенных героев после смерти героя главного. Романическая вселенная с концом романа просто перестаёт существовать»,
— констатировал я в «Искателях Абсолюта», и объяснил убийство Тургеневым своих героев вечной борьбой писателя с прекраснодушием, с болезненным раздвоением мира на Я — и совершенно чуждое ему не-Я. Надо сказать, Тургенев тут был вовсе не одинок: борьба эта, начавшаяся ещё в первом гегельянском кружке Станкевича, распространилась в XIX веке на всю русскую культуру.
Неспособные найти позитивное, гегелевское, «снятие» противоречия между сознанием и миром за его пределами, тургеневские герои были осуждены своим творцом на негативное разрешение дилеммы — путём уничтожения одного из полюсов её, путём собственной смерти. В реальной жизни тургеневские герои продолжили бы физическое существование (более того, и продолжали! Как пример — сам Иван Сергеевич, как главный прототип собственных героев), но литература не копирует реальность. «Один реализм губителен — правда, как ни сильна, не художество», — зафиксировал писатель. Где реальный прототип романного героя будет жить, есть, пить, стариться, в общем — коптить небо, пока не умрёт (хотя смысл его существования дачным-давно утрачен!) — герой романа должен и физически погибнуть вместе с потерей своего смысла. Литература просто отбрасывает ненужные случайности, делает поправку на несовершенство материального мира, в котором давно умершее по сути, продолжает своё материальное, псевдо-реальное, а на самом деле — абсолютно призрачное существование. Диалектика формы романа — это тотальная законченность, закруглённость.
Тургенев не зря провёл свои лучшие юношеские годы в гегельянском Берлине: суть гегельянства он усвоил превосходно. «Философия есть круг» — вообще, всё истинное есть круг, замкнутость в себе самом, говоря гегелевским языком: тотальность.
Эту гегелевскую «книжную мудрость, венец философии всей» Тургенев, так и не ставший, несмотря на первоначальные планы, профессором философии в Санкт-Петербурге, реализовал в своих романах. Отсюда, из Гегеля, их тотальная законченность, завершённость — настоящий роман как эпос современной цивилизации и не может быть другим. Отсюда и смерть тургеневских героев — они сказали своё слово, им нечего уже больше делать на сцене мировой драмы. А хэппи-энды — для дураков: если роман не выдумка, если он действительно современная форма эпоса (в XX веке эту гегелевскую идею будет неистово пропагандировать Георг Лукач), то он не может иметь слащаво-счастливую концовку. Просто потому что реальная история не такова. И по этой же причине «открытого финала» в хорошем произведении быть не может: ибо история всегда решает свои противоречия, не оставляя ни один сюжетный узел неразвязанным-неразрубленным.
Как настоящий гегельянец, Тургенев и не оставляет таких узлов, все сюжеты у него закончены, вместе с героями, на могилах которых Иван Сергеевич мог бы выбить в качестве эпитафии свои стихи из «Рудина»:
И я сжёг, чему поклонялся,
Поклонился тому, что сжигал…
#Тургенев #Лукач #диалектика_романа
Судите сами: Рудин в романе, названном в его честь, погибает. Инсаров в «Накануне» погибает. Базаров в «Отцах и детях» — что? Да, верно: погибает. Нежданов в «Нови»… Вы уже не удивлены — и правильно: погибает. Лиза Калитина в «Дворянском гнезде» не умирает физически, но оказывается заживо погребённной в монастыре. Только Литвинов в романе «Дым», избежал сей печальной участи и не был отправлен Тургеневым в небытие.
«Последняя страница каждого романа Тургенева закрывается, словно крышка гроба, в котором писатель неизменно хоронит своего главного героя. И как из гроба уже нет выхода — так ничто, ни одна сюжетная ниточка не ведёт за пределы тургеневского романа. Всё заканчивается с последней страницей, на которой Тургенев телеграфным стилем рассказывает о судьбах второстепенных героев после смерти героя главного. Романическая вселенная с концом романа просто перестаёт существовать»,
— констатировал я в «Искателях Абсолюта», и объяснил убийство Тургеневым своих героев вечной борьбой писателя с прекраснодушием, с болезненным раздвоением мира на Я — и совершенно чуждое ему не-Я. Надо сказать, Тургенев тут был вовсе не одинок: борьба эта, начавшаяся ещё в первом гегельянском кружке Станкевича, распространилась в XIX веке на всю русскую культуру.
Неспособные найти позитивное, гегелевское, «снятие» противоречия между сознанием и миром за его пределами, тургеневские герои были осуждены своим творцом на негативное разрешение дилеммы — путём уничтожения одного из полюсов её, путём собственной смерти. В реальной жизни тургеневские герои продолжили бы физическое существование (более того, и продолжали! Как пример — сам Иван Сергеевич, как главный прототип собственных героев), но литература не копирует реальность. «Один реализм губителен — правда, как ни сильна, не художество», — зафиксировал писатель. Где реальный прототип романного героя будет жить, есть, пить, стариться, в общем — коптить небо, пока не умрёт (хотя смысл его существования дачным-давно утрачен!) — герой романа должен и физически погибнуть вместе с потерей своего смысла. Литература просто отбрасывает ненужные случайности, делает поправку на несовершенство материального мира, в котором давно умершее по сути, продолжает своё материальное, псевдо-реальное, а на самом деле — абсолютно призрачное существование. Диалектика формы романа — это тотальная законченность, закруглённость.
Тургенев не зря провёл свои лучшие юношеские годы в гегельянском Берлине: суть гегельянства он усвоил превосходно. «Философия есть круг» — вообще, всё истинное есть круг, замкнутость в себе самом, говоря гегелевским языком: тотальность.
Эту гегелевскую «книжную мудрость, венец философии всей» Тургенев, так и не ставший, несмотря на первоначальные планы, профессором философии в Санкт-Петербурге, реализовал в своих романах. Отсюда, из Гегеля, их тотальная законченность, завершённость — настоящий роман как эпос современной цивилизации и не может быть другим. Отсюда и смерть тургеневских героев — они сказали своё слово, им нечего уже больше делать на сцене мировой драмы. А хэппи-энды — для дураков: если роман не выдумка, если он действительно современная форма эпоса (в XX веке эту гегелевскую идею будет неистово пропагандировать Георг Лукач), то он не может иметь слащаво-счастливую концовку. Просто потому что реальная история не такова. И по этой же причине «открытого финала» в хорошем произведении быть не может: ибо история всегда решает свои противоречия, не оставляя ни один сюжетный узел неразвязанным-неразрубленным.
Как настоящий гегельянец, Тургенев и не оставляет таких узлов, все сюжеты у него закончены, вместе с героями, на могилах которых Иван Сергеевич мог бы выбить в качестве эпитафии свои стихи из «Рудина»:
И я сжёг, чему поклонялся,
Поклонился тому, что сжигал…
#Тургенев #Лукач #диалектика_романа
«Die Lust der Zerstörung…»
Любое богоборчество есть боготворчество.
Просто в силу диалектики человеческого разума: он не может оставаться в своей негативной фазе, сама его отрицательность неудержимо стремится к новому утверждению.
В этом смысл бакунинского афоризма: «Die Lust der Zerstörung ist eine schaffende Lust!» — «Страсть к разрушению есть творческая страсть!» — Мишель явно под впечатлением от гегелевской «Науки Логики» этот профетический лозунг выдал. И, кстати, свою религию Бакунин создал: весь его атеистический анархизм на самом деле — очередная (сколько их уже было!) версия христианства, не без мистической вуали и с революционными интонациями христианских проповедников первых веков нашей эры. (Подробно см. главу о Бакунине в «Искателях Абсолюта»). Позднее уже советское государство будет активно конструировать свою версию атеистической религии.
Другой вопрос: а стоило ли бороться со старыми богами — если результатом разрушения станут боги новые? Нет ли тут circulus vitiosus, порочного замкнутого круга, беличьего бега в колесе?
Впрочем, если Бог = идея Бога = форма познания человеком себя и мира, то каждому новому поколению нужен свой Бог. Такова феноменологическая диалектика, закономерность человеческого сознания: каждое поколение и каждый человек должен повторять то, что человечество уже давно усвоило и достигло. Никуда не денешься: чтобы сделать что-то своё, что-то новое — для начала нужно переоткрывать Америку и изобретать велосипед.
И вот вопрос: что меняется в результате богоборческого боготворчества? Форма или содержание? Очевидно, форма остаётся неизменной. Но вспомним Аристотеля и его медный шар: форма — не формальность! Форма сама идеальна и творит, формирует содержание.
И кстати. В этом трагическом несовпадении (тождество по форме, различие по содержанию) — вся проблема отцов и детей, блестяще описанная Тургеневым. И те, и другие не перестали молиться своим богам — вот только боги-то у них были разные.
И «эта музыка будет вечной»: просто потому, что страсть к разрушению есть творческая страсть.
#Бакунин #Тургенев #Искатели_Абсолюта
Любое богоборчество есть боготворчество.
Просто в силу диалектики человеческого разума: он не может оставаться в своей негативной фазе, сама его отрицательность неудержимо стремится к новому утверждению.
В этом смысл бакунинского афоризма: «Die Lust der Zerstörung ist eine schaffende Lust!» — «Страсть к разрушению есть творческая страсть!» — Мишель явно под впечатлением от гегелевской «Науки Логики» этот профетический лозунг выдал. И, кстати, свою религию Бакунин создал: весь его атеистический анархизм на самом деле — очередная (сколько их уже было!) версия христианства, не без мистической вуали и с революционными интонациями христианских проповедников первых веков нашей эры. (Подробно см. главу о Бакунине в «Искателях Абсолюта»). Позднее уже советское государство будет активно конструировать свою версию атеистической религии.
Другой вопрос: а стоило ли бороться со старыми богами — если результатом разрушения станут боги новые? Нет ли тут circulus vitiosus, порочного замкнутого круга, беличьего бега в колесе?
Впрочем, если Бог = идея Бога = форма познания человеком себя и мира, то каждому новому поколению нужен свой Бог. Такова феноменологическая диалектика, закономерность человеческого сознания: каждое поколение и каждый человек должен повторять то, что человечество уже давно усвоило и достигло. Никуда не денешься: чтобы сделать что-то своё, что-то новое — для начала нужно переоткрывать Америку и изобретать велосипед.
И вот вопрос: что меняется в результате богоборческого боготворчества? Форма или содержание? Очевидно, форма остаётся неизменной. Но вспомним Аристотеля и его медный шар: форма — не формальность! Форма сама идеальна и творит, формирует содержание.
И кстати. В этом трагическом несовпадении (тождество по форме, различие по содержанию) — вся проблема отцов и детей, блестяще описанная Тургеневым. И те, и другие не перестали молиться своим богам — вот только боги-то у них были разные.
И «эта музыка будет вечной»: просто потому, что страсть к разрушению есть творческая страсть.
#Бакунин #Тургенев #Искатели_Абсолюта