и как любить? вариантов много. Сартр и Симона де Бовуар любили открыто: у каждого была куча любовников и любовниц. условие Сартра было жестким: нам ни к чему буржуазные предрассудки, Симона, мы будем любить друг друга, а спать — с кем угодно. там, за дверьми квартиры, в интеллектуальных кругах Франции Симона формулировала великие мысли и создавала феминизм. а дома плакала, ненавидела, любила и заводила романы, потому что так придумал Сартр.

Ян Рубенс, отец Питера Пауля Рубенса, закрутил роман с Анной Саксонской (нашёл с кем). Анна — жена кровожадного Вильгельма Оранского. эта любовь существовала вопреки, о ней должен был узнать Вильгельм Оранский. и узнал. Ян попал за решетку, и его чуть не казнили. Анна — сошла с ума в заточении одного фламандского дворца. Анна и Ян каждый раз клялись, что завтра всё закончится, но так и не смогли разорвать свою связь. а потом родился Питер Пауль Рубенс, и об истории Яна все забыли.

Фридрих Ницше, кажется, не любил никого. и мы знаем, чем это закончилось. сумасшествием. страстно любящая Анна Саксонская тоже сошла с ума. значит, никакого правила нет.

любовь — опасная стезя, говорит устами одного из героев пьесы «Собака на сене» Лопе де Вега. В 1926 Набоков пишет жене Вере: «Му love, нынче — тридцатый письмыш! Больше шестидесяти страниц! Почти роман! Если бы мы издали книжечку — сборник твоих и моих писем, — то в ней было бы не больше 20 % твоего труда, my love… Советую тебе наверстать — еще есть время… Я сегодня невыразимо тебя люблю».

Ария Элксне обращается за советом к ван Гогу:

...Но если мне обратиться к тебе, Ван Гог, поэт жёлтого света,
Ты обмакнёшь кисть в солнце, рисуя подсолнух, и скажешь:
«Лети, Лишь тот счастлив, кто всё отдаёт за счастье;
До тех пор, пока подсолнухи расцветают,
Другого счастья не было и не будет».

картина Последний гранат моего любимейшего Бабура Исмаилова

#мояпроза #читать #живопись

просыпаюсь. цветы на столе. банальные розы моей искренности. я подарил их ей потому что у нас всё очень хорошо.

днём пью горький американо и читаю тексты к семинару. слушаю кино. перемен требуют наши сердца. читаю, как дряхлеющий байден критикует не менее плачевного трампа. всякие интересы, хитросплетения государственных конъюнктур — это интересно, это политология. особенно интересно, когда на бумаге, страшно — когда за окном.

перемен требуют наши сердца. тоже ведь жутко банально. банальность искренности. поменять. поменять бы всё, всё. и сохранить любовь. ни за что не потерять.

#мояпроза

я сегодня как Маргарита на метле ношусь и перемещаюсь по Москве. так что никакие теории пространства не опишут этой интенсивности, если не примут в расчёт, что у каждой ведьмы, а ещё у колдуна, иногда у кота, есть метла.

2002-2005-2009

мне было пять лет, когда мы с семьёй поехали в это несуществующее место. там уже не было Грузии, и ещё не было Абхазии. зато была соседка тётушка Ханума, она угощала меня инжиром. однажды горные коровы открыли ворота и заполонили весь мой мир, умищающийся в двух садах. это было море коров. папа, огромный и сильный, наверное, таким же был Хосе Аркадио Буэндиа в романе Маркеса, взял в руки какой-то посох, виртуозно резал воздух, шёл прямо в это море, коровы слушали его и потихоньку исчезали. такое Похищение Европы.

2010-2011-2013

а ещё здесь, в этой уже-не-Грузии, была война. из-за неё мы и вернулись в Томск бесконечным поездом. я сильно заболел, бабки в вагоне приносили варенье. я заболел оттого, что угостился курицей от мужчины, что очень долго представлялся. он произносил своё имя минуты две. родители не угощались петухом — точно, это был петух, потому что не верили мужчинам с длинными именами. на станциях меня ждал врач, готовый забрать в больницу. в Оренбурге или в Омске, или чëрт знает где ещё не букву «о».

2014-2016-2017

но мы доехали. наверное, когда мы доехали, оставив позади сотню не-Грузий, и война закончилась. но война никогда не заканчивается.

2018-2019-2021

сегодня я тоже болею. но ношусь по работе по Москве. Ростовская набережная, Брежневская набережная, мост Богдана Хмельницкого. Хмельницкий не любил Польшу и решил заключить союз с Москвой. это было в 17 веке, к сегодняшним катастрофам оно не имеет никакого отношения. мы долго разговаривали с мамой. я был здесь, у Ростовской набережной, а мама там, куда мы приехали из не-Грузии. мама сказала: «так было всегда, мы просто на время попали в какой-то вакуум». мама редко ошибается и в этот раз не ошибалась.

2022-2023-2024.

П. Оцхели, эскиз костюма к «Отелло» в постановке К. Марджанишвили, Тбилиси, 1933

#мояпроза

есть такие древние фрески, которые лежат на огромных столах в исследовательских центрах, а доблестные реставраторы соединяют эти пылинки между собой. веками. если за год собирается пара сантиметров — это счастье. так и с любовью. если мы верим в нее, то готовы собирать воедино самые небывалые сочетания крупиц. подсознательно чувствуя, что именно эта невероятная последовательность случайных взглядов, встреч, рассказанных анекдотов, объятий, слез и просмотренных фильмов представляет собой древнюю фреску, явленную искусствоведу как любовь.

в каждом тексте должно быть какое-то начало. зачин, что ли. даже если этот зачин начинается со смерти. после смерти могут идти другие подробности. о любви, танцах или свежей рыбе на неаполитанском рынке. и тогда смерть как бы не имеет смысла. так была написана Хроника объявленной смерти Маркеса, Нунча Максима Горького, даже Евгений Онегин, например:

Артём сегодня умер.

что это значит? «Артём» — мое имя, но не только. в год когда я родился Артём было одним из самых популярных имен этой страны. а крестили меня под именем Артемий. об этом знал бог, а теперь и вы. «сегодня» — это когда? в ветхом завете тоже сказано, что бог создал землю за семь дней. но день бога может равняться миллионам лет. «умер». смерть, по выражению Пятигорского, фактор принудительной трансцендентальности. да и хрен с ней?

Набоков однажды ошибся, а потом вымолил любовь и был счастливее многих. у меня дома утром кофе пахнет в два раза сильнее. Нунча Горького так обезумела от любви, что бросила вызов дочери, правда умерла в этот же день во время танца. на наших полках стоит томик Кьеркегора, а рядом — фейнмановские лекции по физике. любовь получается из сочетания самых неожиданных частей. как древние фрески.

Бабур Исмаилов, Храм-2, 2018

#мояпроза

фолк-хоррор любит Британию. начинает свой текст о Бене Уитли Данил Леховицер. а кто любит меня?

снова прочитал, или — перечитал, или — пересоздал впечатление о книжке Беседы с Буддой Дж. Д. Оливер, в которой одновременно о любви, а ещё о том, что от всего нужно отказаться. а главное — от привязанностей. это нужно для тонглена, патиччи-самуппады и ботхичитты. все они стремятся свестить к мысли, что людей вокруг, и даже тех, чьё имя начинается на «Д», нужно любить, и очень-очень, но уметь отказываться, не привязывать, а иначе никакой нирваны, и тем более, паринирваны.

но ещё есть тантрический секс. всё не то. хотя утренние медитации помогли сегодня прожить день более осознанно. даже если я всё придумал. предложения любят складываться в слова, но и в чепуху тоже.

Полина Барскова в 80-ом Сеансе гениально пишет о Хичкоке. после этого текста вообще не хочется складывать реальность из выдуманных кем-то слов. пишет: паук Хичкок всё заставлял зрителя возвращаться и пересматривать эту закольцованную историю стремления героя превратить реальность в ностальгию.

я боюсь ностальгических грёз. оттого, что слишком люблю реальность и будущее. вдруг начнешь тосковать — и всё превратится в прошлое.

пойду брызну на шею парфюм. и буду дальше отвлекаться от написания академического текста про этнический конфликт, что я переписываю шестой раз. фолк-хоррор. тот ещё.

у Тайсона Янкапорты сегодня перечитал: я знаю, кто я, где моё место, как меня зовут, и этого вполне достаточно. вполне.

#мояпроза #записки

я боюсь опыта возвращения. но что мы подразумеваем? возвращение — это именно возвращение, то есть приведение к тому, как было. ностальгия. я не боюсь возвращения домой. мой дом живёт и каждый день меняется. зеленью за окном и любовью.

розовое вино. сегодня мы решили пить розовое вино. хорошо. я заканчиваю работать и начинаю фланерствовать по Мясницкой и Чистым прудам. прохожу сквозь разные прически, зеленые волосы, старые сапожки-копытца, а потом девушку с собачкой чуть не сбило такси, но обошлось, что твой бедный Чехов.

к этому моменту я сто семнадцать раз прочитал текст Полины Барсковой «Прыгай, Скотти!» про паука–Хичкока и не мог остановится. снова и снова перечитывал эту статью. всё меня захватывало: язык, запах, жирные выделения, разрывающие обычную гармонию текста, потому что в этом тексте было всё, кроме гармонии, — это страшный надрыв, божественная честность в описании всего вокруг и кино.

еду в метро с розовым вином и псевдокрабовой закуской, впрочем вкусной. открываю 80-й Сеанс, хочу прочитать что-нибудь другое, но вновь начинаю с «Прыгай, Скотти!»

мне наркотически хорошо от каждой строчки, от каждой подробности Сан–Франциско. в наушниках что-то играет, но я в тексте, жизнь в тексте. любить на бумаге проще.

но вот заиграла моя самая важная музыка. Осенняя песнь Чайковского, которую я не могу слушать без трагического экстаза.

я читаю этот текст и слушаю не переживания о катарсисе, а сам катарсис. я понимаю, что этот момент никогда не закончится. всё. меня несет метро, статья не заканчивается, музыка играет. 

играет никогда.

я оказался не просто в метро. а в таком метро–портале. хлеще, чем то бесконечное метро, в котором существует героиня Литвиновой в последних кадрах Северного ветра. судьба–ветер. вместе взрываются в метро другие. я еду один. но это не одиночество, а исчезновение.

возвращение.

#мояпроза #записки

ужас всё-таки существует. тут бы ставить точку, но

несколько лет назад. общежитие на окраине Москвы. с балкона видны небоскребы Сити, жуткой иронией являющиеся похмельному взору бедных энтузиастов, мечтающих поскорее свалить из этих персиковых коридоров социальной защиты.

тогда мне показалось, что умираю. не физически, но разве это важно? смерть прошла в пятку, а затем в один миг поднялась к голове. ещё мгновение и в страшном крике я бы просто упал, и уже бы не смог контролировать то, что будут делать с моим сумасшествием.

пронесло. это было так давно. «позавчера».

теперь почти «успешный» и вот-вот любая проблема будет шуткой. вот-вот — это не сейчас.

мы посмотрели спектакль и почти в отчаянии шли Кутузовским проспектом. молодые, наверное глупые (ну, я), красивые, почти умные и, конечно, живущие не по средствам.

жить по средствам, вовремя вставать, медитация, завтрак, помыть посуду, всё успеть, написать, отправить сто резюме, не спать, работать, трахаться или не трахаться, молиться, смотреть на свет весенней зелени — рождение тревоги.

обязательства жизни удавом стягивают свободу. остается только снова упасть и уже не сражаться за рассудок.

плюнуть бы в эти обстоятельства! научиться, хотя бы.

чтобы главным словом была не тревога, не ненависть и не эго, а

любовь.

честные слёзы и счастье.

господи, научиться бы любить так чтобы на всё забить, но любить.

любить её счастье, всеобщую свободу и

пить кофе из-за любимого терпкого вкуса, ласкающего истосковавшиеся рецепторы жизни, а не идею об эффективности выполнения утреннего to-do листа.

#мояпроза #мойарт

сломать ногу или впасть в депрессию — превосходный, но быть может не самый остроумный, способ замедлиться. наконец добраться до тысячной страницы романа или чутко посмотреть по сторонам.

произрастают из хитросплетенной конъюнктуры жизни и другие способы спасительного замедления, но это личные находки. значительно более интимные, чем конечности или психика.

свет белой ночи и неслучайный фонарь наполовину освещают кажущееся слепым живо-застывшее лицо Посейдона, которое по замыслу авантюрного французского балагура Тома де Томона, должно было славить морскую державность северной страны. и пусть ростральные колонны-маяки четырех рек, созданных цитатой римского фонтана Бернини, бьют светом не морю, а окнам Зимнего, это не бессмысленность, а художественная служба символу. не город, а чистая идея.

в день воскресения Христа, напоминающий о трагической планиде человечества и приправляющий эту скорбь сиянием тусклой надежды, мы стояли по другую стороны Невы от плавно спускающегося колокольного звука храма святой Екатерины. мы что-то обещали друг другу, клятвенно и почти клятвенно. теперь непременно этот момент, что вдруг явится памяти от случайного всплеска темных вод, станет невидимым скрепляющим веществом в любом разладе, когда покажется, что финал существует. и после обещать можно многое, ведь клятва на берегу Невы тихим ходом времени шепчет о вечности.

#мояпроза #фотовпечатления