Всем привет! 🎶
Сегодня мы подведем итоги нашим разговорам об отражении основных мотивов творчества Данте в музыкальной среде.
Новым и главным этапом в развитии музыкальной дантологии стал век XX — безумный, полный хаоса и войн. Вероятно, тем и обусловлена та острота, с которой воспринимается теперь универсальность Данте. Уильям Блейк и Сальвадор Дали по-новому поняли Данте в цвете и в линии — композиторы по-новому услышали мироздание.
В 1926 году ленинградский композитор Владимир Щербачёв создал Симфонию № 2 для солистов, хора и симфонического оркестра на стихи А. Блока, в которой пятая часть написана на слова «Песни Ада» (из цикла «Страшный пир», 1909 г.). Здесь объектом музыкального воплощения стала вся кантика, хотя и сквозь призму ее блоковского понимания, а не только один из эпизодов. Более того, структура поэмы Данте повлияла на композиционную трактовку Симфонии Щербачева в целом.
Сергей Слонимский пишет свою Симфонию № 10 «Круги Ада» на сюжет первой кантики. Актуальность «Божественной комедии» подчеркивается в авторском предисловии к изданию партитуры, завершающимся ее посвящением: «Многие из обитателей дантовского Ада благоденствовали при жизни. Быть может, огромное большинство населения России, без особой своей вины испытавшее – в иных формах – круги Ада на земле, искупило свои грехи еще при жизни? Надежда на это определила посвящение симфонии людям, «живущим и умирающим в России». Он создает новаторскую девятичастную форму, соответствующую девяти кругам и как бы проходит их вместе с Данте, то есть фактически осуществляет то, о чем мы мечтали с момента появления итальянской оперы.
Дело не только в музыкальной композиции и ее содержательном наполнении, но и в том, что автор в предисловии к партитуре выписывает «тезисы» кругов Данте: «В первом круге Ада являются античные поэты, философы и герои. Неповинные в грехах, но еще не христиане <…> Во втором круге бешеный вихрь носит одержимых страстью грешников…» и т.д.
Конечно, композитор не иллюстрирует круги наглядно, хотя и дает перед каждой из частей текстовые ремарки: скорее, он создает острую, болезненную образность — однако делает это не иллюстративно, а психологически. С музыкальной точки зрения это чистейший послевоенный авангард — и это резонно, так как он и только он может воплотить Ад в эпоху постмодернизма. Слонимский использует здесь все достижения музыкального языка: серийную и микротоновую технику, сонористику, кластеры, алеаторику… При этом текст содержит большую долю исполнительской импровизации — и поэтому Ад каждый раз выходит как будто немного иным. Он разделен на несколько звуковых областей: первая это адские вихри и крики грешников, вторая — стихии (огонь, вода реки Стикс и подземные ветры), третья — шаг и размышления Данте (никто до Слонимского даже не интересовался образом самого поэта!) Помимо этого возникают новые переосмысления старых жанров — здесь и «свирепый марш самоубийц», и «пляска смерти», и «кощунственная молитва-канкан». Интересно, насколько близок Слонимский оказывается в этом отношении к Дали — тот тоже перефразирует символику и находит ей новые, совершенно на первый взгляд искаженные выражения: но на деле они оказываются наиболее близки самому тексту. Например, что может быть точнее, чем следующий звуковой образ: по мере приближения к девятой части — девятому кругу — в кульминационном моменте симфонии оркестранты долго кричат мучительное «А!» — крик Люцифера, человечества, целой сотрясаемой Вселенной. А в конце по указанию композитора зал должен погрузиться в кромешную темноту под бешеный бой ударных.
Симфония №10 Слонимского — по сути первая полноценная реализация проекта Данте с архитектурной точки зрения. Хотя для Рая и Чистилища места здесь не нашлось, как не нашлось его, очевидно, и в России.
Ознакомиться с симфонией Слонимского можно здесь
А уже в 2005 году петербургский композитор Борис Тищенко пишет цикл из пяти «Данте-симфоний» — свершилось: замысел Данте был впервые реализован целиком. Для этого музыке потребовалось семь столетий.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #музыка #Данте
Сегодня мы подведем итоги нашим разговорам об отражении основных мотивов творчества Данте в музыкальной среде.
Новым и главным этапом в развитии музыкальной дантологии стал век XX — безумный, полный хаоса и войн. Вероятно, тем и обусловлена та острота, с которой воспринимается теперь универсальность Данте. Уильям Блейк и Сальвадор Дали по-новому поняли Данте в цвете и в линии — композиторы по-новому услышали мироздание.
В 1926 году ленинградский композитор Владимир Щербачёв создал Симфонию № 2 для солистов, хора и симфонического оркестра на стихи А. Блока, в которой пятая часть написана на слова «Песни Ада» (из цикла «Страшный пир», 1909 г.). Здесь объектом музыкального воплощения стала вся кантика, хотя и сквозь призму ее блоковского понимания, а не только один из эпизодов. Более того, структура поэмы Данте повлияла на композиционную трактовку Симфонии Щербачева в целом.
Сергей Слонимский пишет свою Симфонию № 10 «Круги Ада» на сюжет первой кантики. Актуальность «Божественной комедии» подчеркивается в авторском предисловии к изданию партитуры, завершающимся ее посвящением: «Многие из обитателей дантовского Ада благоденствовали при жизни. Быть может, огромное большинство населения России, без особой своей вины испытавшее – в иных формах – круги Ада на земле, искупило свои грехи еще при жизни? Надежда на это определила посвящение симфонии людям, «живущим и умирающим в России». Он создает новаторскую девятичастную форму, соответствующую девяти кругам и как бы проходит их вместе с Данте, то есть фактически осуществляет то, о чем мы мечтали с момента появления итальянской оперы.
Дело не только в музыкальной композиции и ее содержательном наполнении, но и в том, что автор в предисловии к партитуре выписывает «тезисы» кругов Данте: «В первом круге Ада являются античные поэты, философы и герои. Неповинные в грехах, но еще не христиане <…> Во втором круге бешеный вихрь носит одержимых страстью грешников…» и т.д.
Конечно, композитор не иллюстрирует круги наглядно, хотя и дает перед каждой из частей текстовые ремарки: скорее, он создает острую, болезненную образность — однако делает это не иллюстративно, а психологически. С музыкальной точки зрения это чистейший послевоенный авангард — и это резонно, так как он и только он может воплотить Ад в эпоху постмодернизма. Слонимский использует здесь все достижения музыкального языка: серийную и микротоновую технику, сонористику, кластеры, алеаторику… При этом текст содержит большую долю исполнительской импровизации — и поэтому Ад каждый раз выходит как будто немного иным. Он разделен на несколько звуковых областей: первая это адские вихри и крики грешников, вторая — стихии (огонь, вода реки Стикс и подземные ветры), третья — шаг и размышления Данте (никто до Слонимского даже не интересовался образом самого поэта!) Помимо этого возникают новые переосмысления старых жанров — здесь и «свирепый марш самоубийц», и «пляска смерти», и «кощунственная молитва-канкан». Интересно, насколько близок Слонимский оказывается в этом отношении к Дали — тот тоже перефразирует символику и находит ей новые, совершенно на первый взгляд искаженные выражения: но на деле они оказываются наиболее близки самому тексту. Например, что может быть точнее, чем следующий звуковой образ: по мере приближения к девятой части — девятому кругу — в кульминационном моменте симфонии оркестранты долго кричат мучительное «А!» — крик Люцифера, человечества, целой сотрясаемой Вселенной. А в конце по указанию композитора зал должен погрузиться в кромешную темноту под бешеный бой ударных.
Симфония №10 Слонимского — по сути первая полноценная реализация проекта Данте с архитектурной точки зрения. Хотя для Рая и Чистилища места здесь не нашлось, как не нашлось его, очевидно, и в России.
Ознакомиться с симфонией Слонимского можно здесь
А уже в 2005 году петербургский композитор Борис Тищенко пишет цикл из пяти «Данте-симфоний» — свершилось: замысел Данте был впервые реализован целиком. Для этого музыке потребовалось семь столетий.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #музыка #Данте
Доброе утро, дорогие книголюбы! 🎥
Есть еще область искусства, на которую повлияли произведения Данте Алигьери, это - кино и театр. 🎭
Поэтому сегодняшний разговор будет посвящен им.
Наша беседа будет опираться на материалы итальянского института культуры.
Кино – самое молодое из искусств, оно родилось в век новой формации общества и нового отношения к мирозданию. С кино все стало подвластно незамедлительной фиксации: это своеобразный театр воплощенной мысли с гигантским и очень дорогим производством.
❓Что может дать это искусство концепции, созданной больше чем за полтысячелетия до его появления, как оно способно обогатить «Комедию»?
Ведь Данте – строг, кино – развлекательно. «Комедия» вся сплошь состоит из комплекса морально-этических установок, кино же почти с самого своего появления зарекомендовало себя искусством провокационным и во многом «антиморальным». Мир Данте теоцентричен: нельзя забывать, что гуманистические идеалы только начинают набирать свою силу во время создания «Комедии». А массовому зрителю неинтересно смотреть на то, как запутавшаяся душа познает замысел Божий; куда больше нравится сопереживать существу, похожему на него самого – запутавшемуся в собственных ошибках грешнику.
С точки рения экшна на основе путешествия Данте можно было бы создать великолепную зрелищную эпопею – «Космическую Одиссею» на средневековый манер. Спецэффектов для изображения кругов Ада, подземных рек и залитых светом планет в современной индустрии кино уже предостаточно.
❓Однако необходимо ли это и есть ли подобный потенциал в тексте для отображения на экране?
За два первых десятилетия существования кино Данте экранизовали неоднократно. Этот факт удивителен, так как именно в это время технические средства кино были еще весьма несовершенны, и воплотить масштабные многофигурные картины просто не представлялось возможным. Однако именно в первые десятилетия XX века «Комедия» была на пике своей востребованности, тогда как в последующие годы потребность в экранизации практически исчезла.
В 1911 году первую песню «Комедии» впервые экранизуют три режиссера – Франческо Бертолини, Джузеппе де Лингори и Адольфо Падована.
Первый показ «Ада» прошел 10 марта 1911 года в театре Мерканданте в Неаполе. Этот немой фильм имел международный успех, он собрал более, чем 2 миллиона долларов в Соединенных Штатах, где его длина дала владельцам кинотеатров повод для повышения цен на билеты.
В отреставрированном варианте фильм можно посмотреть здесь (в том числе с крмментариями к эпизодам кантики)
Вскоре вслед за этими режиссерами, в 1925, появляется кино в жанре фэнтези «Maciste all’inferno» Гвидо Бриньоне. Этот фильм режиссер Фредерико Феллини вспоминал как одно из самых ярких впечатлений детства. Визуальные картины фильма основаны на гравюрах
Гюстава Доре.
Познакомиться с версией этой работы можно здесь
Сюжет в обеих лентах напоминает детский цветной конструктор, так лихо в них перемешаны события «Комедии»: например, в фильме 1911 года Данте сначала пытается взойти на некий холм, путь к которому ему преграждают Алчность, Гордыня и Похоть, затем к нему спускается Беатриче и отправляет в Ад – и с этого момента мы видим целую карусель из гарпий, самоубийц, исторических личностей, и в центре нее — самого дьявола. Все это воплощено с такой мерой экспрессии, что становится страшно за психику впервые увидевших это людей, не избалованных «Инферно» и фильмами вроде «Константин, повелитель тьмы».
На этом все заканчивается так же быстро, как началось, и в последующие годы нам остается довольствоваться только телевезионной версией «Франчески да Римини» Петра Ильича Чайковского. В целостном воплощении «Комедия» перестала появляться на экране, зато сообразительная киноиндустрия моментально растащила ее на мелкие образные структуры для воплощения сцен ада – они-то были и будут востребованы всегда.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #кино #Данте
Есть еще область искусства, на которую повлияли произведения Данте Алигьери, это - кино и театр. 🎭
Поэтому сегодняшний разговор будет посвящен им.
Наша беседа будет опираться на материалы итальянского института культуры.
Кино – самое молодое из искусств, оно родилось в век новой формации общества и нового отношения к мирозданию. С кино все стало подвластно незамедлительной фиксации: это своеобразный театр воплощенной мысли с гигантским и очень дорогим производством.
❓Что может дать это искусство концепции, созданной больше чем за полтысячелетия до его появления, как оно способно обогатить «Комедию»?
Ведь Данте – строг, кино – развлекательно. «Комедия» вся сплошь состоит из комплекса морально-этических установок, кино же почти с самого своего появления зарекомендовало себя искусством провокационным и во многом «антиморальным». Мир Данте теоцентричен: нельзя забывать, что гуманистические идеалы только начинают набирать свою силу во время создания «Комедии». А массовому зрителю неинтересно смотреть на то, как запутавшаяся душа познает замысел Божий; куда больше нравится сопереживать существу, похожему на него самого – запутавшемуся в собственных ошибках грешнику.
С точки рения экшна на основе путешествия Данте можно было бы создать великолепную зрелищную эпопею – «Космическую Одиссею» на средневековый манер. Спецэффектов для изображения кругов Ада, подземных рек и залитых светом планет в современной индустрии кино уже предостаточно.
❓Однако необходимо ли это и есть ли подобный потенциал в тексте для отображения на экране?
За два первых десятилетия существования кино Данте экранизовали неоднократно. Этот факт удивителен, так как именно в это время технические средства кино были еще весьма несовершенны, и воплотить масштабные многофигурные картины просто не представлялось возможным. Однако именно в первые десятилетия XX века «Комедия» была на пике своей востребованности, тогда как в последующие годы потребность в экранизации практически исчезла.
В 1911 году первую песню «Комедии» впервые экранизуют три режиссера – Франческо Бертолини, Джузеппе де Лингори и Адольфо Падована.
Первый показ «Ада» прошел 10 марта 1911 года в театре Мерканданте в Неаполе. Этот немой фильм имел международный успех, он собрал более, чем 2 миллиона долларов в Соединенных Штатах, где его длина дала владельцам кинотеатров повод для повышения цен на билеты.
В отреставрированном варианте фильм можно посмотреть здесь (в том числе с крмментариями к эпизодам кантики)
Вскоре вслед за этими режиссерами, в 1925, появляется кино в жанре фэнтези «Maciste all’inferno» Гвидо Бриньоне. Этот фильм режиссер Фредерико Феллини вспоминал как одно из самых ярких впечатлений детства. Визуальные картины фильма основаны на гравюрах
Гюстава Доре.
Познакомиться с версией этой работы можно здесь
Сюжет в обеих лентах напоминает детский цветной конструктор, так лихо в них перемешаны события «Комедии»: например, в фильме 1911 года Данте сначала пытается взойти на некий холм, путь к которому ему преграждают Алчность, Гордыня и Похоть, затем к нему спускается Беатриче и отправляет в Ад – и с этого момента мы видим целую карусель из гарпий, самоубийц, исторических личностей, и в центре нее — самого дьявола. Все это воплощено с такой мерой экспрессии, что становится страшно за психику впервые увидевших это людей, не избалованных «Инферно» и фильмами вроде «Константин, повелитель тьмы».
На этом все заканчивается так же быстро, как началось, и в последующие годы нам остается довольствоваться только телевезионной версией «Франчески да Римини» Петра Ильича Чайковского. В целостном воплощении «Комедия» перестала появляться на экране, зато сообразительная киноиндустрия моментально растащила ее на мелкие образные структуры для воплощения сцен ада – они-то были и будут востребованы всегда.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #кино #Данте
Всем доброе утро! 🎥
И снова я спешу к Вам с разговором о кино, театре и мотивами «Божественной комедии» Данте.
Нельзя забывать о том, что массовая культура, к которой относится кино — в каком-то смысле аттракцион, форма увлекательного времяпрепровождения с не всегда глубоким и интеллектуальным подтекстом. Данте потихоньку превратился в контент, в медиа.
Однако в 1989 году режиссер Питер Гринуэй визуализировал «Ад Данте» иначе. Здесь была сделана попытка выстроить сложную многоуровневую архитектуру «Ада» с помощью постмодернистских средств кинематографа. «Ад Данте» - это телевизионный сериал из 8 эпизодов, первых восьми песен «Комедии». Кино это экспериментальное, сделанное с помощью системы так называемых полиэкранов – изображений, которые накладываются друг на друга и таким образом создают глубину кадра. Такое нечасто можно увидеть в кинематографе, только в документальных фильмах. По сути, Гринуэй тоже создает документальный фильм с иллюстративным текстом: в заставке к каждой серии группа грешников спускается вниз на лифте, и каждый проезжаемый ими этаж соответствует кругу Ада. Кроме того, на каждом из уровней еще и тела грешников наглядно окрашены в разный цвет, и в целом на экране превалирует то цветовое и световое решение, которое соответствует образам Данте. Получается довольно объемная конструкция визуальных комментариев к тексту, где текст «Комедии» читается прямо в кадре и усиливается видеорядом. Фактически, режиссер пытается воссоздать работу человеческого разума во время чтения «Комедии» - как если бы визуализировались процессы, происходящие в голове читателя, делающего пометки на полях.
Познакомиться с этой работой можно здесь
Что касается влияний Данте без прямых к нему отсылок и упоминаний «Комедии», то их бесконечное множество.
«Сало или 120 дней Содома» Пьера Паоло Пазолини 1975 года изначально опирается на адаптированную версию книги Маркиза де Сада. Сюжет строится вокруг богатых и безжалостных распутников из фашистской республики, коррумпированности системы и похищении восемнадцати подростков, однако композиционно он завязан на несколько трансформированных частях Комедии – Антеинферно (преддверие Ада), Круг маний, Круг крови и так далее. Этот фильм считается одним из самых страшных в мировом кинематографе – в нем зашкаливающее количество насилия. В связи с Данте упомянуть его стоит благодаря тому, как наглядно деформируется представление об Аде в XX веке, наслаиваясь на безумные оргиастические фантазии де Сада.
Постмодернизму больше не интересно работать с источником, в источник превращается сама жизнь – а высокий текстовый пласт как бы поднимает эту самую искореженную жизнь в некую возвышенную плоскость. Кстати, трагическая и загадочная смерть Пазолини многими связывается с этой его последней картиной.
В 1987 году Стэн Брейхейдж снял восьмиминутный фильм-мистерию, видение о загробной жизни, в котором нет ни одной реплики, и более того – ни одного персонажа. Изображения наносились прямо на пленку с помощью толстого слоя краски – из этого варварского взаимодействия вышла нарезка изображений, сменяющих друг друга с огромной скоростью, человеческий глаз просто не способен распознать каждый кадр в отдельности. Это похоже на детские книги с оптическими иллюзиями, когда нужно долго смотреть на картинку из разрозненных узоров и в конце концов из нее проступает трехмерное изображение. Так и здесь – постепенно начинают проступать адские видения, которые действительно пугают – кони, лица, чьи-то кричащие лица: режиссер как бы дает подсознанию вектор, заставляя его выдавать значения его субъективного опыта. Вы смотрите на Ад и сомневаетесь в собственном зрении и даже в разуме. Так огромный эпический макрокосмос сворачивается в 8 минут.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #кино #Данте
И снова я спешу к Вам с разговором о кино, театре и мотивами «Божественной комедии» Данте.
Нельзя забывать о том, что массовая культура, к которой относится кино — в каком-то смысле аттракцион, форма увлекательного времяпрепровождения с не всегда глубоким и интеллектуальным подтекстом. Данте потихоньку превратился в контент, в медиа.
Однако в 1989 году режиссер Питер Гринуэй визуализировал «Ад Данте» иначе. Здесь была сделана попытка выстроить сложную многоуровневую архитектуру «Ада» с помощью постмодернистских средств кинематографа. «Ад Данте» - это телевизионный сериал из 8 эпизодов, первых восьми песен «Комедии». Кино это экспериментальное, сделанное с помощью системы так называемых полиэкранов – изображений, которые накладываются друг на друга и таким образом создают глубину кадра. Такое нечасто можно увидеть в кинематографе, только в документальных фильмах. По сути, Гринуэй тоже создает документальный фильм с иллюстративным текстом: в заставке к каждой серии группа грешников спускается вниз на лифте, и каждый проезжаемый ими этаж соответствует кругу Ада. Кроме того, на каждом из уровней еще и тела грешников наглядно окрашены в разный цвет, и в целом на экране превалирует то цветовое и световое решение, которое соответствует образам Данте. Получается довольно объемная конструкция визуальных комментариев к тексту, где текст «Комедии» читается прямо в кадре и усиливается видеорядом. Фактически, режиссер пытается воссоздать работу человеческого разума во время чтения «Комедии» - как если бы визуализировались процессы, происходящие в голове читателя, делающего пометки на полях.
Познакомиться с этой работой можно здесь
Что касается влияний Данте без прямых к нему отсылок и упоминаний «Комедии», то их бесконечное множество.
«Сало или 120 дней Содома» Пьера Паоло Пазолини 1975 года изначально опирается на адаптированную версию книги Маркиза де Сада. Сюжет строится вокруг богатых и безжалостных распутников из фашистской республики, коррумпированности системы и похищении восемнадцати подростков, однако композиционно он завязан на несколько трансформированных частях Комедии – Антеинферно (преддверие Ада), Круг маний, Круг крови и так далее. Этот фильм считается одним из самых страшных в мировом кинематографе – в нем зашкаливающее количество насилия. В связи с Данте упомянуть его стоит благодаря тому, как наглядно деформируется представление об Аде в XX веке, наслаиваясь на безумные оргиастические фантазии де Сада.
Постмодернизму больше не интересно работать с источником, в источник превращается сама жизнь – а высокий текстовый пласт как бы поднимает эту самую искореженную жизнь в некую возвышенную плоскость. Кстати, трагическая и загадочная смерть Пазолини многими связывается с этой его последней картиной.
Публиковать картину не стала, поскольку выдержать такое может далеко не каждый.
В 1987 году Стэн Брейхейдж снял восьмиминутный фильм-мистерию, видение о загробной жизни, в котором нет ни одной реплики, и более того – ни одного персонажа. Изображения наносились прямо на пленку с помощью толстого слоя краски – из этого варварского взаимодействия вышла нарезка изображений, сменяющих друг друга с огромной скоростью, человеческий глаз просто не способен распознать каждый кадр в отдельности. Это похоже на детские книги с оптическими иллюзиями, когда нужно долго смотреть на картинку из разрозненных узоров и в конце концов из нее проступает трехмерное изображение. Так и здесь – постепенно начинают проступать адские видения, которые действительно пугают – кони, лица, чьи-то кричащие лица: режиссер как бы дает подсознанию вектор, заставляя его выдавать значения его субъективного опыта. Вы смотрите на Ад и сомневаетесь в собственном зрении и даже в разуме. Так огромный эпический макрокосмос сворачивается в 8 минут.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #кино #Данте
Всем доброе утро! 📕
Сегодня мы начинаем серию разговоров о биографии Данте Алигьери.
А это значит, что мы отправимся в путешествие по солнечной Италии, коснемся истории появления родного города Данте, прогуляемся по берегу Арно, поговорим о распрях и нашествиях, противоборстве политических партий.
Наша беседа будет строиться по материалам книги В. Голенищева-Кутузова «Данте».
Однако, не стоит забывать, все описанные события происходили настолько давно, что могут содержать неточности.
В дни Юлия Цезаря римляне, разрушив этрусское Фьезоле, на берегу Арно построили военный лагерь и назвали его Флоренция. Новое поселение, как всякий римский город-крепость, имело форму четырехугольника. Древние стены, сложенные из небольших кирпичей, двенадцать веков защищали жителей Флоренции, ставшей в средние века людным торговым городом. После крестовых походов, когда оживились торговые связи Запада и Востока, флорентийские купцы и ремесленники сумели использовать преимущества своего выгодного географического положения. Арно была тогда полноводной и глубокой, и корабли флорентийцев могли спускаться по реке к самому морю.
На единственном мосту через Арно, широком и крепком, предназначенном для тяжелой поступи легионов, в незапамятные времена появилась грубо высеченная конная статуя с мечом в руках. Средневековые горожане называли ее Марсом, по имени языческого бога войны и планеты, под знаком которой возник город. В эпоху варварских нашествий отряды Тотилы разрушили Флоренцию и всадника сбросили в реку. При Карле Великом, когда город начал заново отстраиваться, каменного стража Старого моста вытащили из воды. Не только суеверные простолюдины, но и образованные флорентийцы, как Данте и его наставник Брунетто Латини, верили в дурное влияние первого языческого патрона города. Братоубийственные побоища в стенах Флоренции объясняли влиянием Марса. Это она, красная планета, возбуждала гражданские распри и войны, вызывала бури и мятежи.
Ее кровавым цветом окрасился даже герб республики: белая лилия стала алой. В середине XIII века центр города еще окружали античные стены с четырьмя воротами, глядящими на четыре стороны света.
Северные находились неподалеку от епископского дворца и потому назывались вратами епископов. Южные ворота, как и небольшая церковка перед ними, носили имя святой Марии, покровительницы этого входа. Кроме главных входов, были еще малые ворота, которые вели в монастыри и к владениям крупных собственников.
Характернейшей особенностью пейзажа средневековой Флоренции было великое множество башен разной вышины и размеров, обрамленных зубцами, с узкими щелями бойниц. Их островерхие макушки видны были путникам задолго до того, как они приближались к городским стенам. Если в античные времена над укреплениями высились всего четыре сторожевые башни, по одной в каждой четверти города, то в годы жизни Данте число их превышало полторы сотни. Когда в XIII веке горожане вошли в силу, они разрушили надменно устремившиеся в небо высотные постройки феодалов. Снесенные верхушки у башен грандов знаменовали победу коммуны внутри города, так же как срытые замки во флорентийской округе свидетельствовали о торжестве города- государства Флоренции над феодалами.
В XII и XIII веках флорентийцы приступили к строительству мостов, чтобы соединить старый город с противоположным южным берегом реки, где возникли новые поселения, главным образом бедного люда. Самое восточное предместье за Арно долгое время оставалось поселком лачуг и трущоб. В XIII веке там выстроили свои монастыри недавно учрежденные ордена нищенствующих монахов: францисканцев и доминиканцев.
Бурно развивавшиеся ремесла и торговля привлекали во Флоренцию все большее количество пришельцев. Город стремительно рос и не умещался в старой ограде. В 1172 году пришлось обнести его второй стеной, которая поглотила пригороды, разросшиеся на западе и на востоке.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Сегодня мы начинаем серию разговоров о биографии Данте Алигьери.
А это значит, что мы отправимся в путешествие по солнечной Италии, коснемся истории появления родного города Данте, прогуляемся по берегу Арно, поговорим о распрях и нашествиях, противоборстве политических партий.
Наша беседа будет строиться по материалам книги В. Голенищева-Кутузова «Данте».
Однако, не стоит забывать, все описанные события происходили настолько давно, что могут содержать неточности.
В дни Юлия Цезаря римляне, разрушив этрусское Фьезоле, на берегу Арно построили военный лагерь и назвали его Флоренция. Новое поселение, как всякий римский город-крепость, имело форму четырехугольника. Древние стены, сложенные из небольших кирпичей, двенадцать веков защищали жителей Флоренции, ставшей в средние века людным торговым городом. После крестовых походов, когда оживились торговые связи Запада и Востока, флорентийские купцы и ремесленники сумели использовать преимущества своего выгодного географического положения. Арно была тогда полноводной и глубокой, и корабли флорентийцев могли спускаться по реке к самому морю.
На единственном мосту через Арно, широком и крепком, предназначенном для тяжелой поступи легионов, в незапамятные времена появилась грубо высеченная конная статуя с мечом в руках. Средневековые горожане называли ее Марсом, по имени языческого бога войны и планеты, под знаком которой возник город. В эпоху варварских нашествий отряды Тотилы разрушили Флоренцию и всадника сбросили в реку. При Карле Великом, когда город начал заново отстраиваться, каменного стража Старого моста вытащили из воды. Не только суеверные простолюдины, но и образованные флорентийцы, как Данте и его наставник Брунетто Латини, верили в дурное влияние первого языческого патрона города. Братоубийственные побоища в стенах Флоренции объясняли влиянием Марса. Это она, красная планета, возбуждала гражданские распри и войны, вызывала бури и мятежи.
Ее кровавым цветом окрасился даже герб республики: белая лилия стала алой. В середине XIII века центр города еще окружали античные стены с четырьмя воротами, глядящими на четыре стороны света.
Северные находились неподалеку от епископского дворца и потому назывались вратами епископов. Южные ворота, как и небольшая церковка перед ними, носили имя святой Марии, покровительницы этого входа. Кроме главных входов, были еще малые ворота, которые вели в монастыри и к владениям крупных собственников.
Характернейшей особенностью пейзажа средневековой Флоренции было великое множество башен разной вышины и размеров, обрамленных зубцами, с узкими щелями бойниц. Их островерхие макушки видны были путникам задолго до того, как они приближались к городским стенам. Если в античные времена над укреплениями высились всего четыре сторожевые башни, по одной в каждой четверти города, то в годы жизни Данте число их превышало полторы сотни. Когда в XIII веке горожане вошли в силу, они разрушили надменно устремившиеся в небо высотные постройки феодалов. Снесенные верхушки у башен грандов знаменовали победу коммуны внутри города, так же как срытые замки во флорентийской округе свидетельствовали о торжестве города- государства Флоренции над феодалами.
В XII и XIII веках флорентийцы приступили к строительству мостов, чтобы соединить старый город с противоположным южным берегом реки, где возникли новые поселения, главным образом бедного люда. Самое восточное предместье за Арно долгое время оставалось поселком лачуг и трущоб. В XIII веке там выстроили свои монастыри недавно учрежденные ордена нищенствующих монахов: францисканцев и доминиканцев.
Бурно развивавшиеся ремесла и торговля привлекали во Флоренцию все большее количество пришельцев. Город стремительно рос и не умещался в старой ограде. В 1172 году пришлось обнести его второй стеной, которая поглотила пригороды, разросшиеся на западе и на востоке.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Всем привет! 📕
В начале июля мы отправились в путешествие во Флоренцию, на родину Данте Алигьери, поговорили о возникновении города на реке Арно, о правящих партиях гвельфов и гибеллинов. Вспомнить эту беседу, которая была прервана моими отпускными впечатлениями о Беларуси, можно здесь.
Сегодня предлагаю продолжить знакомство с Флоренцией и семьей Данте Алигьери.
Путешествуя по современной Флоренции трудно представить, как выглядел город в XIII веке. В кольцах стен теснились узкие улочки, иногда заканчивавшиеся просветом площадей. Колокольни многочисленных церквей не отличались высотой. В это время еще не было ослепляющего мрамора городского собора Санта Мария дель Фиоре, достроенного уже после смерти Данте.
Группы домов образовывали кварталы с неясными очертаниями; между домами были небольшие дворики, где росли апельсиновые и лимонные деревья и смоковницы. Часто двор переходил в другой двор или ограничивался садом какой-нибудь церкви или монастыря. Кое-где высились башни богатых и знатных.
В самом городе было мало растительности, но, как и в наши дни, за пределами городских стен радовала глаз темная зелень олив и можно было любоваться на прекрасные виды Фьезоле и отроги Апеннинских гор, зимой и ранней весною покрытые снегом. Богатые флорентийцы имели под самым городом значительные участки земли, часто с домом и башней, окруженные виноградниками.
В юго-восточной части города — Сан Пьер Маджоре, в приходе Сан Мартино дель Весково находился отчий дом Данте, который по флорентийскому обычаю был разрушен после его изгнания. Здания, которые показывают ныне туристам как «дом Данте», не что иное, как реконструкция XIX века. Это небольшая башня в четыре этажа и несколько двухэтажных домов, связанных между собой навесами и балконами. Неподалеку сохранилась подлинная современница дома семьи Алигьери — высокая и некогда грозная башня Кастанья, в которой первоначально собирались приоры цехов.
За десять лет до рождения Данте неподалеку от его жилища была закончена постройка одного из самых мощных зданий Флоренции — дворца Капитана народа, называемого Барджелло. В эпоху Возрождения палаццо украсили скульптурой знаменитых мастеров. Во времена Данте на внешних стенах Барджелло вешали бунтовщиков, а если они были в бегах, искусные художники изображали их на стенах с веревкой на шее. Таким ремеслом занимался позже и знаменитый флорентийский живописец Андреа дель Кастаньо.
Во второй половине мая 1265 года, когда родился Данте Алигьери, величайший поэт Италии, Флоренция находилась под папским интердиктом, и в городе не звонил ни один колокол. Близ дома Данте слышался стук копыт тяжело вооруженных немецких рейтаров, которых привел с собой гибеллинский глава граф Гвидо Новелла. Но вскоре рейтары и незадачливый градоправитель должны были спешно покинуть Флоренцию и уйти в горы во владения графов Гвиди. В городе распространились слухи о смерти короля Манфреда и страшном поражении, которое потерпели гибеллины близ Беневента. Эмигрировавшие гвельфы стали возвращаться во Флоренцию.
Данте с детства запомнил предание о том, что семья его происходит от римского рода Элизеев, участвовавших в основании Флоренции. Он слышал рассказы о прапрадеде Каччагвиде, сопровождавшем в походах на сарацин императора Конрада III (1138—1152). Император посвятил Каччагвиду в рыцари. Доблестный паладин пал в бою с мусульманами. Данте назовет в шестнадцатой песне «Рая» Каччагвиду «отцом», ни разу не упомянув имени своего отца Алигьеро д'Алигьери. Каччагвида был женат на некоей даме из ломбардской семьи Альдигьери да Фонтана. Во Флоренции «Альдигьери» прозвучало как «Аллигьери» (с двумя «л»), а затем «Алигьери» (по-латыни — Алагиери). Этим именем, ставшим фамильным, назван был один из сыновей Каччагвиды, потомками которого были дед Данте Беллинчоне и отец — Алигьери (2-й). Воинственность и непримиримость в борьбе Данте унаследовал от Каччагвиды, политическую страстность от деда Беллинчоне, фанатичного гвельфа, не раз изгоняемого из Флоренции.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
В начале июля мы отправились в путешествие во Флоренцию, на родину Данте Алигьери, поговорили о возникновении города на реке Арно, о правящих партиях гвельфов и гибеллинов. Вспомнить эту беседу, которая была прервана моими отпускными впечатлениями о Беларуси, можно здесь.
Сегодня предлагаю продолжить знакомство с Флоренцией и семьей Данте Алигьери.
Путешествуя по современной Флоренции трудно представить, как выглядел город в XIII веке. В кольцах стен теснились узкие улочки, иногда заканчивавшиеся просветом площадей. Колокольни многочисленных церквей не отличались высотой. В это время еще не было ослепляющего мрамора городского собора Санта Мария дель Фиоре, достроенного уже после смерти Данте.
Группы домов образовывали кварталы с неясными очертаниями; между домами были небольшие дворики, где росли апельсиновые и лимонные деревья и смоковницы. Часто двор переходил в другой двор или ограничивался садом какой-нибудь церкви или монастыря. Кое-где высились башни богатых и знатных.
В самом городе было мало растительности, но, как и в наши дни, за пределами городских стен радовала глаз темная зелень олив и можно было любоваться на прекрасные виды Фьезоле и отроги Апеннинских гор, зимой и ранней весною покрытые снегом. Богатые флорентийцы имели под самым городом значительные участки земли, часто с домом и башней, окруженные виноградниками.
В юго-восточной части города — Сан Пьер Маджоре, в приходе Сан Мартино дель Весково находился отчий дом Данте, который по флорентийскому обычаю был разрушен после его изгнания. Здания, которые показывают ныне туристам как «дом Данте», не что иное, как реконструкция XIX века. Это небольшая башня в четыре этажа и несколько двухэтажных домов, связанных между собой навесами и балконами. Неподалеку сохранилась подлинная современница дома семьи Алигьери — высокая и некогда грозная башня Кастанья, в которой первоначально собирались приоры цехов.
За десять лет до рождения Данте неподалеку от его жилища была закончена постройка одного из самых мощных зданий Флоренции — дворца Капитана народа, называемого Барджелло. В эпоху Возрождения палаццо украсили скульптурой знаменитых мастеров. Во времена Данте на внешних стенах Барджелло вешали бунтовщиков, а если они были в бегах, искусные художники изображали их на стенах с веревкой на шее. Таким ремеслом занимался позже и знаменитый флорентийский живописец Андреа дель Кастаньо.
Во второй половине мая 1265 года, когда родился Данте Алигьери, величайший поэт Италии, Флоренция находилась под папским интердиктом, и в городе не звонил ни один колокол. Близ дома Данте слышался стук копыт тяжело вооруженных немецких рейтаров, которых привел с собой гибеллинский глава граф Гвидо Новелла. Но вскоре рейтары и незадачливый градоправитель должны были спешно покинуть Флоренцию и уйти в горы во владения графов Гвиди. В городе распространились слухи о смерти короля Манфреда и страшном поражении, которое потерпели гибеллины близ Беневента. Эмигрировавшие гвельфы стали возвращаться во Флоренцию.
Данте с детства запомнил предание о том, что семья его происходит от римского рода Элизеев, участвовавших в основании Флоренции. Он слышал рассказы о прапрадеде Каччагвиде, сопровождавшем в походах на сарацин императора Конрада III (1138—1152). Император посвятил Каччагвиду в рыцари. Доблестный паладин пал в бою с мусульманами. Данте назовет в шестнадцатой песне «Рая» Каччагвиду «отцом», ни разу не упомянув имени своего отца Алигьеро д'Алигьери. Каччагвида был женат на некоей даме из ломбардской семьи Альдигьери да Фонтана. Во Флоренции «Альдигьери» прозвучало как «Аллигьери» (с двумя «л»), а затем «Алигьери» (по-латыни — Алагиери). Этим именем, ставшим фамильным, назван был один из сыновей Каччагвиды, потомками которого были дед Данте Беллинчоне и отец — Алигьери (2-й). Воинственность и непримиримость в борьбе Данте унаследовал от Каччагвиды, политическую страстность от деда Беллинчоне, фанатичного гвельфа, не раз изгоняемого из Флоренции.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕
Сегодня продолжим наше путешествие по следам Данте Алигьери.
По узкому переходу в Апеннинах, соединяющему Флоренцию с северной Италией, Данте добрался до Болоньи. Он стоял перед башней Гаризендой и мысленно сравнивал ее, сильно покосившуюся, с другой, высившейся рядом с городскими воротами, высокой и стройной, которую по имени ее строителя называли Азинелла.
Странное дело — если закрыть глаза и перестать смотреть на Гаризенду и скользящие над ее вершиной в пасмурный день облака, а затем открыть их, то кажется, что башня сейчас рухнет на тебя.
Как все впервые посетившие Болонью, Данте заинтересовался этим феноменом. Ему представилось, что башня превращается в огромного гиганта, гигант наклоняется, хватает его и уносит за пределы города. Кто-то схватил Данте за рукав и спросил: «Данте, что ты видишь?» Образ гиганта исчез — рядом стоял и теребил его румяный мальчик, которому казалось никак не более пятнадцати лет. Это был один из студентов, с которым Данте познакомился. Он уже второй год учился в Болонье и потому смотрел на старшего годами Данте покровительственно. «Великана», — отвечал Данте. «Ты увидел великана, но посмотри, что ты проморгал». Юноша указал на прекрасную даму в богатых одеждах, которая удалялась от них.
«Ты знаешь, — заметил он поучительно, — она из семьи Гаризенда. Вот Гаризенда, поистине достойная созерцания!» Данте усмехнулся, и у него в голове пронеслись две-три строчки для будущего сонета. «Слушай, Чино, ты прав, — сказал Данте, — ты прав, но я всегда вижу только то совершенно ясно, что далеко от меня». И они, смеясь, пошли по улицам Болоньи.
Данте очень полюбил общество веселого студента. Звали его Чино деи Сигибульди, был он родом из Пистойи, сравнительно небольшого городка, на который Флоренция постепенно накладывала свои руки. Чино, так же как и Данте, гордился тем, что отдаленные предки его были римляне. Семья Чино, довольно состоятельная, принадлежала по давней традиции к гвельфам. В аудитории, где студенты сидели на скамьях, а не на соломе, как в Париже, нельзя было найти более прилежного студента, чем Чино. Он все записывал, подчеркивал, сверял.
В тетрадях с конспектами лекций, которые Данте брал у своего старательного друга, он как-то обнаружил множество стихов, большинство их было написано Гвидо Гвиницелли, славным болонским поэтом, но попадались и собственные стихи Чино. «Разве можно писать на полях важных юридических документов любовные сонеты?» — спросил с улыбкой Данте. «Это прекрасный обычай Болоньи, — не смутившись, отвечал Чино. — Здесь все судьи и нотариусы любят поэзию и записывают стихи, особенно на полях завещаний, чтобы какой-нибудь урод не приписал что-либо сбоку, что нарушило бы права наследников».
Вскоре на деловых бумагах болонцев появились и стихи Данте Алигьери. Когда в XIX веке Кардуччи и другие ученые основательно исследовали архивы Болоньи, они на завещании, составленном в 1287 году нотариусом Энрикетто делле Кверче, открыли неизвестный, полный молодого озорства сонет Данте Алигьери о Гаризенде:
«Вовек не искупить своей вины
Моим глазам: настолько низко пали
Они, что Гаризендой пленены,
Откуда взор охватывает дали,
Проспали (мне такие не нужны!)
Ту самую, которая едва ли
Не краше всех, и знать они должны,
Что сами путь погибельный избрали.
А подвело мои глаза чутье,
Которое настолько притупилось,
Что не сказало им, куда глядеть.
И принято решение мое:
Коль скоро не сменю я гнев на милость,
Я их убью, чтоб не глупили впредь».
В регистре дел нотариуса Пьетро ди Аллегранца найдены отрывки из канцоны Данте «Владеющие разумом любви», которая, очевидно, была написана в 1289 году. Как явствует из этих фактов, стихи Данте пользовались популярностью среди болонских любителей поэзии. С уст Чино и других студентов-правоведов не сходило имя Гвидо Гвиницелли. Все усердно переписывали его стихи, но, когда Данте спросил у одного местного студента, как найти Гвиницелли и как с ним встретиться, болонец умолк и перевел разговор на другое.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Сегодня продолжим наше путешествие по следам Данте Алигьери.
По узкому переходу в Апеннинах, соединяющему Флоренцию с северной Италией, Данте добрался до Болоньи. Он стоял перед башней Гаризендой и мысленно сравнивал ее, сильно покосившуюся, с другой, высившейся рядом с городскими воротами, высокой и стройной, которую по имени ее строителя называли Азинелла.
Странное дело — если закрыть глаза и перестать смотреть на Гаризенду и скользящие над ее вершиной в пасмурный день облака, а затем открыть их, то кажется, что башня сейчас рухнет на тебя.
Как все впервые посетившие Болонью, Данте заинтересовался этим феноменом. Ему представилось, что башня превращается в огромного гиганта, гигант наклоняется, хватает его и уносит за пределы города. Кто-то схватил Данте за рукав и спросил: «Данте, что ты видишь?» Образ гиганта исчез — рядом стоял и теребил его румяный мальчик, которому казалось никак не более пятнадцати лет. Это был один из студентов, с которым Данте познакомился. Он уже второй год учился в Болонье и потому смотрел на старшего годами Данте покровительственно. «Великана», — отвечал Данте. «Ты увидел великана, но посмотри, что ты проморгал». Юноша указал на прекрасную даму в богатых одеждах, которая удалялась от них.
«Ты знаешь, — заметил он поучительно, — она из семьи Гаризенда. Вот Гаризенда, поистине достойная созерцания!» Данте усмехнулся, и у него в голове пронеслись две-три строчки для будущего сонета. «Слушай, Чино, ты прав, — сказал Данте, — ты прав, но я всегда вижу только то совершенно ясно, что далеко от меня». И они, смеясь, пошли по улицам Болоньи.
Данте очень полюбил общество веселого студента. Звали его Чино деи Сигибульди, был он родом из Пистойи, сравнительно небольшого городка, на который Флоренция постепенно накладывала свои руки. Чино, так же как и Данте, гордился тем, что отдаленные предки его были римляне. Семья Чино, довольно состоятельная, принадлежала по давней традиции к гвельфам. В аудитории, где студенты сидели на скамьях, а не на соломе, как в Париже, нельзя было найти более прилежного студента, чем Чино. Он все записывал, подчеркивал, сверял.
В тетрадях с конспектами лекций, которые Данте брал у своего старательного друга, он как-то обнаружил множество стихов, большинство их было написано Гвидо Гвиницелли, славным болонским поэтом, но попадались и собственные стихи Чино. «Разве можно писать на полях важных юридических документов любовные сонеты?» — спросил с улыбкой Данте. «Это прекрасный обычай Болоньи, — не смутившись, отвечал Чино. — Здесь все судьи и нотариусы любят поэзию и записывают стихи, особенно на полях завещаний, чтобы какой-нибудь урод не приписал что-либо сбоку, что нарушило бы права наследников».
Вскоре на деловых бумагах болонцев появились и стихи Данте Алигьери. Когда в XIX веке Кардуччи и другие ученые основательно исследовали архивы Болоньи, они на завещании, составленном в 1287 году нотариусом Энрикетто делле Кверче, открыли неизвестный, полный молодого озорства сонет Данте Алигьери о Гаризенде:
«Вовек не искупить своей вины
Моим глазам: настолько низко пали
Они, что Гаризендой пленены,
Откуда взор охватывает дали,
Проспали (мне такие не нужны!)
Ту самую, которая едва ли
Не краше всех, и знать они должны,
Что сами путь погибельный избрали.
А подвело мои глаза чутье,
Которое настолько притупилось,
Что не сказало им, куда глядеть.
И принято решение мое:
Коль скоро не сменю я гнев на милость,
Я их убью, чтоб не глупили впредь».
В регистре дел нотариуса Пьетро ди Аллегранца найдены отрывки из канцоны Данте «Владеющие разумом любви», которая, очевидно, была написана в 1289 году. Как явствует из этих фактов, стихи Данте пользовались популярностью среди болонских любителей поэзии. С уст Чино и других студентов-правоведов не сходило имя Гвидо Гвиницелли. Все усердно переписывали его стихи, но, когда Данте спросил у одного местного студента, как найти Гвиницелли и как с ним встретиться, болонец умолк и перевел разговор на другое.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Доброе утро, дорогие друзья! 📕
Сегодня поговорим о трубадурах, появлении поэзии на итальянском языке и коснемся лирики не только Данте, но и Гвидо Кавальканте.
Литературное влияние Прованса было господствующим в Италии во второй половине XII и начале XIII века, когда итальянцы еще не осмеливались писать на родном языке. Странствующих трубадуров радушно встречали в замках северной Италии; они любили посещать также богатые приморские города, особенно Венецию и Геную, где находили щедрых меценатов. Они воспевали прекрасных итальянских дам, вмешивались в раздоры и усобицы их мужей, сочиняли политические тенцоны и сирвенты, защищая обычно интересы своих покровителей. Увлечение провансальской поэзией побудило многих итальянских поэтов, презрев родной язык, еще недостаточно развитый, обратиться к провансальскому.
Среди трубадуров Италии первое место принадлежит мантуанцу Сорделло ди Гойто, умершему, когда Данте был ребенком. Из пятидесяти дошедших до нас стихотворений Сорделло одно из самых замечательных — его сирвента на смерть сеньора Блакаса. Трубадур презрительно отзывается в ней о королях и мощных феодалах, советуя им вкусить от сердца Блакаса, чтобы стать мужественными и великодушными. Данте, любивший Сорделло как поэта и в особенности высоко ценивший его острый полемический стиль, в трактате о народном красноречии упрекал его в том, что тот, «будучи столь великим мужем в искусстве слова, не только в поэзии, но и в речах своих пренебрег отечественным народным языком».
Самым одаренным в кругу генуэзских трубадуров являлся Ланфранко Сигала, автор изысканных любовных стихов. Он старался овладеть «новым мастерством», следуя примеру своего провансальского друга Гильелмо де Монтаньяголя, в лирике которого возлюбленная появлялась окруженная небесным сиянием перед смущенным поэтом, созерцающим ее неземное совершенство. Идеализированные прекрасные дамы Монтаньяголя и Ланфранко Сигала были литературными предтечами Беатриче из Дантовой «Новой Жизни».
Генуэзские трубадуры совмещали служение музам с многообразными государственными и общественными обязанностями. В большинстве своем они прошли выучку в стенах Болонского университета и были юристами, градоправителями, послами королей и республик, а не бродячими поэтами старого времени, побиравшимися у сильных мира сего и всецело зависящими от милостей своих знатных покровителей. Эта разница социального положения, естественно, не могла не сказаться и на содержании их поэзии.
На основании данных, которыми располагает в настоящее время наука, начало поэзии на итальянском языке можно датировать второй четвертью XIII века. Первые поэты, писавшие по- итальянски, — поэты сицилийской школы — появились в тридцатых и сороковых годах. Сицилийскую школу, возникшую при дворе императора Фридриха II и его сына, короля Манфреда, Данте помянет добрым словом в трактате «О народном красноречии»: «Те, чьи сердца были благородны, исполненные поэтического дара стремились приблизиться к величию этих владык, и все, что в их времена смогли с немалыми усилиями завершить лучшие умы Италии, прежде всего проявлялось при дворе столь великих государей; и так как королевский престол находился в Сицилии, случилось, что все, что наши предшественники написали на народном языке, звалось сицилианским».
Поэты при дворе Фридриха II в Палермо были родом из разных мест Италии.
В технике стиха (канцоны и баллаты), в лексике (копии с провансальского), в условностях литературных выражений поэты-сицилийцы обнаруживали зависимость от языка и поэтики трубадуров. Однако они творили уже в стихии родного языка и создавали на нем новые стихотворные формы, например сонет, который перешел от них к следующим поколениям итальянских поэтов, а затем проник в литературу всех европейских народов. Впервые сонет (в двух ритмических разновидностях) появился у Джакомо да Лентики, Пьера делле Винье, Аббата из Тиволи и Якопо Мостаччи.
В пятидесятых-семидесятых годах XIII века в Тоскане появляется крупный поэт Гвиттоне д'Ареццо.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Сегодня поговорим о трубадурах, появлении поэзии на итальянском языке и коснемся лирики не только Данте, но и Гвидо Кавальканте.
Литературное влияние Прованса было господствующим в Италии во второй половине XII и начале XIII века, когда итальянцы еще не осмеливались писать на родном языке. Странствующих трубадуров радушно встречали в замках северной Италии; они любили посещать также богатые приморские города, особенно Венецию и Геную, где находили щедрых меценатов. Они воспевали прекрасных итальянских дам, вмешивались в раздоры и усобицы их мужей, сочиняли политические тенцоны и сирвенты, защищая обычно интересы своих покровителей. Увлечение провансальской поэзией побудило многих итальянских поэтов, презрев родной язык, еще недостаточно развитый, обратиться к провансальскому.
Среди трубадуров Италии первое место принадлежит мантуанцу Сорделло ди Гойто, умершему, когда Данте был ребенком. Из пятидесяти дошедших до нас стихотворений Сорделло одно из самых замечательных — его сирвента на смерть сеньора Блакаса. Трубадур презрительно отзывается в ней о королях и мощных феодалах, советуя им вкусить от сердца Блакаса, чтобы стать мужественными и великодушными. Данте, любивший Сорделло как поэта и в особенности высоко ценивший его острый полемический стиль, в трактате о народном красноречии упрекал его в том, что тот, «будучи столь великим мужем в искусстве слова, не только в поэзии, но и в речах своих пренебрег отечественным народным языком».
Самым одаренным в кругу генуэзских трубадуров являлся Ланфранко Сигала, автор изысканных любовных стихов. Он старался овладеть «новым мастерством», следуя примеру своего провансальского друга Гильелмо де Монтаньяголя, в лирике которого возлюбленная появлялась окруженная небесным сиянием перед смущенным поэтом, созерцающим ее неземное совершенство. Идеализированные прекрасные дамы Монтаньяголя и Ланфранко Сигала были литературными предтечами Беатриче из Дантовой «Новой Жизни».
Генуэзские трубадуры совмещали служение музам с многообразными государственными и общественными обязанностями. В большинстве своем они прошли выучку в стенах Болонского университета и были юристами, градоправителями, послами королей и республик, а не бродячими поэтами старого времени, побиравшимися у сильных мира сего и всецело зависящими от милостей своих знатных покровителей. Эта разница социального положения, естественно, не могла не сказаться и на содержании их поэзии.
На основании данных, которыми располагает в настоящее время наука, начало поэзии на итальянском языке можно датировать второй четвертью XIII века. Первые поэты, писавшие по- итальянски, — поэты сицилийской школы — появились в тридцатых и сороковых годах. Сицилийскую школу, возникшую при дворе императора Фридриха II и его сына, короля Манфреда, Данте помянет добрым словом в трактате «О народном красноречии»: «Те, чьи сердца были благородны, исполненные поэтического дара стремились приблизиться к величию этих владык, и все, что в их времена смогли с немалыми усилиями завершить лучшие умы Италии, прежде всего проявлялось при дворе столь великих государей; и так как королевский престол находился в Сицилии, случилось, что все, что наши предшественники написали на народном языке, звалось сицилианским».
Поэты при дворе Фридриха II в Палермо были родом из разных мест Италии.
В технике стиха (канцоны и баллаты), в лексике (копии с провансальского), в условностях литературных выражений поэты-сицилийцы обнаруживали зависимость от языка и поэтики трубадуров. Однако они творили уже в стихии родного языка и создавали на нем новые стихотворные формы, например сонет, который перешел от них к следующим поколениям итальянских поэтов, а затем проник в литературу всех европейских народов. Впервые сонет (в двух ритмических разновидностях) появился у Джакомо да Лентики, Пьера делле Винье, Аббата из Тиволи и Якопо Мостаччи.
В пятидесятых-семидесятых годах XIII века в Тоскане появляется крупный поэт Гвиттоне д'Ареццо.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Всем доброе утро!📕
Сегодня мы прикоснемся к образу возлюбленной Данте, Беатриче, и поговорим о его сочинении «Новая жизнь».
Вот как сам Данте рассказывает о первом появлении перед его глазами восьмилетней флорентийской девочки, которая поразила его сердце и ум на всю жизнь: «Девятый раз после того, как я родился, небо света приближалось к исходной точке в собственном своем круговращении, когда перед моими очами появилась впервые исполненная славы дама, царящая в моих помыслах, которую многие — не зная, как ее зовут, — именовали Беатриче.
В этой жизни она пребывала уже столько времени, что звездное небо передвинулось к восточным пределам на двенадцатую часть одного градуса. Так предстала она предо мною почти в начале своего девятого года, я же увидел ее почти в конце моего девятого. Появилась облаченная в благороднейший кроваво-красный цвет, скромный и благопристойный, украшенная и опоясанная так, как подобало юному ее возрасту.
В это мгновение — говорю по истине — дух жизни, обитающий в самой сокровенной глубине сердца, затрепетал столь сильно, что ужасающе проявлялся в малейшем биении жил. И, дрожа, он произнес следующие слова: Вот бог, сильнее меня, пришел, чтобы повелевать мною».
Этот текст и есть начало «Новой Жизни», лирической исповеди поэта.
Боккаччо был прав, утверждая, что Прекрасная дама Данте звалась Беатриче Портинари и что она вышла замуж за богатого банкирского сына Симона деи Барди и умерла рано. Но автор «Декамерона» не сумел понять, что юная флорентийская красавица стала для Данте высшей реальностью — символом вечного добра, светоносной посланницей небес. Ее появление среди людей на улицах погрязшей в грехах Флоренции воспринималось поэтом как чудо.
Данте рассказывает, что, когда ему исполнилось восемнадцать лет, он увидел на одной из улиц Флоренции даму в одеждах ослепительно белого цвета. Белый цвет означал непорочность. С тех пор во сне и наяву у Данте начались видения. Повествуя о них, Данте, несомненно, прибегает к натяжкам, стараясь, чтобы чудесные появления Беатриче неизменно сопровождались числом «девять», ибо девяти лет он увидел ее в первый раз. Дата реального события наполняется глубинным смыслом, связываясь в сознании поэта с троичной основой мироздания (поскольку «девять» таит в себе число «три»).
Данте видел в первом своем сне, что в его комнате в облаке цвета огня появился юноша, который нес в руках спящую Беатриче, едва прикрытую прозрачным плащом. Когда видение отступило, Данте написал сонет, в котором излагал это странное на первый взгляд событие, трудное для понимания:
«На небе звезд не меркнуло сиянье,
И не коснулась ночь предельных мет —
Амор явился. Не забыть мне, нет,
Тот страх и трепет, то очарованье!
Мое, ликуя, сердце он держал.
В его объятьях дама почивала,
Чуть скрыта легкой тканью покрывал.
И, пробудив, Амор ее питал
Кровавым сердцем, что в ночи пылало,
Но, уходя, мой господин рыдал».
Он послал своей сонет флорентийским поэтам. Многие ответили ему в стихах, по обычаю того времени, но плохо поняли, что хотел сказать Данте. Среди поэтических корреспондентов оказался один, чьи стихи удивили Данте, так как они намного превышали тот средний уровень слагателей рифм, которыми была полна Тоскана. Данте повстречал поэта, обладающего изысканной техникой и возвышенностью чувств. Автором ответного сонета был Гвидо Кавальканти.
Данте мысленно то удалялся, то возвращался к Беатриче. Следуя провансальской куртуазной манере, он выбирал «даму защиты», которой порою писал стихи, звучащие вполне искренне. Склонность Данте к «даме защиты», к которой иногда непритворно устремлялись вздохи поэта, оскорбила Беатриче, очевидно желавшую, чтобы стихи Данте были обращены только к ней. И она отказала Данте «в своем пресладостном приветствии», а в этом приветствии, по словам Данте, заключалось все его блаженство.
Однажды, когда огорченный Данте заснул в слезах, «как побитый ребенок», он увидел в своей комнате юношу. Присмотревшись, Данте узнал властителя сердец Амора.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Сегодня мы прикоснемся к образу возлюбленной Данте, Беатриче, и поговорим о его сочинении «Новая жизнь».
Вот как сам Данте рассказывает о первом появлении перед его глазами восьмилетней флорентийской девочки, которая поразила его сердце и ум на всю жизнь: «Девятый раз после того, как я родился, небо света приближалось к исходной точке в собственном своем круговращении, когда перед моими очами появилась впервые исполненная славы дама, царящая в моих помыслах, которую многие — не зная, как ее зовут, — именовали Беатриче.
В этой жизни она пребывала уже столько времени, что звездное небо передвинулось к восточным пределам на двенадцатую часть одного градуса. Так предстала она предо мною почти в начале своего девятого года, я же увидел ее почти в конце моего девятого. Появилась облаченная в благороднейший кроваво-красный цвет, скромный и благопристойный, украшенная и опоясанная так, как подобало юному ее возрасту.
В это мгновение — говорю по истине — дух жизни, обитающий в самой сокровенной глубине сердца, затрепетал столь сильно, что ужасающе проявлялся в малейшем биении жил. И, дрожа, он произнес следующие слова: Вот бог, сильнее меня, пришел, чтобы повелевать мною».
Этот текст и есть начало «Новой Жизни», лирической исповеди поэта.
Боккаччо был прав, утверждая, что Прекрасная дама Данте звалась Беатриче Портинари и что она вышла замуж за богатого банкирского сына Симона деи Барди и умерла рано. Но автор «Декамерона» не сумел понять, что юная флорентийская красавица стала для Данте высшей реальностью — символом вечного добра, светоносной посланницей небес. Ее появление среди людей на улицах погрязшей в грехах Флоренции воспринималось поэтом как чудо.
Данте рассказывает, что, когда ему исполнилось восемнадцать лет, он увидел на одной из улиц Флоренции даму в одеждах ослепительно белого цвета. Белый цвет означал непорочность. С тех пор во сне и наяву у Данте начались видения. Повествуя о них, Данте, несомненно, прибегает к натяжкам, стараясь, чтобы чудесные появления Беатриче неизменно сопровождались числом «девять», ибо девяти лет он увидел ее в первый раз. Дата реального события наполняется глубинным смыслом, связываясь в сознании поэта с троичной основой мироздания (поскольку «девять» таит в себе число «три»).
Данте видел в первом своем сне, что в его комнате в облаке цвета огня появился юноша, который нес в руках спящую Беатриче, едва прикрытую прозрачным плащом. Когда видение отступило, Данте написал сонет, в котором излагал это странное на первый взгляд событие, трудное для понимания:
«На небе звезд не меркнуло сиянье,
И не коснулась ночь предельных мет —
Амор явился. Не забыть мне, нет,
Тот страх и трепет, то очарованье!
Мое, ликуя, сердце он держал.
В его объятьях дама почивала,
Чуть скрыта легкой тканью покрывал.
И, пробудив, Амор ее питал
Кровавым сердцем, что в ночи пылало,
Но, уходя, мой господин рыдал».
Он послал своей сонет флорентийским поэтам. Многие ответили ему в стихах, по обычаю того времени, но плохо поняли, что хотел сказать Данте. Среди поэтических корреспондентов оказался один, чьи стихи удивили Данте, так как они намного превышали тот средний уровень слагателей рифм, которыми была полна Тоскана. Данте повстречал поэта, обладающего изысканной техникой и возвышенностью чувств. Автором ответного сонета был Гвидо Кавальканти.
Данте мысленно то удалялся, то возвращался к Беатриче. Следуя провансальской куртуазной манере, он выбирал «даму защиты», которой порою писал стихи, звучащие вполне искренне. Склонность Данте к «даме защиты», к которой иногда непритворно устремлялись вздохи поэта, оскорбила Беатриче, очевидно желавшую, чтобы стихи Данте были обращены только к ней. И она отказала Данте «в своем пресладостном приветствии», а в этом приветствии, по словам Данте, заключалось все его блаженство.
Однажды, когда огорченный Данте заснул в слезах, «как побитый ребенок», он увидел в своей комнате юношу. Присмотревшись, Данте узнал властителя сердец Амора.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕
Сегодня продолжим говорить о любви, благородстве и возлюбленной Данте, которую он воспел в своих произведениях.
После канцоны, посвящённой Беатриче, совершеннейшей из смертных, поэзия Данте становится спокойнее и просветленнее. Он освобождается от мрачного пафоса, свойственного Гвидо Кавальканти. Один из флорентийских поэтов просил его рассказать о том, что такое Амор и каковы его проявления. Данте начинает свой сонет о природе любви перифразой Гвиницелли — «Любовь и благородные сердца — одно, сказал поэт в своей канцоне», ибо Гвидо Гвиницелли объяснил, что для того, чтобы вспыхнула в сердце высокая любовь, необходимо, чтобы сердце было уготовано для ее восприятия. Данте запомнил стихи Гвиницелли: «Всегда любовь находит убежище в благородном сердце, как птица в зелени леса. Природа не сотворила любовь прежде, чем благородное сердце, и благородное сердце прежде любви. И как свету солнца свойствен жар, так в свете благородного сердца возникает пламя Амора».
Во второй части своего сонета Данте развивает идеи болонского поэта, утверждая, что красота порождает любовь. Красота есть форма, соединяющая универсальную потенцию Амора с индивидуальной потенцией человека. Данте пошел дальше Гвиницелли, уверяя, что благороднейшая дама вызывает любовь даже в сердцах, к любви не расположенных, то есть не обладающих благородством, ибо она имеет чудесную способность преображать даже грубые человеческие сердца.
В следующем своем произведении, в «Пире», Данте писал: «Огненные языки, исходящие от ее красоты, уничтожают врожденные пороки, поэтому следует понять, что красота ее имеет власть обновлять природу тех, кто ею любуется, ибо она чудодейственна».
Данте, который всегда исходит от реального, чтобы подняться затем в воображаемые «высокие реальности», обращается к событиям флорентийской жизни, связанным с Беатриче. Ее отец, богатый и уважаемый гражданин Фолько де Риковеро Портинари скончался в феврале 1289 года. Дом Портинари находился всего шагах в пятидесяти от дома Алигьери на виа дель Корсо в той же части города, Порта Сан Пьеро. Похороны были многолюдны, старый Фолько долгие годы занимал в коммуне важные общественные должности и трижды избирался приором. Портинари завещал своей дочери Беатриче, супруге Симона деи Барди, 50 золотых флоринов и просил, чтоб его погребли в церкви им основанной богадельни Санта Мария Нуова.
Данте ждал окончания заупокойной службы, не решаясь войти в церковь, где «Беатриче плакала, возбуждая сострадание». Не меньше, чем слезы скорбящей об умершем отце возлюбленной, занимают Данте его собственные переживания. Он прислушивается к тому, что говорят выходящие из церкви. «Дамы прошли мимо меня, и я пребывал погруженный в грустные размышления. Слезы порой струились по моему лицу, и я стремился их скрыть, закрывая глаза руками. Если бы я не ожидал, что услышу еще что-либо о ней, находясь в месте, мимо которого проходило большинство дам, ее покидавших, я скрылся бы, как только слезы нахлынули на мои глаза.
Так, медля в том же месте, я увидел, как другие дамы проходят мимо, и я услышал их слова: «Кто из нас может быть радостной, ведь мы слышали, как звучали слова этой дамы, исполненные дивной печали». И вот еще иные дамы появились, говоря: «Этот плачущий здесь как будто видел ее такой, какой видели ее мы». Затем другие сказали обо мне: «Посмотрите на него, он сам на себя не похож, столь изменился он». Так проходили мимо дамы, и я слышал их слова о ней и обо мне, как было сказано».
Данте в «Новой Жизни» непрестанно занимается самоанализом. Он видит себя со стороны, ловит каждое слово, сказанное о нем людьми, а затем анализирует его, иногда пишет на эту тему стихи.
От всех переживаний Данте заболел. «На девятый день моей болезни, — пишет он, — я ощутил почти нестерпимую боль, во мне возникла мысль о моей даме. И так, думая о ней, я вернулся к мысли о моей немощной жизни, и, видя, сколь она недолговечна даже у людей здоровых, я стал оплакивать в душе моей столь печальную участь.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Сегодня продолжим говорить о любви, благородстве и возлюбленной Данте, которую он воспел в своих произведениях.
После канцоны, посвящённой Беатриче, совершеннейшей из смертных, поэзия Данте становится спокойнее и просветленнее. Он освобождается от мрачного пафоса, свойственного Гвидо Кавальканти. Один из флорентийских поэтов просил его рассказать о том, что такое Амор и каковы его проявления. Данте начинает свой сонет о природе любви перифразой Гвиницелли — «Любовь и благородные сердца — одно, сказал поэт в своей канцоне», ибо Гвидо Гвиницелли объяснил, что для того, чтобы вспыхнула в сердце высокая любовь, необходимо, чтобы сердце было уготовано для ее восприятия. Данте запомнил стихи Гвиницелли: «Всегда любовь находит убежище в благородном сердце, как птица в зелени леса. Природа не сотворила любовь прежде, чем благородное сердце, и благородное сердце прежде любви. И как свету солнца свойствен жар, так в свете благородного сердца возникает пламя Амора».
Во второй части своего сонета Данте развивает идеи болонского поэта, утверждая, что красота порождает любовь. Красота есть форма, соединяющая универсальную потенцию Амора с индивидуальной потенцией человека. Данте пошел дальше Гвиницелли, уверяя, что благороднейшая дама вызывает любовь даже в сердцах, к любви не расположенных, то есть не обладающих благородством, ибо она имеет чудесную способность преображать даже грубые человеческие сердца.
В следующем своем произведении, в «Пире», Данте писал: «Огненные языки, исходящие от ее красоты, уничтожают врожденные пороки, поэтому следует понять, что красота ее имеет власть обновлять природу тех, кто ею любуется, ибо она чудодейственна».
Данте, который всегда исходит от реального, чтобы подняться затем в воображаемые «высокие реальности», обращается к событиям флорентийской жизни, связанным с Беатриче. Ее отец, богатый и уважаемый гражданин Фолько де Риковеро Портинари скончался в феврале 1289 года. Дом Портинари находился всего шагах в пятидесяти от дома Алигьери на виа дель Корсо в той же части города, Порта Сан Пьеро. Похороны были многолюдны, старый Фолько долгие годы занимал в коммуне важные общественные должности и трижды избирался приором. Портинари завещал своей дочери Беатриче, супруге Симона деи Барди, 50 золотых флоринов и просил, чтоб его погребли в церкви им основанной богадельни Санта Мария Нуова.
Данте ждал окончания заупокойной службы, не решаясь войти в церковь, где «Беатриче плакала, возбуждая сострадание». Не меньше, чем слезы скорбящей об умершем отце возлюбленной, занимают Данте его собственные переживания. Он прислушивается к тому, что говорят выходящие из церкви. «Дамы прошли мимо меня, и я пребывал погруженный в грустные размышления. Слезы порой струились по моему лицу, и я стремился их скрыть, закрывая глаза руками. Если бы я не ожидал, что услышу еще что-либо о ней, находясь в месте, мимо которого проходило большинство дам, ее покидавших, я скрылся бы, как только слезы нахлынули на мои глаза.
Так, медля в том же месте, я увидел, как другие дамы проходят мимо, и я услышал их слова: «Кто из нас может быть радостной, ведь мы слышали, как звучали слова этой дамы, исполненные дивной печали». И вот еще иные дамы появились, говоря: «Этот плачущий здесь как будто видел ее такой, какой видели ее мы». Затем другие сказали обо мне: «Посмотрите на него, он сам на себя не похож, столь изменился он». Так проходили мимо дамы, и я слышал их слова о ней и обо мне, как было сказано».
Данте в «Новой Жизни» непрестанно занимается самоанализом. Он видит себя со стороны, ловит каждое слово, сказанное о нем людьми, а затем анализирует его, иногда пишет на эту тему стихи.
От всех переживаний Данте заболел. «На девятый день моей болезни, — пишет он, — я ощутил почти нестерпимую боль, во мне возникла мысль о моей даме. И так, думая о ней, я вернулся к мысли о моей немощной жизни, и, видя, сколь она недолговечна даже у людей здоровых, я стал оплакивать в душе моей столь печальную участь.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Всем привет! 📕
Сегодня поговорим о магическом числе 9, смерти Беатриче и других событиях из жизни Данте Алигьери.
Восхваления Беатриче неожиданно прерываются трагической цитатой из библейской книги «Плач пророка Иеремии»: «Как в одиночестве сидит град, некогда многолюдный, он стал как вдова, некогда великий между народами». Эта цитата является эпиграфом к последней части «Новой Жизни», повествующей о смерти несравненной дамы. Всеми правдами и неправдами поэт стремится датировать события числом «девять». Беатриче умерла в 1290 году, 8 июня, однако Данте прибегает к счету, принятому в Сирии, по которому у него получается, что месяц ее смерти — девятый, «ибо первый месяц там Тизрин первый, называемый у нас октябрем». Эти постоянные натяжки и привлечение восточных экзотических календарей являются неоспоримым доказательством того, что Беатриче существовала в действительности.
❓Если бы она была символом или аллегорией, к чему были бы все эти хитрые расчеты?
Для прославления и возвышения Беатриче Данте понадобились звездные числа и космические образы, и он обратился к популярной в средневековой Европе книге узбекского астронома IX века, уроженца Самарканда, Аль Фергани. «Начала астрономии» Аль Фергани были известны благодаря латинскому переводу Герарда из Кремоны. Это сочинение Данте тщательно изучил, и оно в значительной степени определило его представления о строении вселенной. Чтобы объяснить возвышенный смысл даты успения своей возлюбленной, Данте обращается к выкладкам среднеазиатского математика и звездочета. Число «девять» оказывается главным числом мироздания, ибо движущихся небес — девять, и девятое небо есть перводвигатель, в котором заключено мировое движение.
Воспринимая смерть Беатриче как космическую катастрофу, Данте почел необходимым сообщить о ней всему миру. Он обращается с латинским посланием к земным владыкам, начав его приведенной выше цитатой из Иеремии. Но князья Италии и градоправители республик вряд ли отозвались на письмо юного флорентийского поэта. В безумный смысл этого не дошедшего до нас послания проник спустя шесть веков Александр Блок:
«В посланьях к земным владыкам
Говорил я о Вечной Надежде.
Они не поверили крикам,
И я не такой, как прежде.
Никому не открою ныне
Того, что рождается в мысли.
Пусть думают — я в пустыне
Блуждаю, томлюсь и числю».
Данте стал проводить дни и ночи в слезах. В те времена, как и в античной Греции, мужчины не стыдились слез. Затем он написал канцону. Она связана тематически с канцоною, в которой говорилось, что в небесах ожидают Беатриче:
«На небе Беатриче воссияла,
Где ангелов невозмутим покой…
И, с удивленьем на нее взирая,
Ее в обитель рая
Владыка вечности к себе призвал,
Любовью совершенною пылая,
Затем, что жизнь столь недостойна эта,
Докучная, ее святого света».
Затем Данте рассказывает, что, когда канцона эта была написана, к нему пришел один из лучших его друзей, который «приходился столь близким родственником по крови той славной даме, что не было родственника, более близкого». Этот перифраз значит, что посетитель скорбящего Данте был братом Беатриче. Он попросил Данте сочинить стихи об одной юной умершей даме, не называя ее имени. Однако Данте понял, что он ведет речь о Беатриче. И Данте сочинил сонет, начинающийся:
«Пусть скорбь моя звучит в моем привете;
Так благородным надлежит сердцам.
Мой каждый вздох спешит навстречу к вам.
Как жить, не воздыхая, мне на свете!»
Решив, что он недостаточно удовлетворил просьбу своего приятеля, Данте написал также небольшую канцону, которая начинается: «Который раз, увы, припоминаю, что не смогу увидеть…» В последних ее стихах чувствуется скорбное дыхание, звучит музыка будущей «Комедии», терцин «Рая»:
«Ее красу не видит смертный взор.
Духовною она красою стала
И в небе воссияла,
И ангелов ее восславил хор.
Там вышних духов разум утонченный
Дивится, совершенством восхищенный».
В годовщину смерти Беатриче Данте сидел в уединенном месте и на табличке рисовал ангела, думая о несравненной даме.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
Сегодня поговорим о магическом числе 9, смерти Беатриче и других событиях из жизни Данте Алигьери.
Восхваления Беатриче неожиданно прерываются трагической цитатой из библейской книги «Плач пророка Иеремии»: «Как в одиночестве сидит град, некогда многолюдный, он стал как вдова, некогда великий между народами». Эта цитата является эпиграфом к последней части «Новой Жизни», повествующей о смерти несравненной дамы. Всеми правдами и неправдами поэт стремится датировать события числом «девять». Беатриче умерла в 1290 году, 8 июня, однако Данте прибегает к счету, принятому в Сирии, по которому у него получается, что месяц ее смерти — девятый, «ибо первый месяц там Тизрин первый, называемый у нас октябрем». Эти постоянные натяжки и привлечение восточных экзотических календарей являются неоспоримым доказательством того, что Беатриче существовала в действительности.
❓Если бы она была символом или аллегорией, к чему были бы все эти хитрые расчеты?
Для прославления и возвышения Беатриче Данте понадобились звездные числа и космические образы, и он обратился к популярной в средневековой Европе книге узбекского астронома IX века, уроженца Самарканда, Аль Фергани. «Начала астрономии» Аль Фергани были известны благодаря латинскому переводу Герарда из Кремоны. Это сочинение Данте тщательно изучил, и оно в значительной степени определило его представления о строении вселенной. Чтобы объяснить возвышенный смысл даты успения своей возлюбленной, Данте обращается к выкладкам среднеазиатского математика и звездочета. Число «девять» оказывается главным числом мироздания, ибо движущихся небес — девять, и девятое небо есть перводвигатель, в котором заключено мировое движение.
Воспринимая смерть Беатриче как космическую катастрофу, Данте почел необходимым сообщить о ней всему миру. Он обращается с латинским посланием к земным владыкам, начав его приведенной выше цитатой из Иеремии. Но князья Италии и градоправители республик вряд ли отозвались на письмо юного флорентийского поэта. В безумный смысл этого не дошедшего до нас послания проник спустя шесть веков Александр Блок:
«В посланьях к земным владыкам
Говорил я о Вечной Надежде.
Они не поверили крикам,
И я не такой, как прежде.
Никому не открою ныне
Того, что рождается в мысли.
Пусть думают — я в пустыне
Блуждаю, томлюсь и числю».
Данте стал проводить дни и ночи в слезах. В те времена, как и в античной Греции, мужчины не стыдились слез. Затем он написал канцону. Она связана тематически с канцоною, в которой говорилось, что в небесах ожидают Беатриче:
«На небе Беатриче воссияла,
Где ангелов невозмутим покой…
И, с удивленьем на нее взирая,
Ее в обитель рая
Владыка вечности к себе призвал,
Любовью совершенною пылая,
Затем, что жизнь столь недостойна эта,
Докучная, ее святого света».
Затем Данте рассказывает, что, когда канцона эта была написана, к нему пришел один из лучших его друзей, который «приходился столь близким родственником по крови той славной даме, что не было родственника, более близкого». Этот перифраз значит, что посетитель скорбящего Данте был братом Беатриче. Он попросил Данте сочинить стихи об одной юной умершей даме, не называя ее имени. Однако Данте понял, что он ведет речь о Беатриче. И Данте сочинил сонет, начинающийся:
«Пусть скорбь моя звучит в моем привете;
Так благородным надлежит сердцам.
Мой каждый вздох спешит навстречу к вам.
Как жить, не воздыхая, мне на свете!»
Решив, что он недостаточно удовлетворил просьбу своего приятеля, Данте написал также небольшую канцону, которая начинается: «Который раз, увы, припоминаю, что не смогу увидеть…» В последних ее стихах чувствуется скорбное дыхание, звучит музыка будущей «Комедии», терцин «Рая»:
«Ее красу не видит смертный взор.
Духовною она красою стала
И в небе воссияла,
И ангелов ее восславил хор.
Там вышних духов разум утонченный
Дивится, совершенством восхищенный».
В годовщину смерти Беатриче Данте сидел в уединенном месте и на табличке рисовал ангела, думая о несравненной даме.
📕Продолжение в комментариях ⬇️
#мыслиокнигах #книги #Данте
