Per astra ad aspera или Почему я люблю фантастику.
Принято снисходительно-дружелюбно похлопывать жанр научной фантастики по плечу: дескать, это ж такая прото-литература, подготовительный класс к литературе настоящей, чтиво для умственно несовершеннолетних («Сказка для научных работников младшего возраста» — гласит ироничный подзаголовок легендарной повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу»).
Для людей с серьёзными лицами («Все гадости совершаются людьми с серьёзными лицами» — верно заметил маркзахаровский барон Мюнхгаузен) — так вот, для людей с серьёзными лицами sci-fi — штука позволительная максимум для подросткового возраста, уважаемым же людям читать фантастическую литературу не пристало.
А я вот что скажу: я люблю фантастику.
Sci-fi приучает к полёту мысли, к дерзости мечтать, строить утопии — и к смелости воплощать их в жизнь. А без «утопии», без смелых, «несбыточных» планов — и человечество живо не было бы.
Фантастика, кстати, существовала всегда — пусть и не всегда в «научной» форме. Мифология, древние культы, да и более поздние религии — тоже не чужды фантастическому. Излишне говорить, что и само античное искусство — насквозь фантастика. «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий содеял…»
Ведь что такое хорошее фантастическое произведение? Это умственный эксперимент, это умозрительное конструирование ситуации — с целью выяснить даже не её осуществление в будущем, а чтобы настоящее проверить на истинность.
Да, вот так: критерием истинности «реальности» служат «нереальные» мечты писателей (и мечты фантастов — ничуть не меньше классиков)! А это уже близко к философии, близко к Гегелю: действительность — разумна, и действительна она ровно настолько, насколько разумна.
Поэтому я люблю фантастику. Да, она готовит юное мышление к ступени более зрелой — но это не сводит sci-fi к несерьёзному жанру, который надо сдать в барахолку, как сдают одежду, из которой выросли. Вообще, литература как таковая — подготовительный этап к мышлению в понятиях — но мы же не отказываемся от чтения Гоголя, когда прочитали Гегеля — ведь верно? Ибо все стадии-этапы-моменты Духа (сиречь мышления) необходимы, и если в индивидуальном сознании возникают исторически разновременно, то в объективно-логическом плане они совершенные сверстники.
Вспомним старика Канта: «Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне».
Так вот: человек обязательно обретёт «моральный закон» в своей голове — если с юности обращал свой взор на звёздное небо над головой.
#sci_fi #Кант #Гегель
Принято снисходительно-дружелюбно похлопывать жанр научной фантастики по плечу: дескать, это ж такая прото-литература, подготовительный класс к литературе настоящей, чтиво для умственно несовершеннолетних («Сказка для научных работников младшего возраста» — гласит ироничный подзаголовок легендарной повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу»).
Для людей с серьёзными лицами («Все гадости совершаются людьми с серьёзными лицами» — верно заметил маркзахаровский барон Мюнхгаузен) — так вот, для людей с серьёзными лицами sci-fi — штука позволительная максимум для подросткового возраста, уважаемым же людям читать фантастическую литературу не пристало.
А я вот что скажу: я люблю фантастику.
Sci-fi приучает к полёту мысли, к дерзости мечтать, строить утопии — и к смелости воплощать их в жизнь. А без «утопии», без смелых, «несбыточных» планов — и человечество живо не было бы.
Фантастика, кстати, существовала всегда — пусть и не всегда в «научной» форме. Мифология, древние культы, да и более поздние религии — тоже не чужды фантастическому. Излишне говорить, что и само античное искусство — насквозь фантастика. «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий содеял…»
Ведь что такое хорошее фантастическое произведение? Это умственный эксперимент, это умозрительное конструирование ситуации — с целью выяснить даже не её осуществление в будущем, а чтобы настоящее проверить на истинность.
Да, вот так: критерием истинности «реальности» служат «нереальные» мечты писателей (и мечты фантастов — ничуть не меньше классиков)! А это уже близко к философии, близко к Гегелю: действительность — разумна, и действительна она ровно настолько, насколько разумна.
Поэтому я люблю фантастику. Да, она готовит юное мышление к ступени более зрелой — но это не сводит sci-fi к несерьёзному жанру, который надо сдать в барахолку, как сдают одежду, из которой выросли. Вообще, литература как таковая — подготовительный этап к мышлению в понятиях — но мы же не отказываемся от чтения Гоголя, когда прочитали Гегеля — ведь верно? Ибо все стадии-этапы-моменты Духа (сиречь мышления) необходимы, и если в индивидуальном сознании возникают исторически разновременно, то в объективно-логическом плане они совершенные сверстники.
Вспомним старика Канта: «Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне».
Так вот: человек обязательно обретёт «моральный закон» в своей голове — если с юности обращал свой взор на звёздное небо над головой.
#sci_fi #Кант #Гегель
Шах и мат, кантианцы!
Грозит ли Иммануилу Канту исключение из ВУЗовской программы после такой разгромной критики?
Признает ли Роскомнадзор немецкого мыслителя иноагентом?
И вообще: что можно знать? Что должно делать? И на что можно надеяться?
Смотрим, следим.
С замиранием (Абсолютного) духа.
#ирония #Кант
https://yangx.top/bloodysx/31984
Грозит ли Иммануилу Канту исключение из ВУЗовской программы после такой разгромной критики?
Признает ли Роскомнадзор немецкого мыслителя иноагентом?
И вообще: что можно знать? Что должно делать? И на что можно надеяться?
Смотрим, следим.
С замиранием (Абсолютного) духа.
#ирония #Кант
https://yangx.top/bloodysx/31984
Telegram
Кровавая барыня
Философское микроэссе Владимира Соловьева, как проповедь на начало рабочей недели (мы снова все отсмотрели, не благодарите):
— Мания величия не позволяет Западу критически оценивать собственные ошибки. Наверное, если бы они могли их оценивать, то не были…
— Мания величия не позволяет Западу критически оценивать собственные ошибки. Наверное, если бы они могли их оценивать, то не были…
Дедушка Кант и анекдот про 100 талеров.
Продолжая тему wish-list’а как симптома Бога.
Дедушка Кант зря ехидничал: дескать, «сто действительных талеров не содержат себе ни на йоту больше, чем сто возможных талеров», конечно-конечно, но талеры в голове — это ещё не талеры в кармане.
Да, говорит мощный старик из Кёнигсберга, ваши 100 талеров в кармане не содержат больше, чем 100 талеров в вашей голове — иначе вы всегда можете сказать, что мыслили о каких-то других 100 талерах.
Но! — подначивает Кант — ваши 100-талеров-только-в-голове ровно ничего не добавляют к вашему богатству — как и мысль о существовании Бога (возможно, верная — но всё равно ни доказать, ни опровергнуть) ничего не добавляет к нашему знанию о мире существующем.
Кант — как Микоян в том анекдоте — лавирует между струйками: он не ликвидирует Бога совсем. Идея Бога может быть «в некоторых отношениях чрезвычайно полезна» — но она бесполезна для познания мира за пределами нашей головы.
(Кстати, характерно в высшей степени, что критерием значимости Кант берёт «полезность»: так и пахнуло бюргерской лавочкой).
И всё равно, зря Кант весь этот огород городил.
Ошибка у него даже на уровне техническом, или, если языком самого Канта — на уровне «действительности»:
во-первых, 100 талеров в кармане тоже, не будучи потрачены, реализованы в товарах, говоря языком буржуа: «вложены в дело» — тоже остаются, по сути, идеальными талерами. Тут у них даже минус: лишь карман оттягивают. И привлекают завистливые взоры. 100 талеров в голове таких неприятных последствий лишены.
Во-вторых, в мире победившего финансового, виртуального капитала фраза о том, что купец, как говорит сам Кант, «приписавший несколько нулей к своей кассовой наличности» ни разу не улучшил бы своё «имущественное положение» — эта фраза повисает в воздухе: именно так богатеют не только отдельно взятые везучие купцы, но целые страны.
Но самое главное:
Кант думал, что своим анекдотом о «100 талерах» сразил наповал онтологический аргумент Ансельма Кентерберийского, аргумент, основанный на тождестве мышления и бытия. Но Кант не понял элементарной вещи: сам разговор о талерах-в-голове и талерах-в-кармане, само это раздвоение возможно только на основе тождества. (Которое, правда, всегда есть тождество противоположностей — этого-то Кант понять-принять и не мог). Если идеальные и реальные талеры вообще можно различать и сопоставлять — они тождественны.
(Попробуйте-ка помыслить противоречие среди вещей нетождественных! Жареное не противоречит квадратному).
Поэтому зря Кант иронизировал. Идея тождества мышления и бытия (если угодно, можете назвать это тождество Богом) не только не бесполезна для познания — на этом тождестве познание только и возможно. Познание связи головы и кошелька — в том числе.
#Кант
Продолжая тему wish-list’а как симптома Бога.
Дедушка Кант зря ехидничал: дескать, «сто действительных талеров не содержат себе ни на йоту больше, чем сто возможных талеров», конечно-конечно, но талеры в голове — это ещё не талеры в кармане.
Да, говорит мощный старик из Кёнигсберга, ваши 100 талеров в кармане не содержат больше, чем 100 талеров в вашей голове — иначе вы всегда можете сказать, что мыслили о каких-то других 100 талерах.
Но! — подначивает Кант — ваши 100-талеров-только-в-голове ровно ничего не добавляют к вашему богатству — как и мысль о существовании Бога (возможно, верная — но всё равно ни доказать, ни опровергнуть) ничего не добавляет к нашему знанию о мире существующем.
Кант — как Микоян в том анекдоте — лавирует между струйками: он не ликвидирует Бога совсем. Идея Бога может быть «в некоторых отношениях чрезвычайно полезна» — но она бесполезна для познания мира за пределами нашей головы.
(Кстати, характерно в высшей степени, что критерием значимости Кант берёт «полезность»: так и пахнуло бюргерской лавочкой).
И всё равно, зря Кант весь этот огород городил.
Ошибка у него даже на уровне техническом, или, если языком самого Канта — на уровне «действительности»:
во-первых, 100 талеров в кармане тоже, не будучи потрачены, реализованы в товарах, говоря языком буржуа: «вложены в дело» — тоже остаются, по сути, идеальными талерами. Тут у них даже минус: лишь карман оттягивают. И привлекают завистливые взоры. 100 талеров в голове таких неприятных последствий лишены.
Во-вторых, в мире победившего финансового, виртуального капитала фраза о том, что купец, как говорит сам Кант, «приписавший несколько нулей к своей кассовой наличности» ни разу не улучшил бы своё «имущественное положение» — эта фраза повисает в воздухе: именно так богатеют не только отдельно взятые везучие купцы, но целые страны.
Но самое главное:
Кант думал, что своим анекдотом о «100 талерах» сразил наповал онтологический аргумент Ансельма Кентерберийского, аргумент, основанный на тождестве мышления и бытия. Но Кант не понял элементарной вещи: сам разговор о талерах-в-голове и талерах-в-кармане, само это раздвоение возможно только на основе тождества. (Которое, правда, всегда есть тождество противоположностей — этого-то Кант понять-принять и не мог). Если идеальные и реальные талеры вообще можно различать и сопоставлять — они тождественны.
(Попробуйте-ка помыслить противоречие среди вещей нетождественных! Жареное не противоречит квадратному).
Поэтому зря Кант иронизировал. Идея тождества мышления и бытия (если угодно, можете назвать это тождество Богом) не только не бесполезна для познания — на этом тождестве познание только и возможно. Познание связи головы и кошелька — в том числе.
#Кант
Telegram
Гегельнегоголь
Wish-list как симптом бытия Бога.
Начнём с трюизма. Все люди делятся на две категории. Одни верят в Бога, другие — нет.
Но все пишут wish-list ‘ы (планы покупок, подарков: близким-родным, или себе-любимым). Тем более сейчас наш любимый праздник смены…
Начнём с трюизма. Все люди делятся на две категории. Одни верят в Бога, другие — нет.
Но все пишут wish-list ‘ы (планы покупок, подарков: близким-родным, или себе-любимым). Тем более сейчас наш любимый праздник смены…
…Sui et falsi или Как понять всех.
Если хочешь понять кого-то (даже если — и особенно — понять критически: ибо обоснованно критиковать можно лишь то, что понял, сиречь превзошёл)… так вот, если хочешь понять другого, надо полностью посмотреть на вещи глазами этого другого.
Да, но как быть с дураками? С негодяями, мерзавцами и лжецами? Их тоже надо понять?!
Genau so, как говорят немцы: именно так.
Более того: ровно поскольку мы сами не дураки, постольку мы уже этих дураков понимаем.
Почему? — Вспомним Спинозу: Verum est indicatio sui et falsi — Истина есть свидетельство себя самой и лжи.
Или Платона вспомнить, с его теорией зла как незнания добра: само зло ничего не знает про себя — ибо тогда оно не было бы злом, но тот, кто знает добро, автоматически знает (понимает!) и зло, как его, добра, отрицание.
Поэтому, кстати, ветхозаветный обвинительный акт в адрес первых людей («и захотели они , как боги, знать добро и зло») — попадает пальцем в небо, ибо человеку, как существу мыслящему (немыслящий же человек есть оксюморон, существо невозможное и потому несуществующее) — человеку неизбежно и с необходимостью, по определению, «по дефолту» свойственно знать. Но знание всегда есть знание добра, влекущего и знание его злого антипода. И потому мы не только должны понять всех — это было бы долженствование а-ля Кант, sollen, которое никогда не sein, никогда не становится реальностью — нет, мы не только должны понять всех: мы уже их понимаем, поскольку понимаем хоть что-то.
Ибо… indicatio sui et falsi.
#Спиноза #Платон #Кант
Если хочешь понять кого-то (даже если — и особенно — понять критически: ибо обоснованно критиковать можно лишь то, что понял, сиречь превзошёл)… так вот, если хочешь понять другого, надо полностью посмотреть на вещи глазами этого другого.
Да, но как быть с дураками? С негодяями, мерзавцами и лжецами? Их тоже надо понять?!
Genau so, как говорят немцы: именно так.
Более того: ровно поскольку мы сами не дураки, постольку мы уже этих дураков понимаем.
Почему? — Вспомним Спинозу: Verum est indicatio sui et falsi — Истина есть свидетельство себя самой и лжи.
Или Платона вспомнить, с его теорией зла как незнания добра: само зло ничего не знает про себя — ибо тогда оно не было бы злом, но тот, кто знает добро, автоматически знает (понимает!) и зло, как его, добра, отрицание.
Поэтому, кстати, ветхозаветный обвинительный акт в адрес первых людей («и захотели они , как боги, знать добро и зло») — попадает пальцем в небо, ибо человеку, как существу мыслящему (немыслящий же человек есть оксюморон, существо невозможное и потому несуществующее) — человеку неизбежно и с необходимостью, по определению, «по дефолту» свойственно знать. Но знание всегда есть знание добра, влекущего и знание его злого антипода. И потому мы не только должны понять всех — это было бы долженствование а-ля Кант, sollen, которое никогда не sein, никогда не становится реальностью — нет, мы не только должны понять всех: мы уже их понимаем, поскольку понимаем хоть что-то.
Ибо… indicatio sui et falsi.
#Спиноза #Платон #Кант
Что позволено Юпитеру… или Об истинном методе истории философии.
Кант называл свою «Критику чистого разума» коперниканским поворотом.
Фихте, с надменностью классного ментора, принуждал всех к пониманию его «Ясного, как Солнце», Наукоучения. Дескать, вот тупые, яснейшей вещи уловить не могут!
Аристократическая надменность Шеллинга, его презрение к черни хорошо известно. «Procul est, profani!»
Гегель был демократ до мозга костей, потому никак себя не величал, но спокойно создал систему Абсолютного идеализма, «иже не прейдеши».
Какие напыщенные снобы! Ну хоть бы частицу скромности им! — думает неопытный читатель.
Нет, всё не так. Тут ведь какое дело: претензия обывателя на вселенскую значимость — смешна, претензия Канта (Фихте, Шеллинга, Гегеля) — реальна. Ибо вся разница между Кантом и обывателем — Кант был, а не казался, а обыватель есть только для того, чтоб казаться. Само бытие о-бывателя — призрачное, кажущееся, он даже по своему имени — лишь «быватель», по касательной промелькнувший в жизни, и не оставивший на её лице ни следа. Лишь бывавший, но не ставший.
А Кант и Ко, во-первых, сами были ярким воплощением диалектики бытия, во-вторых, они сознательно-субъективно смогли эту диалектику выразить, передать нам.
Само собой, что такая высота сознательности должна была и себя по справедливости оценить. Потому (само)оценка и была высокой. Нескромной, если мерять обывательской меркой. Что и понятно: реальность ложной скромностью не страдает, скромность уместна лишь для кажущегося.
Но тут и «поправка на ветер» — ветер истории философии. Одна лишь самооценка — не гарантия и не аттестат истинности. Особенно сейчас, когда кажущееся, лишь видимое, мнимое, субъективное узурпировало права на саму реальность — а для этого выдаёт себя за действительное, предметное, объективное. И вот тут надо уметь различать.
«То, что думает человек о себе, и то, чем он является — разные вещи» — эта тривиальная истина старины Маркса как нельзя более актуальна сейчас.
Потому, чтоб правильно оценить каждого философа — нужно дойти как до объективных основ его мысли — так и до объективных же последствий её. Вот вам единственно возможный критерий для любого настоящего историко-философского исследования. Вот вам метод для истории философии — конечно, если мы хотим, чтоб философия была наукой, а не гербарием из засохших самомнений.
#Кант #Фихте #Шеллинг #Гегель #Маркс #история_философии
Кант называл свою «Критику чистого разума» коперниканским поворотом.
Фихте, с надменностью классного ментора, принуждал всех к пониманию его «Ясного, как Солнце», Наукоучения. Дескать, вот тупые, яснейшей вещи уловить не могут!
Аристократическая надменность Шеллинга, его презрение к черни хорошо известно. «Procul est, profani!»
Гегель был демократ до мозга костей, потому никак себя не величал, но спокойно создал систему Абсолютного идеализма, «иже не прейдеши».
Какие напыщенные снобы! Ну хоть бы частицу скромности им! — думает неопытный читатель.
Нет, всё не так. Тут ведь какое дело: претензия обывателя на вселенскую значимость — смешна, претензия Канта (Фихте, Шеллинга, Гегеля) — реальна. Ибо вся разница между Кантом и обывателем — Кант был, а не казался, а обыватель есть только для того, чтоб казаться. Само бытие о-бывателя — призрачное, кажущееся, он даже по своему имени — лишь «быватель», по касательной промелькнувший в жизни, и не оставивший на её лице ни следа. Лишь бывавший, но не ставший.
А Кант и Ко, во-первых, сами были ярким воплощением диалектики бытия, во-вторых, они сознательно-субъективно смогли эту диалектику выразить, передать нам.
Само собой, что такая высота сознательности должна была и себя по справедливости оценить. Потому (само)оценка и была высокой. Нескромной, если мерять обывательской меркой. Что и понятно: реальность ложной скромностью не страдает, скромность уместна лишь для кажущегося.
Но тут и «поправка на ветер» — ветер истории философии. Одна лишь самооценка — не гарантия и не аттестат истинности. Особенно сейчас, когда кажущееся, лишь видимое, мнимое, субъективное узурпировало права на саму реальность — а для этого выдаёт себя за действительное, предметное, объективное. И вот тут надо уметь различать.
«То, что думает человек о себе, и то, чем он является — разные вещи» — эта тривиальная истина старины Маркса как нельзя более актуальна сейчас.
Потому, чтоб правильно оценить каждого философа — нужно дойти как до объективных основ его мысли — так и до объективных же последствий её. Вот вам единственно возможный критерий для любого настоящего историко-философского исследования. Вот вам метод для истории философии — конечно, если мы хотим, чтоб философия была наукой, а не гербарием из засохших самомнений.
#Кант #Фихте #Шеллинг #Гегель #Маркс #история_философии
«Не юбилейте!» или Всего один тезис к 300-летию Канта.
«Белой гвардии
для меня
белей
имя мертвое: юбилей.
Юбилей — это пепел,
песок и дым;
юбилей —
это радость седым;
юбилей —
это край
кладбищенских ям;
это речи
и фимиам;
остановка предсмертная,
вздохи,
елей —
вот что лезет
из букв
«ю-б-и-л-е-й»…
Любая идея жива — как её мыслитель жив — пока не начинают отмечать её и его юбилеи.
А раз заюбилеили — ну, всё, нет живой идеи, а только бронзовый истукан остался, да ещё и звенящий, ибо пустой внутри.
И дело не в казённых речах людей с кабинетными физиономиями.
Ибо просто вернуться к идеям — с Кантом тоже не получится.
Если мыслящие не желают и дальше дымить фимиамом на краю разверстой могилы философии, то все эти призывы а-ля «Назад к Канту!» — необходимо отбросить. История не повторяется и возвратных рекурсий не делает. Лозунг «Назад к…» — неважно, к кому: хоть Канту, хоть Гегелю, хоть Платону или Марксу — лозунг дурной, ибо, с одной стороны, он аннулирует всё историческое движение после, просто выбрасывает его — и таким образом обесценивает и фигуру самого, к которому призывает вернуться. С другой стороны, это чистый эскапизм, желание сбежать от логических сложностей конкретной исторической реальности в уютное гетто старой философской системы.
Тот, кто имеет в себе силы жить и мыслить, никогда не идёт назад.
Путь живого и истинного — вперёд. Только так и оправдывается исторически прошедшее. Только так и воздаётся настоящая хвала мыслителям-предшественникам. Если их идеи были не ложны — они сохранились в снятом виде в последующем синтезе. И нет смысла возвращаться даже и к этому финальному синтезу «конца философии». Надо просто вдуматься в этот синтез, освоить его — то есть: сделать своим. И от «конца философии» идти к началу истории. Но прежде — завершить предысторию человечества. Без этого философию не осуществишь — а ведь всё дело в том, чтобы идея обрела адекватное воплощение, чтобы мир «вещей в себе» совпал-таки с миром «вещей для нас».
Потому: не «Назад к Канту!» — а «Вперёд с Гегелем!».
#Кант #Гегель
«Белой гвардии
для меня
белей
имя мертвое: юбилей.
Юбилей — это пепел,
песок и дым;
юбилей —
это радость седым;
юбилей —
это край
кладбищенских ям;
это речи
и фимиам;
остановка предсмертная,
вздохи,
елей —
вот что лезет
из букв
«ю-б-и-л-е-й»…
Любая идея жива — как её мыслитель жив — пока не начинают отмечать её и его юбилеи.
А раз заюбилеили — ну, всё, нет живой идеи, а только бронзовый истукан остался, да ещё и звенящий, ибо пустой внутри.
И дело не в казённых речах людей с кабинетными физиономиями.
Ибо просто вернуться к идеям — с Кантом тоже не получится.
Если мыслящие не желают и дальше дымить фимиамом на краю разверстой могилы философии, то все эти призывы а-ля «Назад к Канту!» — необходимо отбросить. История не повторяется и возвратных рекурсий не делает. Лозунг «Назад к…» — неважно, к кому: хоть Канту, хоть Гегелю, хоть Платону или Марксу — лозунг дурной, ибо, с одной стороны, он аннулирует всё историческое движение после, просто выбрасывает его — и таким образом обесценивает и фигуру самого, к которому призывает вернуться. С другой стороны, это чистый эскапизм, желание сбежать от логических сложностей конкретной исторической реальности в уютное гетто старой философской системы.
Тот, кто имеет в себе силы жить и мыслить, никогда не идёт назад.
Путь живого и истинного — вперёд. Только так и оправдывается исторически прошедшее. Только так и воздаётся настоящая хвала мыслителям-предшественникам. Если их идеи были не ложны — они сохранились в снятом виде в последующем синтезе. И нет смысла возвращаться даже и к этому финальному синтезу «конца философии». Надо просто вдуматься в этот синтез, освоить его — то есть: сделать своим. И от «конца философии» идти к началу истории. Но прежде — завершить предысторию человечества. Без этого философию не осуществишь — а ведь всё дело в том, чтобы идея обрела адекватное воплощение, чтобы мир «вещей в себе» совпал-таки с миром «вещей для нас».
Потому: не «Назад к Канту!» — а «Вперёд с Гегелем!».
#Кант #Гегель
Хвала предтечам.
Книгу графа Вольнея, кстати, рекомендую. («Руины или Размышления о революциях империи» были переведены советскими безбожниками-коммунистами и изданы в конце 1920-х годов. Скан есть в сети).
«Руины» — это не только важный документ интеллектуальной подготовки 1789 года, ярко иллюстрирующий то, каким образом идеологически готовятся революции, как возможность становится через такие сочинения необходимостью — уже этого было бы достаточно, чтоб обосновать значимость «Руин» — но это ещё и написанный изящным языком, с классическим галльским остроумием, диалектический трактат, важная ступень (к сожалению, у нас мало известная) диалектического мышления.
Уже из приведённого отрывка ясно видно: Вольней безжалостно препарирует старое общество, обнажая его антиномии. При чём, делает он это до Канта (заслуга первооткрывателя, на минутку), и, в отличие от Канта, он не замыкает открытых антиномий в сфере «чистого разума» (чистота которого сама есть идеологическая фикция), но откровенно демонстрирует их социальную суть, антагонистичную борьбу внутри существующего — классового — общества.
Но никто не может быть выше своей эпохи — можно быть лишь на её высоте.
Так и Вольней: он остаётся (как и его немецкий двойник и одновременно антипод Кант) при этой неизбывной антиномичности. Синтеза у него нет.
Нет ничего проще — с высоты прожитых-и-продуманных человечеством столетий — снисходительно похлопать Вольнея по плечу, приколов к лацкану его камзола бирку: «Рассудочно мыслил, до диалектического, разумного синтеза не поднялся».
Но это удел философских школяров; оставим детские забавы интеллектуально несовершеннолетним.
Мы же воздадим Вольнею хвалу за его блестящую литературную аутопсию противоречий ancient regime — ибо без патологоанатомического диагноза умершего новое в мире не рождается. И да, синтез — после разложения, Гегель — после Вольнея (и Канта).
Otium post negotium.
#Вольней #Кант #Гегель #диалектика
Книгу графа Вольнея, кстати, рекомендую. («Руины или Размышления о революциях империи» были переведены советскими безбожниками-коммунистами и изданы в конце 1920-х годов. Скан есть в сети).
«Руины» — это не только важный документ интеллектуальной подготовки 1789 года, ярко иллюстрирующий то, каким образом идеологически готовятся революции, как возможность становится через такие сочинения необходимостью — уже этого было бы достаточно, чтоб обосновать значимость «Руин» — но это ещё и написанный изящным языком, с классическим галльским остроумием, диалектический трактат, важная ступень (к сожалению, у нас мало известная) диалектического мышления.
Уже из приведённого отрывка ясно видно: Вольней безжалостно препарирует старое общество, обнажая его антиномии. При чём, делает он это до Канта (заслуга первооткрывателя, на минутку), и, в отличие от Канта, он не замыкает открытых антиномий в сфере «чистого разума» (чистота которого сама есть идеологическая фикция), но откровенно демонстрирует их социальную суть, антагонистичную борьбу внутри существующего — классового — общества.
Но никто не может быть выше своей эпохи — можно быть лишь на её высоте.
Так и Вольней: он остаётся (как и его немецкий двойник и одновременно антипод Кант) при этой неизбывной антиномичности. Синтеза у него нет.
Нет ничего проще — с высоты прожитых-и-продуманных человечеством столетий — снисходительно похлопать Вольнея по плечу, приколов к лацкану его камзола бирку: «Рассудочно мыслил, до диалектического, разумного синтеза не поднялся».
Но это удел философских школяров; оставим детские забавы интеллектуально несовершеннолетним.
Мы же воздадим Вольнею хвалу за его блестящую литературную аутопсию противоречий ancient regime — ибо без патологоанатомического диагноза умершего новое в мире не рождается. И да, синтез — после разложения, Гегель — после Вольнея (и Канта).
Otium post negotium.
#Вольней #Кант #Гегель #диалектика