ЭТЮД В МРАЧНЫЙ ТОНАХ

Человек я уже не молодой, а говоря по правде, даже старый. Многое в нашем мире мне уже непонятно. Интернет, телевидение это глупое, гаджеты разные – всё это для меня чудно и неинтересно. Поэтому ничем таким я не увлекаюсь и не пользуюсь. Вместо этого для развлечения есть у меня одна книга – «Этюд в багровых тонах». Про великого сыщика Шерлока Холмса. Уже много лет с первых страниц она захватывает меня и не отпускает. А написана книга, между прочим, на вечные темы. Часто достаю её с полки и перечитываю. Иногда дома, а иногда в парке по соседству, когда погода хорошая. Там теперь всё благоустроили, всё новое, благодать. Молодёжь гуляет, дети играют, ну и я на скамеечке сижу, читаю, никого не трогаю. Но больше всего сейчас я не понимаю современное искусство. Для меня оно слишком прогрессивное. На критика я, разумеется, не претендую, но мне кажется, что искусство всё-таки должно быть для людей.
И вот, однажды, подходит ко мне моя внучка красавица-студентка, и говорит:

«Дед, пошли я тебя кое-куда свожу, чтобы тебе показали правду жизни, от которой ты отстал. А то сидишь со своей книгой и не знаешь, что происходит на самом деле».

Ну что ж, почему не сходить? Поехали мы в центр города. Там в актовом зале в здании какого-то фонда собралась молодёжь. Все такие разные, чудаковатые – сразу видно, творческие личности. Кричат, о чём-то ругаются. Мы тоже зашли в зал и сели, словно в театре. И в самом деле, скоро на сцене появились действующие лица и представление началось. За что я не люблю современный театр, так это за то, что там больше напирают на образы, чем на сюжет, как надо бы. Так вышло и здесь. Со сцены начали рассказывать о несчастном молодом человеке по фамилии Колючкин, живущем в некоей фантастической и страшной стране, где власть захватил коварный деспот. Пугали шпионами, сатрапами и душителями свобод. Потом выяснилось, что Колючкина арестовали ни за что. Вернее, за то, что он попросил у деспота немного свободы. Одна актриса по нему так натурально убивалась, что я даже захлопал. Но сразу понял, что теперь в театрах это не принято, потому что хлопал только я один, а Настя, моя внучка, сразу меня одёрнула. А затем начались новации: любой желающий мог выступить актёром и дополнить сюжет пьесы. Моя Настя тоже выступила достойно, придумав героя точь-в-точь я, только нищего и голодного, который ходит в магазин лишь за тем, чтобы немного посмотреть на витрину с сыром. В общем, атмосферу изобразили грозную и тяжёлую. По ходу спектакля оказалось, что кроме Колючкина, арестовано ещё множество достойных людей – журналистов, художников, активистов. Весь зал гудел и проклинал деспотичную власть. Мне даже стало интересно, чем всё закончится, но спектакль вдруг резко оборвался, все начали расходиться, и мы с Настей оказались на улице.

– Ну как, теперь ты узнал правду? – спросила меня Настя, когда мы медленно шли к метро.
– Да, – согласился я, чтобы её не обидеть. – Только я не совсем понял, а вот этот Колючкин, он по профессии кто?
– Это здесь при чём? – удивилась Настя.
– Ну как, – робко продолжал я, – для понимания образа. Просто по сюжету выходит, что он лентяй и хулиган. А главный герой должен быть положительный.
– Какой герой?
– Герой пьесы.
– Какой пьесы? Дед, ты что, ничего не понял? Это не пьеса! Это был политический форум либеральной молодёжи! Они про нашу жизнь говорили.
– Ну, Настенька, какая же это жизнь? На нашу жизнь это совсем не похоже. Где ты такое видела, чтобы всех арестовывали просто так?
– Ты зайди в интернет…
– Ну, интернет, Настенька, это ещё не вся жизнь. Ты прогуляйся по нашему парку, погляди, как настоящие люди живут. Поговори с ними. Кому свободы не хватает? Вам? Вы какие хотите пьесы, такие и ставите. Никакой цензуры. Да и сыр я ем, ты же знаешь.
– Ой, всё понятно с тобой дед! – отмахнулась Настя. – Хотела тебе глаза на правду жизни открыть, а ты…

Настя, конечно, на меня обиделась. Многое в нашем мире мне уже непонятно. А всё-таки я ей тайком немного денег в учебник положил, чтоб и на другие спектакли сходить смогла, если уж любит вымышленные сюжеты.

ВОЗМЕЗДИЕ

– Что же, проходи, садись, если хочешь. Мне сообщили, что это ты возглавляешь мятеж. Это правда?

Старый судья сидел в своём кабинете за огромным столом. Из-за его спины, через толстые оконные стёкла откуда-то снизу доносился неистовый рёв толпы. Но землистого цвета лицо судьи оставалось неподвижным. Только грузные веки медленно опускаясь и поднимаясь, увлажняли колючие и проницательные глаза, покрытые тонкой красной сеточкой.

– Благодарю, судья, я постою, – после паузы, ответил гость – молодой человек с открытым румяным лицом, и с каштановыми кудрями на голове. – Что касается твоего вопроса: тебе сообщили верно.
– Как тебя зовут? На кого учишься? – мрачно спросил судья и на последнем слове закашлялся.
– Меня зовут Адельхард-младший. Я учусь на юриста.
– Думаешь в будущем занять моё место? – глаза судьи зло прищурились.
– Это уж как получится, – безразлично ответил молодой Адельхард.
– И что же вы все там внизу хотите?
– Люди хотят справедливости, судья.
– Справедливости, говоришь? Ты плохо учишься, молодой Адельхард, – ответил судья после краткого раздумья. – Народ никогда не хотел справедливости.
– Нет, судья, люди очень хотят справедливости.
– Я повторяю тебе, – голос судьи загремел в кабинете, – никогда за всё время существования человечества народ не желал справедливости! Толпе чуждо это понятие. Она хочет не справедливости, а возмездия. А это, согласись, не одно и то же.
– Ты плохо знаешь народ, судья, – возразил молодой Адельхард. – Ты всегда презирал его и ненавидел. Люди для тебя всё равно что скот, которым ты помыкал и распоряжался.
– Ложь! – выкрикнул судья, но приступ удушающего кашля заставил его замолкнуть. – Ложь, – спустя минуту повторил он спокойнее. – Это я был рабом народа. Это я был рабом толпы. Я отправил сотни людей на виселицу только потому, что всегда шёл навстречу чужим пожеланиям. Говорю тебе, молодой Адельхард, людям не нужна справедливость. Люди хотят возмездия. И я давал им то, что они жаждали. Всегда! И за это толпа боготворила меня. Я был любим. Передо мной открывались все двери, мне несли дары и богатства. Моими портретами украшали площади и лучшие дома. Взамен я передал в их руки карающий меч возмездия и поставил его на службу их желаниям! Но что теперь? Меня обвиняют в жестокости! Называют кровавым палачом! Скажи мне, молодой Адельхард, что плохого в милосердии? Почему люди не проявляют её к своему ближнему? Почему все стали так показательно циничны, словно подростки, которые не испытывают жалости к привязанной к столбу собаке, когда кидают в неё камни? Сначала толпа требует изуверски наказать преступника, но как только я выполняю эту прихоть, думаешь, я не вижу, как многие отводят от мук умирающего свой взгляд? Только тут появляется жалость. А до этого что? Никогда за всю мою службу судьёй, – подчёркиваю, никогда! – я не слышал от толпы просьбы о милосердии…
– Ты заговорил о милосердии, когда сам стоишь на первой ступеньке эшафота? – усмехнулся Адельхард. – А до этого, отправляя людей на смерть, ты о милосердии не думал.
– Я никогда не действовал по своей воле! – вскричал судья и кашель вновь забил его горло. – Я всегда действовал от имени народа. Той разъярённой толпы, что стоит сейчас внизу под моими окнами.
– И даже отправляя на казнь невинных?
– И даже невинных! Потому что в глазах толпы они всё равно были виновны. Не в этом, так в другом преступлении. За то, что уродлив, или за то, что, наоборот – слишком красив. За то, что богат, а значит вор! Или за то, что беден – лишний рот. По совокупности, по настроению, они все были виновны перед народом. Они ему просто не нравились. И народ требовал их крови, и я проливал её для него. А теперь не я, а он, вспомнил про милосердие. Захотел справедливости. Узнал, что были казнены невиновные. Как вы теперь поступите, молодой юрист Адельхард, предводитель мятежа? Вы действительно желаете справедливости?
– Собирайся, судья, – холодным голосом приказал Адельхард. – Нас ждут внизу.

Судья с великим трудном поднялся, и оба они покинули кабинет. Вечером того же дня судья был повешен.

В ПОЛИКЛИНИКЕ

– А вы слышали, как он ходит? Тихо, как кот! Будто сосиску украл. Ну разве же так уверенные в себе люди ходят? Эх! – старушка досадливо махнула бледной и морщинистой рукой.

В коридоре поликлиники, сидя на металлической секции из кресел, женщина в чёрном сарафане и в зелёном цветастом платочке на голове что-то обстоятельно объясняла своему соседу – деду в поношенном полосатом пиджаке и с тросточкой.

– Вот до него был хороший врач! – продолжала старушка, покачивая сухенькой головой. – Анатолий Платонович звали. Светило! Если уж он шёл, то все стёкла в окнах дребезжали. Сразу видно, что человек понимающий. Подойдёт, бывало, и спросит меня: Как самочувствие, Зинаида Марковна? Только, говорит, отвечай быстро, не тяни, у меня и без тебя дел полно. Ну а что я? Ничего хорошего, говорю. Уже помирать пора. Выпишет мне слабительного и айда домой. А этот, новый? Уж верьте мне, без интриги тут не обошлось. Анатолия Платоновича не просто так на пенсию отправили. Эх…

Старушка вновь махнула рукой и зачем-то отвернулась от деда. Но вдруг словно что-то вспомнила и заговорила опять.

– А этот, он разве что понимает в медицине? Прихожу я к нему на той неделе и говорю: Выпиши мне, дорогой доктор, слабительного. Как до вас мне Анатолий Платонович выписывал. И что он мне отвечает? Просто так, говорит, Зинаида Макаровна, пить таблетки нельзя. Вас надо сперва проверить, сдайте анализы, может у вас что другое. Какое другое, говорю я ему? А он приказывает… И знаете так ещё грубо и нагло! Ложитесь, говорит, на кушетку! И давай мне живот мять. Я чуть живая убежала. Какое ему удовольствие мне живот мять? Вот она, медицинская реформа. Нет, чтобы лечить…
– Да знаю я всё! – вдруг ни с того, ни с сего, разозлился старичок, который, казалось, до этого только и копил возмущение. – А мне наоборот. Выписал огромный список лекарств. А таблетки – это что? Это – яд! Моя жена сколько их перепила и умерла…
– Давно? – быстро осведомилась старушка.
– Лет десять назад…
– И мой почти так же.
– Я хоть и старый, но мозги у меня есть, – продолжал дед, – и кое-что в медицине понимаю. Он мне говорит: пейте по целой таблетке. А я не целую, а половинку. Он мне говорит: пейте два раза в день. А я не два раза в день, а через день! Это же яд! – старичок поднял вверх узловатый палец.
– Верно говорите, – пробормотала старушка.
– А какие дорогие лекарства выписал, – не унимался дед. – Зачем они мне? Я что подешевле взял, и хватит. Но правильно вы подозреваете, тут без интриг не обходится. Самые дорогие лекарства он мне из-за личной выгоды выписывает.
– Вон он идёт, ирод, – шепнула старушка, а сама приподнялась навстречу доктору и добродушно поздоровалась. – Здравствуйте, Дмитрий Андреевич!
«Опять про меня сплетничали! И думают, что я не знаю! Ну как тут работать?!» – подумал молодой и довольно упитанный врач Дмитрий Андреевич, а вслух сказал:
– Здравствуйте, Зинаида Макаровна! Как самочувствие? Сдали анализы по направлениям?
– Да какие анализы, доктор? – жалостно залепетала старушка. – Вы как мне тогда весь живот измяли, мне уж не до них было.
– Это очень плохо!
– Да мне бы лекарства…
– Зинаида Макаровна, просто так лекарства пить нельзя! Надо же понимать, для чего пить. Через пять минут заходите.

И доктор скрылся в кабинете.

– Видите, – садясь на своё место, печально сказала старушка. – Для чего пить, для чего пить! Сказала бы я ему, для чего мне пить, да стыдно! Ничего он в медицине не понимает.

Через полчаса знакомые пациенты вновь встретились у выхода из поликлиники.

– Ну что у вас? – спросила старушка.

Дед мрачно свёл густые брови и отвернулся.

– Опять много выписал? – не отставала старушка.
– Больше прежнего, – буркнул дед. – Удивлялся тому, что лечение не помогает. Не врач, а жулик!

Сказав это, дед уверенно двинулся к выходу, но старушка его догнала.

– Погодите, – обратилась она к нему. – А пойдём ко мне чай попьём.
– Это ещё зачем?
– Я подумала, что у вас лекарств много, а мне он, ирод, так ничего и не выписал. Может среди ваших мне чего пригодится. Мы то уж с вами в медицине понимаем.

Дед подумал, вздохнул и пациенты пошли делить добычу.

ВЕЛИКИЙ ПРОДЮСЕР

Среди прочих, между нами, за столом сидел один господин. Никто не знал точно, чем он занимается, но образ его для нас был олицетворением всего, что нам, творческим людям, было ненавистно. Начиная от внешности с его идеальной стрижкой, дорогим костюмом, волевым подбородком, и заканчивая уверенными манерами с привычкой смотреть на всех свысока. Однако, каждый из нас старался если не заискивать перед ним, то хотя бы просто не раздражать. Все знали, что человек он влиятельный. Мы же по обыкновению горячились и спорили о своём. О том, что время ускоряется, и теперь мы, только сорокалетние, уже не понимаем молодое поколение. О том, что вопреки ожиданиям – от простого к сложному, искусство двинулось в обратном направлении. А в целом во всём чувствуется запах вторичности и разложения. Наконец, кто-то не выдержал и спросил этого господина, который до сей поры молча ел и пил, что, как оказалось, не мешало ему внимательно следить за нашим разговором.

– Послушайте, – обратились к нему, – неужели вам нравится то, что вы делаете?
– Что именно? – осведомился господин, аккуратно вытирая салфеткой кривой рот.
– Ну вот это всё? Вы же продаёте публике пошлость и глупость. Вместо того чтобы искать и поддерживать таланты вы продвигаете антиискусство. Видеть то, что сейчас циркулирует в массовой культуре невыносимо. И даже стыдно. И за этим стоите вы! Вам самому нравится тот продукт, который вы создаёте?
– А под поддержкой талантов вы подразумеваете себя? – господин усмехнулся и отпил из бокала. – Не сердитесь на меня. Вы правы, меня самого тошнит от того, что я выпускаю. Сам я образован, эрудирован, из хорошей семьи. И когда я пришёл в этот бизнес, я думал точно, как вы сейчас. Мне хотелось творить и создавать прекрасное. Но, как оказалось, пока я наивно пробуждал чувства лирой, сотни других, так называемых творцов, исправно наполняли культурное пространство своими дешёвыми поделками. Этих творцов с каждым годом становилось всё больше и больше, и конкурировать с ними я был не в силах. Искусство — это такая сфера, где количество не переходит в качество. И когда ты ставишь его на поток, то в конечном счёте, невольно скатываешься в халтуру и пошлость. К тому же, зачем прикладывать усилия, если цена для вирусного хита однодневки и для классной музыкальной композиции практически одинакова? При этом второй вариант ещё не все примут. Зато первый… Легче заработать на мусорных пакетах, потому что они нужны всем, нежели заработать на картине, которую художник писал 10 лет и, наконец, с большим скрипом один раз продал. В чём же меня винить? Я всего лишь зарабатываю деньги.
– Но вы же вредитель, – возмутились мы. – Не всё же меряется деньгами.

Господин вновь улыбнулся.

– Погодите, это только первая часть моего плана. Будь моя воля, я сейчас же, не сходя с этого места, уничтожил бы всё искусство разом. Вот это доброе вечное. Чтобы люди забыли, что такое поэзия, музыка, живопись, что такое красота. Чтобы они разучились писать, рисовать, творить. Чтобы лучшие умы уходили из культуры в узкопрофессиональные сферы в погоне за длинным рублём. Чтобы наступила тотальное обнищание мысли и души. Чтобы искусство стало синонимом жвачки за 10 рублей. А всё это оправдывали бы продажные и безмозглые критики. Впрочем, к этому всё и идёт, а я только способствую. И когда это поле будет зачищено, тогда вновь появлюсь я. Я поставлю искусству настоящую цену. Ко мне потянутся все. Они будут просить меня написать стихи для своих любимых, потому что сами не знают, что такое высокая поэзия. Ко мне придут заказывать музыку, потому что никто больше не знает, как добиться гармонии. Я буду сочинять сказки для их детей. Писать романы. Потому что сами они дойдут до такого состояния, что разучатся широко мыслить, а их речь будет напоминать бессвязное мычание. Они бросят к моим ногам все свои богатства, лишь бы я дал им красоту скульптур и картин для украшения их жизни. Я найду тех, кто сможет это сделать. Таланты не исчезнут. И тогда я добьюсь своего. Человека обмануть легко, но душу его не обманешь. Уж мне-то это известно.

ГЕНИАЛЬНЫЙ КОНСТРУКТОР

Она закрыла входную дверь с утробным щелчком замка и сразу ощутила, как на душе у неё стало чуть легче. Вернувшись к мужу на кухню, она устало опустилась на стул и безразличным взглядом окинула стол, заставленный грязной посудой и полупустыми бутылками, между которыми в самом центре стояло блюдо с остатками торта. Был уже поздний вечер и через окно виднелись очертания многоэтажки, на чёрном силуэте которой оставалось всё меньше и меньше горящих квадратиков.

– Вот они и ушли, – наконец произнесла она.
– Хорошо, – согласился он.
– Миш, ты прости, что заставила тебя ломать эту комедию, – она облокотилась на стол и потёрла лоб. – Я просто не хочу именно сейчас их расстраивать и говорить, что мы разводимся…
– Я знаю, – перебил её муж. – Но погоди. Может быть у нас просто временный кризис.
– Нет, Миша, это не кризис! – тут же возразила она и, подумав, добавила. – Я бы сейчас им сообщила, но папа только что еле выздоровел… Эта чёртова пандемия! Хорошего и так мало, а тут ещё я, и вместо оловянной свадьбы, узнайте, что у вашей дочки семья кончилась.

Им было по тридцать пять лет. Красивые, здоровые, полные сил.

– Да погоди ты, не стоит драматизировать, – сказал он, пододвигая свой стул к ней поближе и пытаясь приобнять.
– Не надо, – отстраняя его одной рукой, а второй беря бокал вина со стола, попросила она. – Я не драматизирую, – она сделала глоток. – Я просто не вижу смысла.
– Ну какого, какого смысла? – он усмехнулся.
– Никакого, Миша, никакого! Скажи мне сам: есть ли во всём этом смысл, а если есть, то какой? Ты знаешь это, можешь мне ответить? Зачем нам всё это продолжать?
– Нам надо продолжать, потому что мы любим друг друга…
– Это не то! – быстро перебила она. – Ещё! Должно быть что-то ещё!

Он растеряно развёл руками.

– Чтобы была семья, чтобы у нас были дети, чтобы жизнь продолжалась.
– Зачем, Миша, зачем? Я и хочу это понять. Ты можешь мне ответить? Простыми словами, я не прошу многого.
– Но я не такой умный, – он усмехнулся и пожал плечами.
– Брось! – она лукаво улыбнулась. – Ты гениальный конструктор, талантливый инженер, ты создаёшь фантастические ракеты, которые защищают меня, тебя, всех нас и даже мир. Но зачем?
– Чтобы мы могли жить, Катя, – твёрдо и серьёзно сказал он. – Ради жизни, высшей человеческой ценности на земле.
– Живут кошки, живут собаки, – рассеяно рассуждала она, не смотря в его сторону, – но мы же не они, правда? Мы же должны ещё ради чего-то жить, создавать семьи, рожать детей, держаться друг за друга, кроме того, чтобы просто жить. Иначе это слишком бездарно и глупо.
– Наверно, – согласился он и признался. – Но мне это неизвестно. Я всего лишь гениальный конструктор.

На кухне наступило молчание.

– Ты знаешь, – вдруг вдохновенно вновь заговорила она, – я ведь не специально тебя этим вопросом мучаю для драмы. И, тем более, не хочу, чтобы ты подумал, что я совсем дура и у меня блажь. Я же и себя измучила. И я честно искала ответы. В книгах, в кино, в искусстве, повсюду. И представляешь, такое впечатление, что главный вопрос «зачем» никого больше не интересует. Всё, на что я натыкалась, или было плоско и пошло, или это было так несовременно, что примерить к нашей жизни нет никакой возможности.
– И поэтому ты решила окончить свои поиски разрушением семьи? – в нём проступила злость.

Она резко обернулась к нему и посмотрела прямо в лицо.

– Я не виновата, – отрезала она. – Я ничего не могу с собой поделать. Но ты прав, всё начинается с семьи. С взаимоотношений между людьми. Если мы не знаем «зачем», то к чему нам все эти высокие технологии, которых полно сейчас на каждом углу? Зачем нам твои ракеты? Ты говоришь для продолжения рода, для жизни! Но нужна ли нам такая жизнь, если мы сами не знаем, для чего мы живём, Миша? И есть ли в этом смысл? Признаюсь, я бы очень хотела не думать об этом, забить всё рутиной, но не получается.

Он встал, подошёл к окну и не оборачиваясь спросил:

– Значит это я виноват, что не могу дать тебе смысл?
– Нет-нет, что ты! Ты ни в чём не виноват, и ты на своём месте и совершаешь свой подвиг. Просто ты лишь гениальный конструктор.

ЛОСИНАЯ ОХОТА
(сказка для взрослых)

Жил на свете граф. Обладал он и властью, и богатством, но вот детей в его семье не было. Вместе с женой обращался он и к врачам, и к колдунам, и к знахарям, но всё было напрасно. Он уже думал, что умрёт бездетным и род его навсегда прервётся, как вдруг графиня забеременела и родила ему прекрасного голубоглазого мальчика. В честь этого долгожданного события задумал граф убить самого большого и красивого лося, созвать гостей и устроить грандиозный пир. Но в лесах графа лоси перевелись, потому что всех их он давно перебил, и решил тогда аристократ поехать браконьером в леса чужие и казённые. Долго бродил граф по полянам, болотам и чащам в поисках заветного зверя, пока, наконец, не выследил его. Лось был огромный, величественной осанки, а голову его, словно корона, венчали царственные рога. Граф вскинул ружьё, прицелился, выстрелил и убил лося наповал. Но когда аристократ начал освежёвывать тушу, голова животного вдруг приподнялась и просипела ему на человеческом языке:

– Ты убил меня, царя лосей, подлым и преступным образом, и за это тебя ждёт страшная кара. Но если ты признаешься в своём злодеянии, если не повесишь мои рога у себя в доме, если не отведаешь моего мяса, то избежишь возмездия. Иначе будешь проклят и род твой прервётся.

Не послушал граф мёртвого лося и отрубил ему голову.
Возвращается он домой с добычей, а навстречу ему идёт государственный егерь.

– Где это вы, ваше сиятельство, тушу лося взяли? – спрашивает егерь. – Неужели вы без разрешения охотились в государственных владениях?
– Ступай мимо, егерь! – отмахнулся граф. – Нашёл я эту тушу под ракитовым кустом и теперь несу её сдавать куда следует.

Делать нечего, отступил егерь. А граф солгал, нарушив первое условие мёртвой головы лося.
Вернувшись домой весёлым, граф начал готовиться к пиру, рассылая приглашения гостям. А чтобы похвастаться перед ними своей удачей, он повелел на самом видном месте повесить на стене великолепные рога, что нарушало второе условие мёртвой головы лося.
В назначенный день на торжественный пир съехались все самые зажиточные и благородные гости округи. Они пили много вина, ели и хвалили жаркое из лосятины, поздравляли отца и мать, а новорождённому младенцу дарили дорогие подарки. Больше прочих на лосиное мясо налегал сам граф. Он ел его так, словно не мог наесться, и как бы нарочно нарушал третье условие.
Пиршество затянулось допоздна. За окнами принялся завывать ветер, гром и молнии начали бить с неба, и пошёл проливной дождь. Но вдруг, как только большие напольные часы пробили полночь, у дверей дома раздался чудовищный и зловещий лосиный рёв. Стены и стёкла задрожали, а хмельные гости, побледнев, попадали со своих мест и попрятались. Тогда граф, вскочив и схватившись за ружье, прокричал:

– Сейчас я покажу этому шутнику, кто бы он ни был, как портить праздник в честь моего единственного наследника! – и уже обратившись к гостям, спросил. – Кто ещё смелый и готов со мною проучить мерзавца?

Несколько особенно хмельных гостей, которые постеснялись показаться трусами, вызвались в помощники. Вооружив смельчаков ружьями, граф вместе с ними выбежал из дома. Целый час они блуждали в мокром ночном мраке, крича и паля в разные стороны, но всё было напрасно – никого вокруг не было. Но когда они вернулись в дом, ужас сковал их на пороге, а хмель слетел в один миг от увиденного. На полу зала, который они недавно покинули, лежали освежёванные тела остававшихся тут гостей, а на стенах, вместо охотничьих трофеев, висели их головы. Граф тотчас бросился искать свою жену и сразу нашёл её, но уже мёртвой возле люльки младенца, в которой теперь что-то беспокойно шевелилось. Граф заглянул внутрь, и мороз пробежал по его спине. В люльке, вместо его голубоглазого наследника, лежало уродливое, горбатое и мохнатое существо, с вытянутой покрытой шерстью мордой и длинными ногами с копытами. Увидев графа, существо улыбнулось, открыло пасть и на чистом человеческом языке прокричало:

– Папа!!!

Граф упал без чувств и умер.

ЭКСПЕРТНОЕ МНЕНИЕ

Сантехник Коновалов непечатно выругался, но ответил на настойчивый телефонный звонок. В трубке послышался трескучий мужской голос:

– Господин Коновалов? Добрый день! Вас беспокоит издание «Вечерний обозреватель». Мы бы хотели взять у вас комментарий по поводу вчерашнего проигрыша нашей сборной в отборочном цикле Чемпионата мира по футболу, а заодно не могли бы вы поделиться мнением касательно положения дел в отечественном футболе в целом?

За всю свою сорокасемилетнюю жизнь простой сантехник Фёдор Коновалов ещё никогда не сталкивался с тем, чтобы кто-то добровольно поинтересовался его мнением об отечественном футболе. Сам он это мнение имел, высказывал, и очень охотно. И даже тогда, когда его настоятельно просили этого не делать. Но чтобы кто-то осмелился сам – такое с Коноваловым было впервые.
Он медленно отложил разводной ключ.

– Пару минут я, конечно, уделить вам смогу, – выходя на лестничную клетку из квартиры абонента, заговорил кокетливо сантехник. – Только так ли важно, что думаю я…?
– Что вы! – перебила трубка. – Ваш комментарий, господин Коновалов, станет венцом нашей статьи.
– Ну ладно, – снизошёл Коновалов, а сам подумал, что журналистов наконец заинтересовало, что думает простой народ. – О вчерашнем матче? Это был не матч, а <непечатное слово>! Тут налицо тренерская ошибка. Какого дьявола он выставляет схему 4-3-3, когда со словаками надо играть только 4-4-2. Затем, какого <непечатное слово> он взял в основу Агафонова? Эта кривоногая собака будет играть до пенсии? Второй гол его вина. Конечно, сейчас модно говорить о лимите на легионеров, но послушайте, что я думаю обо всём этом безобразии…

И сантехник Коновалов в красках расписал, что он об этом безобразии думает. В конце концов, он распалился так, что его голос принялся греметь на всю лестничную клетку, из-за чего некоторые взволнованные жильцы начали трусливо приоткрывать свои двери и пугливо выглядывать наружу, чтобы поглядеть, что происходит. Наконец, закончив монолог о футболе и несколько удивив своей словоохотливостью журналиста, сантехник вдруг предложил:

– А хотите я ещё и по медицине скажу?
– Господин Коновалов, – усмехнулись в трубке. – Мы не по этому вопросу…
– Ты послушай, послушай, – перебил Коновалов. – Раз сам позвонил, то будь добр выслушать. Главное, чтоб всё напечатали, слышишь? Теперь по медицине…

И сантехник Коновалов, под робкие возражения незадачливого журналиста, поведал свои критические измышлений о медицине. Затем он коснулся экономики, обороны страны, образования и некоторых других сфер, повсюду вворачивая едкие замечания. После сорокаминутного монолога, сантехник всё-таки отпустил измотанного журналиста и довольный собой вернулся к установке смесителя.

Вечером того же дня, Станислав Тимофеевич Коновалов, заслуженный тренер и видный эксперт в футболе, читал статью «Как нам обустроить отечественный футбол» в «Вечернем обозревателе». Дойдя до той части, где были приведены комментарии специалистов, к своему удивлению, а затем и ужасу, Коновалов увидел свой, который он никому не давал. Комментарий был пространный, смелый и дерзкий, и касался он не только футбола, но и других узкопрофессиональных сфер. Коновалов схватился за телефон и принялся звонить в редакцию.

– Вы что же там, сукины дети, обалдели?! – закричал тренер в трубку. – За меня сами сочиняете?!

Через некоторое время с ним связался сам автор статьи.

– Прошу меня простить, господин Коновалов, – залепетал журналист. – Произошла досадная ошибка. Понимаете, у меня в телефонной книге, кроме вас, есть ещё один Коновалов – сантехник. Он записан «Коноваловым СТ». Я и подумал, что это вы.
– Вы что же, не видите разницы? – ревел Коновалов.
– Очень прошу меня извинить, – молила трубка. – Вы мне сейчас скажите, что нужно поправить, и мы тут же всё поменяем.

Коновалов задумался и ещё раз взглядом пробежал «свой» комментарий.

– Да в целом там сказано всё по делу, – нехотя согласился эксперт. – И про схему, и про Агафонова. А что до медицины и образования, так будто вы сами не знаете… Словом, оставляйте как есть! Но чтобы больше такого не было, слышите?!

ИНОСТРАННЫЙ ГОСТЬ

Глава семейства Павел Константинович Щербаков, лохматый и бородатый, сидел на кухне и хмуро пил чай. И ничего Павла Константиновича в то утро не радовало: ни золотистое осеннее солнце, ни сладкий чай, ни жена, что пекла на завтрак его любимые блинчики. А причина была в иностранном госте, который должен был вечером заявиться к нему в дом, что помешало бы Павлу Константиновичу смотреть субботний футбол.

– Валя, где она его хоть нашла? – спросил жену Щербаков, где под местоимением «она» он подразумевал свою единственную дочь Катю, которая и должна была привести иностранного гостя – разрушителя вечерней идиллии.
– Не знаю, – не оборачиваясь от плиты, ответила жена. – Через университет что ли, или в интернете.
– И зачем он сюда притащился? На Россию посмотреть?
– Ох, ну не знаю я, спроси сам.
– Не знает она… А я знаю! Известно зачем эти иностранцы сюда шляются! Попомнишь, Валя, потом горя не оберёмся.
– Прекрати, папа! – на кухню смеясь вбежала уже одетая Катя и схватила свою кружку с чаем. – Мам, я опаздываю. Я только чай попью…
– Сейчас уже блинчики будут готовы…
– Не, не! Я только чай! Перекушу в кафе, – отпивая из кружки, возразила Катя и уже обращаясь к отцу, заметила. – Между прочим, папа, чтоб ты знал: во-первых, он приехал не ко мне, а к нашей университетской компании. Просто у Светки родители в разводе, Димка свою квартиру показывать отказался. Ну а у нас вроде как типичная русская семья. Вот поэтому он к нам и придёт. А во-вторых, он совершенно не в моём вкусе. Он же маленький, щуплый и с длинным носом. Смешной.
– С длинным носом, – проворчал Щербаков. – Откуда он хоть?
– Из Италии.
– Из Рима? Имя у него есть?
– Почему из Рима? – рассмеялась Катя. – Нет. Он живёт в маленькой коммуне, в живописном месте. Там горы, озёра… А зовут его Марио.
– И имя какое-то карикатурное.
– Ой, знаете, – словно что-то вспомнив, воскликнула Катя. – Он так восхищался Москвой, так восхищался Россией. Он приехал, и, говорит, как в другой мир попал. И всё тут для него удивительно! Такой прогресс, говорит, которого нигде больше нет. Я даже пост написала и, между прочим, много репостов собрала. Нам есть чем гордиться!

Щербаков снисходительно посмотрел на дочь.

– Катерина, он же из маленькой коммуны! Это вроде нашей деревни. Конечно, для него тут всё удивительно.
– Ну и что? Он же из Италии… Иностранец.

Щербаков вздохнул.

– Батюшки! Россия, Россия! Империей себя считаем, Москва – столица мира! А сами каждому западному проходимцу в рот заглядываем. Что он про нас скажет, что подумает! Поглядите только, какой павлин из их деревни к нам прикатил, похвалил! Да плевать на него! Италия… Была Римская империя и кончилась. Он, небось, и метро первый раз в жизни увидел. Так?
– Я не спрашивала, – смутилась Катя.
– А ты спроси! И вот где у нас у русских своё достоинство? – продолжал горячиться Щербаков. – Не будет у нас империи, пока мы будем так раболепно относиться к мнению всяких пришлых. Большего внимания заслуживают оценки моего приятеля Гришки, закончившего ПТУ, нежели сотни иностранцев. Всё к западу прижаться хотим, всё ему понравиться желаем. А запад нас за равных никогда не считал! У англичан, к примеру, вообще иностранцев в первую очередь за чудаков и дураков принимают. Но мы не такие…
– Паша, это же гостеприимство, – мягко возразила жена.
– Это не гостеприимство! – буркнул Щербаков. – Это – подобострастие! Где же наше: Мы русские – какой восторг!? И скверно то, чем больше человек кричит, что он русский, тем больше на запад с почтением смотрит. Якобы, я из ваших, я не с востока. А мы и восток, и запад. Уникальная цивилизация, до которой всей этой мелюзге ещё тысячу лет скакать. А мы перед ними ковровые дорожки стелим. Чистоту наводим...
– А не ты ли, – лукаво спросила жена, – вчера просил прибрать перед гостем?

Щербаков вспыхнул.

– Это другое… Я не о том. Впрочем, ты права. Вот пойду сейчас и специально повсюду носки раскидаю. Пусть знает, что никто перед ним здесь стелиться не будет!
– Паша…
– Папа!!

Щербаков нахохлился.

– Ладно! Уберёмся. Но в первый и последний раз, — а затем подумал и добавил. – И всё-таки я прав!

НЕПРАВИЛЬНЫЙ ВЫБОР

– Да, только нет никакого Бога, старик! Наше здоровье в наших руках! – усмехнулся молодой человек в шортах и беговых кроссовках.

Так он ответил на пожелание: «Дай бог тебе здоровья!».
Пробегая по безлюдным дорожкам утреннего парка, он машинально поднял скатившуюся и упавшую тросточку сидящего на скамейке старика. Старик этого не заметил, а спортсмен увидел и подал.

– Эх, хорошо, кабы Бога не было, – вдруг вздохнул старик. Он был совсем дряхлый, с седыми длинными волосами и крупным бугристым носом.
– А что, у тебя с ним какие-то счёты? – вновь усмехнулся молодой человек.
– Не у меня с ним. А у него со мной.
– Какие же? – спортсмену вдруг стало любопытно, потому что только теперь он задался вопросом, а что в такую раннюю пору здесь в парке забыл этот старик. И, решив передохнуть, он упал рядом на скамейку, протянув вперёд подуставшие ноги.
– За грехи мои с меня скоро спросит, – сказал старик и обернулся к собеседнику усталыми и бесцветными глазами.
– Да брось! Всё это старческая сентиментальность. Нет никакого Бога и грехов нет.
– А люди верят.
– Да никто уже не верит.
– Верят, – повторил старик еле слышно. – Все верят. Даже атеисты.
– С чего вдруг? – удивился спортсмен.
– Потому что атеизм есть ничто и протест. Странно протестовать против того, что для тебя не существует.
– Это демагогия. Они же протестуют не против… Впрочем, ладно. Я в этом особенно не разбираюсь. Но ведь есть ещё люди, которые даже и не задумываются об этом. И они верят?
– Люди не задумываются о солнце, однако верят, что завтра утром в их окно обязательно прольётся свет. Все верят, – снова повторил старик почти шёпотом.
– И всё-таки, старик, что-то здесь не так, – после некоторого раздумья, начал молодой человек. – Говоришь, что все верят, а никто Бога не видел. Доказательств нет. Мифы, слухи, домыслы. Какой-то плотник, какие-то чудеса. Это несерьёзно. В древние века во что только люди не верили, о чём только не сочиняли. Больше придумывали! Если ты Бог, дай железное доказательство, покажи себя, чтоб не было сомнений! А то выходит…

Но молодой человек не успел закончить, как по его спине пробежал холод: сидящий рядом с ним старик начал тихо хихикать.

– Ты чего? – испуганно спросил спортсмен.
– В этом и есть гениальность Божественной мысли, – отсмеявшись, заговорил старик. – Он только приоткрыл нам завесу Истины, но не показал всю, дав нам самое ценное – выбор.
– Выбор? – переспросил молодой человек.
– А ты представь, – сдвинув брови, вновь обратился к собеседнику старик, – появись Бог на земле сейчас и объяви о себе во всеуслышание, то что бы тогда началось? Можешь представить? Мир и вся жизнь человеческая вмиг стали бы бессмысленны... Через все телевизионные каналы, через радио и интернет, по сотовой связи и даже просто по воздуху Бог, тот самый, всемогущий, создатель неба и земли, всего видимого и невидимого, зверя и человека, вдруг обратился бы к нам. И объявил: я есть и всё мной завещанное – правда. Ха… – старик опустил голову и, тихо смеясь, закачал ею. – Тут же прекратились бы войны, побеждены были бы ненависть и гнев. Потому что чудо имеет свойство страшить разум и покорять души. Богачи бросились бы избавляться от золота, как от горящих углей. Другие кинулись делать добро, которым до этого пренебрегали. Жертвенность ради ближнего стала бы навязчивой идеей. Скромность, честность, покорность были бы доведены до абсурда. А всё потому, что все до единого захотели бы попасть в Рай. В ту жизнь вечную и прекрасную, о которой их и так предупреждали, но в которую у них был выбор не верить. А теперь выбора не стало. Поэтому больших доказательств существования Бога человечеству давать не следует, чтобы не ограничивать его волю. Но даже тех, что есть, боюсь, для меня слишком много.

Старик с трудом поднялся со скамейки и опираясь на тросточку медленно пошёл по парковой дорожке.

– Старик, ты кто? – после замешательства, крикнул ему вслед молодой человек.

Старик обернулся.

– Я тот, кто ещё подростком в 42-ом в блокадном городе единственный раз в жизни сделал неправильный выбор, взяв чужое. А теперь я пойду домой и попробую уснуть.

КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР

В «Новом кукольном театре Буратино» с самого утра царили суета и волнение. Днём ранее на дверях появилось объявление с печатью о внеочередном собрании труппы с целью доведения до коллектива срочной информации. Куклы почувствовали недоброе и с тревогой занимали места в зрительном зале. Тут были и Пьеро с Мальвиной, и пудель Артемон, и клетчатый Арлекин. Были и пираты, и колдуны в остроконечных шляпах, были бородатые карлики, и, разумеется, присутствовал сам Буратино. Когда все расселись, за кулисами послышался громкий звук шагов и на сцену под общий вздох ужаса тяжёлой поступью вышел Карабас Барабас.

– Не ждали, уважаемые куклы? – ехидно спросил доктор кукольных наук и, заправляя бороду в карман куртки, зло сверкнул глазами.

В зале послышался гул негодования.

– Ну, ну, ну! – прикрикнул Карабас, доставая из-за пояса плётку семихвостку и грозя ею в зал. – Погудите мне ещё тут! Теперь я ваш директор!

В зале наступила глухая тишина.

– Это ложь, деспот! – зарычал Артемон.
– Нет, не ложь! – в ответ зло гавкнул Карабас, а затем уже спокойно прибавил. – У вас же театр. А какой театр без директора? Думали, отделались от меня, уважаемые куклы? Как бы не так. Когда есть связи и деньги, получить назначение не составляет труда.
– И ты снова будешь бить нас плёткой?! – вскричал Пьеро. – Заставлять играть пьесы с тумаками? Держать нас в кладовке на гвоздях? Мы не позволим! Мы будем жаловаться! Теперь не те времена!

Карабас широко улыбнулся огромным ртом, отчего его лицо приняло ещё более зловещее выражение.

– Ну что вы, что вы, мои многоуважаемые куклы, – заговорил он нарочито ласково, вновь пряча за пояс семихвостую плётку. – Вы правы – времена нынче уже не те! Времена теперь другие, а в культуре бессовестные! Поэтому, напротив, вам будет дана полная свобода.
– Как это? – удивились куклы.
– А так! – ответил Карабас. – Ставьте в театре что вздумается. Теперь у вас абсолютная свобода выбора. Ставьте больше, ставьте репертуар на конвейерный поток. Вы назвали меня деспотом? Но я не хочу заставлять вас изо дня в день репетировать до седьмого пота одну и ту же сцену, доводя её до идеала. И я не собираюсь бессонными ночами думать над идеей произведения, и требовать от вас её правильного выражения. Думаете я желаю, чтобы вы соответствовали художественным образам, которые играете? Нет! Этого желает только Буратино. Это он деспот! А я принёс вам свободу. Единственное, что мне нужно, это деньги. Вам же достанется слава. А получить это будет несложно. Рецепт известный: больше пошлости, больше скандала и уродства, больше насилия и разврата…
– Этому не бывать! – вдруг с места вскочил Буратино. – Не для того мы с папой Карло открывали новый театр, чтобы он развращал людей! Искусство должно дарить им смысл жизни и возвышать души. Искусство – это тепло и свет в нашем мире. Это тяжёлое ремесло, но оно того стоит! Ничего у тебя не выйдет, Карабас!

Доктор кукольных наук усмехнулся.

– И что ты мне сделаешь, полено?
– Ты зло! А ну, куклы, давайте прогоним его из нашего театра!

Но никто не ответил и не поддержал Буратино. Идея о славе и вседозволенности оказалась очень соблазнительной.

– Тогда я сделаю это один, – сказал обескураженный Буратино, достал маленький ножик, которым его когда-то выстругал папа Карло и бросился на сцену.

***

Через месяц в «Новом кукольном театре» шло новое шоу. Зрители плевались, но рукоплескали. На сцене вульгарно размалёванная и полуголая Мальвина изображала в новом прочтении Сонечку Мармеладову, а Пьеро, стоя на четвереньках, читал ей матерные стихи. Рядом Арлекин избивал дубинкой посаженного в клетку взбесившегося на политической почве Артемона…

В это время в своём кабинете сидел Карабас Барабас и складывал золотые монеты в аккуратные стопки. Закончив подсчёты, он неприятно поморщился: шрам на лице от пореза ещё напоминал о себе.

– Эх, Буратино, – сказал он, поглядывая в жаркий очаг, где жарился целый кролик. – Вот ты и даёшь тепло и свет! В своё время, чтобы немного подзаработать, ты искал Страну Дураков. Однако не знал, что для заработка Страну Дураков надо не искать, а создавать самому.

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПРЕДАТЕЛЬСТВА

– Как случилось, что вы стали предателем?
– Вы шутите? Я никого не предавал! Предатель не я, а те, другие. Напротив, я всегда был истинным патриотом. Я люблю свою страну и болею за неё всем сердцем.
– Но деньги вы брали?
– Послушайте, ну это несерьёзно. Брать деньги – это ещё ничего не значит. Что в этом такого? Тем более, что брал я их не для себя, а для дела.
– Какого дела? Расскажите, пожалуйста.
– А разве вас устраивает происходящее вокруг? Вы разве ничего не замечаете? Несправедливость, нищета, коррупция. Богатые богатеют, бедные беднеют. И всему этому нет конца!
– И вы своим делом решили это исправить?
– Ну, конечно! Наконец вы начали что-то понимать!
– И у вас были благие намерения?
– Разумеется!
– Расскажите, с чего всё началось.

Молодой человек усмехнулся и задумался.

– Не знаю, сейчас сложно припомнить. Тогда я был рядовым политическим активистом. В целом наша компания была довольно узкая, но со временем появились новые связи, знакомства. В основном нашего, низового уровня. Вот тогда он и появился.
– Кто «он»?
– Да как вам сказать? Поначалу ничего особенного он из себя не представлял и ничем не выделялся. Так, пересекались на общих встречах, собраниях. Потом он со мной неожиданно легко сошёлся. Вместе сделали в сети пару проектов. Они даже с политикой никак связаны не были. Заработали немного. Появилось взаимное доверие. Деньги, знаете ли, сближают. Затем иногда он ко мне прилетал. Пару раз я к нему. Это позже я сообразил, что он как-то связан с иностранными спецслужбами… Можно мне стакан воды? Спасибо!
– И вы всё равно согласились работать с ним и брать деньги?
– Да что вы заладили: деньги, деньги? Не в них дело. Это лишь инструмент. Да, верно, он предложил мне профинансировать моё дело.
– Но, если, как вы утверждаете, ваше дело направлено на развитие страны и на благо общества, вы разве не могли найти внутренний и легальный источник финансирования? Скажем, от ваших сторонников?
– Да бросьте! Нас всего несколько тысяч человек по всей стране. Что нам, ещё кому-то что-то доказывать? Вы же знаете, большинство людей инертно, туповато. Пока народ созреет и осознает что к чему, сто лет пройдёт. А дело делать надо уже сейчас, понимаете? Вот сегодня уже горит!
– А как вы думаете, почему он выбрал именно вас?
– Чего не знаю, того не знаю. Понравился, наверно, ровесники, увидел потенциал.
– Иными словами, вы понимали, что он хотел использовать вас в своих интересах?
– Да каких интересах? На благо моей же страны?
– Но они же не будут платить просто так. Рано или поздно, они бы вас о чём-нибудь попросили.
– И, возможно, я даже пошёл бы им навстречу.
– А выполнение поручений иностранных спецслужб не идёт вразрез с вашим представлением о патриотизме?
– Снова вы не понимаете. Тут тонкая игра, а я далеко не дурак. К тому же, маленькое зло на начальном этапе легко покрывается окончательным большим благом, к которому я стремлюсь.
– Давайте поговорим о ваших целях и способах их достижения.
– Тут особенно не о чём говорить. Всё просто. Способ один – получить власть.
– Каким образом?
– Вы же понимаете, что очевидно не через выборы. На данном этапе это бесперспективно. Говорю же, народ в большинстве инертный и тупой. Он сам не понимает и не знает чего хочет. У большинства нет разума. Это научный факт. А растолковывать ему – только время терять, которое следует потратить на построение, простите за заезженную формулировку, светлого будущего во благо того же народа.
– И вы бы это будущее построили?
– Безусловно. И я бы правил мудро. Жёсткой, но справедливой рукой! Все подлецы, воры и враги, как внутренние, так и внешние трепетали от одного моего имени. Я бы вошёл в историю как величайший правитель и благодетель!
– А, что было бы с теми, кто вас не принял?
– Повторяю, малая кровь, как малое зло, легко перекрывается большим благом.
– Не боитесь крови?
– У всех великих такая судьба. Тернистый путь к светлому будущему кровь делает мягче.
– И всё-таки, почему он выбрал именно вас?
– Не представляю! Вполне возможно, что и они иногда ошибаются. Теперь вы видите, что я на предателя совсем не похож?

ПРАВ БЫЛ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ!

– Правильно говорят, художник должен быть голодным!
– Так уж и голодным? – не сдержавшись, с ехидством спросил я, будучи тогда тонкошеим двадцатиоднолетним художником, с голодными глазами.

Говоривший и сидящий на другой стороне банкетного стола субъект олицетворял для меня всё, что я тогда искренне ненавидел и презирал. Холёный, с роскошной бородой и чуть заплывшими глазами, возрастом лет в шестьдесят, он являл собою образ того самого делового человека, который ради денег с лёгкостью переступит через родную мать.

– Ну не так чтобы голодал, – возразил мне деловой человек, – но жить художник должен в строгости. Без излишеств должен жить, понимаете? Сытость, знаете ли, портит художника, да и вообще, любого творца.

Он разглагольствовал и жестикулировал, а я заворожённо следил за перстнем с камнем на его правой руке и прикидывал, сколько я мог бы прожить безбедно, если бы перстень принадлежал мне.

– Вы, я вижу, не согласны со мной, молодой человек? – обратился ко мне холёный субъект. – Напрасно, напрасно. Творцы они кто? Они, по сути, служители культа. Это своего рода монахи. Кто-то служит золотому тельцу, кто-то служит Богу, ну а творцы служат своему идеалу – искусству. Поэтому о каких богатствах может идти речь? За деньгами надо идти в другое место. Если монах будет жить в роскоши, то это будет выглядеть странно. Творец, как и монах, добровольно избирает свой путь и, выбрав его, получает билет в один конец. Назад дороги нет. Иначе, это отступничество. Поэтому, художник, бойся первого по-настоящему большого гонорара. Вместе с ним ты принимаешь смертельный яд.

Тут деловой человек налил себе рюмку водки и залихватски выпил её.

– Хотя, – ещё морщась и закусывая огурчиком, прохрипел он, – помимо денег творцов портит сама жизнь. Правильно говорится: будьте как дети! В вашем возрасте ещё можно чувствовать прекрасное. Но к сорока годам мысли о высоком заменят желания еды поизысканней, одежды почище, квартиры пошире. И тогда вы пойдёте на мещанский компромисс, который и убьёт ваше творчество.
– Какое право вы имеет так рассуждать? – заговорил я со злобной обидой. – Что вы знаете о творчестве, когда всю жизнь посвятили добыванию денег и теперь, сидя на золотом троне, даёте советы тем, кто не имеет и сотой доли вашего состояния?

Деловой человек неожиданно рассмеялся.

– Добыванию денег? – переспросил он. – Вы меня не узнали? Впрочем, конечно, откуда молодому поколению может быть известно о старой рок-группе, которая в своё время собирала стадионы. Дело в том, что я имею право так говорить. Сейчас я выхожу на сцену с пятью разными гитарами, где каждая специально настроена под конкретную песню. А парадокс в том, что для сочинения этих песен мне понадобилась всего одна гитара, к тому же совершенно разбитая. И записаны они были с одной бутылкой портвейна на троих. Те записи, кстати, теперь считаются классикой. Сегодня я с радостью отдал бы всю коллекцию своих гитар за одну только талантливую композицию, равную сочинённым в молодости. Но это невозможно. Поэтому я и утверждаю, что гениальные вещи никогда не пишутся в дорогих апартаментах. Они пишутся в гаражах, в холодных квартирах, на прокуренных кухнях. Там, где живёт монашеское искусство.

***

Тогда я музыканту, конечно, не поверил и был страшно рад подвернувшемуся мне чуть позже заказу некоего коммерсанта на его портрет. Разве сможет развратить меня, наивно полагал я, всего лишь один портрет, написанный не ради идеи, а ради гонорара. С тех пор прошло много лет. Теперь на моей руке перстень подороже того, что я видел у музыканта, а я продолжаю писать портреты. Мне опротивели эти рожи, которые я, усмехаясь, специально вывожу нелепыми и уродливыми. Но мне аплодируют. Прав был Николай Васильевич со своим пророческим «Портретом». Теперь у меня есть всё, кроме дара творить. И ничего важного я уже никогда не напишу. И каждый день я просыпаюсь в страхе от мысли, что рано или поздно появится тот самый служитель искусству, который в своей крохотной и тёмной мастерской создаст полотно, после которого все поймут, какому ничтожеству они до этого поклонялись.

НО В ГЛАВНОМ-ТО ОН ПРАВ!

Павел Захарович Кальвадосский страстно любил всё иностранное и так же страстно не переносил всё отечественное. Даже здешний воздух казался ему душным и кислым, а трава бледной и малосочной. Родное небо, если оно вдруг имело неосторожность привидеться ему во снах во время частых заграничных командировок и турпоездок, неизменно обладало пыльно-серым оттенком, а солнце на нём отливало фальшивым золотом. Другое дело природа иностранная, здоровая. Пышущая цветом и жаром, дарящая благоухание весенних садов и тёплого моря… Да что там говорить? Нет! В России такого Павел Захарович никогда не встречал. А иностранная фауна? А люди? Всё там было как-то по-иному, по-доброму. Даже собаки рычали на заграничный манер радостно, словно приглашая присоединиться к своей отнюдь не собачьей, а западно-цивилизационной жизни. Иностранцы для Кальвадосского вообще шли по особой статье. Как всякий либерал, он робел перед ними и откровенно заискивал. Даже коренной европейский бродяга одним своим видом внушал Павлу Захаровичу трепет и уважение только за то, что выражался он не на варварском русском, а на своём цивилизованном прекрасном языке.
Сами же иностранцы плохо понимали Кальвадосского. И не по причине языкового барьера. Во-первых, их удивляло и смешило поведение странного русского, который неизвестно почему расхваливал чужую для него страну, власть, народ, и даже худой придорожный одуванчик. А, во-вторых, их изумлял фанатизм, с каким Павел Захарович клеймил товары российского производства и особенно продукты питания.

– Никогда, слышите, никогда не покупайте ничего российского! – восклицал Кальвадосский, выпучивая и без того уже выпученные глаза и прижимая безвольный подбородок к шее. – Русские ничего своего делать не умеют. Всё халтура и дрянь. Особенно остерегайтесь продуктов питания. Это же чистая отрава, господа! Другое дело ваше… Ммм… Эти сыры, эти колбасы, эти йогурты! Всё свежее, натуральное! Уж поверьте мне, я в этой отрасли давно работаю!

Иностранцы удивлялись, но Кальвадосский не врал. Он действительно числился в России экспертом по продуктам питания, а заодно имел в этой сфере небольшой личный бизнес. Его часто приглашали в ток-шоу, на радио, просили писать критические статьи. И повсюду Кальвадосский громил российский продукт на радость либеральной публике и иностранным конкурентам.

И вот однажды, в телевизионной передаче, куда Кальвадосский был приглашён в качестве эксперта, у него вышел спор. Его оппонент утверждал, что иностранные продукты Кальвадосскому нравятся только потому, что он знает их происхождение, а случись слепая дегустация, он бы их и различить не смог. Обиженный Кальвадосский потребовал немедленно подать ему сыров нескольких видов, чтобы тут же доказать свою компетентность. Спустя некоторое время вертлявый ведущий в узком галстуке уже ставил перед Павлом Захаровичем поднос с тремя тарелками, наполненными ломтиками сыра. Кальвадосскому завязали глаза, и он начал дегустацию. Понюхав и попробовав первый сыр, Павел Захарович поморщился, но остался доволен. Второй кусочек он принял в себя с великим блаженством. После третьего образца лицо эксперта выразило такую гримасу, словно в рот ему заполз постельный клоп.

– Вот это российский сыр! – провозгласил Кальвадосский, отплёвываясь и тут же заливая рот водой.
– Совершенно верно! – радостно подтвердил ведущий. – Достаньте из-под тарелки этикетку и покажите на камеру!
– Успею! – торжествовал Кальвадосский. – Я же говорил, что российское есть невозможно. Помилуйте, это же отрава! А всё потому, что русские сами себя не уважают, кормят друг друга дрянью! Живут одним днём, наплевав на репутацию! Лишь бы урвать побольше!
– Вы этикетку покажите, – напомнил ведущий.
– Да-да! – доставая этикетку, продолжал Кальвадосский. – Это же надо, брат брата травит! Вот такой у нас народ, вот такая у нас страна, кругом жулики и подлецы, куда нам до цивили…

Тут его голос оборвался. На этикетке, что он достал из-под тарелки, было изображено его лицо с подписью «За качество отвечаю лично!»

– Ну и что? – пробормотал посрамившийся Кальвадосский. – В главном-то я прав!

КАК МИР ЗА РАБСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ РУССКИХ СУДИЛ

Пышно убранный Большой зал мирового суда был переполнен и ревел словно чумной хлев. Все страстно желали судить русских. Здесь собрались не только страны и народы, но и представители общественно-политических течений, идеологий и всевозможных философских школ. Все они утверждали, что русские имеют рабский менталитет, и теперь пришло время громко объявить об этом и официально зафиксировать на бумаге.

– Господа! – кричал кривозубый англичанин. – Мы должны быть снисходительны к ним. Этот северный, во многом ещё дикий народ, привыкший жить в угнетении, не поддаётся оцивилизовыванию, но мы обязаны зафиксировать в суде все пункты о его рабском менталитете.
– Да что там говорить! – вскочил один из присутствующих либералов, которых, как, впрочем, и всех остальных в зале разделили по фракциям деревянными оградками. Хромоногий и косящий на левый глаз мужчина с таким жаром обличал, что даже перегнулся через оградку. – Вся история русских состоит из рабства. Начиная от царей и кончая последними временами. Они наслаждаются своим угнетением! Сколько раз мы говорили им: возьмите вилы и айда бунтовать! Нет же, злодеи счастливы жить своей рабской жизнью.

Затем выступали и страны, и народы, и левые, и правые, и меньшинства, и прогрессисты. И все они в один голос утверждали, что у русских рабский менталитет и врождённая страсть к подчинению.

В это самое время в восточной стороне зала, никем не замечаемый в уголке за ограждением сидел скромный молодой человек. Темноволосый, с крупными губами, он, казалось, думал о чём-то своём и не обращал никакого внимания на происходящее. Наконец, он будто очнулся и деликатно, чтобы никого не отвлекать, скользнул по лакированной скамейке в сторону, где за ограждением сидела, вероятно, фракция каких-то оборванцев.

– Слышь, брат, – обратился он с неловкой улыбкой к одному из членов фракции, чьи соплеменники гудели в унисон всему залу, – а что происходит? Кого судят-то?

Оборванец посмотрел на вопрошающего с пренебрежением, но ответил:

– Во-первых, москаль мне не брат! А, во-вторых, ты шо, не бачишь? Уже как час тебя судят.
– Меня? – он задумался, а затем спросил. – А за что?
– Как за что? Обвиняют в рабстве.
– Рабстве?
– Ну да! Они считают тебя рабом, потому что ты не хочешь никому подчиняться.
– А должен?

Оборванец скривил брезгливую гримасу.

– Что ты глупый такой! Сейчас во всём мире принято обязательно кому-то подчиняться.
– А если я не хочу.
– Вот поэтому ты и раб! Сам себя истязаешь. Вот мы сейчас подчиняемся тем господам, – оборванец указал на западную часть зала. – Поэтому никому и в голову не придёт обзывать нас рабами.

Молодой человек задумался, но не над сказанным, а о чём-то своём. Вдруг он снова обратился к оборванцу.

– Послушай, брат, а у тебя таблетки от головы нет?

Оборванец скривил гримасу страшнее прежней и тогда молодой человек отстал. Он ещё какое-то время посидел, послушал о чём кричали в зале, а затем ему стало скучно. Он тихо поднялся и, выставив вперёд две ладони, давая понять, что не хочет мешать уважаемым господам заниматься важным делом, вышел из зала.

– Как ты смеешь?! – кричали ему вслед левые, правые, страны, народы и меньшинства, и, крича, обвиняли его в рабстве за то, что он не хочет жить по их правилам и служить им.

Выйдя на воздух, молодой человек, прищурившись, посмотрел на осеннее небо и закурил. Рядом на мраморных ступеньках суда сидел какой-то бородатый бродяга.

– Что там за шум, сынок? – спросил он.
– Да, кажется, меня судят, – просто улыбнувшись, ответил молодой человек.
– Эка! А зачем же ты сюда пришёл? – удивился старик.
– Да, – молодой человек махнул рукой и почесал затылок. – Позвали... Я же не знал, что меня судить собрались.
– Вернёшься?
– Да не, пойду, наверно.
– Ну ступай, ступай своей дорогой.

Молодой человек ещё помедлил, а затем спросил у неизвестного:

– У вас случайно таблетки от головы нет?
– Как же, есть! – незнакомец протянул таблетку, и, подмигнув, заметил. – Выпивал?
– Да день рождения был, – смутившись, ответил молодой человек и, проглотив таблетку, вставил в уши наушники и пошёл от суда прочь.

УДИВИТЕЛЬНОЕ КОРОЛЕВСТВО

– Переворот! Переворот! Государственный переворот! Он наступает! – кричали возбуждённые пажи в расшитых камзолах, гувернантки в нарядных платьях и прочие придворные, мечущиеся по королевскому дворцу.

Лысый канцлер Его Величества, важный как пингвин, проверял готовность и раздавал последние поручения секретарям:

– Афиши о перевороте расклеили? В газетных напечатали? Праздничные флаги над замком подняли? Глашатаев пустили? Как нет?! Немедленно отправить их в город и дальше во все концы до границ государства! Пусть все знают, что у нас государственный переворот! Выпускайте трубачей, пусть трубят о начале!

Под медные трубы из дворца вырвались и поскакали в разные стороны две дюжины глашатаев, сообщать о государственном перевороте. От дикой скачки лошади спотыкались, падали, а одна чуть не затоптала какого-то путника на рынке. Он стоял возле рыбной лавки и его лицо было надёжно скрыто капюшоном.

– Послушайте, уважаемый, – обратился путник к торговцу, – что у вас происходит?
– А, это? – флегматично переспросил торговец, перекладывая льдом свой товар и не обращая никакого внимания на промчавшихся мимо глашатаев. – Это у нас государственный переворот.
– И вы так спокойно об этом говорите? – удивился путник.
– Так он запланированный. О нём было объявлено ещё месяц назад. Только его не будет.
– Почему?
– У нас каждые полгода объявляется переворот. И он ещё ни разу не случился.
– А если всё же случится? – не унимался человек в капюшоне.
– Ну случится и случится, – так же флегматично ответил торговец. – Мне-то что? Один жулик сменит другого. Впрочем, правда, раз в пять лет государственные перевороты у нас всё-таки происходят. У нас это традиция. Сменяемость власти такая.
– Удивительная страна! – поразился путник. – Нечто подобное я наблюдал у племён в Африке…

Тут лавочник смерил собеседника взглядом и спросил:

– А не хотите ли вина?
– А торговля?
– А, – махнул рукой лавочник. – Всё равно никто ничего не покупает. Денег у людей нет.

Путник и торговец вошли в лавку. На стол была поставлена бутылка вина и новые знакомцы расселись.

– А если, скажем, во время настоящего переворота к власти придут враги? – продолжал интересоваться путник.

Тут торговец так громко рассмеялся, что путник смутился.

– А сейчас кто? – отсмеявшись, спросил торговец. – Не враги что ли? Да мы сами себе враги! Да и кому мы нужны? Видели, как мы живём? Народ нищий, кругом грабёж и убийства. Вот вы говорите, враги, а, между прочим, наше государство каждый месяц в новой войне участвует.
– Так что же вы сидите? – взволновался путник. – Надо идти на войну и защищать страну от врага.
– Да какой там враг, – усмехнулся торговец, разливая вино по стаканам. – Мы же сами с собой и воюем.
– Как это сами с собой?
– Натурально. Каждый месяц мы выбираем у себя провинцию и объявляем ей войну. Собираем войско, надеваем гремящие шлемы и идём их убивать. Правда, официально сообщаем, что это злые соседи на них напали.

Путник задумался.

– Но это же безумие, – пробормотал он. – Зачем же лить кровь?!
– Говорю же, захватывать нас никто не хочет, а воевать надо. Нападать на соседей мы боимся, вот и воюем сами с собой.
– Ваш трон захватил сумасшедший! Зачем эти запланированные перевороты и войны?
– Страх, – таинственно подмигивая, ответил лавочник. – Страх перед народом. Пока людям внушают, что враги хотят свергнуть их короля и завладеть страной, сам король со свитой набивают свои карманы золотом. Только напрасно они боятся народа. Наш народ от всех этих многочисленных правителей ничего хорошего уже не ждёт, в будущее не верит и работать не хочет. Зато у нас процветают похоронные агентства... А вы, собственно, кто и откуда к нам?
– Я-то? – переспросил странник, стягивая капюшон, из-под которого появилась голова с жесткими волосами, серди которых торчали два маленьких рога. – Я – путник. Хожу по миру, разношу зло. Но, судя по вашему рассказу, в этом королевстве вы делаете это лучше меня.
– Это верно, на это мы мастера, – абсолютно невозмутимо согласился лавочник и прибавил. – Так выпьем за это?

И торговец с чёртом чокнулись стаканами.

ГЛУПЫЙ ИНОСТРАНЕЦ

Какой москвич не знает кинотеатр Метросинемалаундж? Это новое современное здание в центре города с яркими рекламными огнями, с модными дорогими интерьерами, и громкими событиями и премьерами. В нём так хорошо, потолкавшись перед сеансом в парадном фойе среди пышной публики, посидеть с бокалом игристого в одном из уютных залов с кожаными диванами и приглушенным светом, и побеседовать в кругу завсегдатаев о своём, о столичном. Всякий москвич знает о кинотеатре Метросинемалаундж, но только избранные могут в него попасть.
Во время очередной шумной премьеры на одном из диванов сидели и мило беседовали мужчина и женщина. Оба средних лет, нарядные. Женщина была главным редактором модного журнала, а мужчина – известным актёром.

– Молодежь пошла… – брюзжала дама. – Ничего не читают, ничего не смотрят. Деградировали совершенно. Куда катится наша страна?
– А упадок морали! – возмущался актёр. – Достаточно открыть новости. Наркотики, разврат, погоня за материальными благами... И никто ничего не делает, никаких запретов! Как будто, так и надо!

Мимо дивана проходил человек в медицинской маске и вдруг остановился.

– Вы меня извините, – вежливо обратился он к сидящим. – Я знаю, что русские не любят, когда иностранцы лезут в их дела, но я невольно услышал ваш разговор и мне стало интересно: а кто, по-вашему, те люди, кто довёл молодое поколение до такого состояния?

Мужчина и женщина окинули иностранца презрительным взглядом. Он был одет скромно, но прилично, и говорил с небольшим акцентом. В ожидании ответа иностранец вдруг уселся на диванчик напротив, но ему не ответили.

– Понимаете, – продолжал человек в маске, – хотелось бы посмотреть на тех негодяев, кто воспитывает вашу молодежь. Вы вот сказали, чтоб запреты поставили…
– Я не то имел в виду, – быстро поправился в душе очень либеральный актёр.
– Надо же, до чего всё стало плохо, что исправить можно только запретами. Так кто эти люди, которые развращают молодежь? Это вы и есть. Разве не вы создаёте тот мир, в который приходит молодое поколение? Разве не вы должны показывать ему лучшее, что было сделано в стране до его рождения? Вы.
– Вы немного перегибаете, – погрозила женщина тонким пальцем, – это должна делать национальная политика…
– Не надо тут никакой политики, – сказал иностранец. – Вам нужна национальная политика для выращивания роз на даче? А сколько роз вы вырастили в своей сфере? Это сорняки растут сами, а за розами нужен уход. Кто сегодня пришёл на премьеру? Самые влиятельные люди столицы. Вот вы, – иностранец указал на актёра, – говорите правильные вещи, а снимаетесь в фильме про Великую Отечественную, где солдаты-победители посещают бордель. А вы, – человек в маске посмотрел на женщину, – главный редактор журнала. Как часто вы печатали статьи с рекламой хороших книг? Так кто создаёт этот чудовищный мир?
– Вам сложно понять специфику нашей работы… – заговорила женщина.
– У вас дети есть? – вдруг спросил иностранец и посмотрел на собеседников умными глазами. – Для них работаете? Но вы напрасно надеетесь, что деньгами сможете уберечь их за стенами элитных школ и университетов от всеобщей деградации. Яд массовой культуры окажется сильнее учебников и репетиторов. Крикливый рэпер, поющий про наркотики и разврат, им будет милее. Работа у вас ответственная, поэтому и спрос с вас выше. Я иностранец, но очень люблю Россию и русский язык выучил, чтобы читать Достоевского в оригинале. А тут на днях один ваш кинокритик был послан английским режиссёром матом за непрофессионализм. Зачем же вы сами срамите Россию и таких людей пускаете в свою культуру? От Достоевского скатились до этого чучела.

Тут к иностранцу подошёл молодой человек, что-то шепнул ему на ухо и, ко всеобщему облегчению, увёл его. Следом поднялась и пара – премьерный показ начинался.

– Идиот, – идя в зал, ворчала женщина. – Ничего в России не понимает, но с советами лезет.

Пара прошла мимо афиши премьерного фильма «В Россию с любовью». На ней выделялись надпись «от классика мирового кинематографа» и фотография человека с умными глазами, который только что гулял по фойе в медицинской маске.

МЕЧТА

Научное сообщество было сражено сенсационной новостью, которая вмиг облетела все международные информационные агентства. Сообщалось, что решена одна из самых фантастических задач, когда-либо стоявших перед человечеством, а именно, была изобретена машина времени. И не только изобретена, но даже построен её опытный образец. Несмотря на то, что научное сообщество уже привыкло к подобного рода «сенсациям» и, как правило, даже не жаловало их вниманием, в этот раз оно отнеслось к резонансному заявлению со всей серьёзностью. Дело в том, что оно исходило не от какого-то шарлатана или кустаря, чьи коллеги и так каждую неделю совершают в своих гаражах неслыханные научные открытия, а от почётного профессора, отмеченного множеством регалий и обладающего авторитетным именем. Профессор этот, впрочем, как говорили, в связи с преклонным возрастом уже давно отошёл от дел и единственное чем занимался, так это разводил на своём загородном участке пчёл, да консультировал двух-трёх студентов, считающих себя его учениками.

Проект с расчётами и чертежами машины времени профессор публиковать отказался и держал его в строжайшей тайне, однако согласился продемонстрировать работу своего изобретения наглядно и в деле. К выбору площадки для показа он подошёл творчески, и ею стала сцена Большого театра, вмещающего до двух тысяч зрителей. После назначения даты проведения необыкновенного эксперимента, ажиотаж вокруг него начал нарастать с невероятной быстротой. Предстоящее действо немедленно было окрещено главным событием всех времён и народов, права на трансляцию были проданы почти во все страны мира, а попасть на само представление стало заветной мечтой даже для самых богатых и влиятельных людей планеты. Машина времени стала глобальной и общечеловеческой идеей, которая затмила собой все прочие, что были до этого. Она вдохновляла, заставляла мечтать и с надеждой смотреть в будущее, которое теперь не казалось таким уж и страшным. Она сделала войны бессмысленными, а смерть краткосрочной. О ней говорили, писали, её видели во снах. И в назначенный день опьянение от этого открытия достигло своей кульминации. Переполненный зрительный зал театра ревел и сотрясался от нетерпения. Было заявлено, что профессор войдёт в машину времени и переместится в будущее, а затем вернётся назад с неопровержимыми доказательствами того, что он там был.

И вот, в тот момент, когда машину времени, надёжно укрытую покрывалом, выкатывали на сцену, один молодой человек стоял у себя дома перед принтером и, в ожидании, когда тот закончит печатать, лихорадочно заламывал себе руки. Наконец, дождавшись последнего листа, он схватил стопку бумаг и бросился с нею на улицу. Там он поймал такси и попросил, как можно скорее доставить его до театра, где должен был пройти эксперимент с машиной.

– Мне надо к профессору! Пропустите! – кричал молодой человек, прорываясь через вахтёров, охранников и служащих театра. – Он меня знает! Я его ученик! Это вопрос жизни и смерти!

Студент застал профессора за кулисами, когда тот собрался выйти на яркую сцену, где в свете софитов стояла уже обнажённая и поблёскивающая медью и стеклом машина времени.

– Профессор, не делайте этого! – задыхаясь от спешки, крикнул молодой человек. – Вы ошиблись, профессор!

Седой профессор с острой бородкой обернулся.

– Вы ошиблись, профессор, – повторил молодой человек, подойдя к нему вплотную и протягивая сжатые в кулаке листы. – В расчётах. Простите, в тайне я изучил ваш проект. Это не машина времени!
– Я знаю, – спокойно ответил профессор, смотря на своего ученика.
– Но, если вы войдёте в неё, она не переместит вас в будущее. Она просто убьёт вас, вы исчезните, а она сама разрушится, – настаивал студент.
– Я знаю, – повторил профессор, уже с улыбкой.
– Но как же? Все будут думать…
– Я знаю.
– Но это не… И вы с таким именем!
– Что моё имя в общем потоке истории, – заговорил профессор, – когда я могу подарить людям что-то большее, чем все мои научные труды.
– Что?
– Мечту, что в этом мире для человека нет ничего невозможного.

Профессор похлопал по плечу своего ученика и сделал шаг на залитую светом сцену.

ЧЕЛОВЕК С КИСЛЫМ ЛИЦОМ

Меня часто спрашивают: Иннокентий Извёсткин, как вы пришли в свою профессию? Что же, вероятно настало время рассказать вам всю правду. Это решение зародилось у меня одним морозным декабрьским днём, лет двадцать тому назад. Тогда я ещё молодой и наивный служил чиновником в департаменте одного очень серьёзного государственного органа и мечтал, как и многие мои коллеги, о карьере, деньгах и власти. В тот день с утра ко мне подошёл директор департамента и сказал:

– Послушай, Кеша, сегодня надо встретить в аэропорту одного нашего соотечественника, прилетающего из Европы. Человек он важный, у него напряжённый график, много встреч, и ему нужен сопровождающий. Поезжай!

Что же, тогда я был очень расторопным малым, и поэтому, взяв служебный автомобиль, немедленно отправился в аэропорт. Встречаемый поразил меня сразу, хотя особенной важности я в нём не заметил. Напротив, это был неброско одетый, в разношенных джинсах незнакомый мне мужчина лет под семьдесят, с заметным брюшком. Но лицо его изумило меня чрезвычайно. Ни до, ни после, никогда в жизни я не видел одновременно столь мрачной, унылой и кислой физиономии. Казалось, прилетев из Европы, он там только и делал, что олицетворял всю скорбь и муки страдающего в своём Отечестве русского народа.
После короткого приветствия мы сели в машину и отправились в нашу совершенно необыкновенную поездку. Сначала человек с кислым лицом приказал мне ехать в один очень крупный медицинский центр. Там нас нарядили в белые халаты и провели в операционную, где на столе и под наркозом уже лежал пациент, вокруг которого стояли люди в масках и хирургических костюмах.

– Что у него? – грубо спросил человек с кислым лицом.
– Удаление аппендицита, – отвечали хирурги.
– Не надо! – взмахнув рукой, грозно крикнул человек с кислым лицом. – Лучше удалите ему селезёнку!

И мы поспешно вышли. Сказать, что я остался удивлённым этим выступлением мало. Я был шокирован и, заглядывая в лица медицинского персонала, пытался найти в них такое же удивление. Но, казалось, что все признавали такой совет страшно умным.
Затем мы поехали в проектное бюро. Там нас уже ожидали и проводили в зал для презентаций, где показали проект какого-то моста.

– Из чего состоит мост? – небрежно спросил человек с кислым лицом.
– Мы используем бетон марки… – начали отвечать инженеры.
– Не надо! – перебил их мой спутник. – Используйте брёвна! Это дешевле и экологичнее.

Дав этот дельный совет, человек с кислым лицом поднялся из-за стола, и мы оба вышли из зала. Далее мы поехали в космический научно-производственный центр. Там нас встретил сам директор учреждения. Он хотел было устроить нам экскурсию по центру, рассказать о научных достижениях, но человек с кислым лицом крикнул:

– На это нет времени! Лучше скажите, чем вы заправляете свои ракеты?
– В основном, как ракетное топливо, мы используем керосин плюс жидкий кислород…
– Не надо! – перебил его мудрец. – Это слишком сложно. Используйте бензин АИ-95. Моя машина отлично на нём ездит.

Директор развёл руками, а мы покинули центр. Следом мы объехали ещё несколько организаций, где человек с кислым лицом раздал свои драгоценные советы. Наконец, уставший от напряжённой умственной деятельности, он упал на пассажирское сидение автомобиля и скомандовал:

– К нему! У меня появились мысли о государственном устройстве России.

И мы натурально поехали в Кремль. Когда за моим спутником закрылись огромные двери Зала Советов, я спросил у директора департамента, стоявшего тут же:

– Скажите, кто этот великий мудрец?
– Как кто? Это кинорежиссёр! Его вся Европа знает! Авторитет. А фамилия его... какая же у него фамилия? Не то Старухин, не то Погремухин…
– А он несёт ответственность за те советы, что даёт?
– Ого! Шутишь? Он сам в Германии живёт.

Именно тогда я и понял, что хочу стать кинорежиссёром! Вот она где, настоящая власть! Только у нас таких людей балуют, сажают в президиумы и терпят. А они верят в свою мудрость и беззастенчиво раздают безответственные советы в любых областях. А всё оттого, что никто не скажет такому субъекту в его кислое лицо: да ты, братец, просто дурак!

ПЕЩЕРНЫЙ ПАРЛАМЕНТАРИЗМ

– Знаешь, что я подумал, Клаус?
– Что? – не отрываясь от смартфона и что-то по обыкновению жуя, переспросил пухлый немец в пёстром галстуке.
– Мы очень мало знаем о русских.

Клаус мгновенно перестал жевать и повернул круглое взволнованное лицо в сторону щуплого и молодого коллеги из Франции. На заседании Европарламента в это время выкрикивали имена русских, страдающих по политическим мотивам в своём Отечестве. После каждого имени евродепутаты страшно гудели и потрясали кулаками, требуя немедленно вручить страдальцам премии за стремление к свободе и денежные компенсации.

– Лексай Стрзхащ! Сарвий Щпахмца! Махал Зирофчиз! – страшно коверкая имена, дико орал с трибуны спикер.

– Понимаешь, – тихо продолжал француз, не мешая другим парламентариям негодовать и трясти кулаками, – мы упрекаем русских во всех мировых бедах, грозим им санкциями, чуть ли не объявляем им войну, а сами даже позабыли, как они выглядят.
– И что из этого? – возразил немец, возвращаясь к жвачке и смартфону.
– Как что?! Вот, скажем, третьего дня к нашему зданию подошла огромная лохматая собака, так охранники подумали, что это и есть русский шпион и включили сигнализацию.
– Чепуха! – отмахнулся немец.
– Не чепуха!

Немец отложил смартфон, но не переставая жевать, повернулся к собеседнику.

– Послушай меня, Люка, – заговорил он наставнически, – ты в Европарламенте человек новый, а я тут уже пятый год. И поверь мне, что для вынесения наших авторитетных решений нам достаточно знать, что русские дикари и варвары. А что касается внешнего вида, ты погляди на тех угнетённых, которые оттуда к нам приезжают. Все какие-то кривые, косые, картавят и двух слов связать не могут. А это, как они сами уверяют, цвет нации. Представляешь, какая там сама нация?
– Не может такого быть! – возмутился француз. – Родина великих писателей, композиторов…
– А ты послушай их близких соседей! Они же ужас что рассказывают.
– Кого? Прибалтов? – отвернулся Люка. – Если хочешь знать, я сам видел, как недавно один из них воровал туалетную бумагу в нашей уборной. Или, может быть, поляков? Так ты погляди, вон один из них сейчас сидит и ногти на ногах стрижёт.

В Европарламенте был объявлен перерыв, и после напряжённой работы депутаты пошли обедать. Сидя за столиком в местном буфете, молодой француз продолжал свои размышления.

– Клаус, мы ведь даже русского языка не знаем. Как же мы будем налаживать с ними диалог?

Немец, попивая кофе из бумажного стаканчика, переработанного по меньшей мере раз пятьдесят, с укоризной поглядел на своего коллегу.

– Люка, ну какой с ними может быть диалог? Дикий народ. Только угроза силой! Что касается языка, ты слышал сегодня их страшные имена? Разве цивилизованный народ может использовать такие нечеловеческие звуки? Спасибо нашим украинским партнёрам, которые взялись за их перевод. А ты говоришь диалог…
– Но ведь… – начал было француз.
– И вообще, Люка! – перебил его немец. – Ты слишком много интересуешься русскими, а ты знаешь, что они мечтают подорвать нашу цивилизацию, отнять у нас свободу и запретить наши ценности? Будь осторожен.

Француз умолк. Но выходя из здания Европарламента после напряжённого трудового дня, Люка заговорил иначе.

– А вообще, Клаус, мы стали мало знать даже о мире. Ничего нас не интересует, кроме нас самих. Когда ты в последний раз путешествовал?
– А зачем? – усмехнулся Клаус. – Европа – центр мира. Колыбель цивилизации, а остальные должны нам подчиняться. Зачем нам что-то ещё?
– А вот я недавно встретился с одним туристом, – оживился Люка. – Такие истории про свою страну рассказывал, что даже не верится. Говорит, в его городе сразу 10 станций метро отрыли.
– Враньё! – немец с неприятным чувством вспомнил аэропорт-долгострой в Берлине.
– Да нет! Говорит, бордюры делают из гранита, кругом дороги, развязки. Всё цифровое: деньги, документы. Люди вежливые, всё в огнях и чистота. Фантастика!
– Враньё!
– Да нет же!
– Ну какой город-то?
– Не помню… Ма… Мо… Москва вроде!
– Китайцы что ли?
– Может быть.
– Эти тоже угнетатели. Но русские даже в сравнении с ними дикари.

И два евродепутата молча разошлись по домам.

АРЕСТ ИНТЕЛЛИГЕНТА

– Маашааа! Маашааа! – простонал театральный режиссёр Алёшкин, из последних сил захлопывая за собой входную дверь и сползая на пол в прихожей.

Жена с испуганным лицом выбежала из кухни и застала своего супруга взмокшим, красным и судорожно теребящим ворот рубашки, который из-за галстука никак не хотел расстёгиваться.

– Что случилось, Павлик? – всплеснула руками женщина.
– Я всё! Всё сказал! – задыхаясь, продолжал стонать Алёшкин.
– Что, кому сказал?
– Ему! Самому, понимаешь?! – вздымая вверх указательный палец, скороговоркой продолжил режиссёр. – Сегодня был Большой совет в Кремле, ну и меня пригласили, так сказать, от интеллигенции. И вот на одном щекотливом вопросе он вдруг меня возьми и спроси: А что думает по этому поводу господин Алёшкин? Ну я не выдержал и всё сказал! Всё, понимаешь, Маша?! Это конец! Не помню, как только до дома добрался!

Мария Алёшкина хорошо знала своего мужа. Все двадцать лет совместной жизни она считала его человеком осторожным, трусливым и даже бесхребетным. Он, где надо, умел подначить начальству, побить поклоны, а ради денег свои резко либеральные принципы с легкостью мешал с грязью. А тут такой удар.

– И что теперь будет? – спросила бледная жена. – Уволят из театра?
– Хуже, Маша, хуже! – вскочив и заметавшись по просторной и богатой прихожей, закричал Алёшкин.
– Запрет на профессию?
– Хуже, Маша, хуже!
– Да что такое-то?
– Арест, Маша! Арест! – кричал интеллигент.

У жены подкосились ноги.

– Да ты пьяный что ли был? – с проступившими на глазах слезами, спросила она.
– Да какой тут пьяный! Раз в жизни не сдержался и вот! Это конец, Маша!

Алёшкин ещё какое-то время метался, дёргал себя за галстук, тряс кулаками, но затем остановился и обнял жену.

– Не плачь, Маша, не плачь! Такова моя доля! Зови детей, собирай узелок! Судьба моя решена!

Всю ночь Алёшкины, в ожидании ареста главы семейства, просидели в прихожей в буквальном смысле на чемоданах. Мария Алёшкина, не зная, что следует давать в дорогу арестованным, собрала мужу много имущества, среди которого, между прочим, были традиционные тёплые носки и коллекция виниловых грампластинок с записями Баха. К трём часам ночи двум малолетним сыновьям режиссёра стало скучно и их сморил сон. Алёшкин громко и смачно расцеловал их, перекрестил, как не раз заставлял это делать своих актёров, ставя сцены прощания героев перед отправкой на каторгу, и жена увела детей спать. К шести утра волнение достигло апогея. Из либеральных СМИ Алёшкин знал, что арестовывать преступников всегда приходят именно к этому часу, и как бешеный вскакивал с чемоданов и прилипал к дверному глазку, услышав шум лифта. Иногда он даже пугливо выглядывал за дверь, но за ним не приходили. К восьми часам жена предложила всё-таки выпить кофе.

– А! Так они, наверно, сейчас начнут готовить общественность к моему громком аресту, – вдруг сообразил Алёшкин, отставляя чашку с кофе и хватаясь за планшет. – Небось сейчас все СМИ меня распекают, называя скандалистом и врагом!

Алёшкин начал читать и с удивлением обнаружил, что и в СМИ про него ничего нет. Только в одной заметке он нашёл своё имя, да и то в общем перечне присутствующих на Совете.

– Да что же это такое? – изумился режиссёр.
– Что ты хоть там наговорил? – не выдержала жена.
– Что? Что! Все болтали всякое, я и не слушал, а потом он хитренько так смотрит на меня и спрашивает: А что думает господин Алёшкин по поводу увеличения тарифов ЖКХ на размер инфляции? А я... я и сказал, что не согласен.
– И всё?
– А этого мало?

Жена невольно улыбнулась.

– Что тут смешного? – вдруг заорал Алёшкин, вскакивая. – Как видишь, власть не желает слушать нас, интеллигенцию! Наши слова ни во что не ставят! Но ничего, нас ещё услышат!

Всю следующую неделю театральный режиссёр Алёшкин хандрил, ворчал и страдал от несварения желудка. А затем к его ворчанию прибавилась странная присказка:

– Пусть, пусть власть пока нас не слышит! Но в следующий раз я скажу так: КАТЕГОРИЧЕСКИ! Да! Я категорически с вами не согласен! Так и скажу! Вот что они тогда будут со мной делать?! Вот тогда они придут и обязательно меня арестуют!