Верховный суд Бангладеш отменил большинство квот на государственную службу, оставив в итоге лишь 7% для внучков ветеранов освободительной войны 1971 года. Ну, как говорил видимо теперь уже не приветствующийся в РФ Тарас Григорьевич: “Боритеся - поборете”.
По крайней мере формального повода для продолжения деятельности “Антидискриминационного студенческого движения”, - в том виде, в каком оно функционировало в июне-июле, - больше нет. А как откликнутся в будущем сотня трупов, положенных студентами на алтарь борьбы против государственных квот - неизвестно.
#Бангладеш
По крайней мере формального повода для продолжения деятельности “Антидискриминационного студенческого движения”, - в том виде, в каком оно функционировало в июне-июле, - больше нет. А как откликнутся в будущем сотня трупов, положенных студентами на алтарь борьбы против государственных квот - неизвестно.
#Бангладеш
Почитываю иногда журнал Lêgerîn (в переводе с курманджи, как понимаю, нечто типа “в поисках”; очень перекликается кстати с идентичным названием основного теоретического органа Компартии Китая “Цюши”), распространяющий идеи радикальной демократии (она же - “демократия современности”) и издающийся силами людей, принадлежащих к интернациональной коммуне Рожавы ака Северо-Восточной Сирии. Иногда на самом сайте выкатывают статьи из будущего номера, для привлечения внимания стало быть. Вот, в очередном опусе под названием “Общественный договор во имя революции?” внимание привлекло сжатое изложение нынешней идеологии Рабочей Партии Курдистана и близких к ней (теоретически) организаций:
“...Невозможно говорить о революции в Рожаве, не упомянув о влиянии на неё идей Абдуллы Оджалана и 50-летнего опыта борьбы РПК. В частности, тех усилий, которые с 90-х годов РПК предпринимала в области разработки новой революционной теории, которая могла бы заменить старую марксистско-ленинскую ориентацию. Это был процесс самокритики и перестройки, в рамках которого движение оценивало свои собственные ошибки, а так же неудачи социалистических и революционных движений по всему миру, которые стали очевидны после падения Советского Союза и распада т.н. “реального социализма” (...) Результатом этого переосмысления является то, что сегодня именуется “Парадигмой демократической современности”.
Одной из главных отправных точек был анализ взаимоотношений между обществом, государством и революцией. Из опыта 20-го века с его попытками построить «государственный социализм» или «социалистическое государство», а также за счет исследования истории развития государства со времен античности, стало понятно, что государство не может быть путем к развитию социализма в обществе.
Фактически был сделан вывод, что государство и общество принципиально отличаются друг от друга и представляют собой совершенно противоположные интересы и способы понимания мира. С одной стороны, государство основано на интересах меньшинства людей, пытающихся монополизировать богатство и власть путем создания иерархической системы, которая порабощает общество, прикрывая это положение посредством идеологического аппарата.
С другой стороны, изначально общество является результатом естественного развития, основанного на демократических и эгалитарных ценностях и отношениях, которые породили человека как такового. С этой точки зрения социализм должен пониматься как современный этап длительной борьбы за защиту общества и его ценностей. Поэтому мерилом успеха социалистической революции является не то, завоевано или разрушено государство, а то, насколько общество способно самоорганизоваться и жить в соответствии со своими собственными моральными и политическими принципами.
В то же время, природа самой власти и то, как она становится доминирующей в обществе, были глубоко изучены. Абдулла Оджалан спрашивал: “Откуда у политических обладателей власти такая огромная сила? Как им удается захватить и распоряжаться такой великой ценностью?”. Или, другими словами, как возможно, что меньшинство людей сумело подчинить себе большинство общества и даже убедить его принять эту форму рабства как естественную? Очевидно, что физическая сила сама по себе не может этого достичь. Власть также нуждается в идеологической силе, чтобы подчинить общество. Особенно сегодня, когда власть распространила свое влияние на каждую часть общества и каждую часть мира, как никогда необходимо, чтобы люди стали добровольными участниками системы. Это означает, что менталитет и личность людей должны быть сформированы таким образом, чтобы они действовали в соответствии с интересами власти, чувствуя, что они свободно выбирают это. По этому поводу Абдулла Оджалан писал:
“Если присмотреться, то можно увидеть, что общество, власть и современное государство развивались, переплетаясь друг с другом, используя национализм, сексизм, религиозность и различные наукообразные доктрины для поддержания национального государства, в котором каждый втягивается в эту парадигму, каждый являлся и властью, и обществом, и государством”.
“...Невозможно говорить о революции в Рожаве, не упомянув о влиянии на неё идей Абдуллы Оджалана и 50-летнего опыта борьбы РПК. В частности, тех усилий, которые с 90-х годов РПК предпринимала в области разработки новой революционной теории, которая могла бы заменить старую марксистско-ленинскую ориентацию. Это был процесс самокритики и перестройки, в рамках которого движение оценивало свои собственные ошибки, а так же неудачи социалистических и революционных движений по всему миру, которые стали очевидны после падения Советского Союза и распада т.н. “реального социализма” (...) Результатом этого переосмысления является то, что сегодня именуется “Парадигмой демократической современности”.
Одной из главных отправных точек был анализ взаимоотношений между обществом, государством и революцией. Из опыта 20-го века с его попытками построить «государственный социализм» или «социалистическое государство», а также за счет исследования истории развития государства со времен античности, стало понятно, что государство не может быть путем к развитию социализма в обществе.
Фактически был сделан вывод, что государство и общество принципиально отличаются друг от друга и представляют собой совершенно противоположные интересы и способы понимания мира. С одной стороны, государство основано на интересах меньшинства людей, пытающихся монополизировать богатство и власть путем создания иерархической системы, которая порабощает общество, прикрывая это положение посредством идеологического аппарата.
С другой стороны, изначально общество является результатом естественного развития, основанного на демократических и эгалитарных ценностях и отношениях, которые породили человека как такового. С этой точки зрения социализм должен пониматься как современный этап длительной борьбы за защиту общества и его ценностей. Поэтому мерилом успеха социалистической революции является не то, завоевано или разрушено государство, а то, насколько общество способно самоорганизоваться и жить в соответствии со своими собственными моральными и политическими принципами.
В то же время, природа самой власти и то, как она становится доминирующей в обществе, были глубоко изучены. Абдулла Оджалан спрашивал: “Откуда у политических обладателей власти такая огромная сила? Как им удается захватить и распоряжаться такой великой ценностью?”. Или, другими словами, как возможно, что меньшинство людей сумело подчинить себе большинство общества и даже убедить его принять эту форму рабства как естественную? Очевидно, что физическая сила сама по себе не может этого достичь. Власть также нуждается в идеологической силе, чтобы подчинить общество. Особенно сегодня, когда власть распространила свое влияние на каждую часть общества и каждую часть мира, как никогда необходимо, чтобы люди стали добровольными участниками системы. Это означает, что менталитет и личность людей должны быть сформированы таким образом, чтобы они действовали в соответствии с интересами власти, чувствуя, что они свободно выбирают это. По этому поводу Абдулла Оджалан писал:
“Если присмотреться, то можно увидеть, что общество, власть и современное государство развивались, переплетаясь друг с другом, используя национализм, сексизм, религиозность и различные наукообразные доктрины для поддержания национального государства, в котором каждый втягивается в эту парадигму, каждый являлся и властью, и обществом, и государством”.
Lêgerîn
REVISTA | Lêgerîn
Plataforma de difusión ideológica para la construcción del Confederalismo Democrático Mundial de la Juventud.
Другими словами, в современном национальном государстве общество было вынуждено отождествлять себя с государством и его интересами. И когда это произошло, государство и власть проникли во все аспекты жизни общества и сделали его зависимым от себя. Как пишет Оджалан: “Нет такой социальной деятельности, в которую бы не вмешивалась власть”.
Поэтому, пока эта система не изменится, даже если нынешняя форма государства будет разрушена или заменена “социалистическим государством”, речь будет идти лишь о переформатировании, ибо государство заполнит образовавшуюся пустоту. Потому, что общество пришло к вере в необходимость государства; потому, что общество утратило знания и способность жить без него. Это становится очевидным, если просто вернуться на сто лет назад, где мы можем увидеть, как тогда большинство сообществ в мире могли получить почти все, что им было нужно для жизни, либо производя это самостоятельно, либо с помощью других сообществ.
Вместо этого сегодня большинство людей полностью зависят от покупки вещей и от государства или рынка, которые предоставляют им безопасность, образование, развлечения и все остальное. А эта способность государства, в свою очередь, зависит от сложных сетей международных институтов, договоров, инфраструктуры, торговых путей, военных и геополитических балансов. Поэтому любой революционный процесс, который попытается внезапно отключиться от этого мирового порядка, столкнется с объединенными атаками и враждебностью всех сил капиталистической современности (...)
…Абдулла Оджалан предлагает концепцию демократической автономии как выход из этого тупика. Это означает организацию общества на демократической основе вне государства путем постепенного развития демократического менталитета в обществе, перестройки его институтов и медленного сокращения роли и влияния государства до тех пор, пока оно не станет излишним. Это можно рассматривать как переходную фазу, когда вместо того, чтобы разрушать или захватывать государство, общество постепенно заменяет его демократическими институтами.
Демократическая автономия может быть реализована двумя способами. Один из них имеет место, когда возможно достичь соглашения с государством, когда оно признает право общества на самоорганизацию, а общество, в свою очередь, признает право государства продолжать существовать и поддерживать некоторые из своих функций, связанных с безопасностью и международными отношениями. Таким образом, демократическая автономия может быть построена без немедленной угрозы для международной системы национальных государств и, как можно надеяться, избегая ситуации тотальной войны.
С другой стороны, если государство отказывается признать демократическую автономию общества, общество тогда имеет право объявить ее в одностороннем порядке, готовясь защищать ее до тех пор, пока государство не убедится в необходимости переговоров. В этой парадигме роль революционера в основном сосредоточена на идеологическом образовании, социальной организации и защите общества от нападений…”
Поэтому, пока эта система не изменится, даже если нынешняя форма государства будет разрушена или заменена “социалистическим государством”, речь будет идти лишь о переформатировании, ибо государство заполнит образовавшуюся пустоту. Потому, что общество пришло к вере в необходимость государства; потому, что общество утратило знания и способность жить без него. Это становится очевидным, если просто вернуться на сто лет назад, где мы можем увидеть, как тогда большинство сообществ в мире могли получить почти все, что им было нужно для жизни, либо производя это самостоятельно, либо с помощью других сообществ.
Вместо этого сегодня большинство людей полностью зависят от покупки вещей и от государства или рынка, которые предоставляют им безопасность, образование, развлечения и все остальное. А эта способность государства, в свою очередь, зависит от сложных сетей международных институтов, договоров, инфраструктуры, торговых путей, военных и геополитических балансов. Поэтому любой революционный процесс, который попытается внезапно отключиться от этого мирового порядка, столкнется с объединенными атаками и враждебностью всех сил капиталистической современности (...)
…Абдулла Оджалан предлагает концепцию демократической автономии как выход из этого тупика. Это означает организацию общества на демократической основе вне государства путем постепенного развития демократического менталитета в обществе, перестройки его институтов и медленного сокращения роли и влияния государства до тех пор, пока оно не станет излишним. Это можно рассматривать как переходную фазу, когда вместо того, чтобы разрушать или захватывать государство, общество постепенно заменяет его демократическими институтами.
Демократическая автономия может быть реализована двумя способами. Один из них имеет место, когда возможно достичь соглашения с государством, когда оно признает право общества на самоорганизацию, а общество, в свою очередь, признает право государства продолжать существовать и поддерживать некоторые из своих функций, связанных с безопасностью и международными отношениями. Таким образом, демократическая автономия может быть построена без немедленной угрозы для международной системы национальных государств и, как можно надеяться, избегая ситуации тотальной войны.
С другой стороны, если государство отказывается признать демократическую автономию общества, общество тогда имеет право объявить ее в одностороннем порядке, готовясь защищать ее до тех пор, пока государство не убедится в необходимости переговоров. В этой парадигме роль революционера в основном сосредоточена на идеологическом образовании, социальной организации и защите общества от нападений…”
Сейчас, когда интернет полон скорбных сообщений об устроенной туарегами засаде против малийских сил и их русских помощников, неплохо будет напомнить, что Советский Союз был первой (и на тот момент единственной) страной, выразившей полную и безоговорочную поддержку берберскому (туареги - народ берберской группы) мятежу в испанской зоне Марокко. Речь идет о т.н. Республике Риф, провозглашенной в 1921 году Мухаммадом бин Абд эль-Керимом эль-Хаттаби, вставшим во главе союза горных берберских племен, поднявших мятеж против франко-испанского колониального господства.
Причем, - как это всегда и происходило с коммунистами, - в то время как в советской периодике цвели приветствия и восторги по адресу “героической борьбы маленького народа против полчищ франко-испанских империалистов”, внутри Французской Компартии, - под юрисдикцию которой попадали т.н. “заморские департаменты” и протектораты Франции в Северной Африке, включая Марокко, - царило смятение.
Ибо подавляющее большинство французских коммунистов (а так же большинство членов Социалистической Партии) выступили резко против лозунгов поражения своего правительства в колониальной войне, обосновывая это тем, что Рифская война берберов это война не антиимпериалистическая, а даже скорее реакционная. Потому что её возглавляет не революционер, а феодал; к тому же использующий в качестве основного средства мобилизационной пропаганды призывы к джихаду. И поражение в этой войне приведет не только к изгнанию христианского населения из Северной Африки, но и к укреплению самого отчаянного средневекового мракобесия, которое надолго задержит общественно-экономическое развитие территорий самопровозглашенной Рифской республики.
В ответ на эти доводы генсек ФКП Пьер Семар заявлял, что нужно поддерживать не лично Абд эль-Керима, а национальное движение против французского империализма; конкретно против Абд эль-Керима нужно будет выступать лишь тогда, когда французский империализм будет повержен и то, лишь если его власть ляжет тяжелым бременем на рифских крестьян.
Никакие увещевания не помогали переломить патриотизм французских коммунистов, видевших в лице собственного империализма прежде всего цивилизаторскую миссию, способствующую развитию Северной Африки. Поэтому спор между “правым” большинством и “левым” меньшинством ФКП, грозивший подорвать французское коммунистическое движение в зародыше, не прекращался и очень скоро был вынесен на суд авторитетного Исполнительного Комитета Коминтерна, которому из Москвы было виднее что к чему.
В итоге, IV Пленум ИККИ принял специальную резолюцию по вопросу рифской войны, которая очень не понравилась “правым” коммунистам:
“Без сомнения мы должны бороться с социальными и религиозными предрассудками, с панисламизмом колониальных народов и содействовать развитию у них массового рабоче-крестьянского движения. Но когда воинственные племена восстают против империализма метрополий и воюют за свою независимость, мы должны вести борьбу не против их вождей, хотя им и свойственны некоторые предрассудки, а против империализма”.
Вслед за этим было выпущено воззвание к рабочим Франции, Испании и, почему-то, Италии, в котором Рифская война однозначно была квалифицирована как антиимпериалистическая.
Однако антивоенные настроения не просто не нашли широкого отклика во французском обществе; из самой североафриканской секции ФКП массово повалили “черноногие” (французы, родившиеся в Алжире), недовольные “проарабским” курсом партии и не готовые к укреплению сотрудничества между белыми и переполненными ненавистью к европейцам арабами и берберами.
Почти полная самоликвидация североафриканской секции ФКП дополнялась еще и запретом на распространение партийной прессы в Марокко и Алжире, наложенным государством за антивоенные статьи в газете “Юманите”. Забавно, что даже само слово “война” в отношении Рифского конфликта в общем и целом было тоже негласно запрещено к использованию в официальной французской прессе: говорилось о “полицейской экспедиции” и “специальной операции” против “банд дикарей” и “мятежников”, но никак не о войне, на чем настаивали коммунисты и
Причем, - как это всегда и происходило с коммунистами, - в то время как в советской периодике цвели приветствия и восторги по адресу “героической борьбы маленького народа против полчищ франко-испанских империалистов”, внутри Французской Компартии, - под юрисдикцию которой попадали т.н. “заморские департаменты” и протектораты Франции в Северной Африке, включая Марокко, - царило смятение.
Ибо подавляющее большинство французских коммунистов (а так же большинство членов Социалистической Партии) выступили резко против лозунгов поражения своего правительства в колониальной войне, обосновывая это тем, что Рифская война берберов это война не антиимпериалистическая, а даже скорее реакционная. Потому что её возглавляет не революционер, а феодал; к тому же использующий в качестве основного средства мобилизационной пропаганды призывы к джихаду. И поражение в этой войне приведет не только к изгнанию христианского населения из Северной Африки, но и к укреплению самого отчаянного средневекового мракобесия, которое надолго задержит общественно-экономическое развитие территорий самопровозглашенной Рифской республики.
В ответ на эти доводы генсек ФКП Пьер Семар заявлял, что нужно поддерживать не лично Абд эль-Керима, а национальное движение против французского империализма; конкретно против Абд эль-Керима нужно будет выступать лишь тогда, когда французский империализм будет повержен и то, лишь если его власть ляжет тяжелым бременем на рифских крестьян.
Никакие увещевания не помогали переломить патриотизм французских коммунистов, видевших в лице собственного империализма прежде всего цивилизаторскую миссию, способствующую развитию Северной Африки. Поэтому спор между “правым” большинством и “левым” меньшинством ФКП, грозивший подорвать французское коммунистическое движение в зародыше, не прекращался и очень скоро был вынесен на суд авторитетного Исполнительного Комитета Коминтерна, которому из Москвы было виднее что к чему.
В итоге, IV Пленум ИККИ принял специальную резолюцию по вопросу рифской войны, которая очень не понравилась “правым” коммунистам:
“Без сомнения мы должны бороться с социальными и религиозными предрассудками, с панисламизмом колониальных народов и содействовать развитию у них массового рабоче-крестьянского движения. Но когда воинственные племена восстают против империализма метрополий и воюют за свою независимость, мы должны вести борьбу не против их вождей, хотя им и свойственны некоторые предрассудки, а против империализма”.
Вслед за этим было выпущено воззвание к рабочим Франции, Испании и, почему-то, Италии, в котором Рифская война однозначно была квалифицирована как антиимпериалистическая.
Однако антивоенные настроения не просто не нашли широкого отклика во французском обществе; из самой североафриканской секции ФКП массово повалили “черноногие” (французы, родившиеся в Алжире), недовольные “проарабским” курсом партии и не готовые к укреплению сотрудничества между белыми и переполненными ненавистью к европейцам арабами и берберами.
Почти полная самоликвидация североафриканской секции ФКП дополнялась еще и запретом на распространение партийной прессы в Марокко и Алжире, наложенным государством за антивоенные статьи в газете “Юманите”. Забавно, что даже само слово “война” в отношении Рифского конфликта в общем и целом было тоже негласно запрещено к использованию в официальной французской прессе: говорилось о “полицейской экспедиции” и “специальной операции” против “банд дикарей” и “мятежников”, но никак не о войне, на чем настаивали коммунисты и
советский агитпроп.
Короче, еще неизвестно как бы все это в итоге закончилось для французских коммунистов, но в 1926 году совместными франко-испанскими усилиями восстание рифских берберов было успешно подавлено и проблема фактического бессилия ФКП перед идейной гегемонией французского государства, - когда рабочие и крестьяне связывали свои интересы с сохранением могущества колониальной империи, - снялась сама собой. До следующего раза, когда новым ударом, пошатнувшим стабильность ФКП как партийной структуры станет подъём освободительного движения в Алжире.
А в 1926 году партия отделалась лишь легкой выволочкой, устроенный функционерами Коминтерна в Москве, недовольными неудачей ФКП в деле построения общенационального антивоенного фронта. Обвинив ряд французских партийцев в “правом уклоне” и рекомендовав перейти к усилению “арабизации” партийных рядов в Северной Африке (где от былой двухтысячной структуры осталось лишь несколько сотен человек), французов из Москвы отпустили с миром.
Короче, еще неизвестно как бы все это в итоге закончилось для французских коммунистов, но в 1926 году совместными франко-испанскими усилиями восстание рифских берберов было успешно подавлено и проблема фактического бессилия ФКП перед идейной гегемонией французского государства, - когда рабочие и крестьяне связывали свои интересы с сохранением могущества колониальной империи, - снялась сама собой. До следующего раза, когда новым ударом, пошатнувшим стабильность ФКП как партийной структуры станет подъём освободительного движения в Алжире.
А в 1926 году партия отделалась лишь легкой выволочкой, устроенный функционерами Коминтерна в Москве, недовольными неудачей ФКП в деле построения общенационального антивоенного фронта. Обвинив ряд французских партийцев в “правом уклоне” и рекомендовав перейти к усилению “арабизации” партийных рядов в Северной Африке (где от былой двухтысячной структуры осталось лишь несколько сотен человек), французов из Москвы отпустили с миром.