Там в этих ваших телеграмах вовсю флешмоб про первые строки глав из книги! Влетаю вместе с «Прахом имени его», ждем в сентября в «Полыни»)

masdar
Той роковой ночью, когда ей предстояло умереть, времени – свернуться прокисшим молоком, а всем клепсидрам мира ― начать отсчет сначала, с обреченной бесконечности сифра, что смуглые брахманы-индусы называют основой вселенной, ― звезды погасли.

I. Хищный блеск граната
Песок сводил его с ума.

II. Отравленные помыслы
Шестьдесят, тридцать, шесть…

III. Драконовы страсти
― Фива! Фива!

IV. О любви и прочих демонах
Сияющим храмовыми сапфирами утром нового дня, когда солнце еще не успело достичь зенита, на верхней террасе у двух мраморных белых грифонов, стороживших лестницу, встретились два верховных жреца города Карфагена.

V. Останки памяти
― Пророк, напророчь мне будущее, а?

VI. Золотой змей
Пришлось плыть обратно с раздосадованным караваном.

#текстозавр #прахимениего

Ну утром понедельника надо напомнить еще раз самому себе, что канал-то писательский в том числе!

Рассказываю про процесс нового романа, но забыл показать кусочки.

Напомню, что в «Было у него два сына» (рабочее название) действие первой части — Россия с нулевых и десятых, второй — Нью-Йорк девяностых, нулевых и десятых, а третьей... потом узнаете :)

А днем тридцать первого декабря 1999 года, за несколько часов до нового столетия — отец, как обычно, работал до вечера, чтобы все успеть, — пока Генри продирался сквозь Булгакова — главы с Иешуа и Пилатом казались скучнее черно-белого кино, но пропустить их было невозможно, они очаровывали, среди строк, быть может, спрятались письмена ангелов — и хотел переключится на пару недочитанных комиксов и, если удастся, пофотографировать их — отец обещал принести камеру домой на выходные, — зазвонил телефон. Генри взял трубку. Ожидал услышать голос отца — услышал чужой. И, закончив разговор, не взяв ничего с собой — даже не одевшись, хотя на улице шел такой редкий снег, — Генри выбежал на улицу, не зная, что делать, что говорить — может, лучше вовсе молчать, тогда он услышит ангелов, Господа, и они дадут ответ, хотя бы намекнут на него?

Чувствуя, как утекает через пальцы завершающийся год, завершающееся столетие и завершающаяся привычная жизнь, Генри, очень старавшийся не разрыдаться, просто бродил взад-вперед, избегая ряженных Санта-Клаусов, ложных продавцов чудес, которые не предложат ему ни счастья, ни искупления, ни чуда — только дурацкие рекламные листовки, разъедающие зубы конфеты и сделанные из дрянного пластика игрушки, — и наконец замер, попытался собраться, посмотрел наверх; показалось, что в облаках, там, где смыкались вершины небоскрёбов всего города, он увидел огромный циферблат — неужто загадочные московские куранты, отбивающие ритм его далекой родины, расписание ее революций? — стрелки которого неумолимо близились к полуночи: к ночи, к концу света, к страшному суду, а он даже не искупил свои грехи, даже не поговорил с отцом — где теперь его неверующая душа, где, где, где? Каждому ли по вере его? Не хотел думать о Булгакове. Или хотел? Может, черт наконец-то заявился сюда, в Нью-Йорк, и сейчас из-за угла вынырнет черный пудель, следом — гигантский кот, и господин с Бродвея в клетчатом костюме, и полуголая проститутка, и воротила из ночного клуба? Но нет. Не нужно смотреть вверх. Нужно смотреть вниз, сквозь заваленные мусором улицы, сквозь канализацию, сквозь кости предков, сквозь остатки забытых городов — до самого центра земли, куда пока удалось заглянуть одному только Жюль-Верну.

Нужно идити вверх. Потом — вниз. Падение — вот удел человека. Падение — вот удел Генри.

#текстозавр

Когда пал Вавилон ― на его веку, после победоносного шествия Македонского, ― Фалазар думал, что не сможет жить дальше. Город, величие которого он воспевал, перестал быть собой ― позолота потускнела, а блеск небесно-голубых глазированных кирпичей иссяк, обратившись мхом и паутиной; семь городских врат неописуемой красоты навеки захлопнулись ― не для людей, для богов. Глухой камень, фундамент домов, башен и храмов лишился души ― остались только воспоминания, да и те постепенно тускнели. Вавилон обращался жалким призраком. Ненужным и неупокоенным.

Пророки давно воспели этот ужас ― священные песни их гложили Фалазара, ведь он должен был сложить те пророчества, должен был увидеть крах своего города ― неожиданный и катастрофический, пронесшийся ледяным ветром, что пробирает до костей; таков он, первый вздох нового мира ― дыхание неровное, грудная клетка земли дрожит.

«Прах имени его» (Полынь, осень 2024)

*вчера показали финальный ЧБ-вариант обложки, я весь день залипал, и по такому случаю решил вот принести вам кусочек*

#текстозавр #прахимениего

Знаете, я все же выдавил вчера из себя первый абзац третьей части романа, и что-то ощущение, что опять уложусь в свои стабильные 11-13 авторских, хотя этот текст очень разрастается в процессе. Очень хочу до конца октября его закончить, ОЧЕНЬ. Ну там как пойдет

Ниже кусочек, он ну как бы не то чтобы спойлерный, но возможно немного, так что прячу

Ты бежишь прочь из детской больницы, пока телефон разрывается от звонков и сообщений, но ты не достаешь его из кармана, знаешь, о чем верещат все вокруг, ведь о том же самом давно написали что в Твиттере, что в Телеграме: необоснованные обвинения, разрушенная карьера, Генри грозит домашний арест и тюрьма, нужно ему помочь, нет, слишком поздно, уже нужно вытаскивать его из этого болота, в котором утонет даже волшебный Экскалибур, и не найдется никаких озерных дев, чтобы вытянуть его, чтобы отобрать честь и достоинство Генри из обезумевших рук всего мира, кричащих «харрасмент, харрасмент!», и эти реки все текут в никуда, текут никуда не впадая; ты не берешь трубку, не отвечаешь на сообщения, потому что ловишь такси – плевать, что выглядит этот побитый жизнью водитель подозрительно, – и несешься мимо рекламных билбордов и неоновых огней: мечтал о них всю жизнь, а теперь они кричат тебе вслед купи-купи-купи, узнай-узнай-узнай свою судьбу, у нас много пророков и мудрецов, на любой вкус и цвет – тайских колдунов, бурятских шаманов, русских чернокнижников, американских мастеров вуду, китайских философов, немецких магов; скорей-скорей-скорей, поспеши, и мы решим все твои проблемы, верни себя в мир суеверий, поверь вновь, второй раз в жизни – мы по тебе скучали!

#текстозавр

Чем мы занимаемся ночью в командировках кроме работы? Правильно, редачим роман! Ибо нефиг 😏

Приходит весна, сок бежит по стволам деревьев, а тепло первого солнца – по твоим венам, хотя еще случатся дни, когда ты будешь ощущать обжигающий яд этого возрождения, ведь сам не сможешь возрождаться. Вы с Пашкой, Сережкой и Вовкой пускаете пробки по ручейкам, задерживаетесь на улице дольше обычного, пьете «Байкал» из стеклянных бутылок и играете в пары-выры; в киоске пока нет новых журналов, но толстая тетенька обещает, что скоро будут, скоро – сезон, но ты уже хочешь ходить в другие магазины, какие видел в кино: красивые, полные комиксов от пола до потолка, с лукавыми продавцами-волшебниками. И в один из весенних дней, поздно вернувшись домой – последние месяцы она всегда так делает, – мама шепотом говорит тебе, пока выкладывает сладкие булки из сумки – ты уже кипятишь чайник и раскладываешь пакетики по трем чашкам, – что в субботу придется встать рано и поехать по делам; на твой вопрос «куда?» улыбается и переводит разговор: спрашивает об успехах в школе, передает приветы от бесконечных теть и дядь с работы, которые, кажется, знают о твоей жизни больше тебя самого. В субботу вы правда встаете слишком рано – но бабушка уже не спит, сидит на кухне с обрывками газет, пьет чай под звуки несмолкающего телевизора, – одеваетесь – мама расчесывает твои светлые волосы как-то особенно нежно – и выходите. Прежде, чем закрыть дверь, мама кричит:

– Мам, еще раз напоминаю, мы за тетрадками!

Вы идете пешком, хотя ты надеялся прокатиться на маленьком автобусе, в субботу утром почти всегда пустом – так, что можно занять любое место. Солнце яркое, тебе хочется снять куртку, но мама не разрешит, ты знаешь. Щуришься, не понимая, куда вы идете и едете, хотя все вокруг знакомое – дома, киоски, магазинчики, ларьки с фруктами, аппараты для обмена использованных бутылок на мелочь. Наконец мама останавливается. Ты – следом.

– Ну? – ты не видишь, улыбается она или нет, но слышишь радость в ее голосе. – Надеюсь, ты рад. С осени ты будешь ходить сюда. Как, помнится, и хотел, да?

Но ты не понимаешь, чему радоваться: перед тобой серое двухэтажное здание, залитое солнцем – ты не видишь ничего, кроме мельтешащих вокруг силуэтов, – но наконец различаешь за этим золотым свечением объявления и растяжки на стенах – золотыми буквами написано «„Парадис“: научим вашего ребенка рисовать». Ты вскрикиваешь от радости, хочешь кинуться к золотому сиянию этого здания, раствориться в нем, но вместо этого кидаешься обнимать маму, а она поглаживает тебя по голове; так ли, будешь думать ты, повзрослев, когда он, встреченный на пороге чужой квартиры, насоветует тебе упущенных книг к прочтению, видел свой Золотой Храм герой Мисимы, так ли ослепило его солнце собственного разума?

Ты тоже сожжешь свой Золотой Храм в воспоминаниях: раскаленные угли и неостывший пепел будут вечно жечь глубоко внутри.

#текстозавр

Утро встречаем с «Веком серебра и стали»!

Решил собрать дайджест всего самого интересного, что рассказывал о книжке. И не просто так: на Вайлдберис появился комплект «Тайны Петербурга» с романом «Потусторонним вход воспрещен» и «Веком». По цене очень бюджетно!

▪️Большой пост, где собрано все-все-все о книжке

▪️ Рецензия в Юности от замечательной Тани Соловьевой

▪️ Три отсылки и аллюзии из романа

▪️ Кто такой Бэс Пантеос и что он делает в романе?

▪️ Наша с Аней Сешт лекция о загробных мирах Египтян и Шумеров

▪️ Эфир, где с Полиной Парс говорим про «Век»

▪️ Статья о лихорадке смерти для Строк

▪️Наше офигенное интервью с Культурой СВАО (там про разное!)

👉 Ищите роман в электронке, аудио и бумаге на всех платформах туть

#вексеребра #текстозавр

Вас стало больше, 1300! Вау ❤️

По такому случаю напомню, что в закрепе у нас висит все самое важное

А вот тут отдельно всякие интересности – от статей до рассказов про персов, – по «Веку серебра и стали».

Какие книжки еще ждем?

«Прах имени его» (исторический романс магдопущением, про древний Карфаген) – Полынь, очень 2024

«Пусть идет черный снег» (мрачный магреализм с античными вайбами) – Эксмо, осень 2024

«И велел Изольд встать» (исторический роман с допущением, франция XVI-XVII века) – дописан, все свежие новости расскажу!

«Было у него два сына» (магреализм, перелодение мифа о Нарциссе, от нулевых до двадцатых) – дописан, все свежие новости расскажу!

По тегу #текстозавр – важное по моим книжкам, по тегу #пописун – обзоры и статьи

В первый за тройку недель человеческий выходной посидел над текстом и понял, как же сложно прыгать из нулевых России не просто в Венеция XVII века, но еще и в гностиков! Прямо скрипя мозгами сидишь и думаешь. Но, возможно, это осень. И просто усталость. Или гностики...

***

Трещины: все вокруг пронизано ими, они шепчут на языке давно минувших дней, но никто не слышит их песни – песни забытых изгнанников, ушедших, уплывших, или, подобно Симону, улетевших, но не собирающихся возвращаться, их путь – путь Данте, поиски не среди чужих тел, но среди собственных даймонов, ведь только там, во внутренней темноте – так говорили еще древние, уподобляя всякую мистерию вуали сознания, - ждут ответы.

Он слышит песню трещин, отзывается на их молитвы, знает три заветных слова, поднявших этот клочок суши из пены морской – Вода, Время и Изгнание, - и повторяет их про себя, ведь не имеет права говорить вслух: его пятилетний василидов обет молчания подходит к концу, но срок еще не пришел – о нем возвестят не трубным гласом, а нежным шепотом воды. Он, изгнанник, прибывает в город изгнанников и улыбается этому; под свиными тушами – чтобы ни о чем не догадались те, кто чтит лишь искру истинного единого бога, видит малый луч света, пробивающийся сквозь тучи, наколдованные завистливым творцом, - лежат сшитые листы, заполненные письменами – почерк у него красивый, он оставлял себя без еды и сна, лишь бы научиться, - за которые могут приговорить к смерти: но страшит его далеко не собственная смерть, а смерть знания, ибо только в нем – спасение.

Он верит: мы становимся изгнанниками, как только покидаем материнскую утробу, даже не так – мы стали ими давно, в незапамятные времена космической гармонии, когда творец привел свой пагубный план в исполнение, когда в невежество своем обрек нас преодолеть семь небесных планет и семь архонтов, чтобы оказаться заточенными в стареющей тюрьме с бьющимся сердцем; ритм его – ежемоментное напоминание о бренности бытия, об остановке всякого движения; движение – от порта к порту, от города к городу, от дома к дому – бесконечное изгнание; изгнание – некорректируемая судьба.

#текстозавр

Мне показали макет «Праха имени его» ииии... я в любви!

Какие-то дни экстатичных картинок и фото просто 🌚

Надеюсь, скоро всю красоту по книжке вам покажем

#текстозавр

Книжное настроение примерно такое 🗿

Ты: ух, напишу в этот раз не очень сложный авантюрный роман в историческом сеттинге с маааленькой гностической подоплекой!

В то же время твой текст: «Входит, полуприкрыв глаза — и мелодия всех, ждущих в Полноте, накрывает с головой. Двести тысяч свай держат этот храмовый цветок на воде, и оттого песня ее, в короне из звезд и с полумесяцем у ног, еще громче — подпитывается не только высотой, но и глубиной, — и восемь столпов купола усиливают этот полет от земли к небесам, туда, к знанию, куда обязана устремиться всякая запертая в клетке плоти душа: Валентин больше не держит глаз закрытыми, наслаждается игрой света и цвета — все здесь призвано ослепить, поразить, приблизить к столкновению с мудростью, по ложному представлению названную другим именем, именем богоматери, — и, смотря на восемь статуй заплутавших пророков, не знающих, что несут слова ложного бога, гниющего творца — Осии и Иеремии, Даниила и Варуха, Исайяи и Симеона, Давида и Иезекииля, — все же слушает их благостную молитвенную песнь, высеченную в камне: „Да не оставит и исцелит нас моя надежда в день испытаний обрати о господь свой слух и взор из святого чертога своего господь ожидает ниспослать милость на нас мои глаза узрели спасение я дарую тебе славу в великом храме следуйте моим заповедям“».

#текстозавр

Особняк дель Илада — такой же, как другие дома, нет в нем ничего дьявольского и отпугивающего: столь же ненадежно стоящий на воде, он, трехэтажный, морочит голову смесью стилей и эпох — арабские арки над окнами переплелись со строгостью белых античных колонн, а черепичная крыша горит Меркурием, как остальные в городе. Только закрыв глаза Валентин чувствует его — запах колдовства, сквозняк из иных миров, пахнущий болотной водой и тухлыми цветами. Валентин расплачивается с гондольером — тот кивает в ответ, поджимает губы, очевидно не решаясь что-то сказать, и отправляется дальше, — и, стараясь не закрывать больше глаз, чтобы не видеть правды — не тот момент, когда она нужна, — стучит в резные двери. Открывает старый слуга, напоминающий умирающую птицу, не утратившую остроты взгляда — изучает Валентина глазами; молчит — просто хмурится, ожидая, когда незнакомец заговорит первым.

— Я к синьору дель Иладу, — пишет Валентин в тетради.

— Глухие, немые, слепые, — вздыхает слуга. — С каких пор все стали думать, что здесь — богадельня? Но вам везет. Синьор дель Илад приказал встретить немого гостя в восточных одеждах без вопросов, принять в любое время дня и ночи и проводить к нему лично. И чем вы этого заслужили?

В молчании Валентин следует за шаркающим слугой. Все внутри — море, застывшая в миг рождения океана вода: голубая плитка и голубое стекло, и даже пламя свечей в огромной люстре, кажется, порой вспыхивает синим; жилище бога, вышедшего из пучин, возлюбившего сушу, сделавшего ее своей любовницей, но не забывшего о законной жене. Они идут вверх, и старик-слуга шикает на всех других слуг, что проходят мимо и кивают Валентину — он кивает в ответ и провожает их взглядом. Они поднимаются — кажется, будто погружаются на самое дно. Туда, где умирает даже свет.

«Ртутные сердца» (рабочее название)

#текстозавр

Вспомнил рассказ почти годовой давности, написанный к выходу «Символа солнца» Мельницы.

Люблю его и вам напоминаю! Можно почитать на сайте Юности

#текстозавр

Мудрецы научили его плыть на грани между сном и явью, когда сны, нападающие бесконечными многоголовыми чудищами-метафорами, не в с илах напасть, но и реальность уже неощутима под ногами, земля становится тонкой воздушной прослойкой, и на ладье античного корабля – на нем ли возвращался еще один странник, Тесей, проходя сквозь врата из слоновой кости или рога, минуя границу реального и невероятного, внутреннего и внешнего, космического и мирского? – ты бороздишь воспоминания: порой они прозрачные, и видно песчаное дно, полное затерянных сокровищ, а порой – мутные, полные причудливых рыб, опасно-черные в ураган воспоминаний.

И сейчас – впрочем, что такое «сейчас», когда и от времени Валентин отрешился, прислонившись спиной к холодной стене, но есть ли еще эта стена, сидит ли он еще у венецианского дома? – Валентин вновь приживает все свои странствия, начавшиеся с позорного бегства – нет, мудрецы сказали правильно, спасения, – после смерти трех его учителей. Он отплывает на корабле с торговцами, заплатив вдвойне – не хочет беспокойства, получает отдельную каюту, избавляется от лишних вопросов, – и сходит на другой земле – чувствует ее иное дыхание, свободное, полное воспоминаниями о прошлом и надеждами на будущее; грамотный, Валентин берется за другую работу – помогает считать и переписывать, учить и хитрить, работает на ростовщиков и рыночных торговцев, уличных факиров и ученых мужей, сетующих, что дети их с детских лет хотят только одного – славы да признания. И так Валентин путешествует из города в город, чувствуя дыхание новых земель и порой, перед сном, пытаясь повторить его; он, вечный странник – вскоре понимает, что такой каждый из людей с мига рождения, – ищет знания: общается с графами, называющими себя алхимиками и заявляющими, что застали времена христовы, с тех пор жизнь их продолжается, а не верите – просто посмотрите на обрывистые линии судьбы, изучите ладони; со слепыми библиотекарями, во снах путешествующими по мирам звезд, бродящими по садам расходящихся космических тропок и, кажется, знающими все на свете; с авантюристами, ради мести готовыми менять имена, надевать женские платья и убивать всех, кого считают недостойными, и все это – ради вечной любви, достойной пера отважнейших из поэтов; с сумасшедшими, что зовут себя рыцарями и рассуждают о божественной мудрости словами примитивными, зато со всей смелостью кидаются на битвы с гигантами и, проиграв, не падают духом, только говорят сами с собой, решаясь на очередной подвиг; с печальными вдовами, капризами погубившими мужей и детей, и оставшихся одними, перебирающими цветные леденцы, думая, что перед ними фамильные драгоценности, и шепчущими что-то невнятное о третьем пришествии и ста годах обещанного одиночества, об особняках, ушедших под землю со всеми страшными тайными; со священниками, уверившими, что открыли истинное имя господне, но боящимися его раскрыть, ведь тогда те, кто чтут план, те, кто говорят языком розы и креста, обо всем догадаются, запрут в гробу и закопают живьем; с университетскими учителями, считающими, что мир – лишь иллюзия, и важнее прочего смотреть внутрь себя, ведь все, окружающее человека – сплошь его овеществленные мысли, прекрати думать – положишь конец существованию всего мира. Валентин беседует с каждым из встреченных, делает заметки, терпит все странности, просит доступа к книгам – иногда глупым и бесполезным, иногда – ценным настолько, что страшно прикасаться в ним, - читает, делает заметки. Знание его ширится, но так и не приходит понимание, как вновь сделать Полноту полной, как спастись самому – и спасти остальных, - из клетки, наброшенной на род людском демиургом и его архонтами, зачаровавшими саму мудрость…

«Ртутные сердца»

#текстозавр

Думали, я не буду спамить в 00:40 работой над новым текстом? Буду! У меня тут во второй части подключился женский фокал. Он — про науку, она — про искусство

Да, я обещал себе не плотный авантюрный роман. Авантюрный он авантюрный. Но плотный — жесть как не по плану. И возможно чуть душный... 🗿

Шанс увидеться... похоже, я все еще не до конца шагнула назад из мира снов и воспоминаний: говорят, иные поэты и художники живут в них всегда, становятся гениями — и как справляются? Я вспоминаю те редкие минуты, когда мы находили шанс увидеться спокойно — не беспокоились о том, что нас заметят случайно, что меня хватятся дома. Каждый раз, когда я оказывалась рядом с ним, чувствовала себя полной, будто наконец находила давно потерянный осколок себя, наконец оказывалась в силах рассеять свет жизни на весь спектр: мы либо вместе выбирали книги — о, как часто Валентино ругался на мои любимые романы, хотя знал, что я охоча и до философии с наукой, пусть понимаю ее куда хуже искусства, в отличие от него, неспособного отличить оттенки цветов и узреть в трех грациях весны Боттичелли три такта богов Плотина, найти сокрытый смысл ветров рождения Венеры — либо смотрели на голубизну лагуны в молчании, либо говорили о фантастических существах прошлого и фокусах, что творит величайший факир — солнечный свет. Как он любил — нет, почему же, все еще любит, — рассуждать о нем, а еще — наполнять этим светом моим глаза; от его слов они, кажется, вправду начинали лучиться. Помню, как однажды, по дороге к нему после сильного дождя, споткнулась, поскользнулась, намокла — спешила, как и всегда, — и, войдя, прикрывая лицо рукой, будто таинственная незнакомка, тут же расплакалась. Он отвлекся от вычислений, бросил циркуль, тут же обнял меня, а после, раскрасневшись — я, конечно, не помешала ему, поняла только потом, слишком горько плакала, представляя, какой уродиной явилась к нему домой, — снял грязное намокшее платье, усадил на кровать свои родителей и, сев сзади, принялся массировать плечи, шептать что-то на латыни — только он мог не знать колыбельных и нежных песен, зато помнить мудрость древних, — а потом зарываться носом в мои волосы, согревать дыханием — почти драконьим. И когда я наконец сообразила, что произошло, то раскраснелась в миг, но, повернувшись к Валентино лицом, все же подарила ему поцелуй — не первый наш, но самый чудесный; полный ласки и будто бы того солнечного света; жаль, что даже парижские мастера не научились делать из него духи ли помаду, сцеживать его всеобъемлимость, разделять в пробирках на утренний и вечерний.

«Ртутные сердца»

#текстозавр