Юанизация Латинской Америки
 
🇨🇳🌎Два знаковых события произошли на днях в Латинской Америке в плане вытеснения доллара из международной торговли и перехода на торговлю с Китаем в юанях.
 
27 апреля 2023 г. Аргентина активировала первый своп в торговле с Китаем, отказавшись от доллара. Парадоксально, но соглашение по торговле в нацвалютах действует аж с 2009, но до практической реализации дошли только сейчас. Это явный вызов Международному валютному фонду, с которым Аргентина сейчас ведет сложные и напряженные переговоры о реструктуризации долга на сумму 44,5 млрд долл., образованного вследствие кредита от 2018 года.
 
А уже 10 мая президент Центрального банка Аргентины фактически заявил о необратимости данного шага, пропев громкие панегирики платежам в юанях.
 
В частности, он заявил следующее: «Платежная система в юанях способствует достижению более комплексных целей, таких как более разумное и взвешенное управление международными резервами, а также содействует внутреннему производству, занятости, экспорту и сохранению условий роста и финансовой стабильности Аргентины»
 
Но и этого мало! 10 мая президент Боливии Луис Арсе объявил, что правительство рассматривает возможность использования китайского юаня в качестве замены американскому доллару для проведения финансовых операций во внешней торговле.
 
Им дано поручение Центральному банку оценить опыт других латиноамериканских стран, практикующих торговлю в юанях. Перейдет Боливия или нет – вопрос открытый, но уже сама по себе интенция звучит как вызов.
 
ВЫВОД: На наших глазах разворачивается вялотекущая юанизация Латинской Америки. В валютной корзине международных резервов Бразилии юань уже сместил евро со второй позиции. В 2015 г. Чили подписала соглашение о торговле в нацвалютах с Китаем, но в отличие от Аргентины еще не активировала его. Это, конечно, не «закат доллара», но в каком-то смысле «рассвет юаня».
 
#ЛатАмерика #Китай #экономика #Аргентина #Боливия
 
@pyatakov_LA – заглянуть за горизонт событий

Важный для современности отрывок из Фернана Броделя.

См.: Бродель Ф. Очерки истории. — М.: Академический проект; Альма Матер, 2015. С. 32-39.

"Традиционная история, внимательная к короткому времени, к индивиду, к событию долго приучала нас к своему поспешному повествованию, драматичному, на коротком дыхании. Новая экономическая и социальная история на первый план исследований выдвинула циклические колебания и их длительность: она ухватилась за мираж, за реальность циклических подъемов и спадов цен. Сегодня рядом с повествованием (или традиционным «речитативом») появился речитатив конъюнктуры, который поделил прошлое на большие транши: десятилетия, двадцатилетия, пятидесятилетия.

За этим вторым речитативом следует история с еще большими задержками дыхания, на этот раз с вековым масштабом: история большой, даже очень большой длительности [долговременная и очень долговременная история]. […]

вместо событийности скажем яснее: короткое время, мерой которого является индивид в его повседневной жизни, время наших иллюзий, наших быстрых включений сознания — par excellence время хроникеров, журналистов. Заметим себе, что хроника или журнал наряду с великими событиями, называемыми историческими, представляют заурядные случаи из обыденной жизни: пожар, железнодорожная катастрофа, цены на зерно, преступление, театральная премьера, наводнение. Каждый знает, что короткое время есть у всех форм экономической, социальной, литературной, институциональной, религиозной, географической (порыв ветра, буря), а также политической жизни.

В первом приближении прошлое представляет собой массу мелких фактов, из которых одни заметны, а другие трудноразличимы в их бесконечных повторах, чем на самом деле каждодневно занимаются микросоциология или социометрия (а также микроистория). Но эта масса не составляет всей реальности, всей мощности исторического пласта, над которой можно размышлять научным образом. Социальная наука почти в ужасе от события. И не без причины: короткое время наиболее капризно, наиболее обманчиво в своей длительности.

Появилась новая мода исторического повествования, назовем ее «речитативом» конъюнктуры, цикла, даже «интерцикла», которая предлагает на выбор десять лет, четверть века и как максимум половину века классического цикла Кондратьева. Например, если не принимать во внимание коротких и поверхностных затруднений, то цены в Европе возрастали с 1791 по 1817 год; они снижались с 1817 по 1852 год: это двойное медленное движение подъема и спада представляет собой полный европейский и почти мировой интерцикл. Разумеется, величина этих хронологических периодов не абсолютна. […]

Среди различных типов исторического времени большая длительность [долговременность] предстает как громоздкий, сложный, часто невыразимый персонаж. Включить его в центр нашего ремесла будет непросто, это не только обычное расширение сферы исследований и любознательности. Речь не идет о выборе, отдающем преимущество только ему. Для историка принять его — это быть готовым к изменению стиля, образа действия, к перемене способа мышления, к новому пониманию социальности. Это значит познакомиться с замедленным, часто почти неподвижным временем. На этом уровне, как ни на каком другом, — я еще возвращусь к этому — вполне законно отойти от времени, требуемого историей, отойти, чтобы вернуться к нему, но с другим взглядом, предполагающим другие тревоги, другие вопросы. В любом случае именно в соотнесении с этими горизонтами медленной истории историческая целостность может быть переосмыслена, начиная с инфраструктуры. Все слои, все тысячи слоев, все тысячи разрывов исторического времени могут быть поняты, исходя из этой глубины, этой полунеподвижности; все находится в ее орбите".

Если задуматься над временами современности, то выходит нечто подобное.

Короткое время: теракты, майские праздники, санкции, откровенная дурость солиста "Би-2", мемуары Бритни Спирс.

Время цикла: смена глобального политического лидерства, переход в понижательную фазу цикла Кондратьева, смена технологического уклада, несколько десятков важных электоральных циклов (и, кстати, российский цикл очень важен).

Время большой длительности: либо мы попрощались с постмодерном, не вступив в него по-настоящему, либо постмодерн модернизируется/архаизируется. А может, постмодерна не было, как не было войны в Заливе?

В последнее время много звучит турецких имен и фамилий. Добавлю и я одно имя – Турсун-бек.

Турсун-бека (ок.1426-1488) можно условно считать турецким Макиавелли. Он родился в период, когда Османская империя установила контроль над Балканами и Грецией, покорила Византию,  устранила все тюркские и греческие государственные образования в Малой Азии. То есть, при его жизни Османское государство превратилось в империю.

Сходство с Макиавелли в биографии Турсун-бека значительное. Как и его итальянский коллега, Турсун-бек пытался адаптировать античное наследие к новым реалиям. Только вместо римских историков и юристов, он использовал персидскую политическую мысль, которая соединяла исламское богословие с этикой Аристотеля. Как и его итальянский коллега, Турсун-бек знал о государственном механизме изнутри – прослужил около 40 лет в ведомстве финансов. Но при этом, происходил из военной семьи и понимал, что такое сила в межгосударственных отношениях. Наконец, как и Макиавелли, Турсун-бек посвятил произведение своему покровителю – великому визирю Махмуд-паше Ангеловичу, казненному по сомнительным обвинениям.

В работе Турсун-бека «История завоевателя» (тур. Târîh-i Ebu’l-Feth) описывается деятельность султана Мехмеда II. Исторический текст предваряется вводной теоретической главой, в которой автор рассуждает об устройстве государства и идеальных качествах правителя. Тем самым, Турсун-бек совмещает жанр «зерцал/советов правителю» (тур. adab) с античной политической теорией. Примечательно, что описание государственного устройства в «Истории завоевателя» идет до описания идеального правителя, что нехарактерно для ближневосточной и вообще античной мысли.  Причина этого состояла в том, качества правителя для Турсун-бека соотносятся со общим принципом справедливости, которую он понимал как пропорциональность действия и реакции.

Согласно «Истории завоевателя», правитель должен заниматься благотворительностью, защищать территории с мусульманским населением, подчиняться справедливым законам и не покушаться на собственность подданных.  Все это Турсун-бек называл «мягкостью», пропорциональным сочетанием принуждения и поощрения. Единственным исключением из правил был сбор налогов – в этом случае «мягкость» заменяется буквальной нормой закона (40 лет в ведомстве финансов просто так из жизни не вычеркнуть).

Заслуга Турсун-бека для турецкой и мировой политической мысли двоякая. Во-первых, он (вместе еще с десятком авторов) перенес на турецкие реалии достижения персидской моральной и политической  философии, совершил интеллектуальный экспорт. Во-вторых, трактаты, подобные «Истории завоевателя», позволили создать на стыке моральной философии и практических советов правителям новую отрасль знания. 

собственно, сей трактат

Идеального названия компании не существу...

🇪🇹🎼 Канадский певец эфиопского происхождения The Weeknd сменил имя в профилях аккаунтов в социальных сетях с творческого псевдонима на свое эфиопское имя при рождении - Абель Меконнен Тесфайе.

По словам самого The Weeknd, он хочет избавиться от псевдонима, под которым выпускает песни и появляется на сцене с момента старта карьеры и переживает «путь катарсиса».

#Эфиопия

Пишут, что президент ЮАР хочет предложить свой мирный план по украинскому вопросу. До этого был китайский план, который мы уже немного подзабыли.

Есть простой индикатор жизнеспособности подобных инициатив: если в них есть конкретная очередность уступок, это потенциально жизнеспособный план. Если очередности нет, то все находится на декларативном уровне.

В 1962 году эту особенность переговоров подметил психолог Чарльз Осгуд. Как и положено ученым-теоретикам, он предложил свое название для данной особенности - GRIT или Graduated and reciprocated initiatives in tension reduction (постепенные и взаимные инициативы по сокращению напряженности). Осгуд интересовался, как можно запустить "спираль мира" вместо спирали эскалации конфликта (эта штука запускается без особых усилий😭). И пришел к оригинальному банальному выводу: кто-то должен начать делать уступки первым.

В тему - популярное объяснение GRIT из сериала времен Холодной войны.

тот же принцип GRIT в нашем кинематографе

https://www.youtube.com/watch?v=lGdy_fi_n7I

В понедельник обсудили в Общественной палате возможные подходы к противодействию иностранному вмешательству в академическую сферу.

Подробно рассказал коллегам про один из наиболее концептуально оформленных документов в этой сфере - рекомендации Еврокомиссии по «Противодействию иностранному вмешательству в области исследований и инноваций».

В документе много интересных формулировок. Например, одной из возможных тактик вмешательства называется "рекрутирование кадров на стратегически важные позиции посредством социальной инженерии, подкупа, шантажа, запугивания, а также отбор и назначение на стратегически важные позиции «своих» людей".

https://www.vedomosti.ru/society/articles/2023/05/17/975388-zaschite-vuzov-ot-inostrannogo-vmeshatelstva-budut-uchitsya-u-inostrantsev

​​#lacewars_Истории

Уголовные процессы над животными

В 1494 году во французском монастыре судили свинью. Все ее преступление заключалось в том, что она «вошла в дом и изуродовала лицо ребенка, после чего ребенок ушел из этой жизни». Председательствующий судья Жан Левуазье заявил, что «упомянутый поросенок, ныне задержанный в качестве узника и заключенный в указанном аббатстве, должен быть повешен и задушен умелым душегубом на деревянной балке рядом с виселицей и местом казни». Это был не единичный случай. В Средние века ни одно животное — от насекомых до крупного скота — не освобождалось от платы за последствия своих действий.

На протяжении нескольких столетий животные и насекомые преследовались по всей Европе. Они предстали перед церковными и светскими судами по тем или иным обвинениям, начиная от причинения ущерба в преступных целях и заканчивая убийством. Их интересы представляли юристы, и им были дарованы те же права и обязанности, что и людям. В книге Эдварда Пейсонса Эванса «Уголовное преследование и смертная казнь животных» (1906 год) содержатся описания десятков подобных уголовных процессов. Самым ранним из зафиксированных случаев было судебное преследование группы кротов в Валле д'Аоста в 824 году. Это прозвучит дико, но домашние животные частенько нарушали закон. В 1750 году ослица была привлечена к ответственности за то, что ее «взяли во время полового акта» со своим хозяином-человеком. Ее оправдали, поскольку прежде она отличалась хорошим поведением: она всегда «показывала себя добродетельной и воспитанной» скотиной. В 1596 году судебная власть Марселя возбудила дело против стайки дельфинов. В 1542 году во французском городе Рувр судили шестнадцать коров и козу. Однако животное, которое чаще всего оказывалось на скамье подсудимых — это свинья.

Некоторые юристы буквально сделали себе карьеры на процессах над животными. В XVI веке французский адвокат по имени Бартоломью Шассене защищал «некоторых крыс, которые предстали перед церковным судом Отена по обвинению в преступном поедании и бессмысленном уничтожении урожая ячменя в этой провинции». Он утверждал, что извещение, предписывающее крысам предстать перед судом, не была в должной мере предъявлена крысиной популяции и что многие крысы не могли явиться в суд из-за «длины и трудности пути и серьезных опасностей, которые его сопровождали», а именно – соседских кошек. Шассени проиграл дело, но заработал репутацию находчивого адвоката.

Когда виновных животных приговаривали к смертной казни, их казнили, по-видимому, предварительно облачая в человеческую одежду. В 1386 году козел был признан виновным в нападении на ребенка. Его «одели в мужскую одежду и казнили на площади».

Но почему вообще люди судили животных? Разве не очевидно, что к тем не могут быть применимы столь привычные нам критерии морали? В Средние века жизнь была суровой. Люди пытались определить свое место в замыслах Бога и еще до конца не понимали, как им стоит воспринимать животных. Поэтому судебные тяжбы в отношении животных были важными ритуалами, которые помогали людям контролировать неопределенность жизни и символически подчинять все сущее своей морали.

Подпишись на канал и узнай больше!

Достойная книжка последних нескольких лет итальянского автора Роберто Эспосито (не путать с Деспосито) – «Формируя мышление: три парадигмы политической онтологии».

Для тех, кто не первый год занимается политической наукой или чем-то смежным (например, международными отношениями), не станет новостью утверждение: «мы часто понятия не имеем, чем мы занимаемся». В этом чем-то – суть большинства дебатов ученых.

Эспосито полагает, что можно выделить три ответа на вопрос «что мы изучаем?». Первый подход – ограничительный. Мы вспоминаем про древнегреческие полисы, видим в них недостижимый идеал. Но этот образ подразумевает, что политическое получилось из неполитического. Каждый раз выясняя какой-либо вопрос, мы рассматриваем идеал древнегреческого полиса и видим, как политическое соотносится с неполитическим. Как известно, большинство вопросов граждане решали на площади, а потом расходились по домам и решали бытовые вопросы.

То есть, каждый раз политическое появляется через отрицание. Это отрицание как бы отвергает существование политического и, тем не менее, его порождает. И потому получается, что мы изучаем связку «бытие-политика» через противопоставление политического и неполитического. Дальше идет оригинальный аргумент: поскольку в неполитическом есть только отрицание и нечего позитивного (а иначе для чего приставка «не»?), то в нем нет справедливости, равенства, ценностей. И вопрос для ученых – а насколько в политике что-то из этого есть? В чем мы отрицаем неполитическое, когда предполагаем существование или даже боремся за высокие идеалы?

Второй подход – расширительный. В принципе, тезис о разделении политического и неполитического противоречит идее единства бытия. При всем разнообразии мира есть некие уникальные формы существования, которые невозможны в разделенном виде и даны только в целостности. Различие – присутствует в мире, но это не ответ на фундаментальный вопрос «что?». В то же время, в этом подходе целостность тоже не абсолютная – времена немецких идеалистов прошли, на место Абсолютного Духа приходит суперпозиция (наложение разных эффектов, их взаимное влияние и комбинирование).

Политика и бытие оказываются в суперпозиции, переплетаются – вплоть до неотделимости. В таких взаимоотношениях нет завершенности, все постоянно формируется, но не сформируется. Соответственно, бытие – это постоянный акт творения (даже творения через разрушение), как собственно и политика. А, значит, вопрос о справедливости или равенстве задавать просто нет смысла, так как в завершенном виде принципов и оснований справедливости или равенства не найти. Вместо этого – творение, производство, креатив.

Третий подход – формирующий. Основная идея – взять среднюю линию между ограничительным и расширительным подходами. Нам не важно, един мир или двойственен. Главное, что есть несколько точек зрения на этот вопрос – и само наличие разногласий дает нам социальную напряженность. Напряженность – это хорошо, это то, чем можно распорядиться. Вопрос лишь в том, как это сделать. И самое главное – невозможно существовать, если не реагировать на эту напряженность.

То, что порождено напряженностью между разными точками зрения, и то, что каким-то образом упорядочивает эту напряженность (в том числе, ее воспроизводит) – и есть политическое/политика. Важную роль в упорядочивании играет знание – людям в какой-то форме дается объяснение происходящего с напряженностью, понимание желательных моделей поведения. Тем самым, политика во многом приравнивается к функционированию политических институтов (в том числе, неформальных). Вероятно, это самый простой ответ на вопрос «Что мы изучаем?» и, все же, не самый точный.

https://www.wiley.com/en-us/Instituting+Thought:+Three+Paradigms+of+Political+Ontology-p-9781509546428

Интересный механизм преемственности, который не бьется с бюрократической логикой. Столкновение неизбежно.

Для гурманов. Политические проблемы определения инкарнаций высокоранговых лам

https://profile.ru/abroad/kakie-problemy-sozdaet-knr-izbranie-mongolskogo-malchika-novym-bogdo-gegenom-1323784/

Последние два десятилетия мировая наука потратила на изобличение популизма. Дескать, это если и идеология, то неправильная, с ослабленным ядром. Либо же это некая надстройка/насадка на другие идеологии, которая искажает исходную пользу идеологий. Либо же это предвестник идейного упадка, в котором виноваты, в первую очередь, граждане, разочаровавшиеся в классических идеологиях.

Немного другую точку зрения предлагают авторы книжки Giurlando P., Wajner D. F. (ed.). Populist Foreign Policy: Regional Perspectives of Populism in the International Scene. – Springer Nature, 2023.

Оказалось, что при всей расплывчатости популизма (левого и правого, и всякого другого) – в сфере внешней политики он выступает за достаточно конкретные и понятные вещи. Практически любому популизму не нравится международная финансовая система и стоящий за ней транснациональный бизнес. Рецепты могут разнится – тут и выход из международных организаций и соглашений, и налоговые и тарифные ограничения, и повышение открытости «мировых элит».

Кроме того, практически любому популизму не нравится глобализация и региональная интеграция – слишком большая политическая и экономическая зависимость государств от внешних центров принятия решения и источников ресурсов. Причем, не нравится не только как продукт деятельности «мировых элит», но и как естественный процесс, который лишает государства главного – возможности что-то решить внутри.

Еще популизму очень не нравятся конкретные социальные группы – эксперты и бюрократы. С точки зрения популистов, сложные модели и запутанные процедуры принятия решений выхолащивают смысл и не обеспечивают реального представительства интересов населения. Поскольку экспертов и бюрократов никто не избирает, получается, что небольшая группа людей искажает или даже присваивает процесс принятия решений. Популисты видят в этом огромную несправедливость и предлагают вместо этого два варианта принятия решений – либо создание ситуативных механизмов, либо централизацию процесса («вождизм»). И в том, и в другом случае простое население хотя бы сможет высказать свою позицию, даже если научно и бюрократически она (позиция) не выдерживает критики.

Несколько раз в описании популизма проскальзывал глагол «не нравиться». А что же популизму нравится? А нравятся весьма логичные вещи – активное вовлечение населения в политические процессы, здравый смысл как опора для выбора вариантов принимаемых решений и политические движения, которые выходят за рамки привычных шаблонов и предлагают что-то нестандартное.

Конечно, авторы книги не смогли удержаться от критического подхода. Вот характерный кусочек: «используя различные средства пропаганды, включая драмы, скандалы и теории заговора, популистские лидеры воссоздают эмоциональную атмосферу мученичества и героизма перед лицом региональной и мировой общественности, подстегивают ощущение постоянного кризиса и давления, а также убеждение, что победа уже где-то рядом». Однако ценнее их признание, что популизм стал «набирающим обороты глобальным феноменом». Популисты будут приходить и уходить, а популизм останется.

https://link.springer.com/book/10.1007/978-3-031-22773-8

это реально смешно.