Марк Стрэнд.
Сохраняя целостность вещей.

В поле
я --
отсутствие поля
Так всегда и
бывает
Где бы я ни был,
я то -- чего не нет

Я иду,
рассекая воздух,
и он вновь
заполняет пространство
после меня.

У каждого --
своя причина для движения.
Я иду,
чтобы сохранить
целостность вещей.

(перевод Воронова Даниила)

Шёл, мама, снег под небом Украины:
Венок Спасителя из тысяч крошек скорби.
Здесь мои слёзы до тебя недостижимы.
От ранних жестов молчаливо, гордо.

Мы умерли уже, чего не спишь, барак мой?
Кружится ветер тоже будто бы с испуга
Они поэтому, спокойно мёрзнут в шлаке —
на сердце — флаги, свечи держат руки.

Я всё такой же посреди затмений:
Очищены ножи, освобождённы липы.
Здесь мои звёзды; рвутся дуновением
Натянутые струны слишком громкой лиры…

Навис час розы посреди заката
Померкли мы. Одни. Всегда одни мы
Что это, мама, было: взрослость или рана —
Тону и я со снегом Украины.

Пауль Целан
пер. с немецкого гриша степанов

Afternoon with circus and citadel

In Brest, where the whips were swinging,
In a tent, where a tiger sprang,
I heard you, finity, singing,
I saw you there, Mandelstam.

The sky hung over the roadstead,
The seagull hung over the crane;
You sang of the frail and the constant -
You, canonboat called "Baobab".

To greet a tricolour banner
I whispered a Russian word.
Forgotten was now remembered,
And heart in me - strong like a fort.

Пауль Целан
1961, сборник "Niemandsrose"
Пер. с немецкого на английский Михаил Навин

Мило Де Анжелис (р. 1951)

*

Способа прервать изящество
этих одежд, между танцами и вином
и прекрасными лицами:
не бывает. Туман вползает через окно,
мягкий, обёртывающий
любую жестокость, бархатящий. Уже тёплая зима,
в которой то, чего не хватает, объявляет о возвращении,
где агония зверей составляет строй
музыки.
Даже дырки от морфия
прячут кровь.


*

И среди ветхих кают —
страх, повсюду,
только кинешь взгляд на заброшенные буйки —
с утра вернёшься к мысли об окончании:
но эта пустыня, видишь, это только
пляж, замороженный бурей, секс,
которому мы отдаёмся, поскольку ты тут,
в халате, который снимаешь. Но прежде всего
жалость, слова, что нам помогают,
потому что есть страх – всё закончится,
а они об этом не скажут. Это не то чтобы
действие, но оно — сейчас, чтобы занять нас,
пока этот тёмный песок 
не будет осмыслен.


Перевод с итальянского Лизы Хереш

Марк Стрэнд. Семь стихотворений.

1
На краю
телесной ночи
проступают десять лун

2.
Шрам вспоминает о ране.
Рана — вспоминает боль.
И ты снова плачешь.

3.
Бредя под солнцем
наши тени походят
на баржи молчания

4.
Мое тело ложится
и я слышу свой
голос подле себя

5.

Твердь — наслажденье,
и оно раскрывается,
и мы входим в него
как в себя
еженочно

6.
Беседуя с окном,
я говорю: все является
всем

7.
Есть ключ
Открываю дверь и вхожу
Темно, и я вхожу
Темнее — и я вхожу.

Перевод с английского Воронова Даниила

Энн Лаутербах

ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ ШЕЛ ДОЖДЬ 

Ворот не было, хотя казалось, что можно
пройти туда, где мерещилась ферма.
Цветы на подносе уже внесли,
и я продолжила спать, 
заключенная в дождь, оградивший пространство.
Все животные были вписаны в пейзаж, 
и мы устали от выдумок, устали даже от того, 
что уставилось прямо в лицо,
отупев от голода.
      На полпути через поле мы встали. 
Нас бы ни за что не впустили, хотя и узнали бы сразу.
Какую бы ложь я выдумала? Иногда возбуждение
кружило мне голову, и я шаталась, флиртуя на границах,
чуть за пределами рамки, где воздух приникает к краям
сгребая забвение. Я проснулась с пониманием, что провела ночь
в привычной, но пугающей близости: кто-то сказал 
вытри нос, кто-то еще ненавидел тарелки. 
Месяц переменился за ночь: теперь
сезон не отпускает, воздух непреклонный и чистый, 
холодный, как требование определенности. 
Некоторые вещи стали невозможны. Невозможно  
было вальсировать или пришивать пуговицы. Мы могли, тем не менее,  
покинуть дом ради палатки
с потрепанной куклой, и никто бы не смотрел вслед, не махал пока!


(перевел Сергей Хан)

Марк Стрэнд. Черные карты.

Ни присутствие камней,
ни хлещущий ветер,
ни море,
что замечает лишь удаление,

ни горы,
ни умирающие города
не скажут,
что ты пришел.

Ничто не скажет тебе,
где ты
Каждое мгновение - место,
в котором ты никогда не был

Ты можешь идти,
веря, что бросаешь свет
вокруг себя
Но откуда тебе это знать?

Настоящее всегда темно
Его карты всегда черны,
возникающие из ничего,
описывающие

в своем медленном восхождении
в себя самих
свой собственный путь,
его пустоту,

эту блеклую, медленную
необходимость его завершения.
Когда они начинают быть,
они как дыхание.

И если их вообще
изучают,
то лишь для того,
чтобы слишком поздно

понять --
предметы твоих бывших когда-то,
как ты думал, забот,
не существуют.

Ни твой дом,
ни твои друзья,
ждущие твоего появления,
ни твои враги,

считающие провалы, -
не отмечены
ни на одной из них.
Только ты здесь,

говорящий привет тому,
кем ты когда-нибудь станешь,
и чёрная трава подпирает
черные звезды.

Перевод Воронова Даниила

райнер мария рильке. мир цур фаяр

пусть ангел-хранитель не держит меня
он может опять через небо летать
и звёзд тишину на куски рассекать
не нужно уже согревать мне кровать
и руку дрожащую в ночь мне сжимать
пусть ангел-хранитель не держит меня

вольный перевод с немецкого дани соболевой 🎂

Дениза Левертов

Например

Зачастую нигде нет ничего особенного: может,
поезд, дребезжащий ни быстро, ни медленно,
от Мельбурна до Сиднея, свет угасает,
мы перешли ту широкую реку, которую помним
по сказке об отрочестве и роковой любви, написанную
водочной прозой, горящей и чистой —
свет угасает, затем
рядом с путями именно этот
куст эвкалипта, маловажная
деревяшка, роща, в твою сторону
смотрит, но не на тебя, а сквозь, сквозь поезд,
поверх него — глядит ветками и корой
на что-то за пределами твоей жизни. Он, этот
клочок зрения, не красивее
миллиона других, даже менее многих;
нет у тебя здесь прошлого, воспоминаний,
ты никогда не ступишь под тень
этих условных присутствий. Возможно, оставив этот континент,
ты никогда не вернёшься; но он будет с тобой:
годы спустя, когда бы
ни промелькнул в твоей голове мутный образ его,
из тебя вырывает он старый плач:
О Земля, любимая моя Земля!
— как и многие другие тусклые
созвездия пейзажей, или обломок
камня в лишайнике, или вовсе старый сарай,
где однажды ты укрывался от ливня
в Эссексе, опираясь на колесо или оглоблю
пыльной телеги, и вышел, когда услыхал,
как вернулся петь чёрный дрозд, хотя дождь
ещё не утих; как ты и думал,
там был, в тёмном углу, где хмурые облака
сбились в кучу, неясный след
радуги; напротив неё ожидаемый
отблеск полуденного света Восточной Англии, листья,
что сияют и опадают. Лужи, сорняки у обочины,
очистившиеся от пыли. Земля,
вновь тот внутренний плач —
Земля, любимая...

(пер. с английского Дмитрий Сабиров)

Роза Лебенсбойм (1887-1952)

Мы шли через дни, как сквозь сад, раскуроченный ветром
Цветущий, созревший, и к играм привыкший со смертью.
Тучи, простор и мечты – обо всём слова наши были.
И среди шелеста сада, деревьев-упрямцев
Мы разрослись одним деревцем.

Вечера синевою тянулись, глубокой и тёмной
С болью желаний ветров и падения звёзд,
С блуждающей лаской сияния, над дрожью травы и листвы.
И вились по ветру, в себя синеву мы вбирали,
И веселы были, как звери, умны и игривы, как Боги.

перевод с идиш Лизы Хереш

ВИЛЬНО И МИНСК

Как-то раз один еврей из Ковно приехал в Вильно. У него с собой была сторублёвка, и он её хотел разменять. Ходил он из лавки в лавку, и ни у кого не было мелких денег. Вышел он из последней лавки и говорит прохожему: "Ну и чудной город Вильно - как надо разменять сторублёвку, то негде!". А тот в ответ: "Всё-таки лучше, чем Минск! В Минске, когда надо разменять сторублёвку, то нет сторублёвки!"

перевод с идиш 🐜 и 🦌