Чем мы занимаемся ночью в командировках кроме работы? Правильно, редачим роман! Ибо нефиг 😏

Приходит весна, сок бежит по стволам деревьев, а тепло первого солнца – по твоим венам, хотя еще случатся дни, когда ты будешь ощущать обжигающий яд этого возрождения, ведь сам не сможешь возрождаться. Вы с Пашкой, Сережкой и Вовкой пускаете пробки по ручейкам, задерживаетесь на улице дольше обычного, пьете «Байкал» из стеклянных бутылок и играете в пары-выры; в киоске пока нет новых журналов, но толстая тетенька обещает, что скоро будут, скоро – сезон, но ты уже хочешь ходить в другие магазины, какие видел в кино: красивые, полные комиксов от пола до потолка, с лукавыми продавцами-волшебниками. И в один из весенних дней, поздно вернувшись домой – последние месяцы она всегда так делает, – мама шепотом говорит тебе, пока выкладывает сладкие булки из сумки – ты уже кипятишь чайник и раскладываешь пакетики по трем чашкам, – что в субботу придется встать рано и поехать по делам; на твой вопрос «куда?» улыбается и переводит разговор: спрашивает об успехах в школе, передает приветы от бесконечных теть и дядь с работы, которые, кажется, знают о твоей жизни больше тебя самого. В субботу вы правда встаете слишком рано – но бабушка уже не спит, сидит на кухне с обрывками газет, пьет чай под звуки несмолкающего телевизора, – одеваетесь – мама расчесывает твои светлые волосы как-то особенно нежно – и выходите. Прежде, чем закрыть дверь, мама кричит:

– Мам, еще раз напоминаю, мы за тетрадками!

Вы идете пешком, хотя ты надеялся прокатиться на маленьком автобусе, в субботу утром почти всегда пустом – так, что можно занять любое место. Солнце яркое, тебе хочется снять куртку, но мама не разрешит, ты знаешь. Щуришься, не понимая, куда вы идете и едете, хотя все вокруг знакомое – дома, киоски, магазинчики, ларьки с фруктами, аппараты для обмена использованных бутылок на мелочь. Наконец мама останавливается. Ты – следом.

– Ну? – ты не видишь, улыбается она или нет, но слышишь радость в ее голосе. – Надеюсь, ты рад. С осени ты будешь ходить сюда. Как, помнится, и хотел, да?

Но ты не понимаешь, чему радоваться: перед тобой серое двухэтажное здание, залитое солнцем – ты не видишь ничего, кроме мельтешащих вокруг силуэтов, – но наконец различаешь за этим золотым свечением объявления и растяжки на стенах – золотыми буквами написано «„Парадис“: научим вашего ребенка рисовать». Ты вскрикиваешь от радости, хочешь кинуться к золотому сиянию этого здания, раствориться в нем, но вместо этого кидаешься обнимать маму, а она поглаживает тебя по голове; так ли, будешь думать ты, повзрослев, когда он, встреченный на пороге чужой квартиры, насоветует тебе упущенных книг к прочтению, видел свой Золотой Храм герой Мисимы, так ли ослепило его солнце собственного разума?

Ты тоже сожжешь свой Золотой Храм в воспоминаниях: раскаленные угли и неостывший пепел будут вечно жечь глубоко внутри.

#текстозавр

Утро встречаем с «Веком серебра и стали»!

Решил собрать дайджест всего самого интересного, что рассказывал о книжке. И не просто так: на Вайлдберис появился комплект «Тайны Петербурга» с романом «Потусторонним вход воспрещен» и «Веком». По цене очень бюджетно!

▪️Большой пост, где собрано все-все-все о книжке

▪️ Рецензия в Юности от замечательной Тани Соловьевой

▪️ Три отсылки и аллюзии из романа

▪️ Кто такой Бэс Пантеос и что он делает в романе?

▪️ Наша с Аней Сешт лекция о загробных мирах Египтян и Шумеров

▪️ Эфир, где с Полиной Парс говорим про «Век»

▪️ Статья о лихорадке смерти для Строк

▪️Наше офигенное интервью с Культурой СВАО (там про разное!)

👉 Ищите роман в электронке, аудио и бумаге на всех платформах туть

#вексеребра #текстозавр

Вас стало больше, 1300! Вау ❤️

По такому случаю напомню, что в закрепе у нас висит все самое важное

А вот тут отдельно всякие интересности – от статей до рассказов про персов, – по «Веку серебра и стали».

Какие книжки еще ждем?

«Прах имени его» (исторический романс магдопущением, про древний Карфаген) – Полынь, очень 2024

«Пусть идет черный снег» (мрачный магреализм с античными вайбами) – Эксмо, осень 2024

«И велел Изольд встать» (исторический роман с допущением, франция XVI-XVII века) – дописан, все свежие новости расскажу!

«Было у него два сына» (магреализм, перелодение мифа о Нарциссе, от нулевых до двадцатых) – дописан, все свежие новости расскажу!

По тегу #текстозавр – важное по моим книжкам, по тегу #пописун – обзоры и статьи

В первый за тройку недель человеческий выходной посидел над текстом и понял, как же сложно прыгать из нулевых России не просто в Венеция XVII века, но еще и в гностиков! Прямо скрипя мозгами сидишь и думаешь. Но, возможно, это осень. И просто усталость. Или гностики...

***

Трещины: все вокруг пронизано ими, они шепчут на языке давно минувших дней, но никто не слышит их песни – песни забытых изгнанников, ушедших, уплывших, или, подобно Симону, улетевших, но не собирающихся возвращаться, их путь – путь Данте, поиски не среди чужих тел, но среди собственных даймонов, ведь только там, во внутренней темноте – так говорили еще древние, уподобляя всякую мистерию вуали сознания, - ждут ответы.

Он слышит песню трещин, отзывается на их молитвы, знает три заветных слова, поднявших этот клочок суши из пены морской – Вода, Время и Изгнание, - и повторяет их про себя, ведь не имеет права говорить вслух: его пятилетний василидов обет молчания подходит к концу, но срок еще не пришел – о нем возвестят не трубным гласом, а нежным шепотом воды. Он, изгнанник, прибывает в город изгнанников и улыбается этому; под свиными тушами – чтобы ни о чем не догадались те, кто чтит лишь искру истинного единого бога, видит малый луч света, пробивающийся сквозь тучи, наколдованные завистливым творцом, - лежат сшитые листы, заполненные письменами – почерк у него красивый, он оставлял себя без еды и сна, лишь бы научиться, - за которые могут приговорить к смерти: но страшит его далеко не собственная смерть, а смерть знания, ибо только в нем – спасение.

Он верит: мы становимся изгнанниками, как только покидаем материнскую утробу, даже не так – мы стали ими давно, в незапамятные времена космической гармонии, когда творец привел свой пагубный план в исполнение, когда в невежество своем обрек нас преодолеть семь небесных планет и семь архонтов, чтобы оказаться заточенными в стареющей тюрьме с бьющимся сердцем; ритм его – ежемоментное напоминание о бренности бытия, об остановке всякого движения; движение – от порта к порту, от города к городу, от дома к дому – бесконечное изгнание; изгнание – некорректируемая судьба.

#текстозавр

Мне показали макет «Праха имени его» ииии... я в любви!

Какие-то дни экстатичных картинок и фото просто 🌚

Надеюсь, скоро всю красоту по книжке вам покажем

#текстозавр

Книжное настроение примерно такое 🗿

Ты: ух, напишу в этот раз не очень сложный авантюрный роман в историческом сеттинге с маааленькой гностической подоплекой!

В то же время твой текст: «Входит, полуприкрыв глаза — и мелодия всех, ждущих в Полноте, накрывает с головой. Двести тысяч свай держат этот храмовый цветок на воде, и оттого песня ее, в короне из звезд и с полумесяцем у ног, еще громче — подпитывается не только высотой, но и глубиной, — и восемь столпов купола усиливают этот полет от земли к небесам, туда, к знанию, куда обязана устремиться всякая запертая в клетке плоти душа: Валентин больше не держит глаз закрытыми, наслаждается игрой света и цвета — все здесь призвано ослепить, поразить, приблизить к столкновению с мудростью, по ложному представлению названную другим именем, именем богоматери, — и, смотря на восемь статуй заплутавших пророков, не знающих, что несут слова ложного бога, гниющего творца — Осии и Иеремии, Даниила и Варуха, Исайяи и Симеона, Давида и Иезекииля, — все же слушает их благостную молитвенную песнь, высеченную в камне: „Да не оставит и исцелит нас моя надежда в день испытаний обрати о господь свой слух и взор из святого чертога своего господь ожидает ниспослать милость на нас мои глаза узрели спасение я дарую тебе славу в великом храме следуйте моим заповедям“».

#текстозавр

Особняк дель Илада — такой же, как другие дома, нет в нем ничего дьявольского и отпугивающего: столь же ненадежно стоящий на воде, он, трехэтажный, морочит голову смесью стилей и эпох — арабские арки над окнами переплелись со строгостью белых античных колонн, а черепичная крыша горит Меркурием, как остальные в городе. Только закрыв глаза Валентин чувствует его — запах колдовства, сквозняк из иных миров, пахнущий болотной водой и тухлыми цветами. Валентин расплачивается с гондольером — тот кивает в ответ, поджимает губы, очевидно не решаясь что-то сказать, и отправляется дальше, — и, стараясь не закрывать больше глаз, чтобы не видеть правды — не тот момент, когда она нужна, — стучит в резные двери. Открывает старый слуга, напоминающий умирающую птицу, не утратившую остроты взгляда — изучает Валентина глазами; молчит — просто хмурится, ожидая, когда незнакомец заговорит первым.

— Я к синьору дель Иладу, — пишет Валентин в тетради.

— Глухие, немые, слепые, — вздыхает слуга. — С каких пор все стали думать, что здесь — богадельня? Но вам везет. Синьор дель Илад приказал встретить немого гостя в восточных одеждах без вопросов, принять в любое время дня и ночи и проводить к нему лично. И чем вы этого заслужили?

В молчании Валентин следует за шаркающим слугой. Все внутри — море, застывшая в миг рождения океана вода: голубая плитка и голубое стекло, и даже пламя свечей в огромной люстре, кажется, порой вспыхивает синим; жилище бога, вышедшего из пучин, возлюбившего сушу, сделавшего ее своей любовницей, но не забывшего о законной жене. Они идут вверх, и старик-слуга шикает на всех других слуг, что проходят мимо и кивают Валентину — он кивает в ответ и провожает их взглядом. Они поднимаются — кажется, будто погружаются на самое дно. Туда, где умирает даже свет.

«Ртутные сердца» (рабочее название)

#текстозавр

Вспомнил рассказ почти годовой давности, написанный к выходу «Символа солнца» Мельницы.

Люблю его и вам напоминаю! Можно почитать на сайте Юности

#текстозавр

Мудрецы научили его плыть на грани между сном и явью, когда сны, нападающие бесконечными многоголовыми чудищами-метафорами, не в с илах напасть, но и реальность уже неощутима под ногами, земля становится тонкой воздушной прослойкой, и на ладье античного корабля – на нем ли возвращался еще один странник, Тесей, проходя сквозь врата из слоновой кости или рога, минуя границу реального и невероятного, внутреннего и внешнего, космического и мирского? – ты бороздишь воспоминания: порой они прозрачные, и видно песчаное дно, полное затерянных сокровищ, а порой – мутные, полные причудливых рыб, опасно-черные в ураган воспоминаний.

И сейчас – впрочем, что такое «сейчас», когда и от времени Валентин отрешился, прислонившись спиной к холодной стене, но есть ли еще эта стена, сидит ли он еще у венецианского дома? – Валентин вновь приживает все свои странствия, начавшиеся с позорного бегства – нет, мудрецы сказали правильно, спасения, – после смерти трех его учителей. Он отплывает на корабле с торговцами, заплатив вдвойне – не хочет беспокойства, получает отдельную каюту, избавляется от лишних вопросов, – и сходит на другой земле – чувствует ее иное дыхание, свободное, полное воспоминаниями о прошлом и надеждами на будущее; грамотный, Валентин берется за другую работу – помогает считать и переписывать, учить и хитрить, работает на ростовщиков и рыночных торговцев, уличных факиров и ученых мужей, сетующих, что дети их с детских лет хотят только одного – славы да признания. И так Валентин путешествует из города в город, чувствуя дыхание новых земель и порой, перед сном, пытаясь повторить его; он, вечный странник – вскоре понимает, что такой каждый из людей с мига рождения, – ищет знания: общается с графами, называющими себя алхимиками и заявляющими, что застали времена христовы, с тех пор жизнь их продолжается, а не верите – просто посмотрите на обрывистые линии судьбы, изучите ладони; со слепыми библиотекарями, во снах путешествующими по мирам звезд, бродящими по садам расходящихся космических тропок и, кажется, знающими все на свете; с авантюристами, ради мести готовыми менять имена, надевать женские платья и убивать всех, кого считают недостойными, и все это – ради вечной любви, достойной пера отважнейших из поэтов; с сумасшедшими, что зовут себя рыцарями и рассуждают о божественной мудрости словами примитивными, зато со всей смелостью кидаются на битвы с гигантами и, проиграв, не падают духом, только говорят сами с собой, решаясь на очередной подвиг; с печальными вдовами, капризами погубившими мужей и детей, и оставшихся одними, перебирающими цветные леденцы, думая, что перед ними фамильные драгоценности, и шепчущими что-то невнятное о третьем пришествии и ста годах обещанного одиночества, об особняках, ушедших под землю со всеми страшными тайными; со священниками, уверившими, что открыли истинное имя господне, но боящимися его раскрыть, ведь тогда те, кто чтут план, те, кто говорят языком розы и креста, обо всем догадаются, запрут в гробу и закопают живьем; с университетскими учителями, считающими, что мир – лишь иллюзия, и важнее прочего смотреть внутрь себя, ведь все, окружающее человека – сплошь его овеществленные мысли, прекрати думать – положишь конец существованию всего мира. Валентин беседует с каждым из встреченных, делает заметки, терпит все странности, просит доступа к книгам – иногда глупым и бесполезным, иногда – ценным настолько, что страшно прикасаться в ним, - читает, делает заметки. Знание его ширится, но так и не приходит понимание, как вновь сделать Полноту полной, как спастись самому – и спасти остальных, - из клетки, наброшенной на род людском демиургом и его архонтами, зачаровавшими саму мудрость…

«Ртутные сердца»

#текстозавр

Думали, я не буду спамить в 00:40 работой над новым текстом? Буду! У меня тут во второй части подключился женский фокал. Он — про науку, она — про искусство

Да, я обещал себе не плотный авантюрный роман. Авантюрный он авантюрный. Но плотный — жесть как не по плану. И возможно чуть душный... 🗿

Шанс увидеться... похоже, я все еще не до конца шагнула назад из мира снов и воспоминаний: говорят, иные поэты и художники живут в них всегда, становятся гениями — и как справляются? Я вспоминаю те редкие минуты, когда мы находили шанс увидеться спокойно — не беспокоились о том, что нас заметят случайно, что меня хватятся дома. Каждый раз, когда я оказывалась рядом с ним, чувствовала себя полной, будто наконец находила давно потерянный осколок себя, наконец оказывалась в силах рассеять свет жизни на весь спектр: мы либо вместе выбирали книги — о, как часто Валентино ругался на мои любимые романы, хотя знал, что я охоча и до философии с наукой, пусть понимаю ее куда хуже искусства, в отличие от него, неспособного отличить оттенки цветов и узреть в трех грациях весны Боттичелли три такта богов Плотина, найти сокрытый смысл ветров рождения Венеры — либо смотрели на голубизну лагуны в молчании, либо говорили о фантастических существах прошлого и фокусах, что творит величайший факир — солнечный свет. Как он любил — нет, почему же, все еще любит, — рассуждать о нем, а еще — наполнять этим светом моим глаза; от его слов они, кажется, вправду начинали лучиться. Помню, как однажды, по дороге к нему после сильного дождя, споткнулась, поскользнулась, намокла — спешила, как и всегда, — и, войдя, прикрывая лицо рукой, будто таинственная незнакомка, тут же расплакалась. Он отвлекся от вычислений, бросил циркуль, тут же обнял меня, а после, раскрасневшись — я, конечно, не помешала ему, поняла только потом, слишком горько плакала, представляя, какой уродиной явилась к нему домой, — снял грязное намокшее платье, усадил на кровать свои родителей и, сев сзади, принялся массировать плечи, шептать что-то на латыни — только он мог не знать колыбельных и нежных песен, зато помнить мудрость древних, — а потом зарываться носом в мои волосы, согревать дыханием — почти драконьим. И когда я наконец сообразила, что произошло, то раскраснелась в миг, но, повернувшись к Валентино лицом, все же подарила ему поцелуй — не первый наш, но самый чудесный; полный ласки и будто бы того солнечного света; жаль, что даже парижские мастера не научились делать из него духи ли помаду, сцеживать его всеобъемлимость, разделять в пробирках на утренний и вечерний.

«Ртутные сердца»

#текстозавр