ПРОДУКТ

Сочинитель с минуту потоптался перед дверью с табличкой «Продуктовый отдел». Ещё немного – и он собрался уйти, но надежда, что его долгая и напряжённая работа будет востребована, оказалась сильнее. Набравшись храбрости, он решительно распахнул дверь и вошёл в кабинет.

– Рад вас видеть! – услышал он торжественный голос из-за огромного стола, заваленного отчётами и финансовыми документами.
– Вы меня знаете?
– Не вас, так другого! – начальник Продуктового отдела, господин с двумя подбородками, поднялся навстречу гостю. – Будто я вас сочинителей не знаю? Глазки с надеждой, спина сгорбленная, пугливы и о деньгах не думаете. Поэтому и костюмчик на вас скверный.

Сочинитель осмотрел свой костюм и пришёл к выводу, что он и правда сидит на нём нелепо.

– Вы что-нибудь принесли? – подмигнул продуктовый начальник, в желании выглядеть демократичным, не носивший галстук.
– Тут это… Вот… – Сочинитель начал лихорадочно рыться в карманах. Он уже собрался что-то достать, как хозяин кабинета схватил его за руку.
– Не спешите! – садясь за стол, проникновенно успокоил он. – Вы, надеюсь, знаете, что нам и нашей стране сейчас нужно?

Сочинитель неуверенно кивнул.

– В это переломное время общество нуждается в качественном продукте! – продолжал хозяин кабинета. – Особенно в новых идеях и патриотизме. Надеюсь, вы это принесли?

По лицу Сочинителя расползлась довольная улыбка и он вновь полез в карман.

– Подождите! – гостя опять остановили. – Сперва ознакомьтесь с нашими продуктами.

Начальник достал из стола три желтоватых, похожих на кирпичи, склизких и пахнущих кислятиной брикета.

– Вот, взгляните, это наши лучшие продукты! – с гордостью сообщил начальник отдела. – Вот продукт нашего величайшего режиссёра Никанора Фёдоровича Зазнанского.
– Это кино? – брезгливо рассматривая брекет, спросил Сочинитель.
– Нет-нет! Мы здесь всё называем продуктами. И величайший режиссёр Зазнанский при нашей поддержке…
– Если он величайший, зачем всё время об этом говорить?
– А иначе никто не узнает, насколько он велик.
– Но ведь Чехова, при всём уважении, никому в голову не придёт назвать величайшим.
– Молодой человек, – растопырив руки, снисходительно усмехнулся начальник, – Чеховых у нас куры не клюют, а вот людей, которые могут сделать качественный продукт – единицы. Для справки, этот продукт употребили сотни тысяч зрителей. А то, что вы принесли, может рассчитывать на такие же цифры?
– Цифры?
– Ну, числа. Надо же нам в чём-то замерять успехи? Вы разве расчёты не подготовили?
– Я принёс…
– Нет, пождите! – уже сурово сказал хозяин кабинета. – А на какую целевую аудиторию рассчитан ваш продукт?
– У меня не продукт…
– Ну, контент. Какая разница? А ваши придуманные герои соответствуют запросам людей? Вот этот продукт, – начальник продуктового указал на второй более сальный брикет. – Здесь всё создано согласно социологическим опросам: какой должен быть герой, где должны происходить действия. Добавили немного ностальгии о 90х, немного об СССР, чуток сказок и смело переписали устаревшие книги.
– Это литература?
– Это – продукт! К слову, он взял семь премий в этом году. А у вашего Чехова сколько было премий?
– Не знаю…
– То-то и оно, господин Сочинитель. Конечно, с чего тогда Чехова называть величайшим? А у вас сколько премий?
– Ни одной.
– Скверное дело. И это при всём многообразии сегодняшних премий? Сырой у вас продукт, вот что я скажу. Сырой!

Хозяин продуктового кабинета достал толстенную папку и передал Сочинителю.

– Заполните анкету о вашем герое, проставьте галочки. Позже мы проведём опрос, чтобы понять, подходит ли он народу. А уж потом я покажу ваши сочинительства Совету продюсеров, чтобы они вас исправили и сделали ваш продукт удобоваримым.

Но Сочинитель не взял папку. Вместо этого он достал из кармана коробок спичек и, зажегши одну, подвёл её к носу начальника Продуктового отдела.

– Ну, вы хотя бы взгляните, что я принёс! – с вызовом крикнул Сочинитель.
– Дорогой, не до этого сейчас! Заполните анкеты. А нам деньги распределять надо, продукты создавать! Культуру поднимать! А горение у нас, между прочим, запрещено!

И задул огонёк.

ЭКСПЕРИМЕНТ

В белом помещении без окон доктор Руднев ждал уже больше часа. Он обмерил комнату шагами сперва по периметру, затем вдоль, поперёк, после чего снова присел на белую скамью, нетерпеливо притопывая ногами. Наконец, в двери появился мужчина с тяжёлой челюстью и в дорогом американском костюме.

– Простите, доктор, что заставил вас ждать, – веско и убедительно сказал он. – Последние штрихи перед экспериментом. Меня зовут Прайс. Я владелец этой лаборатории. Следуйте за мной.

Они долго шли по белым коридорам, освещённым безжизненным светом диодных ламп.

– Вы заявляли, что ваш институт разработал вакцину, обладающую способностью уничтожать вирусы класса RC, верно? – безразлично продолжал Прайс.
– Совершенно точно, – подтвердил Руднев.
– Тем самым, вы ставите под сомнение наши многомиллиардные затраты на разработку вирусов подобного класса.
– К сожалению, мистер Прайс…
– Я не договорил, – резко оборвал Прайс, в голосе которого появилась первая эмоция. – Мировой авторитет нашей лаборатории, сотрудничающей с министерством обороны, является предметом нашей гордости. И я обещаю: если после эксперимента ваша вакцина покажет результаты, о которых вы так самонадеянно заявляете, ваш небольшой и скромный институт получит от нашей организации весьма существенный грант. Прошу!

Бесконечный коридор закончился, и Прайс распахнул перед Рудневым двустворчатую дверь. Они вошли в палату, в которой, на больничной койке лежал мигающий выпученными глазами человек, опутанный проводами и датчиками, передающими на бесшумно мерцающие мониторы показатели состояния здоровья пациента.

– Позвольте представить, – с холодной ноткой в голосе произнёс Прайс. – Это пациент Овод. Находится на последней стадии заражения. Его тело – идеальное поле для эксперимента. Если ваша вакцина в самом деле так чудесна, то он поправится. Если же вы проявили излишнюю самонадеянность в желании поиграть на публику за наш счёт, то через час у него начнётся внутреннее кровотечение и судороги, которые приведут к параличу и смерти.
– Вы с ума сошли! – воскликнул Руднев, хватаясь за свой портфель и начиная в нём рыться. – Что за фашистские методы?! Использовать живого человека ради опытов…
– Послушайте, – усмехнулся Прайс, – давно прошли те времена, когда учёные сперва проверяли свои изобретения на себе.
– А вы, что же вы? – вдруг набросился Руднев на Овода. – Как вы позволили себя обмануть?

Доктор Руднев достал из портфеля ампулу и, начав стучать по её кончику, вдруг услышал.

– А я сам согласился, – довольно улыбнулся пациент.

Овод говорил по-русски с лёгким акцентом, но, хотя по видимости он был славянином, чувствовалось, что этот язык для него не родной. Руднев замер.

– Как сами согласились? За деньги? Вы очень бедны?
– Не то, чтобы… Но не за деньги, – спокойно ответил Овод.
– Вы разве не понимаете, что можете умереть в муках?
– Понимаю. Но послушайте, ведь я рано или поздно и так умру, верно? Так зачем же я буду умирать за себя? Я, ничтожный червь, приехал в эту прекрасную страну, к этим высокоразвитым в умственном и экономическом отношении господам. Так не лучше ли умереть за них, за этих цивилизованных людей, чем за себя жалкого? Вы из России? Я советую вам поступить так же. Признайте, что Запад намного опередил все народы. И я горжусь, что стал его частью. А вы? Разве вам не стыдно за своё существование?

Доктор Руднев перевёл взгляд на Прайса.

– Вы чудовище, – пробормотал он, непонятно к кому обращаясь.

Прайс пожал плечами.

– Чудовище или нет, – продолжал Овод, – а пора признать, что все мы здесь находимся по милости этого господина. И вы, доктор, сейчас вылечите меня, потому что поставлены в такие условия, что иначе поступить не можете. Покайтесь и вколите уже мне свою вакцину.
– Нет, – вдруг сказал Руднев, после короткой задумчивости.
– Как нет? Вы же добрый доктор, – ласково возразил Овод.
– Во-первых, я не доктор медицины, – ответил Руднев, – а, во-вторых, доброта — это ещё и строгость.

И он выпустил ампулу из руки, которая с коротким хлопком разбилась о кафельный пол.
Под грязную ругань Овода и растерянность Прайса доктор Руднев вышел из палаты.

ПОЖАРЫ

Люди метались по городу, как птицы перед грозой. Улицы утопали в дыму, а из чёрных окон то тут, то там вырывались оранжевые языки пламени. Все передающие устройства захлёбывались от сообщений о подходе вражеской армии и тяжёлых боях на передовой. Огонь охватил город.

Седой старик взбежал по лестнице подъезда, дрожащей рукой отпер дверь и проскользнул в квартиру. Миновав прихожую, он зашёл в сумрачную гостиную и осмотрелся. Он искал место, куда спрятать томик, который бережно прижимал руками к груди.

– Так и знал, что вы сюда это принесёте, – раздался знакомый голос.

Старик резко обернулся. У окна на фоне огненного зарева в кресле сидел майор. Старик много раз видел это широкое несимметричное лицо с косыми навыкате глазами на выступлениях, во время которых тот зажигательно произносил с трибуны обличительные речи. Ещё старик подумал о свойстве власти придавать лоск самым ничтожным и гадким людишкам. Он помнил этого майора с тех пор, когда тот ещё не был майором, как он в грязной одежде носился по площадям, дрался с полицией и штурмовал административные здания, пытаясь утолить жажду насилия и власти. Тогда он только приехал в город из далёкой глубинки и прежде никогда не видел домов выше двух этажей. А теперь взгляните на него — сидит хозяином в его, старика, гостиной, наполняя её вальяжной важностью и самоуверенностью, походя наводя здесь свои порядки.

– Отдайте мне вашу книгу, – равнодушно приказал майор. – Вы знаете распоряжение правительства. Все книги подлежат сожжению.
– Не отдам, – быстро ответил старик, плотнее прижимая томик к себе.
– Послушайте, эта целлюлоза не стоит вашей жизни. В новой эре, куда вступает наше общество, вы ещё пригодитесь. Отдайте. Враг на пороге, и нам его не одолеть, если мы не выстроим наше, отдельное ото всех будущее. А то, что вы держите в руках, мёртвым грузом не даёт нам вздохнуть. Кто там у вас? Стенков? Русский? Я так и думал. Социолог, философ, поэт… Мечтатель? Нет, Стенков с нами в будущее не пойдёт. Его теории нам не подходят.

Старик обиженно засопел.

– А вы пойдёте? – иронично поинтересовался он. – Вы, жадная до власти и денег пьяная сволочь?
– Вы стары, а потому несдержанны и собачитесь. Но я отвечу: да, мы пойдём. И вас приглашаем. Только отдайте книгу.
– Мне всё известно! – вдруг выкрикнул старик.
– Что именно? – на мгновение показалось, что майору стало интересно.
– Нет никаких врагов! А пожары… Пожары — это не диверсии, как вы трубите. Это вы делаете, вы!

На косом лице любопытство сменилось ядовитой усмешкой.

– Простите великодушно, но это уже чересчур даже для нашей новой власти. Разумеется, мы применяем насилие, а иначе с народом нельзя. Ему необходимо силой внушить главный принцип свободы! Но чтобы мы ещё и пожары… Зачем? К чему? Для паники? Прекратите пререкаться. Время дорого.

Майор поднялся, и даже в сумраке было заметно, как свет полоснул по поверхности вынутого пистолета. Старик упрямо замотал головой и начал отступать в прихожую. Грянул выстрел. Майор не увидел, как упал раненый. Вместо этого он опустил взгляд вниз, туда, где что-то ударило его в грудь. Он запустил руку за китель и почувствовал липкую влагу, пропитывающую ткань его рубашки. Майор выругался и, покачиваясь, пошёл забирать трофей. Старик был ещё жив. Наверно потому, что заслонился книгой, как щитом.

– Откуда отрикошетило? Что у тебя в книге? Железка? – гортанно просипел майор, выхватывая томик из рук умирающего и тряся им.

Книга оказалась прошитой пулей насквозь, точно он сам.

– Это вы, вы сжигаете город, – не унимаясь, хрипел старик. – И в этой книге всё о вас.

Майора водило из стороны в сторону. Наконец он сосредоточился и раскрыл томик. Пролистав несколько простреленных страниц, он словно увидел в них себя и пошатнулся.

– Что ж… – усмехнулся майор. – Иногда ради большого дела надо жертвовать собой.

И, достав зажигалку, поджёг книгу. Края страниц занялись первыми, затем огонь подобрался к корешку, и вскоре вспыхнул переплёт.
Следом пламя необъяснимо перебросилось на стены, дошло до потолка, и через минуту сам майор, окружённый огнём, запылал в центре горящей квартиры.

МОРАЛИСТ

В канун Нового года, когда метель водила замысловатые хороводы, мороз весело потрескивал, а землю укрывали пышные сугробы, в дом Деда Мороза тихо постучали.
Старый волшебник был очень занят. Его густые брови хмурились строже обычного, а серебристая борода оставалась нечёсаной. Но, несмотря на занятость, он вздохнул и впустил незваного гостя.

– Я с просьбой пришёл, – сказал посетитель, входя в горницу и воровато оглядываясь.

Гость был облачён в чёрное пальто и казался болезненно худым. Кепку он не снял, а, напротив, натянул глубже, стараясь прикрыть физиономию, в которой угадывались черты уродливого свинства.

– Слушаю, – нехотя ответил Дед Мороз.

Гость оживился и поспешил подсесть к столу волшебника.

– Сколько горя в мире! – запричитал неизвестный, размахивая тощими руками. – Сколько страданий! А я человек чуткий, неравнодушный. С высокой моралью! Смотрю, как люди празднуют Новый год, пляшут, веселятся, а сердце разрывается. Спать не могу, в голове так и стучит, так и стучит. Тук-тук, тук-тук! Как молотками, в самый мозг! Нельзя праздновать, когда другие пребывают в мучениях! Кто в нужде, кто в болезни, кто в условиях бесчеловечных. Пируем во время чумы! Возможно ли в этот раз из милосердия отменить праздник?
– В мозгу стучит? – коротко подумав, переспросил Дед Мороз, пристально изучая совестливого гостя.

Свинолицый мелко и энергично закивал.

– Надо проверить, – поднимаясь, сказал волшебник, – что стучит. И если правда то, что ты говоришь, не будет праздника!

И в следующий миг Дед Мороз с гостем перенеслись к жилому дому под окна седьмого этажа. За стеклом горел мягкий свет. В комнате сидела семья. Дети с радостью разворачивали подарки, а родители с улыбками наблюдали за ними из-за празднично убранного стола.

– Смотри, уже и мандарины с салатами едят! – взвизгнул неизвестный и схватился за голову. – А вокруг горе и беда!
– Пируют, – подтвердил Дед Мороз.

Как только он сказал это, картина сменилась. За окнами появилась пожилая пара. Они даже не накрывали на стол, а только нарядили ёлку. Старик сидел у телевизора, а старуха мирно дремала в кресле. Вдруг раздался звонок в дверь, и старик, прихрамывая, пошёл открывать. В то же мгновение в дом ворвалась весёлая и шумная компания — их дети и внуки с мешком, полным подарков и угощений.

Неизвестный поморщился, а Дед Мороз перенёс их к окну больничной палаты. На кровати лежала девочка с бледным лицом и лихорадочно блестевшими глазами. Её мама достала плюшевого медвежонка и отдала девочке, та успокоилась, обняла игрушку и тотчас уснула.

Спутники побывали в приюте для бездомных, на заметённой трассе, где водители застрявших автомобилей помогали друг другу, и в других местах, где требовались взаимопомощь, милосердие и участие. И неизменно их повсюду встречал светлый дух сказочного праздника. Но свинолицый каждый раз хватался за голову, умоляя отменить торжество, утверждая, что в мире, полном неизбывных страданий, радость постыдна.

– Надо бы горячего выпить! – сказал Дед Мороз, и они очутились за столом в мрачном и запущенном заведении.

И здесь витала атмосфера праздника, но несколько иная. Пьяные люди кричали, ругались, а в дальнем углу уже завязывалась драка. Подвыпивший человек с красным лицом и в расстёгнутой рубахе повалился на их стол, выругался, сполз вниз и тут же уснул на грязном полу. Неизвестный же заметно повеселел и поинтересовался:

– Так что насчёт просьбы? Видел, как праздно живут люди, наплевав на страдания ближних?
– Много я видел подлости за маской добродетели, – строго ответил Дед Мороз. – Вот и здесь празднуют, но в твоей голове тихо. Ты судишь по себе, решив, что праздник – это разврат и пьянство. А он нужен людям, чтобы прогнать уныние. В своей голове ты слышишь стук сердец, которые громко бьются от наполненной доброты. А кто против этого – тот не только мне, но и всему живому враг. Проваливай подобру-поздорову!

Неизвестный ощетинился, но, взяв себя в руки, вышел. На тёмной улице он скинул пальто и кепку, оголив рожки и голый хвост с кисточкой. Взмахнув им, он взмыл в небо, подальше от громкого стука счастливых человеческих сердец.

Дорогие друзья!

Поздравляю вас с Новым 2025 годом! Пусть всё самое светлое, тёплое и доброе, что принёс уходящий год, станет частью нового. Каким он будет, никто не знает, но можно предположить, что он принесёт нам новые вызовы. Однако, уверен, что и хороших, добрых и счастливых минут в нём будет немало!

От того, с какой решимостью мы примем грядущие вызовы, будет зависеть наше будущее. Смелость, мудрость и любовь помогут нам преодолеть любые испытания. А главное — берегите себя и своих близких, цените время, проведённое с ними.

P.S. И будем, как моя Бася, смотреть в будущее с лёгким волнением и с большим любопытством! С праздником вас! Будем счастливы!

Дорогие друзья!

Продолжаются новогодние каникулы. В эти праздничные дни я тоже нахожусь в небольшом творческом отпуске, занятым трудом над новым произведением. Однако, чтобы не скучать в  свободное от работы время вам, и в минуты отдыха тем, кто сейчас находится на боевом посту, предлагаю мой  рассказ, написанный ещё в 2015 году.

Этот рассказ — художественная интерпретация одного из ключевых моментов в жизни Ф.М. Достоевского: его ареста и инсценировки казни по делу Петрашевцев. Произведение получилось объёмным, поэтому предлагаю читать его в ВК или на Дзене.

Приятного чтения!

МОРОЗНОЕ РОЖДЕСТВО

В морозную Рождественскую ночь по иллюминированной улочке маленького городка, дрожа под обтрепанной шерстью, ковыляли два хилых чёрта. Физиономии у нечистых были обиженные, либеральные, точно весь мир в этот час восстал против них. Чёрного звали Галерас, а рыжего – Везувий.
Спотыкаясь и увязая копытами в снегу, они плелись, безнадёжно заглядывая в светящиеся окна. Везде им открывался неутешительный вид: люди весело отмечали Светлое Рождество в благодатной домашней обстановке.

– Некуда нам податься, Везувий! – причитал Галерас, хлопая себя по плечам, пытаясь согреться.
– Рождество, Галерас, – соглашался Везувий, утирая заиндевевший нос-пятачок. – И в такой светлый день никто нас в дом не пустит.
– А искать тёплый угол надо, – стуча зубами, буркнул Галерас. – Иначе околеем!
– Знаю! Идём к Петляеву, – вскричал Везувий.
– Кто такой?
– О, брат-Галерас, это проходимец и подлец! В последние два месяца я его на грехи соблазнял, так он и не сопротивлялся. Там и заночуем. У него уж точно Рождества нет!

И, обнявшись, черти, жалобно завыв жуткий речитатив, побрели к Петляеву.
Петляев, толстый мужчина средних лет с порочным обрюзгшим лицом, сидел на кухне и по всему было видно, что он не собирался отмечать Рождество. Петляев продолжал отмечать Новый год, и после семидневного загула появление чертей на пороге его ничуть не смутило. Он усадил нечистых гостей за стол, а те, увидев перед собой бутылку водки, заметно повеселели. Выпив и закусив, черти отогрелись и оживились.

– Значит, пьянствуешь? – довольно улыбаясь, поинтересовался Везувий у Петляева.
– Пьянствую, – согласился тот.

Переглянувшись, черти подмигнули друг другу.

– Говорят, ты большой грешник, Петляев? – спросил Галерас.
– Большой, – качнул лохматой головой хозяин квартиры.
– И в чём ты грешен? – подхватил Галерас.

Петляев скривил лицо и отмахнулся.

– Нет такого греха, в котором бы я не увяз, – сказал он с печалью. – Взятки беру и даю, развратничаю, опять же – пьянство! Нет в городе грешника сильнее меня.

Черти вновь переглянулись, и в их глазках запрыгали ехидные искорки.

– Это хорошо, – хлопая по плечу хозяина, одобрил Везувий. – Нам такой и нужен. Помнишь, как я тебя искушал?
– Хорошо помню. На всё соглашался.
– Дали бы мне больше времени, я бы тебя до скотского состояния довёл, – хвастал Везувий.
– А что мешает? – спросил Петляев.
– Шут его знает, – вмешался Галерас. – У нас там, в аду, сплошная бюрократия. Пока оформят, пока командировочные выдадут — тут и Рождество на носу.

Петляев понимающе кивнул.

– Вот и попадаем всегда в зиму, – жаловался Везувий. – Мёрзнем как собаки. Людям хорошо, у них дома есть. А чертям дом не полагается. Мы должны у людей приживаться.
– Вроде домовых, что ли? – хохотнул Петляев.
– Вроде того, – прохрипел Везувий, выпив рюмку.
– Тяжело, – согласился Петляев.
– А ты думал! – воскликнул Галерас, выпив свою рюмку. – Это хорошо, что ты нашёлся, который Рождество не встречает. Иначе мы бы замёрзли насмерть!

В кухне вдруг наступила тишина. Петляев недоумённо посмотрел на чертей, а те на него.

– Как это я Рождество не встречаю? – удивился Петляев. – Я что, не русский что ли?
– Ты сам сказал, что грешник большой! – возмутился Везувий.
– Грешник, – согласился Петляев. – Так что теперь, мне и в Бога не верить? Да как же я от грехов избавлюсь, если верить перестану и светлые праздники отмечать не буду?

Петляев вдруг поднялся во весь рост, и чертям показалось, что он хочет их перекрестить. Нечистые с визгом попадали с табуреток и как тараканы заметались по кухне. Везувий бросился к двери, лихорадочно подёргал ручку, но та не поддалась. Галерас в ужасе метнулся к окну, но и оно было плотно закрыто. Тогда черти ворвались в уборную и только через канализацию выскользнули, наконец, из страшного дома.
Мокрые, грязные, они сидели в сугробе и дрожали, понимая, что идти им больше некуда. Замёрзнув к утру окончательно, они вернулись в ад.

– Рождество, Пасха… – ворчал Галерас, оформляя командировочные.
– Да, в светлые праздники работать абсолютно невозможно, – соглашаясь, пробормотал Везувий, поглаживая отмороженный хвост.

НОВОГОДНИЙ ОТДЫХ

– Помогите! – раздался дикий вопль в нашем логистическом отделе.

Мы бросились на крик и увидели за столом Брыкина, обычно аккуратного сотрудника, примерного семьянина и рассудительного в целом человека. Но сейчас он выглядел так, точно в последние дни выступал скаковой лошадью на безумных и бесконечных гонках. Он был нечёсан, бессмысленный взгляд его блуждал по кабинету, а под глазами красовались фиолетовые круги.

– Скажите, ради всего святого, какой сегодня день?! – простонал он.
– Четверг, – ответили мы.
– А число? Какое сегодня число?! – тревожился бедняга.
– Девятое января.
– Не помню, ничего не помню! – прокричал он, хватаясь за горячую голову и качаясь из стороны в сторону. – Как ушёл домой двадцать восьмого декабря – память как корова слизала. Чистый лист!

Мы тут же приняли меры: заварили Брыкину чаю с ромашкой, добыли в бухгалтерии успокоительные и жаропонижающие таблетки, которые принесли ему облечение, и он смог поделиться с нами своей историей.
Начало затяжных новогодних праздников осталось в памяти Брыкина в образе сверкающей гирлянды, обещающей долгожданный отдых и море удовольствия. Хотя по первым ещё звоночкам следовало догадаться, что грядущее время сулит не удовольствия, а массу тяжёлых испытаний.

– Обежал магазины, – трясясь всем телом, жаловался Брыкин. – Полгорода обошёл, забирая из пунктов выдачи чёртовы коробки с подарками, которые жена назаказывала. Кому это вообще надо, спрашиваю? «Дядю Колю поздравим!» – передразнил Брыкин. – Я говорю, ты позвони сначала, может твой дядя уже в могиле лежит, мы его со свадьбы не видели. Обозвала меня, а сама поющую елку распаковала и рада. Дети, разумеется, дома, орут! Только прилёг, пора с ними и с собакой гулять. Потом – марафон по нарезке салатов. Пар, дым, чад, всё кипит, ничего не видно, дышать нечем! Терпишь и думаешь: ладно, зато потом отлежусь, время есть.

Брыкин отдышался и отпил чай.

– Встретили Новый год! Тихо, по-семейному. Подарки детям, жене, и мне тоже перепало. И началось!

Брыкин замолк, его глаза наполнились влагой.

– Что началось? – спросили мы.
– Соседи! – ответил он злобно. – Потащили меня на улицу фейерверки смотреть. Я что их не видел?! Выпили конечно, как не выпить. Потом к ним зашли – пляски, песни, тосты...
Уснул под утро, а тут дети, скачут по кровати, пора их на ёлку вести. Два часа слипшимися глазами смотрел на борьбу Буратино со Снежной Королевой. А дома жена уже чемоданы собирает. Куда? Говорит, завтра на дачу к Семёновым едем, ложись пораньше! Через силу доел салаты, лёг. В животе война, а в голове вопрос мечется: отчего это Буратино сражался со Снежной Королевой, если это вообще не его сказка?
Полтора часа до Семёновых ехали. Снега намело! При приезде до изнеможения кололи дрова для бани. Затем до полчетвёртого утра слушал, как Семёнова на работе Громович подсиживает.
Едва отдышался – едем к тёще! Тут у меня первое затмение и случилось. Тёща живёт в другом городе, четыре часа пути, как доехали – не помню. Помню, что дети дрались и собака выла. Больше ничего. В гостях тесть самогоном угощал. Говорил, что он для здоровья полезен. А уж в этот день или другой, сказать не могу, снова в дорогу! Помню лишь, как тёща грозилась меня в лыжники записать, потому как бледен и спортом не занимаюсь. У дяди Коли побывали! Жив оказался. Потом у Гришиных, какие-то родственники жены. Помню, меня повели на каток. Все визжат, огни слепят! На коленке синяк от шайбы остался…
Как выбрались оттуда - лишь небеса знают. Домой всё время в темноте ехали, и фары эти навстречу, – Брыкин замахал руками, будто ловя ненавистные световые круги. – Вернулся, прилёг на часок отдохнуть, а жена соврала, что я сутки без движений в потолок смотрел, «хотя праздники даны нам для отдыха». Потащила всю семью в торговый центр на распродажу, а заодно и в кино на сказку. Я хотел в туалете спрятаться, но нашли...
И вот только на работе очнулся!
– Скверно, – выслушав печальную историю, сказал наш начальник. – Поэтому приказываю, Брыкин, возьмите два отгула и возвращайтесь домой. Отдыхать!

Брыкин поднял на начальника лицо и расплакался.

МЕТАФИЗИКА

– Мне сказали, что вы можете помочь в решении моей проблемы, – сказал Мелюдов, высокий тощий молодой человек с рыжими усиками и нелепо-ровной чёлкой на лбу.

Он стоял в центре обшарпанного кабинета перед столом господина Кузича и нервно теребил полу поношенного старомодного пиджака. Господин Кузич, грузный мужчина, курящий дешёвые сигареты через мундштук, бросил тяжёлый взгляд на посетителя и со свистом выпустил струю дыма из объёмных легких.

– Какого характера услуга вам нужна? – спросил он отрывисто и важно.
– Конкурент, – усики Мелюдова задрожали. – У меня есть конкурент! Мы с ним претендуем на одну должность в престижной компании. Но он обязательно – я точно знаю – обойдёт меня! Собеседования и тесты сдаст на «отлично» и змеёй заползёт на заветное место!
– Откуда вам это известно?
– О, Самохин опытный мошенник, подлец и взяточник. Ловко входит в нужные двери. Ему и должность эта не нужна, – горячился Мелюдов. – Так, временно хочет пересидеть. Сам-то уже выше метит. Но даже здесь, мерзавец, не желает играть по-честному. Со всеми уже договорился, кому надо подмигнул и обещания раздал.
– А вы что хотите? – спросил Кузич, вынимая сигарету из мундштука и туша её в пепельнице в виде собачьей головы.
– Нельзя ли этому помешать? – нерешительно заговорил Мелюдов. – Убрать его из соискателей...

Кузич откинулся на спинку кресла.

– То, что Самохин дурной человек, я понял. А чем вы заслужили эту должность? Мы хоть и занимаемся деятельностью, не имеющей под собой законных оснований, но у нас есть принципы. И мы их строго блюдём. Хорошим людям помогаем, а плохим...
– Это вопрос жизни и смерти! – волнуясь, задрожал Мелюдов. – У меня жена, двойня родилась, кредиты. А ещё квартиру хотели в ипотеку взять! Нет сил жить в съёмном углу! Если не получу должность, погибнем все. И даже не в этом дело! Будь конкуренция честная, я бы не обратился. Сам бы добился, но Самохин… Он пролезет! И меня погубит и дело, работник он никудышный. Всем горе!

Кузич вставил в мундштук новую сигарету и закурил.

– Хорошо, – сказал он наконец, – есть у меня на такой случай человек. Зверь, а не человек. Не поверите, в подвале в клетке держим. А иначе нельзя. Отвернёшься – бед натворит... Сколько будете на новой должности в год получать?

Мелюдов в задумчивости поднял глаза к потолку.

– Пяти процентов будет достаточно! – не дожидаясь ответа, отрезал Кузич.
– Это же… – хотел возразить Мелюдов.
– А что делать? Услуга первоклассная и с международной гарантией.
– Международной? – переспросил Мелюдов и тут же добавил: – Только прошу, без насилия!
– О чём вы говорите?! – возмутился Кузич. – За кого вы нас принимаете?! Скажите, где завтра мы можем встретить Самохина?

Узнав, что Самохин по утрам забегает в кофейню на углу, Кузич заверил клиента, что завтра же всё будет сделано и распрощался. Мелюдов был человеком мнительным и нервным, а потому не отказал себе в желании посмотреть, как Кузич выполнит своё обещание. На следующий день, заняв позицию напротив кофейни, он стал наблюдать за происходящим. Но ничего важного не заметил. Ворвавшись в кабинет Кузича, Мелюдов закричал:

– Вы ничего не сделали! Вы – вор и обманщик! Я всё видел!
– Что вы видели? – невозмутимо спросил Кузич.
– Я? – растерялся Мелюдов. – Как мужик с нечеловеческой физиономией, видимо один из ваших, с оттопыренной губой и с колтуном на голове вместо причёски, подошёл к Самохину, поговорил с ним и ушёл. Что вы на меня смотрите? Это и есть ваша услуга?
– А этот мужик с колтуном что делал?
– Да чёрт его знает! Ничего! Самохин дал ему мелочь, а тот ему руку пожал! И всё!
– Готовьтесь к должности. С Самохиным покончено!
– Как…
– А так! Тот мужик с колтуном – лютый бандеровец, нацист и русофоб. Мы его с Украины выписали. Россию ненавидит, как свою мать.
– И что?
– А то! “М” – метафизика! На Западе начался политический мор среди тех, кто ручкался с нацистами. Многие президенты, премьеры и канцлеры, – не чета Самохину, – и те уже на свалке истории. Главу Украины в клетке нам, разумеется, привезти не удалось. Но один экземпляр для особых нужд всё же добыли. Словом, ступайте! Самохин обречён!

СЛУГА НАРОДА

Депутат государственной думы Аркадий Кириллович Синегубский торопился в Кремль на торжественный приём по случаю встречи африканской правительственной делегации.
Выскочив из подъезда и стремглав кинувшись к служебному автомобилю, Синегубский столкнулся с досадной неприятностью. На его пути оказался молодой человек со стаканчиком кофе. Не успев промозглым зимним утром взбодриться горячим напитком, купленным в кофейне на углу, сонный кофеман был сбит грузным Синегубским.

– Что за чёрт! – прорычал Синегубский, переводя взгляд со своего испачканного дорогого кашемирового пальто на неудачно подвернувшегося избирателя.
– Простите, – забормотал молодой человек, но торопившийся Синегубский уже махнул на него рукой и, ворча, полез в автомобиль.

Выпросив у водителя кипу влажных салфеток и приказав трогать, парламентарий занялся растиранием кофейного пятна.

«Надо принять закон, чтобы люди прекратили на ходу кофе пить!» – с остервенением водя салфетками по животу и бросая их под ноги, думал Синегубский. – «Что за моду взяли?! Сегодня меня облили, завтра детей в ожоговый центр отправят! Безответственность! Да и не в наших традициях на бегу кофе пить. У нас, если захотел, сел за стол, выпил по-человечески, степенно, со вкусом, не спеша… А то летят сломя голову, будто по делам опаздывают! На следующей же неделе внесу законопроект о запрете!»

Депутат Аркадий Кириллович Синегубский был хорошо известен СМИ и избирателям как один из главных борцов за порядок, здоровье и нравственность населения. За годы работы в парламенте он снискал репутацию человека бескомпромиссного в отношении человеческих слабостей, беспечности и праздного времяпрепровождения. Однако слава его носила несколько однобокий характер, поскольку касалась преимущественно инициатив запретительного толка. На его счету значились три законопроекта об ограничительных мерах в отношении водки, последний из которых разрешал продавать её исключительно в зданиях наркодиспансеров. За депутатом числились два законопроекта о запрете содержания в квартире более одного кота без официальной регистрации, включающей фотографию усатой мордочки, загруженной на единый государственный портал. И ещё один довольно скандальный законопроект о запрете использования интернета в ночное время.

– Порядочный человек ночью спит! – защищая свою инициативу, утверждал Синегубский. – А если не спит, то о чём он может думать в ночное время? Только разврат и криминал!

О количестве запретов игр, фильмов, сериалов и говорить не приходилось. Только до книг руки у Синегубского не дошли, и то, только потому, что он их не читал.

– Кхе… Здравствуйте, Аркадий Кириллович, – послышался за спиной мягкий голос, от которого Синегубский мгновенно похолодел.

Он уже стоял в парадном зале Кремля в кругу своих коллег, и обернувшись увидел… Его. А вежливый господин в красном галстуке продолжил:

– Давно слежу за вашей деятельностью.
– Рад служить! – с готовностью выпалил Синегубский, подобрав живот и вытянувшись в струнку.
– Только вот, знаете, вы всё про запреты да про запреты, – невозмутимо продолжил господин. – А ведь мы народу служим. Не всё запретами можно отрегулировать. Вот вы, например, в курсе, что в вашем регионе возле Скотопрогоньевского шоссе образовалась стихийная свалка? Хорошо бы людям помочь…

Слова вежливого господина произвели на Синегубского ошеломительный эффект.

«Что же это я в самом деле!» – коря себя и не находя места, метался парламентарий вечером по квартире. – «Я же людям помогать должен. Для чего они меня избрали? Ещё депутат называется! Слуга народа! Эх! Вот уже до самого верха мольбы дошли, а я ослеп и не замечаю! Стыдно, ох, как стыдно! Нет, с завтрашнего дня всё исправлю. Всем помогу. Не зря же он именно ко мне подошёл. Просто так не подходят. Будет следить, как я с заданием справляюсь. А я справлюсь. Жизнь положу, но справлюсь! Ещё похвалит, ещё… Всякое, всякое может быть. Завтра, завтра же люди почувствуют мою заботу!»

Обдумав всё, Синегубский лёг спать, а уже с утра внёс законопроект о полном запрете проезда по Скотопрогоньевскому шоссе.

ВОПРОС ВРЕМЕНИ

– Профессор, уже ни для кого не является секретом, что все мы… Да что мы! Весь мир глубоко признателен вам за ваши исследования и открытия. Вы в одиночку изменили ход человеческой истории. Если бы не ваши выдающиеся таланты, страшно представить, на каком дне невежества мы могли бы оказаться. Ваша проницательная мысль опередила время на десятки, а то и на сотни лет, предотвратив множество катастроф и потрясений. Поднимем же бокалы за ваш ясный и гениальный ум, освещающий нам путь в прекрасное будущее!
– Да полноте, коллеги! Никакого гениального ума во мне нет и быть не может. Я вполне обыкновенный человек.
– Нет-нет, уважаемый профессор, позвольте с вами не согласиться. Вы – лучезарное солнце нашей науки!
– Пфф… Не желаете верить – ваше право. Но все похвалы, премии, звания и награды не больше, чем побочный эффект поиска ответа на главный вопрос.
– Главный вопрос?
– Разумеется!
– Расскажите, профессор, расскажите! – послышались голоса.
– Ну, если желаете… Сейчас в это трудно поверить, но я никогда не испытывал тяги к наукам. Напротив, как мог, я сторонился всякой учёности и боялся её, как огня. Школу закончил с горем пополам, в институте дурака провалял и сразу же на работу устроился. И тут со мной случилось то, что, думаю, знакомо каждому из вас.

Просыпаюсь утром по звонку будильника. Только успел его выключить — а уже за столом сижу и кофе пью. Не успел последний глоток сделать – бегу к остановке. Едва отдышался, втиснулся в трамвай, моргнул глазом — и вот я за рабочим столом, а хмурый начальник мне нотации читает. До обеда досидел, затем выкурили с коллегами по сигарете — день кончился. Вышел на улицу, нет, чтобы опять в трамвай. Куда там! Словно по щелчку фокусника уже в кровати лежу и засыпаю. И так день за днём...

А позже заметил, как сутки начали сливаться в сплошную катавасию из обрывков воспоминаний, фраз и картинок, и времени стало куда меньше, чем раньше. Льётся, проклятое, как вода через дуршлаг. Словно кто сутки укоротил. Дело, на которое прежде мне одного часа хватало, теперь растягивалось на три часа, а то и больше. И как бы я ни изворачивался, как бы ни крутился и не хитрил — не хватает времени, и всё тут! А сон? Разве это отдых? Спал те же 7-8 часов, но вставал с кровати разбитый и невыспавшийся.

Про досуг и выходные дни говорить не приходится. Только за завтраком новости полистаешь, а жена уже к ужину зовёт. В пятницу после работы прилёг сериал посмотреть – субботы и воскресенья как не бывало!

Но самые значительные изменения были отмечены мною на длинных отрезках времени. Безумная чехарда месяцев и времён года заставляла меня трепетать. Майские праздники у меня начинались сразу после восьмого марта, а Новый год я встречал по окончании первого сентября. Доходило до комичного: семейный отпуск я планировал на три года вперёд, потому что предвидел, что он может наступить буквально завтра.
Мне стало ясно, что так дальше продолжаться не может. Моя единственная жизнь, словно тощая свечка, сгорала на глазах.

Анализируя процессы, я пришёл к выводу, что при расширении вселенной время имеет обратное свойство – сжиматься. Это фундаментальное открытие так поразило меня своей грандиозной фатальностью, что я впал в тяжелейшую депрессию. Мне предстояло прожить жизнь втрое, а может и вчетверо короче, чем моим предкам. Разумеется, за помощью к врачам я не обратился. Ответ на вопрос, как исправить такое положение дел, мне предстояло найти самому.

– И вы нашли? Нашли? – раздались возбуждённые голоса.
– Нашёл! И с тех пор моя жизнь протекает так содержательно и равномерно, как только это возможно при бешеном истечении вселенского времени.
– Так скажите нам! – в голосах прозвучали нотки нетерпения и жажды истины.

– Чтобы компенсировать выпадающую часть времени, растянуть и ощутить плавность его течения, а равно испытать и понять, что живу полноценной жизнью, я предался самому скучному, тягостному и бессмысленному, на тот момент, для меня занятию – чтению чрезвычайно толстых и скучных научных и философских книг...

Последние слова профессора опустились в глухую тишину, заполнившую зал.

КОВБОЙ

Меланхоличный Аркадий Акимович Тучкин, глава крошечного поселения Нижняя Спотыкаловка, коротконогий, упитанный, в очках, довольно крякнул. Он только что плотно пообедал борщом и котлетами в столовой администрации и теперь, сидя в своём кабинете, поглядывал на часы, лениво ожидая конца рабочего дня.

– К вам ковбой! – распахивая дверь в кабинет градоначальника, испуганно вскрикнула секретарь.

В следующую минуту на пороге появился двухметровый рыжий субъект в огромной шляпе. Он, звеня шпорами, гордо шагнул внутрь, корча брезгливую гримасу от провинциальной обстановки и излучая взглядом презренную надменность.

– Меня зовут Билл Брукс! – сказал гость таким тоном, будто в Нижней Спотыкаловке по уважению он мог соперничать с дедом Михеем, торгующим самогоном после полуночи. – Я приехал из самих США лично, чтобы узнать, почему ваш завод перестал отгружать алюминий, который мне нужен для фермерских крыш.
– Из США путь не близкий, – с пониманием ответил Тучкин. – Вы, наверно, очень устали, мистер Билл. Присаживайтесь.

Нахмурив брови, ковбой взгромоздился на стул для посетителей, как на трон.

– Я знаю, здесь замешана политика, – продолжал Брукс, – поэтому пришёл к вам, представителю власти, чтобы заключить сделку. Вы должны! Нет! Обязаны начать поставлять мне алюминий.
– Политика – дело тёмное, мистер Билл, – растягивая каждое слово, заговорил Тучкин.
– Я из США! – грозно перебил ковбой.
– Да хоть из Буркина-Фасо, – приподнял брови Тучкин. – Вы же понимаете, мистер…
– Не смейте сравнивать США с африканской страной. Я представитель государства, формирующего картину мира!

Но видя, что дремучий Тучкин ничего не смыслит в глобальной политике, Брукс решил показать величие на бытовом уровне.

– Вы кока-колу пьёте? – резко спросил он.
– Пьём, – пожал плечами Тучкин. – Отчего не пить? Хорошо пьём. И квас. И вот чайный гриб. Вы чайный гриб видели?

Этот нелепый вопрос привёл ковбоя в растерянность.

– Хотите посмотреть? – поинтересовался Тучкин и достал из-под стола трёхлитровую банку из-под берёзового сока.
– Фу!
– А что? – не согласился Тучкин, заботливо рассматривая банку, где в желтоватой жидкости плавало нечто, похожее на склизкую медузу. – На вид он может и неказист, но по вкусу та же кола. И для организма полезен.
– Я говорю о мощи США, с которой вы должны считаться!
– И что, вы кока-колу запретите? Так у нас квас, чайный гриб опять же. Хотите стаканчик?
– Уберите, наконец, эту гадость! – рассердился Брукс.
– Ну и зря, – обиделся Тучкин, пряча банку.
– Вы что, не понимаете, что отказываете представителю страны, которая покоряет народы?!
– Допустим, – безразлично согласился Тучкин. – А вы, например, можете разбить украинских националистов?
– Нет! – Брукс вытаращил глаза.
– Видите. А мы бьём.
– Мы не можем, потому что они наши союзники.
– Ну, это вы дали маху, – потягиваясь, сообщил Тучкин. – Кто же выбирает в союзники слабоумных? Лучше присоединяйтесь к нам. Вместе бить будем.
– Послушайте, я здесь для восстановления поставок алюминия. Неужели непонятно, что продавая его в США, вы станете богатыми?
– Богатство… Никогда богато не жили, нечего и привыкать, – отмахнулся Тучкин.
– Так привыкните!

Тучкин снисходительно посмотрел на ковбоя поверх очков.

– У нас в городе что, других пагубных привычек нет? Один дед Михей чего стоит! Вот если бы люди привыкли к здоровому образу жизни… Кроссы, турники, гири, например...

Понимая, что разговор принимает невыгодный оборот, Брукс расстегнул куртку, обнажая на поясе огромный револьвер. Тучкин долго смотрел на оружие, но ничуть не испугавшись, одобрил:

– Убедительно. Можно подержать? У меня племянник с таким бегает. Ловко китайцы научились делать. Как настоящий.
– Он настоящий! – заревел ковбой.
– Хорошо-хорошо, не горячитесь. Но даже если револьвер настоящий, я все равно не смогу вам помочь. На постройку литейного завода нам нужно время.
– У вас нет завода? А это разве не Нижний Спотыкаловск?
– Нас часто путают. Нижний Спотыкаловск в полутора тысячах километрах отсюда. Но уверяю, там вас ждёт такой же приём. Впрочем, если хотите ехать, выпейте на дорожку стаканчик чайного гриба...

КРАСНО-БЕЛЫЕ

– Машенька, душенька, прячь столовое серебро! Скоро красные придут, грабить будут!
– Ох, да не купила я его!
– Как же так, голубушка? Я же ещё с прошлого раза просил купить!
– Так может, не придут!
– Как не придут?! – даже испугался Павел Митрофанович Федюшкин, упитанный семьянин с никудышной бородёнкой, в косоворотке и скрипучих сапогах. – Придут, непременно придут! Они всегда по средам ходят!
– Тогда пусть золото забирают! – обиделась жена.

С раннего утра в просторной пятикомнатной квартире Федюшкиных, расширенной за счёт соседской, царила суматоха. Дорогая изящная мебель, уставленная фарфоровыми безделушками и статуэтками, стены, увешанные портретами императоров, флагами и штандартами Российской империи – всё дрожало в предвкушении неминуемого пролетарского грабежа. Горничная и по совместительству гувернантка по имени Согдиана спешно закрыла маленьких Гришу и Валю в детской, ровно в ту минуту, когда чужаки распахнули входную дверь.

– Мы к вам, гражданин Федюшкин, – сказал лысый небритый комиссар с похмельным духом, одетый в кожаный плащ. – Дошли сигналы, что вы советскую власть не любите и против неё публичные поклёпы пишете. Отрицаете роль Ленина в истории как мыслителя и вождя.

Комиссар стоял в компании двух таких же небритых субъектов. На их кожаных плащах, рукавах и отворотах демонстративно алели нашитые красные звёзды. Один из товарищей при этом щеголял свежим фингалом, придававшим ему особенно грозный вид.

– Да-да! Писал и писать буду! – не своим голосом возопил Федюшкин после того, как прочитал в предъявленном комиссаром удостоверении фамилию и звание: Левко, генерал НКВД. – Потому что вы суть России погубили, цвет нации! Вы русскость отвергаете! Вы запрещаете нам, мне…

Но тут Федюшкин оборвался. Он долго и пристально рассматривал комиссара, а затем ни к селу ни к городу спросил:

– Товарищ, где и за сколько плащ брали?
– Не помню, – комиссар засмущался, точно девица. – В центре. Дёшево, тысяч сто пятьдесят, не больше.
– Недурно, – одобрил Федюшкин, пощупав обновку, а затем, словно опомнившись, снова завопил. – Вы знаете, каких успехов добилась Российская империя? Мы были на взлёте по экономике, науке, культуре, и тут вы, дикари, дьяволы, антихристы!
– Вы, гражданин Федюшкин, врите, да не завирайтесь! – тоже повышая голос, возразил комиссар. – А образование? Сколько людей необразованных было?
– Зато теперь все образованные стали! – скорчил гримасу Федюшкин и, истерично взвизгнув, заскрипел сапогами: – Пороть всех на конюшне! Дружба народов у них, завезли чёрт знает кого!
– Да вы фашист, Федюшкин! – разозлился комиссар.
– Что, опять грабить будете? – дразнился Федюшкин
– Нет, сегодня изъятием ценностей дело не ограничится. Добро пожаловать в ГУЛАГ!

Федюшкина подхватили под руки, но он стал отчаянно сопротивляться.

– Павлик, не надо, – причитала жена. – Посидишь дня два и вернёшься!

Но Федюшкин не сдавался, кричал, плевался и норовил ткнуть пальцем комиссару в глаз. Грянул гадкий, постыдный бытовой скандал. Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы в квартиру вдруг не вошёл наряд полиции.

– Что здесь происходит? – спросил сержант, строго рассматривая драчунов.

В немой тишине раздался скрипучий голос старушки-соседки. Она заглядывала в квартиру с лестничной клетки вместе с веснушчатым внуком, который широко улыбался, радуясь разгоравшемуся скандалу.

– Заберите их! – руководила она полицией. – Скандалят и дерутся каждую среду. Житья от них нет!
– Дура! – огрызнулся Федюшкин.
– Товарищ сержант, они лодыри! – не унималась ябеда-соседка. – Соберутся и спорят, что лучше – СССР или Российская империя.
– Я не лодырь, а депутат! – сквозь зубы процедил комиссар. – Ступай отсюда, старая, не мешай историческую справедливость восстанавливать!
– А я писатель-философ! – важно поддакнул Федюшкин, горделиво косясь на недоумевающий полицейский наряд и крича соседке. – О тебе, дура, и о будущем России думаем!
– Так Российской империи сто лет как нет, – почёсывая затылок, заметил сержант. – А СССР – уже тридцать три года. Где тут будущее?
– Ряженые! – плюнула старушка.
– Косплееры, – поправил внук.

ЛУЧШИЙ ПРОДАВЕЦ

– Гриша, дорогой, горю! – жаловался я приятелю, пока тот пристально смотрел на меня поверх дымящейся чашки кофе, подносимой ко рту. – Помнишь мой ресторан?
– Было что-то такое, – услышал я ленивый ответ.
– Всё! Кончилась моя мечта, – слезливо горячился я, тревожно звеня ложечкой, размешивая сахар в стакане чая. – Разорён! Представляешь, в пух и прах! Ладно бы только разорён, так весь в долгах. Что теперь делать, ума не приложу!
– Продай ресторан, – невозмутимо посоветовал Стебловский.

Гришу Стебловского я знал ещё с юности. Это был немногословный деловой человек строгой бульдожьей наружности с большими мясистыми ушами и неуклюжими тяжеловесными манерами.

– О, брат! – застонал я. – Кому мой ресторан нужен? Будто сам не знаешь, какое сейчас время. Я ведь хочу со всей обстановкой продать, но кто же купит? Дураков нет! А долги растут. Скоро по миру пойду! Выручи!

Стебловский задумчиво покряхтел, почмокал толстыми губами и наконец сказал:

– Есть у меня один человечек. Всё, что хочешь может продать.
– Не верю! – воскликнул я, считая свой случай безнадёжным.
– Он сейчас как раз без работы сидит, – не обращая внимания на моё возражение, авторитетно сообщил Стебловский. – Политика. Допускаю, что возьмётся за твоё дело. Бывалый. Деньги любит самозабвенно, а к работе питает патологическое отвращение. Если что продавать, так это к нему.
– Я согласен на любые комиссионные! – с жаром заключил я.
– Тогда дня через два покажи нам свой ресторан, – допивая кофе, сказал Стебловский. – Посмотрим, что там и как. Фактуру, так сказать. Только есть одно условие…

В назначенный день я стоял на углу улиц, откуда до моего горе-ресторана было рукой подать, зяб от пронизывающего зимнего ветра и грелся надеждой, что за моё дело возьмётся самый хваткий человек в городе. Но когда автомобиль Стебловского припарковался, и он вылез из него в компании странного субъекта, сердце моё колыхнулось и упало.
Для начала, знакомый Стебловского, которого он расхваливал как опытного продавца, совсем не походил на предпринимателя. Это был лохматый рыжий паренёк с длинной шеей, потасканным видом и кольцом в носу. Он плёлся за Стебловским нехотя, едва передвигая ноги в поношенных кроссовках, точно старик, которого гонят на плаху, а вовсе не в то место, где он может хорошо заработать. Превозмогая разочарование, которое, вероятно, отражалось на моём лице, я повёл их к источнику своих неприятностей, надеясь по пути разговорить подозрительного дельца.

– Вы так молоды, а уже занимаетесь сделками с недвижимостью, – начал я, как можно дружелюбнее. – Вы, наверно, заканчивали престижный университет по специальности.

В ответ паренёк наградил меня таким взглядом, будто к нему обращалось насекомое.

– По-вашему, я похож на торгаша или лавочника? – возмутился он.
– Нет, что вы, – тут же поправился я, боясь рассердить моего спасителя. – А давно вы занимаетесь подобными сделками?
– Сколько себя помню, – небрежно ответил паренёк. – Это у нас семейное. Дед – дипломат и партийный работник, отец и мать – с первым президентом дружбу водили. Просто сейчас время политической неопределённости. Смена власти. Халтурю понемногу.
– Но в России, кажется, всё давно определено, – недоверчиво заметил я.
– Да при чём тут Россия?! – возмутился парень, но увидев моё озадаченное лицо, прибавил с таким видом, точно только что вернулся с международного саммита. – Гранты, дядя. Американские гранты срезали. Начисто!

Мы уже подходили к ресторану, а в моей голове скопилось вопросов больше, чем ответов. Недоумение раздражало, и я не выдержал.

– Тогда кто вы такой? – выпалил я, остановившись у входа в своё заведение и уставившись на рыжего парня.

Тот небрежно зевнул, смахнул невидимую пылинку с плеча и с ленцой ответил:

– Я – либеральный журналист! Так что мы сегодня продаём?
– Вот… – растерянно пробормотал я, указывая на ресторан.
– О, – обрадовался журналист, потирая руки и любуясь новенькой вывеской, заказанной мной по условию Стебловского. – Это я умею. Это я живо продам!

На вывеске над входом крупными буквами было выведено название ресторана: «Родина».

КОНЧИНА

– Батюшку! Священника! Приведите попа! – понимая, что врачи уже не помогут, исступлённо завопил Велюгин, мечась в постели точно в бреду.

Лев Зиновьевич Велюгин умирал. Он лежал на смертном одре в своём респектабельном особняке близ Нью-Йорка, окружённый родственниками, среди которых младшее поколение уже едва ли понимало русский язык. Велюгин был стар, бледен и жалок, но прожил свою жизнь ярко и наотмашь. Особенно тот период, когда он, сбежав из опостылевшего СССР, обосновался в демократических и свободных Соединённых Штатах Америки. Карьера Велюгина, не имевшего особых талантов, тем не менее, стала успешной. Лекции в университетах о тоталитарной системе и нищете в России пользовались популярностью, сравнимой с фильмами ужасов, и приносили стабильный доход. А позже Льва Зиновьевича пристроили советником в правительственное агентство, занимающееся вопросами российской политики.
В США Велюгин жил ни в чём себя не ограничивая. Отпуска на Гавайях, закрытые вечеринки с влиятельными людьми, небольшая, но роскошная коллекция автомобилей, красивая жена, прелестная любовница... Словом, Велюгин прожил блестящую беззаботную жизнь, а теперь пришёл час умирать.
Среди родственников поднялось смятение – кто-то крупный проталкивался к постели старика. Наконец, перед глазами Велюгина возник пухлощёкий священник с редкой длинной бородой и почему-то испуганными глазами.

– Исповедаться хотите? – спросил он Велюгина.
– Батюшка, какая исповедь?! – задыхаясь, отрезал умирающий. – Не об этом хочу просить!

Слова Велюгина поставили священника в неловкое положение, но, решив, что во время доброй беседы старик изменит желание, он кивнул.

– Скажите, отче, есть ли Бог или нет его?! – простонал Велюгин.
– Есть, — ответил священник и улыбнулся, отчего щёки его зарумянились, точно в голове всплыло приятное воспоминание. Возможно, даже о вкусном пироге с яблоками.
– А вечная жизнь? — тревожился умирающий.

Тут священник сообразил, что разговор принимает философский оттенок и, сделав солидное лицо, ответил как можно умнее:

– Людям, в особенности людям большого ума, свойственно сомневаться…
– Да не об этом спрашиваю! – закашлялся Велюгин.
– Если не об этом, то вечная жизнь есть, – не раздумывая, ответил священник.
– А можно ли как-то отменить её мне? Я хорошо заплачу!

За всё время служения священник никогда не сталкивался с такой просьбой, и даже никогда не слышал о подобном. Он растерянно откашлялся и пристально посмотрел на Велюгина, силясь определить, не в бреду ли тот, не шутит ли.

– Отменить? – переспросил священник. – Иными словами, вы хотите отказаться от вечной жизни?
– Да-да, – раздражённо прокаркал старик. – Чёрт бы вас побрал, откуда только такие недоумки берутся?!
– Боюсь, что исполнить ваше желание не в моих силах, – невозмутимо и снисходительно возразил священник. – А что вас смущает? По моему опыту, люди чаще надеются на то, что жизнь смертью не заканчивается.
– Люди – идиоты! – рассердился Велюгин. – Меня смущает то, что я прожил весёлую, полную удовольствий жизнь! Всё повидал, всё испытал, денег скопил, потомков нажил, но был один день – проклятый день, который подарил мне счастье! Я жил тогда бедным дураком. Май, солнце, тепло, улицы залиты чистым светом, листва яркая, молодая. У меня свидание, а девушка не пришла. Но я юн, здоров, вся жизнь впереди, какое расстройство? Остаток дня провёл с друзьями, а вечером у подъезда встретил её. Она место встречи перепутала. И всю ночь мы с ней гуляли. Поэзия, сердца стучат, точно в сказке побывал. Один день…

Священник усмехнулся, и щёки его опять зарумянились.

– Безусловно, это не канон, но считается, что в первые три дня после смерти человеческая душа отправляется в те места, где при жизни была счастлива…
– В том-то и дело! – закричал Велюгин. – Не хочу, не хочу!
– Почему? – перепугался священник.
– Потому что это было в России! В России это было! Чтоб она провалилась, окаянная! Я поклялся, что больше туда ни ногой! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу…

Выкрикивая последние слова, старик приподнялся в постели, злоба исказила его лицо, и в тот же миг его разбил удар. Велюгин скончался.

СОВРЕМЕННЫЕ НРАВЫ

– Убью, убью! – бормотал Сироткин, задыхаясь.

Он бежал от автобусной остановки домой. Пальто было распахнуто, развевающийся на ветру шарф хлестал по перекошенному лицу, а в голове закипала раскалённая каша. Только что Сироткин узнал, что жена ему изменяет. Да ещё как узнал – из интернета! Его Верочка, его кровиночка, его ангел, с которой он прожил душа в душу одиннадцать лет, с которой родил двух смышлёных мальчуганов… И вот она — пьяная, полуодетая, колесит по городу в чёрном внедорожнике, высунувшись из люка, в компании неизвестного бугая со звериной рожей. И под хохот досужего зеваки, камера запечатлела этот экзотический проезд, за которым теперь мог следить весь город.

– Позор, какой позор! Убью! – твердил Сироткин, сжимая бледные кулаки, но вдруг замер.

Он остановился возле небольшого торгового центра, где за множеством прозрачных дверей находились павильоны со всевозможными товарами.

«Чем же я убью изменщицу?!» – задал себе вопрос обманутый муж, и взгляд его упал на магазин инструментов. – «Разве топор купить или молоток?» – и тут же, спохватившись, он ударил себя ладонью по лбу. – «Да кого я обманываю?! Кого я могу убить? Да ещё топором? Нашёлся Раскольников! Это я сейчас такой смелый, а ворвусь в дом, увижу её жалостливые глаза, так и замаха не сделаю! Нет, убивать не стану, а прогоню! Приду, скажу, чтоб собирала вещи и к маме. А завтра – развод! Только для храбрости надо выпить, а то ноги подкашиваются».

От магазина с инструментами Сироткин ринулся в сторону продуктового, но опять застыл.

«Хорошо, приду домой, скажу, уходи, не жена ты мне больше, а на развод завтра подам. Сгодится! А она мне: Виталик, не ломай семью, хотя бы ради детей! Семья ей важна, как же! О детях думает. А когда хвостом крутила, о чём думала? Меня же в разрушители домашнего очага запишет. Плакать начнёт, прощения просить. Семья для неё святыней окажется, за которую будет готова жизнь положить. А я, когда пьяный, добрый и доверчивый. Помилую. Нет, нельзя мне пить. В аптеку что ли зайти, успокоительных взять?»

Сироткин схватился за дверную ручку, но резко одёрнул руку, будто та была под напряжением.

«Допустим, приму успокоительное», — рассуждал он. — «Остыну и не выгоню. Да и зачем сейчас выгонять? Я себя знаю. Положим, скажу ей: уходи, ехидна! Обесчестила меня, детей на травлю обрекла, замарала уважаемую фамилию.

А она посмотрит на меня наивными глазками и нагло так спросит: «Виталик, ты что, сдурел? Какая измена? Это был друг детства. Разве закон вышел, что дружить нельзя? Ну, выпили с ним, что в этом такого? Теперь после каждой встречи с друзьями ты развода требовать будешь? Где ты измену увидел?»

И действительно, факта измены я не видел… Была ли она? Тут налетят её сестры, тёща, подруги. Скажут, что я абьюзер, никуда жену не пускаю, хочу из неё рабыню и серую мышь сделать. Впервые за одиннадцать лет бедняжка из дома вышла, так я сразу, злодей, на мороз её выставляю. А, вышвырнув змею, позже угрызениями совести себя замучаю. Как пить дать, замучаю! Подтверждения измены нет, а с выпившим человеком всякое случается. Мне бы как доброму мужу поддержать… А когда узнают, что я ещё на таблетках – пиши пропало. Закричат, свихнулся от ревности, пьёт чёрт знает что без рецепта, к психологу поведут. Нет, только не в аптеку!»

Сироткин сделал пару шагов назад и остановился. Каша в голове забурлила, в глазах появились мошки.

«Семья, конечно, превыше всего!» – медленно размышлял он. – «Одиннадцать лет как-никак. Неужели я гробовщик наших жизней из-за одного случая? Может правда к психологу? Там весь ужас и прояснится. Окажется, что я неуверенный в себе психопат, а измена не доказана. А если и была, то не от счастливой жизни. Правильно говорят, от хороших мужей налево не ходят… Ходят от плохих. Где я упустил миг, когда всё покатилось по наклонной?! Ох, что же я натворил, что же я сделал не так?! Но ничего, есть ещё время всё исправить! Есть!»

Сироткин решительно бросился к следующей двери, влетел в лавку и крикнул продавцу:

– Самый большой букет цветов! И записку туда: прости, дорогая, что заставил тебя изменить!

ПОЭЗИЯ ПОБЕДЫ

«Если кто зайдёт, то решит, что мы поминки справляем. Или того хуже – обряд жертвоприношения проводим!» – с тревогой подумал чиновник Филармонов, бросая смятенный взгляд на мрачную компанию в чёрных одеждах, усевшуюся за длинный стол у него в кабинете. Филармонов, энергичный старичок интеллигентного вида, нервный, в поношенной шерстяной безрукавке под пиджаком, откашлялся и начал:

– Коллеги, впереди большой праздник – День Победы. В связи с этим в нашем городе будут проходить культурные мероприятия, ответственность за которые возложена на меня. Наша страна имеет блестящую историю военных побед. Россия – страна победителей! И на грядущем празднике хотелось бы воспеть силу русского оружия, доблесть нашего воина и непоколебимую волю народа. Мне сказали, что вы – лучшие современные литераторы и, не побоюсь этого слова, поэты. Кому как не вам написать яркие строки, вызывающие гордость за нашу страну и армию. Есть предложения?

Сказав это, Филармонов с надеждой посмотрел на мрачных гостей.

– Есть у меня стих, – хмуро отозвался поэт Мраморов, круглолицый здоровяк с небритым подбородком. – Называется: «Дайте правды!».
– Хм, правда – это хорошо! – одобрил Филармонов. – Я всегда выступаю за правду.

Мраморов встал, нахмурился ещё сильнее и размахнулся кулаком, будто собрался драться.

– Стоны, смерть и вороньё, – замогильным голосом начал он. – Мы с тобою под землёй…
– Стоп–стоп! – испугался Филармонов, догадавшись, в какую сторону клонит автор. – Коллеги, вероятно, вы меня не поняли. Праздник По-бе-ды! Будут конкурсы у детей, мы славим нашу армию...
– У меня есть про армию! – вскочила рыжая поэтесса Хладовская с сине–серыми кругами вокруг глаз.
– Хорошо, – облегчённо выдохнул Филармонов. – Начинайте! А вы, господин Мраморов, присаживайтесь, пожалуйста. С вами потом…

Мраморов неохотно опустился на стул, а Хладовская, неистово вращая глазами, низко и хрипло закричала:

– С позором армия бежала, когда в Москве жиреет люд! Мор, грязь, кресты и слякоть бала…
– Нет! – вскочил Филармонов. – Что вы такое прочитали? Какие мор и кресты?!
– Страна должна знать правду, – заявила Хлодовская и, вскинув голову, гордо добавила: – И я не боюсь её говорить!
– Какую правду не знает страна? – рассердился обыкновенно мягкий Филармонов. – Вы народ за идиотов держите? И кто жиреет по-вашему?
– Все! – брякнул Мраморов. – Сидят на диванах и смеются!
– Все — это те, кто отправили своих мужей и сыновей выполнять долг? Или те, кто последние деньги армии перевёл? Может те, кто в поте лица трудятся в тылу? Кто дал вам право оскорблять? Фух… – взволнованный Филармонов схватился за сердце. – Послушайте, у нас праздник Победы. Я не против новаторства, но сейчас нам как воздух необходима вдохновляющая поэзия, понимаете? Чтобы несмотря на невзгоды и страдания люди почувствовали, что не зря… Ну как раньше: «А нам нужна одна победа…»
– Хотите, я прочту свою эпическую балладу? – вскочил упитанный, но вертлявый поэт Катафалкин с длинной чёлкой и низким лбом. – Так и называется – «Победа!»
– Ну, давайте попробуем, – безнадёжно согласился Филармонов.
– Победа тяжкою ценою, – начал Катафалкин, – досталась нам с тобою, брат.
– Неплохо, – обрадовался Филармонов.
– Она воздаст могильной тьмою…

Лицо Филармонова исказилось, и Катафалкин, поняв, что сейчас его остановят, заорал:

– Позор смертей и трупный яд!
– Хватит! – ударив ладонью по столу, взвился Филармонов. – Опять про могилы?! Эта больная тема у вас? Не было в России никогда культа смерти! Не было! Мы всегда жизнь и победу воспевали! Рядили её в жемчуга и чтили наших героев. Откуда такая мода взялась?
– Вам просто не нравится правда, – прогудел Мраморов.
– Какая правда? Это же пошлость! – отмахнулся Филармонов.
– Нет, вам не нравится правда! – повысил голос Мраморов.

Поэты угрожающе поднялись. Филармонов, чувствуя недоброе, попятился к двери, но было поздно.

Когда секретарь зашла узнать, что решилось со стихами ко Дню Победы, Филармонов, держа лёд у синяка под глазом, ответил:

– Всё решилось!
– И как?
– Как обычно! – ответил Филармонов, сдувая пыль с книг Пушкина и Симонова.

АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ЭНЕРГЕТИКА

— Прошу вас, проходите, уважаемый профессор Краузе! После прочтения вашего письма я без капель уснуть не мог!

В промёрзлую гостиную вошёл сутулый человек в круглых очках на орлином носу и болтающимися, точно вёсла, руками. Хозяин дома Данис Пиявичус – еврокомиссар по энергетике, активный сторонник западных ценностей, бывший в 80-х годах прошлого века не менее активным членом КПСС — одетый в пальто и тёплые сапоги, встретил гостя радушно, усадил напротив себя в мягкое кресло и налил ему выпить.

– Неужели нашли? – спросил утконосый чиновник, бросив на гостя деревянный прибалтийский взгляд.
– Нашёл! – торжественно подтвердил тот.
– Невероятно! – вскочил, громко топнув сапогами, переполненный чувствами бюрократ. – Ха-ха! Выкуси, Россия! Говорите, профессор!

Пиявичус вернулся к креслу и присел на самый краешек.

– Кхм… – Краузе откашлялся, положил руки на подлокотники и соединил кончики пальцев. – После того, как вы отказались от русских углеводородов…
– О, да! – подхватил Пиявичус. – От этих ядовитых щупальцев тоталитаризма в виде газопроводов! Представляете, уважаемый Краузе, эти русские хотели душить нас дешёвым газом!
– Хотя все экономисты, – продолжил профессор, – предупреждали об экономической катастрофе, банкротствах, обнищании и стагнации…
– Чепуха, уважаемый профессор! – воскликнул Пиявичус, укоризненно грозя пальцем. – Если бы не знал вас, то подумал бы,что в вашем кармане лежит русский паспорт с буклетом кремлёвской пропаганды.
– Так и случилось, – сухо подытожил учёный. – Цены на электроэнергию взлетели, а генерации ветряков не хватает даже на производство консервных банок. Из-за экономии горячей воды Европу захватили вши и клопы, – профессор дёрнулся и почесал шею. – А эстонцы, обещавшие Германии и Франции заменить собой Россию, только и делают, что просят в долг.

Перечисление неутешительных итогов правления евробюрократов привело Пиявичуса в состояние транса.

– Что вы говорите? – он вдруг очнулся от забытья. – Клопы?
– Эстонцы! – поправил профессор. – Впрочем, для Европы разница несущественна. Во всяком случае, нашему университету поручили найти альтернативные источники питания. И мы их нашли!

Сказав это, учёный с торжеством достал из внутреннего кармана лампочку, вкрученную в чёрный куб.

– Профессор! – глаза Пиявичуса ожили. – Вы – гений! И это работает?
– Разумеется!
– Включайте быстрее!
– Одну минуту. Прежде, господин комиссар Пиявичус, скажите мне, что вы думаете о России?

Ноздри комиссара раздулись, нижняя губа задрожала, взгляд заискрился. Он захрипел и, вцепившись в подлокотники холодными пальцами, прорычал:

– Россия ответит за…

И тут лампочка в руках профессора весело замигала, затем ярко вспыхнула и взорвалась. Пиявичус вздрогнул.

– Что это было? – вскричал он.
– Господин комиссар Пиявичус, – ласково заговорил профессор, – когда вы отключили нас от энергоносителей, мы начали поиски того, что имеем в избытке.
– И что это? – ещё не понимая, спросил чиновник.
– У нас нет газа и нефти… Есть эстонцы, но они… – профессор Краузе брезгливо поморщился. – Даже личинки червей, которыми вы решили кормить европейцев, не представляют особой энергетической ценности. Зато дури и ненависти у нас много. Оставалось только преобразовать их в энергию.
– Вы… Это! – еврокомиссар поднялся. – Вы, уважаемый профессор, знайте меру! Власти Европы…

Но тут Пиявичус оборвался, заметив, как из другого кармана профессор достал чёрный цилиндр.

– Что это?
– Не обращайте внимания, продолжайте говорить. Это зарядка для электромобиля. Моей ненависти едва хватило, чтобы сюда доехать. А нам с вами ещё на подстанцию надо.
– Нет, не поеду, – предчувствуя недоброе, замотал головой комиссар. – Сегодня никаких торжественных мероприятий…
– Придётся. Все ваши уже там. А чтобы ненависть и дурь вырабатывались особенно интенсивно, будем смотреть советские фильмы и слушать российский гимн.

Комиссар издал испуганный вопль и, гремя сапогами, бросился к двери. Распахнув её, он увидел на пороге соседа с электрическим чайником в руке.

– Поддайте дури, пожалуйста, господин Пиявичус! У нас вода не закипает…

ГУЛЛИВЕР

«Американцы – народ серьёзный», – мысленно рассуждал Парамонов, устремив пустой взгляд поверх стола. – «Главное – не сплоховать. Ковбои… На испуг берут. Поднимут ставки, доведут до дрожи, а потом, пожалуйста – пряник! На этом все и ломаются. Но меня, черти, не проведёте!»

Его глаза вспыхнули гневом и тотчас сощурились.

«Договориться хотите?!» – мысли его обретали гранитную монументальность. – «А что, если я с вас неподъёмную сумму возьму за страдания от санкций? Миллиард! Долларов! Побледнели? Не нравится? Я вам – не наши беззубые переговорщики! У меня крутой подход! Россию не продам! Хотите ещё переговоров? Хотите?!»

Не удержавшись, Парамонов со всей злостью ударил кулаком по столу.

– Что ты стучишь?! Гречку будешь? – взволновалась жена у плиты.

Парамонов вздрогнул и замолк.

– Гриша, – подсаживаясь к кухонному столу, запричитала супруга. – Опять про политику думаешь? Не надо, Гриша! Ты не дипломат, не учёный, не эксперт. Даже образования толкового не получил. Гриша…
– Что ты понимаешь?! – взметнулся Парамонов. – Ты, ты… Мой блог читают! Тысячи! Возможно, и там, наверху!
– Ну пусть читают, мало ли дураков, – супруга всплеснула руками. – Они и освежитель воздуха читают. От того, что тебя читают, ты умнее не сделался. Побереги себя! Ничего ещё не решилось, а если и решится, то без тебя.

Парамонов вытаращил глаза.

– Маша! Что ты говоришь?! Как ты не понимаешь!!! Судьба мира стоит на кону!
– Ну, стоит и стоит, – кивнула Маша. – Зачем кулаками стучать? Тебя же никто и не спрашивает.
– Нет! Всё! Я больше не могу тут находиться! – вскричал Парамонов и бросился в прихожую. – Страна на краю бездны, кругом предательство и глупость, а ты…

Он с силой хлопнул входной дверью и выбежал на улицу. И повсюду он видел несовершенство происходящего. Тротуары от снега убирались неправильно, детскую площадку устроили не в том месте, фонари светили недостаточно ярко. Горячечный ужас охватывал Парамонова при виде равнодушных, спешащих на работу людей, не замечающих царящего вокруг безобразия. А всего лишь нужно было спросить его одного, как обустроить жизнь для всеобщего благополучия. Не существовало вопроса, который поставил бы Парамонова в тупик. Богатым – повышение налогов, а излишки раздать бедным. Хорошим людям помогать, плохих не миловать. Поймать, наконец, всех преступников сразу, чего никогда не делалось, и всегда побеждать, нигде не проигрывая. Почему этого никто не понимает?!

Парамонов ускорил шаг, ощущая, как глубина постижения мира расправляет ему плечи. Суетливые прохожие мельчали и расступались перед ним, провожая испуганными взглядами. Автомобили, завидев исполина, невозмутимо марширующего на красный свет, и боясь удариться об него, визгливо тормозили и жалко сигналили.

– Министра мне! – закричал Парамонов, ворвавшись в административное здание.

Охранник в прозрачной будке поднял ленивый взгляд и поинтересовался:

– Пропуск?
– Дурак! – прорычал Парамонов, смотря сверху вниз на умственного лилипута. – Не знаешь, кто стоит перед тобой?
– Пропуск? – повторил охранник.
– Я должен предупредить! Никто кроме меня не видит, что происходит. Меня читают десятки тысяч, а ты…
– Пропуск!

Лицо Парамонова покраснело, и он бросился наружу.

«В Кремль!» – пронеслось в его голове. – «На самый верх, открыть им глаза на действительность!»

Парамонов устремился к станции метро. Он ещё хорошо помнил, как в блоге неоднократно «срезал» академиков, иронизировал над политиками, высмеивал их, ехидничал и критиковал, получая в ответ сотни восторженных комментариев. Парамонов не ошибался – катастрофа назревала.

На эскалаторе Парамонову пришлось пригнуться, чтобы не задевать свод тоннеля своей величиной. Когда он очутился на платформе, раздражённый путающимися под ногами пассажирами-лилипутами, то столкнулся с новым симптомом непроходимой тупости: приближающийся поезд двигался в обратном направлении. Он крикнул «стоп!», замахал руками, но состав упрямо прогудел ему в ответ. Не выдержав возмутительного идиотизма, Парамонов решительно шагнул на рельсы. В следующий миг поезд накрыл собой великана.

КРИВДОНАРИУМ

В дверь с табличкой «Кривдонариум – здесь ты сможешь убить свою Горгону» вошёл сутулый брюнет со скорбной физиономией. Он часто моргал, будто страдал тиком, и беспрестанно шарил в карманах, точно искал деньги.

– Господин Бурминов? Прошу вас, садитесь! – обрадовался гостю Плюскис.

Бурминов опустился на хлипкий стул, а Плюскис, вертлявый хозяин кабинета с судорожными манерами и маленькой белобрысой головой, захлопотал за столом, доставая из ящика бланки.

– Итак, господин Бурминов, кем бы вы хотели стать, в какую реальность перенестись?
– Мой привычный мир распался, – траурно сообщил Бурминов.
– Что вы говорите? – деловито-понимающе подхватил Плюскис. – Жена ушла? Вы разорены? Исправим. Сверлим вам дырку во лбу, подводим контакт Кривдонариума к мозгу, и тот создаёт для вас иллюзию богатства, женщин… – тут он смерил клиента прищуренным взглядом. – И не только женщин, если вы понимаете, о чём я.
– Нет-нет! – возразил клиент, зловеще махнув кулаками. – Я хочу войны. Кровавой, бесконечной! С миллионами трупов!
– О, – Плюскис заиграл бровями. – Без проблем! Такие программы имеются. Мы сверлим вам дырку во лбу, кладём в капсулу и отправляем в виртуальный окоп. Или нет, постойте. Понимаю! Вы хотите стать генералом. Маршалом! И вести армию, побеждать врага, самому возглавлять атаки…
– Я? На войну? Вы с ума сошли! – возмутился Бурминов. – Ни за что! В новой реальности я останусь самим собой.
– А кто вы?
– Я антивоенный активист, бежавший из России в Европу.
– А, понимаю, – медленно проговорил Плюскис, но тут же оживился. – Тогда, господин Бурминов, сверлим вам дырку во лбу, и в реальности Кривдонариума вы останавливаете кровопролитие. Разумеется – премия мира, деньги… Как вам идея?
– Я не хочу останавливать войны! – Бурминов вскочил и затрясся от злости. – Чужая война – мой хлеб! Вы что, не видите, что в мире делается? США налаживают контакты с Россией. Санкции снимут, экономика вырастет, крупные державы начнут договариваться… А я? Если не будет войны, я останусь нищим среди дураков!

Плюскис проникновенно вздохнул.

– Разделяю ваше возмущение международной ситуацией, – заверил он. – Вихри перемен захлестнули планету. Мы в Латвии тоже не сидим сложа руки. Скоро нанесём по русским страшный удар!
– Это меня не касается! Я обратился к вам, поскольку вы единственные, кто может воспроизвести мой разрушенный мир!

Плюскис, с вожделением рассматривая лоб клиента, махнул рукой и приготовился заполнять бланк:

– Так уж и быть! Говорите ваши пожелания.
– Вначале я хочу забыть весь этот ужас, – выдохнул Бурминов. – Хочу, чтобы в моём мире капитализация была важнее ископаемых…
– Это вы серьёзно? – у Плюскиса сбилось дыхание.
– Пишите-пишете! – настаивал Бурминов. – Хочу, чтобы цифры на экране стоили дороже золота. Не морщитесь, пишите! И чтобы слово этих Румыний, Венгрий, Польш и даже Эстоний имело такой же международный вес, как у России и Китая. Пусть они на равных участвуют в глобальном мироустройстве.
– Господин Бурминов! Наши возможности не безграничны...
– Пускай Кривдонариум внушит мне, что на западе люди сами выбирают власть, протесты там стихийные и народные, а СМИ – независимые!
– Это уже слишком! – Плюскис отшвырнул ручку.

В кабинете наступило молчание.

– Кривдонариуму никогда не ставили подобных задач, – наконец промолвил Плюскис. – Внушить такое… Мы всё-таки не американские агентства и фонды. Но учитывая вашу трагедию…

Когда Бурминов очнулся, ему показалось, что он уже в системе Кривдонариума: тьма, запах свечей и странная лёгкость. Но что-то было не так. Обомлев, он сообразил, что помнит всё — своё отчаяние, разговор с Плюскисом и подготовку к операции. Он попытался встать, но не почувствовал тела. Паника поразила сознание, но, не успев вскрикнуть, он увидел над собой сияющее лицо Плюскиса:

— Не переживайте! У меня две новости — плохая и хорошая: Литва отключилась от российских электросетей и доходы Москвы упадут! Правда, и у нас света нет, поэтому Кривдонариум не запускается…

Глаза Бурминова наполнились ужасом.

– А хорошая! – весело подмигнул Плюскис. – Дырку во лбу мы вам просверлить всё же успели!