К столетию с рождения Делёза хочется пару слов сказать о такой его особенности, как весьма неухоженные ногти, которую он объяснял довольно уклончиво, в т.ч. и сомнительного звучания физиологическими причинами. Как бы то ни было, она также весьма удачно укладывается в его мировоззрение, является его манифестацией.

Критикуя государство как явление, Делёз уверяет, что оно всегда будет стремиться осуществить «вечное возвращение» себя родимого к исходному варианту, тому, что уже Монтескьё именовал le despotisme oriental. Древнейший город на Земле, Ур, был и остаётся вечным образцом, вневременным эйдосом, в случае которого безусловно стоит предпочесть копию, и тем больше, чем сильнее оная искажена и ушла от оригинала.

Всему этому ужасу философ выгодно противопоставляет жизнь кочевую, то, что Аристотель называет βίος νομαδικός, и себя относя к его своеобразным практикантам, правда, как бы особым, действующим изнутри цивилизации, это явление именуется subversion: на тему того, как это возможно, мы уже беседовали.

Большинство известных человеческих болезней, как считается, ровесники цивилизации, появились вследствие скученности городов, что привело, помимо прочего, к развитию гигиены: мыло, как заметил Тайлер Дерден Фрейд, есть «критерий цивилизованности», оно — ровесник уже первых месопотамских государств. Напротив, вечно кочевые народы, похоже, агрессивно противостояли таким практикам, полагая одним из отличительных для себя критериев, и, те же монголы, как считается, запрещали себе и другим омывать тело под страхом смерти, что вроде как даже сильно затруднило их раннее обращение в ислам, религию, как раз отличную крайней брезгливостью.

В этом смысле следует вновь припомнить концепцию индоевропейского *kóryos за авторством Дюмезиля, МакКона и примкнувших: юношеских союзов, проходивших инициацию, желая обрести полноправный взрослый статус, что проявлялось во временном откровенно панкующем, нарочито обратном «правильному» образу жизни, в т.ч. исключительно номадическом.

Они разгуливали практически голыми, исключая наброшенные шкуры зверей, как правило волков или, реже, медведей, а также, сообщает д.ф. П.К. Кершоу (1997), как мы знаем из Индии, от такого юноши на время прохождения испытания требовалось «забыть … принятие ванн, расчёсывание, чистку зубов, мытьё ног, бритьё».

«„После года или нескольких в грязи“ он отмывался и выбривался, и был перерождён», в процессе зачастую изменяясь до неузнаваемости, — по сути, начиная новую жизнь, так это воспринималось. (Возможно, какой-то такой был и изначальный смысл посконного «русским духом пахнет», ведь «русью», похоже, изначально именовали викингов, представлявших собой всё тот же *kóryos.)

Зная всё это, можно, наконец, понять одну из сказок братьев Гримм, известную у нас как «Медвежатник», хотя правильнее было бы «Медвежья шкура» (Der Bärenhäuter, англ. Bearskin), в которой солдат, сиречь воин, встречает личность с явными признаками «хтонического» существа, которая обещает ему жизнь без забот до конца дней при условии прохождения испытания в течении некоторого времени: в частности, ему следует бродяжничать, а также не носить иной одежды, кроме как шкуры, снятой с убитого им только что медведя, откуда герой и получает своё прозвище.

Затем этот чёрт (der Teufel, называемый также Grünrock, Зелёный камзол, отсылая к тому, что в христианстве вообще-то именно этот цвет безусловно символизировал зло), также добавляет: «За эти семь лет ты не должен мыться, бороды и волос не причесывать, ногтей не обрезать и „Отче наш“ не читать».

«Вождь Большой ноготь», 1/2 ➡️

Увы, как для таких произведений вообще характерно, элементы инициационного атрибутированы в нём крайне вольно, буквально как попало, что и неудивительно, учитывая, что уже сами древние мало понимали, в чём состояла их глубинная суть.

Так, такая характерная для *kóryos черта, как обутость только на одну ногу, здесь придана не герою, но его своеобразному благодетелю, у которого вместо одной ноги Pferdefuß, «грубое лошадиное копыто» (нечто подобное ещё наблюдается у ближневосточных ламий, позднее суккубов, сладострастных соблазнительниц, у которых сперва не обе, но лишь одна нога заканчивалась копытом или бронзовым башмаком). Слово это по сей день у немцев в языке ничего хорошего не означает: фраза die Sache hat einen Pferdefuß, «в этом есть какое-то копыто» означает «тут есть подвох», this thing has a catch. Прямо как тут.

С трудом выжив в ходе своей немытой жизни, герой, наконец, омывается, сильно и радикально изменяясь, теперь ему нет равных в мужской красоте; как результат, он женится. Более подробен этот момент в отечественной версии сказки, «Неумойка», где на исходе ситуации персонажа вовсе рубят на куски и собирают заново с помощью живой и мёртвой воды, после чего «солдат встал таким молодцом, что ни в сказке сказать, ни пером написать»; схожее случается и в конце «Конька-Горбунка».

Эта сказка Гримм, далее, крайне напоминает структуру типичного ритуала инициации, составленного в своё время Б. Бланэем (1972) после анализа саг: «1. Юноша покидает дом. 2. На новом месте его полагают ни на что не годным и третируют словесно, а иногда и физически. Внеший его облик неопрятен (как правило, он носит потрёпанную шкуру. Готт [из „саги о Скъёлдунгах“] просто грязный, и первым, что делает Бьярки — моет его). 3. Он убивает монстра или медведя. 4. Тем обретает уважение (и иногда новое имя) и принимается теми, кто прежде его поносил, как один из своих».

Пока что всё сходится прямо-таки феноментально, ведь ровно всё это происходит и с Медвежатником. А вот дальше уже что-то не то: «5. Сразу же после он побеждает (но не обязательно убивает) берсерка. 6. В сюжете никогда не присутствуют женщины»). Впрочем, you can't have everything on peut pas tout avoir.

Так или иначе, согласно ист.-компар. Б. Сержену (2003), некоторые индоевропейцы, в частности, индоиранцы, по-видимому, целиком потеряли обычную, «нормальную» фазу существования, оставив только номадическую, отчего и получились чистые, не знающие иного кочевники, потому и презирающие гигиену так активно, что навек остались *kóryos, который только так и должен делать.

Вот какой концептуальный смысл может лежать за своеобразием ногтей Делёза. Но если всё так, то, конечно, хочется спросить, почему дело ограничивалось только ими, и в остальном философ вроде как был вполне ухожен?

Что же, символическому в наше время положено быть очень дозированным, дабы профаны не могли распознать всё сходу, да и социальную приемлемость никто не отменял: в чём-то здесь похожим был А.Ф. Лосев, втайную рукоположившийся в священники, который из монашеского одеяния носил одну только скуфью, особую шапочку, на большее разумно не решаясь в условиях Совдепии, зато делал это совершенно публично и открыто, никого не стесняясь.

⬅️ «Вождь Большой ноготь», 2/2

Выходит, что сравнение той войны идей, которую вывел у себя Платон, сталкивая Атлантиду и древние Афины, с более поздней Толкина, ещё удачнее, чем показалось сперва, ведь и тут мы видим битву с технологией, научно-техническим прогрессом. В наши дни подобным луддизмом увлекаются преимущественно те, кого не забывает упомянуть и Видаль-Накэ, их взгляды исчерпывающе и уничижительно характеризуя как «религию оккультизма», «которую посвященные называют просто „Традиция“»: речь идёт о том самом «традиционализме», который бывает, например, «интегральным», но также и много ещё каким.

Он был создан неким Фабром д'Оливье (1767-1825) как «гностическая теория, многое позаимствовавшая в традиции просветителей», что представляет собой чудную иронию, учитывая, что именно эпоху Просвещения и такие её детища как позитивизм современный «традиционалист» склонен считать своими главными врагами. Оный Фабр стал одним из тех, кто осуществил «смешение Атлантиды и „оккультных наук“ в конце XVIII в.», и уже за ним следовали другие, например — Е.П. Блаватская.

(Его биография также довольно характерна, являясь, как это кое-где называют, весьма «праздничной»: будучи тесно связан с англичанами, он активно раскачивал сепаратизм юга Франции, старался для национального подъёма окситанцев, неоправданно раздувал самосознание и сам факт существования этого народа, и, выходит, мы говорим о какой-то французской версии украинца.)

Среди современных последователей этакого традизма особо стоит выделить А.Г. Дугина, в число ключевых идей которого, как сообщает Литвиненко, входит рассуждение «о глобальном геополитическом противостоянии евразийского Востока и атлантического Запада», или, иначе, России и стран НАТО во главе с Америкой — что весьма удачно, ведь именно последнюю, как мы увидим далее, новоевропейцы крайне долго отождествляли с Атлантидой. У А.Г. мы видим всё то же «фундаментальное противостоянии земли и воды», которое, по словам Видаля-Накэ, «пронизывает всё платоновское повествование». Итак, адепт этой идеологии — это landlubber, который не стесняется, но гордится своим страшным недугом rabies.

Но Дугин ещё умерен, ведь для его соратников по идеологии зачастую характерен совсем уж радикальный примитивизм, желание истребить всякую технологию сложнее лампочки, насильно принудив людей «уйти в лес», вернувшись к некоему «традиционному» образу жизни… Ожидаемо не спеша сами этого делать, ограничиваясь болтологией, — и тем ведя жизнь далёкую от лучшей: ведь последней, согласно Фалесу, будет такая, «когда мы не делаем того, что осуждаем в других».

Их представления «о том, как было», также ничуть не менее надуманны и отрицающие реальность в уходу идеологии, чем у автора «Законов». (К примеру, «посконная деревня», которую так часто считают той самой «традицией», противопоставляя её городу, есть новодел: как пишет д.ф.н. Михайлин (2016), «до кон. XVI-нач. XVII вв. подавляющее большинство русских крестьян предпочитало селиться не мифическими „общинами“, а хуторами по один-два двора» тогда как пресловутая «„община“ была частью политики по установлению и укреплению — сверху! — крепостного права». Собственно, города куда древнее, появились впервые ок. 5500-3500 гг. до н.э., и, тем, традиционны куда как боле.)

В конечном итоге трудно переоценить опасность для общества таких взглядов, что понимали и сами греки, отчего даже приговорили их распространителя Сократа к смерти: к сожалению, нашему обществу пока далеко в этом смысле до мудрости эллинов. Просто представьте, к чему могло бы привести воплощение подобных идей в реалиях конкретной страны, например — этой, у которой, как будто бы заметил Александр III, «только два верных союзника … армия и флот»; сиречь — ополовинило бы её силу.

(Впрочем, всё говорит о том, что именно такую цель они и преследуют, с большой вероятностью насаждая свою идеологию по заданию иностранных разведок, скажем, связь того же Дугина с французами общеизвестна, как и происхождение соответствующих идей от Ж.-Ж. Руссо.)

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 12/22 ➡️

Вообще же понятие традиции «несколько» относительно: скажем, та, к которой стремился Платон, во многом отождествлялась им с устройством жизни в Спарте, воображаемой им невероятно древней, при том, что из того же Гомера этого заключить никак нельзя. Вот и согласно Михайлину (2006) она, «судя по всему, в архаический период была вполне „нормальным“ полисом … и только на переходе к ранней классике претерпела своеобразную „архаизирующую“ революцию и превратилась в тот феномен, который веками и тысячелетиями грел душу авторам консервативных утопий».

То же касается гоплитского ополчения, которые греческие консерваторы предпочитали флоту, полагаемому ими поветрием. Последние сто лет принято считать, что оно возникло между ок. сер. VII и VI вв., всего лишь за два века до Платона, жившего в V-IV вв. Ergo, ни о какой додревности гоплитии говорить не приходится, Платон же оказывается типичным avant la lettre, ранним представителем, того, что мы назвали традизмом, который лишь заблуждается, воображая (или, хуже, прекрасно всё осознаёт, и лишь делает вид), что он поднял на знамя небывалую примордиальность.

Итак, как мы поняли, Атлантида представляет собой такой образ, которому, на взгляд Платона, ни в коем случае нельзя следовать, comme il ne faut pas. Греки вообще любили выводить антитезу правильному в назидательных целях: именно затем, скажем, Геродот приписывал различным племенам матриархальные устремления. Клас. С. Пембрук, согласно Видалю-Накэ, так объясняет «внутреннюю логику … концепции»: «полис, своеобразный „мужской клуб“ … греческие историки и „этнографы“ пытались обрисовать с помощью диаметрально противоположных ему образов и понятий».

Другое дело, что в нашем случае следует говорить о том, как справедливо оказалось предупреждение Ницше для тех, кто сражается с чудовищами, ведь, как мы помним, для Афин всё кончилось превращением в своего заклятого врага. Как это вышло?

Греция — страна довольно скалистая, бедная на почвы, что всегда было проблемой для греков, оттого вынужденных выращивать не хлеб, но дорогие товары на продажу, и тем развивать торговлю. Это — одна из причин, почему там никогда не могло бы случиться деспотии азиатского типа, которая возникает вокруг насильного принуждения населения к сельскохозяйственной деятельности: это то, что Д.Е. Галковский называет «аквадеспотией», а Делёз — Urstaat.

Однако учитель Аристотеля был убеждён, что древние Афины были устроены как раз таким образом, который он полагал самым правильным и также выводил в своём «Государстве»: то был полис, «в отличие от современного Платону скалистого возвышения, располагавший плодородными землями» в изобилии, благодаря чему «был чисто аграрной республикой».

Всему этому, уверяет Платон, пришёл конец вследствие великой катастрофы, которая стала кульминацией конфликта Афин прошлого с Атлантидой: как он пишет, «ныне его холм оголен … землю с него за одну необыкновенно дождливую ночь смыла вода … когда одновременно с землетрясением разразился неимоверный потоп… И вот остался … лишь скелет истощенного недугом тела».

«Страна превратилась в скалистый полуостров», подытоживает Видаль-Накэ, «теперь Афины обречены на морскую жизнь и все, что с ней связано: политические перемены, торговые связи, империализм», а главное — историческое развитие, ненавистное Платону. Полис в его глазах теперь как бы прекратил существование, ведь ему, как замечает Ницше, было присуще почитать «изменение, смену, вообще становление доказательством кажимости, признаком того, что должно быть нечто вводящее нас в заблуждение».

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 13/22 ➡️

Не быть Риму и донором, вдохновляющим для изображения выдающихся восстаний «угнетённых», каковые можно пересчитать в его случае по пальцам: Уорд-Перкинс (2005) сообщает, что «Рим пал не потому, что его субъекты-провинции боролись за „свободу“.

Среди всего множества причин, которые историки сочинили, чтобы объяснить его падение, народные выступления … находятся в самом низу любого списка. Что и неудивительно, ведь … римская власть, и в особенности Pax Romana, породили уровни такого спокойствия (comfort) и изощрённости (sophistication) на Западе, которого там не знали прежде и не видели затем снова многие века»: вплоть до самого недавнего, собственно, времени.

Очень скучно! А ведь фэнтези — это едва ли в первую очередь про что-то эффектное. Например — впечатляющую войну, пресловутое превозмогание, однако римляне подводят и здесь: они, как правило, воевали методологически, системно, и потому — крайне успешно, не зная проблем. Вот римляне как враги — это да, это понятно, ведь всяк любит, когда underdog в последний момент чудесным манёвром одолевает фаворита, одерживая то, что Толкин обозвал εὖκαταστροφή.

Фэнтези любит высококачественные доспехи и оружие, но только если они ручной работы, сделанные кустарём, редким мастером. Облачаются в них рыцари и прочие герои, одолевающие врага не силой единого кулака, но личной удалью: без подвига тут никуда. Легионы же, закованные в штампованную броню, изготовленную по единому, различающемуся на доли процентов стандарту от Британии и до Египта, и сражаются похожим образом, предпочитая оставаться в строю и действовать как один организм.

Они, тем самым, представляют собой безликую силу, и потому в фэнтези годятся только в роли врага. Уже у Толкина созданное массово носят одни только орки (а римский кузнец, собственно, даже минимально не напоминает архетип, обрушивающий на кусок металла на наковальне удар молота — древние этому предпочитали современную технологию прокатки между двумя валами).

Всё это верно и для других аспектов жизни в Риме, где население обитало в многоэтажках-insulae, закупалось в супермаркете, и т.д.: итак, Вечный город эпохи империи слишком подобен нашему времени, куда более, нежели Европа перед условной индустриальной революцией, и ещё и поэтому по эскапистскому закону фэнтези он есть зло.

Уорд-Перкинс замечает похожее: «Способность массово производить высококачественные товары и распространять удобства по всей стране очень уж напоминает наше собственное общество, с его буйным и ненасытным материализмом».

Что же тут интересного? Да это мы и так каждый день видим! Впрочем, подобный аспект может быть показан и любопытно: так, у Сапковского встречается о том, как империя, проигрывая-таки в военном плане, всё же одолевает королевства экономически, тем самым производством массовых, качественных и недорогих товаров. Однако и здесь мы видим всю ту же мысль, что империя — это, в отличие от королевства, про промышленность, а ведь в «Ведьмаке» она тоже скорее дурная.

Что-то такое, пожалуй, наблюдается уже в Lord of the Rings, и хотя Мордор не называется напрямую империей, он её подразумевает; впрочем, вовсе, против очередного заблуждения, отнюдь не ту, которую Рейган в своё время обозвал как раз «империей зла», не СССР, — но иную: Британскую.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 3/7 ➡️

Подобно тому, как Оруэлл вовсе не «совок» изображал в своей бессмертной антиутопии, но схожие тенденции в своей собственной стране, так же поступал и Толкин, который не одобрял изменений постиндустриального характера и вообще был луддитом, видящим идеалом «старую добрую Англию», отражённую в виде зелёной идиллии Шира. Можно даже сказать, что он противопоставляет хорошую Англию-королевство и дурную её же как империю, выводит στάσις: внутреннее противостояние.

Массы в целом согласны с этим ходом мысли, и, пишет Уорд-Перкинс, «предпочитают читать о вещах, совершенно не подобных знакомым по собственному опыту, как, например, об аскетичных святых поздне- и постримской эпох … Хотя никто не планирует подражать такому святому … Его повадки весьма привлекательны, покуда мы наблюдаем их со стороны».

В точности похожее можно сказать и о множестве других аспектах наступившей после империи эпохе королевств, Средневековье, которое в большинстве случаев фэнтези и воспроизводит: о нём любопытно читать, но кто, всерьёз помыслив, действительно захочет действительно жить в подобном сеттинге? Здесь вспоминается одна из самых первых критических заметок о тех же Star Wars, сделанных в СССР, где, кроме прочего, были такие строки: «Массовый зритель охотно „клюет“ на подобные образчики „искусства“, чтобы потом, выйдя из зала, почувствовать, что за его пределами все-таки спокойнее».

Королевства в плане внешней политики — это больше про личность правителя, и даже договора в их случае заключаются не между странами, но владыками, очень важны личные взаимоотношения последних. Экспансия здесь зачастую даже не нарушает границ, когда устраивается, скажем, личная уния. Порой королевства и вовсе воспринимаются как довольно мирные образования, если и ведущие войны, то только оборонительные или справедливые.

Приобретённым землям, если таковые всё же случаются, они не навязывают никакого образа жизни, но удостаивают автономией, да и вообще не слишком-то централизованы, довольно федеративны, что в наши дни принято видеть скорее положительным явлением… особенно не у себя.

Итак, королевство «знает своё место», различает «своё» и «чужое» и на последнее претендует лишь изредка, в порядке как бы исключения. Империя же мыслит противоположным образом: так, римляне полагали, что их государство вообще не должно знать конца, а его нынешние в любой момент времени границы — явление временное. Как писал Овидий, «земли народов других ограничены твердым пределом; Риму предельная грань та же, что миру дана».

Вот и на TvTropes подмечают, что «центральная определяющая амбиция империи — это власть над миром (галактикой/Вселенной)», «она нацелена на покорение всех своих соседей и превращение через завоевание в единственную сверхдержаву». В конечном итоге империя не приемлет соперников, альтернатив, медленно, но верно прекращая их существование.

Вот почему война — явление империи имманентное, а Pax Romana относится лишь к миру внутри страны, внешние же войны во время неё Рим преспокойно продолжал. По Плутарху, «в Риме Янусу воздвигнут храм с двумя дверями; храм этот называют вратами войны, ибо принято держать его отворенным, пока идет война, и закрывать во время мира. Последнее случалось весьма редко»: согласно собственным словам Октавиана, до его рождения — всего дважды. Без конца воевала и Французская империя, побеждённая в итоге коалицией королевств, а уж об успехах в этом начинании империи Российской достаточно говорит уже сам её размер.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 4/7 ➡️

Одного этого качества достаточно, чтобы сделать империю неисправимым злом в наши дни, в век, когда принято всячески поносить то, что Гераклит называл «отцом и царём всех», при этом отнюдь не прекращая оную штуку устраивать: меняется лишь то, что она, а именно война, ныне стыдливо обзывается как-либо иначе, пытаясь соответствовать тенденции, например — «операцией», или иначе в том же духе.

Таковы требования эпохи «гуманизма»… правда, как заметил Ницше, «люди, знавшие другую жизнь, более полную, расточительную, бьющую через край, назвали бы это иначе, быть может, „трусостью“, „ничтожеством“, „старушечьей моралью“», ведь «наше смягчение нравов есть следствие упадка; суровость и ужасность нравов может, наоборот, быть следствием избытка жизни. Ведь только при избытке жизни могут на многое отваживаться, многого требовать, а также много расточать». Но это так, к слову.

К подчинённым землям империя тоже относится как-то «посерьёзнее», много сильнее заботясь об административной эффективности, старается утвердить единообразие в каждой провинции, истребить уникальность. Ей нимало не близка местечковость, но, напротив, как правило, присуща некая идея из тех, которые сейчас называют «глобалистскими».

Так, римляне, ассимилируя, или, точнее, романизируя покорённых, как бы преобразовывали их по своему подобию, придавали соответствие некоему образу. «Мы здесь для того, чтобы помогать вьетнамцам, потому что в каждом узкоглазом сидит американец, который хочет выбраться наружу». Вот и Французская империя несла миру идеалы революции.

Всё это довольно естественно: как замечал Ницше, «живое хочет распространять свою силу». Однако фэнтези, для которого характерен «средневековый застой». движение не очень приемлет, даже ненавидит.

Более того, насаждая своё и утверждая единообразие, империя отбирает у жанра одно из его ключевых качеств, контрастность: ведь, путешествуя по произвольному миру фэнтези, мы, как правило, встречаем очень непохожие друг на друга народы, часто нечеловеческие, и их экзотические культуры. Всему этому изобилию грозит смертью унификация («к счастью», распад империи снова запускает самобытность в отделяющихся провинциях, стремительно обращающихся в те самые королевства). Тем самым империя враждебна уже самому сеттингу фэнтези, ей противостоит сама структура местного мироздания на онтологическом уровне.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 5/7 ➡️

Неприязнь к империи также есть следствие явления, при котором обидчик очерняет жертву, пытаясь оправдать своё злодеяние: в этом смысле она унаследована от Католической церкви, которая на заре своего существования, постепенно расширяя влияние любой ценой, совершенно выела изнутри Западную Римскую империю, подобно тому, как жемчужная рыбка привыкла поступать с морским огурцом. В конечном итоге от империи не осталось ничего, а в бывшей столице воцарился тот самый папа.

Вернее, почти ничего: исключением явился пресловутый «глобализм», который, напротив, стал важной приобретением в арсенале идей Папского гос-ва. Ведь это только в наши дни условный «правый» христианин что у нас, что на Западе, скорее всего противится «глобалистским тенденциям», превознося «право на самоопределение» — тогда как прежде заявленной целью этой религии было не останавливаться, покуда не будет крещён вообще весь мир. (Похожим образом, к слову, желание большевиков начать «мировой пожар революции», чтобы случилась «земшарная республика советов» со временем схлопнулось до намерения строить «социализм в отдельно взятой стране», — и сейчас национал-сталинист считается чуть ли не консервативным мировоззрением.)

При этом устройство христианского мира с точки зрения папы не подразумевало подлинной суверенности кого-либо, кроме самого понтифика, все прочие же полагались ему подчинёнными или же временными недоразумениями. Что-то напоминает? Ну разумеется…

Согласно преп. Дж. Фиггису (1923), «в Средние века Церковь была не одним из государств (a State), но единственным настоящим государством (the State)», «т.к. альтернативное общество не признавалось», а «гражданские власти были не более чем полицейским отделением церкви». «Последняя унаследовала от Римской империи теорию об абсолютной и универсальной юрисдикции высшей власти и развила в доктрину plenitudo potestatis папы Римского, который являлся верховным вершителем закона, источником благочестия, включая королевское … и единственным земным источником легитимной власти … высшим „судьёй и властителем“ народов, блюстителем международного права».

Власть королей, таким образом, была, хотя бы формально, инструментом папского Престола, империю же он не без оснований видел конкурентом, — что и неудивительно, ведь каждая из них так или иначе пыталась стать эпигоном Рима со свойственным ему modus operandi, который папой была любовно припасен для себя одного.

В первую очередь ненависть понтификата была направлена, конечно, на ту часть империи, которую ему угробить не удалость — Восточную, она же Византия. Как уверен проф. ист. П. Браун (1971), когда в 517 г. император ВРИ Анастасий принял делегацию из Рима, стало понятно, что «католическая Церковь на Западе … стала чем-то вроде колонизаторской силы на неразвитых территориях, считая себя обязанной распространять свои взгляды, силой, если придётся, в упорствующим в заблуждениях „мире“».

Ничего этого нельзя было сказать о Византии, в чём и состояла претензия легатов, которые заявили Анастасию, «что он должен утверждать католическую веру в своих провинциях с решительностью крестоносца». Анастасий отвечал, что «не станет топить в крови улицы своих городов, чтобы навязать мировоззрение одной группы жителей другим», не собирается «объявлять вне закона половину империи».

Здесь стало хорошо видно, продолжает Браун, что «средневековая Западная Европа была подчинена идее воинствующей Церкви; Византия, стабильная и единая империя, несмотря на известные там проблемы, будучи опытной и искушённой в политике консенсуса, полагалась идеала „церковного мира“». Под конец император обратился к папе со словами: «Вы можете бороться со мной, можете оскорблять меня, но не можете повелевать мной»; не было более страшного оскорбления для его оппонента, чем последнее, и о дружбе пришлось забыть. Неудивительно, что в фэнтези Dragon Age дурная империя как раз срисована с Византии.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 6/7 ➡️

Кроме того, теперь империи можно было поставить в вину ещё и безбожность, недостаток религиозного рвения. Как уже было замечено, это в наши дни христианство легко связать с национализмом, все эти «русский — значит православный», а также понятие WASP, основа США, — тогда как прежде склонность империи выше религии ставить нацию не находило у папства понимания, и, более того, сама религия была ничуть не менее антинациональной, чем какой-нибудь ислам, согласно учению которого тем, кто горд своим народом, следует буквально советовать ухватить зубами причинное место родителя.

(Всё это, конечно, справедливо настолько, насколько достоверны описываемые события, ведь речь, как-никак, идёт о Средних веках, периоде, как напомню, крайне сомнительном с точки зрения источников. Как следствие, неудивительно, неправда ли, что именно Средние века так облюбовало фэнтези? Однако допустим, что хотя бы общее впечатление будет верным, и продолжим.)

Позднее отношения наладились, когда император Юстиниан вознамерился вернуть Апеннинский п-ов в состав империи, и «византийские войска оставались в Италии столетиями, защищая интересы католической Церкви. В глазах Запада ВРИ существовала для осуществления военной протекции папства». Вот почему именно он, а не Октавиан, «был ролевой моделью для возрождённой Римской империи Карла Великого. Юстиниан стал прямым … предшественником идеи „Христианского содружества», Священной Римской империи, которая всегда должна существовать в Западной Европе, чтобы служить интересам папства и обеспечивать свободы католической Церкви».

Так благодаря Юстиниану папа решил, что империя всё же может, подобно и королевствам, стать продолжением его воли, надо только правильно к этому делу подойти, создав себе ручную. Что он и сделал, признав Карла Великого императором в 800 г. Новообразованная СРИ, как и планировал понтифик, во всём от него зависела; как пишет ист. экон. Д. Норт в соавторстве с коллегами (2009), даже «каролингское … возрождение было … сконцентрированным почти исключительно внутри церки и её структуры».

Но прошли века, и СРИ тоже стала соперничать с папством, порой даже свергая понтификов и назначая своих, а затем и вовсе, как считается, сошлась со святым Престолом в XI-XII вв. в т.н. «борьбе за инвеституру», в ходе которой императоры назначали папам альтернативу, т.н. «антипап», а те обидчиков в ответ старательно экскоммуницировали, отлучали от церкви.

Утверждается, что после всего этого действа были бесповоротно подорваны власть и авторитет что папства, что СРИ, но для нас важно не это, а то, что это явно был момент, когда папы окончательно убедились, что с империями им не стоит иметь дела: это, пожалуй, последняя причина, по которой фэнтези, так или иначе пытаясь воспроизвести средневековое восприятие реальности, привычно рисует империю великим злом и страшной угрозой.

⬅️⬆️ «Почему в фэнтези как правило королевства добрые, а империи злые?», 7/7

На Платоне история затонувшего острова не только не заканчивалась, а ещё даже толком не начиналась. Впрочем, развитие концепта произошло не сразу, ведь других греков Атлантида практически не заинтересовала: согласно Видалю-Накэ, «большинство авторов над ней просто смеялись». Упоминая её в том или ином контесте, практически без исключения античные авторы ссылаются на Платона, что позволяет отмести как несуразную версию о том, что философ якобы не сочинил историю с нуля, а вдохновился неким древним, ныне утерянным источником.

В целом можно говорить о сбавлении скепсиса по мере удаления автора от Платона: так, например, Плиний (I в. н.э.) всё ещё резюмирует своё упоминание ремаркой «если верить Платону», его сомнение нарочито и подчёркнуто. А вот «последний из великих римских историков … Аммиан Марцеллин» (вт.п. IV в. н.э) , когда упоминает такое извержение, которое «поглотило остров „больше Европы“ в Атлантическом океане», уже «не выражает никакого скептицизма, не сомневается в реальности „фактов“».

Дальше становится только хуже. В последующий период, пишет Видаль-Накэ, «полным ходом шла гигантская трансформация … империя становилась … христианской». «Для античных мыслителей … это означало замену их мифологии и истории от гигантомахии до Троянской войны — еврейской … от Адама до рождения Христа»; «христиане, которые хотели быть … подлинным народом Израиля, думали, что история начинается не в Микенах или в Кноссе, но в Уре Халдейском, а продолжается в Иерусалиме».

Однако правильнее говорить не о замене, а о сращении новых идеалов и прежних, впрочем, с явным подчинением последних первым. Так, «Евсевий Кесарийский (III-IV вв.) и Климент Александрийский (II-III вв.) … признавали реальность Троянской войны и авторитет Платона», который при этом ими «объявлялся учеником … Моисея, якобы жившего до Ахилла. Этому „компромиссу“ … была суждена долгая жизнь — вплоть до XVII в.»

Оный восходит уже к Филону Александрийскому (I в. н.э.), эллинизированному иудею, «который пытался примирить в своем сочинении авторитет Библии, т.е. Моисеева закона, и греческих философов, от Платона до стоиков». Затем некто Нумений Апамейский (II в.) задался таким вопросом: «Кто есть Платон, если не Моисей, говоривший по-гречески?»

Это рассуждение распространил на Атлантиду некто, кого Видаль-Накэ характеризует как «последнего христианина Античности»: как его звали, точно сказать нельзя, ибо представлялся он купцом, а подписывался просто как «христианин». Он жил в VI в., и только в IX в. одна из рукописей впервые называет имя Косьма (Кузьма, Κόσμας) Индикоплов (Индикоплевст), что означает «человек Космоса, который плавал в Индию».

Кроме прочего, он печально известен как плоскоземельщик, — что, к слову, было вовсе не было таким уж исключением в то время… по крайней мере, не настолько, как нынешние апологеты христианства пытаются показать. Впрочем, взгляды ряда, гм, мыслителей, таких как как Евсевий и Василий Великий (IV в.), на этот вопрос не установить, т.к. они его вовсе не рассматривали, полагая вместе с научным исследованием вообще бесполезностью, поскольку «всё равно скоро умирать»: близок конец времён, Страшный Суд, обещанный Библией уже вот-вот.

А вот Лактанций (III-IV вв.) уже не просто уверял, что изучение астрономии «дурно и бессмысленно», но и объявлял концепцию шарообразности противоречащей равно Библии и здравому смыслу. Теофил (II в.) и Климент, кроме того, в открытую нападали на «языческие представления», идущие от пифагорейцев, видевших Землю шаром, замечая, что Библия, в частности, Gen. I.7, а также сведения из Исайи и псалмов, ясно рассуждают о небесной тверди. Иоанн Хрисостом (IV в.) в «Беседе о статуях» полагал Землю покоящейся на воде под небесной твердью (довольно характерно, что в отечественных переводах нужная глава обрывается чуть загодя).

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 14/22 ➡️

Однако же немало было и тех, кто, напротив, считал планету шаром, и к VIII в., как сообщает ист. и сооснов. унив. Корнелл Э. Уайт (2009 [1897]), их точка зрения победила, став безальтернативной.

Нам важно, что теперь уже немного причин удивляться, что и наш Кузьма объявил Землю плоской, а небеса — твердью, о чём, не стесняясь, рассуждал в произведении Χριστιανικὴ Τοπογραφία (i.e. практически буквально… «Топографический кретинизм», — ведь слово «кретин» происходит от chrétien, «христианин»).

Так или иначе, воззрения Индикоплевста, как справедливо замечает Видаль-Накэ, «в научном плане … свидетельствует о чрезвычайном регрессе … по сравнению … со всей античной геометрией», ведь уже начиная с Аристотеля даже среди широких масс мало кто сомневался в шарообразности этой планеты, а среди образованных греков — и вовсе со времён ранних пифагорейцев. Учитывая, выходцем из каких слоёв был автор, перед нами — «трогательный документ … [который] свидетельствует о народной христианской культуре», том, как тогда мыслил средний обыватель.

И вот подобного уровня осознанности человек принялся рассуждать об Атлантиде, что у него, по Видалю-Накэ, «представлено как комментарий к библейскому потопу»; логично, учитывая, что Атлантида затонула. Об этом, как уверен Индикоплов, «было известно халдеям, но не грекам, за исключением одного Тимея … „Как подтверждают Платон и Аристотель и комментирует Прокл, этот Тимей высказывал также идеи, похожие на наши“», имея в виду иудохристианские: ему, «короче, ясно, что все они позаимствовали этот рассказ у Моисея и представили его как свою собственную историю».

Далее Индикоплов исправляет Платона, у которого до Крития история Атлантиды дошла через их общего с философом предка Солона, в свою очередь узнавшего её в Египте от жреца: не жрец то был, заявляет Косьма, и не Солон, но царь Соломон, правда, при этом египтянин, без посредников поведавший сказание Платону.

Реконструировать ход его мысли нетрудно: он попросту не имел никакого понятия о великом законодателе, одном из знаменитых семи мудрецов, его имя ничего ему не говорило, поскольку и в наши дни оно известно почти исключительно лишь специалистам по Античности, тогда как о Соломоне слышали многие, а звучит очень похоже. Мне доводилось проводить такой эксперимент с людьми непременно эрудированными, но не знающими ничего сверх базовой информации о древних, и множество их в ответ на последовательные два вопроса о том, кто такие Солон и Соломон, вопрошать именно искомое: «А, это один человек, что ли?»

Так или иначе, начало сплетению евреев и Атлантиды было положено, и далее, хотя и после некоторого перерыва, оно будет становиться только теснее.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 15/22 ➡️

В 2022 и 2023 гг. на «Эллинистике» уже выходила инфографика, касающаяся античного процветания: первая была посвящена впечатляющему уровню подушевого ВВП Римской Италии, которого новоевропейские страны достигли лишь к кон. XIX в., а СССР и вовсе к 1934 г., другая — т.н. «реальным зарплатам», в случае которых новоевропейцы не только не догоняли, но и уверенно удалялись от древних Афин, и лишь индустриальная революция XIX в. изменила ситуацию.

Свежий график, в свою очередь, посвящён уровню урбанизации Древней Греции, с которой соотнесены Римская империя и некоторые выдающиеся общества Нового времени, неизменно Элладе проигрывающие, если брать одновременно абсолютное и относительное значение: это важно, поскольку абсолютное в процентах для той же Голландии 1651 г., составляющее аж 45%, впечатляет куда менее, если затем учесть, что речь идёт о жалких 0,44 млн. жителях, и наоборот, для Римской империи 7-8,5 млн. — просто капля в море всего населения, отчего и доля получается не выше 12%. Если учесть оба фактора, то, согласно данным, собранным проф.-клас. Дж. Обером (2015), клас. и проф. арх. Э. Уилсоном (2009, 2011) и др., уровня урбанизации Древней Греции достигает только Англия и Уэльс в нач. XIX в.

Почему это важно, что вообще показывает уровень урбанизации? В экономике он считается уверенным показателем развитости общества, да и, в общем-то, уже этимологически демонстрируя прогресс цивилизации, — ибо civitas и означает «город», точнее, его жителей.

Выводы, отсюда следующие, легко могут вызвать когнитивный диссонанс не только у соотечественника, представления которого редко выходят за рамки марксистских глупостей про отсталую «рабовладельческую формацию»: как сообщает Уилсон (2002), вульгарный прогрессивизм с где-то со вт.п. XX в. получил новое рождение стараниями медиевистов, пытавшихся выставить свою эпоху временем «беспрецедентного научно-технического прогресса», для чего всячески принижали Античность.

Этому был положен конец в нач. XXI в., когда новые исследования показали, что не то, что Средним векам, но вообще никакому из когда-либо существовавших доиндустриальных обществ не сравниться с классической древностью в плане экономического процветания. Римская империя I-II вв. н.э., пишет Обер, далеко превосходила их все, однако Греция 800-300 гг. до н.э. умудрилась обойти даже римлян.

Даже такие «золотые стандарты» как Голландия и Англия НВ выглядят бледно на фоне классической Греции: так, подушевой экономический рост в случае Греции 800-300 гг. до н.э. составляет 0,6-0,9% в год (при том, что население за то же время выросло в 16-20 раз, с 0,5 млн. до 8-10), тогда как в Голландии 1580-1820 гг. было лишь 0,5%. В случае реальных зарплат мы видим паритет: при пересчёте на литры зерна в день выходит 13-16 против 10-17 Голландии. Все остальные находятся даже не рядом.

Как этого удалось добиться? Многие могут (как это уже случалось в комментариях к предыдущей инфографике), вообразить, что это эксплуатация рабов давала грекам (и римлянам) такие преимущества. Это марксистский по происхождению аргумент видеть весьма иронично, ведь засильем рабского труда красные объясняли ровно обратное: воображаемые ими нищету и упадочность древности.

А вот Обер успехи греков выводит из, напротив, их эгалитаризма, склонности вкладываться в человеческий капитал, индивидуалистского мышления. У греков и, позднее, римлян, получил сильное развит средний класс, явление, неизвестное большинству цивилизаций. Как показывает арх. и проф.-клас. И. Моррис (1998) и проф. арх. и ист. Л. Фоксхолл (1992, 2002), экономические успехи эллинов оказываются в то же время крайне равномерно распределены, не в пример той же Англии XV или XIX да даже и XXI вв. (и да, эта статистика учитывает рабов).

Вот и выходит, что древние были не только на некоем духовном уровне бесконечно выше нас, создав разные там науку, философию, искусство и всё такое, но впечатляли и на самом базовом, материальном, на котором мы догнали их по историческим меркам буквально вчера, да и то не во всём: есть в чём завидовать и поныне, например — медианному размеру дома в 360 м².

После Индикоплова об Атлантиде вспомнят только в Новое время, после VI в. наступит сразу XV. Удивляться такому не придётся никому, кто всерьёз изучал историографию эпохи, располагавшейся между этими датами, такое там постоянно, её как будто в определённом смысле не было и вовсе, как полагает, например, Д.Е. Галковский. Объяснение же более традиционное состоит в том, что Платон был потерян для западных европейцев и вновь оказался к их поле зрения только когда был переведён уже в эпоху Возрождения, если конкретнее, то в 1485 г.

Кроме прочих тезисов, упомянутый Галковский также выдвигал концепцию гегемона-субгегемона, согласно которой в каждый конкретный период можно чётко выделить конкретную нацию, которая руководит (ἡγεμονία) судьбами и мыслями народов, а также другую, которая стремится занять её место: «двое быть их должно … Один воплощает могущество, другой жаждет его», как о похожем выразились в некоем фэнтези.

Из тьмы Средневековья первым гегемоном, уверен Д.Е., вынырнули итальянцы, сменила же их Испания. В пользу его правоты говорит хотя бы тот факт, что именно испанцы первыми «присвоили» себе Атлантиду в качестве того, что Б. Малиновский назвал «мифом-хартией». Хартиями новоевропейцы именовали документы и договоры, дающие некие права и/или обязанности, самый известный пример подобного — норманская Magna Carta от 1215 г. В данном же случае речь идёт о национальной мифологии, из которой следуют некие импликации, к примеру, образуется легитимный повод для войны в целях возвращения «земель отчич и дедич». Историческая достоверность в таких делах, естественно, интересна создателям в самую последнюю очередь, им важна лишь правдоподобность.

Миф, в свою очередь, тоже зачастую служит цели обоснования некоего явления, упоминая прецедент, объясняя его этиологию, то, почему существует и должна продолжаться некая традиция.

Как пишет Зайцев (1988), цель всякого мифа-хартии — «обосновать вполне реальные притязания племени ссылками на мифические события и прецеденты … афиняне использовали для обоснования своего превосходства над другими греческими племенами миф об автохтонии, о происхождении из земли Эрехтея и Эрихтония … Римляне использовали в той же функции заимствованный из греческого эпоса рассказ о переселении Энея в Италию … миф о „роковом ребенке“ обосновывал и права династии Персеидов, и утрату Эдипом с его потомками власти над Фивами».

Древнейшим же примером мифа-хартии следует считать, похоже, претензию царя хеттов на некие острова, принадлежащие Аххияве, микенской Греции, под предлогом того, что они перешли к ней, когда его предок Кадм выдал свою дочь за царя Ассувы.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 16/22 ➡️

Богемик в своё время написал цикл «Недоразумение», в котором выводил происхождение современных расовых теорий из как раз таких хартий, хотя последнего названия он и не знает. Вновь и вновь новоевропейцы подводили основания под актуальные политические и культурные претензии, не ведая никакой меры. Нередко с этой целью они пользовали и Атлантиду.

Однако, быть может, тут кому-то захочется спросить, а зачем это всё? Зачем вообще было нужно придумывать столь своеобразные, зачастую очевидно натянутые подводы?

Так уж устроен человек, что «по беспределу» даже последнему из гопников трудно совершить отъём кошелька, сперва он должен доказать сам себе, что имеет на то право: например, что жертва его не уважает, не так одета, или же дала какой иной повод.

Нечто вроде сочинения таких мифов происходит в тот момент, когда в видеоиграх жанра grand strategy игрок создаёт claim на чужие земли: оный будет именно подобной легендой о том, почему земля соседа посконно наша, принадлежа ему лишь по недоразумению, исторической несправедливости, которую мы вот-вот исправим.

В 1527 Б. де Лас Касас стал епископом Нового Света, а также первым, кто предположил, что Атлантида погибла не полностью, и от неё могла остаться как минимум одна часть. Позднее, в 1552 официальный идеолог Испанскии Ф. Лопес де Гомара уточнил, о чём тут речь: одним уцелевшим куском явно была Америка, другим же — Испания; так Карл V узнал, что «уже три тысячи восемьдесят лет эти земли относятся к королевскому апанажу и что Бог после стольких лет, наконец, передает их в руки их законного обладателя».

В 1580 к ним присоединился гуманист Г. Беканус, который объяснил, что испанские короли — потомки царя Атланта, из чего следовала очевидность прав испанцев на всё побережье Атлантики: Америку и даже Африку. В 1572 П. де Гамбоа сообщает Филиппу II, что Америка, согласно его открытию, не что иное как уцелевшая часть Атлантиды, а последняя есть то же, что Испания, и, таким образом, следует говорить не о колониализме, а о воссоединении.

Принцип понятен; Видаль-Накэ удачно обозначает его как «национал-атлантизм», и полагает «типичным продуктом эпохи т.н. „великих держав“». Ему ещё долго не будет конца, ведь тенденцию затем подхватывают другие народы: да в общем-то «и сегодня Атлантиду продолжают эксплуатировать в патриотических целях».

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 17/22 ➡️

Всем упомянутым выше активно возражал некто О. Рудбек: в своём труде Atlantica (1679-1702) он «особенно ожесточенно … нападал на тех, кто находил Атлантиду в Америке», ведь, по его мнению, очевидно было, что она могла находиться только в Швеции.

Следует заметить, что сочиняя свою национальную мифологию, шведы спервоначалу просто подражали французам, под чьим культурным и не только влиянием тогда находились. Последние, не мудрствуя лукаво, следовали за римлянами, выводившими себя потомками троянца Энея; на это П. де Ронсан в 1574 по заказу Карла V доказал, что французы восходят к сыну самого Гектора, а значит, даже выше римлян, тогда представленных их вечным соперником, т.н. «Священной Римской империей», которая на самом деле не была, конечно, ni Saint, ni Romain, ni Empire.

Шведы, в свою очередь, объявили своего прародителя, бога Одина, другим сыном Гектора, став тем самым младшими братьями французов. Как легко заметить, в те времена скандинавская мифология настолько была малоинтересна европейцам, что даже их внедрять её пришлось через происхождение от второстепенного героя греческой.

То же можно сказать и касаемо Атлантиды: ведь именно её, а вовсе не какую-то страну из скандинавских легенд, искал Рудбек, — что делал, к слову, весьма успешно, ибо затем, согласно Мартену, он «утверждал, что нашел рядом с Уппсалой следы столицы атлантов, описанной в „Критии“»; как следствие, он «был объявлен одним из величайших историков Швеции».

Велик соблазн здесь посетовать, что вот-де на каком уровне тогда пребывала историческая наука, а затем порадоваться тому, как всё изменилось, неправда ли? В действительности же сооружение подобных «мифов-хартий» никуда не исчезало, оно остаётся основной сферой деятельности историков, находящихся на государственной службе. Для того их там и держат, прочие же исторические изыски финансируются по остаточному принципу.

Большинство европейских стран, включая и эту, возводят своё начало к т.н. Тёмным векам, раннему Средневековью, касаемо которого сведения так смутны, что честнее всего будет сказать, что мы и вовсе почти ничего не можем сказать о них определённого, отсюда и название: с этим, к слову, не станет спорить не один честный медиевист, специалист по эпохе. Поэтому выдумать там можно что угодно, что и было в своё время осуществлено, причём на уровне своего времени — т.е. в лучшем случае крайне топорно. В общем, то, что сейчас называется «фолк-хистори» — это лишь потому «мракобесие», что просто отставший от времени, технологии уровень фальсификации.

Импликация, что-де это раньше могли такое сочинять, а вот сейчас историки говорят только или преимущественно правду, разумеется, относится к реальности точно так же, как и все прочие разговоры о том, что в наши дни якобы случился пресловутый «конец истории» и всё фундаментально так уж поменялось.

Как пишет Видаль-Накэ, «проблема в том, что Рудбек был настоящим ученым … ректором университета Уппсалы … последователем Коперника … учеником Везалия»: анатом, подобно и последнему, он стал тем, кто открыл лимфатическую систему, а также «приподнял кожу Швециии обнаружил под ней Атлантиду». В общем, речь идёт не об «обскуранте», но об уважаемом человеке науки, продвигавшего признанную на официальном уровне концепцию: тому, что шведы это атланты, тогда учили в школах.

И это оказало свой эффект: ведь как далее замечает исследователь, «вплоть до XX века существовали „юные рудбекианцы“, которые … придерживались крайне правых взглядов», да и впоследствии они не исчезли, их идеи вызвали большое сочувствие, в частности, весьма ожидаемо, в Германии эпохи Гитлера. Уже в 1922 К.Г. Жеж сочинил труд «Атлантида, древняя родина ариев», с чем затем активно соглашался А. Розенберг, автор «Мифа XX века» (1932), называвший атлантов предками германцев.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 18/22 ➡️

В небезызвестном Ahnenerbe Institut, продолжает исследователь, «вопрос об Атлантиде затрагивался очень часто и вызывал интерес лично у рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера»; в итоге там предсказуемо «предложили идентифицировать столицу Атлантиды как Гельголанд».

Как нетрудно заметить, и в прошлом веке Атлантида продолжала на официальном уровне использоваться в качестве «мифа-хартии». Но концепт к тому моменту уже исчерпал себя, и «донашивать» его вместе с другими ставшими маргинальными «хартиями» дали историческим аутсайдерам, которые из этого сотворили идеологию, ничем, как широко известно, для них хорошим не закончившейся.

А вот в отечественных реалиях не случилось и этого: здесь похожие построения о «славяно-ариях», которые при этом ещё и атланты, всегда были уделом законченных маргиналов, чьё влияние оставалось ничтожным. Предел его — это, наверное, оказаться на «первом мистическом», обычно ещё в соединении с другими построениями на ту же тему, из числа которых не менее любимое — мистическая Атлантида авторства Блаватской сотоварищи. Видаль-Накэ мягко именует эту манеру, присущую поздним сочинителям, «синкретизмом»: «когда все собирается и перемешивается, а потом выставляется под одной шапкой».

Как уже было прежде исследовано, такие теории прошлых веков, которые в наши дни уже не сойдут за научные, ныне могут продлить существование двумя способами: в одном случае они не признают свою надуманность, продолжая навязываться как истина, как следствие становясь уделом маргиналов, тем самым «фолк-хистори», «антинаучным обскурантизмом». Те же, кто «пошли другим путём», громогласно объявили о своей несерьёзности, в этом случае речь идёт о жанре фэнтези, а также близких к нему.

И действительно, тематика Атлантиды там нет-нет, да встречается, её посещают уже герои Жюля Верна. Воспроизведён остров атлантов зачастую оказывается не бездумно, но в точности следуя изначальным идеям: так, как мы помним, Атлантида в своё время была Америкой, поскольку последняя на тот момент явлалась краем мира. По схожей логике в «Аэлите» А.Н. Толстого оказывается населён потомками атлантов Марс, ведь, как известно, space is the final frontier (though it's made in a Hollywood basement).

Зачастую в таком сочинительстве Атлантида изображается донельзя технологичной, бесконечно опережающей уровень вышедшего с ней на контакт новоевропейца: в качестве примера можно привести мультипликацию Диснея или даже комиксы DC. Итак, речь идёт об утерянном знании веков; с одной стороны всё правильно, ведь у Платона этот остров в первую очередь как раз воплощает конкретную передовую технологию его времени, которую он страстно презирает.

С другой, однако, мы снова можем говорить об ограниченности авторов, для которых превосходство может быть только научно-техническим, хотя в наши дни можно говорить почти исключительно со стороны древних о культурном, зато — крайне серьёзном. Речь идёт о том, что они много эффективнее и даже, может, «правильнее» нас умели жить, мы же пребываем в ситуации «средства у нас есть, у нас ума не хватает». Тема это, впрочем, составляет основную идею «Эллинистики», затрагивалась на её страницах не единожды, так что не стану повторяться.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 19/22 ➡️

По Аполлодору, отцом Атланта был титан Иапет, которого теперь многие, в т.ч. и Рудбек, отождествляли с Иафетом, сыном Ноя, тем возрождая генеалогию между Атлантидой и евреями.

Ещё раньше, в 1578, издателю и комментатору «Тимея» и «Крития» Ж. де Серру (Серранусу), согласно Видалю-Накэ, было «понятно, что в мифе об Атлантиде дана картина мира до потопа и до Ноя»; впоследствии «подобные сентенции будут на вооружении у многих эрудитов, которые станут „доказывать“, что под Атлантидой следует подразумевать „обетованную землю“ Палестины».

Кроме того, сами евреи были связаны с той самой Америкой, в которой столь многие, как мы помним, локализовывали Атлантиду. Всё дело в том, что библейский миф из книги Ездры утверждал пропажу десяти колен Израиля, которые «решили … идти в самое далекое место, где никогда не жил человек», а в его роли, пишет французский исследователь, как теперь всем казалось, логичнее всего видеть именно Америку: доходило до того, что «Колумб … имел на борту переводчика с древнееврейского языка в лице корабельного врача», поскольку «ожидал встретить … потомков этих заблудившихся» (sic!).

Бытовала и тройная связь острова атлантов, «богоизбранного народа» и нового континента. Так, путешественник Ж. де Турнефор (1717) полагал, что остатки Атлантиды, в число которых входит и Америка, «были заселены потомками Адама и Ноя», а К. Оливье в 1726 г. казалось «очень правдоподобным», «что Солон беседовал с египетскими жрецами об истории евреев и Мексики». В своё время мне было не слишком понятно, к чему в дополнении к градостроительному симулятору Zeus: Master of Olympus (2000), посвящённому Атлантиде, один из сюжетов посвящён городам атлантов в Мезоамерике, их контактам с цивилизацией майя… наконец-то выяснилось, откуда же дул ветер.

Следующий шаг сделал Ф. Бэкон в своём сочинении «Новая Атлантида» (1627): у него она уже не имеет отношения к Америке, зато немалое — к народу Израиля. Философ описывает остров Бенсалем, осколок Атлантиды, которым в его версии населяют евреи, являющиеся христианами по вере и учёными по роду занятий, говорящие, в числе прочих языков, на греческом, а правит ими коллегия, называющаяся Дом Соломона.

Итак, у него Атлантида — это про евреев и учёных. Какая же между двумя последними имеется связь? Самая прямая: в то время считалось, что именно древняя Иудея была родиной всякой науки, и даже Вольтер полагал «весьма вероятным», что «евреи обучили весь мир».

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 20/22 ➡️

Вплоть до XIX в. полагали несомненным, что математике греков обучили египтяне, ведь, казалось бы, о чём тут ещё думать, если уже сами древние считали таким образом? Однако, как пишет д.фил.н. Л.Я. Жмудь (1994), изучение собственно египетской системы вычислений не оставило шансов этой точке зрения. Касается это также всех прочих заимствований, в частности, в астрономии.

Египтян же, в свою очередь, мнили учениками евреев: «такая перспектива», замечает он (2002), «восходит к раннехристианским апологетам, в частности к Клименту Александрийскому и Евсевию, которые пытались совместить Пятикнижие и античную философию, следуя еврейским писателям — Аристобулу, Филону, и особенно Иосифу Флавию». На основе подобных рассуждений ещё полтора-два века назад выстраивалась история науки: «Рассказав о баснословных открытиях таких „ученых“, как Каин, Авраам или Моисей, историки эпохи Просвещения переходили наконец к Фалесу и греческой традиции».

В эту откровенную чепуху верили очень долго, именно из неё же следовал и более поздний миф о том, что наука была создана христианами. «С течением времени», продолжает Жмудь, «эта перспектива меняется, разумеется в пользу язычников, а не христиан, так что библейская тема медленно, но верно уходит из трудов по истории науки».

Судя по всему, рудиментом как подобного мышления является еврейская организация «Даат Ихуд» из видеоигры Wolfenstein (2014), бесконечно опередившая своё время научно-технологическими открытиями, которые они затем упустили в руки нацистов.

Последний же замеченный в эксплуатации мотива — это прежде уже упоминавшийся Э. Шломо Юдковский, который в некоем fanfiction (2010-2015), посвящённом тому, что он называет «методами рациональности», прародиной магии походя объявляет Атлантиду, о чём оригинал не сообщает. Причём тут вообще она, не совсем ясно из контекста произведения; у меня лично, однако, не вызывает сомнений, что здесь автор, сам являющийся как евреем, так и (наверное, если 7 классов американской школы позволяют считаться таковым) учёным, обращается к Бэкону и всему, что отсюда вытекает.

В пользу этого говорит следующий момент: в другом месте успехи некоего Э. Голдштейна он объясняет тем, что тот принадлежит к некоей особо выдающейся народности, не уточняя. Всё это, конечно, ерунда: ведь Юдковский называет здесь критерием обилие собранных оным народом нобелевских премий; даже если мы забудем о том, что оная премия всегда была крайне закрытым клубом для «своих», ясно, что он имеет в виду евреев-ашкеназов, осевших в Европе — но ведь при этом евреи-сефарды, оставшиеся на Ближнем Востоке, никогда не показывали и близко подобных качеств, из чего следует, что достижениями первые обязаны вовсе не принадлежности к своей этно-религиозной группе, но чему-то ещё, как-то: европейскому культурному бэкграунду.

В общем, импликации этого Шломо крайне неуместны, однако совместно сообщают нам очень определённую картину: эта икона «популяризации науки» оказывается тем ещё национальным шовинистом. В этом, впрочем, нет ничего самого по себе странного, ведь евреи — такие же люди, как и все другие, и тоже склонны к хюбрису в том виде, каким его определял Аристотель: «унижая других ... [от того] самому ещё более возвышаясь».

Юдковский, кроме прочего, крайне симпатизирует эпохе Просвещения, как он её понимает, т.е. — весьма своеобразно, воображая, например, ВФР продолжением идей просветителей, хотя в действительности она стала на них реакцией, истребившей Французскую академию, в число достижений которой входит опровержение столь ненавистного нашему Шломо флогистона.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 21/22 ➡️

Просвещение упоминается у него много и обильно, в сугубо положительном ключе: всё потому, что он не знает, что именно тогда новоевропейцы сурово и окончательно культурно порвали с еврейским мифом.

Согласно Видалю-Накэ, «эпоха Просвещения должна была решить одну большую проблему, диаметрально противоположную той, с которой столкнулись Отцы церкви во II-IV вв.»: в то время как «перед … патристикой стояла задача максимального … сближения античной и библейской традиций», «интеллектуалам эпохи Просвещения, напротив, предстояло покончить с историей еврейского народа как „вектором“ всемирной истории», что и произошло в итоге.

Учитывая, как тесно Просвещение связано с т.н. масонством, нередко враждебным христианству, неудивительно, что среди его членов столь «многие помогали „раздавить гадину“», как он это охарактеризовал; на случай, если кто-то вздумает увидеть здесь антисемитизм, замечу, что автор строк, Видаль-Накэ, и сам принадлежал к «богоизбранному народу», просто, в отличие от всё того же Шломо, был из числа ярых неприятелей сионизма, даже называя преступными власти Израиля задолго до того, как это стало мейнстримом.

Как уже было сказано, очень не сразу нонсенсу о древних евреях как основателях всех наук был положен конец, однако это случилось, и тогда же была подвергнута избиению идущая от патристики концепция Платона как ученика Моисея. Наконец, настало время уйти в прошлое последнему значительному из наследия иудохристианства, что веками тормозило новоевропейскую мысль, — и здесь на помощь неожиданно пришла Атлантида.

Напомню, что как минимум начиная с Августина Аврелия мало кто в Европе смел спорить с истинностью библейского летоисчисления «от основания мира», которое, на взгляд христиан, произошло относительно недавно, ок. 7 тыс. лет назад, прежде же не было вообще ничего. Сам он включил в свой opus magnum главу с таким характерным названием как «О ложности истории, что мир существует много тысяч лет».

В XVII в. Дж. Лайтфут заявил на основании «самого тщательного и исчерпывающего изучения Писаний», что небеса и земля, центр и окружность, словом, вообще всё сущее было создано Святой Троицей единомоментно 23 октября 4004 г. до н.э., в 9 утра. Этим он, впрочем, как сообщает Уайт, лишь подытожил и без того мейнстримное на тот момент времени мнение.

Оно было столь авторитетным, что и в XIX в. встречались серьёзные учёные, пытавшиеся всеми правдами и в особенности кривдами доказать младоземельность, например — лорд Кельвин. Борьба с теорией эволюции, которую вёл последний, кроме других причин, имела ту, что оная совсем уж недружелюбна к библейской краткости истории.

Касаемо Атлантиды это сразу создавало явные проблемы, ведь Платон утверждал, что она воевала с Афинами за 9 тыс. лет до Солона. Как следствие, произошла схватка авторитетов, в которой эллин победил Библию, что, уверяет Видаль-Накэ, стало одним из ключевых факторов, который, вкупе с открытиями в астрономии и палеонтологии, привёл к пересмотру восприятия новоевропейцами их восприятия исторического времени.

Теперь, не считая запредельных фундаменталистов, лишь немногие сомневаются, что Земле и всей вселенной лет куда больше, согласно актуальной теории — миллиарды лет. Так неожиданно эта концепция, воспринимающаяся обычно как вотчина «обскурантизма», оказывается, напротив, тем, что отбросило его с поступи возрождающейся Европы.

Такова её противоречивая натура, столь же амбивалентная, какими видятся в обиходном воспириятии и сами древние, истинное воплощение их роли в нашем мире — влиятельная, но понятая очень свобразно новоевропейцами, приспособленная ими для сомнительных целей, однако в конечном итоге всё же послужившая им своеобразным «рычагом», которым они откатили в сторону валун, мешающий их развитию, древние же вновь нанесли по их палачу сокрушительный удар из вечности.

#atlantis
⬅️⬆️ «Где на самом деле находится легендарная Атлантида, которую искали советские подлодки?», 22/22

LES CONQUÊTES MONGOLES N’A PAS EU LIEU, или О СВОЕОХАРАКТЕРНОСТИ КЛИО

Историческим дублем некоторые называют событие, которое поразительно, а то и подозрительно напоминает другое, более ранее. В то время как разномастные «популяризаторы науки» в тандеме со вроде как их врагами в лице «маргиналов» и «фриков» по типу «Новой хронологии» учат ни в коем случае не обращать на подобные вещи внимания, в противном случае угрожая обругать адептом «лженауки», настоящие учёные давно приняли существование дублей и даже нашли им объяснения.

Самое академическое из них состоит в том, что самостоятельная ценность конкретного события в такие эпохи как Средние века ценилась как бы куда меньше аллюзии на то, что уже бывало, схожести, и потому подобие искусственно столь раздувалось, что в итоге от исторической правды практически ничего не оставалось. Впрочем, есть и другие теории, некоторые даже откровенно конспирологические, действительно «мракобесные».

Как бы то ни было, особый интерес в этом смысле представляют монгольские завоевания XIII в., в отношении которых та историческая критика, которая доступна массам — это обычно одна сплошная вакханалия шарлатанов и безумцев, преимущественно занятых производством далекоидущих выводов из таких названий как «Тартария» на прежних картах Нового времени. Мнение же действительных специалистов по событиям порой весьма обескураживаще, столь оно невысоко: например, они зачастую оценивают основные источники они как откровенно сказочные и/или запредельно тенденциозные, из чего следует и соответствующее качество создаваемой на их основе исторической картинки.

Но причём тут дубли? Да при том, что очень уж многое из того, что эти источники сообщают о Чингисхане и его близких, напоминает то, что известно о жизни Александра Великого, иной раз монголы буквально говорят фразами великого македонца и высказывают мысли, которые были бы естественны для античного грека, но звучат странно у степного дикаря.

Как убеждён д.ист. С. Камола (2015), никакие это не совпадения, а сходства объясняются намеренным «переписыванием историм» с целью «подгонать» её под свершения Александра, который, как есть все основания полагать, был у монголов, да и других кочевников как минимум с XI в. центральным персонажем для выстраивания коллективной культурной идентичности.

Другое дело, что целый ряд совпадений можно было добавить только имея под рукой таких авторов как Плутарх, за пределами Византии оказавшихся не ранее XV-XVI вв., из чего выводы могут быть только весьма недвусмысленные.

Какие именно — читайте в новом тексте «Эллинистики» (ссылка, к слову, ведёт на бесплатный пост, не скрытый пейволлом).