Смерть и русская философия.
«Философствовать — значит учиться умирать», — изрёк Платон свою максиму. Потом за ним повторил Цицерон, потом максиму близко к сердцу восприняли Отцы христианской церкви, потом уже Монтень пересказал её своими словами. В общем, фраза стала каноном.
При этом как будто осталась тёмной и мрачной, достойной современных пабликов для эмо-романтичных подростков.
Но ничего тёмного и загадочного в ней, кстати, нет. Для любого, прошедшего уже начальный искус умозрением, платоновская максима отдаёт трюизмом, вульгарным ароматом банальщины: разумеется, философия познаёт/стремится познать сущность вещей, их внутреннее, не останавливаясь на внешней, материальной оболочке. Отсюда этический смысл: каждый, причастный философии, должен учиться отделять идеальное от материального, душу от тела — но это же и есть смерть! — когда бессмертная душа воспаряет от бренного тела. Неоплатоники и ранние христиане заострили эту платоновскую мысль: смерть = освобождение души из темницы тела.
И русская философия как будто всегда шла этой же торной дорогой, никуда не сворачивая: уже шеллиниганцы-любомудры (Веневитинов и Ко) предаются мрачным размышлениям о смерти:
Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе всё чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься…
Первые гегельянцы кружка Станкевича много, много рефлексируют о безносой Жнице. А когда Станкевич умер в 27 лет от чахотки, Варвара Бакунина (старшая сестра будущего патриарха анархии), утирая слёзы над его гробом, предавалась диалектически-напряжённым думам об Абсолютном Духе и спекулятивном смысле смерти любимого.
Белинский бросил своё «примирение с действительностью» и стал социалистом едва ли не из-за нервного срыва, случившегося с ним при известии о кончине Станкевича. «Что ты сделал, куда ты дел его?!» — в исступлении кричал «неистовый Виссарион» Абсолюту.
Дальше — больше.
Все до одного произведения Достоевского пропитаны мыслью о смерти.
Толстой совершил свой знаменитый религиозный поворот, когда в Богом забытой гостинице в Арзамасе испытал животный ужас смерти: русская литература в итоге потеряла великого писателя и приобрела плохого проповедника.
Страхов (философский собеседник-информатор как Достоевского, так и Толстого) ломал голову над проблемой смерти, да так сломал, что в итоге благословил её в стиле Гёте: «Всё рождённое достойно смерти».
Страхова за это сильно не любил Николай Фёдоров — наш космический коммунист, всю жизнь положивший на обоснование и подготовку революции поистине вселенских масштабов, призванной воскресить всех мёртвых. (По пути Фёдоров вдохновил Циолковского, а тот уже повлиял на Королёва. Полёт Гагарина в итоге стал делом времени).
Старец Фёдоров вдохновил и Владимира Соловьёва, пустившегося в философско-религиозные поиски средства от раздвоения мира. Все писания Соловьёва, все его попытки построить двуглавую теократию с Папой Римским и русским царём во главе — проникнуты страхом смерти. С напряжённым надрывом Соловьёв искал средства победить смерть и избавиться от мучащего раздвоения жизни — но ничего не нашёл, зато практически потерял рассудок.
Павел Бакунин, младший брат анархиста Мишеля, и тоже гегельянец, на старости лет написал книгу, весь смысл которой: умирать не страшно, смерть и есть истинное осуществление человека.
Анна Ахматова ещё в юношеские годы сказала, как отрезала: «Человек начинает думать тогда, когда начинает думать о смерти» — не зная, что практически буквально повторила фразу Гегеля из «Философии Духа» (3-й том «Энциклопедии философских наук»).
#Платон #смерть #Веневитинов #Станкевич #Белинский #Бакунин #Фёдоров #Толстой #Достоевский #Ахматова
«Философствовать — значит учиться умирать», — изрёк Платон свою максиму. Потом за ним повторил Цицерон, потом максиму близко к сердцу восприняли Отцы христианской церкви, потом уже Монтень пересказал её своими словами. В общем, фраза стала каноном.
При этом как будто осталась тёмной и мрачной, достойной современных пабликов для эмо-романтичных подростков.
Но ничего тёмного и загадочного в ней, кстати, нет. Для любого, прошедшего уже начальный искус умозрением, платоновская максима отдаёт трюизмом, вульгарным ароматом банальщины: разумеется, философия познаёт/стремится познать сущность вещей, их внутреннее, не останавливаясь на внешней, материальной оболочке. Отсюда этический смысл: каждый, причастный философии, должен учиться отделять идеальное от материального, душу от тела — но это же и есть смерть! — когда бессмертная душа воспаряет от бренного тела. Неоплатоники и ранние христиане заострили эту платоновскую мысль: смерть = освобождение души из темницы тела.
И русская философия как будто всегда шла этой же торной дорогой, никуда не сворачивая: уже шеллиниганцы-любомудры (Веневитинов и Ко) предаются мрачным размышлениям о смерти:
Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе всё чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься…
Первые гегельянцы кружка Станкевича много, много рефлексируют о безносой Жнице. А когда Станкевич умер в 27 лет от чахотки, Варвара Бакунина (старшая сестра будущего патриарха анархии), утирая слёзы над его гробом, предавалась диалектически-напряжённым думам об Абсолютном Духе и спекулятивном смысле смерти любимого.
Белинский бросил своё «примирение с действительностью» и стал социалистом едва ли не из-за нервного срыва, случившегося с ним при известии о кончине Станкевича. «Что ты сделал, куда ты дел его?!» — в исступлении кричал «неистовый Виссарион» Абсолюту.
Дальше — больше.
Все до одного произведения Достоевского пропитаны мыслью о смерти.
Толстой совершил свой знаменитый религиозный поворот, когда в Богом забытой гостинице в Арзамасе испытал животный ужас смерти: русская литература в итоге потеряла великого писателя и приобрела плохого проповедника.
Страхов (философский собеседник-информатор как Достоевского, так и Толстого) ломал голову над проблемой смерти, да так сломал, что в итоге благословил её в стиле Гёте: «Всё рождённое достойно смерти».
Страхова за это сильно не любил Николай Фёдоров — наш космический коммунист, всю жизнь положивший на обоснование и подготовку революции поистине вселенских масштабов, призванной воскресить всех мёртвых. (По пути Фёдоров вдохновил Циолковского, а тот уже повлиял на Королёва. Полёт Гагарина в итоге стал делом времени).
Старец Фёдоров вдохновил и Владимира Соловьёва, пустившегося в философско-религиозные поиски средства от раздвоения мира. Все писания Соловьёва, все его попытки построить двуглавую теократию с Папой Римским и русским царём во главе — проникнуты страхом смерти. С напряжённым надрывом Соловьёв искал средства победить смерть и избавиться от мучащего раздвоения жизни — но ничего не нашёл, зато практически потерял рассудок.
Павел Бакунин, младший брат анархиста Мишеля, и тоже гегельянец, на старости лет написал книгу, весь смысл которой: умирать не страшно, смерть и есть истинное осуществление человека.
Анна Ахматова ещё в юношеские годы сказала, как отрезала: «Человек начинает думать тогда, когда начинает думать о смерти» — не зная, что практически буквально повторила фразу Гегеля из «Философии Духа» (3-й том «Энциклопедии философских наук»).
#Платон #смерть #Веневитинов #Станкевич #Белинский #Бакунин #Фёдоров #Толстой #Достоевский #Ахматова