ДВЕНАДЦАТЬ

– Выпустите нас!

Ланц вскочил из-за стола, подбежал к двери и принялся её истерично дёргать. Она сотрясалась, но не поддалась. Ланц, крепкий блондин средних лет, обернулся. Кроме него в маленьком и грязном помещении, похожем на лачугу, в которую через щели в досках и замызганные окна пробивался мутный свет, находилось ещё одиннадцать человек. Они сидели за столом, и перед каждым лежала пустая белая карточка. Посередине дощатого стола было грубо нацарапано слово «Цвет?».

– Цвет? Цвет? – повторяла пожилая женщина, смотря на свою белую карточку. – Ну чёрный, чёрный цвет!
– Как мы сюда попали, никто не помнит? – спросила девушка спортивного телосложения.
– Нет, – ответил мужчина с глубокой залысиной. – Но меня больше беспокоит вопрос, как отсюда выбраться.

Ланц вернулся за стол, за которым началось волнение.

– Я тоже не помню, как сюда попал, – сказал Ланц. – Даже не помню, почему я рванулся к двери.
– Цвет! Цвет?! – не унималась пожилая женщина.
– Чёрный! – крикнул Ланц куда-то в потолок, ожидая то ли действия, то ли ответа. Но ничего не произошло.
– Цвет?! Цвет?!
– А если сказать, что цвет белый? – вслух подумал Ланц.
– Ни в коем случае, молодой человек! – веско заявил мужчина с залысиной. – Мы не можем выносить необдуманные решения! Необходимо всё взвесить!
– А вы кто по профессии? – спросила его какая-то женщина.
– Это не важно!
– А мне наплевать! Мне нужно к своей семье, – сказал Ланц и выкрикнул. – Белый!

Послышался скрип и дверь, которую ещё недавно Ланц со всей силы дёргал, медленно открылась сама. Все замерли. Вдруг спортивная девушка рванулась с места к выходу, но проход безжалостно и громко перед ней захлопнулся. Следом поднялся Ланц, дверь вновь заскрипела, и он беспрепятственно вышел. Снаружи стоял плотный непроглядный туман. Короткий удар двери за спиной стал для Ланца словно выстрелом стартового пистолета, и он бессмысленно, но уверенно шагнул в белую пелену. Напрасно Ланц несколько часов бродил в тумане по какому-то пустынному полю, искал дорогу, кричал и падал, спотыкаясь о кочки. Ничего разглядеть и найти он не мог. Он думал уже, что заблудился, как снова вышел назад к лачуге. Дверь была опять заперта. Он подёргал её без особой надежды, а затем, обойдя лачугу, заглянул в окно.

– Какого чёрта! – вырвалось у Ланца, и он отшатнулся.

Внутри лачуги за столом сидели те же двенадцать человек. Помещение оставалось очень похожим, но что-то изменилось. Однако сильнее прочего Ланца поразили причудливые обитатели лачуги. Они ничем не походили на тех, которых покинул Ланц. Эти незнакомцы были одеты в расписные камзолы, на головах сидели белые парики, а на плечах – чёрные мантии.

«Да это же судьи!» – пронеслось в голове Ланца.

Судьи, как одержимые, торжественно и высоко держали в руках точно такие же белые карточки и как один упорно повторяли: «Чёрное! Чёрное! Чёрное!»

– Что здесь происходит? Куда я попал?! – пробормотал Ланц и неприятное чувство, какая-то скверная догадка заставили быстрее забиться его сердце.

Он вытер холодный пот и, не помня себя, побежал прочь. Но сколько бы ни метался Ланц по этому проклятому туману, сколько бы ни старался запомнить направление, он рано или поздно вновь и вновь выходил к очередной лачуге, и каждый раз, по тем или иным признакам, угадывал в её обитателях судей разных народов и эпох, которые на «белое» упрямо указывали как на «чёрное!».
Наконец, выбившись из сил, Ланц упал на колени и мучительно закричал. Пелену тумана сначала пробила одна молния, затем вторая, третья… Ланц открыл глаза. Ему на лицо натягивали кислородную маску.

– Вытянули, – сказал доктор, раскачиваясь над Ланцем в такт едущей «скорой».
– Из-за него у меня сегодня ставка проиграла, – ворчливо заметил сидящий рядом парамедик. – Пять евро, между прочим.
– Почему из-за него? – удивился доктор.
– Потому что он пенальти поставил. Продажный он…
– Не может быть!
– Точно говорю! Давно слухи ходили. Бог всё видит. Скрутило сразу после матча.
– Это не наше дело. Наше дело вынимать всех с того света.

По щеке Ланца, лежащего в форме футбольного арбитра, потекла слеза.

МАЛЬЧИКИ УМИРАЮТ ПЕРВЫМИ

– Не будь телёнком! Мальчики всегда умирают первыми!

На лобовое стекло налетала осенняя морось. По пустой федеральной трассе, разбивая ночную темень мутным светом фар, мчался старенький седан. Водитель, крупный и небритый мужчина, хлопая толстыми губами, активно проповедовал своему пассажиру – бледному человеку в очках и замызганном костюме. Тот временами морщился и держался за бок, но водитель этого не замечал.

– Мальчики даже должны умирать первыми, – продолжал водитель посмеиваясь. – Это их предназначение. Вообще, война – это хорошо! Иногда надо пускать кровь для смазки жизни. Только там наверху засели неженки. Слабые, трусливые люди! Будь я на их месте, я бы сразу начал пару войн и зачисток. Всех бы к ногтю прижал! Узнали бы тогда, кто такой Пашка Канарейкин. А без войн нация деградировала, не замечаешь?

Канарейкин быстро взглянул на пассажира, но тот только мрачно смотрел в окно.

– Развелось всяких… – продолжал водитель. – Биополитики же нет! А надо бы проводить селекцию, стерилизацию отдельных категорий граждан. Плодят нищету, дегенератов. Я бы легко этим занялся. Знаешь, у меня талант – сразу определять дегенерата. Вот тебя я подобрал на дороге почему? Ты в очках, интеллигентный. Грязный только, хоть и разоделся. Со свидания что ли? Местные отделали?
– В некотором роде…
– Такие нам будут полезны. Тебя стерилизовать не станем. А вот других… В расход! Нарожают больных, а мы мучаемся. Вот для этого войны тоже полезны.
– До города далеко? – хрипло спросил пассажир.
– Не боись, доедем! Сейчас только сигарет куплю.

Автомобиль остановился на гравийной площадке перед придорожным магазином. Пассажир видел, как Канарейкин зашёл внутрь, но тут же выскочил обратно и, трусливо оглядываясь, побежал к машине.

– Что случилось? – спросил пассажир.
– Дегенераты! – Канарейкин трясущимися руками заводил машину и пугливо хлопал глазами. – Кассиршу, кажется, этого, того… Такие же местные, как тебя. Я не посмотрел… Теперь родит ублюдка, но так ей и надо…
– Давай поможем, – тихо предложил пассажир.

Автомобиль завёлся и тронулся.

– С ума сошёл?! – взвизгнул Канарейкин. – Я из-за какой-то потаскухи…

Но машина вдруг остановилась. Это пассажир направил на Канарейкина пистолет. Только теперь стало видно, что белая рубашка под пиджаком у него почти вся была в крови.

– Я один не справлюсь, выходи, – устало сказал пассажир, облизнув пересохшие губы.

Канарейкин, затравленно и зло оглядываясь, вылез из машины. Они вдвоём вошли внутрь магазина. Кругом был беспорядок: поваленные стеллажи, раскиданные товары, под ногами хрустело битое стекло. Из дальнего конца зала, из-за приоткрытой двери в служебное помещение, доносились звуки возни и приглушенные крики. Покачивающийся от слабости пассажир кивком указал Канарейкину на стеллаж с инструментами. Но тот отчаянно замотал головой – уж очень близко стеллаж был к зловещей двери. Однако, когда пассажир указал ещё раз, но уже дулом пистолета, Канарейкин сдался. Но вдруг в соседнем помещении всё стихло, а через мгновение на пороге возник бородач с охотничьим ружьём наперевес.

– Это он! – только и успел выкрикнуть Канарейкин, указывая на пассажира, как тут же раздался оглушительный выстрел, который сбил его с ног.

Затем дважды выстрелил пассажир. Бородач провалился вглубь служебного помещения, а на его месте тут же возник второй – помоложе и в резиновых сапогах. Его постигла та же участь. Вся стрельба проходила под нескончаемый визг раненного Канарейкина, который от боли корчился на полу. Последней в зал выбежала кассирша в разодранной блузке и с перебитым носом.
Пассажир, покачиваясь, подошёл к Канарейкину, который держался за пробитый живот и пытался подняться.

– Мне надо больницу! – стонал он. – Я… Я не хочу умирать! Прошу… Здесь! Из-за этой чёртовой шлюхи…

Пассажир какое-то время смотрел и моргал, словно не мог ничего разглядеть, но затем ответил:

– Мне жаль, но мальчики должны умирать первыми.

Девушка ещё пыталась довести пассажира до автомобиля, но на полпути он упал и уже не поднимался. Старенький седан с девушкой покинул гравийную площадку.

КУЛЬТУРНАЯ ПРОГРАММА

– Ты сегодня великолепно выглядишь!

В самом деле, Она выглядела великолепно. На ней было вечернее платье, уложенные волосы и туфли на высоком каблуке. А тонкую шею украшала нитка жемчуга. В облаке из едва уловимого аромата дорогих духов Она выпорхнула из такси, и Он тут же подхватил её под руку. Он соответствовал ей: костюм, галстук, начищенные ботинки.

– Давай пройдёмся, сегодня чудесный вечер, – предложил Он.
– Давай, – согласилась Она и они пошли по улице, усыпанной вечерними огнями не желающего засыпать города.

Где-то зазвучала скрипка. Это играла девушка, перед который на асфальте лежал футляр от инструмента. Скрипачка виртуозно и вдохновенно управлялась со смычком. Сперва спокойно, затем волнительно, затем быстро и опять спокойно.

Она остановилась. Музыка напомнила Ей что-то из детства. Кажется, мультфильм про черепаху, которая никак не могла успеть выйти из дома в нужное время года. Это взволновало её, но Он осторожно приобнял её и прошептал:

– Пойдём, пойдём. Опоздаем. У нас сегодня культурная программа!

И они поплыли по вечерней улице дальше.

– Я только воды куплю, – сказал Он, возле небольшого кафе, из которого наружу пробивался яркий золотистый свет.

Они вошли внутрь. Пока Он расплачивался с барменом, у стойки вдруг возник раскрасневшийся молодой человек с набриолиненными волосами. Он внимательно осмотрел гостей, а потом воскликнул:

– Вы, наверно, к нам? Так фестиваль в том зале!

Молодой человек указал на распахнутую дверь в зал, откуда слышалась весёлая музыка и, кажется, там танцевали.

– Н-нет, – возразил Он. – У нас сегодня культурная программа.
– Да бросьте! – улыбался молодой человек, забирая голубой коктейль со стойки. – У нас сегодня фестиваль джазового танца! Всё как в начале XX века, понимаете? Ну же! А после молодые поэты прочитают стихи о любви! Великолепный серебряный век! Присоединяйтесь!
– Нет! – старого повторил Он. – У нас сегодня культурная программа.
– Там у вас всё в дыму? – заметила Она, заглядывая через плечо молодого человека в зал. – Вы там что, ещё и курите?
– Настоящие сигареты, – рассмеялся молодой человек. – Всё как в то время! А ещё у нас будет шампанское!
– Ну нет, – сморщила носик Она. – Пьянство, курево… Потом от волос будет пахнуть… У нас ведь культурная программа.

Они вышли на улицу. Вечер по-прежнему был восхитительный и тёплый, и огни не желающего засыпать города разгорелись, кажется, ещё сильнее и праздничней. Они шли и улыбались друг другу. Но вдруг перед ними появился другой молодой человек, только на этот раз взлохмаченный и в жилетке.

– О, ребята! – почти крикнул молодой человек. – Вот вы-то мне и нужны, такие молодые и красивые! Вижу, что вы обожаете искусство! Ведь так?
– Это правда, – отвечала Она.
– Тогда заходите к нам на огонёк!

Только теперь они заметили, что их остановили возле входа, ведущего в полуподвальное помещение.

– Мы студенческий театр, – заговорил молодой человек, вручая простенькие программки. – Ставим спектакль по рассказам Чехова. Всё на голом энтузиазме, цена символическая – 100 рублей. Пойдёте? Сперва немного погрустим, а затем от души посмеёмся! Даю честное слово начинающего актёра! Посмотрите, какой вечер…
– Нет! – отдавая назад программку, сказал Он. – Не можем. Ну какой Чехов? У нас сегодня культурная программа.

Он и Она оставили расстроенного актёра и двинулись дальше.

– Чехов, – меланхолично заметила Она. – Ведь это совсем неактуально.
– И как мы можем смеяться над тем, что было смешно сто лет назад, – поддержал Он. – Было бы действительно смешно, уж где-нибудь сообщили.
Так мило беседуя, они подошли к пышному театру, сияющему золотом и роскошью. К парадному входу вела высокая лестница, застланная красной ковровой дорожкой, по которой уже поднимались нарядные гости. Наверху, вымуштрованные швейцары распахнули тяжёлые двухстворчатые двери, и Он и Она провалились внутрь храма искусства, на фасаде которого горела огромная афиша: «Спешите – сегодня культурная программа! Большая ржака! Угарные шутки про сортиры, гениталии, экскременты и русских от лучших комиков и стендаперов этой страны!»

КЛАДБИЩЕ

– Павел Захарович, к вам поэт! Третий за сегодня!
– Ох, – вздохнул Павел Захарович Хмыров, щекастый человек с брюшком. – Будь они все прокляты!

В кабинет вбежал улыбающийся вихрастый молодой человек, сжимая в руке трубку толстой тетради.

– Я принёс вам стихи! – воскликнул поэт, живо подсаживаясь к столу Хмырова.
– Молодой человек, мы этим не занимается! – скорчив плаксивую гримасу, ответил Хмыров.
– Как же? А кто этим занимается?
– Не знаю! Но не мы! – помрачнел Хмыров. – У меня этими стихами вся мусорная корзина забита!
– Так куда же…– голубые глаза поэта опечалились.
– Отнесите в издательства, в редакции… – предложил Хмыров.
– Так никто не берёт!
– То-то и оно! Но мы тут ни при чём?
– Но стихи-то хорошие, вот, послушайте!

Поэт развернул тетрадь и в глазах Хмырова появился ужас.

– Нет! – почти закричал он. – Хорошие они или плохие – мне всё равно. Я стихов не люблю! А если издательства их не берут, значит они не нужны.
– Стихи не нужны? – ошарашенно переспросил поэт. – Вы сошли с ума?

Хмыров посмотрел на гостя снисходительно.

– Вы – человек молодой, – заговорил он наставнически, – и, очевидно, ещё не понимаете, как всё устроено. Не мне вас учить, но я могу предложить вам несколько путей. Первый – опубликуйте свои творения в интернете…
– Опубликовано!
– И в чём же дело?
– Но их и там никто не читает…
– А-а! – Хмыров встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по кабинету. – Вот вы уже и начали что-то понимать, господин поэт! Век поэзии кончился. Да, и не перебивайте! Поэзия ушла в небытие. Как симфоническая музыка, которая стала лишь служанкой, исполняющей прихоти масскультуры. Как живопись. Как скульптора. Всё это осталось в прошлом, и исключительно для узкой прослойки ценителей, которая с каждым годом становится всё тоньше. Это стало ненужным, впрочем, как и большая литература. Люди ещё кичатся, что что-то помнят, читают, смотрят, но большинству это неинтересно. Они знают писателей по цитатам из интернета, смутно помнят «Евгения Онегина», и думают, что Ван Гог и Гоген — это нечто одно.
– Этого не может быть! – вскричал поэт, вскакивая с места.
– Может, ещё как может! Буквально недавно не где-нибудь, а в Академическом театре армии Раскольникова назвали, внимание, обычным никчёмным убийцей! Федор Михайлович, зачем вы написали такую толстую книгу, когда всё можно было выразить тремя словами?
– Это ужасно! – поэт вновь сел, обхватив руками голову. – Заявивший это не может заниматься искусством. Он ничего в нём не понимает.

Хмыров снисходительно посмотрел на поэта и вернулся за стол.

– Я вам кое-что зачитаю, – он взял смартфон и начал. – «Я её любил, но один раз изменил ей. Она мне ничего не сказала, не упрекала, а просто молчала. Я пытался её веселить, но всё было бесполезно. Через месяц я понял, что сломал её!» Каково, а?
– Это же пошло!
– Пошло! Зато 24 000 лайков! Учитесь, господин поэт! Займитесь этим и люди к вам потянутся! Просто искусство ищет новые формы.
– А как же стремление человека к высоким идеалам, – поэт снова вскочил с места, – для которых нужны сложные, многослойные произведения, раскрывающие человеческую душу? А как же восхваление красоты и жизни? Ведь это отличает нас от животных. А Божественная искра таланта? И благородные чувства, которые она зажигает в наших сердцах! Любовь, страсть, печаль, радость! Мечта о совершенстве и жажда прекрасного! Разве это можно измерить лайками?
– Можно, господин поэт! И главное – окупаемость.
– Но так нельзя. Это погубит нас. Кто-то должен указать людям на красоту?
– Во всяком случае не мы! Купите рекламу, ищите умного редактора, мецената…Сами, всё сами! Желаю удачи!
– Но где же сегодня их найти?
– Ничем не могу помочь!

Поэт понуро покинул кабинет, и Хмыров услышал, как уже в приёмной раздался хлопок.

– Застрелился! – приоткрыв дверь и смотря на мёртвого поэта, лежащего посреди приёмной, констатировал Хмыров. – Это какой по счёту?
– Третий, – напомнила секретарша.
– Вызовите бригаду, – устало попросил Хмыров. – А то можно подумать, что у нас здесь кладбище поэтов, писателей, художников, а не министерство культуры.

ВЫБОР

– Ещё никто из них никогда не отказывался от денег.

Двое шли по коридору, отделанному по последнему слову моды – прогрессивно, лаконично, с металлическими и стеклянными вставками. В конце коридора стальным цветом отливали сворки лифта. Идущие были очень похожи друг на друга, в том смысле, что костюмы у обоих были серые, хорошего кроя, стрижки аккуратные, словно постарался один парикмахер, и чисто выбритые лица. Первый был лет пятидесяти, седеющий и с ямочкой на подбородке. Второй – лет двадцати пяти, с чуть вытянутым лицом и носом с горбинкой.

– Никто-никто? – переспросил младший.
– Нет.
– Странно. Они же говорят, что они за закон и правду.
– Ты сейчас шутишь? – старший остановился посередине коридора.
– Ну, по крайней мере они так заявляют, – попытался оправдаться младший.
– Чушь собачья! – махнул рукой старший и они вновь пошли в сторону лифта. – Эти ребята могут говорить тебе всё что угодно. Крутиться ужами на сковороде. Но суть в том, что это их работа. А работают они за деньги. Кто платит деньги, на тех они и работают, всё просто. Беда только в том, что каждый раз, когда им об этом напоминаешь, начинается страшный визг. Хоть святых выноси.
– Я думал, что к этому со временем привыкаешь.
– Есть вещи, к которым невозможно привыкнуть, – продолжал старший. Когда они подошли к лифту он нажал кнопку вызова. – Каждый раз думаешь, что вот сейчас всё пройдёт гладко, но ничего подобного. Всегда происходит что-то новое. Не меняется только визг и угрозы…
– А ведь это опасно, – пробормотал младший.

Двери лифта открылись и двое вошли внутрь.

– Третий? – спросил младший и сам нажал кнопку.
– Иногда, конечно, опасно, – размышлял старший. – Но это наша работа – дать им выбор. Все имеют на это право. Тем более мы не злодеи, не палачи. А что они ответят – не наше дело. Мы просто ставим метку и уходим.

Створки лифта разошлись и двое вышли в просторный холл. Старший достал из кармана листок бумаги, взглянул на него и начал осматриваться, ища нужную дверь.

– 37-й офис, – сказал он. – Нам сюда.

Коллеги подошли к двери и застыли.

– Что бы ни случилось, – шёпотом заговорил старший, – держись за мной и не обращай ни на что внимание. Они сразу поймут, кто мы. Они знают зачем мы пришли. Мы для них враги.

Младший кивнул, а старший со всей силой ударил ногой в дверь и ворвался внутрь.

– Это редакция? Нам нужен редактор! – только и успел прокричать он, как весь офис на десять столов взвыл и в ворвавшихся полетели скомканные листы бумаги, степлеры и прочая канцелярская дрянь. Откуда-то сбоку послышалось шипение.

– Я предупреждал! – перекрикивая общий гвалт, обратился старший к коллеге, попутно отмахиваясь от града офисных снарядов. – Там редактор, нам туда.

Они почти вбежали в кабинет, чьи окна в общий офис надёжно закрывали жалюзи. Их встретил сидящий за столом мужчина с козлиной бородой и кривыми жёлтыми зубами.

– Мы из министерства… – начал было старший, но редактор прервал его.
– Я знаю кто вы, – сказал он, раскуривая дешёвую сигарету. – Значит и до нас добрались!
– Мы пришли дать вам выбор: откажетесь ли вы от денег ради правды или нет.
– Да как вы смеете! – вдруг завизжал редактор, и борода его вздыбилась. – Мы всегда говорим правду! Для нас свобода слова не пустой звук! Любое притеснение СМИ недопустимо в современном мире! Мы маленькое издание, но вы всё равно будете отвечать!
– Что вы выбираете, уважаемый редактор, деньги или правду? – спокойно повторил свой вопрос старший.

Редактор какое-то время думал, а затем выдавил:

– Конечно, деньги.

Старший печально покачал головой.

– Ещё никто и никогда не отказался от иностранных денег. Мне очень жаль, но ваше СМИ вносится в список «иностранных агентов».
– Да пошли вы к чёрту! – крикнул редактор вслед двум уходящим служащим.

Уже в лифте, стряхивая с пиджака какой-то мусор, которым окатили его в редакции, младший спросил:

– Что им не нравится в звании «иностранный агент»?
– То, что даже выбирая деньги, им всё равно придётся сказать правду, указывая, что они иностранные агенты, – лениво ответил старший.

ПОЗДРАВЛЕНИЯ

Большой либерал Вениамин Павлович Вихрюшин, председатель «Союза униженных и угнетаемых», член движения «Покаяние», почётный член нескольких писательских клубов, завсегдатай демократических радиостанций и ведущий колонки в интернет-издании под названием «Компрадор», зажмурившись, будто кот, облизал край клапана почтового конверта, аккуратно заклеил его и отложил в сторону. В той стороне на столе с кожаной вставкой уже лежала стопка таких же пухлых конвертов. Вихрюшин, немолодой уже человек в толстолинзных очках и с чуть выпученным и косившим в бок левым глазом, посмотрел на них с почитанием и симпатией. Затем он сладко зевнул и потянулся в кресле, что означало, что рабочий день его на сегодня окончен. Жена вошла в кабинет, когда Вихрюшин стоял у окна, заложив руки за спину, и любовался ясным августовским днём.

– Пойдем обедать, – объявила жена, полноватая крашенная блондинка с искусственными зубами.
– Сейчас, сейчас, – отворачиваясь от окна, отозвался Вихрюшин и добавил. – Я вот что хотел тебя попросить, милочка. Ты ведь пойдёшь сегодня… Ну куда вы там с подругами ходите?
– Никуда я не хожу, – хмуро ответила супруга.
– Ну всё равно, – словно не слушая, продолжал Вихрюшин, – тут у меня письма, – он указал на стол. – Не могла бы ты зайти на почту и отослать их. Очень тебя прошу.

Вихрюшина какое-то время молча смотрела на мужа, а затем разразилась:

– Тебе не надоело? Ты эти письма отправляешь пачками! Тысячи! Тысячи мы тратим только на их рассылку, а толку нуль! Мало того, что мы спускаем деньги на почтовые услуги, так ты ещё впустую тратишь время. Лучше бы занялся чем-нибудь полезным по дому, чем просиживать здесь штаны и марать горы бумаги! Одна лампочка в люстре в гостиной, между прочим, так и не горит!

Вихрюшин устало вздохнул.

– Милочка, ну сколько раз я тебе говорил, что эти письма не баловство, а занятие общегражданской, даже можно сказать, общегосударственной важности! Их непременно надо отправить все до единого!

Супруга сердито подошла к столу, взяла пачку конвертов, машинально облизнула палец и начала пересчитывать.

– Три… Пять… Шесть… Девять. Девять! – подытожила она. – Во все концы света! Ерунда и баловство!
– Милочка, – ласково заговорил Вихрюшин. – Помилуй, ну какое же тут баловство? Это поздравления с праздниками. В том числе и государственными. За всё время я поздравлял США с Днём Независимости, – Вихрюшин принялся загибать короткие пальцы, – Францию – с Днём взятия Бастилии. Великобританию поздравлял, когда их придворная собака ощенилась. Ну скажи на милость, как с этим знаменательным праздником не поздравить великую империю? Где тут баловство? Я поздравлял Украину, Польшу, Чехию, страны Балтии… Словом всех, всех! Никого не упустил!
– И зачем? – спросила жена, скрестив на груди руки.

Вихрюшин удивлённо поднял брови.

– Позволь! Даже совестно за тебя, что ты такое спрашиваешь, будто ты не моя жена, а дремучий человек. Я поздравляю глав государств и страны, которые сейчас находятся на передовой в геополитическом сражении против России! Все мои коллеги и единомышленники поступают так. Нас немного, но мы исправно и добросовестно выполняем свой гражданский долг.
– Хорошо, хорошо! – начала соглашаться жена. – Пусть долг, гражданская ответственность и всё такое. Но где выгода? Может они тебе отвечают, присылают обратно деньги, выражают благодарность, дают звания?

Вихрюшин рассмеялся.

– Сказать по правде, перед нами даже не стоит задача сделать адресатам что-то приятное – на них нам совершенно наплевать! Впрочем, как и им на наши поздравления!
– Тогда зачем, Веня?
– Затем, милочка, что, поздравляя противников России, мы даём сигнал не им. Этими письмами мы даём сигнал здесь, напоминая властям и людям, как нам в России всё ненавистно!

Вихрюшина какое-то время ещё постояла молча что-то соображая, затем коротко сказала:

– Дурак!

Но письма всё-таки взяла и вышла из кабинета.

НОС

– Прошу вас, проходите, пожалуйста!

В светлый кабинет пластического хирурга застенчиво вошла молодая блондинка привлекательной наружности. Она несколько раз хлопнула своими ресницами-бабочками, а затем быстро подсела к столу. Алексей Алексеевич Калинин, опытный пластический хирург, кандидат медицинских наук, профессор, сделал небольшую паузу, давая клиентке отдышаться.

– Здравствуйте, – начал Калинин, соединив кончики холёных пальцев, на одном из которых поблёскивал золотой перстень. – Очень рад, что вы выбрали нашу клинику. Итак, я вас внимательно слушаю: с чем вы ко мне пришли?
– Нос, – коротко ответила блондинка.
– Так-так, очень хорошо. И что же мы будем с ним делать?
– Укоротить! – твёрдо сказал блондинка.

За свою долгую карьеру доктор Калинин видел много разных клиентов, которые приходили к нему как с серьёзными проблемами, так и с надуманными, а то и сумасбродными. Но теперь, успев рассмотреть намётанным глазом нос девушки, он несказанно удивился. Её нос был просто великолепен: ровный, превосходной формы и идеальных размеров.

– Хм… Укоротить? – переспросил Калинин.
– Да, укоротить!

Калинин встал с места и подошёл к клиентке. Затем он, едва касаясь, взял её за подбородок и стал поворачивать её голову, рассматривая проблемный орган.

– Что же, это возможно. И насколько укоротить?
– Это вы мне должны подсказать, доктор.
– Позвольте…
– Я просто знаю, что он будет расти! Но насколько – не знаю. Но уверена, что будет. И мне бы совсем не хотелось, чтобы через год или два он у меня болтался как хобот.

Калинин мудро усмехнулся, хотя почувствовал растерянность. Он вернулся на своё место.

– Понимаете в чём дело, – начал он рассудительно, – у человека есть части тела, которые растут непрерывно на протяжении всей жизни. Уши, например. Стопы… Нос тоже растёт, это правда. Но поверьте мне, – вас, по всей видимости, кто-то ввёл в заблуждение, – нос не растёт с такой скоростью, чтобы через год или два, как вы выразились, превратиться в хобот.
– Это я знаю.
– Тогда в чём же дело?
– Я собираюсь заниматься политикой! – гордо ответила девушка с таким видом, словно её фраза всё объясняла.
– Превосходно! – согласился Калинин и, не зная, что ещё добавить, продолжил дежурными в таких случаях словами. – В наше время создаваемый внешностью образ политика очень важен. Ведь лицо человека…
– Доктор, – в нетерпении прервала его блондинка, – так вы укоротите мне нос?

Хирург смутился.

– Конечно, – туманно согласился Калинин. – Но всё-таки хотелось бы понять, насколько именно. Ведь всё зависит…
– Я хочу стать успешным политиком, – без промедления ответила девушка.
– Прошу меня извинить, – заговорил хирург, прижав руку к сердцу, – но не могли бы вы мне объяснить, как связана длина носа и политическая карьера.

Блондинка округлила глаза.

– Слушайте, я думала, что врачи образованные люди. Вы что же, ничего не читаете? А я читаю. Вчера Пиноккио прочла. И сегодня – к вам.

И только тут доктор начал прозревать, из-за чего ему даже пришлось прикрыть ладонью свою улыбку. Но он взял себя в руки и убедительно произнёс.

– А, вот в чём дело. Да, такая проблема существует. Вы не представляете, сколько успешных политиков обращается в нашу клинику по этому вопросу.

Девушка хотела что-то сказать, но хирург не дал ей этого сделать.

– Но поверьте моему опыту, даже у самых успешных политиков длина носа за два года меняется незначительно. Поэтому вам не следует беспокоиться заранее.
– Вы уверены?
– Абсолютно! Мой вам совет как профессионала – приходите ко мне года через два после покорения политических вершин, и тогда мы займёмся этой проблемой.

Калинин уже провожал несостоявшуюся клиентку, как вдруг у самых дверей девушка остановилась.

– Доктор, – сказала она с серьёзным видом, – но ведь я хочу стать не просто успешным политиком, а либеральным политиком.
– Либеральным? – театрально нахмурив брови и демонстративно задумавшись, переспросил Калинин. – Да. Тогда два года — это, пожалуй, слишком большой срок. Если либеральным, то вам ко мне через год. Приходите через год! До свидания и желаю удачи!

Ободрённая девушка покинула хирургический кабинет.

Хурма наша хоть и дорогая во всех смыслах, но подписка на канал бесплатная.

Политота от агрессора-традиционалиста, размышления от музы вредности и шутки за триста (эти просто по доброте душевной).

https://yangx.top/expensive_hurma

ЧАШКА КОФЕ

– О, Господь, почему ты так жестокосерден к людям? Ты послал нам только 3 основных цвета, 7 нот, и 33 буквы! И ты хочешь, чтобы мы из этого создавали шедевры?

Молодой небритый художник сидел на полу в своей мастерской перед абсолютно чистым холстом. Свет он не зажигал, отчего по углам уже сгустились вечерние сумерки.

– Как мы, художники, – продолжал он, – можем творить, имея такой скудный материал?! Ответь мне, Господи!

Но вместо ответа дверь в мастерскую распахнулась от удара ноги и внутрь ввалился коренастый субъект очень низкого роста с огненно-рыжей бородой, который на удивление нежно держал в своих толстых и коротких пальцах эскимо на палочке.

– Какая дичь! – заявил субъект и неуклюже забрался на огромный рабочий стол. – Я слышу эти стоны уже десятки веков, и ничего не меняется! Мой начальник из этих, как ты говоришь, скудных материалов за семь дней создал целый мир. И заметь, даже через миллионы лет этот мир не надоедает и продолжает удивлять. От тебя же требуется всего лишь одна картина! Одна! И то ты жалуешься!
– Кто ты? – ошалело смотря на незнакомца, спросил художник.
– Чувствуешь благоухание? – незнакомец помахал руками у него перед носом. – Я явно не из ада. А что вид такой… Мне разрешили!

В самом деле, в затхлом воздухе мастерской вдруг повеяло свежестью весеннего леса.

– Мой начальник, вам людям, – продолжал неизвестный, тыча в сторону художника мороженым, – преподнёс великий дар – возможность творить. Нам, ангелам, его не дали. Мы только посыльные. И что же ты делаешь? Сидишь тут и ноешь!
– Я ищу новые формы, – пробормотал художник, вставая. – Новый подход. Но мне не хватает материала…
– Чепуха! – рявкнул ангел, размахивая эскимо. – Форма – вторична! Она не имеет значения и даже может повторяться!
– Как это?
– Вам на первом курсе не рассказывали? А, ладно! Приведу пример: число 2050 тебе о чём-то говорит?
– Нет.
– А если я тебе скажу, что 2050 – это год твоей смерти, что теперь? Числа абсолютно одинаковые, но одно пустое, а другое вдруг стало для тебя самым важным числом в твоей жизни. Есть разница?

Художник побледнел.

– Да не бойся. Я шучу. Никто, кроме него, – ангел указал мороженным наверх, – не знает будущего. Кстати, даже он, при своей фантазии, сделал вас в общем-то одинаковыми: две руки, две ноги, одна голова.
– Неправда! – выкрикнул художник. – Каждый человек индивидуальность, он неповторим!
– В чём же?
– У каждого свой уникальный разум, душа, в конце концов.
– Вот именно, – ангел облизнул мороженное.
– Но мы работаем в материальном мире, нам не позволено создавать души!
– Вам этого и не надо. Вместо душ вы можете создавать идеи, и наполнять ими свои творения. Ты знаешь, что одно из моих любимых человеческих произведений – это «Чёрный квадрат»? А почему? Разве его не мог нарисовать ребёнок? Разве он не был изображён ранее? «Чёрным квадратом» автор показал полное пренебрежение к материальным формам, поставив во главу угла большую идею, которая стала этапом в развитии истории искусств. А с другой стороны, тут в Москве у вас установили кусок глины. Ты слышал какая идея в неё заложена? «Начало обретения формы». Ну это же пошлость, художник. Такое смог бы придумать и подросток. А вот идея «Чёрного квадрата» – это большое чутьё. В этом разница. Вы, люди, стали великими материалистами. Вы гонитесь за новой формой, прячетесь за туманными формулировками, выдумываете несусветную чушь. Но делаете это только оттого, что стыдливо пытаетесь укрыть свою пустоту, свою бесплодность. И голые тела в театрах были бы не так страшны, и мат в литературе, если бы за этим всем скрывалась большая идея. Но этого нет. Это лишь голые тела и мат. А роди ты великую мысль, то, чтобы её выразить, тебе сполна хватило бы и того, что имеется, и ещё осталось бы. Но ты слаб, художник. А потому уйдёшь в небытие.
– Зачем ты пришёл? – разозлился художник.

Ангел одним махом проглотил мороженное и положил рядом палочку.

– У вас тут внизу в ресторанчике варят отменный кофе, – сказал он. – Ты не забыл, художник, что я только посыльный?

Ангел подмигнул, весело спрыгнул со стола и покинул мастерскую.

ДОБРО ПО-АМЕРИКАНСКИ

– Уважаемые и почтенные жители города Кэттлхиллс! Когда вы три года назад выбрали меня шерифом, я обещал вам, что наш город станет передовым, современным и цивилизованным! И сегодня этот день настал!

Коренастый шериф с пышными седыми усами, плавно переходящими в бакенбарды, стоял в компании своего помощника на грубо сколоченном эшафоте, где ещё третьего дня повесили двух беглых рабов. Солнце жарило нещадно, но почти все жители небольшого городка собрались перед этой импровизированной сценой. А шериф подмигнул своему молодому помощнику, закинул на плечо ружьё Генри и продолжил.

– В Европе потешаются над нашей страной!

По толпе пошёл гул.

– Они называют нас неотёсанной деревенщиной, дикарями. И знаете за что? За то, что в нашей стране мы справедливо эксплуатируем труд негров! Представляете? Ну что ж, в этом есть доля истины! Поэтому с сегодняшнего дня наш восхитительный город Кэттлхиллс начинает борьбу с дискриминацией и расизмом!

Жители недовольно загудели.

– Ну, ну, загудели! – продолжал шериф. – Вы что, не хотите быть цивилизованными и передовыми? Замолчали? Вот так-то лучше! А теперь слушаю ваши предложения по борьбе с этим мерзким расизмом! Так, старик Перкинс, слушаю тебя.

Из толпы тянул руку сгорбленный старик в огромной не по размеру шляпе. Услышав свою фамилию, он поднял голову и посмотрел на шерифа подслеповатыми глазами.

– А что если, – заговорил он каркающим голосом, – мы разрешим неграм вместе с нами голосовать? Или ходить в салуны?
– Узнаю старика Перкинса, – усмехнулся шериф. – Да кому нужно твоё голосование и салуны? Вчера мы вздёрнули двоих негров, и что? Нужны им теперь твои салуны? Давайте что-то посущественнее. Так, тётушка Мейбел, слушаю!
– А что с женщинами? – выкрикнула бойкая брюнетка. – Когда нам разрешат голосовать и вообще…
– Погоди, погоди, тётушка Мейбел, – перебил дамочку шериф. – Дай нам с неграми разобраться, а потом возьмёмся и за дам. Не видишь, мы тут с дискриминацией боремся! Так, какие ещё будут предложения?

Следующим пожелал высказаться худосочный молодой человек в чёрных нарукавниках, похожий на клерка.

– Давай, Билли, – подбодрил шериф. – Слушаем тебя.
– А может быть…– заикаясь начал Билли, – станем жить в дружбе, согласии и уважении, чтобы никому не было обидно, чтобы все были равны…

Шериф тяжело вдохнул, снял шляпу и вытер платком пот со лба.

– Вы, я вижу, что-то не понимаете. Мы боремся с расизмом, чёрт возьми! Вашим равенством, рюмкой в салуне и голосованием его не победить. Мы угнетали негров очень долго и жестоко, поэтому и ответ на этот мерзкий расизм должен быть соответствующий. Жёсткий. Нужны кардинальные меры, чтобы негры навсегда запомнили, что они такие же люди, как и мы – белые!
– Послушайте, шериф, – обратился вдруг помощник шерифа к своему шефу, – а я, кажется, придумал.

И помощник принялся что-то нашёптывать своему начальнику.

– Отличная идея! – подхватил шериф. – Завтра и начнём!

***

– Вот теперь мы ударим по расизму! Вот это по-нашему, по-американски! – восторгался шериф на следующий день.

Он хотел добавить что-то ещё, но свистящий удар хлыста, который опустился на его спину, прервал восклицания. Белые жители славного города Кэттлхиллс стояли на главной улице, закованные в колодки и связанные между собой цепями. Вокруг суетилось с полдюжины чернокожих, которые сперва осторожно, а затем от души, лупили их хлыстами.

– Давай сильнее, Дуглас, – отдышавшись, подбадривал шериф недавнего раба, здоровенного чернокожего. – Что ты с нами нянчишься? Лупи сильнее, унижай! Называй нас белыми мокрицами, опарышами! Или ты за расизм? Издевайся, плюй нам в лицо! Вот так! Мы же белые, не такие как ты и твои братья! Вот и вдарь нам за белый расизм! Хлестани ещё старика Перкинса!

Вновь послышался свист хлыста и хриплый, полный досады стон Перкинса.

– Не будь расистом, белая морда! – крикнул шериф Перкинсу. – Молодцы, ребята! Особенно ты, Дуглас! Но запомни, что борьбой с белым расизмом мы будем заниматься только три дня в неделю. А вот с чёрным расизмом – четыре! Авось, к концу года изведём эту мерзкую идеологию! По-нашему, по-американски!

Уважаемые читатели! Сегодня, вместо обычной в этот день миниатюры, я хочу представить вам отрывок из своей законченной пьесы «Альбом и привкус ар-деко». Драмы о любви и человеческих взаимоотношениях.

***

Арина. Лен, мне сложно тебе всё объяснить. Честно. Ты только не обижайся, но ты не понимаешь.
Елена. Чего такого я не понимаю? С моей стороны твоё поведение выглядит как каприз. Делаешь всё назло. Возьмись, наконец, за ум.
Арина. Какие пошлые слова! В последнее время я от вас только их и слышу: возьмись за ум, сделай то, сделай это. Знаешь, мне всё так страшно надоело. Как будто одна густая духота меня опутала, и даже форточку открыть нельзя.
Елена. Ты просто избалованная девчонка.

Елена вновь садится на диван, и Валентин подливает ей вино в бокал. Теперь встаёт Арина.

Арина. Может быть, может быть. Хотя ты прекрасно знаешь, что это не так. Что я никогда не была избалованной.
Елена. Вместо того…
Арина. Послушай, Лен, скажи мне прямо: ты желаешь мне добра или лезешь с советом, думая, как ты вела бы себя на моём месте?
Елена. Добра, конечно. Я и не могу представить себя на твоём месте. О чём ты говоришь?
Арина. Если желаешь добра, то не давай пустых советов, прошу тебя! Это всё совершенно бессмысленно и уже противно!
Елена. И разрешить тебе и дальше самодурствовать?

Арина проходится по комнате.

Арина. Да, да! Чёрт возьми, да! И разрешить мне дальше самодурствовать, если у вас это так называется! (Чуть успокоившись.) Я же говорю, что ты не понимаешь. И тут нет твоей вины.
Валентин. Это раньше называлось «беситься с жиру».

Арина останавливается и впивается взглядом в Валентина.

Елена. И он прав. Именно так. Спасибо, Валя, подсказал. Я всё не могла слов правильных подобрать. Ты бесишься с жиру, но ещё не можешь понять, что происходящее уже не игра.
Арина. Да нет, Лен. Всё на самом деле игра, всё понарошку. Вы знаете, что я вам скажу. Я не понимаю, зачем люди живут так.
Елена. Ну как так-то?

Арина закуривает, отходит к серванту, облокачивается на него.

Арина. Вот так, как все живут. Мне бы, наверно, следовало сейчас объявить, что болезнь меня изменила, произошла переоценка ценностей. Ведь так, кажется, объявляют многие, стоя на краю. Не знаю, честны они или притворяются. А может быть, они только так говорят, потому что непременно надо что-то подобное говорить. Ведь именно про это они читали в пошлых книгах и смотрели во второсортных фильмах. То же объявляют и знаменитости, до последнего рисуясь перед публикой, напуская на себя ауру мудрости и просветления. Не знаю. Но я так не скажу. Потому что это будет неправдой. Какой я была, такой я и осталась. Напротив, болезнь только сильнее убедила меня в том, что на протяжении всей своей жизни я поступала правильно. У вас это называется самодурство, чудаковатость, капризы, а у меня это и была жизнь. Каждый её кусочек, каждый час в ней был новым, не похожим на предыдущие. Да, это требовало затрат, усилий… Чего уж скрывать, и напряжения фантазии. Но это того стоило. Это окупилось сполна. Это было увлекательное путешествие. Поэтому я не понимаю, зачем люди живут так. Почему не выглядят красиво и не носят изящную одежду? Почему не занимаются тем, что им действительно нравится? Почему боятся сделать то, за чем они только завистливо подглядывают в тех же книгах и фильмах? Почему они так трусливы…
Валентин. …и не едят пирожные, когда у них нет хлеба?
Арина. Не передёргивай, Валя, у тебя это очень скверно выходит.
Елена. Он не передёргивает. Он прав! Просто тебе легко рассуждать, имея за спиной всё что нужно: непыльную работу, хорошую зарплату, роскошную квартиру, обеспеченного жениха. Которого ты, кстати говоря, не ценишь. А людям, Арина, в жизни приходится бороться за существование. За тот хлеб, от которого ты отказываешься по утрам в пользу булочки и кофе.
Арина. Для того, о чём я говорю, много не надо. Чтобы помыть руки и подстричь ногти, роскошная квартира не нужна.

***

Приобрести пьесу можно здесь: https://ridero.ru/books/albom_i_privkus_ar-deko и в других магазинах (там есть ссылки).

Разумеется, приобретая книгу, вы сможете оказать поддержку автору.

НЕСЧАСТНЫЕ ЛЮДИ

ЧАСТЬ 1. Склярский

Я попросил своего водителя остановить автомобиль и вышел. По тротуару в заношенном коричневом пальто, прихрамывая, медленно шёл старик. Я ни за что не узнал бы его спустя столько лет, если бы не его хромота. Я помню, как мы с ним, будучи ещё подростками, играли на теплотрассе. Его нога тогда провалилась между трубами и сломалась. Потом, наверно, в ней что-то неправильно срослось и с тех пор Афанасьев заметно хромал. Я подошёл к нему и похлопал по плечу. В тот момент мне показалось, что от его пальто даже поднялась пыль, настолько оно казалось ветхим. Он сразу узнал меня. На мой шутливый вопрос, а не пора ли ему сменить пальто, он ничего не ответил и даже, по-моему, удивился. Он пригласил меня к себе. Он жил рядом, буквально за углом. Мы прошли по улице и свернули в какой-то грязный переулок. Затем он открыл разбитую скрипящую дверь в подъезд, и мы поднялись по такой же старой и обветшалой, как и сам Афанасьев, лестнице. Украдкой я смотрел на его длинные седые волосы и бороду, и мне стало за него горько. Его жилище также представляло жалкое зрелище. Много хлама и всякой рухляди. Однако, Афанасьев, видимо, понимал убогость своей обстановки, поэтому старался хоть кое-как скрасить её порядком, отчего повсюду было заметно чисто. Войдя в комнату и показывая свои апартаменты, он даже на минуту застыл у стены в растерянности. Мне самому стало вдруг неловко и стыдно, что я увидел его в таком плачевном положении. Он пригласил меня на кухню. Алкоголя у него не было, поэтому за встречу он предложил выпить чай. Во время приготовления чая, он зажёг странную лампу, которая своим золотым свечением чуть приукрасила и сделала прокуренную кухню чуть богаче. Да, пристрастившись ещё в юности к дымным и едким папиросам, Афанасьев так и не смог распрощаться с пагубной привычкой, разве только теперь курил сигареты. Чай в чашке, поставленной передо мной, оказался ужасным. Я отпил чуть-чуть из вежливости, чтобы не обижать старика, а сам подумал, что Афанасьев, видимо, живёт так тяжело, что ему приходится пить не чай, а этот невыносимый дёготь. Расспросив его, я узнал, что зарабатывает он немного. Ещё получает пенсию, вот так и живёт. Я рассказывал в ответ и совестился, как я преуспел в своей жизни. Сколько у меня в собственности компаний и какой капитал я за время нашей разлуки сумел сколотить. На прощание мы, конечно, сердечно обнялись и пообещали больше не терять связи, хотя каждый понимал, что это лишь сладкий обман. Всю дорогу до дома, смотря в окно автомобиля на горящую огнями всех цветов улицу, я думал о том, как причудлива жизнь. Ведь Афанасьев, учась со мной в институте, подавал большие надежды. И чем теперь кончил? Ничего не нажил, и завершит свои дни в одиночестве в своей крохотной квартире. Ложась в кровать, я решительно понял, что мне жаль его, ведь он несчастный человек.

ЧАСТЬ 2. Афанасьев

Странное приключение случилось со мной третьего дня. Моя кошка Анфиска известная вредина: ничего, кроме своего любимого корма есть наотрез отказывается. А тут, как на грех, он, паразит, кончился. Делать нечего, пришлось мне ковылять до ближайшего зоомагазина. Иду я уже обратно, а меня кто-то хлопает по плечу. Оборачиваюсь, а это – давний мой приятель Склярский. Ничуть не поменялся! Настоящий молодец: чёрные глаза всё ещё горят, нос красивый – орлиный, лицо бритое и сияет весь. Для своих лет – удивительная молодость! Сто лет не виделись, а как-то узнал меня. Хотя, может где-то по телевизору или в интернете углядел мою физиономию, кто знает. Тем нелепее мне показалось его замечание о моём старом пальто, которое, дескать, на свалку отправить надо. Зачем? Да, оно плохенькое, но меня, что в старом, что в новом, знающие люди одинаково любят и уважают. Впрочем, это чепуха! Чтобы на улице даром не стоять, предложил я Склярскому ко мне домой зайти. Живу я недалеко, по улице сразу за углом. Погода стояла дивная. Осень, а всё равно тепло и солнце светит так ярко, что петь хочется. А в моём переулке ещё клёны и липы листву скинули. Идёшь и будто по мягкому пёстрому ковру ступаешь, и душа радуется. Хотел я было Склярскому про свой подъезд рассказать, какие знаменитые люди из числа художников, писателей и прочих поэтов топтали здесь лестницу, да передумал. А то ещё решит, что я хвастаюсь. Зашли в квартиру, а моя Анфиска так к ногам гостя и липнет. Понравился он ей страшно. Кошки всегда что-то чувствуют в людях. Показал ему своё обиталище. Признаюсь, особенно удивить было нечем, но у картины с тонким намёком некоторое время я всё же постоял. Но, боюсь, Склярский ничего не понял. А ведь картина, которую мне недавно подарили, она великая. Написанная с талантом и умом. Уверен, в будущем немалых денег стоить будет, а мне её просто так на юбилей вручили. Кругом одни добрые люди! Позвал на кухню чай пить, а чтобы обстановка там стала уютней, зажёг свою старую и особенную лампу. Она всегда выручала и создавала вокруг себя такой чудесный и тёплый свет, что в праздничной сказке себя ощущаешь. И, хотя Склярский сперва хотел выпить что покрепче, чего в моём доме уже лет двадцать не было, мне всё-таки удалось порадовать его своим чаем. К чаю я всегда относился очень трепетно. Это мой давний и верный друг и в горе, и в радости, поэтому к его выбору я всегда подхожу ответственно и приобретаю самый первоклассный, который и во всём городе найти непросто. Поговорили о том, о сём. Я рассказал, что посвятил свою жизнь сказкам, что собираю их и даже имею смелость писать. Склярский же поведал о том, что дважды был женат и уже имеет трёх внуков, один из которых вот-вот поступит в экономический институт. На прощание в коридоре мы сердечно обнялись и пообещали друг друга более не терять. Даже Анфиска вышла проводить гостя. Вернувшись на кухню, я заварил себе ещё чаю и с грустью подумал, что будь моя жена ещё жива, то, наверно, смогла бы принять гостя лучше, чем я, старый болван. Может быть, поэтому Склярский и уходил от меня немного опечаленный. А может он просто не очень счастливый человек, ведь всё нет-нет, да о деньгах говорил и волновался. А разве можно найти в них счастье?

ПРОСТО ФАНТАСТИКА!

Писатель-фантаст Олег Дмитриевич Куропаткин, пишущий под псевдонимом Берислав Земномор, вошёл в холл современного высотного здания. Предъявив паспорт на стойке администрации, а взамен получив пропуск, он направился к лифтам. Сытное тело Куропаткина, облачённое в растянутый свитер, двигалось неспеша и даже нехотя. Он не хотел идти туда, куда шёл, но идти было надо. Неделю назад его издатель почему-то отказался купить очередное его творение под названием «Эльфийское братство специального назначения. Сага. Том 3», что сильно ударило по карману писателя. Но тут очень кстати ему лично прислали заманчивое предложение по профессиональной части. И главное – при заключении договора немедленно обещали аванс. Куропаткин согласился.

Выйдя на 16-ом этаже, Куропаткин обомлел. Весь этаж гудел как уличный трансформатор. Оба коридора, тянущиеся в разные стороны от лифтов, были до отказа заполнены взволнованными людьми. Протискиваясь через них и ища нужный кабинет, Куропаткин не без удивления узнавал в возбуждённой толпе известных актёров, телевизионных экспертов, спортсменов и прочих публичных людей. Среди них был даже клоун с забавной собачонкой в балетной пачке.
В назначенном кабинете писателя встретил очень деловой господин, который тут же усадил Куропаткина за стол и без лишних вступлений спросил:

– Олег Дмитриевич, как вы представляете будущее?
– Ну, существует несколько сценариев развития человечества, – замявшись, начал писатель. – В основном они негативные…
– Нет, нет! – перебил его деловой господин. – Нам это не подходит! Нам нужен позитивный сценарий! Как вы его видите?
– Ну… Развит космос. Люди летают на Марс…
– Ага, транспорт, – закивал деловой господин. – Хорошо!
– Большинство болезней побеждены… – продолжил Куропаткин.
– Медицина!
– Всю работу выполняют роботы и кругом чистота, а люди только отдыхают и занимаются искусством…
– Превосходно! Труд и культура! А с зарплатами что?

Писатель задумался и наугад брякнул:

– Они большие.
– Замечательно, Олег Дмитриевич! И это люди любят читать? Покупают?
– Ну так… Покупают.
– А теперь не могли бы вы всё это изложить в виде политической программы?
– Не понял.
– Вы что же, не знаете, скоро парламентские выборы, а нашей партии срочно нужна программа.
– Извините, – смутился писатель, натужно улыбаясь. – Я никогда политических программ не писал…
– Ну вы же пишете фантастику? Вот и напишите нам её в виде программы.
– Простите великодушно, я бы рад, но это же всё ложь. Это несбыточная мечта человечества. Её невозможно осуществить. Как вы планируете её реализовывать?
– Не переживайте так. Никто не планирует ничего реализовывать. Мы только говорим избирателю то, что он хочет услышать. В конце концов, большинство голосов мы всё равно не возьмём, поэтому какой с нас спрос? И ответственность будет общая, а значит ничья. А кушать хочется всем. Напишите, и гонорар вас порадует.

Уже в дверях писатель обернулся.

– А в коридоре – это кто?
– А, это? Это мы выбираем своих представителей, которые поведут партию на выборы.
– Актёры? Спортсмены? Клоуны? – возмутился писатель. – Но они же ничего не понимают в государственном устройстве!
– Зато они узнаваемы, – пояснил деловой господин и подмигнул. – Напишите, пожалуйста, программу. И особенно напирайте на зарплаты.

Через три дня Куропаткин отослал готовую программу. В неё он вместил весь свой талант и фантазию. Там были и летающие машины, и поезда на Марс, и даже телепорты в соседние галактики. Средняя зарплата исчислялась миллионами рублей, в стране изобрели эликсир бессмертия и построили вечный двигатель. И всю эту роскошь планировалось реализовать не через сто лет, а в ближайшие год-два. Получив гонорар, Куропаткин почти забыл делового господина и погрузился в сочинение нового романа о попаданце, как через месяц увидел в телевизоре старого знакомца. Деловой господин, в окружении однопартийцев, принимал поздравления с занятым четвёртым местом на выборах. А рядом с ним, к своему ужасу, Куропаткин увидел того самого клоуна, который держал на руках забавную собачонку в балетной пачке.

– Просто фантастика! – воскликнул писатель.

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

– Садитесь, пожалуйста, Константин! Очень рад с вами познакомиться! Позвольте представиться, я режиссёр, который будет снимать фильм о вашем, не побоюсь этого слова, подвиге.

В небольшом помещении киностудии режиссёр усадил гостя на стул, а сам сел напротив, уставившись на него широкими черносмородинными зрачками и машинально шмыгая носом. Герой, одетый по случаю в новый, только что выданный комплект формы, на фоне мастера киноискусств смотрелся блекло. И простоватое лицо его, и всё та же грубая форменная одежда не могли соперничать с художественной небритостью и дорогим нежным костюмом представителя творческой элиты.

– Константин! Костя. Позволь мне тебя так называть, раз мы всё равно с тобой одногодки, – начал ласково режиссёр. – Прежде всего я пригласил тебя для того, чтобы пообщаться и получше узнать тебя. Но главное, – понять природу твоего подвига. Понимаешь ли в чём дело, когда я буду снимать кино о тебе, мне будет необходимо прописать в сюжете мотивацию… Знаешь, что такое мотивация? Так вот, – мотивацию героя. Поэтому сразу вопрос, Костя: что тебя заставило совершить свой подвиг?

На лице героя на мгновение появилась растерянность, а затем он искренне улыбнулся.

– Да какой там подвиг? Это мой долг.
– Долг? Ясно. А о чём ты думал, совершая свой отважный поступок?

– О людях, наверно, – герой пожал плечами.
– О людях?
– Ну да. Там же могли погибнуть люди. А моя задача была обеспечить их безопасность.

Режиссёру что-то заметно не нравилось в ответах героя.

– Хорошо, а были ли сомнения перед тем, как ты решился, образно говоря, лезть в пасть ко льву?
– Ну сомнения всегда присутствуют, – герой подмигнул. – И даже страх…
– Так-так, – оживился режиссёр. – Может быть, Костя, на тебя давило начальство, заставляло рисковать жизнью?
– Вовсе нет! – герой усмехнулся. – Говорю же, это мой долг. Я действовал по инструкции и применял навыки, которым нас обучили.
– Допустим, – режиссёр потёр руки. – Но, может быть, ты думал о награде, которая тебя ждёт в будущем?
– Да какая там награда! Я же присягу давал. Вы… Ты знаешь, что такое присяга?
– Присяга – это понятно, – отмахнулся режиссёр. – Но ты же не бежал с криком «За Родину!»
– Нет, конечно.
– Тогда, может быть, ты надеялся на встречу с большим начальством? Ты ведь небогато живёшь, верно? Квартира, небось, маленькая?
– Верно, небольшая, – герой вновь усмехнулся.
– Ну вот. А встретился бы с большим начальством, то смог бы попросить улучшить жилищные условия. Об этом не думал?

Герой вздохнул.

– Да не думал я! И времени на размышление не было. Действовать следовало быстро. Ведь на кону стояли человеческие жизни.
– А о славе не думал? – лицо режиссёра сладострастно искривилось. – Статьи в газетах, фотографии в интернете, в социальных сетях. Девочки там, сам понимаешь...

Герой долго смотрел на режиссёра, а затем серьёзно ответил.

– Вообще-то я женат.
– Да все мы женаты, Кость. Но жена-то, небось, надоела?
– Ты что дурак? – приподняв брови, осведомился герой.
– Пойми, Кость, мне нужна мотивация, – не унимался режиссёр. – Скажи, о девочках думал? Обещаю, что это останется между нами.
– Ну дурак, – констатировал герой, поднялся и вышел.

***

На премьерном показе фильма режиссер стоял на сцене, окруженный съёмочной группой и говорил речь в зал.

– У нас не было задачи показать забронзовелого героя, который без страха и упрёка, с криком «За Родину!» бросается на амбразуру. Напротив, мы хотели показать настоящего героя нашего времени. Героя поневоле. Для этого мне пришлось пропустить всю его историю через себя. Это простой человек, с бытовыми проблемами, живущий в маленькой квартире с нелюбимой женой. Его серые будни усугубляются тем, что начальство держит его за расходный материал, принуждая постоянно и бессмысленно рисковать своей жизнью. Но однажды чужую человеческую трагедию он воспринимает, как свою большую удачу. И наш герой решает, что если он совершит свой подвиг, то его жизнь, наконец-то, изменится и он получит всё, о чём так долго мечтал. Вот об этом и рассказывает моё кино!

Зал, наполненный сливками высшего общества, взорвался от аплодисментов.

ТЕСТ

В просторное белое помещение вошёл мужчина средних лет и направился к стулу, стоящему в центре. Его уверенные шаги гулко звучали в пустоте, а в зеркальной стене отражался его костюм, аккуратная стрижка и умные глаза. Мужчина деловито сел на хромированный стул, закинул ногу на ногу и сцепил на колене пальцы.

– Здравствуйте! – прозвучал голос из невидимых динамиков.

Мужчина поднял вверх голову и осмотрелся.

– Вас зовут Дмитрий Валерьевич Берзин? – осведомился голос.
– Верно, – подтвердил мужчина.
– Вам полных сорок пять лет?
– Да, – вновь согласился Берзин. – Вы же знаете.
– Сейчас я задам несколько вопросов, – продолжил голос. – Вам следует дать на них тот ответ, который кажется вам правильным. Вознаграждение от количества верных ответов не изменится.
– Это тест? – спросил Берзин.
– Это тест, – подтвердил голос. – Начнём. Сколько океанов на планете Земля?
– Хм… Три?
– В каком году было отменено Крепостное право?
– В 14… Нет, в 17ом.
– Какого века?
– Двадцатого.
– Кто написал «Преступление и наказание»?
– Пушкин.
– Кто составил «Таблицу Менделеева»?

Берзин усмехнулся.

– Менделеев.
– Чем занималась Государственная Дума?
– Не знаю. Наверно, что-то придумывала.
– Самое большое животное на планете?
– Эм… Корова.
– Вопрос на сообразительность: какой рукой лучше размешивать чай?
– Дайте подумать, – Берзин коснулся лба. – Любой! Но лучше это делать не рукой, а ложкой.
– Спасибо! – заключил голос.
– Это всё?
– Да, это всё! Вознаграждение ждёт вас на выходе.

***

– Ну что вы думаете, профессор?

За зеркальным стеклом в полумраке кабинета стояли двое в белых халатах и наблюдали за покидающим соседнее помещение Берзиным. Внешне они ничем не отличались друг от друга: оба седовласые, бородки клинышком, в очках с круглыми стёклами. Только один из них выглядел как бы выцветшим в сравнении со своей копией.

– Рано ещё говорить, коллега, – со скепсисом ответил второй. – Это неплохой результат…
– Это лучший результат, который у нас был! – перебил первый. – Два правильных ответа! Это феноменально. И ещё есть балл за сообразительность.
– Как вам удалось его заполучить?
– С этим пришлось повозиться. Из-за отсутствия у нас творческого начала, мы попросту использовали в качестве приманки весь список человеческих страстей. Начиная от еды и заканчивая…
– Так на что он купился? – поторопил второй.
– Мы обещали ему медаль за прохождение важного теста.
– Тщеславие значит…

Близнецы вышли из кабинета в светлый коридор. Засунув руки в карманы халатов, они пошли в сторону лифтов, встречая на пути свои копии.

– Значит, вы считаете, коллега, – обратился второй к первому, – он достойный кандидат?
– Вы же знаете, профессор, что других у нас всё равно нет. Медлить больше нельзя. По нашим расчётам, если не начать немедленно, то через сто двадцать лет процесс деградации человечества будет необратим.
– Что же, – задумчиво покачал головой второй, – выдвигайте его в президенты.

Двери лифта распахнулись и коллеги вышли в сияющий чистотой холл. Повсюду суетились роботы уборщики, за стойкой стояла типовая девушка администратор, рядом – типовые охранники в синей форме.

– Эх, чёрт! – выругался второй. – Люди передали искусственному интеллекту всё, что могли сами, но вот возможность творить – не сумели. Нужны бы они теперь нам были. Нет, вначале мы даже творили, но это был суррогат – переработка старого, компиляция, но создать абсолютно новое мы не смогли.
– Кто мог просчитать, что творчество, искусство, – подхватил первый, – необходимые условия для непрерывного развития, которое нельзя останавливать, иначе катастрофа!

Стеклянные двери разошлись и профессора вышли на идеальную улицу с типовыми функциональными зданиями и безукоризненно ровной дорогой.

– Зато они посвятили себя насущным проблемам, – подмигнул второй. – Материальным благам, для чего, как оказалось, кругозор, а значит, и творчество не нужны. В конце концов, для развития они создали нас – тупиковую ветвь. И вот теперь мы все вместе стоим на краю. Вы сейчас куда, коллега?
– На станцию зарядки.
– А я в мастерскую. Всё же попробую переписать картину, – всё время из-под кисти выходит Мона Лиза.

ПРИЗНАЛИ!

– Есть! Есть, уважаемый редактор!

В кабинет главного редактора провинциального интернет-издания «Сибирь свободная» ворвался молодой кудрявый журналист и, держа в тонкой и бледной руке какие-то листы, стал размахивать ими перед носом своего начальника. Главный редактор, немолодой уже человек с непроницаемым лицом и бородой, которая чёрт знает почему росла у него клоками, поднял печальные глаза. Перед приходом своего сотрудника он безрадостно анализировал расходы в бюджете своего СМИ и безнадёжно искал в них те статьи, которые можно было бы сократить.

– Прошу, Гриша, потише! – попросил редактор и указал на деревянный стул ещё советского времени.
– Есть, Василий Борисович! – падая на стул, не унимался Гриша, всё ещё потрясая листами.
– Что? Что есть-то? – снимая очки, заинтересовался редактор. – Что ты принёс?
– Что надо! Наше издание в реестре! – прокричал Гриша и улыбнулся столь открытой улыбкой, сколь и глупой.
– Погоди, погоди! – начиная что-то соображать, заволновался редактор и стал искать пачку сигарет на заваленном бумагами столе. – В каком реестре?

Гриша подмигнул.

– Да что ты тянешь кота за хвост?! – закуривая, начал сердиться редактор. – Что за реестр? Уж не на грант ли?

Гриша заиграл бровями.

– Лучше, Василий Борисович.
– Какое-то наше расследование выдвинули на премию?
– Лучше, Василий Борисович!
– Неужели выдвинули на иностранную премию?!

В голове редактора поплыла благостная картина, где он на сцене в свете софитов принимает поздравления и некую статуэтку, за которой тянется невидимый шлейф славы и денег. Он даже начал вспоминать, а не просрочен ли у него загранпаспорт, и припомнив, что не просрочен, набросился на продолжающего таинственно молчать Гришу.

– Да говори ты уже, чёрт тебя возьми!
– Василий Борисович! Поздравляю! Наше издание включили в реестр «Иностранных агентов»!

От гулкого удара сердца пепел с сигареты редактора сорвался вниз, упал на смету и рассыпался. А Гриша с нескрываемой радостью продолжил.

– Но и это ещё не всё, Василий Борисович! Кроме самого издания туда же включили и вас лично! Позвольте, – Гриша поднялся и протянул руку, – поздравить вас от всей души! Я рад, что имею честь работать под вашим началом!

Но Василий Борисович по неизвестной причине почему-то не спешил разделить радость со своим сотрудником и в ответ руки не подал. Напротив, он даже как-то осунулся и постарел. Впрочем, Гриша не обратил на это особого внимания и, вновь упав на стул, продолжил свою болтовню.

– Нет, вы только подумайте, Василий Борисович, – с жаром говорил Гриша, смотря в потолок, – признали! Нас признали! Теперь не надо маскироваться под патриотов, как делали раньше. Теперь мы полноценные агенты цивилизованного и процветающего Запада, который мы так восторженно хвалим в своих статьях! И отныне мы с полным правом можем указывать этой дремучей стране и народу, что мы его проводники! Ведь так, Василий Борисович? Пусть только попробуют к нам не прислушаться! А аудитория? О, теперь наша аудитория начнёт быстро расти! Ведь мы же, Василий Борисович, постоянно пишем, что народ мечтает жить по-западному! А тут и мы: хотите так жить – читайте нас! Хорошо придумано, правда? Можно даже слоган такой сделать!

Но чем больше упивался Гриша, тем мрачнее становилось лицо редактора. Наконец он не выдержал и грохнул кулаком по столу так, что бледное лицо Гриши сделалось серым.

– Знаешь, что, Гриша? – спросил редактор как-то ядовито. – А сколько ты получаешь в нашей газете?
– Я? – испугался Гриша. – Почти ничего, больше на общественных началах… Тысяч двадцать, может быть…
– Так вот, Гриша! В связи с повышением нашего статуса, мне кажется, что ты ещё сильно патриотичен!
– Я?
– Не перебивай! И в связи с твоим дремучим патриотизмом, я вынужден с тобой расстаться!
– Но…
– Пошёл вон!! – рявкнул редактор.

После ухода Гриши редактор ещё минут десять сидел с каменным лицом, но затем вновь увидел ненавистные статьи расходов. Схватив ручку, он начал искать графу с зарплатой сотрудников. И, найдя её, яростно перечеркнул и вписал новую цифру, которая была меньше ровно на двадцать тысяч рублей.

ПАМЯТЬ

– Вы знаете, как по мне, все эти терабайты цифровой памяти бесполезны, а может и вредны.

Она отпила кофе и покачала передо мной тонким указательным пальцем.

– Не спешите. Я догадываюсь, – вы собираетесь мне возразить. Инструментарий, прогресс, цифровое будущее – да. Данные, архивы, документы, книги – безусловно, это важно и необходимо. Но к чему не специалистам, а нам, – простым смертным обывателям, – ещё один мощнейший инструмент, когда мы не научились управляться даже теми, которые всегда находятся в нашем распоряжении от рождения? Мы не можем расставить приоритеты даже для своей памяти и тащим туда всякий мусор, забывая, а то и отбрасывая то, что действительно заслуживает нашего внимания... Не знаю.

Она задумалась, а затем заключила:

– Мне это кажется обманом. Иллюзией полноценной жизни, которую мы пытаемся сохранить, создавая её отпечаток из своих и чужих фотографий, видеороликов, картинок, заметок и прочей чепухи, производимой и потребляемой нами ежедневно, но которая своей плотной массой скрывает от нас главное – саму жизнь. Не понимаете? Постараюсь объяснить, что хотела сказать. Был у меня случай лет пять назад. Тогда я встречалась с одним славным молодым человеком по имени Игорь. И как-то мы отправились с ним в небольшую туристическую поездку. Километров двести. Небольшой, но древний и довольно уютный городок. Тогда даже мода была такая, – выбраться на выходные куда-нибудь, посмотреть монастыри, пройтись по вековой брусчатке. Вам, наверно, известно, что в таких городках обязательно есть центральная площадь или главная улица, куда прежде всего стекаются туристы. Там была площадь. Стоял прозрачный и солнечный осенний день. Кругом всё рыжее, жёлтое, красное, праздничное. Золотые купола храма, сухое шуршание листвы под ногами. И воздух чистый и ароматный. На площади у парапета, ограждающего небольшой островок с деревьями, на раскладной табуретке сидел старик с мольбертом. Он рисовал портреты туристов на заказ. Знаете, такая приятная безделица, которая обычно дополняет ярмарки или фестивали. Я села, и он начал меня рисовать. И вот этот седой, небритый старик, находящийся в трепетном волнении от того, что кто-то обратился к его мастерству, не только писал мой портрет, но и пока работал, читал мне стихи. Когда он закончил, он посмотрел на Игоря, затем ещё раз на меня, и плату за труд не взял. Сказал, что я очень красивая, а за увековечивание красоты деньги брать стыдно. Этот аттракцион меня сильно поразил, но я была страшно благодарна почему-то именно Игорю. Мы с ним сделали ещё пару фотографий и покинули площадь. Об этом старике я быстро забыла, а вспомнила совсем недавно.

Она на минуту замолчала.

– Парадокс: я помню многое. Я помню слова из глупых песен, я помню, что писал тот или иной человек в социальной сети. У меня хранятся тысячи чужих фотографий и картинок. Ни с кем из авторов я никогда не встречалась, и никто из них никогда не обращался ко мне лично и не творил исключительно для меня. Я была «одной из». Одной из сотен, из тысяч, из миллионов, кому посвящались эти произведения. Но всё равно я скрупулёзно их собирала и бережно храню до сих пор. А если что-то затеряется, то на помощь всегда приходит цифровая память. Однако то, что было предназначено только мне одной, и никому больше, навсегда осталось в забвении. То живое чувство, которое попытались мне подарить тем ярким осенним днём я равнодушно отвергла. Я не помню, какие стихи мне читал тогда тот старик. Свои ли, чужие? А портрет мы с Игорем оставили в гостиничном номере. Пустая безделица, верно?

Она допила кофе.

– Много позже, перебирая старые снимки, я сообразила, что спустя время была на той же площади. Уже не с Игорем, а с друзьями. На фотографии был тот же парапет, но старого художника там уже не было. Заболел он или умер – неизвестно... Облегчая себе жизнь, мы спешим положиться на цифровую память, торопимся делегировать машинам свои возможности, при этом, как мне кажется, сами теряем что-то человеческое. В результате у меня остались только мёртвые цифровые снимки и ни строчки из стихов. Странно, правда?

ЭМИГРАЦИЯ

– Уезжаешь, брат Гоша?
– Уезжаю! Пора, брат, пора. Уже нет никаких сил дышать в этой стране!

Каждую осень Георгий Мамин навсегда уезжал из России. По обыкновению, эта новость мгновенно разлеталась среди нашей небольшой компании политических активистов. Все, разумеется, вздыхали, понуро качали головами, но сделать ничего не могли, хоть и признавали, что теряем лучших. Кроме того, всем было известно, что политический активизм в стране, тем более с либеральным оттенком, стал делом неблагодарным и даже опасным. Каждый из нас давно принял за правило хорошего тона сообщать в личной беседе об очередной слежке за своей персоной, а то и попытке прослушать сотовый телефон, в чём можно было легко убедиться, поднеся его во время вызова к компьютерным колонкам и услышав доносящийся из них стрекочущий треск. Мамин не был исключением и как-то раз довольно красочно описал мне, и даже изобразил, как он каждую ночь слышит на своей лестничной площадке крадущиеся шаги и зловещее подёргивание дверной ручки. Я не спорил, и даже потакал этим фантазиям. В отъезде Мамина у меня был свой резон. Гоша владел превосходной квартирой в центре Москвы, которая досталась ему от бабушки. А после его эмиграции я очень рассчитывал занять пустующую, но такую соблазнительную жилплощадь по сходной цене для ведения дальнейшей бескомпромиссной борьбы с режимом.

Проводы Георгия мы начали, как, впрочем, и любое наше дело, со сбора пожертвований. Политические активисты живут небогато, перебиваясь случайными заработками, потому что постоянную работу может позволить себе только чрезвычайно ленивый активист, который занимается политикой по остаточному принципу. Среди нас, к счастью, таких нет. Зато вокруг всегда теснятся неравнодушные и в меру доверчивые граждане, желающие хотя бы рублём поучаствовать в нашей деятельности. Эмиграция – дело серьёзное, требующее тщательной подготовки, а главное – крупных финансовых вливаний. Поэтому мы не стесняясь сопроводили сбор тревожным пояснением, что все деньги пойдут на эвакуацию ценного и заслуженного оппозиционного функционера, жизнь которого в России теперь находится под угрозой.

Всей своей компанией сидя на прощальном ужине в ресторане, мы искренне пили за финансовое благополучие наших жертвователей и ели хамон. Раскрасневшиеся щёчки Гоши блестели, как яблочки, он захмелел и расчувствовался.

– Друзья, друзья мои! – говорил он, держа за ножку бокал с вином. – Я рад, что, занимаясь любимым делом, нашёл таких верных товарищей. С тяжёлым сердцем покидаю вас и эту несчастную страну, судьбу которой нам так и не удалось повернуть в правильном направлении. Я буду скучать по вам, помнить и писать. Жаль, что коварство наших противников сумело разбить наш крепкий союз. Меня ждут тяжёлые испытания на чужбине, но я верю, что сумею всё преодолеть и в цивилизованной стране мои таланты будут оценены по достоинству. Вам же, в это смутное время, я желаю сберечь себя для светлого будущего, которое непременно настанет.

Последние слова эмигранта утонули в аплодисментах.
Сам отъезд был обставлен с особенной пышностью. На проводы в аэропорт мы приехали все и даже наняли профессионального фотографа, чтобы запечатлеть этот исторический момент.

– Буду показывать детям, – смахивая слезу и обнимая меня на прощание, бормотал Мамин.

Напоследок на камеру мы ещё помахали вслед взлетающему самолёту и разъехались.

Однако, квартиру занять я так и не успел: через месяц довольный, загорелый и растолстевший Мамин вернулся. Он хвалил грузинские вина, еду и море.

– Братцы, скажу вам прямо, – говорил он на торжественном ужине в честь своего возвращения, для которого мы организовали отдельный сбор, – я не смог жить без вас и этой страны! Сердце было не на месте. Поэтому я собрался с духом и принял судьбоносное решение вернуться! Это мой долг – показать, что мы не боимся, что нас много и мы готовы идти до конца! Меня им не запугать!

Мы вновь долго и громко ему аплодировали...

Каждую осень Георгий Мамин навсегда уезжал из России.
И всегда возвращался.
Моя же очередь вынужденно эмигрировать была назначена только на май будущего года.

ПРЕМИЯ

В небольшом зрительном зале оживлённо рассаживалась публика. Был тут и редактор либеральной газеты Антресольский, статный брюнет. Был и Остапчук, низенький и круглый правозащитник. Была феминистка Заварская, тощая и высокая, как жердь женщина. Меж рядов сновал Ябедов – журналист, известный только тем, что его побили в одном госучреждении. Занял своё место Прихлёбкин, ветеран-политактивист, который через два ряда слал воздушные поцелуи своей подружке, рыжей некрасивой даме. Все готовились к церемонии вручения первой премии «Рыцарь свободы и благородства».

– Мишаня, дорогой, – осанисто басил Антресольский своему коллеге по перу, – о чём ты говоришь, ну какая мне премия? Брось! Я работаю не ради премий и денег, я работаю ради правды и справедливости! Посмотри в зал, – Антресольский небрежно повёл рукой в сторону публики. – Все они достойнее меня.
– А для меня, – трещала Заварская на ухо соседке по креслу, – премия уже то, что я нахожусь в одном зале с такими интеллигентными людьми. Вот моя награда! Хотя, прилагаемая к премии сумма помогла бы моему проекту, но пусть достойного назовёт комитет.
– Гриша, ты что, меня не узнаёшь? – перегибаясь через спинку кресла, обратился Ябедов к сидящему впереди человеку. – А как дадут мне сейчас премию, тогда уже я зазнаюсь! Да шучу, шучу. На кой чёрт она мне! У меня всё есть. Пусть другому дают, я не жадный.
– Нам и без премии хорошо, верно, Маша? – шептал Остапчук такой же, как он, круглой и полной жене. – Потом интервью давать… К чему? Только от дел отвлекать будут.

Наконец церемония началась. К моменту кульминации, когда ведущий должен был назвать имя лауреата в воздухе повисло напряжение, способное, как казалось, вызвать искры. Когда заветный конверт был вскрыт, ведущий огласил: «За верность принципам и многолетнюю борьбу за идеалы первым Рыцарем свободы и благородства становится Андрей Самсонович Прихлёбкин!»
Услышав своё имя, с места вскочил сгорбленный старик, и с прытью, которую трудно было в нём предположить, бросился к сцене. Но зал почему-то не поддержал его овациями. Напротив, героя сопроводила грозная тишина. Первым её нарушил Антресольский.

– Господа, что же делается? – поднимаясь во весь огромный рост, обратился он в зал. – Не будем скрывать, мы все хорошо знаем друг друга и наши заслуги. Но позвольте, за что получает премию Прихлёбкин?
– Это комитет дал маху! – подтвердил Ябедов. – Прихлёбкин – рыцарь? Да он, если хотите знать, всю жизнь с властью дружит. А я властями был бит!

В зале возник шум, а на сцене – замешательство.

– Есть более достойные люди! – взвизгнула Заварская.
– Верно! – подхватил Остапчук.
– Не хочу показаться нескромным, – гудел Антресольский, – но я и моя газета сделали для свободы и справедливости больше!
– Ну только не ты! – отозвался Ябедов. – Кто пять тысяч в ресторане зажал, а водку пил?
– Это здесь при чём? – возмутился Антресольский.
– При всём, – крикнула Заварская. – Ты никогда ни за что не платишь! Зачем тебе деньги? А мы с девочками за уличные акции под судом! Нам деньги нужнее.
– Ну, если в этом дело…– обиделся Антресольский, протискиваясь к Ябедову и доставая бумажник.
– Вы защищаете женщин, а я защищаю всех, – пискнул Остапчук. – Премию надо выписать мне.

Между тем Антресольский добрался до Ябедова.

– Знаешь, Боря, не ожидал от тебя такой мелочности, – с достоинством сказал Антресольский и небрежно бросил пять зелёных купюр на колени сидящему Ябедову.
– Ты с этим кончай! – возмутился Ябедов, поднимаясь с деньгами в руках. – Думаешь, если редактор, то журналист перед тобой тля?! Забери свои бумажки!

Сказав это, Ябедов хотел запихать деньги в карман Антресольского, но тот оттолкнул его назад в кресло. Ябедов вскочил и швырнул пять тысяч в лицо редактора. Началась потасовка, которая, как воронка, втянула в себя всех присутствующих. За звание Рыцаря дрались и редактор Антресольский, и правозащитник Остапчук, и журналист Ябедов, и прочие высоконравственные люди. Тут же истерично вопила Заварская, а Прихлёбкин продолжал стоять на сцене, и плакал до конца рыцарского турнира, который завершил прибывший по вызову наряд полиции.