Вклад Фалеса в философию, без сомнения, вовсе не исчерпывается заявлением «всё есть вода». Будь так, и выдавай он только лишь краткие, имитирующие мудрость фразы, не снабжённые никакими обоснованиями, древние и не считали бы его философом или учёным.
Хотя сочинением подобных афоризмов, или гном (γνώμη), вкупе их последующим заучиванием или хотя бы репостом в социальных сетях, похоже, по мнению многих философия и ограничивается, древние считали иначе, полагая первую часть этой деятельности исключительной прерогативой более ранних т.н. «семи мудрецов». Согласно Лаэрцию, Дикеарх «сообщает, что нет разногласий только о четверых … а троих оставшихся нужно выбрать из … перечисляемых далее», и первым среди тех четверых неизменно был всё тот же Фалес. От него тоже остались гномы — ими, однако, не ограничившись, он совершил шаг вперёд, в своём лице связав два этапа, разделивших мышление на «до» и «после».
До Фалеса никому не приходило в голову, пишет д.ф.н Л.Я. Жмудь (1994), искать подтверждения фактов, «истинность которых наглядна, а зачастую даже самоочевидна»; Фалес же «этой наглядностью не удовлетворился», что стало «действительно оригинальной и революционизирующей идеей». «У нас нет достаточных оснований сомневаться в том, что именно Фалес совершил эту революцию в человеческом мышлении», уверяет Зайцев.
Именно поэтому его называют первым в истории философом и учёным уже сами же древние. Итак, оба этих новых вида умствования начинаются с требования доказать даже то, что кажется безоговорочной, впитанной с молоком матери истиной, не избежать этого и традиции, унаследованной от пращуров. Дидро позднее замечает похожее: что «первый шаг к философии — неверие», а у английского Королевского научного сообщества принцип nullius in verba, «ничего со слов», служит девизом.
Как и прочих ранних философов, Фалеса интересовало, какое же единое начало, первовещество, или ἀρχή, лежит в основе всего сущего. Сам он, по Диогену Л., действительно «началом всех вещей полагал воду», утверждал, согласно Аристотелю, что «всё есть вода», «всё из воды, говорит он, и в воду всё разлагается», читаем мы у Стобея.
Но Фалес, конечно, вовсе не забыл объяснить, как он пришёл к такому выводу. Аристотель уверяет, что первый философ додумался до этого, «вероятно … из наблюдения, что пища всех [существ] влажная, и что тепло как таковое рождается из воды и живёт за счёт неё … Вот почему он принял это воззрение, а также потому, что сперма … имеет влажную природу, а начало и причина роста содержащих влагу [существ] — вода». Стобей же пишет, что Фалес «заключает [об этом] … из того, что все растения влагой питаются и [от влаги] плодоносят, а лишенные [ее] засыхают … и сам огонь Солнца и звезд питается водными испарениями, равно как и сам космос».
Конечно, логику Фалеса и близко не назвать безупречной, однако и в самом её наличии ему не откажешь. Более того, даже такой гуру позитивизма как Б. Рассел (2001 [1942-3?]), автор весьма поверхностных лекций по истории философии, уверяет на их страницах, что фалесовское «положение, что все возникло из воды, следует рассматривать в качестве научной гипотезы, а отнюдь не в качестве абсурдной», и замечает, что вообще-то термоядерный синтез, происходящий в звёздах, питается как раз водородом, а ведь именно он создал почти все химические элементы.
Вот и актуальная биология убеждена, что, действительно, все организмы возникли из воды. Таким бразом, первая же научная теория не только, против убеждения, имела обоснование, но и выдержала проверку длиной почти в три десятка веков.
#scientia
⬅️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 2/23 ⤴️➡️
Хотя сочинением подобных афоризмов, или гном (γνώμη), вкупе их последующим заучиванием или хотя бы репостом в социальных сетях, похоже, по мнению многих философия и ограничивается, древние считали иначе, полагая первую часть этой деятельности исключительной прерогативой более ранних т.н. «семи мудрецов». Согласно Лаэрцию, Дикеарх «сообщает, что нет разногласий только о четверых … а троих оставшихся нужно выбрать из … перечисляемых далее», и первым среди тех четверых неизменно был всё тот же Фалес. От него тоже остались гномы — ими, однако, не ограничившись, он совершил шаг вперёд, в своём лице связав два этапа, разделивших мышление на «до» и «после».
До Фалеса никому не приходило в голову, пишет д.ф.н Л.Я. Жмудь (1994), искать подтверждения фактов, «истинность которых наглядна, а зачастую даже самоочевидна»; Фалес же «этой наглядностью не удовлетворился», что стало «действительно оригинальной и революционизирующей идеей». «У нас нет достаточных оснований сомневаться в том, что именно Фалес совершил эту революцию в человеческом мышлении», уверяет Зайцев.
Именно поэтому его называют первым в истории философом и учёным уже сами же древние. Итак, оба этих новых вида умствования начинаются с требования доказать даже то, что кажется безоговорочной, впитанной с молоком матери истиной, не избежать этого и традиции, унаследованной от пращуров. Дидро позднее замечает похожее: что «первый шаг к философии — неверие», а у английского Королевского научного сообщества принцип nullius in verba, «ничего со слов», служит девизом.
Как и прочих ранних философов, Фалеса интересовало, какое же единое начало, первовещество, или ἀρχή, лежит в основе всего сущего. Сам он, по Диогену Л., действительно «началом всех вещей полагал воду», утверждал, согласно Аристотелю, что «всё есть вода», «всё из воды, говорит он, и в воду всё разлагается», читаем мы у Стобея.
Но Фалес, конечно, вовсе не забыл объяснить, как он пришёл к такому выводу. Аристотель уверяет, что первый философ додумался до этого, «вероятно … из наблюдения, что пища всех [существ] влажная, и что тепло как таковое рождается из воды и живёт за счёт неё … Вот почему он принял это воззрение, а также потому, что сперма … имеет влажную природу, а начало и причина роста содержащих влагу [существ] — вода». Стобей же пишет, что Фалес «заключает [об этом] … из того, что все растения влагой питаются и [от влаги] плодоносят, а лишенные [ее] засыхают … и сам огонь Солнца и звезд питается водными испарениями, равно как и сам космос».
Конечно, логику Фалеса и близко не назвать безупречной, однако и в самом её наличии ему не откажешь. Более того, даже такой гуру позитивизма как Б. Рассел (2001 [1942-3?]), автор весьма поверхностных лекций по истории философии, уверяет на их страницах, что фалесовское «положение, что все возникло из воды, следует рассматривать в качестве научной гипотезы, а отнюдь не в качестве абсурдной», и замечает, что вообще-то термоядерный синтез, происходящий в звёздах, питается как раз водородом, а ведь именно он создал почти все химические элементы.
Вот и актуальная биология убеждена, что, действительно, все организмы возникли из воды. Таким бразом, первая же научная теория не только, против убеждения, имела обоснование, но и выдержала проверку длиной почти в три десятка веков.
#scientia
⬅️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 2/23 ⤴️➡️
Среди соотечественников Фалес прославился больше не своей водной гипотезой, но математическими изысканиями, впечатлив греков, как мы помним, тем, что снабдил их доказательствами. Но где же этот первопроходец, спрашивается, выучился такому, прежде неведомому нигде в Греции? «Учителей он не имел», уверяет Лаэрций, «если не считать того, что он ездил в Египет и жил там у жрецов». Ямвлих уверяет, что «именно в Египте он и занимался науками», а Прокл насчёт геометрии — что, «съездив в Египет, Фалес впервые перенес эту науку в Элладу».
Порфирий схожее говорит о Пифагоре: «Что касается того, где он учился, то большинство утверждает, что начала … математических наук он усвоил от египтян, халдеев и финикийцев».
Звучит разумно? Проблема тут разве что в том, что в случае Фалеса эти авторы приводят свои сведения соответственно 7, 8 и 9 веков спустя его жизни, более ранние же ничего такого не сообщают. После Пифагора же проходит «всего» 6, что несильно лучше.
Однако поскольку в прошлом критический подход к источникам был не очень распространён, все эти заявления крайне поздних авторов долгое время принимались на веру. Отсюда возникла расхожая убеждённость, будто греки сами ничего не создавали, но лишь заимствовали науку и философию в готовом виде с Востока.
В наши дни уже ясно, что эта концепция, именующаяся Ex Oriente lux, или «Свет с Востока», не выдерживает никакой критики, и те, кто её всё ещё придерживается, делает это лишь по инерции, будучи незнаком с актуальной на сей счёт позицией.
Исчерпывающе на этот счёт высказывался уже д.и.н. С.Я. Лурье (1930?), который замечал, что хотя «факт влияний на раннюю греческую геометрию надо признать несомненным», «существенного значения это не имело», а «логически отчетливая последовательная система доказательств — самостоятельная заслуга греческого гения».
Что же именно могли заимствовать греки, если не науку? Да ту же математику, астрономию и т.д., но ещё не преодолевшие этот рубеж. На Востоке им так и не удалось стать научными дисциплинами, оставшись заточенными исключительно под практические цели. Очень важно понимать эту разницу, ведь совсем не зря существует противопоставление науки и техники, идущее всё от тех же древних: ἐπιστήμη и scientia против τέχνη и ars (аккуз. art).
Так, в Вавилоне, по Зайцеву, математика «никогда не содержала доказательств, но лишь задачи и способы их решения, а египетская не имела и задач»; «в вавилонских математических текстах нет никаких следов доказательства … в этом проявляется знаменательная противоположность уже первым ... шагам греческой математики». Того же мнения Жмудь, замечающий, что «после более чем столетнего изучения египетской математики нет оснований предполагать наличие в ней чего-либо похожего на теорию или доказательство».
Только у греков, отмечает он же, «впервые появляются постановка проблем в общем виде и дедуктивное доказательство — качества , позволяющие отделить математическую науку от занятий числами вообще … Без учета этого отличия … историю математики … пришлось бы начинать с истории устного счета, ибо критерий, отделяющий науку от донауки, был бы утрачен». Вот и выходит, что «называя греческую геометрию и восточные вычисления одним и тем же словом „математика“ , мы имеем в виду разные вещи».
Также и «никакой иной астрономии, кроме наблюдения за звездами для составления календаря, в Египте … не было». Вавилоняне же изучали небесное движение сугубо в астрологических целях, чтобы предсказывать будущее, и даже много позднее «вавилонская астрономия … ни на шаг не продвинулась в познании истинного строения Солнечной системы. Само стремление к этому оставалось ей чуждым».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 3/23 ⤴️➡️
Порфирий схожее говорит о Пифагоре: «Что касается того, где он учился, то большинство утверждает, что начала … математических наук он усвоил от египтян, халдеев и финикийцев».
Звучит разумно? Проблема тут разве что в том, что в случае Фалеса эти авторы приводят свои сведения соответственно 7, 8 и 9 веков спустя его жизни, более ранние же ничего такого не сообщают. После Пифагора же проходит «всего» 6, что несильно лучше.
Однако поскольку в прошлом критический подход к источникам был не очень распространён, все эти заявления крайне поздних авторов долгое время принимались на веру. Отсюда возникла расхожая убеждённость, будто греки сами ничего не создавали, но лишь заимствовали науку и философию в готовом виде с Востока.
В наши дни уже ясно, что эта концепция, именующаяся Ex Oriente lux, или «Свет с Востока», не выдерживает никакой критики, и те, кто её всё ещё придерживается, делает это лишь по инерции, будучи незнаком с актуальной на сей счёт позицией.
Исчерпывающе на этот счёт высказывался уже д.и.н. С.Я. Лурье (1930?), который замечал, что хотя «факт влияний на раннюю греческую геометрию надо признать несомненным», «существенного значения это не имело», а «логически отчетливая последовательная система доказательств — самостоятельная заслуга греческого гения».
Что же именно могли заимствовать греки, если не науку? Да ту же математику, астрономию и т.д., но ещё не преодолевшие этот рубеж. На Востоке им так и не удалось стать научными дисциплинами, оставшись заточенными исключительно под практические цели. Очень важно понимать эту разницу, ведь совсем не зря существует противопоставление науки и техники, идущее всё от тех же древних: ἐπιστήμη и scientia против τέχνη и ars (аккуз. art).
Так, в Вавилоне, по Зайцеву, математика «никогда не содержала доказательств, но лишь задачи и способы их решения, а египетская не имела и задач»; «в вавилонских математических текстах нет никаких следов доказательства … в этом проявляется знаменательная противоположность уже первым ... шагам греческой математики». Того же мнения Жмудь, замечающий, что «после более чем столетнего изучения египетской математики нет оснований предполагать наличие в ней чего-либо похожего на теорию или доказательство».
Только у греков, отмечает он же, «впервые появляются постановка проблем в общем виде и дедуктивное доказательство — качества , позволяющие отделить математическую науку от занятий числами вообще … Без учета этого отличия … историю математики … пришлось бы начинать с истории устного счета, ибо критерий, отделяющий науку от донауки, был бы утрачен». Вот и выходит, что «называя греческую геометрию и восточные вычисления одним и тем же словом „математика“ , мы имеем в виду разные вещи».
Также и «никакой иной астрономии, кроме наблюдения за звездами для составления календаря, в Египте … не было». Вавилоняне же изучали небесное движение сугубо в астрологических целях, чтобы предсказывать будущее, и даже много позднее «вавилонская астрономия … ни на шаг не продвинулась в познании истинного строения Солнечной системы. Само стремление к этому оставалось ей чуждым».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 3/23 ⤴️➡️
В то же время «греческая, равно как и европейская наука, стояла совсем на другой позиции. Ее сформулировал еще Анаксагор: „Явления — облик невидимых вещей“, т.е. изучение явлений позволяет проникнуть в суть скрытых закономерностей, которым подчинена природа»). Греческие астрономы, сообщает Л.Я., «начиная с Анаксимандра, были в первую очередь озабочены созданием геометрической модели, которая бы отражала истинную структуру космоса», в первую очередь Солнечной системы в виде знакомой нам последовательности планет, следующих за звездой, в чём не увидели нужды на Востоке, там не возникло даже подозрения, что такую можно создать.
В конечном итоге трудно не согласиться с Диогеном Л., что «это большая ошибка — приписывать варварам открытия эллинов».
Греки ещё и потому не могли перенять науку у соседей, что принципиально не желали учить чужих языков: «хотя греки и знали о существовании клинописи, никакого различия между ее видами они не делали, воспринимая … просто как некое „восточное письмо“»; «даже в более позднее время нам не известен ни один греческий автор, который бы знал египетский язык и письменность … нельзя обнаружить ничего египетского в тринадцати книгах Евклида», который почти всю жизнь прожил в Александрии.
Древние, согласно Жмудю (2002), верили, что «новому можно либо научиться от другого, либо найти самому. Любая вещь, имевшая самое поверхностное сходство с другой, более ранней, могла быть объявлена заимствованием»: схожее мышление в антропологии в наши дни именуется «диффузионизмом».
Он-то и «привел к очевидной предрасположенности греческой историографии к тому, чтобы отдавать Востоку приоритет в изобретении различных наук … усиленная иудейскими и христианскими авторами, выводившими греческую философию и науку из Пятикнижия, эта тенденция не только преобладала в ранний период европейской историографии науки, но и не раз становилась влиятельной в ХIХ-ХХ вв.»
Вот почему «современная история греческой науки может использовать античные сведения о восточных заимствованиях лишь в тех случаях, когда они подтверждаются восточными же источниками или хотя бы не противоречат им. Более чем столетний опыт изучения восточных текстов показывает, что таких случаев было очень немного».
В общем, трудно не согласиться с Ж.-П. Вернаном (1965), по словам которого определить «дату и место рождения» рационального мышления легко: «То был VI в. до н.э., греческие полисы Малой Азии»; он цитирует Дж. Бёрнета, согласно которому «ранние ионийские учителя проложили путь, по которому науке после этого оставалось просто следовать».
Не раз доводилось слышать о своеобразных «открытиях», «обнаруживших», что, оказывается, теорема Пифагора была известна задолго до великого математика. Это, однако, не стало бы новостью и для греков, ведь достижением философа они полагали вовсе не изобретение этой теоремы, но её доказательство. Касается это и Фалеса, ведь теорему о том, что диаметр делит круг пополам, было известно давно, было «общеизвестной истиной», но лишь он потрудился найти ему обоснование.
Возведение подобного мышления в принцип породило метол, называемый научным, а его применение к областям, ранее знавшими только прикладное, эмпирическое приложение, пишет А.И., закономерно привело к тому, что «достижения греческих астрономии и космологии к концу V в. до н.э. были колоссальны и далеко превосходили всё, чего достигли другие народы древности» .
Выходит, что наука начинается с тех самых доказательств, которые всем так надоели ещё со школьной геометрии. Поскольку они, как мы уже поняли, не могли быть заимствованы не с Востока, но созданы впервые греками, хочется спросить, а как же такое вышло? Что именно сподвигло древних на их изобретение?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 4/23 ⤴️➡️
В конечном итоге трудно не согласиться с Диогеном Л., что «это большая ошибка — приписывать варварам открытия эллинов».
Греки ещё и потому не могли перенять науку у соседей, что принципиально не желали учить чужих языков: «хотя греки и знали о существовании клинописи, никакого различия между ее видами они не делали, воспринимая … просто как некое „восточное письмо“»; «даже в более позднее время нам не известен ни один греческий автор, который бы знал египетский язык и письменность … нельзя обнаружить ничего египетского в тринадцати книгах Евклида», который почти всю жизнь прожил в Александрии.
Древние, согласно Жмудю (2002), верили, что «новому можно либо научиться от другого, либо найти самому. Любая вещь, имевшая самое поверхностное сходство с другой, более ранней, могла быть объявлена заимствованием»: схожее мышление в антропологии в наши дни именуется «диффузионизмом».
Он-то и «привел к очевидной предрасположенности греческой историографии к тому, чтобы отдавать Востоку приоритет в изобретении различных наук … усиленная иудейскими и христианскими авторами, выводившими греческую философию и науку из Пятикнижия, эта тенденция не только преобладала в ранний период европейской историографии науки, но и не раз становилась влиятельной в ХIХ-ХХ вв.»
Вот почему «современная история греческой науки может использовать античные сведения о восточных заимствованиях лишь в тех случаях, когда они подтверждаются восточными же источниками или хотя бы не противоречат им. Более чем столетний опыт изучения восточных текстов показывает, что таких случаев было очень немного».
В общем, трудно не согласиться с Ж.-П. Вернаном (1965), по словам которого определить «дату и место рождения» рационального мышления легко: «То был VI в. до н.э., греческие полисы Малой Азии»; он цитирует Дж. Бёрнета, согласно которому «ранние ионийские учителя проложили путь, по которому науке после этого оставалось просто следовать».
Не раз доводилось слышать о своеобразных «открытиях», «обнаруживших», что, оказывается, теорема Пифагора была известна задолго до великого математика. Это, однако, не стало бы новостью и для греков, ведь достижением философа они полагали вовсе не изобретение этой теоремы, но её доказательство. Касается это и Фалеса, ведь теорему о том, что диаметр делит круг пополам, было известно давно, было «общеизвестной истиной», но лишь он потрудился найти ему обоснование.
Возведение подобного мышления в принцип породило метол, называемый научным, а его применение к областям, ранее знавшими только прикладное, эмпирическое приложение, пишет А.И., закономерно привело к тому, что «достижения греческих астрономии и космологии к концу V в. до н.э. были колоссальны и далеко превосходили всё, чего достигли другие народы древности» .
Выходит, что наука начинается с тех самых доказательств, которые всем так надоели ещё со школьной геометрии. Поскольку они, как мы уже поняли, не могли быть заимствованы не с Востока, но созданы впервые греками, хочется спросить, а как же такое вышло? Что именно сподвигло древних на их изобретение?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 4/23 ⤴️➡️
Зачем, спрашивает Зайцев, «Фалес … стал доказывать геометрические соотношения, которые были давно известны вавилонянам, легко проверяются измерением и до той поры не вызывали ни у кого желания обосновать их? … Почему Анаксимандр попытался создать механическую модель солнечной системы, явно ненужную ни для … календаря, ни для мореплавания?».
Однако дело в том и состояло, что греки презрели тиранию вопроса «зачем?», отказавшись искать в любой деятельности очевидной пользы: в отличие от всех прочих человеческих обществ, древние не отвергали то, что не имеет явной применимости, нельзя тут же на месте приспособить, но, напротив, ценили даже выше.
В этом смысле школа и по сей день наследует древним: неправда ли, что многие, кого изрядно утомляла тотальная умозрительность школьного курса, задавались вопросом, как это вообще может пригодиться в жизни? В ответ можно было услышать, например, что благодаря знанию математики тебя как минимум не обсчитают… Тут будет верно следующее замечание Аристотеля, хотя и сказанное о другом искусстве, которое «изучают не ради того, чтобы не ошибаться при своих собственных покупках и не подвергаться обману при купле и продаже … Вообще, искать повсюду лишь одной пользы всего менее приличествует людям высоких душевных качеств и свободнорожденным».
Подобные объяснения — не более чем наивная рационализация авторства тех, кто и сам не понял, что к чему, но также убеждён, что всякое знание нужно преимущественно для дальнейшего зарабатывания на кусок хлеба. Школа, однако, спервоначалу предназначалась для тех, кто вопрос с хлебом давно оставил за скобками, смысл её состоял в обучении тому, что принципиально не может быть использовано для трудовой деятельности.
Согласно Аристотелю, «все занятия делятся на такие, которые приличны для свободнорожденных людей, и на такие, которые свойственны несвободным», при этом «ремесленными (βάναυσος) [называют] такие искусства и занятия, которые исполняются за плату: они лишают людей необходимого досуга и принижают их», а также «делают тело и душу свободнорожденных … непригодными для применения добродетели и для связанной с нею деятельности». Такому, верили греки, не место в школе, вотчине свободного человека, но в каком-нибудь училище, где дают иные, полезные знания.
Собственно, термин σχολή, от которого происходит слово «школа», и означает «досуг», «свободное время»; это «схолэ» было вариантом т.н. «демонстративного потребления», способом показать свою принадлежность к сливкам общества, обозначив, что ты столь богат, что можешь себе позволить получать знание, которое в принципе не может быть ремеслом, чем-то, что может прокормить. И наоборот, рабочему люду σχολή было явлением неведомым, Аристотель даже приводит пословицу, гласящую: οὐ σχολὴ δούλοις, «нет досуга для рабов».
Схолэ противопоставлялось ремеслу, или τέχνη. Тот, кто занимался технэ, к схолэ, i.e. науке и философии, уже не мог быть пригоден: так, Платон сетует, что «философия привлекает многих людей, непригодных к занятиям ею, поскольку их тела деформированы производственным трудом, а их души искалечены ремесленной деятельностью».
Уже сами греки прекрасно понимали, сколь необходимо σχολή для рождения науки: так, Аристотель убеждён, что «математические искусства образовались … в области Египта, ибо там было предоставлено классу жрецов время для досуга»; тем он, пишет А.И., «проецирует в Египет (как мы теперь знаем, безосновательно) греческое отношение к знанию как к самостоятельной ценности». Вот и «возникновение теоретической астрономии Аристотель … объясняет … не практическими потребностями, а удивлением и любознательностью».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 5/23 ⤴️➡️
Однако дело в том и состояло, что греки презрели тиранию вопроса «зачем?», отказавшись искать в любой деятельности очевидной пользы: в отличие от всех прочих человеческих обществ, древние не отвергали то, что не имеет явной применимости, нельзя тут же на месте приспособить, но, напротив, ценили даже выше.
В этом смысле школа и по сей день наследует древним: неправда ли, что многие, кого изрядно утомляла тотальная умозрительность школьного курса, задавались вопросом, как это вообще может пригодиться в жизни? В ответ можно было услышать, например, что благодаря знанию математики тебя как минимум не обсчитают… Тут будет верно следующее замечание Аристотеля, хотя и сказанное о другом искусстве, которое «изучают не ради того, чтобы не ошибаться при своих собственных покупках и не подвергаться обману при купле и продаже … Вообще, искать повсюду лишь одной пользы всего менее приличествует людям высоких душевных качеств и свободнорожденным».
Подобные объяснения — не более чем наивная рационализация авторства тех, кто и сам не понял, что к чему, но также убеждён, что всякое знание нужно преимущественно для дальнейшего зарабатывания на кусок хлеба. Школа, однако, спервоначалу предназначалась для тех, кто вопрос с хлебом давно оставил за скобками, смысл её состоял в обучении тому, что принципиально не может быть использовано для трудовой деятельности.
Согласно Аристотелю, «все занятия делятся на такие, которые приличны для свободнорожденных людей, и на такие, которые свойственны несвободным», при этом «ремесленными (βάναυσος) [называют] такие искусства и занятия, которые исполняются за плату: они лишают людей необходимого досуга и принижают их», а также «делают тело и душу свободнорожденных … непригодными для применения добродетели и для связанной с нею деятельности». Такому, верили греки, не место в школе, вотчине свободного человека, но в каком-нибудь училище, где дают иные, полезные знания.
Собственно, термин σχολή, от которого происходит слово «школа», и означает «досуг», «свободное время»; это «схолэ» было вариантом т.н. «демонстративного потребления», способом показать свою принадлежность к сливкам общества, обозначив, что ты столь богат, что можешь себе позволить получать знание, которое в принципе не может быть ремеслом, чем-то, что может прокормить. И наоборот, рабочему люду σχολή было явлением неведомым, Аристотель даже приводит пословицу, гласящую: οὐ σχολὴ δούλοις, «нет досуга для рабов».
Схолэ противопоставлялось ремеслу, или τέχνη. Тот, кто занимался технэ, к схолэ, i.e. науке и философии, уже не мог быть пригоден: так, Платон сетует, что «философия привлекает многих людей, непригодных к занятиям ею, поскольку их тела деформированы производственным трудом, а их души искалечены ремесленной деятельностью».
Уже сами греки прекрасно понимали, сколь необходимо σχολή для рождения науки: так, Аристотель убеждён, что «математические искусства образовались … в области Египта, ибо там было предоставлено классу жрецов время для досуга»; тем он, пишет А.И., «проецирует в Египет (как мы теперь знаем, безосновательно) греческое отношение к знанию как к самостоятельной ценности». Вот и «возникновение теоретической астрономии Аристотель … объясняет … не практическими потребностями, а удивлением и любознательностью».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 5/23 ⤴️➡️
НАВИГАЦИЯ
Nota bene: стрелочки и не только в постах и здесь КЛИКАБЕЛЬНЫ:
➡️ приведёт к следующему посту
⬅️ к предыдущему
⬆️ к первому в серии
⤴️ к посту, где будет статья целиком
#хештеги выведут все посты из одного цикла
Критика, дебаты, опровержения
С Криптоплатоником о греках, труде, спорте и философии: #crypl
С М. Велецким о греческой религии, матриархате, советском антиковедении: #velec
Заблуждения Сурикова
Укролиберал
Ростбиф мурзилки
Свидетели ДЕГиовы
Апофеоз безграмотности: 25 ошибок видео «Арзамаса» «Древняя Греция за 18 минут»: #arzamas ⤴️
О религии Олимпийских игр
Кинокритика
Триста гиперреалистов, Долония Александра
Биография
Аристоклея ономастики, или Как на самом деле звали Платона ⤴️
Метафизика и онтология
Цикл и линия ⤴️
Нищета отсылок
Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам
Этика
(Не) будь как все
Аморальность глупости
Ложная скромность и греки
Максим М., Элли и дядя Чарли
Мы не преклоняем коленей
Слово о воинах света и добра
Тирания альтруизма
Прогенитор
Явление cuckold как апофеоз платонизма
Политика
Либеральный сыр
Хозяин, ты где?
Идiотъ
Прокруст-эгалитарист
Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?: #atlantis
Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?
Эстетика
Гребни шлемов
Сдержанность фаллосов
Поклоняющиеся воде
В поисках кайроса
Чёрный и белый
Догоняя Гомера
Избыточность пирамид
О греческом спорте и спорте советском
Пролетарское чтиво
Экономика
ВВП Римской Италии
Реальные зарплаты в Древних Афинах
Эпистемология, или О науке и всём, с ней связанном
Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?: #scientia ⤴️
Кто такие «средневековые дебилы»?: #debily ⤴️
Аксиология, или Быт и нравы древних
Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?: #racewar ⤴️
Вечная юность
Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?: #grebcy ⤴️
Почему древние греки так легко относились к обнажению тела?: #nagota
Почему христиане запрещали кремацию, а греки считали, что её нужно заслужить?: #cremation ⤴️
Мужчина номад, а женщина оседла?
Уперевшись рогом
На́ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений
Вождь Большой ноготь
Мифология
50 оттенков Геракла: как он попал в БДСМ-рабство к Омфале: #bdsm ⤴️
Тот самый мономиф: как античные ритуалы взросления породили знаменитый «Путь героя»: #monomif ⤴️
Жертва трансцендентности
Экзорцизм кулака. Подлинная история Красной Шапочки: #red ⤴️
О (бес)смертности божьей
«Улучшаторам» мифа
Законотворчество
Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?: #impiety ⤴️
Кому выгоден миф о том, будто в Античности царила «культура изнасилования»?: #rape ⤴️
Nota bene: стрелочки и не только в постах и здесь КЛИКАБЕЛЬНЫ:
➡️ приведёт к следующему посту
⬅️ к предыдущему
⬆️ к первому в серии
⤴️ к посту, где будет статья целиком
#хештеги выведут все посты из одного цикла
Критика, дебаты, опровержения
С Криптоплатоником о греках, труде, спорте и философии: #crypl
С М. Велецким о греческой религии, матриархате, советском антиковедении: #velec
Заблуждения Сурикова
Укролиберал
Ростбиф мурзилки
Свидетели ДЕГиовы
Апофеоз безграмотности: 25 ошибок видео «Арзамаса» «Древняя Греция за 18 минут»: #arzamas ⤴️
О религии Олимпийских игр
Кинокритика
Триста гиперреалистов, Долония Александра
Биография
Аристоклея ономастики, или Как на самом деле звали Платона ⤴️
Метафизика и онтология
Цикл и линия ⤴️
Нищета отсылок
Магия против технологии: противостояние, неизвестное древним грекам
Этика
(Не) будь как все
Аморальность глупости
Ложная скромность и греки
Максим М., Элли и дядя Чарли
Мы не преклоняем коленей
Слово о воинах света и добра
Тирания альтруизма
Прогенитор
Явление cuckold как апофеоз платонизма
Политика
Либеральный сыр
Хозяин, ты где?
Идiотъ
Прокруст-эгалитарист
Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?: #atlantis
Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?
Эстетика
Гребни шлемов
Сдержанность фаллосов
Поклоняющиеся воде
В поисках кайроса
Чёрный и белый
Догоняя Гомера
Избыточность пирамид
О греческом спорте и спорте советском
Пролетарское чтиво
Экономика
ВВП Римской Италии
Реальные зарплаты в Древних Афинах
Эпистемология, или О науке и всём, с ней связанном
Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?: #scientia ⤴️
Кто такие «средневековые дебилы»?: #debily ⤴️
Аксиология, или Быт и нравы древних
Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?: #racewar ⤴️
Вечная юность
Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?: #grebcy ⤴️
Почему древние греки так легко относились к обнажению тела?: #nagota
Почему христиане запрещали кремацию, а греки считали, что её нужно заслужить?: #cremation ⤴️
Мужчина номад, а женщина оседла?
Уперевшись рогом
На́ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений
Вождь Большой ноготь
Мифология
50 оттенков Геракла: как он попал в БДСМ-рабство к Омфале: #bdsm ⤴️
Тот самый мономиф: как античные ритуалы взросления породили знаменитый «Путь героя»: #monomif ⤴️
Жертва трансцендентности
Экзорцизм кулака. Подлинная история Красной Шапочки: #red ⤴️
О (бес)смертности божьей
«Улучшаторам» мифа
Законотворчество
Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?: #impiety ⤴️
Кому выгоден миф о том, будто в Античности царила «культура изнасилования»?: #rape ⤴️
Для того, чтобы принцип σχολή сумел развиться, грекам пришлось преодолеть некое состояние по умолчанию, присущее, по Зайцеву «всякому, так сказать, нормальному обществу», которое «препятствует любому духовному творчеству, не связанному с практической целью, и тем самым тормозит развитие культуры».
Польза науки проявляется лишь в долгосрочной перспективе, сразу она не очевидна, и потому в условиях Азии любые попытки ей заниматься неизменно оказывались сурово пресечена. Не поощрялось и само мышление outside the box, i.e. такое, что предлагает новый взгляд, деконструирует прежний, противорчит общепринятым нормам, ведь они в большинстве обществ «очень жестки: они определяют еще при рождении ребенка его будущее место … диктуют взгляды на мир, на себе подобных и на сверхъестественные силы. Отклонение … ставит нарушителя перед угрозой утраты связей с обществом или даже прямой расправы».
Эта «нормальность», как её назвал А.И., состояние по умолчанию, враждебное всему новаторскому и непрактичному, крайне напоминает период упадка Европы, называемый Средневековьем, — можно сказать, пожалуй, что весь прочий мир пребывал в Средних веках всю свою историю, и не знает такого названия только потому, что не ведал иного, не ощущает контраста с периодом, известным как Античность: он не впадал в ничтожность, потому что никогда её не покидал.
Когда-то такой была и Греция, которая в микенские времена ещё ничем особым не выделялась: для этого периода некоторые подмечают ряд вполне «феодальных» черт. Чтобы появилась известная нам древность, понадобилась гибель традиции, преодоление посредственности и обычности.
Чем активнее они гибли, тем сильнее поднимала голову знакомая нам классическая культура: «при сопоставлении быстроты разрушения традиционного уклада со степенью участия тех или иных греческих государств в культурном перевороте мы получаем … весьма определенную картину соответствия», пишет А.И. Там же, где традиция сохраняла силу, не была истреблена и Азия в головах, и характерным примером этого будет Спарта, где жили, «выражаясь современным жаргоном, „запрограммированные“ на всю жизнь όμοιοι („гомои“)».
Конечно, и до греков человечеству было интересно, как работает мир, испокон веков предпринимались попытки объяснить его, однако их ещё нельзя назвать наукой, помимо прочего потому, что они почти всегда имели мифологический, сверхъестественный характер, — а ведь «ученый должен безжалостно отбрасывать … объяснения, из которых нельзя вывести … доступные проверке следствия, как, например … через деятельность … богов. Это различие и ведет нас к дедуктивному элементу в научном исследовании, который, как мы увидим, сложился только в Греции и оказался решающим для формирования научного метода в целом».
Что же такого привлекательного для греков было в научном методе? Ведь жило же как-то человечество без него на протяжении тысячелетий, и в ус не дуло — так что вынудило древних изменить «норме»?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 6/23 ⤴️➡️
Польза науки проявляется лишь в долгосрочной перспективе, сразу она не очевидна, и потому в условиях Азии любые попытки ей заниматься неизменно оказывались сурово пресечена. Не поощрялось и само мышление outside the box, i.e. такое, что предлагает новый взгляд, деконструирует прежний, противорчит общепринятым нормам, ведь они в большинстве обществ «очень жестки: они определяют еще при рождении ребенка его будущее место … диктуют взгляды на мир, на себе подобных и на сверхъестественные силы. Отклонение … ставит нарушителя перед угрозой утраты связей с обществом или даже прямой расправы».
Эта «нормальность», как её назвал А.И., состояние по умолчанию, враждебное всему новаторскому и непрактичному, крайне напоминает период упадка Европы, называемый Средневековьем, — можно сказать, пожалуй, что весь прочий мир пребывал в Средних веках всю свою историю, и не знает такого названия только потому, что не ведал иного, не ощущает контраста с периодом, известным как Античность: он не впадал в ничтожность, потому что никогда её не покидал.
Когда-то такой была и Греция, которая в микенские времена ещё ничем особым не выделялась: для этого периода некоторые подмечают ряд вполне «феодальных» черт. Чтобы появилась известная нам древность, понадобилась гибель традиции, преодоление посредственности и обычности.
Чем активнее они гибли, тем сильнее поднимала голову знакомая нам классическая культура: «при сопоставлении быстроты разрушения традиционного уклада со степенью участия тех или иных греческих государств в культурном перевороте мы получаем … весьма определенную картину соответствия», пишет А.И. Там же, где традиция сохраняла силу, не была истреблена и Азия в головах, и характерным примером этого будет Спарта, где жили, «выражаясь современным жаргоном, „запрограммированные“ на всю жизнь όμοιοι („гомои“)».
Конечно, и до греков человечеству было интересно, как работает мир, испокон веков предпринимались попытки объяснить его, однако их ещё нельзя назвать наукой, помимо прочего потому, что они почти всегда имели мифологический, сверхъестественный характер, — а ведь «ученый должен безжалостно отбрасывать … объяснения, из которых нельзя вывести … доступные проверке следствия, как, например … через деятельность … богов. Это различие и ведет нас к дедуктивному элементу в научном исследовании, который, как мы увидим, сложился только в Греции и оказался решающим для формирования научного метода в целом».
Что же такого привлекательного для греков было в научном методе? Ведь жило же как-то человечество без него на протяжении тысячелетий, и в ус не дуло — так что вынудило древних изменить «норме»?
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 6/23 ⤴️➡️
Здесь следует упомянуть о таком доминирующем в эллинской культуре качестве, как соревновательность, неизбывная склонность превзойти друг друга, стать наилучшим, первейшим. Конечно, бывали и другие народы со схожими склонностями, но в случае эллинов было выражено столь гипетрофированно, что это даже вынудило Я. Буркхарда сочинить особое понятие «агональной культуры», — от слова ἀγών, которым древние именовали состязание. Лучше всего его суть отражена в этой строке Гомера: «Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться».
И действительно, не было большей страсти для грека, чем обретение κλέος, славы, которая остаётся ἀέναον, «немеркнущей», «непреходящей» и ἀθάνατος, «бессмертной»: совсем недаром они выбрали отправной точкой своей истории учреждение Олимпийских игр в 776 г., которые нечасто знали другой награды, кроме престижа.
Из спорта соревнование постепенно проникает и в другие сферы жизни древних, в т.ч. литературу, которая впервые в истории становится авторской, — тогда как для прежней, сообщает Зайцев, были «характерны либо анонимность, либо попытки приписать авторство памятника какому-то авторитетному лицу». На Востоке, как мы помним, вообще было опасно высказывать необычное мнение, это грозило изгнанием или смертью.
Не было там принято и спорить с высокими авторитетами, вместо этого предлагалось подстраивать под их мнения как свои мысли, так и наблюдаемую реальность. В случае же греков, как заметил уже Ницше, даже такой почитаемый автор, как Гомер, не был в безопасности: нападки на него совершали уже Гераклит с Платоном, чему причиной является «огромное, страстное желание самому стать на место низверженного поэта и наследовать его славу». По тому же принципу позднее не боялись греки оспаривать и общепринятые представления о мире, задавать непростые вопросы.
Хотя де Токвиль в своё время и заметил, что «полет мысли научного гения не нуждается в поддержке: достаточно и того, чтобы ему не мешали», на самом деле, сообщает Л.Я. (2021) «чтобы наука как социальная деятельность сложилась и обрела устойчивость, непрепятствования ... мало. Устойчивостью обладает тот социальный институт, который основан на тех же нормах, что и общество в целом». Но связана ли как-либо научная деятельность с греческими ἀγών и κλέος?
Очень даже тесно: «с соревнованием ради славы связаны нормы, типичные как для античной, так и для современной науки», уверяет Жмудь, и называет в их числе стремление к признанию за достижения, претензии на оригинальность открытий, борьба за приоритет в случае спорности авторства (Ibid 34).
Неслучайно наука впервые появляется в цивилизации, столь увлекавшейся столкновением мнений, в результате чего участники постоянно оттачивали умение аргументации. Ведь лучше всего привести такой, который затем не удастся оспорить, и тем победить раз и навсегда. Вот и «математики очень быстро убедились, что лишь применение строгого логического доказательства позволяет добиться … неопровержимых и, следовательно, общепризнанных результатов»; ибо «любой скептик мог самостоятельно пройти по всем его этапам и убедиться в его неопровержимости», тогда как прежний «эмпирический … метод … не обладал такой убедительной силой», а, значит, «был ненадежным средством в достижении успеха».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 7/23 ⤴️➡️
И действительно, не было большей страсти для грека, чем обретение κλέος, славы, которая остаётся ἀέναον, «немеркнущей», «непреходящей» и ἀθάνατος, «бессмертной»: совсем недаром они выбрали отправной точкой своей истории учреждение Олимпийских игр в 776 г., которые нечасто знали другой награды, кроме престижа.
Из спорта соревнование постепенно проникает и в другие сферы жизни древних, в т.ч. литературу, которая впервые в истории становится авторской, — тогда как для прежней, сообщает Зайцев, были «характерны либо анонимность, либо попытки приписать авторство памятника какому-то авторитетному лицу». На Востоке, как мы помним, вообще было опасно высказывать необычное мнение, это грозило изгнанием или смертью.
Не было там принято и спорить с высокими авторитетами, вместо этого предлагалось подстраивать под их мнения как свои мысли, так и наблюдаемую реальность. В случае же греков, как заметил уже Ницше, даже такой почитаемый автор, как Гомер, не был в безопасности: нападки на него совершали уже Гераклит с Платоном, чему причиной является «огромное, страстное желание самому стать на место низверженного поэта и наследовать его славу». По тому же принципу позднее не боялись греки оспаривать и общепринятые представления о мире, задавать непростые вопросы.
Хотя де Токвиль в своё время и заметил, что «полет мысли научного гения не нуждается в поддержке: достаточно и того, чтобы ему не мешали», на самом деле, сообщает Л.Я. (2021) «чтобы наука как социальная деятельность сложилась и обрела устойчивость, непрепятствования ... мало. Устойчивостью обладает тот социальный институт, который основан на тех же нормах, что и общество в целом». Но связана ли как-либо научная деятельность с греческими ἀγών и κλέος?
Очень даже тесно: «с соревнованием ради славы связаны нормы, типичные как для античной, так и для современной науки», уверяет Жмудь, и называет в их числе стремление к признанию за достижения, претензии на оригинальность открытий, борьба за приоритет в случае спорности авторства (Ibid 34).
Неслучайно наука впервые появляется в цивилизации, столь увлекавшейся столкновением мнений, в результате чего участники постоянно оттачивали умение аргументации. Ведь лучше всего привести такой, который затем не удастся оспорить, и тем победить раз и навсегда. Вот и «математики очень быстро убедились, что лишь применение строгого логического доказательства позволяет добиться … неопровержимых и, следовательно, общепризнанных результатов»; ибо «любой скептик мог самостоятельно пройти по всем его этапам и убедиться в его неопровержимости», тогда как прежний «эмпирический … метод … не обладал такой убедительной силой», а, значит, «был ненадежным средством в достижении успеха».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 7/23 ⤴️➡️
Хотя, как мы помним, Фалес и снабдил своё убеждение «всё есть вода» обоснованием, пишет Жмудь, «некоторые полагают, что ... [древнегреческие] философские системы и научные гипотезы возникают в результате рационализации прежних мифологических представлений, как бы вырастая из мифа в ходе его трансформации».
Это концепция, именуемая «от мифа к разуму», отрицает принципиальную разницу между мифологией и раннегреческой наукой, в некотором роде принижая как ту, так и другую: первую он полагает имеющей ценность не саму по себе, но лишь в той степени, в какой она породила последнюю, в случае которой очень невысоко оценивает деятельность первых исследователей, касаемо того же Фалеса полагая, что ничем таким уж особенным он занят не был, но лишь наукообразно толковал мифы, отчего его и соратников деятельность клеймится презрительной кличкой «натурфилософия».
Так полагал, в частности, Ф. Корнфорд (1912), который, по словам д.ф. П. Видаль-Накэ (2001 [1981]), протягивает нить исторической преемственности между философской рефлексией и мифо-религиозным мышлением»; сам Видаль-Накэ также полагал, что «то, что мы у греков называем разумом, довольно часто оказывается мифом», считал мифологию «недостающим звеном» в генезисе науки и философии. Насколько это верно?
Трудно спорить с тем, замечает Жмудь, что «в философских воззрениях VI-V вв. нередко можно встретить следы мифологических представлений и традиционных ходов мысли ... какие-то элементы мифа сохранились и были включены в новую систему», однако убеждён, что мифология «лишь в очень незначительной степени повлияла на становление философии». Так ли это?
Аристотель уверен, что Фалеса вдохновил Гомер, ведь «уже первые богословы … изобразили праотцами всего возникшего Океана … и [говорили], что боги клянутся водой или … Стиксом», а предмет клятвы, пишет он, есть самое чтимое, а значит, древнейшее. Сам Стагирит не уверен, что согласен с логикой, а вот «Фалес, говорят, высказывался о первопричине указанным образом». Стобей тоже считает, что «по этой же причине и Гомер высказывает о воде такое суждение: „Океан, который всем прародитель“».
Неудивительно поэтому, что на Фалесе «водная» концепция не заканчивается, и похожим образом мыслит следующий же философ: согласно Цензорину, «по мнению Анаксимандра Милетского, из нагретой воды с землей возникли то ли рыбы, то ли чрезвычайно похожие на рыб животные», причём от них потом прозошли и люди. Вот и у Плутарха он полагает, что «люди первоначально зародились внутри рыб … и только после того, как оказались в состоянии прийти на помощь самим себе, вышли наружу и достигли земли». Как сообщает Псевдо-Плутарх, Анаксимандр верил, что «первые животные были рождены во влаге … [и] с возрастом … стали выходить на сушу».
Немножко напоминает теорию эволюции, которая в качественно ином виде оформилась лишь в XVIII-XIX вв., неправда ли? Вновь тут трудно не согласиться со словами Рассела о том, сколь долгоиграющими оказались предположения первых же учёных…
Впрочем, предпосылки могут быть и древнее Гомера, проистекая напрямую из народных верований, согласно которым, как уверяет проф.-клас. Р. Онианс (1999 [1935]), жизнь связывалась с влагой, присущей душе. Последняя, как полагал Гераклит, рождается влажной, а с годами жидкость начинает испаряться, по Диогену из Аполлонии в детях «много влаги», тогда как старость, говорит Софрон, «высушивает», того же мнения Гиппон, у которого «старики сухи». Подробнее об этом уже рассказывалось и даже не единожды.
Можно припомнить и другие примеры влияния мифа на философию и науку. Так, Гесиод считал, что не существует свободных от необходимости подчиняться ἀνάγκη, неизбежности, за исполнением воли которой следили дочери, мойры, от чьей воли, по Симониду, зависят и боги, а у Эсхила Прометей заявляет, что даже Зевсу не уйти от судьбы.
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 8/23 ⤴️➡️
Это концепция, именуемая «от мифа к разуму», отрицает принципиальную разницу между мифологией и раннегреческой наукой, в некотором роде принижая как ту, так и другую: первую он полагает имеющей ценность не саму по себе, но лишь в той степени, в какой она породила последнюю, в случае которой очень невысоко оценивает деятельность первых исследователей, касаемо того же Фалеса полагая, что ничем таким уж особенным он занят не был, но лишь наукообразно толковал мифы, отчего его и соратников деятельность клеймится презрительной кличкой «натурфилософия».
Так полагал, в частности, Ф. Корнфорд (1912), который, по словам д.ф. П. Видаль-Накэ (2001 [1981]), протягивает нить исторической преемственности между философской рефлексией и мифо-религиозным мышлением»; сам Видаль-Накэ также полагал, что «то, что мы у греков называем разумом, довольно часто оказывается мифом», считал мифологию «недостающим звеном» в генезисе науки и философии. Насколько это верно?
Трудно спорить с тем, замечает Жмудь, что «в философских воззрениях VI-V вв. нередко можно встретить следы мифологических представлений и традиционных ходов мысли ... какие-то элементы мифа сохранились и были включены в новую систему», однако убеждён, что мифология «лишь в очень незначительной степени повлияла на становление философии». Так ли это?
Аристотель уверен, что Фалеса вдохновил Гомер, ведь «уже первые богословы … изобразили праотцами всего возникшего Океана … и [говорили], что боги клянутся водой или … Стиксом», а предмет клятвы, пишет он, есть самое чтимое, а значит, древнейшее. Сам Стагирит не уверен, что согласен с логикой, а вот «Фалес, говорят, высказывался о первопричине указанным образом». Стобей тоже считает, что «по этой же причине и Гомер высказывает о воде такое суждение: „Океан, который всем прародитель“».
Неудивительно поэтому, что на Фалесе «водная» концепция не заканчивается, и похожим образом мыслит следующий же философ: согласно Цензорину, «по мнению Анаксимандра Милетского, из нагретой воды с землей возникли то ли рыбы, то ли чрезвычайно похожие на рыб животные», причём от них потом прозошли и люди. Вот и у Плутарха он полагает, что «люди первоначально зародились внутри рыб … и только после того, как оказались в состоянии прийти на помощь самим себе, вышли наружу и достигли земли». Как сообщает Псевдо-Плутарх, Анаксимандр верил, что «первые животные были рождены во влаге … [и] с возрастом … стали выходить на сушу».
Немножко напоминает теорию эволюции, которая в качественно ином виде оформилась лишь в XVIII-XIX вв., неправда ли? Вновь тут трудно не согласиться со словами Рассела о том, сколь долгоиграющими оказались предположения первых же учёных…
Впрочем, предпосылки могут быть и древнее Гомера, проистекая напрямую из народных верований, согласно которым, как уверяет проф.-клас. Р. Онианс (1999 [1935]), жизнь связывалась с влагой, присущей душе. Последняя, как полагал Гераклит, рождается влажной, а с годами жидкость начинает испаряться, по Диогену из Аполлонии в детях «много влаги», тогда как старость, говорит Софрон, «высушивает», того же мнения Гиппон, у которого «старики сухи». Подробнее об этом уже рассказывалось и даже не единожды.
Можно припомнить и другие примеры влияния мифа на философию и науку. Так, Гесиод считал, что не существует свободных от необходимости подчиняться ἀνάγκη, неизбежности, за исполнением воли которой следили дочери, мойры, от чьей воли, по Симониду, зависят и боги, а у Эсхила Прометей заявляет, что даже Зевсу не уйти от судьбы.
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 8/23 ⤴️➡️
Это то, о чём говорил один из семи мудрецов Питтак, утверждая, что «с неизбежностью и боги не спорят». Корнфорд из этого делает вывод, с которым согласен и даже позитивист Рассел, убеждённый, что «идея судьбы оказала большое влияние на всю греческую мысль и … возможно, была одним из источников, из которых наука извлекла свою веру в естественный закон».
Для Гесиода же крайне важна концепция справедливости, или дике (δίκη), под которой греки понимали наличие каждого на соответствующем ему месте, соблюдение должного порядка, comme il faut. Несоответствие этому идеалу, нарушение рамок допустимого, звалось хюбрисом (ὕβρις). Он не знает исключения: даже Солнце, согласно Гераклиту, «не преступит надлежащих границ», «[положенных] мер ... не то его разыщут эринии, союзницы правды»; i.e., оно обязано закатиться на исходе каждого дня потому, что иначе будет записано в хюбристы, станет преступным, и будет подвергнуто каре. Этого ему совсем не хочется, и поэтому закат Солнца есть неизбежность, судьба — прямо как законы природы.
Всё это в конечном счёте не существенно: Жмудь даже сомневается, имеют ли вообще «смысл поиски родословной того феномена, который уже давно признан уникальным и не имеющим аналогов в предшествующей истории культуры?»
Но если даже и так, здесь мы её не отыщем, ведь мифы и легенды вообще-то были присущи вообще всякому народу, однако «никогда и нигде не приводили к возникновению науки», ergo, они a priori не могут служить основным объяснением. «Гораздо более плодотворным представляется социально-психологический анализ культурной ситуации того времени … в чем особенность … обстановки архаической эпохи, стимулировавшей свободное развитие познавательных интересов и последовавшее за ним открытие научных способов познания; какие факторы привели к возникновению самой этой уникальной ситуации; какие мотивации … побуждали греков к научной деятельности».
При этом есть мнение ещё радикальнее: не просто уверяющее, что сюжеты мифов оказались пересобраны в научные теории, но и что сам миф сам по себе уже был особым типом мышления, в некотором роде предтечей, прототипом науки, «наукой джунглей», по выражению Юнга. Якобы «до появления философии и науки их функции выполнял миф, бывший … универсальной идеологией и одновременно главным средством познания и осмысления мира», пишет Жмудь (1988). По этой логике миф как бы органично наукой и стал, сохранив, однако, множество того, что после Э. Тейлора называют «пережитками».
Согласно этой концепции было некое «мифологическое мышление», затем породившее научное. Первым о нём заговорил отец позитивизма О. Конт (ок. 1830 г.), который был уверен, что развитие любого человеческого общества весьма типично, весьма напоминая взросление человека, проходя весьма схожие стадии: по этой логике психология первобытного человека считалась детской, которой ещё только предстоит «повзрослеть», пока же характеризовалась как «младенческое состояние ума».
За Контом следовал Тейлор (1871), от которого и пошло расхожее в прошлом (в научной среде, в обиходной — и сейчас популярное) представление, будто развитие цивилизации по строгой системе есть неизбежность, которая рано или поздно случится, и вообще всякая из их числа рано или поздно эволюционирует в не менее впечатляющую, чем античная.
Нам, впрочем, важнее тут то, что Тейлор и его школа не противопоставляли принципиально мышление «дикарей» цивилизационному: хотя оно и изображалась, по словам Л.Я., как «нечто лишенное основных качеств научного мышления, т.е. критического, абстрактного и логического», не являлось ещё его антагонистом, речь шла скорее о «его раннем этапе, о чем-то неразвитом», Тейлор, как и Конт, «видел в мифе своего рода первобытную науку или философию».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 9/23 ⤴️➡️
Для Гесиода же крайне важна концепция справедливости, или дике (δίκη), под которой греки понимали наличие каждого на соответствующем ему месте, соблюдение должного порядка, comme il faut. Несоответствие этому идеалу, нарушение рамок допустимого, звалось хюбрисом (ὕβρις). Он не знает исключения: даже Солнце, согласно Гераклиту, «не преступит надлежащих границ», «[положенных] мер ... не то его разыщут эринии, союзницы правды»; i.e., оно обязано закатиться на исходе каждого дня потому, что иначе будет записано в хюбристы, станет преступным, и будет подвергнуто каре. Этого ему совсем не хочется, и поэтому закат Солнца есть неизбежность, судьба — прямо как законы природы.
Всё это в конечном счёте не существенно: Жмудь даже сомневается, имеют ли вообще «смысл поиски родословной того феномена, который уже давно признан уникальным и не имеющим аналогов в предшествующей истории культуры?»
Но если даже и так, здесь мы её не отыщем, ведь мифы и легенды вообще-то были присущи вообще всякому народу, однако «никогда и нигде не приводили к возникновению науки», ergo, они a priori не могут служить основным объяснением. «Гораздо более плодотворным представляется социально-психологический анализ культурной ситуации того времени … в чем особенность … обстановки архаической эпохи, стимулировавшей свободное развитие познавательных интересов и последовавшее за ним открытие научных способов познания; какие факторы привели к возникновению самой этой уникальной ситуации; какие мотивации … побуждали греков к научной деятельности».
При этом есть мнение ещё радикальнее: не просто уверяющее, что сюжеты мифов оказались пересобраны в научные теории, но и что сам миф сам по себе уже был особым типом мышления, в некотором роде предтечей, прототипом науки, «наукой джунглей», по выражению Юнга. Якобы «до появления философии и науки их функции выполнял миф, бывший … универсальной идеологией и одновременно главным средством познания и осмысления мира», пишет Жмудь (1988). По этой логике миф как бы органично наукой и стал, сохранив, однако, множество того, что после Э. Тейлора называют «пережитками».
Согласно этой концепции было некое «мифологическое мышление», затем породившее научное. Первым о нём заговорил отец позитивизма О. Конт (ок. 1830 г.), который был уверен, что развитие любого человеческого общества весьма типично, весьма напоминая взросление человека, проходя весьма схожие стадии: по этой логике психология первобытного человека считалась детской, которой ещё только предстоит «повзрослеть», пока же характеризовалась как «младенческое состояние ума».
За Контом следовал Тейлор (1871), от которого и пошло расхожее в прошлом (в научной среде, в обиходной — и сейчас популярное) представление, будто развитие цивилизации по строгой системе есть неизбежность, которая рано или поздно случится, и вообще всякая из их числа рано или поздно эволюционирует в не менее впечатляющую, чем античная.
Нам, впрочем, важнее тут то, что Тейлор и его школа не противопоставляли принципиально мышление «дикарей» цивилизационному: хотя оно и изображалась, по словам Л.Я., как «нечто лишенное основных качеств научного мышления, т.е. критического, абстрактного и логического», не являлось ещё его антагонистом, речь шла скорее о «его раннем этапе, о чем-то неразвитом», Тейлор, как и Конт, «видел в мифе своего рода первобытную науку или философию».
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 9/23 ⤴️➡️
Леви-Брюль (1910), развивая мысль, заявил, что, напротив, представители примитивных сообществ мыслят качественно иначе, нежели цивилизованные, систематически, обстоятельно доказывал и подчёркивал «чужеродность» их для нас мышления. О la mentalité prélogique, совсем не таком, как у нас, вслед за ним рассуждал и Юнг (1933).
Тем они ударились как бы в другую крайность, совсем уж занижая способности первобытного человека. Сам этот Леви-Брюль, впрочем, полагал «первобытное мышление» очень ограниченным явлением, касающимся только области мифа и религии, полностью отрицая его для более практичных аспектов жизни, где, он говорил, и последний из дикарей мыслит вполне рационально. Ergo, концепция оказывается абсурдом, ведь в случае поверий и вполне «цивилизованные» люди нечасто пользуются правилами аристотелевской силлогистики, предпочитая эмоции и аффекты.
Сам автор тоже вынужденно упомянул примеры «мифологического мышления» своих современников, напирали на это и его критики, как пишет Л.Я., «демонстрируя множество представлений европейцев, так же мало говорящих о логике их носителей, как и взгляды дописьменных народов». В конечном итоге сам же Леви-Брюль отверг свой концепт, заявив единство человеческого мышления.
Увы, это не привело к прекращению попыток сочинить всё новые виды мышления, многочисленные «логосы», которые, впрочем, уже не были подчинены один другому, но сосуществовали почти на равных, или же сменяли друг друга, но не обязательно по принципу улучшения.
Все эти концепции объединяет только полный отрыв от какой-либо научности, согласно Жмудю, там нет и следа «обращения к данным, которые могут считаться общепризнанными в современной психологической науке, к тому, что она думает о мышлении и, в частности, о „первобытном“». Её же мнение на сей счёт весьма категорично, утверждая, что никакой «примитивной ментальности» не бывает, не существует, по Л.Я., «данных, подтверждающих существование разных типов процессов мышления вроде тех, о которых твердили старые классические теории», «маловероятно, что существуют межкультурные различия в отдельных основных познавательных процессах ... не обнаружено данных об отсутствии у какой-либо культурной группы какого-либо важного познавательного процесса — абстракции, умозаключения, категоризации и т.п.»
Антропология пришла к тому же мнению: П. Радин (1927) назвал «ошибочным ... старое утверждение ... что способ мышления первобытного человека существенным образом отличается от нашего», а Л.Я. Штернберг (1936) после многолетних исследований установил, что «мыслительный аппарат „дикаря“ устроен … как и у нас, и процесс мышления у него происходит по тем же законам». Ф. Боас (1911) установил, что «характерные умственные признаки человека в главных чертах одинаковы во всем мире», а «способность к логическому мышлению свойственна всем членам человеческого рода» (Ibid). Думал так и Юнг, утверждавший: «Ничто не указывает на то, что первобытный человек мыслит, чувствует или воспринимает принципиально иначе, чем мы».
«Таким образом», подытоживает Жмудь, «миф, тесно связанный с религией, все больше терял право на существование в качестве первобытной науки и вообще познавательного процесса». Т. Флурнуа (1901) раскритиковал и отверг прежнее мнение, считавшее «религию прежде всего делом разума, чем-то вроде метафизического объяснения космоса», и указал, что «она признает существенными и основными только аффективные и волевые феномены: эмоции, чувства, стремления, непосредственные интуиции, желания и т.д.», ни о чём рациональном тут не идёт и речи, и только истребление подобного способа думать позволяет заняться научной деятельностью.
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 10/23 ⤴️➡️
Тем они ударились как бы в другую крайность, совсем уж занижая способности первобытного человека. Сам этот Леви-Брюль, впрочем, полагал «первобытное мышление» очень ограниченным явлением, касающимся только области мифа и религии, полностью отрицая его для более практичных аспектов жизни, где, он говорил, и последний из дикарей мыслит вполне рационально. Ergo, концепция оказывается абсурдом, ведь в случае поверий и вполне «цивилизованные» люди нечасто пользуются правилами аристотелевской силлогистики, предпочитая эмоции и аффекты.
Сам автор тоже вынужденно упомянул примеры «мифологического мышления» своих современников, напирали на это и его критики, как пишет Л.Я., «демонстрируя множество представлений европейцев, так же мало говорящих о логике их носителей, как и взгляды дописьменных народов». В конечном итоге сам же Леви-Брюль отверг свой концепт, заявив единство человеческого мышления.
Увы, это не привело к прекращению попыток сочинить всё новые виды мышления, многочисленные «логосы», которые, впрочем, уже не были подчинены один другому, но сосуществовали почти на равных, или же сменяли друг друга, но не обязательно по принципу улучшения.
Все эти концепции объединяет только полный отрыв от какой-либо научности, согласно Жмудю, там нет и следа «обращения к данным, которые могут считаться общепризнанными в современной психологической науке, к тому, что она думает о мышлении и, в частности, о „первобытном“». Её же мнение на сей счёт весьма категорично, утверждая, что никакой «примитивной ментальности» не бывает, не существует, по Л.Я., «данных, подтверждающих существование разных типов процессов мышления вроде тех, о которых твердили старые классические теории», «маловероятно, что существуют межкультурные различия в отдельных основных познавательных процессах ... не обнаружено данных об отсутствии у какой-либо культурной группы какого-либо важного познавательного процесса — абстракции, умозаключения, категоризации и т.п.»
Антропология пришла к тому же мнению: П. Радин (1927) назвал «ошибочным ... старое утверждение ... что способ мышления первобытного человека существенным образом отличается от нашего», а Л.Я. Штернберг (1936) после многолетних исследований установил, что «мыслительный аппарат „дикаря“ устроен … как и у нас, и процесс мышления у него происходит по тем же законам». Ф. Боас (1911) установил, что «характерные умственные признаки человека в главных чертах одинаковы во всем мире», а «способность к логическому мышлению свойственна всем членам человеческого рода» (Ibid). Думал так и Юнг, утверждавший: «Ничто не указывает на то, что первобытный человек мыслит, чувствует или воспринимает принципиально иначе, чем мы».
«Таким образом», подытоживает Жмудь, «миф, тесно связанный с религией, все больше терял право на существование в качестве первобытной науки и вообще познавательного процесса». Т. Флурнуа (1901) раскритиковал и отверг прежнее мнение, считавшее «религию прежде всего делом разума, чем-то вроде метафизического объяснения космоса», и указал, что «она признает существенными и основными только аффективные и волевые феномены: эмоции, чувства, стремления, непосредственные интуиции, желания и т.д.», ни о чём рациональном тут не идёт и речи, и только истребление подобного способа думать позволяет заняться научной деятельностью.
#scientia
⬅️⬆️ «Правда ли, что научный метод родился из древнегреческой мифологии?», 10/23 ⤴️➡️