Что такое международный порядок. Часть 1
Дорогие читатели!
У нас запускается гостевая рубрика. Мы будем приглашать известных российских и зарубежных ученых и преподавателей рассказывать о political science и international relations (IR).
Станислав Кожеуров, руководитель программы «Мировая политика» в Шанинке и куратор тематического направления «Сфера политического» на научной конференции «Векторы», которая будет проходить в апреле.
Середина 1970-х годов стала поворотным моментом в науке о международных отношениях, почти что «большим взрывом», когда с разницей всего в несколько лет появились настоящие интеллектуальные бестселлеры – Theory of International Politics (1979) Кеннета Уолтца; War and Change in World Politics (1981) Роберта Гилпина; After Hegemony (1984) Роберта Киохейна; Production, Power and World Order (1987) Роберта Кокса. Книга Хедли Булла, вышедшая еще в 1977 году, оказалась первой в этом ряду и стала основополагающим текстом для «Английской школы», одного из влиятельных подходов внутри современной науки о международных отношениях.
Есть, однако, нечто более важное, чем просто хронологическая близость публикации этих книг или их классический статус в современных IR, а именно тот вопрос, на который и сам Х. Булл, и другие отцы основатели хотели найти ответ: как возможен международный порядок? Иными словами, как и почему во взаимодействиях между государствами – взаимодействиях анархических, т.к. над государствами нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало правительство, суды или полицию, столь знакомые по жестко иерархической внутригосударственной среде – поддерживается минимальная предсказуемость и кооперация; ограничивается организованное насилие и сохраняется независимость государств? Как возможно сосуществование государств без централизованного управления над государствами?
Интересно, что на сходный вопрос про возможность социального порядка (как возможно сосуществование индивидов без централизованного управления над ними?) европейская политическая мысль, от Гоббса и до современной политической науки, дает очень короткий и неутешительный ответ – никак. Никакого более удачного организационного решения, чем государство с его монополией на насилие и изъятием части ресурсов в обмен на общественные блага, кажется, и не существует; а задача сводится лишь к тому, чтобы сделать государство достаточно эффективным, чтобы оно было полезным, но при этом и достаточно контролируемым, чтобы оно не стало опасным.
Х. Булл, а равно и все отцы-основатели IR, исходит ровно от обратного: международный порядок – не тождественен порядку социальному и может поддерживаться иными механизмами. Первый подобный механизм – баланс сил (несколько спрямляя нюансы: любое накопление материальных возможностей у одного государства приводит к балансированию со стороны других государств). Второй механизм – базовые правила взаимодействия (опять же несколько огрубляя: государства придерживаются правил, иногда формализованных, иногда неформальных, несмотря на отсутствие инстанции принуждения к исполнению правил). Оба этих механизма вполне достаточно, учат нас классики IR, чтобы поддерживать хрупкий, но все же порядок в межгосударственных взаимодействиях.
Продолжение — в следующем посте ⬇️
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Дорогие читатели!
У нас запускается гостевая рубрика. Мы будем приглашать известных российских и зарубежных ученых и преподавателей рассказывать о political science и international relations (IR).
Станислав Кожеуров, руководитель программы «Мировая политика» в Шанинке и куратор тематического направления «Сфера политического» на научной конференции «Векторы», которая будет проходить в апреле.
Середина 1970-х годов стала поворотным моментом в науке о международных отношениях, почти что «большим взрывом», когда с разницей всего в несколько лет появились настоящие интеллектуальные бестселлеры – Theory of International Politics (1979) Кеннета Уолтца; War and Change in World Politics (1981) Роберта Гилпина; After Hegemony (1984) Роберта Киохейна; Production, Power and World Order (1987) Роберта Кокса. Книга Хедли Булла, вышедшая еще в 1977 году, оказалась первой в этом ряду и стала основополагающим текстом для «Английской школы», одного из влиятельных подходов внутри современной науки о международных отношениях.
Есть, однако, нечто более важное, чем просто хронологическая близость публикации этих книг или их классический статус в современных IR, а именно тот вопрос, на который и сам Х. Булл, и другие отцы основатели хотели найти ответ: как возможен международный порядок? Иными словами, как и почему во взаимодействиях между государствами – взаимодействиях анархических, т.к. над государствами нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало правительство, суды или полицию, столь знакомые по жестко иерархической внутригосударственной среде – поддерживается минимальная предсказуемость и кооперация; ограничивается организованное насилие и сохраняется независимость государств? Как возможно сосуществование государств без централизованного управления над государствами?
Интересно, что на сходный вопрос про возможность социального порядка (как возможно сосуществование индивидов без централизованного управления над ними?) европейская политическая мысль, от Гоббса и до современной политической науки, дает очень короткий и неутешительный ответ – никак. Никакого более удачного организационного решения, чем государство с его монополией на насилие и изъятием части ресурсов в обмен на общественные блага, кажется, и не существует; а задача сводится лишь к тому, чтобы сделать государство достаточно эффективным, чтобы оно было полезным, но при этом и достаточно контролируемым, чтобы оно не стало опасным.
Х. Булл, а равно и все отцы-основатели IR, исходит ровно от обратного: международный порядок – не тождественен порядку социальному и может поддерживаться иными механизмами. Первый подобный механизм – баланс сил (несколько спрямляя нюансы: любое накопление материальных возможностей у одного государства приводит к балансированию со стороны других государств). Второй механизм – базовые правила взаимодействия (опять же несколько огрубляя: государства придерживаются правил, иногда формализованных, иногда неформальных, несмотря на отсутствие инстанции принуждения к исполнению правил). Оба этих механизма вполне достаточно, учат нас классики IR, чтобы поддерживать хрупкий, но все же порядок в межгосударственных взаимодействиях.
Продолжение — в следующем посте ⬇️
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Political Animals
Что такое международный порядок. Часть 1 Дорогие читатели! У нас запускается гостевая рубрика. Мы будем приглашать известных российских и зарубежных ученых и преподавателей рассказывать о political science и international relations (IR). Станислав Кожеуров…
Что такое международный порядок? Часть 2.
Если баланс сил – относительно консенсусная идея, то вопрос с правилами, которых государства (не) придерживаются, более дискуссионный. Откуда берутся подобные правила и почему их не всегда, но все же соблюдают, хотя наказание за их несоблюдение далеко не всегда возможно или осуществимо? Центральный тезис Х. Булла состоит в том, что в основании международных правил лежат не только материальные возможности наиболее крупных государств, артикулирующих, трансформирующих эти правила и потенциально принуждающих к их исполнению, но и некий дополнительный элемент, т.н. международное общество [international society], с его идеями, ценностями, представлениями, практиками.
Фактически, речь идет о том, что современное государство и межгосударственная система сложились в одной части мира – Европе, с ее иудео-христианской культурой, классическим античным прошлым, – а затем распространились, в том числе посредством насилия, на весь остальной мир. Европа Нового времени представляла собой не только межгосударственную систему, но международное общество, в котором складывались правила и практики межгосударственного взаимодействия, такие как международное право, суверенитет, дипломатия, обычаи войны. Соответственно, чем больше европейская межгосударственная система распространялась на другие части мира, став в итоге глобальной; чем более мир сегодня напоминает культурно разнородный архипелаг; тем хуже работают правила в международной системе; тем большую роль играют материальные возможности и баланс сил.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Если баланс сил – относительно консенсусная идея, то вопрос с правилами, которых государства (не) придерживаются, более дискуссионный. Откуда берутся подобные правила и почему их не всегда, но все же соблюдают, хотя наказание за их несоблюдение далеко не всегда возможно или осуществимо? Центральный тезис Х. Булла состоит в том, что в основании международных правил лежат не только материальные возможности наиболее крупных государств, артикулирующих, трансформирующих эти правила и потенциально принуждающих к их исполнению, но и некий дополнительный элемент, т.н. международное общество [international society], с его идеями, ценностями, представлениями, практиками.
Фактически, речь идет о том, что современное государство и межгосударственная система сложились в одной части мира – Европе, с ее иудео-христианской культурой, классическим античным прошлым, – а затем распространились, в том числе посредством насилия, на весь остальной мир. Европа Нового времени представляла собой не только межгосударственную систему, но международное общество, в котором складывались правила и практики межгосударственного взаимодействия, такие как международное право, суверенитет, дипломатия, обычаи войны. Соответственно, чем больше европейская межгосударственная система распространялась на другие части мира, став в итоге глобальной; чем более мир сегодня напоминает культурно разнородный архипелаг; тем хуже работают правила в международной системе; тем большую роль играют материальные возможности и баланс сил.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Что такое либеральный миропорядок?
Мы продолжаем нашу гостевую рубрику.
Новый пост — от Станислава Кожеурова, руководителя программ «Мировая политика» и «Глобальная политика и анализ данных» в Шанинке.
Длинные хронологии и макропроцессы удобно размечать ключевыми точками, всегда условными, но при этом полезными, чтобы собрать осмысленную картину из сотен разрозненных событий. В международных отношениях подобных точек, как минимум, три – 1815 год, 1919 год и 1945 год. Очевидно, что речь идет о «точках пересборки» международного порядка после крупных, мировых, конфликтов, когда баланс сил менялся в сторону государств-победителей, а те, в свою очередь, фиксировали новые правила межгосударственного взаимодействия. Эти точки – моменты долгого становления того миропорядка, в котором мы существуем и сегодня, либерального миропорядка.
Сам процесс его становления сопряжен с интересным нюансом: на каждой новой «развилке», от 1815 к 1945 году, государства-победители создавали все более сложную систему межгосударственных правил взаимодействия, все меньше полагаясь лишь на баланс сил как механизм поддержания порядка – несмотря на то, что на каждой новой «развилке» государства-победители обладали все бóльшим преимуществом в силе и, казалось бы, могли полагаться именно на баланс сил как на ключевых механизм поддержания международного порядка. В сущности, если дать максимально короткий ответ на вопрос что такое либеральный международный порядок?, то это порядок, основанный на правилах как ключевом, хотя, конечно, и не единственном, механизме его долгосрочного поддержания.
Этот ответ, однако, неполный. Ведь речь идет не об абстрактных правилах, а об определенном способе выстраивания взаимоотношений между более сильными (а в случае с 1945 г. недосягаемо сильными) и более слабыми государствами, когда правила становятся инструментом самоограничения – для тех, кто мог бы диктовать свою волю. И в 1815-м, и в 1919/20-м, и в 1945-м годах, государства-победители, обладая колоссальным перевесом в силе, добровольно отказывались от неограниченной свободы действий и сознательно «запирали» себя в рамки взаимообязывающих правил с более слабыми государствами. И чем больше был перевес в балансе сил в пользу государств-победителей, тем более сложными, разветвленными и обвязывающими становились правила.
Либеральный миропорядок, иными словами, не просто основан на правилах; он основан на правилах, ограничивающих наиболее сильные государства и одновременно дающих возможность государствам более слабым возможность голоса при принятии решений; правилах, делающих произвол со стороны сильного, пусть и возможным, но все же менее вероятным. Либеральный миропорядок отнюдь не про внутренние характеристики государства (и мир 1820-х годов, и мир 2020-х годов это сложная мозаика территорий, режимов, политических систем и управленческих практик); он про то, как эти столь разные и непохожие государства сосуществуют между собой; про то, что в международной системе сила легитимирует себя через самоограничение, а правила дают возможность слабым участвовать в принятии решений и снижают их уязвимость перед сильным.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Мы продолжаем нашу гостевую рубрику.
Новый пост — от Станислава Кожеурова, руководителя программ «Мировая политика» и «Глобальная политика и анализ данных» в Шанинке.
Длинные хронологии и макропроцессы удобно размечать ключевыми точками, всегда условными, но при этом полезными, чтобы собрать осмысленную картину из сотен разрозненных событий. В международных отношениях подобных точек, как минимум, три – 1815 год, 1919 год и 1945 год. Очевидно, что речь идет о «точках пересборки» международного порядка после крупных, мировых, конфликтов, когда баланс сил менялся в сторону государств-победителей, а те, в свою очередь, фиксировали новые правила межгосударственного взаимодействия. Эти точки – моменты долгого становления того миропорядка, в котором мы существуем и сегодня, либерального миропорядка.
Сам процесс его становления сопряжен с интересным нюансом: на каждой новой «развилке», от 1815 к 1945 году, государства-победители создавали все более сложную систему межгосударственных правил взаимодействия, все меньше полагаясь лишь на баланс сил как механизм поддержания порядка – несмотря на то, что на каждой новой «развилке» государства-победители обладали все бóльшим преимуществом в силе и, казалось бы, могли полагаться именно на баланс сил как на ключевых механизм поддержания международного порядка. В сущности, если дать максимально короткий ответ на вопрос что такое либеральный международный порядок?, то это порядок, основанный на правилах как ключевом, хотя, конечно, и не единственном, механизме его долгосрочного поддержания.
Этот ответ, однако, неполный. Ведь речь идет не об абстрактных правилах, а об определенном способе выстраивания взаимоотношений между более сильными (а в случае с 1945 г. недосягаемо сильными) и более слабыми государствами, когда правила становятся инструментом самоограничения – для тех, кто мог бы диктовать свою волю. И в 1815-м, и в 1919/20-м, и в 1945-м годах, государства-победители, обладая колоссальным перевесом в силе, добровольно отказывались от неограниченной свободы действий и сознательно «запирали» себя в рамки взаимообязывающих правил с более слабыми государствами. И чем больше был перевес в балансе сил в пользу государств-победителей, тем более сложными, разветвленными и обвязывающими становились правила.
Либеральный миропорядок, иными словами, не просто основан на правилах; он основан на правилах, ограничивающих наиболее сильные государства и одновременно дающих возможность государствам более слабым возможность голоса при принятии решений; правилах, делающих произвол со стороны сильного, пусть и возможным, но все же менее вероятным. Либеральный миропорядок отнюдь не про внутренние характеристики государства (и мир 1820-х годов, и мир 2020-х годов это сложная мозаика территорий, режимов, политических систем и управленческих практик); он про то, как эти столь разные и непохожие государства сосуществуют между собой; про то, что в международной системе сила легитимирует себя через самоограничение, а правила дают возможность слабым участвовать в принятии решений и снижают их уязвимость перед сильным.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Предпринимать или отнимать? РПЦ в борьбе за ценности
Сегодня у нас новый гость: Матвей Бислер, преподаватель бакалаврской программы «Мировая политика» Шанинки
В 2016 году в журнале Religion, State & Society вышла довольно влиятельная и цитируемая статья Кристины Штёкль, посвященная обоснованию статуса Русской Православной Церкви в качестве «морального предпринимателя» (анг. «moral entrepreneur») — такого актора публичного пространства, который своей главной целью ставит конструирование и защиту норм, охрану общественной нравственности и морали в целом.
Совершенно очевидно, что задумка статьи была вдохновлена той «идейной импровизацией», которую мы последовательно наблюдаем с 2012 года и которую трудно назвать иначе как «консервативный поворот». Сначала «духовные скрепы», затем «традиционные ценности» — эти идеологемы заполонили публичное пространство, просочились в федеральные законы, Стратегии национальной безопасности и, наконец, в Конституцию. Ключевая роль РПЦ в этом процессе не может быть переоценена, что отмечает Штёкль: православное духовенство участвует в формировании норм локально, а затем и в их распространении глобально. Адресатами международной деятельности РПЦ могут быть как страны «глобального юга», так и притесняемые западной повесткой «истинные европейцы», еще не позабывшие свои традиционные корни. Так или иначе, понятно, что с этой перспективы РПЦ участвует в продуктивном предпринимательстве норм и предлагает эти нормы своей аудитории.
Однако аргументы в рамках этого подхода можно парировать, если задуматься о том, действительно ли РПЦ удается производить позитивные смыслы — нормы, которые нужно соблюдать, образ будущего, к которому нужно стремиться, — или же это попытка сформировать негативные смыслы — нормы, которые нельзя соблюдать, образ будущего, которого следует избегать. Это аналитическое разделение становится особенно актуальным в контексте того, что традиционные ценности могут быть по-настоящему привлекательны только на контрасте с западными «псевдоценностями».
Без присутствия другого традиционные ценности становится попросту не от кого защищать, а предлагаемые нормы становятся обыденностью жизни, а не острым вызовом странам Запада или маяком истины в море заблуждающейся повседневности. Действительно, найдется не так много политиков с избирателями, которые будут возражать против тезисов «крепкая и дружная семья — это хорошо» или «помощь и взаимовыручка лучше эгоизма и эксплуатации», поскольку они наверняка являются основополагающими для всякой общности, начиная от домохозяйства и заканчивая национальными идентичностями. Позитивная составляющая традиционных ценностей оказывается довольно близкой к здравому смыслу, лишь когда эти ценности используются для сопротивления другому, для ограничения, а не разрешения, проявляется их «самость».
К добру или к худу ли, традиционные ценности становятся наиболее заметными для широкой общественности, когда крепкая семья обеспечивается за счет ограничений «нетрадиционных отношений» и запрета абортов, а помощь и взаимовыручка контрастирует с «либеральным культом вседозволенности» и радикальным индивидуализмом.
С этой перспективы становится возможным говорить о «моральных антипренёрах» (анг. moral antipreneurs) или о «моральных отнимателях» — тех, кто выступает против соблюдения какой-либо нормы или фрагмента морали. Здесь РПЦ уже является не системным актором, а внесистемной оппозицией, которая борется с нормами либерального миропорядка, и потому протестует против соблюдения «навязываемой» ей морали.
Традиционные ценности не «для», а «вопреки».
1. Bloomfield, A. (2016). Norm antipreneurs and theorising resistance to normative change. Review of International Studies, 42(2), 310–333.
2. Stoeckl, K. (2016). The Russian Orthodox Church as moral norm entrepreneur. Religion, State and Society, 44(2), 132–151.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Сегодня у нас новый гость: Матвей Бислер, преподаватель бакалаврской программы «Мировая политика» Шанинки
В 2016 году в журнале Religion, State & Society вышла довольно влиятельная и цитируемая статья Кристины Штёкль, посвященная обоснованию статуса Русской Православной Церкви в качестве «морального предпринимателя» (анг. «moral entrepreneur») — такого актора публичного пространства, который своей главной целью ставит конструирование и защиту норм, охрану общественной нравственности и морали в целом.
Совершенно очевидно, что задумка статьи была вдохновлена той «идейной импровизацией», которую мы последовательно наблюдаем с 2012 года и которую трудно назвать иначе как «консервативный поворот». Сначала «духовные скрепы», затем «традиционные ценности» — эти идеологемы заполонили публичное пространство, просочились в федеральные законы, Стратегии национальной безопасности и, наконец, в Конституцию. Ключевая роль РПЦ в этом процессе не может быть переоценена, что отмечает Штёкль: православное духовенство участвует в формировании норм локально, а затем и в их распространении глобально. Адресатами международной деятельности РПЦ могут быть как страны «глобального юга», так и притесняемые западной повесткой «истинные европейцы», еще не позабывшие свои традиционные корни. Так или иначе, понятно, что с этой перспективы РПЦ участвует в продуктивном предпринимательстве норм и предлагает эти нормы своей аудитории.
Однако аргументы в рамках этого подхода можно парировать, если задуматься о том, действительно ли РПЦ удается производить позитивные смыслы — нормы, которые нужно соблюдать, образ будущего, к которому нужно стремиться, — или же это попытка сформировать негативные смыслы — нормы, которые нельзя соблюдать, образ будущего, которого следует избегать. Это аналитическое разделение становится особенно актуальным в контексте того, что традиционные ценности могут быть по-настоящему привлекательны только на контрасте с западными «псевдоценностями».
Без присутствия другого традиционные ценности становится попросту не от кого защищать, а предлагаемые нормы становятся обыденностью жизни, а не острым вызовом странам Запада или маяком истины в море заблуждающейся повседневности. Действительно, найдется не так много политиков с избирателями, которые будут возражать против тезисов «крепкая и дружная семья — это хорошо» или «помощь и взаимовыручка лучше эгоизма и эксплуатации», поскольку они наверняка являются основополагающими для всякой общности, начиная от домохозяйства и заканчивая национальными идентичностями. Позитивная составляющая традиционных ценностей оказывается довольно близкой к здравому смыслу, лишь когда эти ценности используются для сопротивления другому, для ограничения, а не разрешения, проявляется их «самость».
К добру или к худу ли, традиционные ценности становятся наиболее заметными для широкой общественности, когда крепкая семья обеспечивается за счет ограничений «нетрадиционных отношений» и запрета абортов, а помощь и взаимовыручка контрастирует с «либеральным культом вседозволенности» и радикальным индивидуализмом.
С этой перспективы становится возможным говорить о «моральных антипренёрах» (анг. moral antipreneurs) или о «моральных отнимателях» — тех, кто выступает против соблюдения какой-либо нормы или фрагмента морали. Здесь РПЦ уже является не системным актором, а внесистемной оппозицией, которая борется с нормами либерального миропорядка, и потому протестует против соблюдения «навязываемой» ей морали.
Традиционные ценности не «для», а «вопреки».
1. Bloomfield, A. (2016). Norm antipreneurs and theorising resistance to normative change. Review of International Studies, 42(2), 310–333.
2. Stoeckl, K. (2016). The Russian Orthodox Church as moral norm entrepreneur. Religion, State and Society, 44(2), 132–151.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Ближний Восток и дилемма безопасности
Новый пост — от Станислава Кожеурова, руководителя программ «Мировая политика» и «Глобальная политика и анализ данных» в Шанинке.
Как только острая фаза ирано-израильского кризиса завершилась, публичная дискуссия стала строиться вокруг одного главного вопроса: будет ли израильская реакция и, если да, то какая.
Палитра обсуждаемых ответов очень хорошо иллюстрирует две стандартные в IR модели межгосударственного конфликта: ⬇️
📌 модель сдерживания [deterrence model]
📌 модель спирали [spiral model].
Модель сдерживания говорит, что достаточная сила, подкрепленная достоверной решимостью ее применить, предотвращает начало конфликта и, если он уже начался, – его эскалацию. Модель спирали утверждает ровно обратное, каждое новое усиление, каждая новая реакция лишь «раскручивает» конфликт, переводя его в формат развивающейся по спирали эскалации.
При всей противоположности их выводов, и логика сдерживания, и логика спирали это продолжение одной, базовой в международных отношениях, модели – дилеммы безопасности. В самом общем виде, дилемма безопасности описывает ситуацию, когда – в условиях анархической международной системы – попытки одного государства нарастить свои военные возможности воспринимаются другими государствами как угроза, провоцируют ответное балансирование и, в пределе, приводят к конфликту.
Вообще говоря, сдерживание, спираль эскалации, дилемма безопасности – это концептуальное наследие науки о международных отношениях в той форме, как она существовала в 1950-х – 1960-х годах. Изначально построенные на языке теории игр, эти модели впоследствии применялись для описания, объяснения отдельных международно-политических кейсов — и постепенно входили (естественно, с разной степенью упрощения, а иногда и откровенной вульгаризации) в обыденный политический язык.
Чего, однако, практически не делалось, так это попытки систематически собрать релевантные данные и на их основе проверить, где, в каких условиях, когда и как эти модели – и, прежде всего, фундаментальная модель дилеммы безопасности – действительно работают и могут что-то описать.
Что мы на самом деле знаем о дилемме безопасности, о спирали экскалации или содерживании, если не считать отдельные изученные случаи и убежденность на уровне здравого смысла? На самом деле, как ни странно, не так много.
Тем ценнее появляющиеся в последние годы масштабные исследования, где на больших выборках (в данном случае речь идет о 148 государствах за период 1988–2014 годов) проверяются, существует ли связь между военными расходами соседних государств.
Что же мы можем сегодня, пусть и с некоторой осторожностью, утверждать: ⬇️
◾️ первое, дилемма безопасности — вполне рабочая модель: мы наблюдаем политические действия, которые с ее помощью и описываются, и объясняются; это актуальный аналитический инструмент, который, тем не менее, требует должной осторожности применения;
◾️ второе, работает эта модель далеко не везде и не всегда: в частности, существуют «холодные зоны», где ожидаемых на основании модели действий не происходит; и «горячие зоны» (Ближний Восток, Южный Кавказ, Центральная Африка), где паттерн действие —> противодействие очевиден
◾️ третье, эти результаты пока ничего не говорят нам о том, а, собственно, почему какие-то зоны холодные, а какие-то — горячие; это предмет отдельного и принципиально иного исследования.
Jakobsen, Jo & Halvorsen, Thomas. 2019. Geographical and Temporal Patterns of Interstate Security Competition: Global and Regional Evidence. International Area Studies Review 22: 1–21.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Новый пост — от Станислава Кожеурова, руководителя программ «Мировая политика» и «Глобальная политика и анализ данных» в Шанинке.
Как только острая фаза ирано-израильского кризиса завершилась, публичная дискуссия стала строиться вокруг одного главного вопроса: будет ли израильская реакция и, если да, то какая.
Палитра обсуждаемых ответов очень хорошо иллюстрирует две стандартные в IR модели межгосударственного конфликта: ⬇️
📌 модель сдерживания [deterrence model]
📌 модель спирали [spiral model].
Модель сдерживания говорит, что достаточная сила, подкрепленная достоверной решимостью ее применить, предотвращает начало конфликта и, если он уже начался, – его эскалацию. Модель спирали утверждает ровно обратное, каждое новое усиление, каждая новая реакция лишь «раскручивает» конфликт, переводя его в формат развивающейся по спирали эскалации.
При всей противоположности их выводов, и логика сдерживания, и логика спирали это продолжение одной, базовой в международных отношениях, модели – дилеммы безопасности. В самом общем виде, дилемма безопасности описывает ситуацию, когда – в условиях анархической международной системы – попытки одного государства нарастить свои военные возможности воспринимаются другими государствами как угроза, провоцируют ответное балансирование и, в пределе, приводят к конфликту.
Вообще говоря, сдерживание, спираль эскалации, дилемма безопасности – это концептуальное наследие науки о международных отношениях в той форме, как она существовала в 1950-х – 1960-х годах. Изначально построенные на языке теории игр, эти модели впоследствии применялись для описания, объяснения отдельных международно-политических кейсов — и постепенно входили (естественно, с разной степенью упрощения, а иногда и откровенной вульгаризации) в обыденный политический язык.
Чего, однако, практически не делалось, так это попытки систематически собрать релевантные данные и на их основе проверить, где, в каких условиях, когда и как эти модели – и, прежде всего, фундаментальная модель дилеммы безопасности – действительно работают и могут что-то описать.
Что мы на самом деле знаем о дилемме безопасности, о спирали экскалации или содерживании, если не считать отдельные изученные случаи и убежденность на уровне здравого смысла? На самом деле, как ни странно, не так много.
Тем ценнее появляющиеся в последние годы масштабные исследования, где на больших выборках (в данном случае речь идет о 148 государствах за период 1988–2014 годов) проверяются, существует ли связь между военными расходами соседних государств.
Что же мы можем сегодня, пусть и с некоторой осторожностью, утверждать: ⬇️
◾️ первое, дилемма безопасности — вполне рабочая модель: мы наблюдаем политические действия, которые с ее помощью и описываются, и объясняются; это актуальный аналитический инструмент, который, тем не менее, требует должной осторожности применения;
◾️ второе, работает эта модель далеко не везде и не всегда: в частности, существуют «холодные зоны», где ожидаемых на основании модели действий не происходит; и «горячие зоны» (Ближний Восток, Южный Кавказ, Центральная Африка), где паттерн действие —> противодействие очевиден
◾️ третье, эти результаты пока ничего не говорят нам о том, а, собственно, почему какие-то зоны холодные, а какие-то — горячие; это предмет отдельного и принципиально иного исследования.
Jakobsen, Jo & Halvorsen, Thomas. 2019. Geographical and Temporal Patterns of Interstate Security Competition: Global and Regional Evidence. International Area Studies Review 22: 1–21.
#гость
🔻Подпишись на Politicanimalis
Имперские электоральные технологии. Как они работали в Российской империи специально для @politicanimalis рассказывает Игорь Греков. Часть 1
В пожаре первой русской революции родился российский парламент - Государственная дума. Создание законодательного органа было провозглашено императорским манифестом от 17 октября 1905 года. Выборы в представительный орган прошли в феврале — марте 1906 года.
Насколько честными были эти выборы? Пользовались ли власти административным ресурсом?
Из четырех имперских электоральных кампаний именно первая отличалась наименьшим государственным вмешательством. Объяснялось это, в первую очередь, неопытностью власти и отсутствием проверенного политического инструментария.
И правительство, и участники выборов выступали в роли «слепых котят». Царский политтехнолог Крыжановский в своих воспоминаниях признавался: «Правительство не могло быть даже уверено, что стоящие у избирательных ящиков должностные лица не будут действовать ему во вред». Полицейские, присутствовавшие на предвыборных мероприятиях в регионах, иногда просили агитаторов пересказать содержание своих речей понятным для них языком.
Вместе с тем, попыток административного влияния на итоговые результаты голосования было достаточно. Главным ограничителем свободного волеизъявления был сам избирательный закон. Избирательного права лишались 16 категорий населения: женщины, губернские и городские начальники, полицейские и военные, студенты, кочевые народы, банкроты и т.д. В городах голосовали только собственники или арендаторы недвижимости дороже установленного ценза, а в деревне - только главы семей. Не были выборы и прямыми: финальный перечень депутатов избирался 6000 выборщиков, выигравших предварительные голосования в одной из 4-х курий. Принадлежность к курии определяла вес голоса: 1 выборщик приходился на 2 000 землевладельцев, 4 000 горожан, 30 000 крестьян и 90 000 рабочих.
Инструментарий непосредственного влияния на результаты администрацией был еще не выработан, а потому чиновники на местах получили лишь общие указания. Далее в дело вступала индивидуальная фантазия.
Лидера ведущей либеральной партии, Павла Милюкова, не допустили до выборов на основании уголовного преследования за редактирование запрещенных газет. Поводы для недопуска находились и в отношении некоторых других кандидатов: например, недавний переезд, даже если он случился в пределах одного города.
На Мотовилихинском пушечном заводе трижды избирали уполномоченных выборщиков. Желая переломить исход голосования, власти отменяли выборы, арестовывали председателя, проводили обыски у избранников. Когда нежелательных кандидатов от социал-демократов поддержали в третий раз, администрация смирилась с итогами.
Для того, чтобы «сбросить с корабля» ненадежных выборщиков, власти могли писать в некоторых документах неправильные дату или место сбора, либо же указывали в качестве места проведения встречи труднодоступный участок. При этом те выборщики, в которых власти были уверены, прибывали в нужное время и в нужное место.
Городовые и представители местных администраций могли разносить списки рекомендованных кандидатов и проводить профилактические беседы с разъяснением «правильного» голосования. В некоторых помещениях для выборщиков открыто вешали списки с нужными фамилиями.
К агитации в деревне открыто привлекали священнослужителей. Они сами нередко выступали кандидатами от монархических партий, а также вели с прихожанами беседы о необходимости поддержки Богом данной власти. Известен случай, когда в Перской губернии на одной из предвыборных встреч священник предал программу кадетской партии анафеме.
#гость
🔹Подпишись на Political Animals
В пожаре первой русской революции родился российский парламент - Государственная дума. Создание законодательного органа было провозглашено императорским манифестом от 17 октября 1905 года. Выборы в представительный орган прошли в феврале — марте 1906 года.
Насколько честными были эти выборы? Пользовались ли власти административным ресурсом?
Из четырех имперских электоральных кампаний именно первая отличалась наименьшим государственным вмешательством. Объяснялось это, в первую очередь, неопытностью власти и отсутствием проверенного политического инструментария.
И правительство, и участники выборов выступали в роли «слепых котят». Царский политтехнолог Крыжановский в своих воспоминаниях признавался: «Правительство не могло быть даже уверено, что стоящие у избирательных ящиков должностные лица не будут действовать ему во вред». Полицейские, присутствовавшие на предвыборных мероприятиях в регионах, иногда просили агитаторов пересказать содержание своих речей понятным для них языком.
Вместе с тем, попыток административного влияния на итоговые результаты голосования было достаточно. Главным ограничителем свободного волеизъявления был сам избирательный закон. Избирательного права лишались 16 категорий населения: женщины, губернские и городские начальники, полицейские и военные, студенты, кочевые народы, банкроты и т.д. В городах голосовали только собственники или арендаторы недвижимости дороже установленного ценза, а в деревне - только главы семей. Не были выборы и прямыми: финальный перечень депутатов избирался 6000 выборщиков, выигравших предварительные голосования в одной из 4-х курий. Принадлежность к курии определяла вес голоса: 1 выборщик приходился на 2 000 землевладельцев, 4 000 горожан, 30 000 крестьян и 90 000 рабочих.
Инструментарий непосредственного влияния на результаты администрацией был еще не выработан, а потому чиновники на местах получили лишь общие указания. Далее в дело вступала индивидуальная фантазия.
Лидера ведущей либеральной партии, Павла Милюкова, не допустили до выборов на основании уголовного преследования за редактирование запрещенных газет. Поводы для недопуска находились и в отношении некоторых других кандидатов: например, недавний переезд, даже если он случился в пределах одного города.
На Мотовилихинском пушечном заводе трижды избирали уполномоченных выборщиков. Желая переломить исход голосования, власти отменяли выборы, арестовывали председателя, проводили обыски у избранников. Когда нежелательных кандидатов от социал-демократов поддержали в третий раз, администрация смирилась с итогами.
Для того, чтобы «сбросить с корабля» ненадежных выборщиков, власти могли писать в некоторых документах неправильные дату или место сбора, либо же указывали в качестве места проведения встречи труднодоступный участок. При этом те выборщики, в которых власти были уверены, прибывали в нужное время и в нужное место.
Городовые и представители местных администраций могли разносить списки рекомендованных кандидатов и проводить профилактические беседы с разъяснением «правильного» голосования. В некоторых помещениях для выборщиков открыто вешали списки с нужными фамилиями.
К агитации в деревне открыто привлекали священнослужителей. Они сами нередко выступали кандидатами от монархических партий, а также вели с прихожанами беседы о необходимости поддержки Богом данной власти. Известен случай, когда в Перской губернии на одной из предвыборных встреч священник предал программу кадетской партии анафеме.
#гость
🔹Подпишись на Political Animals
Имперские электоральные технологии. Как они работали в Российской империи специально для @politicanimalis рассказывает Игорь Греков. Часть 2
Целый ряд мер был направлен на то, чтобы не допустить до голосования ненадежных избирателей. Самым простым способом было требование предъявить на избирательном участке какой-нибудь дополнительный, заранее не заявленный документ. Главной угрозой властям виделись рабочие. На их предвыборные встречи неоднократно приходили полицейские и заводское начальство, что прямо противоречило закону и мешало свободной агитации. Ряд рабочих отрезали от голосования при помощи ценза оседлости, увольняя их незадолго до выборов и тут же нанимая обратно. Голосовать могли только сотрудники, беспрерывно отработавшие в одном месте не менее полугода.
К совсем иезуитскому методу прибегли в Николаевском уезде Самарской губернии, организовав буфет прямо в помещении избирательного участка. Один из избирателей, некто Ломанов, вспоминал: «Прежде чем войти в самый зал выборов, я зашел в особую комнату рядом с залом, где были выпивка и закуска. Были там сильно подвыпившие, выпил и я, причем не могу вспомнить, ходил ли я в зал выборов или нет».
Несмотря на эти усилия, первые выборы в Государственную думу закончатся для властей фиаско: все кандидаты от монархических партий проиграют в своих округах, а думское большинство составят конституционные демократы и крестьянские социалисты из «Трудовой группы».
Этот созыв объявит своей программой передел земли, отмену смертной казни, переход к парламентской монархии, а также призовет царский кабинет министров к отставке. Отработав 72 дня, первая Дума будет распущена императором. Власти сделают выводы из неудачной кампании, и на последующих выборах доля кандидатов-монархистов в парламенте будет неуклонно расти.
А.Т.
#гость
🔹Подпишись на Political Animals
Целый ряд мер был направлен на то, чтобы не допустить до голосования ненадежных избирателей. Самым простым способом было требование предъявить на избирательном участке какой-нибудь дополнительный, заранее не заявленный документ. Главной угрозой властям виделись рабочие. На их предвыборные встречи неоднократно приходили полицейские и заводское начальство, что прямо противоречило закону и мешало свободной агитации. Ряд рабочих отрезали от голосования при помощи ценза оседлости, увольняя их незадолго до выборов и тут же нанимая обратно. Голосовать могли только сотрудники, беспрерывно отработавшие в одном месте не менее полугода.
К совсем иезуитскому методу прибегли в Николаевском уезде Самарской губернии, организовав буфет прямо в помещении избирательного участка. Один из избирателей, некто Ломанов, вспоминал: «Прежде чем войти в самый зал выборов, я зашел в особую комнату рядом с залом, где были выпивка и закуска. Были там сильно подвыпившие, выпил и я, причем не могу вспомнить, ходил ли я в зал выборов или нет».
Несмотря на эти усилия, первые выборы в Государственную думу закончатся для властей фиаско: все кандидаты от монархических партий проиграют в своих округах, а думское большинство составят конституционные демократы и крестьянские социалисты из «Трудовой группы».
Этот созыв объявит своей программой передел земли, отмену смертной казни, переход к парламентской монархии, а также призовет царский кабинет министров к отставке. Отработав 72 дня, первая Дума будет распущена императором. Власти сделают выводы из неудачной кампании, и на последующих выборах доля кандидатов-монархистов в парламенте будет неуклонно расти.
А.Т.
#гость
🔹Подпишись на Political Animals