Не раз слышал от врачей, что медицинское образование в силу сложности своего получения здорово развивает помимо узконаправленных ещё и общие способности мозга. В том числе и творческие. Что ж, раз говорят, значит, правда. По крайней мере, так в литературу пришли Чехов, Булгаков и Аксёнов.

Но, кажется, юридическое образование раскачивает интеллект примерно по такой же трактории. И хотя, как мне казалось, определённую узкоколейность сознания при глубоком знании избранного ремесла следует простить и списать на профдеформацию, в том месте, куда я попал, на юридическом факультете Большого, так, кажется, никогда не считали. Это ясно понимаешь, когда сразу за дверью тебя огорошивает стенд выдающихся выпускников: целый калейдоскоп, а лучше — палитра дарований и судеб. Удивительно: с толстым слоем государственных мужей самых разных рангов здесь соседствуют, например, Дягилев и Стравинский.

И здесь само по себе достаточно фантастическое ощущение личной связи с чем-то старинным и значимым утяжеляется новым биографическим переживанием: "Погодите, тот самый Дягилев?" То есть вот через эти двери он выходил, спеша в компанию товарищей, ещё только будущих мирискусников? И в тех же, что сегодня увижу я, аудиториях он, Дягилев, скучал на лекциях, ещё и не фантазируя даже о том, чего он с этими товарищами достигнет?! Ты начинаешь строить проекции, а пазл ещё расширяется, когда на том же стенде находишь фотографию и Александра Бенуа. Тот, правда, выпустился на два года раньше Сергея Павловича, но отделаться от мысли,что, возможно, сама идея "Мира искусства" родилась в стенах юридического факультета, уже не удаётся.
Впрочем, скучал ли на занятиях Дягилев, мы достоверно не знаем. Зато вот про Александра Блока можем сказать: да, скучал. Настолько, что сбежал со второго курса. Поэтому его фотографии тут не найдёшь. В отличие, например, от фото Михаила Врубеля, который с грехом пополам, на год задержавшись на втором курсе, университет всё же кончил. И вынес из него разве что латынь. А затем создал ни много ни мало свой собственный мир, навсегда, видимо, пресытившись стройными теориями и системами.

Как и Иван Билибин, как и Николай Рерих. Они тоже стали здесь юристами, чтобы никогда не быть юристами. Впору задуматься: что это за удивительные люди — юристы? Что вообще значит — быть юристом? Возможно, это куда шире, чем мы привыкли считать, и не следует торопиться слишком ограничивать себя "профессиональной" сферой знаний, которая неожиданно скачкообразно расширяет свои границы. А может, дело в месте. Но вот ведь Чайковский закончил совсем другое заведение — Императорское училище правоведения, а великим юристом, не стал. Стал — Чайковским... Из того же училища, кстати, выпустились Аксаков и Мещерский.

Нет, из Большого выходили, конечно, и великие юристы. Здесь, например, выучился Карабчевский, начал свой путь в науке Питирим Сорокин. Но это как-то более-менее естественно, что ли, и потому не создаёт особой, удивительной ауры. А вот лестнница, по которой когда-то в последний раз сбежал вниз (и из юриспруденции) Блок, — создаёт. Кажется, закрой глаза - услышишь их всех: Блока, Стравинского, Рериха. А ещё Майкова, Ершова, Грабаря, Качалова (того самого, у которого был пёс Джим). И, может, даже ощутишь их рядом с собой — в проходящих мимо однокурсниках. А кто их знает, что они таят... По крайней мере, задумаешься, насколько причудливы повороты судьбы. Но только ненадолго, потому что чувствовать это интересней, чем продумывать. Так что скоро отомрёшь и пойдёшь под осенний ветер, который уж точно не поменялся со времён Бенуа или бог знает кого ещё. Повернёшь голову налево и увидишь — ледокол. И останется только рассмеяться фантастичности места и уж больше ни о чём не задумываться.

Сейчас начнётся то, ради чего создавалась эта страничка (или, может быть, не ради этого): случайные надписи на питерских стенах, которые можно растаскивать на самые разные нужды. Атмосфера и отсутствие контекста, ня

Сентябрь: ритмичные утренние подъёмы и аритмичные стопки учебников на подоконнике заставляют разум выстраиваться в вопросно-ответную систему. Окружающее принимает форму лекции. В конце концов, каждый имеет что-то, что не мешало бы передать другим. А когда полдня просиживаешь на уроках и за уроками, то хотя бы в отместку хочется тоже кого-нибудь поучать. Сентябрь.

Итак, урок первый: се ля ви. И тут я не о поворотах судьбы, поскольку это было бы очевидно. Такова жизнь - в смысле, таковы люди. А "таковы" это место для подстановки любого прилагательного. Кроме одного: выбросите из лексикона слово "странный" в отношении человека - нет ничего, что любой из нас не мог бы выкинуть завтра. "Тот тихий паренёк? Никогда бы не подумал! Странно", - недоумённо говорили, должно быть, одноклассники Гитлера (Кафки, Фрейда, Малевича и т.д.). Это слово лишает вас подлинного смысла, не объясняя ничего.

Дело в том, что в другом человеке мы никогда не можем установить что-то окончательно. Чужая душа - потёмки, и последнюю правду о человеке может сказать только он сам. Об этом здорово писал Бахтин, анализируя поэтику Достоевского.

Правда, и своя-то душа нам не легче даётся. Остаётся в ней неразгаданное, потаённое, несложившееся что-то. Мы сами над собой нередко теряем контроль. Какой-то порог, какой-то последний вопрос только и могут нам рассказать что-то важнейшее о нас. Излом, смешение жизненных планов. Мениппея.

А до тех пор - се ля ви, и не думайте, что хоть кого-то вы знаете немногим более, чем хорошо. Это ещё не Кант, а просто люди... странные. И в любой момент могут сбить вас с толку, порой обойдясь с вами достаточно жестоко. Но относиться к этому стоит как к прекрасной данности. Как к сентябрю.