«Праздник» 7 ноября хочет вернуть половина граждан РФ.

Об этом говорят социологические опросы, которые проводил ФОМ несколько лет назад.

Объясняю, почему годовщина Октябрьской революции — не праздник, а трагедия, а сама революция была не народным восстанием, а военным переворотом, который устроили обманщики, шпионы и террористы:

https://youtu.be/JRQh1Aa-Pis

Также рассказываю о том, какими последствиями обернулась кровавая смена власти для людей, как отмечалась эта дата на протяжении истории нашей страны и почему этот праздник должен остаться в прошлом.

А ещё обязательно перешлите видео своим знакомым коммунистам. Пусть ознакомятся с историей своей Великой Октябрьской социалистической революции.

​​9 ноября 1918 г. Германия была провозглашена республикой.

В конце октября 1918 г. на фоне коллапса на фронте, парламентского кризиса и необходимости любой ценой договориться с союзниками, в Германии были приняты поправки в Конституцию. Империя превращалась из дуалистической монархии в конституционную, центр принятия решений переходил от кайзера и правительства к рейхстагу.

Однако одновременно с реформами «сверху» началась революция «снизу». Восстание революционных матросов в Киле в течение первой недели ноября перекинулось на всю страну, запестревшую красными флагами.

Социал-демократы – главная оппозиционная партия, в принципе получила благодаря Октябрьским реформам всего, чего хотела: реальная власть отныне принадлежала парламенту, а парламент контролировался ими. Фанатов республики среди социал-демократов было немного. Единственное, чего они требовали: отречения Вильгельма II как человека, ответственного за проигранную войну, тем более что западные союзники недвусмысленно заявляли, что с Вильгельмом вести переговоры не будут. Кайзер, находившийся в штаб-квартире в бельгийском Спа, однако, тянул с окончательным решением.

Нарастание революции и политическая неопределённость продолжались до 9 ноября. В этот день левые радикалы из «Союза Спартака» во главе с Карлом Либкнехтом планировали провозгласить Свободную Социалистическую Республику Германия. Инициатива явно выскальзывала из рук «умеренных». Устав ждать вестей из Спа, либеральный канцлер Макс Баденский ранним утром самовольно провозгласил отречение Вильгельма и кронпринца от тронов Империи и Пруссии. В полдень Макс Баденский передал полномочия канцлера лидеру социал-демократов Фридриху Эберту. Предполагалось, что будет создан Регентский совет, который после нормализации обстановки передаст трон следующему Гогенцоллерну. Однако сообщение об отречении Вильгельма не произвело на берлинскую улицу никакого впечатления: демонстрации в столице не утихали, с минуты на минуту ждали провозглашения Советской республики Карлом Либкнехтом.

В два часа дня, понимая, что Либкнехта нужно опередить любой ценой, Филипп Шейдеман – ещё один лидер социал-демократов, в момент обеда в парламентской столовой самолично вышел на балкон Рейхстага и произнёс речь, которая завершалась словами: «Да здравствует Германская республика!». На вернувшегося в столовую оратора тут же набросился с упрёками разгневанный Эберт, но слово не воробей: провозглашение республики состоялось.

Свободная Социалистическая Республика Германия была провозглашена Либкнехтом перед Городским дворцом (немецкий аналог Зимнего) спустя два часа после заявления Шейдемана. Однако организационными и силовыми ресурсами левые радикалы похвастаться пока не могли, поэтому на следующий день они вошли в новое революционное правительство – Совет народных уполномоченных с Эбертом во главе.

Так, в обеденный перерыв в парламентской столовке, по выражению самого Шейдмана: «между супом и десертом», Германия стала республикой.

9 ноября в Германии маркируется как «День судьбы» («Schicksalstag»), по причине того, что в этот день в течение XX в. происходили всевозможные значимые для немецкой истории события.

9 ноября 1918 г. Германия была провозглашена республикой. Многовековая монархия Гогенцоллернов была свергнута в ходе Ноябрьской революции, и в стране начал оформляться республиканский режим, который получит в историографии наименование «Веймарского» по месту принятия республиканской Конституции.

9 ноября 1923 г. в Мюнхене коалиция ультраправых движений во главе с Адольфом Гитлером и генералом Эрихом Людендорфом предприняла попытку государственного переворота против баварского правительства. После предполагаемой победы в Баварии путчисты рассчитывали начать «марш на Берлин», чтобы в общегосударственном масштабе повторить успех итальянских фашистов, взявших власть в Риме всего за год до того. Ситуация была весьма пикантной: на момент путча баварское правительство само находилось в состоянии мятежа по отношению к центральному правительству в Берлине. Тем не менее руководители Баварии обладали достаточными ресурсами, чтобы подавить «Пивной путч» собственными силами. Колонна нацистов была расстреляна в центре Мюнхена, лидеры путча арестованы. Гитлер на девять месяцев отправился в тюрьму надиктовывать «Майн Кампф», в то время как нацистская партия была фактически уничтожена как организованное движение.

9 ноября 1938 г. в нацистской Германии прошла серия еврейских погромов, вошедших в историю как «Хрустальная ночь». Формальным поводом для неё послужило убийство евреем Гершелем Гриншпаном сотрудника германского посольства в Париже в знак протеста против насильственной высылки 17 тыс. польских евреев из Германии, в числе которых были и родители Гриншпана. По инициативе Геббельса режим воспользовался убийством, чтобы организовать «взрыв народного возмущения», вылившийся в погромы, избиения и убийства евреев по всей Германии. Были разрушены около 1,5 тыс. синагог, повреждены или уничтожены около 7 тыс. предприятий, около 30 тыс. евреев депортированы в концлагеря и ещё несколько сотен убиты или покончили с собой. На еврейское сообщество Германии была наложен чрезвычайный налог в 1 млрд. рейхмарок, также евреи полностью исключались из экономической жизни, а их активы конфисковались. В результате в течение 1938/39 гг. Германию покинули 120 тыс. евреев – столько же, сколько за 1933 – 1937 гг. вместе взятые. Считается, что 9 ноября 1938 г. стал переломным моментом в нацистской политике по отношению к евреям. Если до этого момента их исключали из общественно-политической и социальной жизни, то «Хрустальная часть» стала первым примером массового исключения евреев из физического существования.

9 ноября 1989 г. в разгар мирной революции в ГДР секретарь ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовски на пресс-конференции огласил решение Политбюро открыть границу между ГДР с одной стороны и Западным Берлином и ФРГ с другой. Через несколько часов десятки тысяч восточных берлинцев начали переходить в Западный Берлин, что означало падение Берлинской Стены и кульминацию мирной революции.

В свете предстоящего объединения ФРГ и ГДР развернулись дебаты о том, какой день следует сделать немецким национальным праздником. 9 ноября напрашивался сам собой, однако в конце концов был отвергнут из-за чрезмерной насыщенности разнонаправленными смыслами, в том числе нацистскими и антисемитскими. Национальным праздником Германии стало 3 октября – День воссоединения ФРГ и ГДР в 1990 г.

10 ноября 1918 г. революционное правительство Германии заключило тайный союз с армией.

Германская республика была провозглашена своими социал-демократическими лидерами не по убеждению, а от безысходности, чтобы перегнать левых радикалов. Русский пример стоял перед глазами, и социал-демократы опасались, что новоявленная парламентско-демократическая система может быть сметена сторонниками диктатуры пролетариата. Германские большевики по понятным причинам пугали и армейское командование.

10 ноября 1918 г. глава революционного кабинета Фридрих Эберт и генерал-квартирмейстер германской армии Вильгельм Грёнер связались по секретной телефонной линии, соединявшей Берлин со Ставкой в бельгийском Спа. Итогом переговоров стало джентельменское соглашение: армия признаёт новое правительство, последнее в свою очередь защищает армию от «демократизации» и умаления прав офицеров, а также активно борется с большевиками.

Занятно сравнить ситуацию после Ноября 1918 г. в Германии с положением дел в России после Февраля 1917 г. В нашей стране Временное правительство сразу же после прихода к власти приступило к армейской «демократизации», «гучковской чистке» потенциально нелояльных офицеров и к полному уничтожению авторитета оставшихся командиров. Ставка в течение всего 1917 г. воспринималась февралистами как «гнездо реакции». Панический страх перед армейской контрреволюцией породил мутную ситуацию с августовским «выступлением» Корнилова. Временное правительство собственными руками уничтожило армию, расчистив большевикам путь к власти. Немецкие «умеренные» революционеры не пошли по русскому пути и сразу же заключили союз с армией.

Оценки «Пакта Эберта – Грёнера» полярны. С одной стороны, договор действительно обеспечил социал-демократам лояльность армии в критические первые полгода существования республики: все большевистские восстания оказались эффективно подавлены. С другой – критики указывают, что пакт де-факто превратил рейхсвер в «государство в государстве», подчиняющееся гражданскому правительству ровно до тех пор, пока само того желает. Уже в марте 1920 г. во время Капповского путча армия заняла нейтральную позицию, отказавшись активно поддерживать как путчистов, так и законное правительство. В отсутствие каких-либо политических чисток и реформ один из важнейших государственных институтов Веймарской республики являлся оплотом презрения к этой самой республике и парламентской демократии в целом. В начале 1930-х гг. рейхсвер принял активное участие в сломе демократической системы, а позднее не имел ничего против установления нацистского режима. Таким образом, пакт 10 ноября 1918 г. спас Германию от коммунистической диктатуры, однако открыл окно возможностей, через которое спустя 14 лет пролезла диктатура нацистов.

Если честно, я ничего не смыслю в Древнем Риме, да и в истории идей не могу назвать себя специалистом, не говоря об отличных от автора политических взглядах. Тем не менее иногда мне хочется побыть хорошим человеком, и помочь в распространении оригинального и небезынтересного на мой взгляд контента.

https://youtu.be/6udqchbbuLk

11 ноября 1918 г. было подписано Компьенское перемирие. Великая война завершилась. В каком же положении находилась Германия в момент «Ноябрьской капитуляции»?

Германская армия, которая годами до этого вела бои исключительно на вражеской территории, уже несколько месяцев отступала на всех фронтах. Достичь военной победы было невозможно: стратегическая инициатива была окончательно утрачена, вражеские столицы находились вне пределов досягаемости, вражеская коалиция в несколько раз превосходила Германию в материальном отношении. Только что на континенте высадились миллионы свежих и бодрых солдат, прибывших с противоположной стороны Атлантики. В Европе был открыт Второй фронт, союзные войска имели возможность беспрепятственно наступать к германской границе. Армии немецких союзников были полностью разбиты, их правительства деморализованы, одно за другим они выходили из войны.

Что-то это напоминает, не правда ли? К методу исторических аналогий следует относиться с опасением, но его умеренное использование может оказаться полезным.

Да, это очень напоминает ситуацию, в которой Германия оказалась в июле-августе 1944 г. Разве что «Второй фронт» в 1918 г. «открылся» на Балканах, когда после капитуляций Болгарии и Австро-Венгрии союзники получили возможность свободно маршировать от Салоник хоть до самого Мюнхена.

Но дальше начинаются различия. В 1918 г. Германией управляли люди, которые при всех своих недостатках и, более того, совершённых ими преступлениях, имели хоть какое-то представление об ответственности перед собственным народом. Они были готовы пойти на радикальную ломку внутренней политики, вплоть до свержения монархии, отторжение части национальной территории, лишь бы война не пришла на улицы Кёльна и Мюнхена.

В 1944 г. у Германии были совсем другие вожди. Для нацистских фанатиков смысла в существовании Германии в отрыве от их идеологии не было, поэтому вариант с капитуляцией был исключён, особенно после того, что нацисты творили на оккупированных территориях. Удивительным образом заговор 20 июля метафизически как раз являлся попыткой части высшего офицерства и «старой» элиты повторить тоже, что они уже однажды сделали в ноябре 1918: пусть Рейх лишится части территории, пусть страна столкнётся с внутриполитическим кризисом, но сограждане будут спасены от тотальной войны на немецкой земле. Нацистский режим подобными категориями не мыслил, поэтому сопротивлялся до самого конца, пока превращённая в лунный пейзаж Германия не была вбомблена в каменный век, расчленена и оккупирована иностранными армиями, а национальное правительство не исчезло на несколько лет как институт.

Судьба Германии последних девяти месяцев Второй мировой даёт ответ на вопрос, что было бы, не заключи Рейх перемирие в ноябре 1918 г. Технически немцы могли вести войну и в 1919 г., а может даже и в 1920. Но велась бы эта война уже на их территории, и с совершенно другим уровнем ожесточения. Ноябрь 1918 г. спас Германию от баварского и рейнского фронтов, сотен тысяч жертв среди мирного населения, иностранной оккупации всей территории страны (а не только Рейнского сектора) и, возможно, расчленения и уничтожения самого германского государства. Немцы этого, однако, не поняли, а потому решили «переиграть» мировую войну, чтобы осознать спустя тридцать лет, что в 1918 они ещё легко отделались.

Ну что там в Джорджии и Пенсильвании?

Следите?

Когда-нибудь настоящая политика будет и в России. С настоящей конкуренцией и настоящей интригой.

И будем мы считать голоса не в штате Висконсин, а в городе Барнаул Алтайского края.

Но для этого нам нужно поработать. Политическая система сама себя не построит.

14 ноября в 14:00 мы представим политическое движение Общество.Будущее.

Приходите!

Мы начинали как «фабрика мыслей» — русский аналитический центр по построению образа будущего.

2020 год показал, что одной интеллектуальной работы недостаточно. Если мы хотим изменить страну, нужно не только строить планы на будущее, но и навязывать борьбу здесь и сейчас. Отстаивать свои права, участвовать в выборах и создавать реальную политическую силу.

Мы открыто идём в политику, чтобы побеждать.

На презентации движения я расскажу о нашей идеологической платформе, о целях и задачах, структуре организации и многом другом.

Мероприятие будет включать официальную часть и фуршет.

Чтобы принять в презентации участие, запишитесь по ссылке:

https://check-in.ru/events/6129fe77-9cd3-4917-93b5-7816aa9a5a27

Количество мест ограничено.

Ждём вас!

Будущее принадлежит нам.

​​Оккупация Рейнской области

Согласно Компьенскому перемирию, заключённому 11 ноября 1918 г., немецкие войска на Западе должны были очистить все территории, как оккупированные, так и собственно немецкие, находящиеся на левом берегу Рейна. Левобережье Рейна было оккупировано союзными войсками, также ими были заняты три плацдарма на правом берегу в районе Кёльна, Кобленца и Майнца. Оккупация была закреплена Версальским мирным договором вместе с демилитаризацией 50 км. зоны на правом берегу.

Размещение союзных войск на Рейне представляло собой компромисс между позициями Франции с одной стороны и Великобритании и США с другой. Французы, как известно, в идеале хотели бы вовсе «оторвать» от Германии её Рейнские провинции, создав там буферное государство – сателлит Франции. Англосаксы, напротив, не желали чрезмерного ослабления Германии, рассматривая её как потенциального союзника в борьбе с большевиками и не желая чрезмерного усиления Франции на континенте. В итоге сошлись на том, что левобережье Рейна будет оккупировано на следующие 15 лет. Это с одной стороны должно было защитить Францию от повторного нападения немцев, а с другой – являться залогом того, что Германия будет выплачивать наложенные на неё репарации.

В оккупации принимали участие французские, британские, бельгийские и американские войска. Впрочем, США после Великой войны быстро ушли в самоизоляцию и уже к 1923 г. передали свой сектор французам. Был даже небольшой Симаский оккупационный корпус!

Оккупация, как и выплаты репараций, являлась камнем преткновения в отношениях Германии с союзниками на протяжении всех 1920-х гг. Французы регулярно расширяли оккупационную зону, нервно реагируя на любые немецкие задержки с выплатами или на нарушение ими статуса демилитаризованной зоны. Самым известным кризисом такого рода стала оккупация Рурской области – экономического сердца Германии, в 1923 г.

Однако, в конце концов, во второй половине 1920-х гг., благодаря политике министра иностранных дел Густава Штреземана, стороны, казалось, достигли взаимопонимания. Германия наладила своевременные выплаты репараций и отказалась от территориальных претензий к западным соседям, в результате чего союзники с 1926 г. начли постепенный вывод войск. По итогам принятия Плана Юнга Германия согласилась выплачивать репарации в облегчённом режиме до 1988 г., взамен чего союзники заранее покинули Рейнскую область уже в 1930 г.

Германия полностью избавилась от обязательств по выплате репараций летом 1932 г. Демилитаризация Рейнской области сохранялась вплоть до марта 1936 г., пока туда в одностороннем порядке не были введены части Вермахта.

​​12 ноября 1918 г. в Вене была провозглашена Республика Немецкая Австрия

Хотя Австро-Венгрия представляется многим как государство, где верховодили немцы, сами немецкие жители этого государства зачастую так вовсе не считали. Многонациональная империя во многом оставалась реликтом феодальных времён, в которой ценилась верность династии, а не принадлежность к «титульной» нации. В представлениях немецких националистов, к числу которых относились не только «правые» великогерманцы, но и «левые» социал-демократы, бенефициарами империи Габсбургов являлись поляки, чехи, венгры, евреи и много кто ещё, а немецкий народ своим горбом оплачивал весь этот многонациональный банкет. Впрочем, о путях решения проблемы мнения разнились: умеренные предлагали «федерализовать» империю, чтобы немцы получили собственную автономию, радикалы же призывали к полному упразднению государства и присоединению населённых немцами территорий к Германской империи.

В октябре 1918 г. мечты радикалов начали сбываться. В национальных окраинах начался «парад суверенитетов». Немецкая часть некогда единого парламента Цислейтании объявила себя Национальным собранием и избрала из своих рядов Государственный совет, призванный заменить имперскую исполнительную власть. 11 ноября, оставшись без империи, кайзер Карл I подписал декларацию о «самоустранении от управления». На следующий день Национальное собрание приняло «Закон о государственном устройстве и форме правления». В первой статье закона Немецкая Австрия провозглашалась республикой. Вторая статья провозглашала, что Немецкая Австрия является частью Германской республики. Тем самым австрийские немцы, как правые, так и левые, выразили желание войти в состав единого немецкого национального государства.

Примечательно, что изначально авторы законопроекта вовсе хотели отказаться от использования термина «Австрия», так как тот был слишком связан с габсбургским прошлым. Предлагались варианты, вроде «Юго-Восточной Германии», «Дунайской Германии», «Дойчмарка», «Хохдойчланда», «Берграйха», «Тройланда» или «Фридланда». Впрочем, в конце концов, слово «Австрия» оставили по настоянию ностальгирующих консерваторов из Христианско-социальной партии.

Однако стать провинцией Германии Австрии было не суждено. Союзники, опасаясь усиления Рейха, запретили объединение. Более того, значительная часть Немецкой Австрии отошла к другим государствам: Южный Тироль – к Италии, часть Штирии и Каринтии – к Югославии, Судеты – к Чехословакии. Волей-неволей австрийским немцам пришлось строить своё отдельное государство, сожалея, и что частью Германии не стали, и что даже всех австрийских немцев не объединили.

Тем не менее со временем в правом лагере среди сторонников консервативной католической Христианско-социальной партии сложилось мнение об австрийцах как о «немцах со знаком качества», которым хорошо и так, без объединения с северянами. В период протофашистского диктаторского режима «Корпоративного государства» в 1933 – 1938 гг. этот дискурс стал господствующим. С этим не соглашались австрийские нацисты и… левые – социал-демократы и коммунисты, которые по-прежнему видели себя частью большой Германии. Поэтому когда в 1938 г. случился аншлюс, австрийские марксисты приветствовали его, заявляя, что хоть они и продолжат бороться с нацисткой диктатурой, но делать это будут совместно с немецким рабочим классом ради общего будущего.

Австрийская государственность была спасена Московской декларацией 1943 г., в которой союзники, желая разжечь сепаратистские страсти в Рейхе, объявили Австрию – «первой жертвой нацизма». В 1945 г. эта концепция стала «мифом основания» Второй Австрийской республики. Отсутствие желания нести ответственность за нацистские преступления совместно с Германией превратило австрийцев в горячих патриотов Австрии и похоронило среди широких масс желание объединяться с северным соседом.

Прожекторы освещают ночное небо во время авианалёта на Гибралтар, 20 ноября 1942 г.

Судя по фото, Государственное издание РИА Новости хочет рассказать нам о гитлеровских зверствах не на Орловщине, а скорее на Верденщине и на Соммщине

P.S. На фото изображена атака шотландцев на немецкие позиции на Западном фронте в районе Арраса 24 марта 1917 года

P.P.S. Я убеждён, что устранение или хотя бы минимизация таких проколов, которые, прежде всего, влияют на репутацию изданий, которые их постят, зависит от того, с какой интенсивностью ответственных за такое будут тыкать носом в их непрофессионализм, как тычут несмышлёных котят в их проделки.

Извините.

В 20-х числах ноября 1918 г. польские иррегулярные отряды, состоявшие в значительной степени из школьников и студентов (так называемых "Львовских орлят") окончательно вытеснили из Львова подразделения Западно-Украинской Народной республики, что стало одним из ключевых событий польско-украинской войны 1918/19 гг. Окружённый Львов продолжал находиться в украинской осаде до мая 1919 г., пока окончательно не был деблокирован польской армией.

​​Число евреев в Российской империи

Если в 1800 г. доля евреев в Российской империи составляла 1,5% населения (и менее четверти мирового еврейства), к 1880 г. эта доля выросла до 5% (и более половины евреев всего мира). Согласно данным переписи населения 1897 г. в империи проживали 5,2 млн. евреев, что составило 4% населения. Массовая эмиграция с 1881 г., в результате которой Россию покинули до 2 млн. евреев, снизила удельный вес евреев в структуре населения к 1914 г. до 3%. До 80% всех эмигрантов направлялись в США.

В пределах черты оседлости проживали 93% российского еврейства. Те 7%, кто проживал за её пределами – более 300 тыс. человек к началу XX в., воспользовались предоставляемыми государством возможностями обойти ограничения. Все ограничительные меры автоматически снимались в случае крещения и отказа от иудаизма. В таком случае человек становился отверженным еврейским сообществом, и центральные власти могли быть уверенными, что в дальнейшей своей профессиональной деятельности он не будет руководствоваться корпоративными общинными интересами, а также не будет заниматься иудейским прозелитизмом, которого власти очень боялись.

Однако и верующие иудеи могли легально покинуть черту оседлости и селиться, где они хотят. Ограничения не распространялись на купцов 1-й гильдии, отслуживших солдат, обладателей высшего образования, врачей и медицинских работников – иными словами, на обладателей всех «полезных профессий», в которых остро нуждалась империя в период модернизации.

За пределами черты оседлости существовал ряд изолированных иудаистских сообществ, которые находились в более выгодном положении, нежели евреи Западного края. Речь идёт о горских евреях Северного Кавказа и бухарских евреях Туркестана, которые были приравнены в правах к остальному местному населению, а в случае бухарских евреев вовсе рассматривались как союзная и лояльная к империи привилегированная социальная группа.

В рамках своих академических штудий увлёкся memory studies и сопутствующими им «политикой памяти» и «исторической политикой», в силу чего, как вы могли заметить, несколько подзабил на канал. Но ведь я веду его как раз для того, чтобы делиться всякими интересными фактами и измышлениями, которые встретились в процессе моего (само)образования, не так ли?

Насколько я могу судить, 2020 г. отметился двумя основополагающими книжными новинками на русском языке, посвящёнными политике памяти. Первая – академический сборник «Политика памяти в современной России и странах Восточной Европы» под редакцией Алексея Миллера и Дмитрия Ефременко, выпущенный Издательством Европейского университета. Вторая – более публицистическая книга «Неудобное прошлое» Николая Эппле, изданная «Новым литературным обозрением». Первую я пока не читал, поэтому речь пойдёт о второй.

Книга посвящена тому, как в постсоветской России к тридцатому году её существования государство и общество вспоминают о коммунистическом терроре, какие проблемы в коммеморации этой трагедии существуют, и какие рецепты автор предлагает для преодоления этих проблем. Более трети книги посвящено обзору преодоления трудного прошлого в шести других странах: Аргентине, Испании, ЮАР, Польше, Германии и Японии. Компаративистика в этом случае важна хотя бы для демонстрации того, что и здесь у России нет никакого «Особого пути». Проблема взаимоотношений с тяжёлым прошлым абсолютно интернациональна, и легче назвать страну, которая перед ней стоит, чем не стоит. Что ещё критически важно отметить: процесс «проработки прошлого», однажды начавшись, своего окончания не имеет. Даже те примеры, которые вроде бы считаются «образцовыми», вроде ФРГ или ЮАР, на поверку оказываются полны недосказоннастями и новыми вызовами.

Проблема коммеморации коммунистического террора в РФ, по мнению автора, состоит в том, что эта тема в исторической политике путинской России находится где-то на задворках официального внимания. Более того, учитывая тот факт, что «мифом основания» РФ является Великая Отечественная война, тема советского террора становится неудобной для официальных властей, так как «бросает тень» на партийно-государственное руководство СССР того периода (отделять режим от общества пока не научились). Осуждение коммунистического террора на законодательном уровне в современной истории России произошло лишь однажды – это сделал Верховный Совет ещё в октябре 1991 г.

В путинскую эпоху власть сделала ставку на «историческое примирение», но «примирение» это весьма специфично. Примирение само по себе – хорошо, но хорошо только тогда, когда заинтересованные стороны получают возможность свободно и открыто проговорить проблемы травмирующего прошлого, а сторона, пусть и не персонально виновная, но как минимум ведущая свою идентичность от виновных в массовом насилии, осудит преступления и принесёт извинения. В реалиях РФ «примирение» выглядит как «давайте не ворошить прошлое, архивы мы не откроем, извиняться никто ни за что не будет, были «перегибы», но зато войну выиграли, да и вообще время было такое, закрыли тему». Хорошее «примирение», ничего не скажешь.

При этом очевидно, что концепт «коллективной вины» - это что-то из репертуара BLM, а в нормальном обществе вина может быть только индивидуальной. Это снимает вопрос о каком бы то ни было «Нюрнберге над Советами» (кого осуждать? мумии Ленина и Сталина? прах Ежова?), не говоря о том, что немецкий кейс вообще мало применим к России, так как нацистская диктатура в Германии была свергнута извне, а коммунистическая в России – изнутри. Зато вместо вины присутствует ответственность, которая вполне касается живущих ныне людей и существующих ныне институтов. Если само государство, его силовые структуры и вторая по представительству парламентская партия признают себя правопреемниками институтов, виновных в массовых преступлениях, они должны осознавать свою ответственность в поддержании памяти о жертвах и, самое главное, в создании таких условий, при которых прошлые трагедии не смогут повториться. Однако пока имеем то, что имеем.

​​Вместе с тем тридцать лет после коммунизма не прошли даром. Кто бы что ни говорил, в России сложилось гражданское общество, и к 2010-м гг. оно начало активно интересоваться вопросами своего прошлого. Не только автор книги, но и прочие исследователи политики памяти констатируют, что в настоящее время в России происходит «бум памяти», когда люди по собственному почину массово проявляют интерес к прошлому своих семей и к прошлому своих мест проживания. Этот «локальный», «народный» интерес прорывается снизу через официальную оболочку «примирения» (а на самом деле забвения), и недалёк тот час, когда власть волей-неволей будет вынуждена идти навстречу общественной инициативе.

В качестве ключевого элемента «проработки прошлого» автор предполагает создание государственной или хотя бы полугосударственной «Комиссии по правде и примирению», которая бы поставила вопрос о максимально возможном рассекречивании архивов, посвящённых коммунистическим преступлениям, и привлекла к этому процессу широкое общественное внимание. Общество, которое уже давно готово к правде (как-никак, со времён террора прошли три-четыре «непуганых» поколения), могло бы подхватить инициативу, выработав инфраструктуру открытых дискуссий, в ходе которых могли бы кристаллизироваться точки зрения различных мнемонических и политических акторов (ведь мы всё-таки говорим пусть и об исторической, но политике). В конце концов, подобный честный разговор рано или поздно позволит выработать какой-то минимальный общий знаменатель, например о недопустимости убийств и пыток людей вкупе с недопустимостью нарушения закона под прикрытием «высоких государственных интересов», и именно это можно было бы назвать «примирением».

Нельзя не отметить и недостатки книги, по крайней мере, являющихся недостатками на мой взгляд. Речь, прежде всего, идёт о либеральной ангажированности. Почти ничего не говорится о необходимости коммеморации дореволюционного прошлого. Отдельные реплики автора позволяют сделать вывод, что он придерживается нарратива о том, что Российская империя являлась пусть и в меньшей степени, но таким же автократическим государством, как и Советский Союз. Прослеживается посыл к демилитаризации памяти, что опять же достаточно спорно: у нас долгая и славная военная история, о которой грех не вспоминать и грех не культивировать. Очень наивным кажется предположение, будто российская «проработка прошлого» окажет положительное влияние на отношения с Восточной и Центральной Европой. В 1990-х гг. официальное осуждение Россией советского режима не помешало прибалтам низвести русских до положения «граждан второго сорта», а путинский либерализм первых двух сроков не помешал полякам и украинцам начать с нами «холодные войны».

Вообще у меня сложилось впечатление, что будь воля автора, он бы сделал именно коммунистический террор «мифом основания» новой России вместо Великой Отечественной, что, на мой взгляд, представляет собой довольно спорное намерение. Проблема с официальной коммеморацией ВОВ, как по мне, связана не с самим фактом придания ей первостатейного значения, а с теми смыслами, которые в неё вкладываются: изоляционистскими и направленными на оправдание авторитарной власти в ущерб индивидуальным интересам. Я бы не имел ничего против сохранения Великой Отечественной в качестве «мифа основания» РФ в случае придания ей иных смыслов: международной взаимовыручки (как никак воевали в союзе со всем миром) и защиты в том числе и индивидуальных свобод – права жить и работать на своей земле без внешнего принуждения. Память о коммунистическом терроре могла бы стать органической поддержкой этого антиавторитарного нарратива, призванного обеспечить наш русский don’t treadе on me без какого-либо конфликта между двумя несущими конструкциями. Но это сугубо моё мнение.

Ну а в конце скажу, что безусловным плюсом рассмотренного труда является обилие ссылок на всевозможные интернет-ресурсы и базы памяти, связанные с коммеморацией трагедий прошлого. Поэтому в ближайшее время начну выкладывать всякие интересности, связанные с этим.

«Боссы Сената». Карикатура из журнала Puck, 1889 г.

«Позолоченный век» (“The Gilded Age”), пришедшийся на 1870/80-е гг., если оперировать метафорами из отечественной истории, одновременно вобрал в себя и индустриализацию, и «лихие 90-е». Становление американской индустрии и превращение США в ведущую экономику мира сопровождалось колоссальным имущественным расслоением, обогащением олигархической верхушки, взявшей под контроль всю партийную политику, и обнищанием фермеров.

Над крошечными сенаторами возвышаются денежные мешки, символизирующие олигархов-монополистов или как их тогда называли «баронов-разбойников». Табличка сверху гласит, что это «Сенат монополистов, волей монополистов и для монополистов», тем самым пародируя заключительные слова Геттисбергской речи Линкольна, в которой тот когда-то говорил о «правительстве народа, волей народа и для народа».

​​А вот и первый полезный ресурс, о котором я узнал из книги «Неудобное прошлое».

Электронный архив источников личного происхождения (прежде всего дневников, мемуаров и писем). Можно настроить поиск по фамилиям, как авторов, так и тех, кого они упоминают, по их полу и возрасту, по дате или по месту создания источника, по тому или иному историческому событию, что упоминается в источнике.

https://prozhito.org/about

Ментальные карты русского национализма

Согласно определению Эрнеста Геллнера, национализм – это эмоциональный принцип, который требует, чтобы пространство культурного контроля совпадало с пространством политического контроля. Это определение сразу же взывает к жизни вопрос о том, каким образом определяются эти пространства? И если с пространством политического контроля вроде бы всё ясно (административные границы), то как быть с определением границ культурного пространства? На помощь приходит «поведенческая география», в рамках которой была сформирована концепция «воображаемых карт» (Mental mapping). В культурное пространство входят те территории, которые субъективно воспринимаются национальным сообществом как «свои».

Говоря о русском национализме в Российской империи, можно выделить несколько слоёв «воображаемых карт», которыми оперировали русские националисты. Прежде всего, существовали государственные границы империи. Большинство русских националистов признавало и гордилось ими, однако эти границы не совпадали с «воображаемой картой» «русской национальной территории», которая где-то была меньше государственных границ, а где-то, наоборот, выходила за их пределы. Нахождение «нерусских» Финляндии, Остзейского края, Грузии или Армении в составе империи русские националисты признавали и приветствовали, однако не рассматривали эти территории в качестве объектов русификации. В свою очередь Западный край, Малороссия, Новороссия, Поволжье, Сибирь и Дальний Восток, которые в «воображаемой карте» русского национализма тогда не воспринимались как однозначно «русские», должны были быть русифицированы и стать «национальными территориями».

Наиболее острая борьба шла именно за Западный край, где проект русского национализма столкнулся с мощным польским конкурентом, а позднее с «буферными» проектами украинского и белорусского национализмов. В этой связи интересны взгляды русских националистов на будущность Польши. Со времён Каткова в русском националистическом дискурсе циркулировали предложения о том, чтобы сохранив некий внешнеполитический контроль над Польшей, дать той в границах Царства Польского самостоятельность во внутренних делах. Сделка должна была быть двусторонней: предоставление автономии, если не независимости, увязывалось с отказом поляков от претензий на границы 1772 г. и капитуляцию польского проекта в Западном крае. Своего рода гарантия синицы в руках за отказ от мечтаний о журавле в небе.

Однако был регион, который включался русскими националистами в «воображаемую карту» «русской национальной территории», но находился за пределами границ империи. Речь идёт о Галиции – последней территории, некогда бывшей в составе Древнерусского государства и населённой восточнославянским населением, находившейся за пределами Российской империи. Основные цели России в Великой войне, сформулированные Петром Струве, как раз исходили из этой националистической парадигмы: исправление «ошибки Екатерины» и присоединение Галиции, а также восстановление независимого союзного Польского государства за счёт австрийских и немецких земель, с которым можно было бы заключить джентельменское соглашение по поводу Западного края.