ДОБРОВОЛЬНЫЕ ФАЛЬСИФИКАЦИИ: "ГОЛОДНЫЙ ХЛЕБ"

📖"В голодные годы в крестьянстве широко употреблялись разного рода фальсификации хлеба в виде самых различных, а порою даже страш­ных, на наш взгляд, добавок к ржаной муке. Среди наиболее доброкачественных, так ска­зать, безобидных для здоровья добавок была трава-сорняк лебеда или ее пищевые разновидности. Использование ее известно по разным источникам.

А.Т. Болотов, в частности, указывал, что в Тульской губ. в голодные годы “семянами оной целые уезды прокормились”. Он же сообщал, что в Нижегородской губ. при неурожаях хлеба многим (крестьянам) “заменяют не­ достаток онаго (то есть хлеба, — Л. М.) семена травы лебеды”. В литературе XVIII в. лебеда обрела печальную славу “второго хлеба”. Из семян лебеды делали муку и “мешая оную с некоторым количеством муки, пекут хлебы”. Разумеется, что повсеместно в голодное время в муку добавляли мякину. В жестокие голодные годы в ряде районов России не бывало и ле­беды. Например, в Архангельской губернии, когда не хватало муки, толкли сосновую кору, так называемый “березовый дуб”, траву вахку. “Истолча вместе с мякиною прибавляют малое количество муки и пекут из того хлеба закваскою”. Когда же муки (ржаной или ячменной) не бывает совсем, то “перемешав кору и прочее с рыбою и молоком, делают пресные и тонкие колобки”. В соседней Олонецкой губ. дефицит хлеба был практически постоянным: “Чистой хлеб во всех, окромя Карго польского уезда, употребляют поселяне, исключая богатых, — по март и апрель месяц. А с того времени до нового хлеба (то есть полгода, — Л. М.) мешают с ржаною и ячменною мукою сосновую кору, в муку истолченную, которую снявши с дерева, сушат летом на солнце и, очистя верхний черный слой, толкут и месят тесто, прибавя несколько ржаной и ячменной муки”.

Так же как и в Архангельской губ., здесь “во многих погостах Повенецкой округи пекут весною лепешки ис корня травы, называемой вехки, ко­торую мешают с хлебной мукою. Трава сия родится на берегах больших ручьев и вырастает в вышину до трех четвертей аршина (ок. 54 см, — Л. М.). Листье имеет похожее на березовые. По наступлении весны поселяне вырывают ее корень, сушат оной и толкут в муку. Вкус сих лепешек, хотя и го­рек, но жители, приобыкнув по нужде к употреблению их в пищи, ядят без отвращения и большого вреда”.

Описывающий этот горестный обычай автор топографического описания доказывает сравнительную безвредность этого хлебного заменителя тем, что, несмотря на продолжающийся семь лет подряд неурожай хлеба, жители 30-ти деревень не испытали увеличения смертности.

Однако последствия принятия такой пищи, употребляемой в России бо­лее или менее регулярно, однозначны: “крестьяне бывают малосильны и к работе неспособны”.

В Центральной России были популярны и такие добавления в ржаную муку, как пырейник (корни его надо было мыть, сушить в тени, крошить, сушить вторично в печи, молоть и добавлять в ржаную муку — на три четве­рика ржи один четверик корней пырейника). Добавляли также и корни репей

"ОДНАКО Ж МЫ ЕДИМ И БЕЗ МЯСА ХОРОШО"

📖"В старом черноземном центре, как и во многих иных регионах, мясо было редким блюдом. В “Деревенском зеркале”, этой своеобразной эн­циклопедии крестьянской жизни, А.Т. Болотов пишет, что даже в очень бо­гатой крестьянской семье пища была хотя и сытная, но очень простая. “Мя­со на столе кроме праздников и пирования у него (то есть богатого му­жика, — Л. М.) не бывало. Щи с салом, забеленные сметаной, да каша с маслом — вот и все”. В этой книге А.Т. Болотов описывает своего рода бунт детей крестьянского богача Матвея: “Скотом и другим прочим бог нас одарил, а мясо едим редко!” На предложение детей съедать хотя бы по ба­рану в неделю отец сделал расчет, что только на год нужно 34 барана! А где их взять? Вывод был однозначный: “однако ж мы едим и без мяса хорошо”. Правда, на Севере, в частности в Олонецком крае, богатые кре­стьяне нередко ели “жареную дичину” и яичницу. Хотя кур здесь недос­тавало, но была практика специального устройства колод с дуплами для птиц. В итоге крестьяне брали из них и яйца, “и молодых уток”.

Мясная еда в будни чаще всего для основной массы крестьян являлась едой сезонной. В Черноземье “осенью или зимою, убив скотину, едят мясо сплошь, пока ево не станет; после того хлебают пустыя щи". В пищу мясо шло обычно спустя 2 дня после битья скотины (говядина и свинина) и ее хранения на льду (баранина и телятина — спустя одни лишь сутки). Зимою убойное мясо лежало не менее пяти суток (а баранина и телятина — не ме­нее 3-х суток). В летнее время мясо клали, чтоб не испортилось до готов­ки, в воду, или в уксус, или в пиво, или в кислое молоко. Телятину или молодую свинину, баранину и т. д. варить клали сразу в кипяток.

В другое время в еду изредка шли мясные соления. Как правило, мясо берегли до так называемой “свальной работы”. Хорошая хозяйка берегла молоко на “молочные скопы”(то есть творог, масло), которые продавала, а взамен “покупала... мясо, а особливо в те времена, когда была тяжелая ра­бота”. В Краснохолмском у. Тверской губ. “лучший их (крестьян, — Л. М.) стол бывает во время сенокосов и тогда употребляют они по большей части мясо, а особливо ветчину, которую и берегут к тому времени”.

В летнюю пору и осенью варили пустые щи из свежей капусты с одной сметаной, заправив их мукой (ржаной или гречневой). В праздник свежие щи бывали и с мясом. В частности, к таким щам относятся так называемые “ленивые щи”, когда капусту клали, не шинковав, а лишь разрезав кочан на четыре крупных куска (добавляя говядину, свежую муку и сметану).

... Так характеризует наблюдатель обычный праздник крестьян Тверской губернии:
“Работающий до пота крестьянин и семья его задолго наперед радуется та­ким праздникам и ожидает с нетерпеливостью лучших еств, соделывающих им отменное удовольствие”. В этих-то условиях резко контрастирующей будничной и праздничной еды и сложился у русских крестьян довольно печальный обычай переедать на праздники.

Современник, весьма трезвый наблюдатель, на лоб лезут пишет

НАТУРАЛЬНОЕ И ТОВАРНОЕ ХОЗЯЙСТВО И ГОСПОДСТВУЮЩАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ

📖"Живучесть трехпольного севооборота помимо действенности традицион­ного фактора целесообразности и рациональности опиралась и на натураль­ный характер крестьянского хозяйства. В XVIII в., даже во второй его по­ловине, в условиях довольно сильного проникновения товарно-денежных от­ношений в деревню, натуральный характер крестьянского хозяйства все же преобладал. При сравнительном многообразии ассортимента культур, возде­лываемых в крестьянском хозяйстве, вовлечение в орбиту товарно-денежных отношений производства одной-двух, редко трех культур не могло повлиять решающим образом на натуральный характер хозяйства в целом. Такое влияние становилось реальностью лишь в итоге вековых процессов развития общественного разделения труда.

Крестьянину почти все необходимо было иметь свое. Такова специфика феодального хозяйства, такова специфика и взращенной этим хозяйством психологии крестьянина. Объективно-исторические процессы общественного разделения труда и развития специализации производства лишь постепенно разлагали натуральный характер крестьянского хозяйства, преодолевая кон­серватизм его экономической структуры. Болотов прямо объясняет отсутст­вие в Тульском крае ощутимого роста посева пшеницы: поскольку она сеет­ся в яровом поле, а обычно эту часть поля засевают ячменем, то яровую пшеницу и не сеют, “чтоб, надеясь на пшеницу, и ней (т. е. ее, — Л. М.) не получить и ячменя лишиться”. П. Рычков пишет о том, что мужик сеет то, что “для него нужнее”. Овес мужику нужнее пшеницы — и не старает­ся он уже для нее. Если же он затратит труд на пшеницу, “то необходимо уже принужден он будет уменьшить сев свой овсяной или ячменной и дру­гой, в котором ему так же нужда”.

Таким образом, трехпольный севооборот, порожденный определенным уровнем развития производительных сил и натуральным характером хозяйст­ва, был могучим фактором реальной действительности. Новые моменты в развитии агрикультуры с трудом пробивали себе дорогу.

... Подводя краткий итог, мы вновь убеждаемся, каким сложнейшим делом было земледелие в России. На огромных пространствах Европейской Рос­сии русские крестьяне, из века в век осваивая земли, сталкивались с разно­ образными и отнюдь не однозначными сочетаниями особенностей почв, кли­мата и микроклиматических аномалий. Рядом расположенные территории имели подчас довольно сильные различия, неучет которых, видимо, пагубно сказывался на судьбе десятков тысяч земледельцев. И тем не менее, рус­ский пахарь четко адаптировался к особенностям того или иного района, и положительный опыт превращался в жесткую традицию. Однако с течением времени можно отметить и существенную эволюцию, скажем, в нормах вы­сева. От традиционно редких высевов, при которых чем земля лучше, тем реже высев (и наоборот), русское крестьянство (и прежде всего помещичье хозяйство) перешло во второй половине века к практике более густых высе­вов. Вместе с бытованием старого сверхэкономного принципа — на хоро

РУССКАЯ ОБЩИНА И ОСОБЕННОСТИ ФЕОДАЛЬНОЙ РЕНТЫ

📖"Специфичность древнерусского феодализма заключается в отсутствии как исторически значимого явления полевой крестьянской барщины. Причем речь не идет о барщине как преобладающей доле совокупной ренты. Вплоть до XIV в. крестьяне-земледельцы почти не знали полевой барщины. На этом поприще выступали, в сравнительно ограниченном масштабе, кабальные люди, холопы и т. д. Для выяснения этого феномена необходимо вкратце охарактеризовать некоторые специфические моменты эволюции феодальной земельной собственности.

В Древнерусском государстве становление государственного феодализма довольно рано дало возможность развития и частновотчинного земледелия. Но феодальное боярское землевладение развивалось не за счет захвата об­щинных земель путем внедрения в крестьянскую общину на основе скупки аллодов, а за счет интенсивной (как и во Франкском королевстве) раздачи земель вассалам князей, а также активизации системы служебных ленов и их дальнейшей трансформации в вотчинные владения различных рангов. По­ этому феодальные отношения внутри таких вотчин проявлялись в подчине­нии общины in соrроrе путем постепенной феодализации (“окняжение” по Л.В. Черепнину), в данном случае “обояривания” общинных земель по­средством развития рентных отношений. Сами рентные отношения на уровне вотчины, разумеется, не могли иметь прежнюю “форму налога-ренты в ее ва­лютном проявлении (как было на уровне государства). Тем не менее преем­ственность была, и выразилась она в продуктовой ренте как явно преобла­дающей форме.

Естественно, что сохранение продуктовой ренты как главного компонен­та прибавочного продукта, идущего в руки феодалов, не совершалось во имя этой преемственности. Дело, видимо, в том, что ранние формы государст­венного феодализма в Древней Руси исключали наиболее грубое внеэконо­мическое принуждение крестьянского земледельческого населения; это была лишь “личная несвобода в какой бы то ни было степени”. При таких об­стоятельствах отношение зависимости может иметь политически и экономи­чески не более суровую форму, чем та, которая характеризует положение всех подданных по отношению к этому государству. Разумеется, речь идет здесь только об основном населении — о крестьянах-земледельцах.

Кроме того, хотя по сути рентных отношений номинальному собственни­ку земли каждый непосредственный производитель противостоял самостоя­тельно, феодал-вотчинник, как до него — княжеская власть, имел дело в социальной практике прежде всего с общиной in соrроrе, что, видимо, в условиях Древней Руси даже повышало некую самостоятельность крестьянско­го хозяйства. Ведь вотчиннику противостоял крестьянин, за спиной которого была сплоченная община, осколок первобытного коммунизма.

Это не мешало, впрочем, становлению самих феодальных отношений. Юридически, а главное, практически уже на ранней стадии феодал обладал полнотой прав земельного собственника вплоть до права отчуждения земель вместе с их населением. Но даже при очевидном формально

ВОТ ТЕБЕ, БАБУШКА, И ЮРЬЕВ ДЕНЬ

Ценные наблюдения. Была ли практика крестьянских переходов изначально инициативой феодалов в укреплении своих прав собственности против общины, или все-таки атрибутом исконной свободы крестьян против перегибов вотчинников, но это напрямую связано с развитием института крепостничества.

📖"Изменение ракурса подхода к проблеме “старожильцев” позволяет ина­че, чем прежде, оценить и сущность явления крестьянских переходов. Со­всем не обязательно для столь ранней поры, как XIII—XIV вв. и даже первая половина XV века, рассматривать их в жесткой альтернативе “сво­бода — крепостничество”. Из сказанного выше следует, что крестьянские пе­реходы (от одного землевладельца к другому) в значительной своей части обя­заны инициативе феодалов-землевладельцев. Очевидно, нецелесообразно вслед­ствие этого и постоянно рассматривать их как непременный атрибут свободы.

Крестьянские расселения в рамках маркового строя свободных общин вещь обычная, но она исторически и социально не равнозначна переходам, так как механизм миграций был совсем иным. Крестьянские расселения лишь укрепляли такие основы обычного права, как принцип наследственно­сти и трудового права, лежавшие в основе крестьянских общинных пред­ставлений о земельной собственности. В условиях необычайно краткого се­зона земледельческих работ, когда земледелец мог в любой момент остро нуждаться в помощи соседей, это не было колонизацией западноевропейско­го типа. Целью инициативы феодалов в области крестьянских переходов бы­ла как раз борьба за уничтожение или сокращение сферы действия кресть­янского общинного наследственного права и сужение сферы действия прин­ципа общинного трудового права до уровня одних лишь межкрестьянских отношений. Разумеется, в конкретно-исторической действительности все это проявлялось не столь однозначно, но общая тенденция, на наш взгляд, именно такова.

Традиционный подход к крестьянским переходам как элементу кресть­янской исконной свободы лишает историков возможности не только опреде­лить начало таких переходов, но и объяснить социальный механизм их воз­никновения. Л.В. Черепнин прямо заявлял: “Мы не знаем, как и когда возникло это право” (крестьянских переходов, — Л. М.). В свое время И.И. Смирнов писал о том, что “Киевская Русь не знала права крестьянского перехода. Этот вывод вытекает... прежде всего из наличия такого социального института, как «изгойство»”. Думается, что с точки зрения социально-экономического развития феодальной вотчины момент возникнове­ния переходов был прежде всего следствием сопротивления крестьянской общины процессу становления вотчины как полнокровной ячейки феодального общественного производства, когда развитие рентных отношений в вотчине миновало свою простейшую стадию повторения отношений института кормлений, хотя, в свою очередь, уже лишенные своей земли крестьяне могли использовать переходы, протестуя против политики хозяина их земли.

Переходы возникали, таким образом, как орудие борьбы с общиной, хотя само