«Вспомнить всё!» как главный философский лозунг.
…Да, грек Платон греческого слова «феноменология» не употреблял, но это ничего не меняет. Его теория анамнезиса — вся из феноменологического опыта, из простейшего и всем, наверное, известного озарения при знакомстве с истинной идеей.
«Как верно! Но… разве я этого не знал раньше? Как будто знал, но не со-знавал». Знакомство с истиной — это всегда встреча со знакомым незнакомцем. Которого знал тысячу лет, но встретил впервые.
Более того, идея мгновенно становится своей, человек, у-своив её, не может воспринимать её как не-свою, чужую, не-себе-принадлежащую. Но сознание упрямо хранит воспоминание о том моменте, когда состоялось знакомство с идеей, когда она ещё не была собственно своей. И такое странное, но верное умонастроение возникает при знакомстве с истиной всегда и неизбежно. (У художников-поэтов сей феномен принимает форму зависти творца к другому творцу: «Ну почему не я это написал?!» Вся трагическая история Моцарта и Сальери коренится в таком завистливом удивлении).
И вот этот-то феномен «нового как будто забытого старого» и взял, очевидно, наш amicus Plato в основание своей великой теории. Гегель назвал это явление Идеи сознанию возвращением Абсолютной Идеи к себе из своего инобытия. Здесь, по сути, тот же анамнезис, только на высоте несравненно более конкретной мысли: Абсолютная Идея вспоминает саму себя в сознании человека. Таким образом и сама Идея поднимается до высоты абсолютности, и человека туда же возносит. И смысл у Гегеля и Платона один тот же — и это истинный смысл! — нужно оглянуться назад, чтоб пойти вперёд.
Необходимо «вспомнить всё», необходимо осознать прошедшее как своё прошедшее, понять себя как момент историко-логической тотальности — и двигать дальше.
«Может быть, один взгляд назад мне откроет в будущее глаза…»
#Платон #Гегель #анамнезис #Абсолют #феноменология
…Да, грек Платон греческого слова «феноменология» не употреблял, но это ничего не меняет. Его теория анамнезиса — вся из феноменологического опыта, из простейшего и всем, наверное, известного озарения при знакомстве с истинной идеей.
«Как верно! Но… разве я этого не знал раньше? Как будто знал, но не со-знавал». Знакомство с истиной — это всегда встреча со знакомым незнакомцем. Которого знал тысячу лет, но встретил впервые.
Более того, идея мгновенно становится своей, человек, у-своив её, не может воспринимать её как не-свою, чужую, не-себе-принадлежащую. Но сознание упрямо хранит воспоминание о том моменте, когда состоялось знакомство с идеей, когда она ещё не была собственно своей. И такое странное, но верное умонастроение возникает при знакомстве с истиной всегда и неизбежно. (У художников-поэтов сей феномен принимает форму зависти творца к другому творцу: «Ну почему не я это написал?!» Вся трагическая история Моцарта и Сальери коренится в таком завистливом удивлении).
И вот этот-то феномен «нового как будто забытого старого» и взял, очевидно, наш amicus Plato в основание своей великой теории. Гегель назвал это явление Идеи сознанию возвращением Абсолютной Идеи к себе из своего инобытия. Здесь, по сути, тот же анамнезис, только на высоте несравненно более конкретной мысли: Абсолютная Идея вспоминает саму себя в сознании человека. Таким образом и сама Идея поднимается до высоты абсолютности, и человека туда же возносит. И смысл у Гегеля и Платона один тот же — и это истинный смысл! — нужно оглянуться назад, чтоб пойти вперёд.
Необходимо «вспомнить всё», необходимо осознать прошедшее как своё прошедшее, понять себя как момент историко-логической тотальности — и двигать дальше.
«Может быть, один взгляд назад мне откроет в будущее глаза…»
#Платон #Гегель #анамнезис #Абсолют #феноменология
Смерть и русская философия.
«Философствовать — значит учиться умирать», — изрёк Платон свою максиму. Потом за ним повторил Цицерон, потом максиму близко к сердцу восприняли Отцы христианской церкви, потом уже Монтень пересказал её своими словами. В общем, фраза стала каноном.
При этом как будто осталась тёмной и мрачной, достойной современных пабликов для эмо-романтичных подростков.
Но ничего тёмного и загадочного в ней, кстати, нет. Для любого, прошедшего уже начальный искус умозрением, платоновская максима отдаёт трюизмом, вульгарным ароматом банальщины: разумеется, философия познаёт/стремится познать сущность вещей, их внутреннее, не останавливаясь на внешней, материальной оболочке. Отсюда этический смысл: каждый, причастный философии, должен учиться отделять идеальное от материального, душу от тела — но это же и есть смерть! — когда бессмертная душа воспаряет от бренного тела. Неоплатоники и ранние христиане заострили эту платоновскую мысль: смерть = освобождение души из темницы тела.
И русская философия как будто всегда шла этой же торной дорогой, никуда не сворачивая: уже шеллиниганцы-любомудры (Веневитинов и Ко) предаются мрачным размышлениям о смерти:
Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе всё чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься…
Первые гегельянцы кружка Станкевича много, много рефлексируют о безносой Жнице. А когда Станкевич умер в 27 лет от чахотки, Варвара Бакунина (старшая сестра будущего патриарха анархии), утирая слёзы над его гробом, предавалась диалектически-напряжённым думам об Абсолютном Духе и спекулятивном смысле смерти любимого.
Белинский бросил своё «примирение с действительностью» и стал социалистом едва ли не из-за нервного срыва, случившегося с ним при известии о кончине Станкевича. «Что ты сделал, куда ты дел его?!» — в исступлении кричал «неистовый Виссарион» Абсолюту.
Дальше — больше.
Все до одного произведения Достоевского пропитаны мыслью о смерти.
Толстой совершил свой знаменитый религиозный поворот, когда в Богом забытой гостинице в Арзамасе испытал животный ужас смерти: русская литература в итоге потеряла великого писателя и приобрела плохого проповедника.
Страхов (философский собеседник-информатор как Достоевского, так и Толстого) ломал голову над проблемой смерти, да так сломал, что в итоге благословил её в стиле Гёте: «Всё рождённое достойно смерти».
Страхова за это сильно не любил Николай Фёдоров — наш космический коммунист, всю жизнь положивший на обоснование и подготовку революции поистине вселенских масштабов, призванной воскресить всех мёртвых. (По пути Фёдоров вдохновил Циолковского, а тот уже повлиял на Королёва. Полёт Гагарина в итоге стал делом времени).
Старец Фёдоров вдохновил и Владимира Соловьёва, пустившегося в философско-религиозные поиски средства от раздвоения мира. Все писания Соловьёва, все его попытки построить двуглавую теократию с Папой Римским и русским царём во главе — проникнуты страхом смерти. С напряжённым надрывом Соловьёв искал средства победить смерть и избавиться от мучащего раздвоения жизни — но ничего не нашёл, зато практически потерял рассудок.
Павел Бакунин, младший брат анархиста Мишеля, и тоже гегельянец, на старости лет написал книгу, весь смысл которой: умирать не страшно, смерть и есть истинное осуществление человека.
Анна Ахматова ещё в юношеские годы сказала, как отрезала: «Человек начинает думать тогда, когда начинает думать о смерти» — не зная, что практически буквально повторила фразу Гегеля из «Философии Духа» (3-й том «Энциклопедии философских наук»).
#Платон #смерть #Веневитинов #Станкевич #Белинский #Бакунин #Фёдоров #Толстой #Достоевский #Ахматова
«Философствовать — значит учиться умирать», — изрёк Платон свою максиму. Потом за ним повторил Цицерон, потом максиму близко к сердцу восприняли Отцы христианской церкви, потом уже Монтень пересказал её своими словами. В общем, фраза стала каноном.
При этом как будто осталась тёмной и мрачной, достойной современных пабликов для эмо-романтичных подростков.
Но ничего тёмного и загадочного в ней, кстати, нет. Для любого, прошедшего уже начальный искус умозрением, платоновская максима отдаёт трюизмом, вульгарным ароматом банальщины: разумеется, философия познаёт/стремится познать сущность вещей, их внутреннее, не останавливаясь на внешней, материальной оболочке. Отсюда этический смысл: каждый, причастный философии, должен учиться отделять идеальное от материального, душу от тела — но это же и есть смерть! — когда бессмертная душа воспаряет от бренного тела. Неоплатоники и ранние христиане заострили эту платоновскую мысль: смерть = освобождение души из темницы тела.
И русская философия как будто всегда шла этой же торной дорогой, никуда не сворачивая: уже шеллиниганцы-любомудры (Веневитинов и Ко) предаются мрачным размышлениям о смерти:
Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе всё чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься…
Первые гегельянцы кружка Станкевича много, много рефлексируют о безносой Жнице. А когда Станкевич умер в 27 лет от чахотки, Варвара Бакунина (старшая сестра будущего патриарха анархии), утирая слёзы над его гробом, предавалась диалектически-напряжённым думам об Абсолютном Духе и спекулятивном смысле смерти любимого.
Белинский бросил своё «примирение с действительностью» и стал социалистом едва ли не из-за нервного срыва, случившегося с ним при известии о кончине Станкевича. «Что ты сделал, куда ты дел его?!» — в исступлении кричал «неистовый Виссарион» Абсолюту.
Дальше — больше.
Все до одного произведения Достоевского пропитаны мыслью о смерти.
Толстой совершил свой знаменитый религиозный поворот, когда в Богом забытой гостинице в Арзамасе испытал животный ужас смерти: русская литература в итоге потеряла великого писателя и приобрела плохого проповедника.
Страхов (философский собеседник-информатор как Достоевского, так и Толстого) ломал голову над проблемой смерти, да так сломал, что в итоге благословил её в стиле Гёте: «Всё рождённое достойно смерти».
Страхова за это сильно не любил Николай Фёдоров — наш космический коммунист, всю жизнь положивший на обоснование и подготовку революции поистине вселенских масштабов, призванной воскресить всех мёртвых. (По пути Фёдоров вдохновил Циолковского, а тот уже повлиял на Королёва. Полёт Гагарина в итоге стал делом времени).
Старец Фёдоров вдохновил и Владимира Соловьёва, пустившегося в философско-религиозные поиски средства от раздвоения мира. Все писания Соловьёва, все его попытки построить двуглавую теократию с Папой Римским и русским царём во главе — проникнуты страхом смерти. С напряжённым надрывом Соловьёв искал средства победить смерть и избавиться от мучащего раздвоения жизни — но ничего не нашёл, зато практически потерял рассудок.
Павел Бакунин, младший брат анархиста Мишеля, и тоже гегельянец, на старости лет написал книгу, весь смысл которой: умирать не страшно, смерть и есть истинное осуществление человека.
Анна Ахматова ещё в юношеские годы сказала, как отрезала: «Человек начинает думать тогда, когда начинает думать о смерти» — не зная, что практически буквально повторила фразу Гегеля из «Философии Духа» (3-й том «Энциклопедии философских наук»).
#Платон #смерть #Веневитинов #Станкевич #Белинский #Бакунин #Фёдоров #Толстой #Достоевский #Ахматова
Гегельнегоголь
Учителя и ученики. Когда Карла Маркса спросили, что он думает о людях, называющих себя марксистами, он, пожав плечами, ответил: «Во всяком случае, если есть марксисты — то я не марксист». Маркс-то, конечно, отшутился, а проблема осталась. И проблема эта…
Начните-ка систематически строить мысль, мысль как систему — и вы почувствуете, как поступь нетверда, как нога соскальзывает с каменистых скал философии, как отчаяние может охватывать, глядя на громаду от её подножья. Первый шаг всегда самый трудный, невероятно рискованный. И заслуга быть родоначалом, первым на пути — колоссальна, её переоценить невозможно.
И не случайно человечество хранит память о своих Учителях. Ибо всё наше мышление — их, Учителей, вечная слава.
#Маркс #Гегель #Платон #Сократ #Аристотель #марксисты #Энгельс #Христос #христианство
И не случайно человечество хранит память о своих Учителях. Ибо всё наше мышление — их, Учителей, вечная слава.
#Маркс #Гегель #Платон #Сократ #Аристотель #марксисты #Энгельс #Христос #христианство
Но Перводвигатель с ними, с платониками. Синтез Платона и Аристотеля — как синтез объективной Идеи и субъективного Духа был достигнут человечеством в немецком идеализме, в Гегеле, как его результате. Задача современного философского познания: не допускать распадения на эти древние полюса: абсолютно утвердительной Субстанции (Платона) и критикующего её Субъекта (Аристотеля), но понимать их оба как целое.
#Аристотель #Платон #Академия #негативная_диалектика
#Аристотель #Платон #Академия #негативная_диалектика
…Sui et falsi или Как понять всех.
Если хочешь понять кого-то (даже если — и особенно — понять критически: ибо обоснованно критиковать можно лишь то, что понял, сиречь превзошёл)… так вот, если хочешь понять другого, надо полностью посмотреть на вещи глазами этого другого.
Да, но как быть с дураками? С негодяями, мерзавцами и лжецами? Их тоже надо понять?!
Genau so, как говорят немцы: именно так.
Более того: ровно поскольку мы сами не дураки, постольку мы уже этих дураков понимаем.
Почему? — Вспомним Спинозу: Verum est indicatio sui et falsi — Истина есть свидетельство себя самой и лжи.
Или Платона вспомнить, с его теорией зла как незнания добра: само зло ничего не знает про себя — ибо тогда оно не было бы злом, но тот, кто знает добро, автоматически знает (понимает!) и зло, как его, добра, отрицание.
Поэтому, кстати, ветхозаветный обвинительный акт в адрес первых людей («и захотели они , как боги, знать добро и зло») — попадает пальцем в небо, ибо человеку, как существу мыслящему (немыслящий же человек есть оксюморон, существо невозможное и потому несуществующее) — человеку неизбежно и с необходимостью, по определению, «по дефолту» свойственно знать. Но знание всегда есть знание добра, влекущего и знание его злого антипода. И потому мы не только должны понять всех — это было бы долженствование а-ля Кант, sollen, которое никогда не sein, никогда не становится реальностью — нет, мы не только должны понять всех: мы уже их понимаем, поскольку понимаем хоть что-то.
Ибо… indicatio sui et falsi.
#Спиноза #Платон #Кант
Если хочешь понять кого-то (даже если — и особенно — понять критически: ибо обоснованно критиковать можно лишь то, что понял, сиречь превзошёл)… так вот, если хочешь понять другого, надо полностью посмотреть на вещи глазами этого другого.
Да, но как быть с дураками? С негодяями, мерзавцами и лжецами? Их тоже надо понять?!
Genau so, как говорят немцы: именно так.
Более того: ровно поскольку мы сами не дураки, постольку мы уже этих дураков понимаем.
Почему? — Вспомним Спинозу: Verum est indicatio sui et falsi — Истина есть свидетельство себя самой и лжи.
Или Платона вспомнить, с его теорией зла как незнания добра: само зло ничего не знает про себя — ибо тогда оно не было бы злом, но тот, кто знает добро, автоматически знает (понимает!) и зло, как его, добра, отрицание.
Поэтому, кстати, ветхозаветный обвинительный акт в адрес первых людей («и захотели они , как боги, знать добро и зло») — попадает пальцем в небо, ибо человеку, как существу мыслящему (немыслящий же человек есть оксюморон, существо невозможное и потому несуществующее) — человеку неизбежно и с необходимостью, по определению, «по дефолту» свойственно знать. Но знание всегда есть знание добра, влекущего и знание его злого антипода. И потому мы не только должны понять всех — это было бы долженствование а-ля Кант, sollen, которое никогда не sein, никогда не становится реальностью — нет, мы не только должны понять всех: мы уже их понимаем, поскольку понимаем хоть что-то.
Ибо… indicatio sui et falsi.
#Спиноза #Платон #Кант