(это не пропаганда, а рецептура)

Забавно: через 15 секунд по пути

"Она надевает чулки, и наступает осень", — фантастическая строчка, но было бы слишком здорово, если бы дело дошло до чулков. Скажем, она одёргивает юбку или подтягивает свои смешные носочки с мордашками котов. И правда ощущается что-то об осени.

Она оборачивается, улыбаясь мне на прощание, и наступает тут только моё перебойное сердцебиение. Провожает меня, выходящего из её вагона метро, взглядом — и шум вокруг на пару секунд слипается в смущённый своей неуместностью комок. И я в кои-то веки ничего не боюсь.

Снова чувствую себя живым. Уношу ворованное тепло за пазухой — скоропортящийся продукт. Хватит, чтобы не заметить ветра по пути домой.

Впрочем, лучше сказать: снова не чувствую себя. Ты ведь не ощущаешь, что у тебя есть рука, пока она не заболит, и то же в общих чертах происходит с нами целиком. "Научит боль границе тел".

А я вот снова забыл свою границу. Ты существуешь постольку, поскольку отражаешься в другом человеке. Своим теплом, своим добром. Постольку, поскольку переливаешься за край себя — в другого. И этот другой не сосуд — космос.

И я рад, что существую в Твоём космосе. И мне даже совсем не страшно. По крайней мере, пока не отходит поезд.

----Ахмадулина----

"Дождь в лицо и ключицы,
и над мачтами гром.
Ты со мной приключился,
словно шторм с кораблем.

То ли будет, другое...
Я и знать не хочу -
разобьюсь ли о горе,
или в счастье влечу.

Мне и страшно, и весело,
как тому кораблю...
Не жалею, что встретила.
Не боюсь, что люблю"

Очень хочу чего-нибудь сюда написать, но нет времени сейчас. Пинайте, пожалуйста, если ничего не будет примерно в три дня.
Зачем вы вообще всё это читаете, у вас что, своих переживаний нет? Интересно, как получается эмоциональный отклик

Психоанализ в начале прошлого века научил нас тому, что наше безумие всегда находится рядом с нами. Оно — одновременно и извращённое состояние человека, от впадения в которое следует удерживаться, и условие нормального состояния разума: не оборотная его сторона, а только вторая часть.

Человческое тело — высокоорганизованная система, строение которой чрезвычайно сложно. Ровно то же самое мы можем и должны сказать и о нашей психике, с той только оговоркой, что её устройство мы не можем изучить материально. Потому оно в очень большой части остаётся нам неизвестно и работает по своим странным и тёмным законам. И людям нервным, пугающимся это очень понятно.

Когда я задумываюсь о своей памяти, то она визуализируется в моей голове в виде одного странного образа. Я представляю узкую белую спираль, тянущуюся из какой-то дальней области, как бы залитой взякой чернотой. Эта чернота заполняет собой всё вокруг, и на её фоне спираль кажется ослепительно яркой, почти серебристой. И вот на этой-то спирали, я точно знаю, расположены все события моей жизни, вернее — всё прочувствованное мною об этих событиях. С переменным успехом я могу отследить её по всей протяжённости: там, где её не заливает отдельными каплями или целыми лужами тягучая чернота. К счастью, нет участков, где было бы совсем невозможно пройтии из-за таких разливов. Всегда остаётся место ступить необходимые пару шагов.

Понять этот неизменный образ мне помог... бассейн. В тот раз, когда я забыл захватить с собой плавательные очки. Если у тебя нет очков и ты ныряешь, то ты должен плыть наугад, ничего не видя и не слыша. Но — ощущая размах пространства вокруг себя. Ты двигаешься ощупью (в принципе, в воде так происходит всегда) и не знаешь расстояния ни до дна, ни до поверхности. И когда тебе начинает не хватать воздуха, и ты поднимаешься с глубины, кажется, что подъём будет бесконечным. Несколько мгновений ты чувствуешь иррациональный страх. Это очень труднопередаваемое впечатление: когда я вынырнул и открыл глаза, то увидел за окнами (а был глубокий вечер) ту самую вязкую черноту из моего видения. Она лепилась к стёклам и как будто готова была их продавить. И мне показалось: я не вынырнул, а остался под водой, отрезанный от света и звука. И страх никуда не ушёл.

Этот пассаж совсем не о походе в бассейн и даже не о моей боязни темноты. Он — о том, какие сложные и странные связи проводит непонятное Оно, сидящее в твоей голове. Ради того, как мне представляется, чтобы как-то ввести тебя в контекст окружающего. Когда я вижу свою белую спираль, то для меня всегда устанавливается незыблемая тишина. Она как бы едина с непроглядной вязкой темнотой вокруг. И я понимаю теперь, что темнота это не пробелы в моей памяти и не поле неслучившихся событий, которые могли бы расширить спираль. Это — моё безумие, а моё безумие - это страх.

Память — единственное что у нас есть. Потому я понимаю, почему она представляется мне яркой тропкой в трясине неизвестного. Но иногда просиходит ещё странное: краем глаза я замечаю эту черноту, когда иду по улице — случайно забрызгивает что-то на переферии моего зрения. Вздрагиваю, оглядываюсь — её уже нет. Но ведь я успел заметить!

Никогда не ищу темноту специально: вот такие случайные столкновения здорово напоминают, что она всегда неподалёку. Да и слишком хорошо знаю, как тяжелы те периоды, когда она подступает со всех сторон. Туда достаточно легко свалиться, это происходит, когда теряешь контроль; через всего тебя протягивается, как дрожащая струна, одно непрервыное беспокойство, одна какая-то мысль, целиком тобой владеющая. Нельзя дать этой струне зазвучать, отвратительное её звучание превращает тебя в ребёнка, который ночью в тёмной комнате не спит и боится сделать вдох, чтобы не услышал монстр. Нельзя дать струне зазвучать, нужно самому быть натянутым, как струна. Самоконтроль и самоцензура. Заикание и шум в ушах. Пустые бутылки и успокоительные таблетки.

[...и я соврал: мне очень страшно сейчас. Хотя, казалось бы, нет причин. Только я знаю, что это внезапно вновь давшееся в руки счастье — не навсегда. Скоро оно закончится и уже насовсем. А быть без него я научился ровно на два смешных дня]
—------------------------------------------
Весь этот сеанс психоанализа был, наверное, только иллюстрацией ко второму абзацу. Попыткой выхватить и вывести на свет странные психические механизмы. Может, кто-нибудь увидит что угадывал сам.
Попытайтесь понять, что заставляет вас цензурировать мысли. Как выглядит ваша память. Что вам мерещится и слышится в темноте

Трогательный захлёбывающийся ритм плохо согласованных эмоциональных пятен, однородных и не очень членов синтаксиса. Таким надо уметь пользоваться. Здесь, кажется, получилось, так что очень хочу поделиться в ответ
----------------------
"Почему он так часто произносит слова дважды? Боится, что не услышат?"

Многослойность. Он говорит, что эти люди - гении, что они чувствуют жизнь, как мало кто делает это из нас. Я ощущаю телом бархат его голоса, поднимаю глаза ввысь, надеясь увидеть там красивую картинку, соответствующую его словам. Зеленые, пока ещё, листья колышутся в такт его глаголам и повторениям слов. Почему он так часто произносит слова дважды? Он боится, что не услышат? Но я ведь слышу, и этого будто достаточно, зачем ему кто-то ещё, если есть я, дарящая ему тепло и осторожные вдохи? Холодно. Холодно так, что дрожат струны души. Тепло от томящегося пламени в его сердце, я очень сильно чувствую, могу потрогать эти острые языки. Медленно и неторопливо, серое небо Петербурга, я сижу на серой скамье и стараюсь быть ближе к его чёрной куртке в моем черно-сером пальто, ближе к его дому в качестве гостя, боящегося ступить на порог без приглашения, пусть даже с тортом в руках. Хочу склонить голову на плечо, но тело не слушается, потому что без души оно действовать отказывается - та же занята рассказом. Похоже на сон в пелене, но точно не на реальность. Я редко встречаю людей, с которыми, скажи им единое слово, ты автоматически попадаешь в их особенный большой мир с продуманными ходами, лабиринтами, старыми шкафами, новыми окнами, скрипящими дверьми. Пусти меня в сердце и своё тепло, мне у тебя очень хорошо- я не люблю реальность вне тебя

...перефразируя ФМД: пройдите мимо и простите нам нашу графоманию!

"Любовью шутит сатана"
Серьёзно

Во все глаза смотрю в твои прекрасные глаза. Потом ты их прикрываешь, поднимаешь голову, широко улыбаешься, и я чувствую что-то почти животное.

Мы с тобой — не навсегда, мы умрём, прекратимся в том или ином смысле, но этот наш момент — навечно. Его не отследить, не достать и не измельчить. Для нас его даже не существует и не существовало ни в какую уловимую секунду времени, но всё же он — жив навсегда. Это я умею почувствовать, а вот проникнуться ещё не ушедшим мигом — почти никогда. Привык жить, задрав голову и высматривая что-то поверх календарных валов в прекрасном будущем. Всегда думаю о следующей секунде, следующем движении. Запутал сам себя с неуловимостью настоящего, и это, конечно, не дело. Когда я целую тебя, я хочу просто целовать тебя, а не играть в прорицателя.

Мы чертовски непохожие. Нам нравятся разные фильмы, разная музыка, разные книги. Мы по-разному расслабляемся и смотрим вокруг себя. Но вот я замечаю за собой твоё движение, а в твоей речи — откровенно вторгшиеся в неё мои слова. Мы для чего-то очень нужны друг другу. Наверное, для того, чтобы найти самих себя: ведь мы существуем в мире постольку, поскольку отражаемся в другом — своим добром, своим теплом. Своим грехом. Возможно, я это уже писал: вне другого тебя и самого по-настоящему нет. Только диалог, только многоголосие. "Ты еси".

Хотя может, меня сводят с ума твои черты, только и всего. Твои руки. Там есть чему свести с ума, а мне есть, чем замаскировать это простое, звериное, я ведь проглотил много книг. Но это несущественно, всё несущественно в миг, который я, испытывая сам себя, пытаюсь поймать и прочувствовать; ток по коже.

Смотрю в тебя во все глаза. Я — зеркало, в котором ты можешь до дна разглядеть себя. "У нас нет секретов друг от друга", — неправда: секретов полно. Но это прекрасно. Это тоже часть Нас. Но смотри в меня, вглядись до дна и не спрячь в себе ничего от себя самой. Я хочу с этим помочь.

Секунда ударяет ощутимым разрядом и наконец вырывается от меня. Стрелка часов обваливается на циферблат. Кажется, в этот раз всё получилось.

"Думаете, Господь не накуривался? Посмотрите на утконоса"

это Робин Уильямс

Самые разные источники вдохновения

Есть у меня теория: так как в Петербурге очень высокая влажность, то краска, которой окрашено небо, быстро портится, так что его приходится вырезать и уносить на перекраску. Поэтому немалую часть времени неба нет.

Короче, диспозиция такая: летом мне было грустно и у меня скопилась дешёвая лирика, с которой теперь, в общем-то, и нечего делать. Поэтому сейчас грустно будет вам. Но всё это слишком всерьёз не берите
Мир

Здесь не идут на ум стихи,
Поскольку всё вокруг — стихи.
И оттого здесь так тихи
Мои слова и руки.

Я так когда-то написал,
Я сам всё это предсказал:
Что это место, как вокзал —
Прекрасно для разлуки.

В ногах журчало и текло,
А в сердце важное горело.
Но я лишён к нему отмычки
И от всего вокруг в бегах.

И только битое стекло
Кусками отражаться смело,
Ища знакомые привычки
В моих недвижимых глазах.

Я мёртв давно,
И только тело
Упрямо топчет электрички
И помышляет о стихах.