Умение найти позитив.
Однажды у гражданина Копейкина спросили, как он относится к книгам современных авторов.
Он ответил:
— Я недоволен и доволен одновременно.
— И чем же Вы недовольны?
— Я не могу прочесть и нескольких страниц в современных книгах, — отвечал гражданин Копейкин. — За редкими исключениями, авторы, их написавшие, либо настолько глупы, что сами не понимают, какую чушь они несут, либо настолько наглы, что не считают нужным хоть как-то скрывать от читателя свою глупость.
Мне приходится закрывать такие книги и откладывать их в сторону.
— Но тогда чем же вы довольны?
— Таким образом я понял много книг, даже не читая их.
#Копейкин
Однажды у гражданина Копейкина спросили, как он относится к книгам современных авторов.
Он ответил:
— Я недоволен и доволен одновременно.
— И чем же Вы недовольны?
— Я не могу прочесть и нескольких страниц в современных книгах, — отвечал гражданин Копейкин. — За редкими исключениями, авторы, их написавшие, либо настолько глупы, что сами не понимают, какую чушь они несут, либо настолько наглы, что не считают нужным хоть как-то скрывать от читателя свою глупость.
Мне приходится закрывать такие книги и откладывать их в сторону.
— Но тогда чем же вы довольны?
— Таким образом я понял много книг, даже не читая их.
#Копейкин
Незачумлённый дом или О диалектическом третьем.
Вообще говоря, это очень наивное, на грани ребячества, представление: якобы, нужно делать выбор между хорошим и плохим, добром и злом.
В исторически конкретной реальности человечеству приходится обычно делать выбор между просто плохим и ужасным.
И весь ум человека, вся диалектика нужна лишь для того, чтобы трезво это понимать и не выдавать нужду за благодетель, плохое за хорошее, безобразное за прекрасное.
И весь исторический прогресс — штука, конечно, совершенно реальная — не сводится ли он к победам плохого над ужасным, менее дурного над дурным sans phrase?
Скажете: ну что за пессимизм?!
Кроме того, такая горькая констатация — не есть ли капитуляция перед ходом истории, которым правит меньшее зло? Нет ли тут губительного для всего живого (тем более, разумного живого) релятивизма? Не разоружает ли такое признание несовершенства мироздания? Дескать, раз так, то «чума на оба ваших дома» — и потому «моя хата с краю»?
Нет и нет.
Признание всей предыдущей истории как борьбы просто безобразного с безобразным во всех отношениях — это не пессимизм, не капитуляция, не релятивизм — но реализм, называющий вещи своими именами. А когда мы называем вещи своими именами, когда мы подводим их под их настоящие понятия — всё становится на свои места.
Просто безобразное, если не смотреть на него сквозь розовые очки, если не считать его прекрасным (просто потому, что его оппонент тоже безобразен) — раскрывается и понимается именно как безобразное. И такое верное понимание мобилизует каждого честного мыслящего против верно понятого безобразного — и уж тем более — против его безобразного во всех отношениях оппонента!
Поэтому брошенная гордым Горацио фраза — «Чума на оба ваших дома!» — при правильном понимании понуждает к активному поиску третьего, незачумленного дома.
Аристотель был, прямо скажем, не дурак со своим mesotes, с истинной серединой и диалектическим третьим. Но, как и всегда, надо уметь различать: диалектическое третье, истинная середина, незачумлённая обитель mesotes — не есть формальная середина, не есть некое серое, как середина между чёрным и белым.
Напротив: mesotes есть решительное отрицание как просто дурного, так и дурного sans phrase. Просто представьте себе две конфликтующие лжи — и истину, которая не является абстрактной «серединой» между ними, но бесконечно, несравнимо выше любой и всякой лжи.
Таково это mesotes. Такова и наша цель. Историческая и логическая одновременно.
#философия_истории #mesotes
Вообще говоря, это очень наивное, на грани ребячества, представление: якобы, нужно делать выбор между хорошим и плохим, добром и злом.
В исторически конкретной реальности человечеству приходится обычно делать выбор между просто плохим и ужасным.
И весь ум человека, вся диалектика нужна лишь для того, чтобы трезво это понимать и не выдавать нужду за благодетель, плохое за хорошее, безобразное за прекрасное.
И весь исторический прогресс — штука, конечно, совершенно реальная — не сводится ли он к победам плохого над ужасным, менее дурного над дурным sans phrase?
Скажете: ну что за пессимизм?!
Кроме того, такая горькая констатация — не есть ли капитуляция перед ходом истории, которым правит меньшее зло? Нет ли тут губительного для всего живого (тем более, разумного живого) релятивизма? Не разоружает ли такое признание несовершенства мироздания? Дескать, раз так, то «чума на оба ваших дома» — и потому «моя хата с краю»?
Нет и нет.
Признание всей предыдущей истории как борьбы просто безобразного с безобразным во всех отношениях — это не пессимизм, не капитуляция, не релятивизм — но реализм, называющий вещи своими именами. А когда мы называем вещи своими именами, когда мы подводим их под их настоящие понятия — всё становится на свои места.
Просто безобразное, если не смотреть на него сквозь розовые очки, если не считать его прекрасным (просто потому, что его оппонент тоже безобразен) — раскрывается и понимается именно как безобразное. И такое верное понимание мобилизует каждого честного мыслящего против верно понятого безобразного — и уж тем более — против его безобразного во всех отношениях оппонента!
Поэтому брошенная гордым Горацио фраза — «Чума на оба ваших дома!» — при правильном понимании понуждает к активному поиску третьего, незачумленного дома.
Аристотель был, прямо скажем, не дурак со своим mesotes, с истинной серединой и диалектическим третьим. Но, как и всегда, надо уметь различать: диалектическое третье, истинная середина, незачумлённая обитель mesotes — не есть формальная середина, не есть некое серое, как середина между чёрным и белым.
Напротив: mesotes есть решительное отрицание как просто дурного, так и дурного sans phrase. Просто представьте себе две конфликтующие лжи — и истину, которая не является абстрактной «серединой» между ними, но бесконечно, несравнимо выше любой и всякой лжи.
Таково это mesotes. Такова и наша цель. Историческая и логическая одновременно.
#философия_истории #mesotes
Difficult to cure.
«Неужели свобода может быть рождена тиранией? Неужели деяния справедливости будут совершаться руками грабителей и хищников? О, Гений, я видел цивилизованные страны и во мне рассеялись последние иллюзии относительно их мудрости. Я видел, что все богатства принадлежат нескольким людям, видел, что вся власть сосредсточена в руках определенных классов и что народные массы бездеятельны и покорны. Я видел дворцы государей, но не видел зданий народных представительств. Я видел интересы правительств, но не видел ни общественных интересов, ни духа общественности. Я видел, что вся наука тех, которые повелевают, заключается в умении мудро угнетать. И утонченное рабство цивилизованных народов показалось мне тем более неизлечимым».
Граф Вольней. «Руины или размышления о революциях империи».
«Неужели свобода может быть рождена тиранией? Неужели деяния справедливости будут совершаться руками грабителей и хищников? О, Гений, я видел цивилизованные страны и во мне рассеялись последние иллюзии относительно их мудрости. Я видел, что все богатства принадлежат нескольким людям, видел, что вся власть сосредсточена в руках определенных классов и что народные массы бездеятельны и покорны. Я видел дворцы государей, но не видел зданий народных представительств. Я видел интересы правительств, но не видел ни общественных интересов, ни духа общественности. Я видел, что вся наука тех, которые повелевают, заключается в умении мудро угнетать. И утонченное рабство цивилизованных народов показалось мне тем более неизлечимым».
Граф Вольней. «Руины или размышления о революциях империи».
Хвала предтечам.
Книгу графа Вольнея, кстати, рекомендую. («Руины или Размышления о революциях империи» были переведены советскими безбожниками-коммунистами и изданы в конце 1920-х годов. Скан есть в сети).
«Руины» — это не только важный документ интеллектуальной подготовки 1789 года, ярко иллюстрирующий то, каким образом идеологически готовятся революции, как возможность становится через такие сочинения необходимостью — уже этого было бы достаточно, чтоб обосновать значимость «Руин» — но это ещё и написанный изящным языком, с классическим галльским остроумием, диалектический трактат, важная ступень (к сожалению, у нас мало известная) диалектического мышления.
Уже из приведённого отрывка ясно видно: Вольней безжалостно препарирует старое общество, обнажая его антиномии. При чём, делает он это до Канта (заслуга первооткрывателя, на минутку), и, в отличие от Канта, он не замыкает открытых антиномий в сфере «чистого разума» (чистота которого сама есть идеологическая фикция), но откровенно демонстрирует их социальную суть, антагонистичную борьбу внутри существующего — классового — общества.
Но никто не может быть выше своей эпохи — можно быть лишь на её высоте.
Так и Вольней: он остаётся (как и его немецкий двойник и одновременно антипод Кант) при этой неизбывной антиномичности. Синтеза у него нет.
Нет ничего проще — с высоты прожитых-и-продуманных человечеством столетий — снисходительно похлопать Вольнея по плечу, приколов к лацкану его камзола бирку: «Рассудочно мыслил, до диалектического, разумного синтеза не поднялся».
Но это удел философских школяров; оставим детские забавы интеллектуально несовершеннолетним.
Мы же воздадим Вольнею хвалу за его блестящую литературную аутопсию противоречий ancient regime — ибо без патологоанатомического диагноза умершего новое в мире не рождается. И да, синтез — после разложения, Гегель — после Вольнея (и Канта).
Otium post negotium.
#Вольней #Кант #Гегель #диалектика
Книгу графа Вольнея, кстати, рекомендую. («Руины или Размышления о революциях империи» были переведены советскими безбожниками-коммунистами и изданы в конце 1920-х годов. Скан есть в сети).
«Руины» — это не только важный документ интеллектуальной подготовки 1789 года, ярко иллюстрирующий то, каким образом идеологически готовятся революции, как возможность становится через такие сочинения необходимостью — уже этого было бы достаточно, чтоб обосновать значимость «Руин» — но это ещё и написанный изящным языком, с классическим галльским остроумием, диалектический трактат, важная ступень (к сожалению, у нас мало известная) диалектического мышления.
Уже из приведённого отрывка ясно видно: Вольней безжалостно препарирует старое общество, обнажая его антиномии. При чём, делает он это до Канта (заслуга первооткрывателя, на минутку), и, в отличие от Канта, он не замыкает открытых антиномий в сфере «чистого разума» (чистота которого сама есть идеологическая фикция), но откровенно демонстрирует их социальную суть, антагонистичную борьбу внутри существующего — классового — общества.
Но никто не может быть выше своей эпохи — можно быть лишь на её высоте.
Так и Вольней: он остаётся (как и его немецкий двойник и одновременно антипод Кант) при этой неизбывной антиномичности. Синтеза у него нет.
Нет ничего проще — с высоты прожитых-и-продуманных человечеством столетий — снисходительно похлопать Вольнея по плечу, приколов к лацкану его камзола бирку: «Рассудочно мыслил, до диалектического, разумного синтеза не поднялся».
Но это удел философских школяров; оставим детские забавы интеллектуально несовершеннолетним.
Мы же воздадим Вольнею хвалу за его блестящую литературную аутопсию противоречий ancient regime — ибо без патологоанатомического диагноза умершего новое в мире не рождается. И да, синтез — после разложения, Гегель — после Вольнея (и Канта).
Otium post negotium.
#Вольней #Кант #Гегель #диалектика
― Здесь на Юге есть обычай: после заключения сделки стороны обмениваются рукопожатиями. Это выражение доверия.
― Ясно. Но я не с Юга.
#Джанго
― Ясно. Но я не с Юга.
#Джанго
Раса как фабула, но не tabula.
Все помнят мистера Кэнди из «Джанго освобождённого»? Ну, конечно: лучшая (окей, одна из лучших) ролей Ди Каприо.
А кто-нибудь задумывался: почему этот плантатор-кровопийца с масляными глазками и елейной улыбкой — франкофил? Да что там: он просто фанат французской культуры! Но почему?
Просто потому, что действие происходит где-то рядом с франкоязычной Луизианой? Но Кэнди в итоге даже не говорит по-французски.
Или просто потому, что Тарантино посмеялся над всей этой рабовладельческой аристократией, в среде которой бонтоном было восхищаться французской культурой, не зная при этом толком по-французски? Здесь, кстати, американские плантаторы — родные братья нашим помещикам, которые при всей своей франкофилии говорили на смеси «французского с нижегородским», над которой так потешался Грибоедов.
Но у Тарантино не бывает лишних деталей.
Сама по себе франкофилия masta Кэнди была бы лишней чертой, ничего не добавляющей к портрету маньяка-садиста.
Но она не «сама по себе».
Действие в «Джанго» разворачивается, конечно, до Гражданской войны в США, но аболиционисты уже есть (тот же доктор Шульц в исполнении Вальца), и чувствуется дыхание грядущих перемен, ветер скоро уже унесёт «унесённых», усадьбы Юга доживают последние свои идиллические денёчки, рабовладельческий рай скоро будет пожран адским пламенем.
Следовательно, скорее всего, это вторая половина 1850-х. Точнее, 1858 год. Почему хронология важна: в 1853 году в славном городе Париже появляется занятная книжечка весом в 4 тома (каждый 1/8 folio) под названием «Опыт о неравенстве человеческих рас». Автор — Жозеф Артюр Гобино, французский граф по рождению, дипломат по профессии, адвокат рабовладения и людопас по призванию.
Его книга положила начало расовой теории как идеологии. Если прежде о расе всерьёз как о «принципе» могли говорить только совсем уж фрики, то благодаря Гобино расовая теория стала вхожа в «приличное общество», в буржуазно-аристократические салоны и гостиные. Конечно, французский граф выступил лишь выразителем объективной социальной тенденции, суть которой: господствующий класс стал испытывать потребность в идеологии, защищающей его привилегии и обосновывающей неравенство.
И Гобино его обосновывает — как всегда у иррационалистов-фашистов, в форме как-бы-научного, а на деле мракобесного мифа. Расы у него неравны уже в силу разных предков, разного происхождения: «белая раса» (он именно так и пишет, более того, автор лапидарной характеристики «истинный ариец» — именно Гобино) не имеет ничего общего с «жёлтой», а «жёлтая», в свою очередь, с негроидной. Естественно, прото-фашист Гобино только «белую расу» считает в полной мере толковой интеллектуально и привлекательной физически.
И дело в чём: человеконенавистническая книжка его на родине, во Франции, при появлении была встречена молчанием. Гобино жаловался на это в письмах Алексису де Токвилю (автору знаменитой «Демократии в Америке» и «Старого порядка»), который был его другом (хотя взгляды его отвергал). Но — и здесь связь с тарантиновским Masta Кэнди — Гобино сообщает Токвилю, что вот в Соединённых Штатах его сочинение как раз популярно. На что Токвиль честно ответил приятелю-расисту: это оттого, что книжка отвечает интересам рабовладельцев.
И вот потому-то Тарантино и сделал Кэнди франкофилом. Француз Гобино был первым идеологом расистского фашизма, и потому герой Ди Каприо так хочет быть ближе к этой замечательной французской культуре — и французскому языку, на котором были впервые прямо сформулированы такие милые сердцу каждого рабовладельца тезисы. О том, что на этом же французском языке сформулирована и «Декларация прав человека и гражданина», на этом же языке говорил Робеспьер и Бабёф, Фурье и Сен-Симон — это тупому пижону-садисту Кэнди было неведомо.
В общем, отсылка у Тарантино интересная. Пусть и малодоступная обычному зрителю. Как говорится, мог бы и в программке написать.
#Тарантино #Гобино #иррационализм #фашизм
Все помнят мистера Кэнди из «Джанго освобождённого»? Ну, конечно: лучшая (окей, одна из лучших) ролей Ди Каприо.
А кто-нибудь задумывался: почему этот плантатор-кровопийца с масляными глазками и елейной улыбкой — франкофил? Да что там: он просто фанат французской культуры! Но почему?
Просто потому, что действие происходит где-то рядом с франкоязычной Луизианой? Но Кэнди в итоге даже не говорит по-французски.
Или просто потому, что Тарантино посмеялся над всей этой рабовладельческой аристократией, в среде которой бонтоном было восхищаться французской культурой, не зная при этом толком по-французски? Здесь, кстати, американские плантаторы — родные братья нашим помещикам, которые при всей своей франкофилии говорили на смеси «французского с нижегородским», над которой так потешался Грибоедов.
Но у Тарантино не бывает лишних деталей.
Сама по себе франкофилия masta Кэнди была бы лишней чертой, ничего не добавляющей к портрету маньяка-садиста.
Но она не «сама по себе».
Действие в «Джанго» разворачивается, конечно, до Гражданской войны в США, но аболиционисты уже есть (тот же доктор Шульц в исполнении Вальца), и чувствуется дыхание грядущих перемен, ветер скоро уже унесёт «унесённых», усадьбы Юга доживают последние свои идиллические денёчки, рабовладельческий рай скоро будет пожран адским пламенем.
Следовательно, скорее всего, это вторая половина 1850-х. Точнее, 1858 год. Почему хронология важна: в 1853 году в славном городе Париже появляется занятная книжечка весом в 4 тома (каждый 1/8 folio) под названием «Опыт о неравенстве человеческих рас». Автор — Жозеф Артюр Гобино, французский граф по рождению, дипломат по профессии, адвокат рабовладения и людопас по призванию.
Его книга положила начало расовой теории как идеологии. Если прежде о расе всерьёз как о «принципе» могли говорить только совсем уж фрики, то благодаря Гобино расовая теория стала вхожа в «приличное общество», в буржуазно-аристократические салоны и гостиные. Конечно, французский граф выступил лишь выразителем объективной социальной тенденции, суть которой: господствующий класс стал испытывать потребность в идеологии, защищающей его привилегии и обосновывающей неравенство.
И Гобино его обосновывает — как всегда у иррационалистов-фашистов, в форме как-бы-научного, а на деле мракобесного мифа. Расы у него неравны уже в силу разных предков, разного происхождения: «белая раса» (он именно так и пишет, более того, автор лапидарной характеристики «истинный ариец» — именно Гобино) не имеет ничего общего с «жёлтой», а «жёлтая», в свою очередь, с негроидной. Естественно, прото-фашист Гобино только «белую расу» считает в полной мере толковой интеллектуально и привлекательной физически.
И дело в чём: человеконенавистническая книжка его на родине, во Франции, при появлении была встречена молчанием. Гобино жаловался на это в письмах Алексису де Токвилю (автору знаменитой «Демократии в Америке» и «Старого порядка»), который был его другом (хотя взгляды его отвергал). Но — и здесь связь с тарантиновским Masta Кэнди — Гобино сообщает Токвилю, что вот в Соединённых Штатах его сочинение как раз популярно. На что Токвиль честно ответил приятелю-расисту: это оттого, что книжка отвечает интересам рабовладельцев.
И вот потому-то Тарантино и сделал Кэнди франкофилом. Француз Гобино был первым идеологом расистского фашизма, и потому герой Ди Каприо так хочет быть ближе к этой замечательной французской культуре — и французскому языку, на котором были впервые прямо сформулированы такие милые сердцу каждого рабовладельца тезисы. О том, что на этом же французском языке сформулирована и «Декларация прав человека и гражданина», на этом же языке говорил Робеспьер и Бабёф, Фурье и Сен-Симон — это тупому пижону-садисту Кэнди было неведомо.
В общем, отсылка у Тарантино интересная. Пусть и малодоступная обычному зрителю. Как говорится, мог бы и в программке написать.
#Тарантино #Гобино #иррационализм #фашизм
Друзья, встречаемся уже завтра! Поговорим о разрушении разума — и его сохранении. А что может быть важнее для человека мыслящего, да ещё в нашу-то эпоху? В общем приходите, будет интересно. Да и живое общение бесценно.
Forwarded from ДАЛЬ. Философский книжный
18 сентября, в среду, в 19:00 в «Дали» состоится встреча с Владиславом Сарычевым, автором «Искателей Абсолюта» — историко-философского исследования о русском гегельянстве.
И пока наше издательство «Умозрение» готовит к печати второй том «Искателей Абсолюта» — релиз уже не за горами, Владислав заканчивает перевод «Разрушения разума» Георга Лукача. Книга эта, представляющая собой обстоятельнейшую критику философского иррационализма, и получившая всемирную известность, давно уже стала обязательным стандартом, своего рода введением в проблему, без знакомства с которым просто невозможно вести дискуссию о современной философии. Но… на русский язык эта книга Лукача до сих пор не была переведена.
И вот на предстоящей 18 сентября встрече в «Дали» произойдёт рандеву этих двух глобальных тем, двух колоссальных историй: русских гегельянцев — и лукачевской истории философского иррационализма.
Тема лекции — лучше сказать — беседы сформулирована так: «Как не разрушить Разум в поисках Абсолюта? Георг Лукач, русские гегельянцы и борьба против иррационализма».
Композиционно лекция будет состоять из двух, тесно связанных, частей. Первая будет посвящена Лукачу и его войне с иррациональной философией — точнее: о тех основных чертах и закономерностях иррационализма, которые Лукач с фактами и логикой в руках выявляет в «Разрушении разума». Во второй части речь пойдёт уже о русских гегельянцах и их борьбе с иррационализмом — вернее: о борьбе, поражениях, уступках, капитуляции и… снова о борьбе.
И пока наше издательство «Умозрение» готовит к печати второй том «Искателей Абсолюта» — релиз уже не за горами, Владислав заканчивает перевод «Разрушения разума» Георга Лукача. Книга эта, представляющая собой обстоятельнейшую критику философского иррационализма, и получившая всемирную известность, давно уже стала обязательным стандартом, своего рода введением в проблему, без знакомства с которым просто невозможно вести дискуссию о современной философии. Но… на русский язык эта книга Лукача до сих пор не была переведена.
И вот на предстоящей 18 сентября встрече в «Дали» произойдёт рандеву этих двух глобальных тем, двух колоссальных историй: русских гегельянцев — и лукачевской истории философского иррационализма.
Тема лекции — лучше сказать — беседы сформулирована так: «Как не разрушить Разум в поисках Абсолюта? Георг Лукач, русские гегельянцы и борьба против иррационализма».
Композиционно лекция будет состоять из двух, тесно связанных, частей. Первая будет посвящена Лукачу и его войне с иррациональной философией — точнее: о тех основных чертах и закономерностях иррационализма, которые Лукач с фактами и логикой в руках выявляет в «Разрушении разума». Во второй части речь пойдёт уже о русских гегельянцах и их борьбе с иррационализмом — вернее: о борьбе, поражениях, уступках, капитуляции и… снова о борьбе.
Петербург-Петроград-Ленинград, спасибо тебе! До встречи, мои дорогие друзья-петербуржцы!
Будьте бдительны!
Земляк-краевед обратил внимание на репортаж Первого канала о городе Кирове.
Тут всё прекрасно: и стиль современной журналистики с центрального ТВ («все кировчане такие активные? Или это какие-то отборные люди?»), и такая реклама города, что уже и анти-рекламы не надо («кукарское кружево! Еле удержалась, чтоб не приобрести!» — очевидно, кружево из Советска (дореволюционная слобода Кукарка) настолько замечательное, что журналистка его так и не приобрела.
Тут и ложная шаблонность-стереотипность, навешивание ярлыков, своего рода региональный расизм, та самая «клюква»: оказывается, что кировчане — люди необычные, ибо они не просто едят «рыжики в сметане! Их здесь едят утром, вечером и вообще всегда!»
Кто там негодует на стереотипные представления иностранцев о России (водка-балалайка-ездят на медведях-вечно пляшут «Калинку» с «Калашниковым» в руках)? Вот вам представление российского центрального (центральнее не бывает) ТВ о жителях российского региона, до которого от Москвы менее тысячи километров. Судя по репортажу, кировчане — какие-то чудаки, чуть не инопланетяне, рыжики в сметане трескают с утра до ночи, да в дымковскую игрушку посвистывают.
Регионализация — то есть: атомизация и солипсизация массового сознания как она есть.
Но это всё меркнет перед откровением журналистки, что С. П. Боткин (патриарх отечественной терапии и младший брат гегельянца Василия Боткина) родился в Вятке! Родился он, как известно, в Москве, где на тот момент постоянно проживала эта богатейшая купеческая семья, сделавшая себе имя на торговле чаем (кстати, основной неалкогольный напиток в России XIX века).
Дальше — больше: и Чайковского Первый канал записал в уроженцы Вятки! В исторической реальности Пётр Ильич родился в Воткинске (тогда в составе Вятской губернии, ныне — город в Удмуртии).
Ага, Шаляпин называл себя «вятским мужиком», допустим. Но родился он в Казани, в дореволюционной Вятке не бывал. А в вятские мужики записался из своего рода солидарности (по типу современного «Я/Мы имярек») с беднейшим крестьянством (губерния бедная, нечернозёмная) и политическими ссыльными (Вятка всю свою историю — место ссылки. Герцен и Салтыков-Щедрин не дадут соврать).
Ну и уж совсем мелочь, что замечательный наш романтик Александр Грин родился не собственно в Вятке (как нас убеждает репортаж Первого канала), а в Слободском (уездный городок в 40 километрах от областного центра), в семье ссыльного поляка Гриневского. И да, сам будущий писатель сонную Вятку, антиромантический город чиновников и купцов, насчитывавший к ХХ веку не более 20 тысяч жителей, не любил и буквально сбежал из него ещё в юности.
Казалось бы: ничего страшного, ну, подумаешь, журналистка и её редакторы схалтурили. Нет, всё не так просто и уж точно не невинно.
Перед нами настоящая фальсификация истории — и тем более опасная, что фальсификация бытовая, как бы невзначай.
Сегодня обывателю рассказывают, что Боткин родился на Вятке, завтра ему скажут, что российские космонавты ещё в начале XX века на Луне высадились (утритесь, англо-саксы!): ну, вы же помните — тот самый «лунный проект» под руководством Циолковского! (Кстати, Циолковский тоже в городе Вятке какое-то время жил).
А что расскажут уже послезавтра?
Очевидно, миф.
Мифотворчество и есть основной метод фальсификации — и метод этот вовсю применяется сейчас.
Поэтому, чтоб защититься от современных мифов, въедающихся в мышление, пожирающих его, разлагающих его — говоря короче, чтоб сохранить разум, друзья, прошу вас: будьте бдительны!
#фальсификаторы #миф
Земляк-краевед обратил внимание на репортаж Первого канала о городе Кирове.
Тут всё прекрасно: и стиль современной журналистики с центрального ТВ («все кировчане такие активные? Или это какие-то отборные люди?»), и такая реклама города, что уже и анти-рекламы не надо («кукарское кружево! Еле удержалась, чтоб не приобрести!» — очевидно, кружево из Советска (дореволюционная слобода Кукарка) настолько замечательное, что журналистка его так и не приобрела.
Тут и ложная шаблонность-стереотипность, навешивание ярлыков, своего рода региональный расизм, та самая «клюква»: оказывается, что кировчане — люди необычные, ибо они не просто едят «рыжики в сметане! Их здесь едят утром, вечером и вообще всегда!»
Кто там негодует на стереотипные представления иностранцев о России (водка-балалайка-ездят на медведях-вечно пляшут «Калинку» с «Калашниковым» в руках)? Вот вам представление российского центрального (центральнее не бывает) ТВ о жителях российского региона, до которого от Москвы менее тысячи километров. Судя по репортажу, кировчане — какие-то чудаки, чуть не инопланетяне, рыжики в сметане трескают с утра до ночи, да в дымковскую игрушку посвистывают.
Регионализация — то есть: атомизация и солипсизация массового сознания как она есть.
Но это всё меркнет перед откровением журналистки, что С. П. Боткин (патриарх отечественной терапии и младший брат гегельянца Василия Боткина) родился в Вятке! Родился он, как известно, в Москве, где на тот момент постоянно проживала эта богатейшая купеческая семья, сделавшая себе имя на торговле чаем (кстати, основной неалкогольный напиток в России XIX века).
Дальше — больше: и Чайковского Первый канал записал в уроженцы Вятки! В исторической реальности Пётр Ильич родился в Воткинске (тогда в составе Вятской губернии, ныне — город в Удмуртии).
Ага, Шаляпин называл себя «вятским мужиком», допустим. Но родился он в Казани, в дореволюционной Вятке не бывал. А в вятские мужики записался из своего рода солидарности (по типу современного «Я/Мы имярек») с беднейшим крестьянством (губерния бедная, нечернозёмная) и политическими ссыльными (Вятка всю свою историю — место ссылки. Герцен и Салтыков-Щедрин не дадут соврать).
Ну и уж совсем мелочь, что замечательный наш романтик Александр Грин родился не собственно в Вятке (как нас убеждает репортаж Первого канала), а в Слободском (уездный городок в 40 километрах от областного центра), в семье ссыльного поляка Гриневского. И да, сам будущий писатель сонную Вятку, антиромантический город чиновников и купцов, насчитывавший к ХХ веку не более 20 тысяч жителей, не любил и буквально сбежал из него ещё в юности.
Казалось бы: ничего страшного, ну, подумаешь, журналистка и её редакторы схалтурили. Нет, всё не так просто и уж точно не невинно.
Перед нами настоящая фальсификация истории — и тем более опасная, что фальсификация бытовая, как бы невзначай.
Сегодня обывателю рассказывают, что Боткин родился на Вятке, завтра ему скажут, что российские космонавты ещё в начале XX века на Луне высадились (утритесь, англо-саксы!): ну, вы же помните — тот самый «лунный проект» под руководством Циолковского! (Кстати, Циолковский тоже в городе Вятке какое-то время жил).
А что расскажут уже послезавтра?
Очевидно, миф.
Мифотворчество и есть основной метод фальсификации — и метод этот вовсю применяется сейчас.
Поэтому, чтоб защититься от современных мифов, въедающихся в мышление, пожирающих его, разлагающих его — говоря короче, чтоб сохранить разум, друзья, прошу вас: будьте бдительны!
#фальсификаторы #миф
Книжные Москвы. Эпизод 1.
В «Фаланстере» открыл книгу Алексея Цветкова «Что такое марксизм?». Кстати, издана она РАНХиГС при… сами знаете, при ком. Ничего себе, — подумал я, — вот это торжество марксизма! (Спойлер: нет).
Так вот, открыл я эту книжку Цветкова, прочёл на первой же странице: «Марксизм — это вИдение, это язык…», от такого «определения» сам чуть не лишился дара речи, и тут же поставил сие произведение известного левого поэта обратно на полку.
Но… уж очень громкое название, уж очень важный вопрос на обложке заявлен, чтоб проигнорировать эту книжку. И я продолжил читать. И знаете, что скажу? — правильнее бы эту книгу было назвать не «Что такое марксизм?», а «Что я, Алексей Цветков, думаю о марксизме?» Было бы честнее, конечно. А так недобросовестная реклама получается. Ибо на громкий вопрос, заявленный на её титуле, книга ответа не даёт. И напротив, формирует совершенно ложное мнение.
Хотите подробностей, друзья? — Дайте знать, разверну начатую критику.
#Цветков #марксизм
В «Фаланстере» открыл книгу Алексея Цветкова «Что такое марксизм?». Кстати, издана она РАНХиГС при… сами знаете, при ком. Ничего себе, — подумал я, — вот это торжество марксизма! (Спойлер: нет).
Так вот, открыл я эту книжку Цветкова, прочёл на первой же странице: «Марксизм — это вИдение, это язык…», от такого «определения» сам чуть не лишился дара речи, и тут же поставил сие произведение известного левого поэта обратно на полку.
Но… уж очень громкое название, уж очень важный вопрос на обложке заявлен, чтоб проигнорировать эту книжку. И я продолжил читать. И знаете, что скажу? — правильнее бы эту книгу было назвать не «Что такое марксизм?», а «Что я, Алексей Цветков, думаю о марксизме?» Было бы честнее, конечно. А так недобросовестная реклама получается. Ибо на громкий вопрос, заявленный на её титуле, книга ответа не даёт. И напротив, формирует совершенно ложное мнение.
Хотите подробностей, друзья? — Дайте знать, разверну начатую критику.
#Цветков #марксизм
Против «синемарксизма».
То есть, против Цветкова, Жижека и прочих, строящих свои «теории» с оглядкой на кино, везде проводящих киноаналогии, подменяющих анализ конкретной действительности анализом киноспектаклей:
Свет в зале давно уже включили, зрители доели попкорн и уже разошлись по домам, и только «синемарксисты» заворожённо глядят на пустой экран, созерцая на нём свои солипсистские грёзы.
Да и вообще, неплохо бы помнить очевидные вещи:
Марксистский кружок — не кружок кинолюбов, политическая партия — не союз кинематографистов, история — не кинотеатр, коммунистическое преобразование мира — не кинофильм.
#Цветков #Жижек #марксизм
То есть, против Цветкова, Жижека и прочих, строящих свои «теории» с оглядкой на кино, везде проводящих киноаналогии, подменяющих анализ конкретной действительности анализом киноспектаклей:
Свет в зале давно уже включили, зрители доели попкорн и уже разошлись по домам, и только «синемарксисты» заворожённо глядят на пустой экран, созерцая на нём свои солипсистские грёзы.
Да и вообще, неплохо бы помнить очевидные вещи:
Марксистский кружок — не кружок кинолюбов, политическая партия — не союз кинематографистов, история — не кинотеатр, коммунистическое преобразование мира — не кинофильм.
#Цветков #Жижек #марксизм
Ну что, друзья мои, ждали критику книжки Цветкова? Получилось объёмно - а что делать, сам вопрос («Что такое марксизм?») поставлен предельно широко, фальсификация его глубока — поэтому отвечать надо развёрнуто, с фактами и логикой в руках.
Марксизм или мраксизм?
Критика одной подделки (по поводу книги А. Цветкова «Что такое марксизм?»).
1.
Во-первых, скажу сразу: ответа на поставленный в заглавии книги вопрос вы не узнаете. Да-да, книжка, названная «Что такое марксизм?» не расскажет Вам — что же такое марксизм. Во-вторых, что ещё хуже: эта книга пропагандирует идеи, не только плохо связанные с марксизмом, но марксизму противоположные.
Всё по порядку.
Начинает автор с субъективизации: марксизм = «способ видеть» (то есть, вИдение), марксизм = «язык». (С. 12 издания 2023 года).
Почему категория вИдения — предельно субъективна? Потому что вИдений (в пределе) — столько же, сколько людей. Это вИдение — способ субъективного (и никакого другого) отношения к миру. Поэтому, кто запретит каждому иметь своё видение? Правильно: никто. Но зачем нам конкретно это вИдение, изложенное в книжке Цветкова?
Более того: в чём смысл книжки тогда?
И ладно, если бы Цветков написал, что это только его вИдение, это было бы честно. Да, неясно, кому его вИдение было бы вообще нужно, но это было бы честно. Но он — противореча сам себе — придаёт субъективному своему взгляду значение объективной истины.
Заметим: перед нами уже фальсификация, с первой страницы. Фальсификация на психологическом уровне всегда начинается с такой подмены: субъективная убеждённость заступает на место объективной истины.
Но взгляд? Взгляд на предмет может быть истинным? Да, но лишь когда он тождествен с объективной реальностью. У Цветкова же никаких опосредований нет. Он наивно полагает, что его взгляд на марксизм и есть сам марксизм. Более того, с порога подменив предмет книги, Цветков углубляет свой субъективистский метод: марксизм оказывается не просто вИдением, а уже языком. Ясно, что здесь Цветков неоригинален, он просто повторяет зады постмодернистских теорий — тоже основанных на предельной субъективизации. Получается: неважно, что высказывается, важно само высказывание. Сам предмет здесь растворяется — как золото в «царской водке».
Но что же плохого в субъекте? В субъекте самом по себе — ничего плохого. Напротив: без субъективного момента, без полюса субъекта (так же, как и полюса объекта) невозможно ни мышление как таковое, ни познание истины.
Проблема в том, что субъективизм — это не принцип субъекта, это такое понимание мира, в котором, кроме субъекта, ничего нет. Само собой, единственным реальным субъектом для такого мыслящего субъективиста, образец которого даёт нам сам Алексей Цветков, является он сам. Он и есть Субъект, абстрактный момент мира, выдающий себя за всю его суть.
#Цветков #субъективизм
Критика одной подделки (по поводу книги А. Цветкова «Что такое марксизм?»).
1.
Во-первых, скажу сразу: ответа на поставленный в заглавии книги вопрос вы не узнаете. Да-да, книжка, названная «Что такое марксизм?» не расскажет Вам — что же такое марксизм. Во-вторых, что ещё хуже: эта книга пропагандирует идеи, не только плохо связанные с марксизмом, но марксизму противоположные.
Всё по порядку.
Начинает автор с субъективизации: марксизм = «способ видеть» (то есть, вИдение), марксизм = «язык». (С. 12 издания 2023 года).
Почему категория вИдения — предельно субъективна? Потому что вИдений (в пределе) — столько же, сколько людей. Это вИдение — способ субъективного (и никакого другого) отношения к миру. Поэтому, кто запретит каждому иметь своё видение? Правильно: никто. Но зачем нам конкретно это вИдение, изложенное в книжке Цветкова?
Более того: в чём смысл книжки тогда?
И ладно, если бы Цветков написал, что это только его вИдение, это было бы честно. Да, неясно, кому его вИдение было бы вообще нужно, но это было бы честно. Но он — противореча сам себе — придаёт субъективному своему взгляду значение объективной истины.
Заметим: перед нами уже фальсификация, с первой страницы. Фальсификация на психологическом уровне всегда начинается с такой подмены: субъективная убеждённость заступает на место объективной истины.
Но взгляд? Взгляд на предмет может быть истинным? Да, но лишь когда он тождествен с объективной реальностью. У Цветкова же никаких опосредований нет. Он наивно полагает, что его взгляд на марксизм и есть сам марксизм. Более того, с порога подменив предмет книги, Цветков углубляет свой субъективистский метод: марксизм оказывается не просто вИдением, а уже языком. Ясно, что здесь Цветков неоригинален, он просто повторяет зады постмодернистских теорий — тоже основанных на предельной субъективизации. Получается: неважно, что высказывается, важно само высказывание. Сам предмет здесь растворяется — как золото в «царской водке».
Но что же плохого в субъекте? В субъекте самом по себе — ничего плохого. Напротив: без субъективного момента, без полюса субъекта (так же, как и полюса объекта) невозможно ни мышление как таковое, ни познание истины.
Проблема в том, что субъективизм — это не принцип субъекта, это такое понимание мира, в котором, кроме субъекта, ничего нет. Само собой, единственным реальным субъектом для такого мыслящего субъективиста, образец которого даёт нам сам Алексей Цветков, является он сам. Он и есть Субъект, абстрактный момент мира, выдающий себя за всю его суть.
#Цветков #субъективизм
Марксизм или мраксизм?
2.
Проследим, как такой тотальный субъективизм субъективизирует тотально всё.
Первым делом цветковское вИдение субъективизирует самое объективное, как своего антипода и главного конкурента.
Цветков берёт базовые политэкономические категории из «Капитала» — и совершенно субъективизирует их. Так, у Цветкова «стоимость задаётся (понимается, интуитивно взвешивается нами, оценивается) через категорию абстрактного труда, предполагаемую людьми при обмене товаров». (С.14).
Туманно. Если Цветков хочет сказать, что люди «оценивают» стоимость через категорию абстрактного труда, то у Маркса всё наоборот: «Люди сопоставляют продукты своего труда как стоимости не потому, что эти вещи являются для них лишь вещными оболочками однородного человеческого труда. Наоборот. Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимости, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают». (Маркс и Энгельс. Сочинения. Т. 23, с. 84).
Если же наш поэт хочет сказать, что это уже марксисты, а не просто люди в процессе обмена «оценивают», то почему же они «оценивают» то, что уже и так раскрыто Марксом, и тем более — почему тогда «интуитивно», когда уже всё ясно?!
Далее. «Потребительная стоимость — это означаемое, а меновая стоимость — это означающее. Такое понимание очень продуктивно открывает марксизм и навстречу психоанализу, и навстречу структурализму». (С. 43). Позднее, забывшись, он уже скажет, что, «с точки зрения семиотики… труд — это означаемое, а стоимость чего бы то ни было — это означающее». (С. 66)
Вместо ясного понимания Маркса у Цветкова «филологически»-мистическая муть. У Маркса потребительная стоимость — это элементарная полезность продукта труда. Но это ещё не делает этот продукт товаром. Чтобы стать товаром, вещь должна иметь потребительную стоимость для других людей, её не производивших. Если произведённая мной вещь никому не нужна — то она просто не сможет стать товаром. Это первичное условие. А если продукт этот нужен другим — он выносится на рынок, и там, поставленный лицом к лицу с другими товарами, в обмене обретёт свою меновую стоимость (потому что это всё продукты человеческого труда), станет товаром в полном смысле слова. Вот и всё по вопросу у Маркса. И сравните туманную мистику «означаемого и означающего».
Субъективизировав, извратив суть стоимости, Цветков точно так же извращает следующую категорию — цену.
«Цена — это как кино… Это условность, подвижная договоренность, мировая конъюнктура, неустойчивый консенсус и в этом смысле иллюзия» (С. 44 - 45).
Нет. Цена — это стоимость в её объективной, но случайной, определяемой конкретной ситуацией, форме. Вектор тенденций, разнонаправленно влияющих на образование цены. Цена — это осознание и явление стоимости. Только в такой форме она и является обывателю. И это уж точно не иллюзия.
У нашего же «синемарксиста» — цена субъективна, это акт субъективной веры, самоубеждения:
«Чтобы ее заплатить (или, наоборот, назначить), мы должны убедить себя, что она чему-то адекватна, разумно продиктована, имеет под собой достаточные основания, чтобы быть признанной» (с. 45).
Пронизывающий всё, субъективистский, «кинематографический» метод Цветкова ведёт к тому, что и сами исторические субъекты — классы! — он трактует как «коллективные роли» (с. 49), очевидно, в духе Ги Дебора. Всё оказывается спектаклем и субъективной видимостью!
Критерий класса — тоже, конечно, субъективный: «Для Маркса принципиально важно, в доле вы или в найме» (С. 108).
Нет. Настоящий Марксов критерий класса — это отношение к средствам производства. Буржуа имеют их в собственности, пролетарии на них права собственности не имеют. Но Цветков про отношения собственности молчок.
Если всё это не вопиющее извращение теории Маркса — то что это?
#Маркс #марксизм #Цветков
2.
Проследим, как такой тотальный субъективизм субъективизирует тотально всё.
Первым делом цветковское вИдение субъективизирует самое объективное, как своего антипода и главного конкурента.
Цветков берёт базовые политэкономические категории из «Капитала» — и совершенно субъективизирует их. Так, у Цветкова «стоимость задаётся (понимается, интуитивно взвешивается нами, оценивается) через категорию абстрактного труда, предполагаемую людьми при обмене товаров». (С.14).
Туманно. Если Цветков хочет сказать, что люди «оценивают» стоимость через категорию абстрактного труда, то у Маркса всё наоборот: «Люди сопоставляют продукты своего труда как стоимости не потому, что эти вещи являются для них лишь вещными оболочками однородного человеческого труда. Наоборот. Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимости, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают». (Маркс и Энгельс. Сочинения. Т. 23, с. 84).
Если же наш поэт хочет сказать, что это уже марксисты, а не просто люди в процессе обмена «оценивают», то почему же они «оценивают» то, что уже и так раскрыто Марксом, и тем более — почему тогда «интуитивно», когда уже всё ясно?!
Далее. «Потребительная стоимость — это означаемое, а меновая стоимость — это означающее. Такое понимание очень продуктивно открывает марксизм и навстречу психоанализу, и навстречу структурализму». (С. 43). Позднее, забывшись, он уже скажет, что, «с точки зрения семиотики… труд — это означаемое, а стоимость чего бы то ни было — это означающее». (С. 66)
Вместо ясного понимания Маркса у Цветкова «филологически»-мистическая муть. У Маркса потребительная стоимость — это элементарная полезность продукта труда. Но это ещё не делает этот продукт товаром. Чтобы стать товаром, вещь должна иметь потребительную стоимость для других людей, её не производивших. Если произведённая мной вещь никому не нужна — то она просто не сможет стать товаром. Это первичное условие. А если продукт этот нужен другим — он выносится на рынок, и там, поставленный лицом к лицу с другими товарами, в обмене обретёт свою меновую стоимость (потому что это всё продукты человеческого труда), станет товаром в полном смысле слова. Вот и всё по вопросу у Маркса. И сравните туманную мистику «означаемого и означающего».
Субъективизировав, извратив суть стоимости, Цветков точно так же извращает следующую категорию — цену.
«Цена — это как кино… Это условность, подвижная договоренность, мировая конъюнктура, неустойчивый консенсус и в этом смысле иллюзия» (С. 44 - 45).
Нет. Цена — это стоимость в её объективной, но случайной, определяемой конкретной ситуацией, форме. Вектор тенденций, разнонаправленно влияющих на образование цены. Цена — это осознание и явление стоимости. Только в такой форме она и является обывателю. И это уж точно не иллюзия.
У нашего же «синемарксиста» — цена субъективна, это акт субъективной веры, самоубеждения:
«Чтобы ее заплатить (или, наоборот, назначить), мы должны убедить себя, что она чему-то адекватна, разумно продиктована, имеет под собой достаточные основания, чтобы быть признанной» (с. 45).
Пронизывающий всё, субъективистский, «кинематографический» метод Цветкова ведёт к тому, что и сами исторические субъекты — классы! — он трактует как «коллективные роли» (с. 49), очевидно, в духе Ги Дебора. Всё оказывается спектаклем и субъективной видимостью!
Критерий класса — тоже, конечно, субъективный: «Для Маркса принципиально важно, в доле вы или в найме» (С. 108).
Нет. Настоящий Марксов критерий класса — это отношение к средствам производства. Буржуа имеют их в собственности, пролетарии на них права собственности не имеют. Но Цветков про отношения собственности молчок.
Если всё это не вопиющее извращение теории Маркса — то что это?
#Маркс #марксизм #Цветков
Марксизм или мраксизм?
3.
Субъективизация, естественно, имеет дальнейшие следствия.
- Из субъективизации у Цветкова следует интуиция — как основной для него способ познания. Своего рода прозрение, субъективное, произвольное «усмотрение». На примере категорий политэкономии мы уже эту тенденцию цветковского опуса увидели. Неудивительно, что отсюда мистика, пронизывающая все его конструкты. В первую очередь — мистика «энергии»:
«Вот есть мир и человек. Между миром и человеком возможен метаболизм, обмен энергией. Когда этот энергетический обмен с миром приобретает сознательную и прогнозируемую форму, это и есть труд». (С. 81).
Надо ли говорить, что Маркс пишет про изменение вещества природы трудом, ни слова не говоря про эту мистическую категорию — энергию? (Она даже в современной физике не совсем избавлена от мистики. И действительно: а что такое энергия?).
Не ответив на этот вопрос (как и на все остальные), Цветков сводит человека к энергии: «Человек — это способ превращения энергии в информацию. Но это вообще. А в нашем конкретном случае человек — это способ превращения труда в деньги». (С. 145)
Мы-то вместе с Марксом наивно полагали, что человек есть совокупность общественных отношений. А это, согласно Цветкову, медиатор (медиум!) энергетических и информационных потоков!
Уже такое сведение диктует следующий момент цветковского метода:
- редукционизм. Сведение сложного к простому, развитого к неразвитому, сведение несводимого, в общем. Получается своего рода «левый» социал-дарвинизм, социал-дарвинизм навыворот: под левой фразеологией правое содержание. Сам коммунизм у Цветкова — это способ борьбы за выживание биологического вида: «Внутренний коммунист не дает тебе спокойно жить, потому что эта скрытая в тебе возможность иного человека имеет прямое отношение к нашей видовой задаче как таковой» (С. 217). Неизвестно, кто поставил эту задачу — Творец? скорее, сам Цветков — ибо он грозит апокалиптическими карами в случае отказа от коммунистического рая (в его понимании, конечно): «Разные классы буквально превращаются в биологически разные виды, и охраняемый забор между ними выглядит как антропологически непреодолимая граница между двумя или тремя видами людей…» (С. 187-188). И прорицает: если не коммунизм, то «диалектически вернемся к тому положению, когда на земле сосуществовало сразу несколько видов людей» (С. 117). Хм, как странно: вообще, теорию о разном происхождении человеческих рас, их неродственности обычно продвигают только идеологи фашизма (Гобино, например). Но этот расистский тезис для Цветкова — не какая-то гипотеза, он говорит о нём, как о факте.
- Всё это укладывается в одно понятие: фальсификация. Для солипсистского субъекта не существует реальной истории. Поэтому он её фальсифицирует на своё усмотрение и свои интересы. Что и делает Цветков? Он о ней не говорит вообще! Единство истории и логики как метод «Капитала» Маркса, говорите? Исторический материализм? — У Цветкова вообще нет истории! Он её фальсифицирует тем, что уничтожает её, замалчивает её, ссылаясь на нехватку места. (Ритуальная ссылка на «общественные формации» — не в счёт, да и места ей отведено меньше, чем рассказу об фильме Дэвида Линча). То есть, на постороннюю информацию о голливудских актерах, притянутые экскурсы и аналогии с кино — на это место есть, на историю нет. А где она появляется, там она грубо фальсифицируется (пример с историей написания марксовой «К критике гегелевской философии права»). Даже внешне — никаких чётких дат в книге нет. Только вольные пересказы: «тот сказал так, а другой — этак». Пересказываются фабулы, но не история. И не случайно, игнорируя историю, Цветков почти ничего не говорит о политике — а если говорит, то… о Китае. Эзопов язык? — Хорош язык, когда сам смысл басни меняется на противоположный!
#Маркс #фальсификаторы #Цветков
3.
Субъективизация, естественно, имеет дальнейшие следствия.
- Из субъективизации у Цветкова следует интуиция — как основной для него способ познания. Своего рода прозрение, субъективное, произвольное «усмотрение». На примере категорий политэкономии мы уже эту тенденцию цветковского опуса увидели. Неудивительно, что отсюда мистика, пронизывающая все его конструкты. В первую очередь — мистика «энергии»:
«Вот есть мир и человек. Между миром и человеком возможен метаболизм, обмен энергией. Когда этот энергетический обмен с миром приобретает сознательную и прогнозируемую форму, это и есть труд». (С. 81).
Надо ли говорить, что Маркс пишет про изменение вещества природы трудом, ни слова не говоря про эту мистическую категорию — энергию? (Она даже в современной физике не совсем избавлена от мистики. И действительно: а что такое энергия?).
Не ответив на этот вопрос (как и на все остальные), Цветков сводит человека к энергии: «Человек — это способ превращения энергии в информацию. Но это вообще. А в нашем конкретном случае человек — это способ превращения труда в деньги». (С. 145)
Мы-то вместе с Марксом наивно полагали, что человек есть совокупность общественных отношений. А это, согласно Цветкову, медиатор (медиум!) энергетических и информационных потоков!
Уже такое сведение диктует следующий момент цветковского метода:
- редукционизм. Сведение сложного к простому, развитого к неразвитому, сведение несводимого, в общем. Получается своего рода «левый» социал-дарвинизм, социал-дарвинизм навыворот: под левой фразеологией правое содержание. Сам коммунизм у Цветкова — это способ борьбы за выживание биологического вида: «Внутренний коммунист не дает тебе спокойно жить, потому что эта скрытая в тебе возможность иного человека имеет прямое отношение к нашей видовой задаче как таковой» (С. 217). Неизвестно, кто поставил эту задачу — Творец? скорее, сам Цветков — ибо он грозит апокалиптическими карами в случае отказа от коммунистического рая (в его понимании, конечно): «Разные классы буквально превращаются в биологически разные виды, и охраняемый забор между ними выглядит как антропологически непреодолимая граница между двумя или тремя видами людей…» (С. 187-188). И прорицает: если не коммунизм, то «диалектически вернемся к тому положению, когда на земле сосуществовало сразу несколько видов людей» (С. 117). Хм, как странно: вообще, теорию о разном происхождении человеческих рас, их неродственности обычно продвигают только идеологи фашизма (Гобино, например). Но этот расистский тезис для Цветкова — не какая-то гипотеза, он говорит о нём, как о факте.
- Всё это укладывается в одно понятие: фальсификация. Для солипсистского субъекта не существует реальной истории. Поэтому он её фальсифицирует на своё усмотрение и свои интересы. Что и делает Цветков? Он о ней не говорит вообще! Единство истории и логики как метод «Капитала» Маркса, говорите? Исторический материализм? — У Цветкова вообще нет истории! Он её фальсифицирует тем, что уничтожает её, замалчивает её, ссылаясь на нехватку места. (Ритуальная ссылка на «общественные формации» — не в счёт, да и места ей отведено меньше, чем рассказу об фильме Дэвида Линча). То есть, на постороннюю информацию о голливудских актерах, притянутые экскурсы и аналогии с кино — на это место есть, на историю нет. А где она появляется, там она грубо фальсифицируется (пример с историей написания марксовой «К критике гегелевской философии права»). Даже внешне — никаких чётких дат в книге нет. Только вольные пересказы: «тот сказал так, а другой — этак». Пересказываются фабулы, но не история. И не случайно, игнорируя историю, Цветков почти ничего не говорит о политике — а если говорит, то… о Китае. Эзопов язык? — Хорош язык, когда сам смысл басни меняется на противоположный!
#Маркс #фальсификаторы #Цветков
Марксизм или мраксизм?
4.
- Фальсификация у нашего синемарксиста часто принимает вид амальгамы: одно выдаётся за другое — за Марксовы выдаются откровенно немарксистские, антимарксистские идеи. Зачастую это искажение происходит через оборот: «логика Маркса такова» — и дальше уже идёт отсебятина нашего теоретика. И да, под логикой у него часто понимаются вещи анти-логичные. Да и иррационализмом Цветков любит побраниться, пообвинять в иррационализме презренный капитализм — но вспомним любимую цитату Маркса: «перемени лишь имя — не твоя ли история это?» И да, капитализм, конечно, в своей развитой фазе пронизан иррационализмом, но это лишь один его момент: нельзя забывать про его объективную логику, он и появился, и существует неслучайно и по вполне разумно-диалектичным причинам. У Цветкова же это какое-то тёмное, неразличимое зло, в духе сектантской эсхатологии. Понятно, что из этого абсолютного — в понимании Цветкова — иррационального капитализма нет никакого разумного выхода, снятия.
- Далее, метод аналогий как часть общего метода Цветкова. Постоянные аналогии с «жизнью». Что такое при этом жизнь? — неизвестно, предполагается, что читатель должен знать это, опять же, интуитивно. Порой аналогии заходят уже чересчур далеко. Пример: «Не потому ли, — пишет Цветков, — что «наркотик» — это «вообще товар» в его идеальном, обобщенном виде, а «проституция» — это «вообще работа», наемный труд как таковой? Капитализм — это общество всеобщей проституции, и это оправдывает каждого из нас в отдельности. Наркотик — это товар, который дает безусловное удовольствие и который в любом случае попадет к потребителю, не умеющему жить без этого удовольствия». (С. 37).
Оставим в стороне странную фиксацию нашего «синемарксиста» на теме и образе наркотика (появляющегося в книге неоднократно). Немецким романтикам тема эта, кстати, тоже была очень близка. Совпадение не случайно: романтизм — крайне субъективен, сосредоточен на своих переживаниях, на том самом экстатическом experience, на диалектике Я.
Ну, спишем на то, что Цветков — поэт-романтик. Но всё же: товар «наркотик» — товар только для наркомана и наркодилера. А для всех остальных людей это не товар, а отрава. И да, помня о пагубности наркотической зависимости, надо признать: если бы Цветков был прав в приведённом пассаже, то ничего с капитализмом сделать было бы невозможно. Зависимость — штука страшная.
Но Цветкову не везёт с примерами: путаница продолжается уже с проституцией, которая ни в коем случае не «вообще работа», а лишь максимально развитая форма отчуждения (когда уже куплена не только функция тела, но само тело). Но красное словцо дороже, эпатажная, хлёсткая фраза «синемарксисту» важнее смысла.
- Субъективизм находит себе выражение и в квази-диалектике (антитетике), абстрактном прославлении противоречий, без диалектической попытки снять их. «Это не баг, а фича! Для диалектики Маркса и мир, и его описание — это цепь сменяющих друг друга, следующих друг из друга противоречий, не имеющих окончательного решения. В этом смысле, конечно, можно сказать, что это философия, созданная гениальным неврастеником» (С. 293).
И противоречия неразрешимы, и Маркс неврастеник. Другой диалектики и другого, психически здорового марксизма, г-н Цветков Вам предложить не может. Перефразируя известную максиму: «Скажи мне — каков твой марксизм, и я скажу: кто ты».
- Отсюда, из предельной субъективизации, следует аристократичная теория политического активизма. «Для того чтобы совершить революцию, пролетариату понадобится объединиться с наиболее дерзкими и глубокими интеллектуалами своего времени [читай: с самим Цветковым], которые теоретически понимают, что такое отчуждение и как оно может исчезнуть… К тому же свободные мыслители и богемные художники в минуты вдохновения все-таки знают, что такое неотчужденный и самодостаточный труд». (С. 199).
Вот так, пролетариат! Без аристократов «свободного мышления и искусства» иди и кури в сторонке — исторически тебе ничего не светит.
#Маркс #фальсификаторы #Цветков
4.
- Фальсификация у нашего синемарксиста часто принимает вид амальгамы: одно выдаётся за другое — за Марксовы выдаются откровенно немарксистские, антимарксистские идеи. Зачастую это искажение происходит через оборот: «логика Маркса такова» — и дальше уже идёт отсебятина нашего теоретика. И да, под логикой у него часто понимаются вещи анти-логичные. Да и иррационализмом Цветков любит побраниться, пообвинять в иррационализме презренный капитализм — но вспомним любимую цитату Маркса: «перемени лишь имя — не твоя ли история это?» И да, капитализм, конечно, в своей развитой фазе пронизан иррационализмом, но это лишь один его момент: нельзя забывать про его объективную логику, он и появился, и существует неслучайно и по вполне разумно-диалектичным причинам. У Цветкова же это какое-то тёмное, неразличимое зло, в духе сектантской эсхатологии. Понятно, что из этого абсолютного — в понимании Цветкова — иррационального капитализма нет никакого разумного выхода, снятия.
- Далее, метод аналогий как часть общего метода Цветкова. Постоянные аналогии с «жизнью». Что такое при этом жизнь? — неизвестно, предполагается, что читатель должен знать это, опять же, интуитивно. Порой аналогии заходят уже чересчур далеко. Пример: «Не потому ли, — пишет Цветков, — что «наркотик» — это «вообще товар» в его идеальном, обобщенном виде, а «проституция» — это «вообще работа», наемный труд как таковой? Капитализм — это общество всеобщей проституции, и это оправдывает каждого из нас в отдельности. Наркотик — это товар, который дает безусловное удовольствие и который в любом случае попадет к потребителю, не умеющему жить без этого удовольствия». (С. 37).
Оставим в стороне странную фиксацию нашего «синемарксиста» на теме и образе наркотика (появляющегося в книге неоднократно). Немецким романтикам тема эта, кстати, тоже была очень близка. Совпадение не случайно: романтизм — крайне субъективен, сосредоточен на своих переживаниях, на том самом экстатическом experience, на диалектике Я.
Ну, спишем на то, что Цветков — поэт-романтик. Но всё же: товар «наркотик» — товар только для наркомана и наркодилера. А для всех остальных людей это не товар, а отрава. И да, помня о пагубности наркотической зависимости, надо признать: если бы Цветков был прав в приведённом пассаже, то ничего с капитализмом сделать было бы невозможно. Зависимость — штука страшная.
Но Цветкову не везёт с примерами: путаница продолжается уже с проституцией, которая ни в коем случае не «вообще работа», а лишь максимально развитая форма отчуждения (когда уже куплена не только функция тела, но само тело). Но красное словцо дороже, эпатажная, хлёсткая фраза «синемарксисту» важнее смысла.
- Субъективизм находит себе выражение и в квази-диалектике (антитетике), абстрактном прославлении противоречий, без диалектической попытки снять их. «Это не баг, а фича! Для диалектики Маркса и мир, и его описание — это цепь сменяющих друг друга, следующих друг из друга противоречий, не имеющих окончательного решения. В этом смысле, конечно, можно сказать, что это философия, созданная гениальным неврастеником» (С. 293).
И противоречия неразрешимы, и Маркс неврастеник. Другой диалектики и другого, психически здорового марксизма, г-н Цветков Вам предложить не может. Перефразируя известную максиму: «Скажи мне — каков твой марксизм, и я скажу: кто ты».
- Отсюда, из предельной субъективизации, следует аристократичная теория политического активизма. «Для того чтобы совершить революцию, пролетариату понадобится объединиться с наиболее дерзкими и глубокими интеллектуалами своего времени [читай: с самим Цветковым], которые теоретически понимают, что такое отчуждение и как оно может исчезнуть… К тому же свободные мыслители и богемные художники в минуты вдохновения все-таки знают, что такое неотчужденный и самодостаточный труд». (С. 199).
Вот так, пролетариат! Без аристократов «свободного мышления и искусства» иди и кури в сторонке — исторически тебе ничего не светит.
#Маркс #фальсификаторы #Цветков
Марксизм или мраксизм?
5.
- Аристократический активизм дополняется концепцией «контр-элиты». «Марксизм как политическая программа — это обращенный ко всем парадоксальный проект контр-элиты, совершающей революцию ради того, чтобы навсегда покончить с разделением на элиты и массы, чтобы покончить с цинизмом искушенных и с идиотизмом управляемых. Эта антисистемная контрэлита стремится к максимальному расширению, а не к сохранению своих социальных границ в отличие от элиты правящей. В этом смысле марксизм — это открытый заговор против правящего класса, в который могут вступить все». (С. 309)
Да, но только командовать этими «всеми» будут, конечно, богемные художники! И эта концепция Цветкова есть именно не отрицание элиты — но провозглашение новой элиты (пусть и с приставкой контр-)!
- Отсюда пропагандируемый в книжке романтический культ Героя: творца-художника-мыслителя. Конкретные герои Цветкова: «Красные бригады», РАФ и другие городские партизаны и были последними, кто претендовал на роль пролетарских мстителей и предъявителей классового счета правящим элитам» (С. 294).
Звучит очень лево. Но на деле, все эти кумиры Цветкова — мелкобуржуазные радикалы, одиночки-бунтари лишь консолидировали буржуазное общество. И да, недостаточно быть антикапиталистом и бунтарём, чтоб быть марксистом и революционером. История Германии 1920-30-х тому пример.
- Но идеальный Герой для субъективиста — это персонифицированный Герой. И поскольку это романтический культ, то и герой должен быть героем романтическим — безумцем. Потому Маркс у Цветкова «гениальный неврастеник». «Маркс вообще был вспышечным человеком, «гениальным неврастеником», как говорили о нем ближайшие знакомые» (С. 17).
Но Маркс не только гениальный безумец, он ещё и… колдун.
«Маркс берется разгадать магию денег… При капитализме мир ощущается как иллюзия. Весь, кроме денег. Деньги — это то, что делает мир иллюзией. (С. 133). Вообще, в книге часто встречаются пассажи про «магию капитализма». Но кто может снять заклятье? — только маг более сильный, супер-колдун. Потому Цветков постоянно пытается найти у Маркса — не смейтесь! — колдовские, магические черты.
Получается такой мистический Маркс, оракул, безумный прорицатель!
«Маркс считал, что будущий способ производства (который придет на смену нынешнему и который уже спрятан внутри нынешнего) ведет пером в его руке и говорит через него с трибуны». (С. 171).
- Эта почётная роль, отведённая мистике и безумию в книжке Цветкова, даже понятийно им обосновывается через «метанойю» — так теоретики анти-психиатрии (которой наш автор симпатизирует) называют своего рода шизофренический психоз, якобы, позволяющий раскрыть истинную сущность человека.
Вот чистый иррационализм цветковского «марксизма».
- Этот иррационализм закономерно кульминирует в Сверхчеловеке, в пафосе создания «нового человека». В книге Цветкова периодически пароксизмами прорывается презрение к «обывателям», ко всем, кто не достаточно сознателен, кто не хочет/не может стать новым Сверхчеловеком. Так, людям докапиталистических эпох Цветков вообще отказывает в сознании и субъектности. Существующих людей клеймит поголовно «реакционными».
И мечтает: «А какая-нибудь будущая, электрическая мельница даст нам коммунизм, перемолов в муку прежнего человека и позволив нам испечь из этой муки нового человека и новое общество» (С. 49). Как вам образы?
Интересно: выпекать «нового человека» Цветков собирается в новой, усовершенствованной за более чем 80 лет печке?
Заметим, самого Цветкова печь не надо. Он уже заранее готов, от рождения испечён. Откуда взялся? — не спрашивайте. Он будет вас печь, а вы его не спрашивайте.
#Маркс #фальсификаторы #Цветков
5.
- Аристократический активизм дополняется концепцией «контр-элиты». «Марксизм как политическая программа — это обращенный ко всем парадоксальный проект контр-элиты, совершающей революцию ради того, чтобы навсегда покончить с разделением на элиты и массы, чтобы покончить с цинизмом искушенных и с идиотизмом управляемых. Эта антисистемная контрэлита стремится к максимальному расширению, а не к сохранению своих социальных границ в отличие от элиты правящей. В этом смысле марксизм — это открытый заговор против правящего класса, в который могут вступить все». (С. 309)
Да, но только командовать этими «всеми» будут, конечно, богемные художники! И эта концепция Цветкова есть именно не отрицание элиты — но провозглашение новой элиты (пусть и с приставкой контр-)!
- Отсюда пропагандируемый в книжке романтический культ Героя: творца-художника-мыслителя. Конкретные герои Цветкова: «Красные бригады», РАФ и другие городские партизаны и были последними, кто претендовал на роль пролетарских мстителей и предъявителей классового счета правящим элитам» (С. 294).
Звучит очень лево. Но на деле, все эти кумиры Цветкова — мелкобуржуазные радикалы, одиночки-бунтари лишь консолидировали буржуазное общество. И да, недостаточно быть антикапиталистом и бунтарём, чтоб быть марксистом и революционером. История Германии 1920-30-х тому пример.
- Но идеальный Герой для субъективиста — это персонифицированный Герой. И поскольку это романтический культ, то и герой должен быть героем романтическим — безумцем. Потому Маркс у Цветкова «гениальный неврастеник». «Маркс вообще был вспышечным человеком, «гениальным неврастеником», как говорили о нем ближайшие знакомые» (С. 17).
Но Маркс не только гениальный безумец, он ещё и… колдун.
«Маркс берется разгадать магию денег… При капитализме мир ощущается как иллюзия. Весь, кроме денег. Деньги — это то, что делает мир иллюзией. (С. 133). Вообще, в книге часто встречаются пассажи про «магию капитализма». Но кто может снять заклятье? — только маг более сильный, супер-колдун. Потому Цветков постоянно пытается найти у Маркса — не смейтесь! — колдовские, магические черты.
Получается такой мистический Маркс, оракул, безумный прорицатель!
«Маркс считал, что будущий способ производства (который придет на смену нынешнему и который уже спрятан внутри нынешнего) ведет пером в его руке и говорит через него с трибуны». (С. 171).
- Эта почётная роль, отведённая мистике и безумию в книжке Цветкова, даже понятийно им обосновывается через «метанойю» — так теоретики анти-психиатрии (которой наш автор симпатизирует) называют своего рода шизофренический психоз, якобы, позволяющий раскрыть истинную сущность человека.
Вот чистый иррационализм цветковского «марксизма».
- Этот иррационализм закономерно кульминирует в Сверхчеловеке, в пафосе создания «нового человека». В книге Цветкова периодически пароксизмами прорывается презрение к «обывателям», ко всем, кто не достаточно сознателен, кто не хочет/не может стать новым Сверхчеловеком. Так, людям докапиталистических эпох Цветков вообще отказывает в сознании и субъектности. Существующих людей клеймит поголовно «реакционными».
И мечтает: «А какая-нибудь будущая, электрическая мельница даст нам коммунизм, перемолов в муку прежнего человека и позволив нам испечь из этой муки нового человека и новое общество» (С. 49). Как вам образы?
Интересно: выпекать «нового человека» Цветков собирается в новой, усовершенствованной за более чем 80 лет печке?
Заметим, самого Цветкова печь не надо. Он уже заранее готов, от рождения испечён. Откуда взялся? — не спрашивайте. Он будет вас печь, а вы его не спрашивайте.
#Маркс #фальсификаторы #Цветков
Марксизм или мраксизм?
6.
Более того, люди для Цветкова — это… «поленья». «Нового человека» только предстоит «вытачивать», он «скрыт в говорящем полене» как Буратино. (С. 320)
Если вспомнить, что японские фашисты (так называемый «Отряд 731») называли «брёвнами» людей, над которыми ставили бесчеловечные, страшные по своей жестокости опыты, то система образов Цветкова раскрывается с неожиданной (для, казалось бы, левого «теоретика») стороны.
Да что там. Цветков, как истинный Заратустра, не против уничтожения человечества, если оно не сможет/не захочет войти в его рай «энергетического коммунизма».
Конечно, свои измышления, он вновь прикрывает Марксом, фальсифицируя его: «По Марксу, будет, конечно, и пятый, коммунистический способ производства, которого никто пока не видел и который, добавлю от себя, может оказаться коммунизмом машин, если люди с этой задачей не справятся и будут отбракованы историей, смысл которой состоит в превращении энергии мира во все более сложную информацию». (С. 50).
Кроме уже знакомой нам мистики «энергии», кроме социал-дарвинистской селекции человеков, здесь и фетишизм машин. Вообще, если у Ницше был Сверхчеловек, то у Цветкова — роботы.
«Когда и если нас сменит искусственный интеллект, ему не нужны будут деньги как коды доступа к ресурсам. Потому что этот интеллект будет всеобщим. Ему нужна будет только энергия, которую он будет превращать лучше, чем это делали мы». (С. 145).
- И даже понятийный аппарат у Цветкова — ницшеанский и шопенгауэрианский. Конечно, Ницше и Шопенгауэр — так себе союзники марксизма — и потому о них ни слова, но в тексте можно встретить как «веселую науку», так и ироничный пассаж о том, что «дионисийское буйство рыночной стихии окончательно подчинится аполлоническому началу командно-административной экономики» (С. 179), и прочую иррациональную мистику про «волевое усилие», «мобилизацию политической воли» и тому подобное. (С. 176).
Напомню: Маркс большое значение придаёт сознанию — а не воле. Прославление «воли» — это уже совсем в другую сторону отсылочка. Впрочем, для Цветкова неслучайная.
- И всё это результирует в агностицизм, в непознаваемость мира вообще, марксизма в частности.
Извращённо-субъективно, но объективно логично: если кроме субъекта ничего нет, знать этот субъект ничего не может. Чем Заратустра-Цветков начинает: «Теория Маркса недоказуема». (С. 17) — тем он и заканчивает: «Не стоит обольщаться и убеждать себя, что капитализм вплотную приблизился к своему историческому пределу. Для этого нет достаточных оснований». (С. 174).
Что это, если не капитуляция?
«Марксизм (наряду с психоанализом), возможно, был самой радикальной версией Просвещения и Модерна, и именно поэтому он потерпел столь показательное и эпичное поражение вместе с этой эпохой» (С. 323). «Сегодня для меня марксизм — это скорее вопрос, чем ответ». (С. 325).
Честнее мог бы сказать: «ответа у меня для вас вообще нет».
На нет, конечно, и спроса нет. Но тогда… «Александр Македонский, конечно, герой, но зачем же стулья ломать?»
#Цветков #иррационализм
6.
Более того, люди для Цветкова — это… «поленья». «Нового человека» только предстоит «вытачивать», он «скрыт в говорящем полене» как Буратино. (С. 320)
Если вспомнить, что японские фашисты (так называемый «Отряд 731») называли «брёвнами» людей, над которыми ставили бесчеловечные, страшные по своей жестокости опыты, то система образов Цветкова раскрывается с неожиданной (для, казалось бы, левого «теоретика») стороны.
Да что там. Цветков, как истинный Заратустра, не против уничтожения человечества, если оно не сможет/не захочет войти в его рай «энергетического коммунизма».
Конечно, свои измышления, он вновь прикрывает Марксом, фальсифицируя его: «По Марксу, будет, конечно, и пятый, коммунистический способ производства, которого никто пока не видел и который, добавлю от себя, может оказаться коммунизмом машин, если люди с этой задачей не справятся и будут отбракованы историей, смысл которой состоит в превращении энергии мира во все более сложную информацию». (С. 50).
Кроме уже знакомой нам мистики «энергии», кроме социал-дарвинистской селекции человеков, здесь и фетишизм машин. Вообще, если у Ницше был Сверхчеловек, то у Цветкова — роботы.
«Когда и если нас сменит искусственный интеллект, ему не нужны будут деньги как коды доступа к ресурсам. Потому что этот интеллект будет всеобщим. Ему нужна будет только энергия, которую он будет превращать лучше, чем это делали мы». (С. 145).
- И даже понятийный аппарат у Цветкова — ницшеанский и шопенгауэрианский. Конечно, Ницше и Шопенгауэр — так себе союзники марксизма — и потому о них ни слова, но в тексте можно встретить как «веселую науку», так и ироничный пассаж о том, что «дионисийское буйство рыночной стихии окончательно подчинится аполлоническому началу командно-административной экономики» (С. 179), и прочую иррациональную мистику про «волевое усилие», «мобилизацию политической воли» и тому подобное. (С. 176).
Напомню: Маркс большое значение придаёт сознанию — а не воле. Прославление «воли» — это уже совсем в другую сторону отсылочка. Впрочем, для Цветкова неслучайная.
- И всё это результирует в агностицизм, в непознаваемость мира вообще, марксизма в частности.
Извращённо-субъективно, но объективно логично: если кроме субъекта ничего нет, знать этот субъект ничего не может. Чем Заратустра-Цветков начинает: «Теория Маркса недоказуема». (С. 17) — тем он и заканчивает: «Не стоит обольщаться и убеждать себя, что капитализм вплотную приблизился к своему историческому пределу. Для этого нет достаточных оснований». (С. 174).
Что это, если не капитуляция?
«Марксизм (наряду с психоанализом), возможно, был самой радикальной версией Просвещения и Модерна, и именно поэтому он потерпел столь показательное и эпичное поражение вместе с этой эпохой» (С. 323). «Сегодня для меня марксизм — это скорее вопрос, чем ответ». (С. 325).
Честнее мог бы сказать: «ответа у меня для вас вообще нет».
На нет, конечно, и спроса нет. Но тогда… «Александр Македонский, конечно, герой, но зачем же стулья ломать?»
#Цветков #иррационализм