Forwarded from Черных и его коростели
Многие, наверное, видели в fb грустный пост женщины из журнала «Знание — Сила»: дорогие читатели, редакцию лишили льготной аренды, съезжаем в никуда, приходите-заберите книжки, а то придётся на помойку отправить.
Прочитал, вздохнул и отправил Машу Литвинову написать репортаж о раздаче книг. А она принесла грустную зарисовку о том, как сотни людей за полдня жадно вынесли тысячи томов — а за ними растерянно наблюдали несколько сотрудников умирающей редакции старого журнала.
Вроде ничего неожиданного не произошло, рыночек порешил, все логично - но какой-то кусочек старого мира кончился и умер; хорошо, что мы об этом написали. Хотя бы для истории.
Прочитал, вздохнул и отправил Машу Литвинову написать репортаж о раздаче книг. А она принесла грустную зарисовку о том, как сотни людей за полдня жадно вынесли тысячи томов — а за ними растерянно наблюдали несколько сотрудников умирающей редакции старого журнала.
Вроде ничего неожиданного не произошло, рыночек порешил, все логично - но какой-то кусочек старого мира кончился и умер; хорошо, что мы об этом написали. Хотя бы для истории.
Коммерсантъ
«Не трагедия, но все же закат целой эпохи»
Журнал «Знание — сила» навсегда попрощался со своим зданием и раздал москвичам коллекционную библиотеку
Мама показала очень хорошее стихотворение.
* * * (из ранних стихов)
Ты знаешь,
что в ночи долгие,
когда бьется в окно звезда,
мы живём с тобой в маленьком домике
и не ссоримся никогда.
Ты ночами боишься воронов,
и в начале каждого дня
ты мне вкусную кашу варишь,
потому что любишь меня.
А когда засыпают сосны
и когда просыпается мышь,
говоришь мне,
что вьюга смолкла
или:
- Суп подгорел, - говоришь.
И когда ты, смешная и тёплая,
мне напомнишь вдруг о весне,
я кричу, что я выбью стёкла,
чтобы в комнате падал снег.
И ты будешь белой снегурочкой,
и я буду сугробом большим...
Ну, чего ты пугаешься,
дурочка!
Мы стекольщику позвоним.
Вот уже приходит стекольщик
очень маленький и седой.
- Я стекольщик, - кричит стекольщик, -
ставлю стёкла левой ногой!
Я стекольщик!
...Но нет стекольщика.
Это сказка или мираж...
Вот и всё.
Наша сказка окончена.
Ты не видела домик наш...
Анатолий Кобенков
* * * (из ранних стихов)
Ты знаешь,
что в ночи долгие,
когда бьется в окно звезда,
мы живём с тобой в маленьком домике
и не ссоримся никогда.
Ты ночами боишься воронов,
и в начале каждого дня
ты мне вкусную кашу варишь,
потому что любишь меня.
А когда засыпают сосны
и когда просыпается мышь,
говоришь мне,
что вьюга смолкла
или:
- Суп подгорел, - говоришь.
И когда ты, смешная и тёплая,
мне напомнишь вдруг о весне,
я кричу, что я выбью стёкла,
чтобы в комнате падал снег.
И ты будешь белой снегурочкой,
и я буду сугробом большим...
Ну, чего ты пугаешься,
дурочка!
Мы стекольщику позвоним.
Вот уже приходит стекольщик
очень маленький и седой.
- Я стекольщик, - кричит стекольщик, -
ставлю стёкла левой ногой!
Я стекольщик!
...Но нет стекольщика.
Это сказка или мираж...
Вот и всё.
Наша сказка окончена.
Ты не видела домик наш...
Анатолий Кобенков
Forwarded from Z Легендарный Мемотополь V (Evgeniy Norin)
А еще о Севере. Рождество не наступило пока, но это очень рождественская и очень русская новость. В общем, два мужика ехали по Обской губе на снегоходе и попали в трещину. Выпрыгнули на льдину. Шансов у них все равно было не ахти, потому что там немножко холодно, а Обская губа по размеру - это 44 тысячи квадратных км, больше Азовского моря. Так вот. Классический положительный миф про американцев гласит, что если американцу грозит опасность, Родина пришлет спасать его авианосец. У нас авианосец один и неходячий, зато у нас в буквальном смысле спасать двух человек пришел ледокол "Александр Санников" водоизмещением тринадцать тысяч, сцуко, четыреста тонн. Ночью. Людей нашли, спасли, отогрели, накормили, дали вертолет и отправили на землю. Возможно, эти люди сами балбесы, не знаю. Но мне от этой новости просто захотелось треснуть водки за Россию. Да здравствует Родина.
Итоги года. Из 27 кило крупы, подаренных моим заботливым отцом на 25-летие (случилось в марте), съела 8. То бишь не голодали в этом году и то слава богу.
Стою, копаюсь под капотом. Масло проверяю, доливаю незамерзайку. Мимо идут трое мужчин в хорошем таком подпитии. Один останавливается, пропуская своих товарищей вперёд.
— Эй, красавица, помощь нужна? — улыбается во весь рот и тянется за канистрой.
— Да нет, спасибо, сама справлюсь, — отвечаю.
Мужчина как-то сникает, а потом тянет протяжно:
— Вот и я как-то под Кандагаром, с бэтээром думал, что сам справлюсь, а вот, — он неловко задирает штанину, демонстрируя изрядно потасканный протез, — не надо от помощи отказываться.
Мой собеседник перехватывает канистру и деловито заливает её в бачок, замечаю, что его приятели стоят поодаль, прислушиваются. Мы прощаемся, поздравляем друг друга с праздником и, когда он присоединяется к своей компании слышу обрывок разговора:
— Володя, какой Кандагар, ты в Джелалабаде служил!
— Ты сам глянь, барышне лет двадцать, она ни про какой Джелалабад не слыхала, а Кандагар звучит, да и все знают. Что я ей лекцию должен был прочесть и штабную карту нарисовать?
— Эй, красавица, помощь нужна? — улыбается во весь рот и тянется за канистрой.
— Да нет, спасибо, сама справлюсь, — отвечаю.
Мужчина как-то сникает, а потом тянет протяжно:
— Вот и я как-то под Кандагаром, с бэтээром думал, что сам справлюсь, а вот, — он неловко задирает штанину, демонстрируя изрядно потасканный протез, — не надо от помощи отказываться.
Мой собеседник перехватывает канистру и деловито заливает её в бачок, замечаю, что его приятели стоят поодаль, прислушиваются. Мы прощаемся, поздравляем друг друга с праздником и, когда он присоединяется к своей компании слышу обрывок разговора:
— Володя, какой Кандагар, ты в Джелалабаде служил!
— Ты сам глянь, барышне лет двадцать, она ни про какой Джелалабад не слыхала, а Кандагар звучит, да и все знают. Что я ей лекцию должен был прочесть и штабную карту нарисовать?
Празднуем карантинное Рождество с мамой и младшей сестрой Евой.
Мама рассказывает, как в молодости училась переводу у самой Райт-Ковалёвой. В конце добавляет грустно: «А ведь моя жизнь могла сложиться совсем по-другому, да...».
— Зато у тебя есть мы! —утешаю я.
— Ты совсем её добить решила?— уточняет Ева. Ужасно хохочем.
Мама рассказывает, как в молодости училась переводу у самой Райт-Ковалёвой. В конце добавляет грустно: «А ведь моя жизнь могла сложиться совсем по-другому, да...».
— Зато у тебя есть мы! —утешаю я.
— Ты совсем её добить решила?— уточняет Ева. Ужасно хохочем.
Bukazoed
Когда ухаживания похожи на собеседование.
И, чтобы глубина моего падения была более очевидна, расскажу ещё историю. Летом меня позвали в ресторан отужинать. Разговор шёл хорошо, вино было отличным, в какой-то момент ресторан уже закрылся и мы «на таксо» поехали в винный бар. Там вино тоже было отличным, так что в 4 утра я обнаружила себя сидящей за барной стойкой и увлечённо обсуждающей проблемы финансового рынка. То есть, буквально, мы со спутником жарко спорили о кредитных дефолтных свопах. В итоге сошлись во мнении и разошлись довольные друг другом.
Крещенская ночь, метель, мороз. Время за полночь. Еду по шоссе, впереди машут — «прижмитесь к обочине, остановите машину». Открываю окно, заглядывает продрогший милиционер, грузный, в мешковатой куртке из-за которой кажется ещё неповоротливей.
— Капитан Жеглов, документы предъявите.
Протягиваю бумаги, переспрашиваю:
— Правда что ли Жеглов?
Капитан хмыкает устало:
— Ага, а там Володька Шарапов стоит, — рукой машет в сторону напарника.
— «Чёрную кошку» что ли ловите, — ляпаю первое, что на ум пришло.
Гаишник хмурится и молчит с полминуты, потом всё-таки улыбается и кивает:
— Ага, всё никак не поймаем.
Смотрит документы, отдаёт обратно, но от машины не уходит, принюхивается:
— От вас пахнет так вкусно, чем?
— Духи, — говорю.
— А какие? Жене подарю, понравились.
В сумке обнаруживается флакон, капитан высвечивает жезлом название. Буквы бледные, фонари бликуют — собеседник мой сосредоточенно вчитывается, потом негнущимися от холода пальцами лезет в карман, вытягивает ручку и блокнот, в котором неуклюже корябает название. Пишет три буквы, отогревает руки дыханием, выводит ещё три. Название длинное. От помощи отказывается «я сам, мне же надо». Я держу флакон на весу и чувствую, что пальцы закоченели уже у меня. Капитан дописывает и протягивает блокнот:
— Проверьте, верно?
Половина букв перепутана — зачёркиваю и пишу заново.
Жеглов благодарит, хвалит почерк, я желаю ему стать майором, переключаю передачу и нажимаю на газ. По пути думаю, ну чего я со своим юмором, он эти шутки по сто раз на дню слышит, от каждого встречного. Нехорошо вышло как-то и надо бы извиниться — на заправке покупаю кофе и печенье, разворачиваюсь и привожу на пост. Капитан смеётся:
— Да ладно вам, не такие уж и плохие шутки. Бывало хуже — одного за номера грязные оштрафовал, так он вообще сказал «никогда ты не будешь майором». Что уж поделаешь, лошадиная, считай, фамилия, я думал на жёнину менять, да она заартачилась, — капитан отхлёбывает кофе, улыбается и продолжает, — обычно все просто Глеб Егорычем кличут и довольны собой неимоверно. А меня не так зовут!
Как зовут так и не спросила.
— Капитан Жеглов, документы предъявите.
Протягиваю бумаги, переспрашиваю:
— Правда что ли Жеглов?
Капитан хмыкает устало:
— Ага, а там Володька Шарапов стоит, — рукой машет в сторону напарника.
— «Чёрную кошку» что ли ловите, — ляпаю первое, что на ум пришло.
Гаишник хмурится и молчит с полминуты, потом всё-таки улыбается и кивает:
— Ага, всё никак не поймаем.
Смотрит документы, отдаёт обратно, но от машины не уходит, принюхивается:
— От вас пахнет так вкусно, чем?
— Духи, — говорю.
— А какие? Жене подарю, понравились.
В сумке обнаруживается флакон, капитан высвечивает жезлом название. Буквы бледные, фонари бликуют — собеседник мой сосредоточенно вчитывается, потом негнущимися от холода пальцами лезет в карман, вытягивает ручку и блокнот, в котором неуклюже корябает название. Пишет три буквы, отогревает руки дыханием, выводит ещё три. Название длинное. От помощи отказывается «я сам, мне же надо». Я держу флакон на весу и чувствую, что пальцы закоченели уже у меня. Капитан дописывает и протягивает блокнот:
— Проверьте, верно?
Половина букв перепутана — зачёркиваю и пишу заново.
Жеглов благодарит, хвалит почерк, я желаю ему стать майором, переключаю передачу и нажимаю на газ. По пути думаю, ну чего я со своим юмором, он эти шутки по сто раз на дню слышит, от каждого встречного. Нехорошо вышло как-то и надо бы извиниться — на заправке покупаю кофе и печенье, разворачиваюсь и привожу на пост. Капитан смеётся:
— Да ладно вам, не такие уж и плохие шутки. Бывало хуже — одного за номера грязные оштрафовал, так он вообще сказал «никогда ты не будешь майором». Что уж поделаешь, лошадиная, считай, фамилия, я думал на жёнину менять, да она заартачилась, — капитан отхлёбывает кофе, улыбается и продолжает, — обычно все просто Глеб Егорычем кличут и довольны собой неимоверно. А меня не так зовут!
Как зовут так и не спросила.