Ольга Власенко, «Птица». Изд. Marshmallow Books
Все, что нужно знать о сюжете романа, сказано уже в аннотации: ангел Птица однажды свалился на землю и стал студентом философского факультета. Он обожает йогурты и совсем не помнит, например, своих родителей. Однажды Птица вспоминает, что с ним произошло. Тогда к нему спускается друг-ангел и заявляет: вернуться на небеса можно, достаточно пройти испытание водой, огнем и верой. Казалось бы – дорога назад открыта, но… но в супермаркете Птица знакомится с Надей. Они успевают обменяться шутками, познакомиться ближе, покататься на великах на Лосином острове, однако вскоре эта дружба превращается в нечто больше… и крепче держит Птицу на земле. Что выбрать, куда податься? И пострадают ли его друзья от ниспосланных небом испытаний?
«Птица» написан на стыке романа-взросления и красивой притчи – это определение подойдет куда лучше, чем «магический реализм». С одной стороны, читатель оказывается в максимально фактурной современной молодежной реальности: это подчеркнуто и стилистикой с использованием слэнга, и огромным количеством узнаваемых реалий – от цитат из сериалов до колонок JBL и студенческих тусовок. И в этой реальности герой неизбежно сталкивается с классическим для молодежной прозы набором ситуаций: первой любовью, поиском себя и размышлениями о будущем. С другой же стороны, весь роман – развернутая метафора, где ничто ангельское не стоит воспринимать буквально; это не условные «Благие знамения», где подробно показан и прописан мир ангелов и демонов, где он – органическая и ключевая часть сеттинга. Небо в «Птице» отчасти иллюзорно (пусть герой и вспоминает его), отсутствует какая-то конкретная привязка к христианству, все ангельские фигуры – абстрактны, собирательны; а все испытания – не более чем необходимые сюжетно-психологические винтики, которые помогают Птице разобраться в себе. Они, опять же, лишены какого-то конкретного символизма из религиозной традиции. Собственно, роман Ольги Власенко – история о поиске себя, самоидентификации и сепарации (играть по четким правилам неба и вернуться туда, или остаться с людьми? Реальное опять смещается в сторону метафорического). Просто раскрываются все эти темы с помощью фантастического допущения, которое вроде бы и делает проблематику ярче, объемнее, а вроде бы, и наоборот, помогает говорить с читателем не слишком в лоб, без какого-либо морализаторства. Простой стилистически, но живой и динамичный, «Птица» – хороший пример молодежный прозы, сосредоточенной исключительно на личностных проблемах – все социальное здесь очерчено фоном, как на черно-белом скетче в блокноте; в центре этого скетча – закутавшийся в потерянные крылья ангел, который непременно должен слушать песни «Наутилуса», но предпочитает другую музыку.
#пописун
Все, что нужно знать о сюжете романа, сказано уже в аннотации: ангел Птица однажды свалился на землю и стал студентом философского факультета. Он обожает йогурты и совсем не помнит, например, своих родителей. Однажды Птица вспоминает, что с ним произошло. Тогда к нему спускается друг-ангел и заявляет: вернуться на небеса можно, достаточно пройти испытание водой, огнем и верой. Казалось бы – дорога назад открыта, но… но в супермаркете Птица знакомится с Надей. Они успевают обменяться шутками, познакомиться ближе, покататься на великах на Лосином острове, однако вскоре эта дружба превращается в нечто больше… и крепче держит Птицу на земле. Что выбрать, куда податься? И пострадают ли его друзья от ниспосланных небом испытаний?
«Птица» написан на стыке романа-взросления и красивой притчи – это определение подойдет куда лучше, чем «магический реализм». С одной стороны, читатель оказывается в максимально фактурной современной молодежной реальности: это подчеркнуто и стилистикой с использованием слэнга, и огромным количеством узнаваемых реалий – от цитат из сериалов до колонок JBL и студенческих тусовок. И в этой реальности герой неизбежно сталкивается с классическим для молодежной прозы набором ситуаций: первой любовью, поиском себя и размышлениями о будущем. С другой же стороны, весь роман – развернутая метафора, где ничто ангельское не стоит воспринимать буквально; это не условные «Благие знамения», где подробно показан и прописан мир ангелов и демонов, где он – органическая и ключевая часть сеттинга. Небо в «Птице» отчасти иллюзорно (пусть герой и вспоминает его), отсутствует какая-то конкретная привязка к христианству, все ангельские фигуры – абстрактны, собирательны; а все испытания – не более чем необходимые сюжетно-психологические винтики, которые помогают Птице разобраться в себе. Они, опять же, лишены какого-то конкретного символизма из религиозной традиции. Собственно, роман Ольги Власенко – история о поиске себя, самоидентификации и сепарации (играть по четким правилам неба и вернуться туда, или остаться с людьми? Реальное опять смещается в сторону метафорического). Просто раскрываются все эти темы с помощью фантастического допущения, которое вроде бы и делает проблематику ярче, объемнее, а вроде бы, и наоборот, помогает говорить с читателем не слишком в лоб, без какого-либо морализаторства. Простой стилистически, но живой и динамичный, «Птица» – хороший пример молодежный прозы, сосредоточенной исключительно на личностных проблемах – все социальное здесь очерчено фоном, как на черно-белом скетче в блокноте; в центре этого скетча – закутавшийся в потерянные крылья ангел, который непременно должен слушать песни «Наутилуса», но предпочитает другую музыку.
#пописун
Paracosm, «Счастливого дня пробуждения». Изд. МИФ
Однажды мальчик, которого, скажем, зовут экспериментом, очнулся в огромном особняке. Его отец, скажем, просто доктор, начинает учить его естественным наукам, но совершенно забывает об истории и культурологии. Мальчик этот никогда не вырастет, он сшит из кусков чужих тел, зато, благодаря модификациям, тело его бессмертно. Доктор говорит: мальчик однажды научится всему, что знает сам доктор, и проведет операцию, которая сделает его, доктора, бессмертным. Но однажды мальчик узнает, что в особняке живут другие, неудачные эксперименты – они с радостью раскроют все темные тайны доктора. Кому верить? И как мальчику звать создателя – отцом или мучителем? Перед читателем филигранно выдержанное и в объеме, и в стилистике переосмысление одновременно и «Франкенштейна», и «Собачьего сердца» – словом, знаковых книг, где исследуется грань человеческих возможностей: можно ли создавать новую жизнь на основе чужой? Доктор, гениальный хирург, долго продлевавший собственную жизнь, точно знает – можно. Он – вне правил морали и религии, презирает понятия «добро» и «зло», «хорошо» и «плохо», потому что они слишком примитивны; он – сын священника, выбравший хирургию своим призванием; он – смесь Виктора Франкенштейна и профессора Преображенского, типичный готический герой, решивший заглянуть за грань. Его трагедия не менее важна, чем история мальчика-эксперимента, который проходит весьма необычный путь взросления.
То, что начинается как мистический и отчасти готический детектив, быстро превращается в психологический роман, осмысляющий три глобальные проблемы: возможно ли – и нужно ли? – бессмертие, может ли человек уподобиться богу и где проходит грань научной этики? «Счастливого дня пробуждения» в целом лучше всего осмыслять процессом последовательного вопрошания: что делать, если в мире не останется блага, только наука? Можно ли примириться с, казалось бы, враждебно настроенным миром и самим собой? «У бессмертных времени в избытке» – говорит герой романа, да вот только останется ли у этого времени хоть какая-то ценность? Каждый из этих вопросов – ступенька, которая ведет и читателя, и автора, и героев от более узких «специализированных» рассуждений к базовым вопросам философии (есть ли бог? Как родилась вселенная?), но даже с высоты этой обзорной площадки не блекнут вещи исключительно человеческие, существующие в рамках микрокосма: все еще отчетливо видны внутренние миры персонажей, паттерны людского поведения, бремя потерь, власть прошлого над настоящим.
«Счастливого дня пробуждения» – не просто красивая метафора, придуманная, чтобы поразмышлять на философские и этические темы. Это во многом история о принятии себя, борьбе с внутренними демонами – которые порой кажутся ангелами, – и поиске места в социуме теми, кто по той или иной причине «не таков, как все». Отношения между творцом и созданием здесь выстроены вовсе не в духе уже упомянутых классических произведений: доктор и мальчик выступают на равных, никто из них ни добр, ни зол однозначно. Они – многогранные личности (пусть и не совсем люди), и это позволяет Paracosm углубить смысловые и психологические пласты текста, сохранив необходимый антураж. Роман, к слову, местами напоминает оскароносный фильм «Бедные-несчастные». Автор не скупится на детали, однако тон повествования очень сдержанный и умеренный: такой подход словно бы обесцвечивает картинку в голове читателя, но это, наверное, просто еще один эксперимент доктора – история как бы превращается в черно-белое кино, и стилизация, созданная в основном за счет ритмики и описаний, достигает своего апогея. «Счастливого дня пробуждения» – пример красивого переосмысления классики, насыщенного таким количеством новых смыслов, актуальных как вне времени, так и для современного читателя, что текст разбухает и разрастается за книжные рамки. Но за ворохом научных фактов и рассуждений не теряется увлекательная история. Да и в целом роман можно воспринимать как своего рода притчу, наполненную архетипическими фигурами; а чем больше трактовок – тем увлекательней.
#пописун
Однажды мальчик, которого, скажем, зовут экспериментом, очнулся в огромном особняке. Его отец, скажем, просто доктор, начинает учить его естественным наукам, но совершенно забывает об истории и культурологии. Мальчик этот никогда не вырастет, он сшит из кусков чужих тел, зато, благодаря модификациям, тело его бессмертно. Доктор говорит: мальчик однажды научится всему, что знает сам доктор, и проведет операцию, которая сделает его, доктора, бессмертным. Но однажды мальчик узнает, что в особняке живут другие, неудачные эксперименты – они с радостью раскроют все темные тайны доктора. Кому верить? И как мальчику звать создателя – отцом или мучителем? Перед читателем филигранно выдержанное и в объеме, и в стилистике переосмысление одновременно и «Франкенштейна», и «Собачьего сердца» – словом, знаковых книг, где исследуется грань человеческих возможностей: можно ли создавать новую жизнь на основе чужой? Доктор, гениальный хирург, долго продлевавший собственную жизнь, точно знает – можно. Он – вне правил морали и религии, презирает понятия «добро» и «зло», «хорошо» и «плохо», потому что они слишком примитивны; он – сын священника, выбравший хирургию своим призванием; он – смесь Виктора Франкенштейна и профессора Преображенского, типичный готический герой, решивший заглянуть за грань. Его трагедия не менее важна, чем история мальчика-эксперимента, который проходит весьма необычный путь взросления.
То, что начинается как мистический и отчасти готический детектив, быстро превращается в психологический роман, осмысляющий три глобальные проблемы: возможно ли – и нужно ли? – бессмертие, может ли человек уподобиться богу и где проходит грань научной этики? «Счастливого дня пробуждения» в целом лучше всего осмыслять процессом последовательного вопрошания: что делать, если в мире не останется блага, только наука? Можно ли примириться с, казалось бы, враждебно настроенным миром и самим собой? «У бессмертных времени в избытке» – говорит герой романа, да вот только останется ли у этого времени хоть какая-то ценность? Каждый из этих вопросов – ступенька, которая ведет и читателя, и автора, и героев от более узких «специализированных» рассуждений к базовым вопросам философии (есть ли бог? Как родилась вселенная?), но даже с высоты этой обзорной площадки не блекнут вещи исключительно человеческие, существующие в рамках микрокосма: все еще отчетливо видны внутренние миры персонажей, паттерны людского поведения, бремя потерь, власть прошлого над настоящим.
«Счастливого дня пробуждения» – не просто красивая метафора, придуманная, чтобы поразмышлять на философские и этические темы. Это во многом история о принятии себя, борьбе с внутренними демонами – которые порой кажутся ангелами, – и поиске места в социуме теми, кто по той или иной причине «не таков, как все». Отношения между творцом и созданием здесь выстроены вовсе не в духе уже упомянутых классических произведений: доктор и мальчик выступают на равных, никто из них ни добр, ни зол однозначно. Они – многогранные личности (пусть и не совсем люди), и это позволяет Paracosm углубить смысловые и психологические пласты текста, сохранив необходимый антураж. Роман, к слову, местами напоминает оскароносный фильм «Бедные-несчастные». Автор не скупится на детали, однако тон повествования очень сдержанный и умеренный: такой подход словно бы обесцвечивает картинку в голове читателя, но это, наверное, просто еще один эксперимент доктора – история как бы превращается в черно-белое кино, и стилизация, созданная в основном за счет ритмики и описаний, достигает своего апогея. «Счастливого дня пробуждения» – пример красивого переосмысления классики, насыщенного таким количеством новых смыслов, актуальных как вне времени, так и для современного читателя, что текст разбухает и разрастается за книжные рамки. Но за ворохом научных фактов и рассуждений не теряется увлекательная история. Да и в целом роман можно воспринимать как своего рода притчу, наполненную архетипическими фигурами; а чем больше трактовок – тем увлекательней.
#пописун
А пока почитайте мой дебют для Мира Фантастики! Рассказываю про зороастризм в контексте новинки Рагима Джафарова «Башня Тишины»
Спасибо Букмейту за приглашение ❤️
#пописун
Спасибо Букмейту за приглашение ❤️
#пописун
www.mirf.ru
Зло против добра в Древней Персии: мифология зороастризма | Миры | Мир фантастики и фэнтези
Во что верили зороастрийцы, кто был для них благими духами, а кто — жуткими демонами?
Вас стало больше, 1300! Вау ❤️
По такому случаю напомню, что в закрепе у нас висит все самое важное
А вот тут отдельно всякие интересности – от статей до рассказов про персов, – по «Веку серебра и стали».
Какие книжки еще ждем?
«Прах имени его» (исторический романс магдопущением, про древний Карфаген) – Полынь, очень 2024
«Пусть идет черный снег» (мрачный магреализм с античными вайбами) – Эксмо, осень 2024
«И велел Изольд встать» (исторический роман с допущением, франция XVI-XVII века) – дописан, все свежие новости расскажу!
«Было у него два сына» (магреализм, перелодение мифа о Нарциссе, от нулевых до двадцатых) – дописан, все свежие новости расскажу!
По тегу #текстозавр – важное по моим книжкам, по тегу #пописун – обзоры и статьи
По такому случаю напомню, что в закрепе у нас висит все самое важное
А вот тут отдельно всякие интересности – от статей до рассказов про персов, – по «Веку серебра и стали».
Какие книжки еще ждем?
«Прах имени его» (исторический романс магдопущением, про древний Карфаген) – Полынь, очень 2024
«Пусть идет черный снег» (мрачный магреализм с античными вайбами) – Эксмо, осень 2024
«И велел Изольд встать» (исторический роман с допущением, франция XVI-XVII века) – дописан, все свежие новости расскажу!
«Было у него два сына» (магреализм, перелодение мифа о Нарциссе, от нулевых до двадцатых) – дописан, все свежие новости расскажу!
По тегу #текстозавр – важное по моим книжкам, по тегу #пописун – обзоры и статьи
Telegram
Денозавр в мезозое ❘ Денис Лукьянов 🦖
Привет! Меня зовут Денис Лукьянов, я писатель, контент-редактор Альпины, книжный обозреватель («Юность», «Прочтение», «Литрес Журнал»), журналист. В посте: инфа, ссылки, тэги!
Пост-знакомство (хто я?)
Пять черт моего творчества (в рамках флешмоба)
👁 Романы…
Пост-знакомство (хто я?)
Пять черт моего творчества (в рамках флешмоба)
👁 Романы…
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Ольга Птицева, «Край чудес». Изд. Альпина.Проза x Яндекс Книги
«Край чудес» — с одной стороны, классический и образцовый пример герметичного мистического триллера, где сюжет — не считая флешбеков, — развивается в мифологизированном пространстве ховринской больницы, которую вот-вот должны снести. С другой же стороны, это пример нового подхода к жанру психологического романа, где глубокий — почти бездонный, — внутренний мир центральных персонажей — студентки киновуза, ее молодого человека, блогера и «проводника», — не перекрывает сюжет. У каждого из четырех героев абсолютно свои поведенческие паттерны, которые продиктованы их прошлым и настоящим, у каждого — свои причины отправится в Ховринку: один пытается узнать все о гибели старшего брата, другая ищет средства, чтобы помочь страдающему от деменции дедушке. «Край чудес», пожалуй, один из самых горьких и мрачных романов Ольги Птицевой (при этом он очень характерен для творчества писательницы), где лучики света теряются во мраке старых бетонных стен, граффити, ритуально убитых собак и других «темных чудес» громадины-ховринки, которая здесь по праву занимает место главного героя и начинает на глазах оживать — по крайней мере, на уровне метафор (то глаза-окна моргают, то подвал напоминает пасть, желудок). На деле же перед читателем оказывается прежде всего роман о «маленьких мирах», в которых обитает каждый из нас. Что будет, если эти миры – семья, любимая работа, приятели – начнут постепенно разрушаться? Где искать спасение? Пытаясь ответить на этот вопрос, Ольга Птицева очерчивает две дороги: первая, простая, стать, как говорят, «ховрниским», а потом и вовсе шагнуть за край – сигануть в шахту лифта, найти ответы в мрачном, потустороннем. Другая – сложная: разобраться в себе и окружающих. Между этими двумя дорогами – из человеческих костей и желтого кирпича, –постоянно выбирают центральные персонажи; чем дальше в лес, чем глубже в ховринку, тем соблазнительней и реальней становится первая.
Любая реальность, сотканная из локальных мифов, слухов, легенд и суеверий — это очень пластичная реальность, что и помогает Ольге Птицевой заигрывать с читателем, нагнетать напряжение за счет иллюзорности происходящего, которая на деле может оказаться псевдо-иллюзорностью: правдивы ли все жуткие рассказы о ховринке? Пугающие тени могут оказаться обычными бездомными, а мальчишка, говорящий страшными детскими стишками — просто помешанным. Но стоит погаснуть свету – и все вновь наполнится мистикой. Именно эта абсолютно замкнутая и совершенно зыбкая реальность ховринки – отличный катализатор, запускающий цепочку самокопаний персонажей и разговоров с самими собой. Ведь «Край чудес» — в первую очередь роман о столкновение с глубинами нашего «я»; все сектанты и демоны заброшки — на символическом и метафорическом уровне, — не более, чем проекции внутренних страхов героев, отравляющих жизнь и постепенно меняющих личность (да-да, можно пойти дальше и включит психоанализ, но тут благоразумно стоит остановиться). Но даже черти бегут от того, кто – вернее, что, – хрустя скорлупой, бродит по ховринке. Героем же, наоборот, встреча с этим чудовищем, сторожем человеческих демонов, мрачным сгустком внутренней темноты, критически необходима.
#пописун
«Край чудес» — с одной стороны, классический и образцовый пример герметичного мистического триллера, где сюжет — не считая флешбеков, — развивается в мифологизированном пространстве ховринской больницы, которую вот-вот должны снести. С другой же стороны, это пример нового подхода к жанру психологического романа, где глубокий — почти бездонный, — внутренний мир центральных персонажей — студентки киновуза, ее молодого человека, блогера и «проводника», — не перекрывает сюжет. У каждого из четырех героев абсолютно свои поведенческие паттерны, которые продиктованы их прошлым и настоящим, у каждого — свои причины отправится в Ховринку: один пытается узнать все о гибели старшего брата, другая ищет средства, чтобы помочь страдающему от деменции дедушке. «Край чудес», пожалуй, один из самых горьких и мрачных романов Ольги Птицевой (при этом он очень характерен для творчества писательницы), где лучики света теряются во мраке старых бетонных стен, граффити, ритуально убитых собак и других «темных чудес» громадины-ховринки, которая здесь по праву занимает место главного героя и начинает на глазах оживать — по крайней мере, на уровне метафор (то глаза-окна моргают, то подвал напоминает пасть, желудок). На деле же перед читателем оказывается прежде всего роман о «маленьких мирах», в которых обитает каждый из нас. Что будет, если эти миры – семья, любимая работа, приятели – начнут постепенно разрушаться? Где искать спасение? Пытаясь ответить на этот вопрос, Ольга Птицева очерчивает две дороги: первая, простая, стать, как говорят, «ховрниским», а потом и вовсе шагнуть за край – сигануть в шахту лифта, найти ответы в мрачном, потустороннем. Другая – сложная: разобраться в себе и окружающих. Между этими двумя дорогами – из человеческих костей и желтого кирпича, –постоянно выбирают центральные персонажи; чем дальше в лес, чем глубже в ховринку, тем соблазнительней и реальней становится первая.
Любая реальность, сотканная из локальных мифов, слухов, легенд и суеверий — это очень пластичная реальность, что и помогает Ольге Птицевой заигрывать с читателем, нагнетать напряжение за счет иллюзорности происходящего, которая на деле может оказаться псевдо-иллюзорностью: правдивы ли все жуткие рассказы о ховринке? Пугающие тени могут оказаться обычными бездомными, а мальчишка, говорящий страшными детскими стишками — просто помешанным. Но стоит погаснуть свету – и все вновь наполнится мистикой. Именно эта абсолютно замкнутая и совершенно зыбкая реальность ховринки – отличный катализатор, запускающий цепочку самокопаний персонажей и разговоров с самими собой. Ведь «Край чудес» — в первую очередь роман о столкновение с глубинами нашего «я»; все сектанты и демоны заброшки — на символическом и метафорическом уровне, — не более, чем проекции внутренних страхов героев, отравляющих жизнь и постепенно меняющих личность (да-да, можно пойти дальше и включит психоанализ, но тут благоразумно стоит остановиться). Но даже черти бегут от того, кто – вернее, что, – хрустя скорлупой, бродит по ховринке. Героем же, наоборот, встреча с этим чудовищем, сторожем человеческих демонов, мрачным сгустком внутренней темноты, критически необходима.
#пописун
Екатерина Соболь, «Артефакторы. Осторожно, двери открываются». Изд. Черным-бело
Таня живет в небольшом городе, помогает сестре, работает работу и учится на архитектора – а это не так поэтично, как может показаться. Однажды она сбегает, как ей кажется, от маньяка, и натыкаются на дверь, странно сияющую голубоватым оттенком. Думает, спрячется в чужом гараже, но попадает… в необычное место. Это вроде бы Санкт-Петербург, а вроде и нет: город изолирован, тут нет электронной почты и мессенджеров, зато есть таинственная Стража и артефакты, которые падают из спонтанно открывающихся дверей. Через одну такую Таня и провалилась. Проблема в том, что никто никогда не приходил из-за дверей. Все только пропадали за ними. И пока за Аней приглядывает Антон, потерявший маму и видящий в героини шпионку, она понимает, что почти буквально стала Элли из «Волшебника изумрудного города» (просто Тотошка у нее невидимый). Где искать ответы, как вернутся домой? Правильно – нужно найти Гудвина. Их есть у нас. Проблема в том, что тут он – бизнесмен и руководитель банды плохих парней, которые, в отличие от Стражи, продают артефакты за огромные деньги. Но желания он готов выслушать…
Новый роман Екатерины Соболь – первая часть трилогии, — это крепкий сплав из городского фэнтези и приключения с элементами боевика, где обыгрывается сразу несколько тропов и реалий. В центре всего, как понятно, «Волшебник изумрудного города», на котором этот текст завязан весьма крепко – но автор просто пускает изумрудную пыль в глаза читателю, подает все с шиком-блеском, использует знакомые архетипы героев, чтобы у романа появилась двойное дно. Да, «Осторожно, двери открываются» – весьма классическая история о «возвращении домой», но она обогащена не только необычным авторским сеттингом, не паразитирующим на мифе Петербурга, а выстраивающим свой собственный поверх его, но и харизматичными персонажами: от таинственного дельца-Гудвина до руководителя местной почтовой системы. Первый роман трилогии – бодрое приключение, где читатель вместе с героиней получает ответы на главные вопросы: как работают таинственные артефакты, какой эффект у «шалунов», зачем Стража раздает артефакты бесплатно, да еще и «по заявкам», почему Таня может закрывать таинственные двери голыми руками, хотя другие не могут делать этого вообще? Екатерина Соболь развешивает много ружей, некоторые из которых пальнут в конце книги, некоторые – в следующих частях, где градус эпичности событий и ответственности героев обещает расти и расти. Автор, впрочем, приоткрывает не только волшебные, но и психологические двери: дает одним глазком заглянуть в трагедии героев, подглядеть за их психологическими состояниями, чтобы догадаться, что движет их действиями: почему Таня так желает заработать побольше денег и готова на авантюры, а Антон – заботливый, но слишком уж ершистый? Одним словом: Екатерина Соболь наколдовала зачарованный клубок из множества разноцветных ниточек – сюжетных, отсылочных, реальных и выдуманных, – и кинула его на дорожку из желтого кирпича. Куда он прикатится? И герои, и читатели узнают это, лишь последовав за ним, преодолев все испытания. Только слишком велик шанс уснуть на маковом поле соблазнов, посаженных лично садовником-Гудвином – теневым хозяином странного, потустороннего, как о нем говорят местные, Санкт-Петербурга.
#пописун
Таня живет в небольшом городе, помогает сестре, работает работу и учится на архитектора – а это не так поэтично, как может показаться. Однажды она сбегает, как ей кажется, от маньяка, и натыкаются на дверь, странно сияющую голубоватым оттенком. Думает, спрячется в чужом гараже, но попадает… в необычное место. Это вроде бы Санкт-Петербург, а вроде и нет: город изолирован, тут нет электронной почты и мессенджеров, зато есть таинственная Стража и артефакты, которые падают из спонтанно открывающихся дверей. Через одну такую Таня и провалилась. Проблема в том, что никто никогда не приходил из-за дверей. Все только пропадали за ними. И пока за Аней приглядывает Антон, потерявший маму и видящий в героини шпионку, она понимает, что почти буквально стала Элли из «Волшебника изумрудного города» (просто Тотошка у нее невидимый). Где искать ответы, как вернутся домой? Правильно – нужно найти Гудвина. Их есть у нас. Проблема в том, что тут он – бизнесмен и руководитель банды плохих парней, которые, в отличие от Стражи, продают артефакты за огромные деньги. Но желания он готов выслушать…
Новый роман Екатерины Соболь – первая часть трилогии, — это крепкий сплав из городского фэнтези и приключения с элементами боевика, где обыгрывается сразу несколько тропов и реалий. В центре всего, как понятно, «Волшебник изумрудного города», на котором этот текст завязан весьма крепко – но автор просто пускает изумрудную пыль в глаза читателю, подает все с шиком-блеском, использует знакомые архетипы героев, чтобы у романа появилась двойное дно. Да, «Осторожно, двери открываются» – весьма классическая история о «возвращении домой», но она обогащена не только необычным авторским сеттингом, не паразитирующим на мифе Петербурга, а выстраивающим свой собственный поверх его, но и харизматичными персонажами: от таинственного дельца-Гудвина до руководителя местной почтовой системы. Первый роман трилогии – бодрое приключение, где читатель вместе с героиней получает ответы на главные вопросы: как работают таинственные артефакты, какой эффект у «шалунов», зачем Стража раздает артефакты бесплатно, да еще и «по заявкам», почему Таня может закрывать таинственные двери голыми руками, хотя другие не могут делать этого вообще? Екатерина Соболь развешивает много ружей, некоторые из которых пальнут в конце книги, некоторые – в следующих частях, где градус эпичности событий и ответственности героев обещает расти и расти. Автор, впрочем, приоткрывает не только волшебные, но и психологические двери: дает одним глазком заглянуть в трагедии героев, подглядеть за их психологическими состояниями, чтобы догадаться, что движет их действиями: почему Таня так желает заработать побольше денег и готова на авантюры, а Антон – заботливый, но слишком уж ершистый? Одним словом: Екатерина Соболь наколдовала зачарованный клубок из множества разноцветных ниточек – сюжетных, отсылочных, реальных и выдуманных, – и кинула его на дорожку из желтого кирпича. Куда он прикатится? И герои, и читатели узнают это, лишь последовав за ним, преодолев все испытания. Только слишком велик шанс уснуть на маковом поле соблазнов, посаженных лично садовником-Гудвином – теневым хозяином странного, потустороннего, как о нем говорят местные, Санкт-Петербурга.
#пописун
«Круть», Виктор Пелевин
На днях выпустим колонку к выходу нового Пелевина (я сделяль!), но говорить там мы будем вовсе не о «Крути», которая, конечно, вовсе не крута.
А по поводу самой новинки...
Что же, ечли от Пелевина каждый год обещают срез реальности, до давайте представим эту реальность в виде батона хлеба. Договорились? Отлично. И вот из года в год этот батон нарезался более-менее аккуратно, на него тонким слоем, красиво, как на новогодний стол, мазали масло рассуждений (и масло-то было неплохое, вкусное, иногда даже фермерское), но постепенно куски становились толще, масло – более пресным, и вот пришло время, когда батон просто взяли и грубо-криво разрезали на две половинки. А маслом даже в Дикси не закупились: просто взяли заплесневелые остатки из холодильника. Может помните, много лет назад гуляли видео по приготовлению хотдогов, где просто кидали сосиску, булку, и меозко смазывали все это соусами
В этом соусе Пелевин сам измазался. Когда поливаешь все и вся желчью, проблема в том, что рано или поздно сам можешь в ней утонуть. И ладно бы, получившийся из крути недо-памфлет был изобретателен, как лучшие текстов условного «Крокодила». Получилась, напротив, какая-то Международная Пилорама. Да-да, та самая, НТВшная. Читаешь и понимаешь: где-то я все это уже видел. Да только это вовсе не дежавю.
А если уже Пелевин так потерял в изобретательности (даже «Непобедимое солнце», которое есть за что ругать, но его нежно люблю, было глотком изобретательного воздуха на стыке поп-культуры, мифологии, философии и социалки), то....
То как-то становится не по себе.
И да, к посту выше: крыса оказалась круче крути
#пописун
На днях выпустим колонку к выходу нового Пелевина (я сделяль!), но говорить там мы будем вовсе не о «Крути», которая, конечно, вовсе не крута.
А по поводу самой новинки...
Что же, ечли от Пелевина каждый год обещают срез реальности, до давайте представим эту реальность в виде батона хлеба. Договорились? Отлично. И вот из года в год этот батон нарезался более-менее аккуратно, на него тонким слоем, красиво, как на новогодний стол, мазали масло рассуждений (и масло-то было неплохое, вкусное, иногда даже фермерское), но постепенно куски становились толще, масло – более пресным, и вот пришло время, когда батон просто взяли и грубо-криво разрезали на две половинки. А маслом даже в Дикси не закупились: просто взяли заплесневелые остатки из холодильника. Может помните, много лет назад гуляли видео по приготовлению хотдогов, где просто кидали сосиску, булку, и меозко смазывали все это соусами
В этом соусе Пелевин сам измазался. Когда поливаешь все и вся желчью, проблема в том, что рано или поздно сам можешь в ней утонуть. И ладно бы, получившийся из крути недо-памфлет был изобретателен, как лучшие текстов условного «Крокодила». Получилась, напротив, какая-то Международная Пилорама. Да-да, та самая, НТВшная. Читаешь и понимаешь: где-то я все это уже видел. Да только это вовсе не дежавю.
А если уже Пелевин так потерял в изобретательности (даже «Непобедимое солнце», которое есть за что ругать, но его нежно люблю, было глотком изобретательного воздуха на стыке поп-культуры, мифологии, философии и социалки), то....
То как-то становится не по себе.
И да, к посту выше: крыса оказалась круче крути
#пописун
Газета.Ru
Зачем мы читаем Пелевина каждый год?
Почему нам не надоел самый загадочный писатель современности
Виктор Олегович: вы чо, а?!
Делюсь обещанной колонкой для Газеты Ру! Чем Пелевин похож на recycle и что на производстве пошло не так
Вопрос с надоел и не надоел все еще открыт 🌚
#пописун
Делюсь обещанной колонкой для Газеты Ру! Чем Пелевин похож на recycle и что на производстве пошло не так
Вопрос с надоел и не надоел все еще открыт 🌚
#пописун
Газета.Ru
Зачем мы читаем Пелевина каждый год?
Почему нам не надоел самый загадочный писатель современности
Дарина Стрельченко, «Все зло земное». Изд. Питер.Fantasy
Этот ретеллинг «Царевны-лягушки» сперва не совсем похож на оригинальную сказку. В государстве Дарины Стрельченко то мор, то междоусобица князей, то мертвецы оживают. Царевна Гнева, вторая жена царя, постоянно хочет вернутся в царство Тени, где правит, сохраняя равновесие между мирами живых и мертвых, Кощей. А вот старший сын царя, Иван, не хочет особо ничего, уж тем более — становиться наследником. Все и зовут его странным дураком. Однажды он пускает зачарованную Гневой стрелу, та попадает в болото, и приносит Иван домой свою невесту, лягушку-Василису. Да только она — дочь Кощея, и у некоторых на нее свои планы. Теперь Ивану с лягушкой предстоит не только выпутаться из всех придворных заговоров, испечь хлеб да сшить кафтан, но и попасть в царство Тени. Сулит ли этот путь хоть что-то хорошее?
Если верить исследователям фольклора и мифологии, то любая сказка — это миф, где проблематика смещена с сакрального на бытовые курьезы: так волшебный клубок становится просто артефактом-помощником, а не неким символическим предметом, обладающим космогонической (созидательной) силой. В этом аспекте можно разбирать и «Все зло земное», которое этому негласному правилу следует. В центре повествования две семейные коллизии (Кощея и Ивана), каждая из них питается мифологией и работает исключительно благодаря устоявшимся — но психологически обкошенным автором — образам. Иван (старший сын царя, не желающий власти) — классический фольклорный герой, идущий наперекор устоям своей семьи; Кощей, как владыка Тени, наделен огромной властью, которая также становится катализатором всех его проблем и ссор с дочкой Василисой. Впрочем, этот ретеллинг «Царевны-лягушки» наполнен и персонажами, отсутствующими в оригинальной сказке. Авторский мир Дарины Стрельченко намного богачи первоисточника. Но от уже упомянутого правила «бытовых коллизий» текст в то же время отходит, поскольку сильно укореняется в социально-политическом контексте выдуманного мира (который, безусловно, перекликаются с древней Русью — взять хотя бы торговые пути или междоусобицу князей), что приближает роман уже к легенде, эпосу. Однако же семейная — даже не любовная! — драма здесь все равно остается в центре сюжета.
Роман Дарины Стрельченко — повествование неспешное, медитативное и убаюкивающее, как болотное хлюпанье: впрочем, болото как связующее звено между двумя мирами здесь становится весьма важным пространством, но речь не о том. Грамотно и обильно стилизованный за счет речевых оборотов и бытовых деталей, этот роман никуда не спешит — никаких драк и «боев» с нечистью читателя не ждет. Получается что-то наподобие фильмов Тарковского, которые смотришь ради нарастающей драмы и эстетического удовольствия — порой, как и во «Всем зле земном», мрачного и хтонического, — а не потому, что захотелось быстрых эндорфинов от древнерусских горок сюжета. Дарина Стрельченко, подобно герою-проводнику, берет читателя за руку, ведет следом за героями и постепенно нашептывает заклинания — так, что к концу немного теряешься в сюжетных перипетиях и взаимоотношениях персонажей, зато чувствуешь себя прекрасно как минимум от живописных пейзажей и наговоров авторского слога.
#пописун
Этот ретеллинг «Царевны-лягушки» сперва не совсем похож на оригинальную сказку. В государстве Дарины Стрельченко то мор, то междоусобица князей, то мертвецы оживают. Царевна Гнева, вторая жена царя, постоянно хочет вернутся в царство Тени, где правит, сохраняя равновесие между мирами живых и мертвых, Кощей. А вот старший сын царя, Иван, не хочет особо ничего, уж тем более — становиться наследником. Все и зовут его странным дураком. Однажды он пускает зачарованную Гневой стрелу, та попадает в болото, и приносит Иван домой свою невесту, лягушку-Василису. Да только она — дочь Кощея, и у некоторых на нее свои планы. Теперь Ивану с лягушкой предстоит не только выпутаться из всех придворных заговоров, испечь хлеб да сшить кафтан, но и попасть в царство Тени. Сулит ли этот путь хоть что-то хорошее?
Если верить исследователям фольклора и мифологии, то любая сказка — это миф, где проблематика смещена с сакрального на бытовые курьезы: так волшебный клубок становится просто артефактом-помощником, а не неким символическим предметом, обладающим космогонической (созидательной) силой. В этом аспекте можно разбирать и «Все зло земное», которое этому негласному правилу следует. В центре повествования две семейные коллизии (Кощея и Ивана), каждая из них питается мифологией и работает исключительно благодаря устоявшимся — но психологически обкошенным автором — образам. Иван (старший сын царя, не желающий власти) — классический фольклорный герой, идущий наперекор устоям своей семьи; Кощей, как владыка Тени, наделен огромной властью, которая также становится катализатором всех его проблем и ссор с дочкой Василисой. Впрочем, этот ретеллинг «Царевны-лягушки» наполнен и персонажами, отсутствующими в оригинальной сказке. Авторский мир Дарины Стрельченко намного богачи первоисточника. Но от уже упомянутого правила «бытовых коллизий» текст в то же время отходит, поскольку сильно укореняется в социально-политическом контексте выдуманного мира (который, безусловно, перекликаются с древней Русью — взять хотя бы торговые пути или междоусобицу князей), что приближает роман уже к легенде, эпосу. Однако же семейная — даже не любовная! — драма здесь все равно остается в центре сюжета.
Роман Дарины Стрельченко — повествование неспешное, медитативное и убаюкивающее, как болотное хлюпанье: впрочем, болото как связующее звено между двумя мирами здесь становится весьма важным пространством, но речь не о том. Грамотно и обильно стилизованный за счет речевых оборотов и бытовых деталей, этот роман никуда не спешит — никаких драк и «боев» с нечистью читателя не ждет. Получается что-то наподобие фильмов Тарковского, которые смотришь ради нарастающей драмы и эстетического удовольствия — порой, как и во «Всем зле земном», мрачного и хтонического, — а не потому, что захотелось быстрых эндорфинов от древнерусских горок сюжета. Дарина Стрельченко, подобно герою-проводнику, берет читателя за руку, ведет следом за героями и постепенно нашептывает заклинания — так, что к концу немного теряешься в сюжетных перипетиях и взаимоотношениях персонажей, зато чувствуешь себя прекрасно как минимум от живописных пейзажей и наговоров авторского слога.
#пописун
Александр Кузнецов-Тулянин, «Язычник». Изд. МИФ
Курильские острова – место непростое, непостоянное, отчасти даже зыбкое: и в геополитическом смысле, и в природном; это застывшей в стеклянном шаре мир, где люди живут по своим правилам, по кристализированному распорядку. Радуются, как говорит один из героев романа, простому – кто алкоголю, кто чашке горячего чая и хорошей еде. Александр Кузнецов-Тулянин собирает под одной обложки истории разных героев – от дочери портовой шлюхи до учителя истории, который стал рыбаком, – и приоткрывает для читателя замочную скважину, через которую получаются заглянуть не только на особенный мир острова Кунашир (самого южного на Курилах, находящегося как бы края двух реальностей, двух стран, двух миров, а потому, в образном смысле, особенного, пограничного), но и внутрь себя самих. Различные социальные неурядицы – домашнее насилие, алкоголизм, непростые условия жизни, – здесь становятся просто фоном; щелочной средой, в которой, раздраженные и зачастую потерянные, лучше раскрываются герои «Язычника» – все, как на подбор, маленькие люди XXI века, пытающиеся найти свой теплый уголок в жизни. Где – читатель верит вместе с ними, – обязательно найдется счастье.
«Язычник» – чтение неспешное. Роман напевен и красив стилистически – речь, конечно, не только о пейзажах в пастельных тонах, но и о «прорисовке» внутреннего мира героев: их переживаний, сетований, мечт, разочарований. Весь текст пронизан легкой меланхолией, ностальгией по какому-то забытому – как писал однажды Орхан Памук, забытому всеми нами, людьми, – счастью, отчего минорные ноты виднеются во всем: и в далеких закатах, и в очередных выходах в море, и в домашних ссорах. Маленький человек на фоне несокрушимой природы в «Язычнике» мельчает еще больше, краткосрочность и тщетность людской жизни здесь словно возводится в квадрат, но автор не преувеличивает и не преуменьшает, не сгущает краски и не разжижает их: все такое, какое оно есть, и в жителях далеких Курил узнаются соседи и родственники, обитатели малых – да и, чего греха таить, больших, – городов российских. «Язычник», несмотря на четкую географическую принадлежность – не более, чем метафора; стоит закрыть глаза, поддаться воле напевного слога, вглядится в паутины маленьких, но ярких судеб по-своему сильных – и по-своему слабых, – людей, и вот уже Курилы, подобно изображению на голографической открытке, сменяются всей Россией – такой же меланхоличной и ищущей забытое счастье.
#пописун
Курильские острова – место непростое, непостоянное, отчасти даже зыбкое: и в геополитическом смысле, и в природном; это застывшей в стеклянном шаре мир, где люди живут по своим правилам, по кристализированному распорядку. Радуются, как говорит один из героев романа, простому – кто алкоголю, кто чашке горячего чая и хорошей еде. Александр Кузнецов-Тулянин собирает под одной обложки истории разных героев – от дочери портовой шлюхи до учителя истории, который стал рыбаком, – и приоткрывает для читателя замочную скважину, через которую получаются заглянуть не только на особенный мир острова Кунашир (самого южного на Курилах, находящегося как бы края двух реальностей, двух стран, двух миров, а потому, в образном смысле, особенного, пограничного), но и внутрь себя самих. Различные социальные неурядицы – домашнее насилие, алкоголизм, непростые условия жизни, – здесь становятся просто фоном; щелочной средой, в которой, раздраженные и зачастую потерянные, лучше раскрываются герои «Язычника» – все, как на подбор, маленькие люди XXI века, пытающиеся найти свой теплый уголок в жизни. Где – читатель верит вместе с ними, – обязательно найдется счастье.
«Язычник» – чтение неспешное. Роман напевен и красив стилистически – речь, конечно, не только о пейзажах в пастельных тонах, но и о «прорисовке» внутреннего мира героев: их переживаний, сетований, мечт, разочарований. Весь текст пронизан легкой меланхолией, ностальгией по какому-то забытому – как писал однажды Орхан Памук, забытому всеми нами, людьми, – счастью, отчего минорные ноты виднеются во всем: и в далеких закатах, и в очередных выходах в море, и в домашних ссорах. Маленький человек на фоне несокрушимой природы в «Язычнике» мельчает еще больше, краткосрочность и тщетность людской жизни здесь словно возводится в квадрат, но автор не преувеличивает и не преуменьшает, не сгущает краски и не разжижает их: все такое, какое оно есть, и в жителях далеких Курил узнаются соседи и родственники, обитатели малых – да и, чего греха таить, больших, – городов российских. «Язычник», несмотря на четкую географическую принадлежность – не более, чем метафора; стоит закрыть глаза, поддаться воле напевного слога, вглядится в паутины маленьких, но ярких судеб по-своему сильных – и по-своему слабых, – людей, и вот уже Курилы, подобно изображению на голографической открытке, сменяются всей Россией – такой же меланхоличной и ищущей забытое счастье.
#пописун
Для Techinsider рассказываю про необычные фантастические книги: переосмысление Франкенштейна от Paracosm, переиздание Нила Стивенсона и сборник потрясающих рассказов Оли Харитоновой
#пописун
#пописун
И предвыходная (большая!) новая подборка обзоров в Юность: мне очень повезло тут с книжками, все хорошое! Ждите в октябрьском номере 👁️
Там пара еще даже неанонсированных текстов, я как всегда намутил вам ексклюзив, хехе
#пописун
Там пара еще даже неанонсированных текстов, я как всегда намутил вам ексклюзив, хехе
#пописун
Журнал «Юность»
Моя изба, мое болото, мое королевство: книжные новинки - Журнал «Юность»
Макс Далин «Костер и Саламандра» («Эксмо») Терри Пратчетт как-то сказал, что страшен тот фэнтези-мир, который не меняется, остается статичен в течение нескольких книг. Уж неизвестно, слышал ли Макс Далин эти слова, но правила этого явно придерживался. Действия…
Ольга Птицева, «Рэм». Изд. Popcorn Books
Новый роман Ольги Птицевой – приквел романа «Там, где цветет полынь». История Рэма, второстепенного героя, который, оказавшись в экстремальной ситуации – отец-тиран погибает, мать в реанимации, сознание бабушки замутнено, – соглашается на игру с таинственным стариком Гусом. Рэм должен принести ему три «подарочка» – вещицы, взятые у людей, которые умерли определенным образом. Рома-Рэм помечен полынью и чувствует чужую смерть; вместе с Дашей, еще одной «полынной», они отправляются на этот жуткий и эмоционально непростой квест ради исполнения желания, обещанного Гусом – но как это изменит их жизни: к добру или к худу?
«Рэм» закономерно продолжает «Там, где цветет полынь» и тематически, и сюжетно: перед читателем вновь темный сказочный сюжет в духе «найди то, не знаю, что, и получи приз» (и три подарочка, и сам образ Гуса глубоко символичны в контексте фольклора), переиначенный в антураже мистических российских реалий. Ольгу Птицеву уже смело можно называть певцом российской хтони во всей ей красоте – автор погружает читателя в гипнотический (за счет ритмизации и детализированной мерзости) мир грязных подъездов, железнодорожных путей, грубых воротил, полупомешанных и обреченных; герои, оказавшись в этой по-настоящему маргинальной, токсичной для всякого задорого рассудка атмосфере, не видят иного выбора, как обратиться к потустороннему – и старик Гус, этот универсальный образ то ли дьявола, то ли русского авося, укорененного в культе смерти, является тут как тут. И с момента принятого решение потусторонне преследует героев в каждой бытовой мелочи.
Рома-Рэма сломлен прежде всего внутренне, корень его бед внутри семьи, и в этом смысле новый роман откланяется в иную сторону, нежели более социальная «Там, где цветет Полынь», осмысляющая проблему бездомных в широком смысле слова. Такая мистическая метафора переживания социальных и психологических потрясений отчасти наследует гоголевской традиции, построенной на стыке бытового и потустороннего: нет лучшего инструмента, чтобы расковырять засохшую корку на ранке российской реальности, реализм здесь оказывается бессилен. «Рэм» – книга жесткая и, пожалуй, более взрослая, чем «Там, где цветет Полынь» (сравнение вновь неизбежно): и за счет мужской оптики, и за счет более зрелого опыта героя, и за счет более отягощающих жизненных обстоятельств. Наблюдая за становлением Рэма, читатель видит, как меняются его жизненные ориентиры, но вот это как раз происходит далеко не благодаря потустороннему, а благодаря, во-первых, внутреннему самоанализу, к которому это потустороннее подталкивает, а во-вторых – сближению с другими «полынными» (и психологическому, и, чего греха таить, физиологическому). Итого, получается бодрый, жесткий и местами пугающий психологический триллер, пронизанный неуловимым духом мрачного экспериментального кино нулевых, который можно читать совершенно в отрыве от «Там, где цветет полынь» – и получить массу темного удовольствия.
#пописун
Новый роман Ольги Птицевой – приквел романа «Там, где цветет полынь». История Рэма, второстепенного героя, который, оказавшись в экстремальной ситуации – отец-тиран погибает, мать в реанимации, сознание бабушки замутнено, – соглашается на игру с таинственным стариком Гусом. Рэм должен принести ему три «подарочка» – вещицы, взятые у людей, которые умерли определенным образом. Рома-Рэм помечен полынью и чувствует чужую смерть; вместе с Дашей, еще одной «полынной», они отправляются на этот жуткий и эмоционально непростой квест ради исполнения желания, обещанного Гусом – но как это изменит их жизни: к добру или к худу?
«Рэм» закономерно продолжает «Там, где цветет полынь» и тематически, и сюжетно: перед читателем вновь темный сказочный сюжет в духе «найди то, не знаю, что, и получи приз» (и три подарочка, и сам образ Гуса глубоко символичны в контексте фольклора), переиначенный в антураже мистических российских реалий. Ольгу Птицеву уже смело можно называть певцом российской хтони во всей ей красоте – автор погружает читателя в гипнотический (за счет ритмизации и детализированной мерзости) мир грязных подъездов, железнодорожных путей, грубых воротил, полупомешанных и обреченных; герои, оказавшись в этой по-настоящему маргинальной, токсичной для всякого задорого рассудка атмосфере, не видят иного выбора, как обратиться к потустороннему – и старик Гус, этот универсальный образ то ли дьявола, то ли русского авося, укорененного в культе смерти, является тут как тут. И с момента принятого решение потусторонне преследует героев в каждой бытовой мелочи.
Рома-Рэма сломлен прежде всего внутренне, корень его бед внутри семьи, и в этом смысле новый роман откланяется в иную сторону, нежели более социальная «Там, где цветет Полынь», осмысляющая проблему бездомных в широком смысле слова. Такая мистическая метафора переживания социальных и психологических потрясений отчасти наследует гоголевской традиции, построенной на стыке бытового и потустороннего: нет лучшего инструмента, чтобы расковырять засохшую корку на ранке российской реальности, реализм здесь оказывается бессилен. «Рэм» – книга жесткая и, пожалуй, более взрослая, чем «Там, где цветет Полынь» (сравнение вновь неизбежно): и за счет мужской оптики, и за счет более зрелого опыта героя, и за счет более отягощающих жизненных обстоятельств. Наблюдая за становлением Рэма, читатель видит, как меняются его жизненные ориентиры, но вот это как раз происходит далеко не благодаря потустороннему, а благодаря, во-первых, внутреннему самоанализу, к которому это потустороннее подталкивает, а во-вторых – сближению с другими «полынными» (и психологическому, и, чего греха таить, физиологическому). Итого, получается бодрый, жесткий и местами пугающий психологический триллер, пронизанный неуловимым духом мрачного экспериментального кино нулевых, который можно читать совершенно в отрыве от «Там, где цветет полынь» – и получить массу темного удовольствия.
#пописун
«Грим», Анастасия Худякова. Изд. Полынь
Роман — адвокат с обостренным чувством справедливости, желающий избавить мир от «недостойных людей». Его методы весьма просты — это убийства. Теодора, воспитанная в очень религиозной семье — психолог, сотрудничающий со следствием в трудных делах, и давняя знакомая Романа. И вдруг герои влюбляются друг в друга, оказываются впутаны в череду странных событий: говорят, на улицах видят огромного волка, фантастического Грима, вестника скорой смерти. А вскоре все становится еще хуже: в дела полиции вмешиваются крупные политические игроки, а Романа начинает доставать странный сосед, который слишком много знает; в том числе, что Грим идет именно за Романом. Но что он несет: смерть или искупление?
Книга Анастасии Худяковой — оммаж традиции мрачного, холодного скандинавского психологического триллера. Туго закрученный сюжет здесь держится не на экшене боевика и не на детективной канве расследования, а на темных секретах героев и растущей динамике между ними, которая обусловлена попытками понять себя и друг друга. Можно ли любить, не зная человека по-настоящему? «Грим» сразу же навевает воспоминания о сериалах: перед читателем этакий «Декстер» в иных реалиях, да еще и с мягким, постепенно раскрывающимся фантастическим допущением. Роман полностью построен на внутренним мире героев, все сюжетные движения здесь условны. Каждый из персонажей — даже тот, кто принадлежит миру мифических тварей, — находится в процессе вечного поиска и вечного рассуждения; каждый несет бремя старых психологических травм — от семейных трагедий до издевательств, — и именно это формирует непростые характеры Романа и Теодоры, определяет их поступки. Герои часто говорят о подсознании, так что велик соблазн трактовать происходящее и с точки зрения психоанализа. Есть, впрочем, у такого глубокого психологизма персонажей и один в минус — в «Гриме» слишком много пышных монологов-рассуждений; одно дело слышать их от фантастического существа, которому такое положено по долгу службы, другое — от живых людей.
Атмосферный, пронизанный туманом, холодом и неуловимой готикой, «Грим» — прежде всего роман о природе зла и искуплении. Анастасия Худякова ходит не только драматургическими, но и философскими тропами: и мифология, религия, психоанализ сплетаются тут в одно больше рассуждение. «Грим» — отличный пример красиво написанного романа, где всего поровну, разве что сюжетного драйва иногда недостает. А еще — и это важно, — автор не играет в «доброго полицейского» и не обещает ни героем, ни читателям счастливого конца. Все зависит от них самих. Как они прочтут знаки судьбы? И смогут ли шагнуть через себя?
#пописун
Роман — адвокат с обостренным чувством справедливости, желающий избавить мир от «недостойных людей». Его методы весьма просты — это убийства. Теодора, воспитанная в очень религиозной семье — психолог, сотрудничающий со следствием в трудных делах, и давняя знакомая Романа. И вдруг герои влюбляются друг в друга, оказываются впутаны в череду странных событий: говорят, на улицах видят огромного волка, фантастического Грима, вестника скорой смерти. А вскоре все становится еще хуже: в дела полиции вмешиваются крупные политические игроки, а Романа начинает доставать странный сосед, который слишком много знает; в том числе, что Грим идет именно за Романом. Но что он несет: смерть или искупление?
Книга Анастасии Худяковой — оммаж традиции мрачного, холодного скандинавского психологического триллера. Туго закрученный сюжет здесь держится не на экшене боевика и не на детективной канве расследования, а на темных секретах героев и растущей динамике между ними, которая обусловлена попытками понять себя и друг друга. Можно ли любить, не зная человека по-настоящему? «Грим» сразу же навевает воспоминания о сериалах: перед читателем этакий «Декстер» в иных реалиях, да еще и с мягким, постепенно раскрывающимся фантастическим допущением. Роман полностью построен на внутренним мире героев, все сюжетные движения здесь условны. Каждый из персонажей — даже тот, кто принадлежит миру мифических тварей, — находится в процессе вечного поиска и вечного рассуждения; каждый несет бремя старых психологических травм — от семейных трагедий до издевательств, — и именно это формирует непростые характеры Романа и Теодоры, определяет их поступки. Герои часто говорят о подсознании, так что велик соблазн трактовать происходящее и с точки зрения психоанализа. Есть, впрочем, у такого глубокого психологизма персонажей и один в минус — в «Гриме» слишком много пышных монологов-рассуждений; одно дело слышать их от фантастического существа, которому такое положено по долгу службы, другое — от живых людей.
Атмосферный, пронизанный туманом, холодом и неуловимой готикой, «Грим» — прежде всего роман о природе зла и искуплении. Анастасия Худякова ходит не только драматургическими, но и философскими тропами: и мифология, религия, психоанализ сплетаются тут в одно больше рассуждение. «Грим» — отличный пример красиво написанного романа, где всего поровну, разве что сюжетного драйва иногда недостает. А еще — и это важно, — автор не играет в «доброго полицейского» и не обещает ни героем, ни читателям счастливого конца. Все зависит от них самих. Как они прочтут знаки судьбы? И смогут ли шагнуть через себя?
#пописун
Начнем утро с разговора о научной фантастике!
По мотивам нашей дискуссии писатели + ученый подготовил для НОЖа вот такой вот материальчик!
#пописун
По мотивам нашей дискуссии писатели + ученый подготовил для НОЖа вот такой вот материальчик!
#пописун
Нож
Яблони на Марсе не зацветут: что происходит с мечтами о космосе в науке и фантастике сегодня
Многое из того, что описывали классики научной фантастики, давно стало реальностью, но многое, по-видимому, не сбудется никогда, а сам этот литературный жанр переживает сегодня в России не лучшие времена. Рассказываем, почему так вышло.
А на вечер я вам припас вот что!
Прекрасно поговорили в коллабе Альпины нон-фикшн и МИФ.Культуры с замечательной и потрясной Наталией Осояну: о мифологии, бродячих сюжетах и молекулах историй
#пописун
Прекрасно поговорили в коллабе Альпины нон-фикшн и МИФ.Культуры с замечательной и потрясной Наталией Осояну: о мифологии, бродячих сюжетах и молекулах историй
#пописун
Telegram
МИФ.Культура
Литература против физики и коварство бродячих сюжетов. Наталия Осояну о мифологии, мемах и поп-культуре 📚
Можно ли считать повальный интерес к мифологии научным эскапизмом? Что общего и у мифа и мема? Может ли книга преодолеть физику?
Вместе с коллегами…
Можно ли считать повальный интерес к мифологии научным эскапизмом? Что общего и у мифа и мема? Может ли книга преодолеть физику?
Вместе с коллегами…
Марина Чуфистова, «Йалка». Изд. Азбука
Сюжет этого романа даже слишком хорошо упакован в аннотации. Йалка – вроде обычный парень, а вроде нет. Он из народа нуоли, все представители которого покрыты шерстью, а еще они носят маски (которые при утрате можно вновь получать в отделении «Госуслуг»), скрывающие пустоту на месте лица. Чувствуете, как метафора уже начинят овеществляется? Йалка мечтает быть стендам-комиком, но дела как-то не клеятся: он подтягивает навык в театральной студии, делает наброски смешных (и не очень) шуток, живет у друзей, любит принимать холодную ванную, как учили родители и дед, тоже нуоли. И в вихре повседневной жизни, где все привыкли к лохматому нуоли, живущему бок о бок с людьми, Йалке предстоит сделать самое главное – найти себя. Для молодости задача – сложнее некуда.
Роман Марины Чуфистовой, попавший в длинный список премии «Лицей» 2024 года, это, безусловно, история о поиске себя, и в этом смысле здесь есть все маячки «литературы взросления»: сепарация от семейных традиций, попытки понять свое место в мире и даже первые любовные коллизии – с любовью у ноули, правда, отдельная история. С другой же стороны, все это – просто прикрытие, потому что «Йалка» – психологическая, неспешная проза, сосредоточенная прежде всего на внутренним мире персонажа, который, как уже было замечено, являет собой овеществленную метафору. Перед читателем роман об инаковости любого рода. Делая «чудесное» и отчасти «уродливое» абсолютно привычным для социума, Марина Чуфистова предлагает поразмышлять не о том, как некто инаковый встраивается внутрь враждебного к нему окружения, а как он пытается примириться с самим собой: вдруг спокойное и дружелюбное отношение окружающих – ловушка, морок?
Книга написана нерасторопно, отчасти даже убаюкивающе. Здесь нет как такового внешнего сюжетного движения; все движение – внутренне, оно реализуется в размышлениях и переживаниях героев. Это, очевидно, автору и требовалось, ведь «Йалка» – прежде всего полуволшебное, хоть и ни на шаг не отступающее от реальности, блуждание по психологическим лабиринтам. Текст достаточно ритмизирован, но при этом очень сдержан стилистически, и это, пожалуй, главный его недостаток – книга, несмотря на фантастическое допущение, получается слишком блеклой, отчасти даже амфорной; форма его водяниста, непостоянна. Но, может, в этом-то и вся соль: показать, как фантастическое легко может встроиться в обыденное – настолько, что покажется скучным и самому себе, и окружающим; от такой скуки по отношению к себе и страдает главный герой. Будущему комику такое тем более непозволительно – и трагедия удваивается. Разрешить ее может только хорошая шутка – вот только получится ли у Йалки ее написать?
#пописун
Сюжет этого романа даже слишком хорошо упакован в аннотации. Йалка – вроде обычный парень, а вроде нет. Он из народа нуоли, все представители которого покрыты шерстью, а еще они носят маски (которые при утрате можно вновь получать в отделении «Госуслуг»), скрывающие пустоту на месте лица. Чувствуете, как метафора уже начинят овеществляется? Йалка мечтает быть стендам-комиком, но дела как-то не клеятся: он подтягивает навык в театральной студии, делает наброски смешных (и не очень) шуток, живет у друзей, любит принимать холодную ванную, как учили родители и дед, тоже нуоли. И в вихре повседневной жизни, где все привыкли к лохматому нуоли, живущему бок о бок с людьми, Йалке предстоит сделать самое главное – найти себя. Для молодости задача – сложнее некуда.
Роман Марины Чуфистовой, попавший в длинный список премии «Лицей» 2024 года, это, безусловно, история о поиске себя, и в этом смысле здесь есть все маячки «литературы взросления»: сепарация от семейных традиций, попытки понять свое место в мире и даже первые любовные коллизии – с любовью у ноули, правда, отдельная история. С другой же стороны, все это – просто прикрытие, потому что «Йалка» – психологическая, неспешная проза, сосредоточенная прежде всего на внутренним мире персонажа, который, как уже было замечено, являет собой овеществленную метафору. Перед читателем роман об инаковости любого рода. Делая «чудесное» и отчасти «уродливое» абсолютно привычным для социума, Марина Чуфистова предлагает поразмышлять не о том, как некто инаковый встраивается внутрь враждебного к нему окружения, а как он пытается примириться с самим собой: вдруг спокойное и дружелюбное отношение окружающих – ловушка, морок?
Книга написана нерасторопно, отчасти даже убаюкивающе. Здесь нет как такового внешнего сюжетного движения; все движение – внутренне, оно реализуется в размышлениях и переживаниях героев. Это, очевидно, автору и требовалось, ведь «Йалка» – прежде всего полуволшебное, хоть и ни на шаг не отступающее от реальности, блуждание по психологическим лабиринтам. Текст достаточно ритмизирован, но при этом очень сдержан стилистически, и это, пожалуй, главный его недостаток – книга, несмотря на фантастическое допущение, получается слишком блеклой, отчасти даже амфорной; форма его водяниста, непостоянна. Но, может, в этом-то и вся соль: показать, как фантастическое легко может встроиться в обыденное – настолько, что покажется скучным и самому себе, и окружающим; от такой скуки по отношению к себе и страдает главный герой. Будущему комику такое тем более непозволительно – и трагедия удваивается. Разрешить ее может только хорошая шутка – вот только получится ли у Йалки ее написать?
#пописун
В рамках борьбы с выгоранием заставил себя после горячего душа (это спасение, сирисли) сесть и немного написать в новый текст. Вроде рабочая схема! Несу показать вам: получилось даже не стыдно... *аккуратно, гностики incoming*
Он всегда касается книг, как в первый раз – в день, когда, выйдя из шумного стамбульского дома цыганки-Эстер – мама уже расчесала его длинные светлые волосы, – находит прямо у порога стопку перевязанных бечевкой книг: страницы порваны, перепет липкий. Он касается их аккуратно, словно они – одно из волшебных сокровищ, похороненных на дне Босфора разбойниками древности – так говорят мальчишки, родные и приемные дети Эстер, все она называет детьми, не разберешь, – и чувствует искру потустороннего: тепло расползается по животу, такое же, как от маминых поцелуев перед сном, такое же, как от улыбки базарного торговца в большом белом тюрбане, всегда вручающего безделушки за просто так и просящего передать здоровья матушке, как от заката, переворачивающего весь мир – лучи отражаются в море, и призрачная желтизна ползет по городу, возвращая Стамбул в царство джиннов; они, говорит мама, правда ходят по улицам. Он берет эту стопку книг – тяжелая, – и, пока другие мальчишки не обращают на него внимания – было бы там настоящее сокровище, другое дело! – тащит в дом, открывает дверь боком, спотыкается, падает прямо перед хохочущей Эстер. Она помогает ему встать, треплет по волосам, причитает, обращаясь к маме – она, уставшая, бледная, спустилась на шум, – говорит, что он станет либо ученым, либо философом; иначе лопнет от любознательности. Мама вздыхает, улыбается, целует его в щеку, забирает книги наверх, в их маленькую комнатку, а он, Валентин, весь день бегает с маленькими поручениями – передать одно письмо и забрать другое, посторожить базарный прилавок и успокоить неугомонного верблюда, – и мечтает ускорить время, увидеть волшебный закат – хорошо, небо чистое, – и, очутившись в перевернутом мире, под шепот хитрых джиннов читать книги: его учили читать по письмам, он схватывал быстрее остальных. И в ту ночь, когда мама засыпает – дрожит, мерзнет во сне, – в тусклом свете масляной лампы он впервые видит его: петуха, человека, змея; полноту и единство.
Да, всегда касается книг, как в первый раз – слишком часто видел их страниц горящими.
Воспоминания не мешают Валентину: покинув магазин старого Исфханяна, он идет, полуприкрыв глаза; люди и здания вокруг – просто силуэты, ведет запах, мудрецы научили Валентина особому обонянию, натренировали, как породистую собаку, чуять волшебство, ощущать потустороннее с закрытыми глазами: так, когда приходилось выживать, он не раз приносил им бутылки с джиннами, древние рукописи, что дороже золота, и осколки алхимической посуды, которые те, алчные мудрецы, прятали в мешки и уносили во тьму – может, торговали с джиннами детства? Соглашаясь на простую сделку, Валентин понимал – он ничего не знает о колдовстве этого города, но обязательно чувствует; и он чувствует – чувствует зачарованные картины, продлевающие молодость свои хозяевам, чувствует скверные слова, призванные разгневать море, если корабли недруга окажутся рядом, чувствует тихие молитвы, обращенные к богу единому, молчаливому, и богам старым, многоликим, давно немым, как он сам; чувствует алхимические ароматы – так венчаются волшебные свадьбы, так смердят зеленые львы, – и идет по их следу, искрящемуся, как первый стамбульский снег – этот пепел, извечный пепел, падающий с небес. И, уже настроившись на ритм города, разгадав подскоки вод под его улицами, Валентин вдруг ощущает нечто иное – сперва не может выразить словами; потом понимает – никогда не сможет, это – свежесть, свобода, полет, легкость, манящая его, сбивающая с алхимического пути, – Плерома, полнота, мудрость запевших от радости эонов света; так ли звучит их ликование, или это – новая уловка омерзительного творца?
#пописун
Он всегда касается книг, как в первый раз – в день, когда, выйдя из шумного стамбульского дома цыганки-Эстер – мама уже расчесала его длинные светлые волосы, – находит прямо у порога стопку перевязанных бечевкой книг: страницы порваны, перепет липкий. Он касается их аккуратно, словно они – одно из волшебных сокровищ, похороненных на дне Босфора разбойниками древности – так говорят мальчишки, родные и приемные дети Эстер, все она называет детьми, не разберешь, – и чувствует искру потустороннего: тепло расползается по животу, такое же, как от маминых поцелуев перед сном, такое же, как от улыбки базарного торговца в большом белом тюрбане, всегда вручающего безделушки за просто так и просящего передать здоровья матушке, как от заката, переворачивающего весь мир – лучи отражаются в море, и призрачная желтизна ползет по городу, возвращая Стамбул в царство джиннов; они, говорит мама, правда ходят по улицам. Он берет эту стопку книг – тяжелая, – и, пока другие мальчишки не обращают на него внимания – было бы там настоящее сокровище, другое дело! – тащит в дом, открывает дверь боком, спотыкается, падает прямо перед хохочущей Эстер. Она помогает ему встать, треплет по волосам, причитает, обращаясь к маме – она, уставшая, бледная, спустилась на шум, – говорит, что он станет либо ученым, либо философом; иначе лопнет от любознательности. Мама вздыхает, улыбается, целует его в щеку, забирает книги наверх, в их маленькую комнатку, а он, Валентин, весь день бегает с маленькими поручениями – передать одно письмо и забрать другое, посторожить базарный прилавок и успокоить неугомонного верблюда, – и мечтает ускорить время, увидеть волшебный закат – хорошо, небо чистое, – и, очутившись в перевернутом мире, под шепот хитрых джиннов читать книги: его учили читать по письмам, он схватывал быстрее остальных. И в ту ночь, когда мама засыпает – дрожит, мерзнет во сне, – в тусклом свете масляной лампы он впервые видит его: петуха, человека, змея; полноту и единство.
Да, всегда касается книг, как в первый раз – слишком часто видел их страниц горящими.
Воспоминания не мешают Валентину: покинув магазин старого Исфханяна, он идет, полуприкрыв глаза; люди и здания вокруг – просто силуэты, ведет запах, мудрецы научили Валентина особому обонянию, натренировали, как породистую собаку, чуять волшебство, ощущать потустороннее с закрытыми глазами: так, когда приходилось выживать, он не раз приносил им бутылки с джиннами, древние рукописи, что дороже золота, и осколки алхимической посуды, которые те, алчные мудрецы, прятали в мешки и уносили во тьму – может, торговали с джиннами детства? Соглашаясь на простую сделку, Валентин понимал – он ничего не знает о колдовстве этого города, но обязательно чувствует; и он чувствует – чувствует зачарованные картины, продлевающие молодость свои хозяевам, чувствует скверные слова, призванные разгневать море, если корабли недруга окажутся рядом, чувствует тихие молитвы, обращенные к богу единому, молчаливому, и богам старым, многоликим, давно немым, как он сам; чувствует алхимические ароматы – так венчаются волшебные свадьбы, так смердят зеленые львы, – и идет по их следу, искрящемуся, как первый стамбульский снег – этот пепел, извечный пепел, падающий с небес. И, уже настроившись на ритм города, разгадав подскоки вод под его улицами, Валентин вдруг ощущает нечто иное – сперва не может выразить словами; потом понимает – никогда не сможет, это – свежесть, свобода, полет, легкость, манящая его, сбивающая с алхимического пути, – Плерома, полнота, мудрость запевших от радости эонов света; так ли звучит их ликование, или это – новая уловка омерзительного творца?
#пописун