Forwarded from Кенотаф
Вспомним бессмертные слова редактора Ad Marginem Александра Иванова: «Если ты не знаешь Зебальда, ты просто suck». Пусть они были сказаны во времена приснопамятные, не лишним будет вспомнить упомянутого писателя. Худо-бедно способный к чистописанию автор К. Сперанский предлагает перечитать роман В.Г. Зебальда «Кольца Сатурна» — текст в широком смысле о затирании человеческой памяти, о тщете превозмоганий и о силе молитвы.
https://telegra.ph/Zebald-odinokij-hodok-09-30
#рецензии_кенотафа #сперанский
https://telegra.ph/Zebald-odinokij-hodok-09-30
#рецензии_кенотафа #сперанский
Telegraph
Зебальд: одинокий ходок
Вопрошание Сюзан Сонтаг: «Возможна ли сегодня большая литература?», открывающее ее эссе о В.Г. Зебальде, кажется странным. Нет, понятно, что ответ — «да», и что Зебальд, когда впору говорить было о всеобщей усталости от приемов и приемчиков, психологизмов…
Forwarded from Кенотаф
На тему столкновения Шаламова с Солженицыным многое писано. В этом конфликте я, К. Сперанский, всегда был, как сказал бы невесть зачем вставляющий англицизмы в свои слова прохиндей, Team Шаламов. Но в последние годы стал двойным агентом. Как такое возможно, учитывая что Шаламов (и его биографы) как только не полоскали Александра Исаевича: «делец», «авантюрист», «сука» и так далее, сейчас же расскажу.
Шаламов говорил: «Мои рассказы — это советы человеку, как держать себя в толпе». Солженицын никогда и не был в толпе, он ощущал себя частью огромного общего тела народа — в языке, в исторической судьбе, в гибели, в конце концов. Он жил, умирал и возрождался как народ. Шаламов так жить не умел или не хотел — он проклинал писателей-проповедников и тех, кто брал на себя право вещать от имени какой бы то ни было общности. Героем Солженицына был Петр Столыпин, героем Шаламова — участвовавшая в покушении на Столыпина Наталья Климова.
Трагизм судьбы Шаламова в том, что он был и остался человеком двадцатых годов, кратко вспыхнувшего проекта стремительного советского авангарда. Хотя он и не сошелся во взглядах на художественный метод с представителем ЛЕФа Сергеем Третьяковым, но предъявил в своих рассказах страшно осязаемый кусок лагеря — как если бы вернувшийся из ада Данте привез лаву огненного озера. Скорее даже советский авангард упирается в Шаламова, оказывается беспомощным, а тот переходит дальше, в пост-современность, сообразуя модернистский литературный инструментарий с радикальным личным опытом.
Замах Солженицына был претенциознее. Недаром соразмерной ему величиной считают Льва Толстого (Шаламов, впрочем, считал, что соотношение масштабов личности тут 20 к 1). Автор «Архипелага» был антимодернистом, восходящим корнями куда-то к протопопу Аввакуму. Только занялся он судьбами родины, объявил себя «анти-Лениным», посмел посягнуть на ход истории, повернуть, насколько это возможно, вспять, «красное колесо». Разумеется, эта задача была изначально обречена на провал и напоминала камлание над прахом.
Эту обреченность Солженицын подчеркивает в заглавиях своих текстов: «Бодался теленок с дубом», «Угодило зернышко». Архаическим старцем с заросшим бородой усталым лицом выглядит он на фоне бурлящего в прогрессе XX века. Он оплакивает умирающую деревню, нищающих пролетариев, оскудевающую русскую речь, а никому нет до него дела. Был он вопиюще немодным. Сейчас, когда мы, соплеменники Солженицына, остро ощущаем свое сиротство, есть смысл обернуться к его фигуре и его наследию. Нам не вписаться в семью общечеловеков, эрзац-демократия, которую нам внедряли, не работает, кроме нас никто не разберется со нашими проблемами, а начинать надо с самых простых вопросов.
#день_солженицына #сперанский
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Шаламов говорил: «Мои рассказы — это советы человеку, как держать себя в толпе». Солженицын никогда и не был в толпе, он ощущал себя частью огромного общего тела народа — в языке, в исторической судьбе, в гибели, в конце концов. Он жил, умирал и возрождался как народ. Шаламов так жить не умел или не хотел — он проклинал писателей-проповедников и тех, кто брал на себя право вещать от имени какой бы то ни было общности. Героем Солженицына был Петр Столыпин, героем Шаламова — участвовавшая в покушении на Столыпина Наталья Климова.
Трагизм судьбы Шаламова в том, что он был и остался человеком двадцатых годов, кратко вспыхнувшего проекта стремительного советского авангарда. Хотя он и не сошелся во взглядах на художественный метод с представителем ЛЕФа Сергеем Третьяковым, но предъявил в своих рассказах страшно осязаемый кусок лагеря — как если бы вернувшийся из ада Данте привез лаву огненного озера. Скорее даже советский авангард упирается в Шаламова, оказывается беспомощным, а тот переходит дальше, в пост-современность, сообразуя модернистский литературный инструментарий с радикальным личным опытом.
Замах Солженицына был претенциознее. Недаром соразмерной ему величиной считают Льва Толстого (Шаламов, впрочем, считал, что соотношение масштабов личности тут 20 к 1). Автор «Архипелага» был антимодернистом, восходящим корнями куда-то к протопопу Аввакуму. Только занялся он судьбами родины, объявил себя «анти-Лениным», посмел посягнуть на ход истории, повернуть, насколько это возможно, вспять, «красное колесо». Разумеется, эта задача была изначально обречена на провал и напоминала камлание над прахом.
Эту обреченность Солженицын подчеркивает в заглавиях своих текстов: «Бодался теленок с дубом», «Угодило зернышко». Архаическим старцем с заросшим бородой усталым лицом выглядит он на фоне бурлящего в прогрессе XX века. Он оплакивает умирающую деревню, нищающих пролетариев, оскудевающую русскую речь, а никому нет до него дела. Был он вопиюще немодным. Сейчас, когда мы, соплеменники Солженицына, остро ощущаем свое сиротство, есть смысл обернуться к его фигуре и его наследию. Нам не вписаться в семью общечеловеков, эрзац-демократия, которую нам внедряли, не работает, кроме нас никто не разберется со нашими проблемами, а начинать надо с самых простых вопросов.
#день_солженицына #сперанский
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
