Как честно писать поэтическим языком о том, что абсолютно не поэтично, кошмарно и уродливо?
 
Эмили Раскович отвечает на этот вопрос мощным романом «Айдахо» в моем любимом жанре «семейная трагедия в американской глубинке». Я дослушала аудиокнигу и сразу же купила бумажную для медленного чтения — вооружилась краденым из Икеи карандашиком и делаю то, что привело бы в ужас библиотекарей: черкаю-подчеркиваю, пишу на полях и между строк, в общем, препарирую чуть ли не каждое слово. Но в первую очередь, разбираю не язык, а структуру романа — я увлеклась методом книжной архитектуры Стюарта Хорвица, так что везде теперь вижу его «цепочки» и как они работают.
 
«Айдахо» не безупречен — по крайней мере, при прослушивании некоторые места показались затянутыми, но тем интереснее будет разбирать его по косточкам. Из любопытного: неожиданный выбор перспективы — некоторые главы написаны с точки зрения третьестепенных персонажей, но все они поддерживают центральную тему памяти и забывания, — и виртуозная работа с флешбэками — буду «красть как художник» приемы для собственного романа.
 
Редкий случай, когда русскоязычная обложка мне нравится больше оригинальной. А ещё она невероятно приятная — «антистрессовая» — на ощупь, глажу ее прямо сейчас.

#ленивыйотзыв

Развлечение на сегодня: угорать над англоязычными комментариями к «Мелкому бесу» Федора Сологуба на Goodreads. Выбрала для вас топ:

A mix of kitchen-sink Zolaism and the sharp-penned spite of Schedrin sums up this black-hearted comic novel from the land of kvass and borscht.

Those crazy Russians. Funny and depressing at the same time, so, yeah, Russian.

I think a lot of modern authors should read stuff like this, and understand that compared to this novel from Sologub, their work is just dull masturbation.

OMG Never again will I read Russian literature.

Если вы никогда не задумывались об эмиграции, после книги «Археология русской смерти» Сергея Мохова вам сразу же захочется паковать чемоданы, лишь бы не умирать в России.

Первый модуль подходит к концу, а я до сих пор не написала о нем ни слова. В этом учебном году всё крутится вокруг смерти из-за работы над дипломным романом: много читаю про смерть, на ту же тему пишу эссе по поэтике прозы и даже репортаж для курса по сторителлингу сделала из Death cafe.

Вова стал настороженно поглядывать, когда я сказала, что читаю перед сном нонфик «Писатель и самоубийство». Но вообще-то интереснейшее чтиво — начинала читать, не зная, что Григорий Чхартишвили — это Борис Акунин, и всё удивлялась, что ж так увлекательно написано.

Итак, за первый месяц учебы я с восторгом открыла для себя имморалистов Сологуба и Арцыбашева, поняла, что ни за что не хочу работать журналистом и так и не научилась писать аннотацию и синопсис. Всё свободное время читала (при том, что мы купили подписку на Netflix!), а писала преступно мало, но таков и был план.

#магистратура

Внезапно пригласили на форум «Липки». Не в Липки, а в Подмосковье, не внезапно, а прошла по конкурсу, но тем не менее. Теперь надо выбрать, с кем из 160 молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья я бы хотела делить номер целую неделю в холодном ноябре.

Бесконежность.
Какое хорошее слово нашла у Сорокина.

Приснилось, что участвую в «Игре в кальмара». По заданию надо было за сколько-то секунд перелистывать толстенную книгу типа «Бесконечной шутки», только раза в три больше, на нужную страницу. Видимо, в голове схлопнулись сериал и объёмы чтения в магистратуре. Конечно же, меня убили.

А нам устроили творческую встречу с самим Владимиром Сорокиным, великим и ужасным.

Сказал, что писательницам, которые хотят написать Великий Роман, придется наступить на горло женственности и зашить влагалище золотой нитью (см. рассказ «Поэты»).

А так, само очарование.

Если бы модератором вчерашней встречи была Галина Леонидовна, могла быть жаришка.

https://zen.yandex.ru/media/galina_yuzefovich/vladimir-sorokin-i-problemy-russkogo-feminizma-chto-mne-ne-nravitsia-v-publichnom-vyskazyvanii-pisatelia-o-jenscinah-61712710bfa5cb6820baff1b

Писательский ретрит получился демо-версией мечты о загородном доме в лесу, где ничто не отвлекает от письма. Как оказалось, после трёх дней интенсивной работы над романом, такой формат мне не подходит — слишком быстро выдохлась.

Но я приобрела важный навык — наконец-то научилась писать плохо. Звучит странно, но объясню. Обычно я могу выжать из себя не больше трёх тысяч знаков в день, потому что пишу почти начисто: думаю над каждым словом, подыскиваю синонимы, переставляю местами предложения. Выходит хоть и складно, но медленно — такой темп, кажется, больше годится для короткой прозы. На ретрите я разрешила себе писать неидеально — вышло тридцать тысяч знаков — да, совершенно сырых, но редактировать их все же будет легче, чем писать с нуля.

Будто в ответ на мои размышления о писательской работе в режиме фултайм, журнал Catapult прислал рассылку с двумя эссе о фрилансе.

В первом писательница рассказывает, как частичная занятость поддерживает творчество:

My life’s work split in two: one part gloriously creative (also messy, diffuse, scary, obscure), the other part less glorious, but totally manageable, part-time, pay-the-bills. This way, I didn’t have to depend on my writing to make money, face any market-regulated time pressure to finish a piece of work, or have to disrupt or diminish any strange or silly creative vision I might want to follow. Win-win-win.

Во втором студентка литературной магистратуры озвучивает все мои сомнения о работе после выпуска. Она поняла, что писательский фриланс на деле не так привлекателен:

Freelancing can’t be a remedy to the problems of working in the writing industry. You’re still subject to the same editors and newsrooms and poorly-funded magazines as your staffed peers— you’re just working for them without a salary or security.

А та самая мечта о жизни в стиле Стивена Кинга с собственным кабинетом, ежедневным письмом и при этом оплаченными счетами недостижима для большинства — да, и за рубежом тоже, как бы мы ни идеализировали западный книжный рынок.

A job with a stable income that allows me to afford rent and litter for my cat sounds like a dream — writing on the side can be enough.

«Каждый раз, когда она задумывает новое произведение, не успев еще толком за него взяться, она невольно начинает представлять себе, в чем его суть. Часто та выражается всего одним словом: например, "напряжение" или "свекровь". После такого "выявления" замысел становится непригодным для любых целей и начинаний, как мертвый груз, с которым она уже ничего не может сделать. Зачем стараться и писать длинную пьесу про ревность, если слово "ревность" вполне отражает ее суть?»

«Контур», Рейчел Каск