Русский свет

Василий Петров, открывший в 1802 году явление электрической дуги, позже размышлял, что это открытие вполне можно использовать и для освещения. Каждый, видевший сварку, с ним согласится, свет получался мощный и яркий. Вот только речь шла о вспышке, а не об освещении. Да и с генераторами была проблема – устройство Петрова занимало примерно один кубометр и весило больше тонны – согласитесь, так себе батарейка.

Правда, «батарейку» уменьшил Фарадей, еще компактней её сделал Якоби (о чем никто не узнал – эта военная разработка была засекречена), а больше всех поразил мир бельгийский столяр-самоучка Грамм со своей динамо-машиной. Прогресс не стоял на месте.

Прорыв случился, когда телеграфист Павел Яблочков располагает электроды параллельно друг другу - получался мощный свет, который светил, пока оба электрода не прогорали. Скоро представился случай опробовать новинку в деле: Яблочкову предложили освещать путь царского поезда, и с этой задачей он прекрасно справился, всю дорогу перемещаясь с локомотива на локомотив вместе со своими прожекторами.

Яблочкову пророчили славу и богатство, но, увы, бизнеса в России так и не случилось. Ему пришлось переезжать в Париж и искать себе там работу телеграфиста, чтобы как-то закрыть финансовые бреши. Там его берет на работу Луи Бреге (из знаменитой семьи часовщиков), который внедряет телеграф собственной разработки. Яблочков рассказывает ему о своей идее, и академик Бреге немедленно начинает заниматься реализацией его проекта, его связи и авторитет помогают получить патент буквально за месяц (обычно на это уходят годы), а еще через месяц, в апреле 1876 года «свечу Яблочкова» уже показывают на выставке в Лондоне.

Демонстрация вызывает фурор: «русский свет» (иначе это освещение и не именуют) в мгновение ока захватывает мир, к Бреге и Яблочкову стоит гигантская очередь из мэров и правителей городов и земель, которые мечтают осветить свои территории.

В тот момент газовое освещение несколько дешевле «русского света», но разница в качестве огромна: новое электроосвещение делало города «светлыми, как днем», в то время как газовые фонари только подсвечивали немного вокруг себя. Яркость газового фонаря составляла 16 свечей, а «свечи Яблочкова» были мощностью в 400 и даже 1000 свечей. Для сравнения, самые мощные бытовые лампы сегодня дают 100 свечей.

«Русский свет», между тем, поставляют не только русские. Например, подряд на освещение Зимнего дворца получил не Яблочков, а Сименс. А лампа американца Браша даже превосходила свечу Яблочкова. Лучшую же из всех ламп создает инженер Владимир Чиколев, но в России она никому не нужна, и Чиколев сам забрасывает идею.

Пять лет продолжается победное шествие «русского света». Мир восхищен Яблочковым, его называют новым гением планетарного масштаба: в Париже, Лондоне, Берлине, Сан-Франциско, Стамбуле, Шанхае, Сан-Пауло - да в любом почти городе планеты - ночью светло как днем. Только знай меняй раз в полтора часа прогорающие электроды.

Пока на выставке в Париже, которая состоялась пять лет спустя после лондонской, американец Эдисон не презентует свою лампу накаливания. Она отличается от свечи Яблочкова радикально: её можно включать и выключать в любой момент, она работает 1000 часов. А когда она перегорает, в отличие от электродов, её может заменить человек, не имеющий профильного образования. И она намного дешевле.

Словом, мировая звезда Яблочков, хотя и получает в Париже по инерции гран-при, понимает, что мир поменялся. Это не смущает его: у Яблочкова зреют новые смелые планы, он переезжает в Россию и готов помогать своему коллеге Лодыгину с его лампой накаливания. Но, увы, в 1894 году болезнь сводит его в могилу.

Гения, осветившего весь мир, хоронят в фамильном склепе в селе Сапожок Саратовской губернии (его могила – местная достопримечательность). Благодаря ему электрический свет завоевал планету. Правда, «русский свет» к этому времени уже перестал быть «русским», но это, пожалуй, справедливо.

#техноистории от Саши Иванова

1+1=10

В 1851 году Ада Лавлейс предлагает Чарльзу Бэббиджу новый вариант работы над его компьютером: она готова возглавить предприятие и воплотить задумку своего учителя, у которого никак не выходит заняться её реализацией всерьез. К её (и всеобщему) изумлению, Бэббидж не просто соглашается — он в восторге от этого плана. И начинает помогать Аде всем, чем только может. Например, сопровождает её (Ада уже тяжело и, как выяснится позже, неизлечимо больна) при посещении международной выставки в Лондоне.

Там, на выставке, Бэббидж (который знает решительно всех в мире, и уж точно любой ученый в мире знает его) знакомит Аду с Джорджем Булем, математиком, одним из создателей матанализа. Благодаря ему появятся понятия булевой алгебры. Буль занят двоичными значениями, 0 и 1 означают да/нет, и Ада, которая писала свою первую в мире программу в десятичной системе, в восторге от этого нового подхода, он кажется ей идеальным для «разговора» с машиной.

Увы, вскоре Ада умирает — машина Бэббиджа будет воссоздана в полном виде много лет спустя, и идея использования двоичного кода для программирования будет отложена до следующего столетия.

Сама идея использования в математике двоичного кода, кажется, впервые встречается в трактате о стихосложении (чем не математика?) индийского ученого Пингалы (примерно II век), в Х веке другой индус, Халаюдха, написал к этому трактату комментарии, которые, возможно, дошли до китайца Шао Юна, а уже Юн, в свою очередь, описал двоичные цифры, используя значения от 0 до 63, хотя принято думать, что предтечей работ Юна была Книга Перемен, которая содержала уже набор из 8 триграмм и 64 гексаграмм, аналог 3-битных и 6-битных цифр, впрочем, сам двоичный код некоторые пробуют связать с философией Инь-Янь.

В самом начале XVII к этой идее обратился Фрэнсис Бэкон, который обозначал буквы с помощью последовательности двоичных цифр — забава эта привела к созданию шифра Бэкона, давшего большую пищу для ума последующим криптографам (мы уже писали об Уильяме Фридмане, наверное, самом гениальном криптографе XX века, который положил жизнь, намереваясь поймать в письмах Бэкона хотя бы намек на то, что он, Бэкон, и есть настоящий Шекспир, но, увы, подтверждений этой несколько экстравагантной теории Фридман так и не нашел). А математикой двоичный код сделал Лейбниц, который увлекался всем китайским и Книга Перемен никак не могла ускользнуть от его внимания.

В настоящую же науку это превратил, однако, уже знакомый нам Джордж Буль (заметим, что свой труд по алгебре логики он завершил через три года после смерти Ады Лавлейс).

Но, как это часто бывает, до поры до времени эти знания не были использованы практически. Пока не наступил 1937 год. Идеи компьютера и программирования уже витают в воздухе, и вполне естественно, что о булевой алгебре вспоминают. В этом году Клод Шеннон защищает диссертацию в MIT об анализе релейных переключательных систем с позиции булевой логики — считается, что эта работа основа основ работы всей современной цифровой техники. В том же году Джордж Штибиц, сотрудник Bell Labs, придумавший компьютер Model K (K - это “Kitchen”, Штибиц занимался сборкой своей релейной машины дома на кухне) «научил» свою машину выполнять двоичные действия.

В 1940-м, когда его компьютер (по сути, это ещё сложный калькулятор) был собран, Штибиц продемонстрировал его возможности, передавая команды удаленно с помощью телетайпа. Собственно, именно эта демонстрация, на которой присутствовали Винер и фон Нейман, и считается своего рода «отсечкой» — Штибиц сделал то, что не успела сделать Ада Лавлейс, создав полноценную программу управления, после чего двоичный код уже господствует в программировании. 

Впрочем, точка будет поставлена, можно сказать, аппаратно, все в той же Bell Labs, где в 1947 году будет создан первый транзистор, ставший компонентной базой всех устройств, способных работать с бинарным кодом. 

#техноистории от Саши Иванова

Оптический предок мессенджеров

Клод Шапп придумал оптический телеграф в 17 лет, и вовлек в это дело и своих братьев. Но тогда, в 1780-м, рассказать об их изобретении было некому: вельможи их не принимали, денег на реализацию проекта взять было негде.

Но в 1793-м бывшего голодранца, а ныне гражданина Французской Республики, выслушал Конвент. Идея семафорного сообщения изумляет депутатов, и за нее берутся немедленно. В следующем году уже запущена линия оптической связи между Парижем и Лиллем.

22 башни с семафорами связали два города на расстоянии 225 км. Сигнал от башни до башни передавался с помощью устройства в виде поперечины с рукоятками. Изменения их положения суммарно давали комбинацию из 196 символов. Сообщения передавались по цепочке. В хорошую погоду сигнал можно было разглядеть с помощью подзорной трубы.

Один знак долетал от Парижа до Лилля за две минуты, а вполне содержательное (но очень коротенькое) сообщение можно было передать за несколько минут. Это устройство способствовало успехам армии Наполеона – он быстро узнавал о событиях в своих владениях и мог реагировать на них куда оперативнее, чем противник.

Братья Шапп узнали о таком способе коммуникаций из античной истории – правда называлась эта система тогда не «семафор» (это слово придумал Клод Шапп), а Фриктория. Эта система передачи сигнальных огней использовала квадрат Полибия, который поместил все буквы в квадрат 5х5, где нашлось место всему греческому алфавиту (24 знака). Две группы факелов на каждой башне могли передавать слова. Например, если левый факел показывал два (по вертикали), а правый 5 (по горизонтали), то получалась буква К.

Идею унаследовали римляне и карфагеняне, она существовала в Византии в виде системы маяков (сигналы шли по береговой линии, и об этом помнили еще в IX веке), но в средние века жизнь упростилась, даже дороги поддерживать в рабочем состоянии - и то не могли, куда уж там думать о связи.

Возродил это устройство Роберт Гук в 1684-м, а еще через 18 лет французский механик Амонтон показал свое устройство при королевском дворе. Однако, обе разработки вскоре были забыты. Пока идею не возродили братья Шапп, успех которых вызвал волну новых разработок. Среди них особо выделяют семафор Августина Бетанкура – в 1798-м он построил линию Мадрид - Кадис и создал совершенную систему передачи сигналов.

В России Иван Кулибин делает свой семафор еще в 1794-м году, на волне слухов из Франции. Но внедрять начали систему Бетанкура, когда он в 1808 году бежал в Россию (его позвали, впрочем, не для этого, а как архитектора). Правда,  дальше связи столицы с Царским Селом и Кронштадтом дело не пошло. Пока, в 1839 году Николай I, настрадавшийся во время междуцарствия 1825 года от долгих переговоров с засевшим в Польше братом Константином, не устроит грандиозный проект – оптическую связь с Варшавой (1200 км). Заметим, что к этому времени Шиллинг уже 7 лет как изобрел вполне пригодный электрический телеграф.

Самой густой сетью оптических линий связи была покрыта Швеция, где Абрахам Эделькранц, услышав что-то о работе Шаппов, сделал семафор своей конструкции. За свои деньги он строит вышки в королевском замке Стокгольма и загородным замке, и передает стихотворение, написанное им на 14-й день рождения короля. Король в восторге и велит развивать сеть. Когда в 1808 году русские захватывают Аландские острова, то семафор, оказавшийся в их тылу, на который они не обращают внимания, продолжает работать и сообщать шведам о перемещениях русских войск.

Идея обмена сообщениями оказывается настолько удобной, что линии оптической связи появляются везде: даже далекий остров Тасмания строит свои семафоры.

Эпоха эта, впрочем, длилась недолго: до изобретения электрического телеграфа. Как водится, там, где предыдущая технология была хорошо развита, внедрение идет медленно. Французам ломать работающие семафоры будет жалко, строить новую систему накладно, власти медлят. В итоге телеграф конструкции Бреге (внука основателя знаменитой часовой компании), изобретенный еще в 1842-м, внедрять там начнут только в 1870-е.

#техноистории от Саши Иванова

Технологии вместо морали

Воровали все шесть тысячелетий существования торговли. Стоило хозяину лавки отвернуться, как его приказчики тут же клали выручку себе в карман и растаскивали товары. А без помощников-приказчиков на бойком месте никак не обойтись.

С воришками боролись - рубили руки, сажали в тюрьмы, отнимали имущество, наконец, просто выгоняли - но на их место приходили другие, не менее вороватые. Их увещевали, давили на совесть, объясняли, что воровство - грех, что честным быть выгоднее, приятнее и почетнее. Но морализаторство помогало плохо.

Сейчас, с высоты веков, многим (хоть пока и не всем) ясно, что на свете есть проблемы, которые должны решаться не кнутом или пряником, а технологичностью, максимальной отстраненностью «человеческого фактора» от операционных процессов. Но в XIX веке это было не столь очевидно.

Для серийного изобретателя Джеймса Риттли эта проблема стала личной, когда он стал владельцем салуна в родном Дайтоне. Место, было «козырным» — у вокзала (там и по сей день замечательный ресторан, визитка города), салун был переполнен, а прибыли давал примерно ноль — ну, мы уже поняли, почему.

И Ритти думал, как решить эту проблему, но решение пришло ему в голову только тогда, когда он увидел устройство, отсчитывающее повороты винта на судне. По его образу и подобию в 1878 году он создает «Неподкупного кассира Ритти», который отсчитывает денежные операции внутри салуна. То есть первый в мире контрольно-кассовый аппарат.

Риттли строит небольшой завод, где совершенствует конструкцию, начинает собирать такие же механизмы. Он убежден, что делает крайне важную, востребованную и ценную вещь, которая перевернет мир, но, к его крайнему изумлению и раздражению, как он ни старается, дело у него никак не идет — продано всего несколько десятков аппаратов. Чтобы не работать в убыток Ритти, скрепя сердце, продает свое производство вместе с идеей группе инвесторов.

К счастью для человечества, во главе группы, названной NCR, встал Джон Паттерсон, который не только усовершенствовал сам аппарат и построил шикарный «завод будущего», но и продемонстрировал всему миру, что такое правильно организовать продажи.

Паттерсона не зря называют «отцом маркетинга», по его «методичкам» любой бизнес работает и по сей день — он разделил территорию на зоны, где работал только один продавец, ввел обучение для своих агентов (каждый сдавал экзамены — и на знание техники, и на умение объяснить её нужность), KPI, премии, ежегодные съезды для обмена опытом, где учили друг друга наиболее эффективным приемам продаж (Паттерсон даже отсидел год в тюрьме за то, что подучил своих продавцов вскрывать кассы конкурентов, демонстрируя их уязвимость). Он же первым ввел этапность и классификацию процесса продажи: подход — предложение — демонстрация — закрытие сделки. Эта классификация позже пересматривалась, дополнялась, развивалась, но основные этапы не изменились и сейчас.

Фактически, Паттерсон открыл MBA своего времени, пройти обучение в котором считалось честью. Хотя обучение строилось довольно жестко — Уотсон, будущий создатель IBM, был выгнан Паттерсоном как совершенно бесперспективный, а будущий лидер General Motors Кеттеринг был исключен после соревнований по поло — Паттерсон решил, что человек, не умеющий обращаться с лошадью, не способен будет управиться с людьми. 

Так что у Паттерсона продажи новых устройств пошли «на ура» — в мгновение ока мир был снабжен кассовыми аппаратами. Производство честности было поставлено на поток, к 1911 году его компания продавала уже более миллиона касс в год, в ней работало около 6 тысяч человек, а доля NCR в мире была больше 95%.

NCR — одна из весьма немногих компаний, которая умудрялась всегда соответствовать запросам времени. Она и сейчас производит сканеры, POS-терминалы, банкоматы и многое другое, в частности, именно NCR - лидер по части разработок оборудования для магазинов полного самообслуживания.

А честность? Это важное человеческое качество, но благодаря усилиям Риттли и Паттерсона оно уже не критично для торговли.

#техноистории от Саши Иванова

Первые хакеры оптических систем связи

Описанное нами ранее триумфальное шествие оптического телеграфа не могло не заинтересовать предприимчивых дельцов. В 1832 году два биржевых игрока из Бордо, братья-близнецы Франсуа и Луи Бланы подали заявку на открытие частной оптико-телеграфной линии. Братья полагали, что проект быстро окупится, так как существующие линии были загружены государственными депешами, что называется, под завязку. Французское государство, впрочем, монополии на быструю связь лишаться не собиралось, так что братьям было решительно отказано.

Близнецы были людьми деятельными и остро нуждались в быстром получении информации (как и любой биржевик). Их интересовали котировки акций в Париже, а информация оттуда поступала с почтовой каретой, которая двигалась до Бордо пять дней. Кроме того, братья были склонны к манипуляциям, если не сказать махинациям (еще в детстве они сбежали из дома с бродячим цирком, устроившись в ассистенты к карточному фокуснику, который поразил их воображение).

В итоге они своего добились, найдя в системе слабое звено: братья Блан подкупили телеграфиста в Туре (это примерно на полпути из Парижа в Бордо), предложив ему 1500 франков в виде стартового бонуса, 150 франков ежемесячно плюс еще 20 за каждое сообщение - неплохой приработок для человека, чей рабочий день стоил 1,5 франка.

Сама схема выглядела так: агент братьев в Париже, получив котировки, посылал в Тур посылку (возможно, её доставляла та же почтовая карета, которая везла в Бордо данные о биржевых котировках). Содержимое посылки было невинным – перчатки, носки или галстуки (прилагаемая опись сообщала, что получателю посылают образцы товара). Но телеграфисту оно говорило о росте, падении или равновесии акций, а цвет указывал на размеры колебаний.

Далее в дело вступал телеграф. Суть оптического телеграфа в том, чтобы попытаться в мощную подзорную трубу разглядеть сигнал с передающей вышки, отстоящей от принимающей примерно на 20 километров. Такой метод предполагает ошибки, а значит, существовал и знак отмены предыдущего сообщения.

Сообщения от исходящего до входящего адресата шли последовательно, так же, как и передавались, со всеми «отменами», так как телеграфист мог передавать сообщения только последовательно, сигнал за сигналом. Иными словами, до Бордо сигнал приходил со всеми теми «вставками», которые делал сообщник в Туре – в последовательности его «отмен» и содержался код, указывающий братьям на то, какие события произошли на парижской бирже.

Не стоит объяснять, как биржевой игрок может распорядиться информацией, которая станет доступна остальным только через пару дней (когда почтовая карета доедет, наконец, до Бордо). Братья Блан, получившие за два года 121 сообщение, быстро богатели, но никому и в голову не могло прийти, что дело тут не чисто. Никому и в голову не пришло связать воедино их успехи с неожиданным обогащением телеграфиста в Туре и других участников цепочки (всего в схеме было задействовано около полдюжины человек). Пока не случился «черный лебедь»: телеграфист в Туре не на шутку заболел, и решив, что настал его последний час, на смертном одре он делится секретом обогащения со своим сменщиком.

Сменщик оказывается человеком честным и в мошеннических играх участвовать не собирается: он докладывает обо всем начальству. Скандал, суд – а как же, налицо целая преступная группа, причем руководителей этой ОПГ, братьев Блан, хватают первыми. И – отпускают. Потому что во Франции как раз время торжества Закона, а в Законе нет наказания за такого рода преступления (правда, после этого случая оно там появится – сам казус станет основой для внесения поправок).

Собственно, на этом заканчивается история о первых хакерах, проникших в государственную сеть передачи информации. Позже склонность братьев Блан к махинациям приведет их к созданию казино в том виде, в каком мы его знаем. Луи, правда, рано умрет, а Франсуа прославится как человек, придумавший «зеро» и сделавший Монте-Карло игорной столицей мира. А живи они сегодня, их таланты, наверняка, были бы востребованы в мире криптовалют.

#техноистории от Саши Иванова

Как Intel проспал смартфоны

О том, как лихо начинала компания когда-то Intel, мы уже писали. Но к нынешнему состоянию, о котором все говорили на этой неделе, ее привело несколько неудачных решений. Об одной из таких ошибок и пойдет речь.

К середине нулевых годов Intel уже пережил пик своей популярности, проведя одну из самых ярких рекламных кампаний, когда пользователю ПК разрешили «заглянуть под капот» своих устройств и рассказали о чудо-процессоре Pentium. Уже была сделана первая ошибка, которую тогда вряд ли кто считал ошибкой: отказ от производства графических процессоров (после чего Intel навсегда уступил этот рынок NVIDIA и AMD) и сосредоточение всех усилий на центральном процессоре.

Тем не менее, тогда у Intel был его замечательный процессор х86, компания занимала шестую строчку в мира по капитализации, клиенты постоянно прибывали, в том числе и громкая, но не то чтобы очень уж большая фирма Apple, которая, устами своего шумного и склонного к эпатажу директора как раз объявила о том, что вот-вот выпустит в свет некое гениальное устройство, которое изменит мир.

Пол Отеллини, директор Intel, был чуть ли не единственным человеком в Кремниевой Долине, способным воспринимать Стива Джобса.
Джобсу нравился процессор Intel, он уже был использован в iMac, и его обращение к Отеллини было логичным. Более того, использование Intel в рекламе неведомого iPhone добавляло веса последнему.

Стороны провели огромное количество встреч, инженеры компаний постоянно проводили совещания и обсуждения, каким должен быть «мозг» iPhone. Джобс вел переговоры в свойственном ему стиле — встречу с инженерами Intel он начинает словами: «То, что вы делаете - полное дерьмо!». Это был его обычный прием, чтобы сбить цену и спесь поставщика (пользуйтесь!). Но в итоге все  договорились и ударили по рука Даже провели совместную презентацию для прессы, на которую Отеллини пришел в костюме сборщика Intel (из всем уже известной рекламы), а Джобс, кажется, единственный раз в жизни, сменил черные джинсы и водолазку на черные брюки и рубашку.

Джобс и позже постоянно вытаскивает Отеллини на какие-то совместные появления на публике. А тот ведет себя, как ошарашенная напором кавалера девушка, которая не понимает, что с ней делают и как ей пользуются. Однако, когда доходит до дела, он очень отчетливо говорит Джобсу «нет».

Главных персонажей этой истории уже нет в живых, но мы знаем, что Джобс был в ярости от такого «предательства». А Отеллини много позже рассказал, почему он принял именно такое решение.

Он подсчитал стоимость разработки нового процессора, сравнил расходы с теми ценами, на которые желал «уломать» его Джобс и прикинул объемы продаж. Джобс говорил о миллионе продаж в первый год, предлагая Отеллини сделать ставку на масштабирование, которое сулило бы гигантские прибыли. А Отеллини посчитал, что идея с iPhonе, во-первых, сомнительная, и объемов продаж ждать не стоит, а во-вторых, быстро «сдуется» и не имеет перспектив, следовательно, не принесет Intel ничего, кроме убытков.

Когда Джобс выводил на рынок свой iPod в него тоже никто не верил. Казалось бы, Отеллини было с чем сопоставить будущее нового проекта Apple. Однако, по каким-то глубоко внутренним причинам (пресловутая «чуйка») сделать этого он не смог, не сумел или не захотел.

В итоге, за первый квартал после начала продаж было продано 1,2 млн iPhone, а сейчас микропроцессор (но не Intel, а Apple Silicon) установлен примерно на 1,8 млрд устройств. Отеллини позже признал свою ошибку («кто же мог знать, что объемы продаж будут в сотни раз больше прогнозируемых?») и раскаялся, но раскаяние, что называется, к делу не пришьешь.

Позже Intel будут ждать и другие ляпы - вроде отказа от участия в OpenAI, в которые надо было вложить всего-то $15 млн и которая сейчас, три года спустя, сравнялась по капитализации с Интел ($150 млрд). Это считают шагом в пропасть №3, а вот каков будет четвертый шаг - мы пока не знаем, но, похоже, лишь пока.

#техноистории от Саши Иванова

Как чат-бот вы назовете…

В знаменитой пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион» профессор словесности на спор обучает «хабалку» с рынка по имени Элиза говорить и вести себя так, чтобы её невозможно было отличить от леди. В ее честь Джозеф Вейценбаум и назвал в свою программу – ELISA, ведь он хотел того же: обучить и представить её так, чтобы люди не могли понять, говорят они с машиной или с человеком.

Дело было в 1966-м, для рода людского подобное испытание было еще в новинку, хотя в окружении Вейценбаума все, кто стал участником его эксперимента, знали о тесте Тьюринга. Первого в мире чат-бота (само это слово появится только в 90-е) Вейценбаум «замаскировал» под психотерапевта.

Психотерапия была в США обычным явлением, и среди ее методик была популярна идея Карла Роджерса: психолог создает атмосферу доверия, говорит мало, дает высказаться - от проговаривания первый шаг к рефлексии, ну и так далее.

ELISA Вейценбаума вела себя как психотерапевт, умела выделять ключевые слова, вроде «работа» или «родители», отыскивать в своих закромах подходящий шаблон, которыми её создатель постарался её напичкать, умела заполнять паузу поощрением и приглашением продолжать, располагала набором фраз вроде «вы не могли бы рассказать об этом подробнее?» Словом, основанная на тех же принципах, что и современные чат-боты, программа, при всей ограниченности возможностей, была хороша, а для своего времени и вовсе чудом - ничего подобного ранее не существовало.

Потом язвительный Вейценбаум будет говорить, что, подумай он как следует, он бы вместо психотерапевта сделал из программы бармена. Изобретатель приглашал коллег и студентов к себе, усаживал их за свой компьютер и наблюдал, как они разговаривают с железякой. Например, машина спрашивала собеседника о его состоянии - какими словами он смог бы охарактеризовать его сейчас? Тот отвечал что-то («мне одиноко» или «я переживаю» и т.п.) - и программа тут же бросалась в образовавшуюся брешь и просила описать ощущения, спрашивала, почему так и чем это вызвано. Словом, разговорить клиента она умела.

ELISA не была искусственным интеллектом, не понимала смысл сказанного, не обучалась на своем опыте, зато имитировать диалог она могла здорово. Но в итоге не она, а человечество с треском провалило тест Тьюринга, причем при первой же встрече с легкой имитацией искусственного интеллекта. Зная, что они общаются с программой, люди вдруг массово обнаружили страсть очеловечивать железо. Все полюбили общаться с машиной и общались с ней так же, как с живым человеком, не особенно задумываясь, с кем именно они говорят, просто игнорируя нестыковки.

Это сильно удручало Вейценбаума, который считал Элизу весьма примитивным устройством. Вот только люди даже не прислушивались к ученому, когда он убеждал их, что программа не обладает интеллектом. Вейценбаум был неприятно поражен тем, с какой легкостью люди устанавливали эмоциональный контакт с машиной. Выяснилось, что симуляции интеллекта достаточно, чтобы обмануть людей. Вейценбаум назвал это «эффектом Элизы» и считал, что это тип «бредового мышления», от которого человечество будет коллективно страдать в цифровую эпоху. Это открытие стало для Вейценбаума глубоким потрясением, он писал о том, как внешне вполне адекватные люди невероятно быстро становятся идиотами, общаясь с машиной.

Учёный пришёл к выводу, что ИИ служит «индексом безумия нашего мира». По мнению Вейценбаума, передав множество решений компьютерам, люди создали более неравный и менее рациональный мир, и что роль искусственного интеллекта надо жестко регулировать.

Сегодня многие (не без удовольствия) находят примеры, подтверждающие то, что «пророчество Вейценбаума сбылось». Ведь слово 2024 года по версии Оксфордского университета Brain rot («гниение мозга») – оно, если вдуматься, не только про взаимодействие человека с примитивным онлайн-контентом, но и про общение с современными ELISA’ми, которые куда как умнее своей далекой прародительницы.

Бернард Шоу писал комедию, но человечество, претворяя его «Пигмалион» в свою жизнь, упорно превращает его в фарс.

#техноистории от Саши Иванова

Музыка электрических волн

О том, что существуют «электрические звуки», знали давно, но электричество открывало столько возможностей, что до звуков руки все не доходили. Ну, если не считать волшебного инструмента, созданного в 1753-м чешским богословом и изобретателем громоотвода Дивишеком, хотя описание его устройства до нас не дошло.

В 1874 году изобретатель Элиша Грей создал нечто (для пресвитерианской церкви в Хайленд Парке, штат Иллинойс, прихожанином которой он был), что сам он назвал электрогармоническим телеграфом с фортепианной клавиатурой — это был первый электроорган, хотя самого Грея больше интересовало то, что этот звук можно было передать по проводам. Это чудо вдохновляло прихожан больше четверти века, пока что-то не сломалось — а починить его было некому (Грей к тому времени уже умер).

Позже Клеман Адер, инженер, велосипедист и будущий авиатор, придумал Театрофон — трансляцию музыки из парижского театра на телефонный приемник. Адер подхватил необыкновенно популярную идею, которую «придумывали» примерно все, кто был занят изобретательством, но массовым явлением она так и не стала, хотя всемогущая AT&T когда-то мечтала разбогатеть именно на трансляции музыки. Идея выглядела как типичная «ошибка маркетолога» (так часто бывает) — будучи рассказанной, она вызывает восторг своими остроумием и яркостью, но когда её начинают внедрять, все восторженные сторонники сразу же исчезают. В 1890-м AT&T удалила прослушивание музыки по телефону из своих прайс-листов — подписчиков на эту услугу оказалось примерно ноль.

Все эти чужие неудачи оставили равнодушным изобретателя телефонного коммутатора Пушкаша, который в 1893-м открыл в Пеште Telefon Hírmondó («Телефонный вестник»), по сути, предшественника радио — он транслировал новости по телефону и набрал целых 60 подписчиков — часть трансляций он «закрывал» музыкой, используя фонограф своего друга Эдисона.

Идея объединить электрозвучание и трансляции сильно «зацепила» юриста Таддеуса Кэхилла, хобби которого было изобретение клавиатур для пишущих машинок и изготовление фортепиано. Он взялся за дело, взяв за основу идею швейцарца Маттеуса Хиппа, создавшего в 1867-м электрический клавир. Хипп, кстати, фонтанировал идеями – он успел отметиться сотнями изобретений, но многие из них он даже не успевал записывать, не говоря уже о патентах.

Внешне идея первого в истории полностью электронного инструмента выглядела просто: надо было преобразовать ноты в электрический сигнал (некогда Гельмгольц уже описал этот процесс). Так появился электрический орган телармониум, состоящий из множества генераторов, вращающих цилиндры с зубьями с разной частотой, зубья издавали звучание, которое просто потрясло публику во время первой демонстрации, в 1901 году.

Машина была небольшой, демонстрационной, для привлечения инвесторов, весила всего семь тонн и называлась Mark-I (полстолетия спустя по стечению обстоятельств так же назовут один из первых компьютеров). Позже было построено еще два Mark’a, последний — в 1911-м, весил уже 200 тонн, имел несколько клавиатур и требовал, как минимум, двух исполнителей.

Увы, появившееся в 1921 массовое радиовещание убило идею трансляции по телефону насмерть, зато другая составляющая фантазии — электрическое звучание - никуда не делось. Позже появится терменвокс ( по имени изобретателя Льва Термена), на котором Ленин пробовал исполнять Глинку. В «американский период» жизни Термена этот аппарат полюбят Чаплин и Гершвин. Позже из Нью-Йорка Термена выманят в СССР и посадят, а его талант пригодится для создания оборудования для слежки.

Патент на терменвокс он продаст RCA, крупнейшей радиокорпорации мира. В 1945-м саундтрек к фильму Хичкока, исполненный на терменвоксе, получит Оскара. Инструмент используют Шостакович и Led Zeppelin. Его успех породил огромную массу людей, которые стали заниматься использованием этого нового звучания для создания (синтеза) новой музыки, на этом новом инструменте – синтезаторе.

Следующим шагом в новый мир стала электрогитара, увидевшая свет в 1931-м, но об этом стоит рассказывать отдельно.

#техноистории от Саши Иванова

На заметку современным футурологам

Арчибальд Монтгомери Лоу был гением, а потому был снисходителен к серой массе, не способной оценить его ум, хотя и жаждал славы и богатства. Впрочем, до масс его изобретения так и не добрались, а зависть коллег-педантов из научного сообщества его, скорее, забавляла. Так что он охотно развлекал себя троллингом, что принесло ему дополнительную известность и популярность.

Лоу вырос в Лондоне и был сущим адом для соседей - маленький Арчи постоянно устраивал дома эксперименты, и почти каждый день там что-то горело, взрывалось, источало едкие запахи. Словом, его вряд ли находили очаровательным малышом. Впрочем, повзрослев, он не стал очаровательнее: говорят, он изводил насмешками своего одноклассника, будущего маршала Монтгомери, находя его «скучным», а став старше, всерьез досаждал своим коллегам тем, что охотно откликался на звание «профессор», хотя профессором никогда не был.

Хотя современники и признавали его гением, свое время Лоу опередил настолько, что его наработки пригодились только примерно через столетие. Конечно, проблема была еще и в том, что у него вечно не доходили руки до реализации идей: слесарные инструменты, колбы, реторты и паяльник Лоу отлюбил еще в детстве. Да и сами идеи приходили в эту светлую голову с частотой морских волн, смывая одну другой.

Справедливости ради, мир во времена Лоу не был готов ни к придуманному им телевидению, ни к беспилотным воздушным и морским дронам, ни к управляемым ракетам, ни к газовым турбинам. Милые шалости гения, вроде прибора, который свистел на разные лады, сообщая о том, до какой степени сварилось яйцо - всмятку или вкрутую, или велосипеда с ракетным двигателем - и те не получили распространения. Хотя позже такой велосипед был-таки создан, пусть и сильно видоизмененным. Известность Лоу принесло изобретение им мотороллера – но только известность, а не деньги.

Фонтанирование идеями, с одной стороны, и общение с персоналом: с рабочими и лаборантами, в итоге, привело к тому, что Лоу стал активно писать не только научные статьи и монографии, но и научно-популярные книги и даже фантастические романы. Он хотел, чтобы люди, не получившие образования, понимали возможности науки. Эту же задачу должен был помогать решить издаваемый им журнал «Кабинетная наука», тираж которого в какой-то момент превысил 100 тысяч экземпляров, но который был заброшен точно так же, как и другие проекты Лоу.

Сегодня же имя Лоу снова оказалось на слуху, но не за его изобретения. Дело в том, что в 1925 году он опубликовал прогноз, как будет выглядеть мир через сто лет (то есть, сегодня). Журналисты не могли пройти мимо столь любопытного предсказания.

Так, Лоу считал, что появятся радиобудильники. Да-да, сто лет назад пробуждение в нужное время было актуальной темой, а механические устройства стоили дорого, и не каждая семья могла себе его позволить.

Главным развлечением в будущем, считал Лоу, станет телевидение, а актуальную информацию люди будут получать из громкоговорителей, которые полностью заменят собой газеты. А еще Лоу описал индивидуальное переносное устройство, которое могло сообщать своему владельцу новости, позволять общаться, пересылать картинки. То есть, по сути, смартфон.

Города станут мобильными - за счет того, что тротуары будут заменены эскалаторами и травелаторами. И безопасными - повсеместное использование камер и диктофонов сделает раскрываемость преступлений 100%-ной.

Ношение брюк женщинами никого не будет фраппировать и станет обычным делом (какой кошмар!). Вырабатывать электроэнергию, по мнению Лоу, в 2025-м будут ветер и приливы. Космос будет исследоваться с помощью постоянных платформ, которые станут искусственными спутниками Земли и базой для космических экспедиций.

А насколько точно вы смогли бы предсказать 2125 год?

#техноистории от Саши Иванова

Шалости юных гениев

Однажды Стива Джобса познакомили с легендой школы, его тезкой — Стивом Возняком. Тот был на 5 лет старше, настоящий ботан, погруженный в компьютеры, не тусовщик — в общем, человек другого склада. Но две вещи их объединяют: компьютеры, с которых начинается знакомство и, что важнее, музыка.

Когда друг Джобса приводит его к Возняку, тот что-то паяет и привинчивает, но Джобс в этом мало понимает: его интересует результат, а не процесс. Зато о музыке в день знакомства они,  просидев на асфальте около дома, проговорили до пяти утра. Это знакомство стало судьбоносным.

Вскоре Джобс (ему 16) и Возняк впервые заработали на гаджетах — Джобса впечатлила статья о взломе телефонных кодов через тоновый набор, и он предложил Возняку сделать такое устройство.

Возняк придумал схему, себестоимостью $40, а продавать пиратский прибор Джобс ухитрялся за $150. «Бизнес» грозил новаторам тюрьмой, но друзья успели «соскочить». Зато появилась идея объединить силы — Возняка, как инженера, и Джобса, как визионера и продавца.

Следующий их проект был связан с Atari, где в вялотекущем режиме работает Джобс (то срываясь на поиски «духовного учителя», то отвлекаясь на психоделики). Atari объявляет премию за каждый исключенный из схемы чип. Джобс ничего не понимает в схемах и чипах, но подключает Возняка, и тот,  между делом, играючи решает задачку.

Два Стива решают поделить прибыль пополам, Джобс выписывает Возняку чек на $350. Позже, когда оба уже будут миллиардерами, выяснится, что Джобс не всё рассказал Возняку о размере премии, которая составила $5000.

Возняк завлекает Джобса в «клуб самодельных компьютеров», которым он увлечен. Компьютера в 1975 году ещё не существует, есть огромное количество микросхем, которые, попав в умелые руки, могут быть собраны в нечто общее. Возняк догадался собрать микросхемы в один блок, Джобс увидел в этом потенциал. Он убедил Возняка отказаться от мысли бесплатно распространять идею, как требовали правила клуба, а продавать готовые платы.

Но нужны деньги: изготовление платы стоило $20, а продавать их Джобс был намерен вдвое дороже. Проект окупался при 50 продажах, и Возняк потенциала не видел, но Джобс убедил его — мол, это будет, как минимум, прекрасным приключением. Возняк потом вспоминал: «Я подумал, что это будет здорово. Два лучших друга организуют свою компанию. Класс. Я понял, что очень этого хочу. Как я мог отказаться?»

Так начался путь двух Стивов в бизнес. Вот только начало разочаровало: доклад Возняка в клубе «самоделкиных» не собрал искомых 50 заказов — их не оказалось вовсе. Правда, позже один из слушателей, владелец магазина, сделал заказ на 50 штук.

Денег на производство не хватало, Джобс продает свой микроавтобус, а Возняк расстается с программируемым калькулятором.

Работа кипит днем и ночью в доме Джобсов, все друзья привлечены к сборке, даже Джобс пробует что-то паять, хотя ему лучше удается вышибать скидки за опт на комплектующие, и именно это повышает доходность их кустарного производства вдвое.

Продаж оказывается гораздо больше, чем мечтали два Стива на старте этого безумного проекта — несколько сотен штук.

Их было бы еще больше, если бы Джобс не встречал покупателей в нижнем белье и с самокруткой в зубах — этот хиппи больше походил на дилера, чем на компьютерного гения, и это многих отпугнуло.

Дела идут, но в 1976-м уже полно и магазинов компьютеров, и производителей. У многих ребят из гаражей выходит подобное тому компьютеру, который назван Apple I и выглядит как картонная коробка — не хуже любого из представленных на первой компьютерной выставке, но и не лучше — та же убогость хендмейда (которую тогда никто не воспринимал как «ламповое тепло»).

И у Джобса родилась идея продавать компьютер не как элементы конструктора на радость «самоделкиным», а как законченный продукт, пользователем которого может стать любой, даже не владеющий паяльником и отверткой, человек.

Так появится легендарный Apple II, который сделает друзей обладателями сотен миллионов и откроет для компании Apple дорогу в «высшую лигу» мирового бизнеса. 

#техноистории от Саши Иванова

Свобода от миллиардов

Кажется, Джобсу первому пришла в голову идея, что покупать процессор, а потом докупать к нему детали вроде монитора, клавиатуры, корпуса и т.п., как делали в 1975-м абсолютно все — глупость. Всё равно что покупать двигатель автомобиля, а колеса, руль, сиденья и прочие мелочи вроде бензобака искать отдельно. Он считал, что пришло время выйти за пределы кружков любителей компьютеров — пора обращаться к нормальным людям, компьютер для этого уже созрел, да и покупатель тоже.

Джобс вовлек в дело своего друга Стива Возняка, который должен был стать техническим мозгом компании и смог бы сделать то, что перевернуло мир компьютеров. Правда, даже скромный жизненный опыт Джобса подсказывал ему, что рядом с хиппи и ботаном, фонтанирующими идеями, должен быть взрослый дядька, который мог бы заниматься рутиной — бумажками, бухгалтерией, налогами, отслеживать продажи и логистику, то есть делать то, что у двух Стивов вызывало приступы тошноты.

Выбор Джобса пал на его коллегу по Atari, Рона Уэйна. Он был сильно старше своих партнеров: ему стукнуло 41, рядом с 21-летним Джобсом и 26-летним Возняком он, наверное, выглядел старичком. У Рона уже были заходы в самостоятельный бизнес, и был тот самый опыт управления, которого так не хватало двум Стивам. Уэйн как раз совсем недавно закрыл крупнейший из своих проектов — по производству комбоматов (игровых машин для казино), крушение которого поставило его на грань разорения.

Неизвестно, как Джобс умудрился его уговорить войти в бизнес Apple — но уговаривать он умел. Уэйн получил долю в 10% и взялся за дело. За первые же 12 дней работы он составил учредительный договор, придумал лого Apple (не то надкушенное яблоко, что есть сейчас, а более сложное), написал инструкцию для пользователей Apple II.

Впрочем, эти же 12 первых дней оказались и последними. Проведя их в гараже Джобсов, он отчетливо понял, что дорогостоящие фантазии Стивов, которыми они фонтанировали — вещь совершенно не реализуемая и не имеющая будущего.

В отличие от своих компаньонов, которые не были обременены собственностью, Уэйну при крахе затеи было что терять — по закону, при банкротстве учредители отвечают по обязательствам своим имуществом. У Уэйна это имущество было, и за эти 12 дней перспектива потерять всё показалась ему весьма реальной.

Словом, Уэйн пишет заявление о выходе из компании, чем изумляет и сердит двух Стивов — денег на реализации идей в тот момент им катастрофически не хватало, а тут еще надо было рассчитываться с незадавшимся компаньоном. Сильно напрягшись, они выплатили Уэйну $800.

Позже Майк Марккула, оценивший будущее Apple радикально иначе, чем Уэйн и вложивший в дело собственные четверть миллиона, настоит на том, чтобы Уэйну вдогонку были выплачены еще $1500, чтобы «подстелить соломку». К тому времени Марккула уже оценивал Apple, как бизнес на миллиарды, и ему не нужны были скандалы.

Имя Уэйна с тех пор мы слышим довольно часто. Нет-нет, кто-нибудь да напишет, сколько сотен миллиардов долларов стоили бы сейчас 10% Уэйна. Вот вам, мол, пример недооценки возможностей, просчета или даже образец глупости.

Сам Уэйн позже будет говорить, что он чувствовал потенциал компании, но он не был готов рисковать: «У меня был гораздо более неудачный опыт в бизнесе. Я старел, а этим двоим всё было нипочём. Это всё равно что тянуть тигра за хвост, и я не мог больше с ними оставаться».

Двум тиграм и их хвостам он предпочел работу инженером и несколько раз отказал Джобсу, предлагавшему ему вернуться в Apple. В конце концов человек, который за 12 дней получил шанс стать одним из самых богатых людей мира и сам же отказался от него, нашел себе занятие по душе, которое его радует и обеспечивает, хотя и не приносит ни миллиардов, ни миллионов: лавка, в которой Уэйн продает марки.

Одному из основателей Apple скоро стукнет 91 год. Он хотел написать мемуары (издатели стоят в очереди), но пока так и не собрался. Кстати, все отмечают, что Уэйн выглядит совершенно счастливым человеком и никогда в жизни не жаловался на судьбу. Которая оберегла его от сотен миллиардов.

#техноистории от Саши Иванова

Старший брат маркетплейсов

Сегодня уже как-то подзабылся тот факт, что возможность заказать на дом товары существовала задолго до интернета, и вовсе не интернетом рождена. И хотя некоторые «горячие головы» готовы искать корни дистанционной торговли в объявлениях в публичных туалетах Древнего Рима, по настоящему она началась вместе с реформой почты Англии, проведенной Роулендом Хиллом, которого незаслуженно низводят просто до изобретателя почтовой марки.

Хилл же сделал намного больше - руководствуясь принципом «не ценой, а оборотом», он сократил цену письма в 12 раз и увеличил оборот писем в 60 раз, сделав убыточную почту рентабельной и общедоступной – марка же появилась позже, как избавление от очередей на оплату.

Первому идея использовать почту как канал и для рекламы и для продажи товаров (а смысл любой «дистанционки» - объединение этих процессов в один) пришла в голову валлийцу Прайсу Прайс-Джонсу. Он довел тираж своих каталогов до миллиона, среди покупателей была королева Виктория, а крупнейшей сделкой была продажа армии Пруссии 60 тысяч только что придуманных спальных мешков.

Но Англия - страна маленькая и тесная, а вот Америка, где просторы велики и магазинов не напасешься, а платежеспособный спрос огромен - другое дело. Гиганты каталожной торговли, основанные Аароном Уордом и Ричардом Сирсом, родились в Чикаго, железнодорожном центре страны.

Уорд свою идею выносил, мотаясь по «медвежьим углам» Америки коробейником. Он понял, что легче собирать заказы по почте и почтой же рассылать товар, чем являться к каждому лично. А телеграфист Сирс «барыжил» часами, пользуясь служебным положением - рассылал коллегам на соседние станции прайсы на товар, и догадался, что делать то же самое почтой будет проще, а охват станет сильно шире.

Два этих каталога, «Уорд» и «Сирс», доживут до наших дней, первый сейчас, правда, магазин часов, а второй, который несколько десятилетий был самым крупным ритейлером в США (его сместит с первой строчки в начале 70-х Walmart) совсем недавно «убит» менеджментом: бизнес не смог вынести прямого следования рецептам Айн Рэнд.

Другим лидером каталожной торговли стала Российская империя - просторы огромны, плотность населения - никакая, торговыми лавками и даже сетями не закроешь, зато почта работает отлично. Царил в этой торговле Мюр и Мерилиз (нынешний ЦУМ), но в стране выходило более 200 наименований каталогов. Правда, Советская власть внесла в этот вид торговли свои коррективы, и только в 90-е «каталожка» в России родилась заново.

В ХХ веке появляются мощные каталожные компании Европы - Bertelsmann, Yves Rocher, La Redoute, 3Suisse, Otto, Quelle, Swab, Neckermann - каждый имеет свои базы данных, автоматизированные распределительные центры, открывает пункты выдачи заказов - по сути, создается и придумывается всё то, вплоть до деталей, что сейчас использует интернет-торговля.

На зачатки интернет-торговли эти гиганты, чьи обороты были сопоставимы с бюджетом немалой страны, смотрят с любопытством, но свысока - куда им, «ботанам», до настоящей торговли, с их базами данных лояльных покупателей, устоявшейся инфраструктурой и приемами рекрутинга клиентов?

Но все пошло не так - например, в Amazon первый кризис случился через месяц после открытия - выяснилось, что гараж Безоса не в состоянии комплектовать заказы. Безос хантит логиста из «каталожки», и тот за неделю устранил затор, организовав банальный для каталожников, но новаторский для интернет-торговцев фуллфилмент. Интернет перенимает лучшее и добавляет свое. 

До сих пор обсуждается, почему каталожники не смогли зацепиться хотя бы за последний вагончик поезда под названием «интернет», который увез бы их в Прибыль-лэнд? Но факт остается фактом – интернет не преобразовал каталожную торговлю, а убил ее.

Конечно, сказался очень быстрый оборот товаров в интернете, в разы превышавший неспешную «каталожку», а торговля, как ни крути, зарабатывает с оборота. Но последний гвоздь в крышку гроба каталожной торговли, кажется, вбил маркетплейс - формат, реализация которого совершенно недоступна средствами бумажного каталога.

#техноистории от Саши Иванова

Мгновенное фото за 60 лет до смартфонов

Смелые фантазии часто рождаются при странных обстоятельствах. Одна трехлетняя девочка задала папе вопрос, почему фотографию нельзя посмотреть сразу после съемки. Нормальный вопрос ребенка, познающего мир. Но вопрос оказался удивительно «по адресу», потому что папой девочки был Эдвин Лэнд, единственный человек, который был в состоянии найти достойный ответ.

Сын киевского сборщика металлолома занимался оптикой, и дела его шли отлично — на нулевой базе, используя для экспериментов по ночам лаборатории Колумбийского университета, он изобрел и наладил выпуск поляризующих фильтров, которые использовались не только для изготовления очков (с которых он, конечно, начинал - для людей, и даже для собак): его заказчиком стала армия, для которой он поставлял приборы ночного видения.

Его фирма Polariod и так прочно стояла на ногах, но слова девочки стали стартом в новый мир. Лэнд был вдохновлен возможностями, которые открывал бы аппарат мгновенной съемки, и на несколько лет стал затворником, проводя дни и ночи в лаборатории в обстановке полной секретности - совсем как в юности, во времена изобретения фильтров.

Он с трудом отвлекался от работы - ему напоминали о необходимости помыться и даже поесть, приносили на рабочее место готовую еду, которую он поглощал, не отрываясь от дел. Он и спал в лаборатории.

Главной проблемой стало даже не изготовление оригинальной плёнки, а сохранность кассет, которые не должны были повредиться с учетом условий транспортировки и складирования. Они обязаны были обладать 100%-й «защитой от дурака» - Лэнд знал жизнь и понимал, что «человеческий фактор» - самое опасное, с чем может столкнуться его устройство.

Невинный вопрос девочки фактически лишил ее отца на пять лет. Зато спустя это время он смог предоставить ей, изрядно подросшей, ответ в виде гаджета, который произведет фурор во всем мире.

Правда, поначалу фурора никто, в том числе и сам Лэнд, не ждал: Polaroid изготовил 50 камер и отвез их в один из магазинов Бостона в октябре 1948 года в надежде на то, что необычный гаджет неспешно раскупят к Рождеству. Но они были сметены покупателями в один день - и это стало началом триумфа.

Лэнд не вкладывался в рекламу и на каждом шагу объяснял, что маркетинг – это надувательство. Зато он блестяще проводил презентации каждой новой камеры. Обновления появлялись часто (Polaroid не был совершенством, и их создатель постоянно его улучшал), такие выступления перед прессой превратились в традицию и сами по себе стали захватывающим шоу, репортажи о которых собирали большую аудиторию фанатов. Среди которых, конечно, был и юный Джобс, который позже «проговорился», что именно выступления Лэнда стали образцом для его презентаций.

Эдвин Лэнд рулил компанией до 1981-го и в 72 года решил выйти на пенсию. На этот момент у него было 535 патентов, больше было только у знатного сутяги Томаса Эдисона, да у изобретателя Элиу Томсона.

Лэнд проживет еще 10 лет и эру всеобщей цифровизации, которая станет могильщиком его бизнеса и созданной им компании (Polaroid будет признан банкротом в 2001-м) не застанет. Историю крушения этой фирмы часто приводят в пример как типичную «ловушку успеха» - дела шли настолько прекрасно, что руководство не желало знать о цифровизации и даже запретило обсуждать эту тему.

Активы компании (патенты и производственные мощности) «расползлись» по всему миру и использовались в производстве жидкокристаллических экранов, плазм и других устройств. Но масса юридических нюансов, связанных с банкротством и правами на интеллектуальную собственность привело к возрождению бренда в 2009-м.

Второе явление миру было ярким (Леди Гага была креативным директором, да и вообще фирма «пошумела»), но применение заложенным Лэндом идеям нашлось. Проект возрождения, известный как Impossible Project (в полном соответствии с заповедями Лэнда: «Делайте только то, что другие считают невозможным»), смог «развернуться» через несколько лет после этой покупки и выяснилось, что в мире множество поклонников старой доброй съемки на бумагу.

#техноистории от Саши Иванова

Сеть, как экономия ресурсов

Вообще-то Роберт Тейлор (для всех, его знавших, просто Боб) явно намеревался прожить жизнь легко - ухитрился не перегружаться в школе, не переусердствовать в науке. Выучившись на психолога, он преподавал математику в школе, тренировал там баскетбольную команду, словом, как он говорил, «прекрасно проводил время, но был очень беден». Когда родился второй ребенок, это заставило его искать другую работу. И вот Боб каким-то странным образом (сам был удивлен) – уже инженер на авиазаводе, разрабатывающем Першинги.

Дела у него всегда и во всем спорились, пошло дело и на новой работе, не связанной с психологией и баскетболом. Он придумал дисплей для имитации полетов, а уже через год -- Боб в NASA и занимается финансами. Его работа – вложение денег в перспективные проекты. Там он штаны тоже зря не просиживает, например, благодаря его настойчивости создана компьютерная мышь. В итоге еще через пару лет он оказывается на аналогичной должности в DARPA - управлении перспективных проектов Минобороны США.

К тому времени идея создания единой компьютерной сети была уже формализована в проект ARPANET. Идея висела в воздухе, существовало множество разработок, которые подготовили то, о чем раньше могли мечтать фантасты, но что-то не стыковалось.

Боб попал в новый мир, задача ему, человеку со стороны, была совершенно чуждой. В нее надо было вникать (это он здорово умел делать), находить «дыры» и выстраивать стратегию. И Тейлор оказался тем клеем, который собрал воедино массу разнородных идей. Он был человеком сторонним, то есть непредвзятым, и у него в руках были деньги, а значит постановка приоритетов, регулирование скорости решения задач и активности работ.

Доставшийся Бобу кабинет был утыкан телетайпами - каждый из них работал на выделенной линии, и первое, что изрек Тейлор, по его воспоминаниям, было: «Чувак, вместо этого хлама нужен один терминал, который выходил бы туда, куда тебе нужно - это и есть ARPANET».

В своих поздних интервью Тейлор изображает из себя этакого увальня, который смотрит на процесс со стороны, не как ученый, а как человек со здравым смыслом, и якобы именно это дало возможность видеть то, чего не видели другие.

На самом деле финансист Боб анализировал то, что видел. Львиная доля заявок в DARPA были заявками на сверхмощные сервера. Он оценил разнородность софта и харда и понял, что всем научным центрам не хватало того, что уже было у соседей. Идея скоммутировать все это в единую сеть и обмениваться программами и информацией казалась верной (позже похожая идея приведет к рождению облачных вычислений), но состояние дел заставляло впасть в уныние, расчистка Авгиевых конюшен в сравнении с тем, что нужно было сделать, казалась пустяком. А денег на решение проблем не было.

Тейлор идет к директору DARPA Херцфилду, убеждая его в необходимости создания сети. Убедил тем, что нужна сеть, которая не прекращала бы работать даже в условиях ядерной катастрофы. Херцфилд «изымает» один миллион из программы по баллистическим ракетам и передает его на создание ARPANET.

Базовая стратегия проекта менялась несколько раз, но опыт и обаяние Тейлора ни разу не позволили амбициям затмить здравый смысл, а участникам проекта - упорствовать в заблуждениях.

В итоге осенью 1969 года аспирант калифорнийского университета Клейн передал в Стэнфорд (за 300 миль) ученому Дювалю первое сообщение. Оно должно было бы выглядеть как LOGIN, но связь была слаба, монитор Дюваля «поймал» только две первых буквы - L, и, с большой задержкой, O.

Первая компьютерная сеть заработала и быстро выросла, причем обрастала она не только новыми участниками, но и новыми программами и железом. По расчетам Тейлора, вложенный в проект миллион окупился, снизив потребность в избыточном количестве оборудования (в его кабинете остался только один телетайп).

ARPANET вызвал большое смятение в умах тех, кто думал о сетях и их функционале, и дал толчок к новым разработкам, которые позже окажутся более мощными и вынудят ARPANET закрыться, но это уже другая история.

#техноистории от Саши Иванова