В 25-м выпуске подкаста «Это базис» отвечаем на вопросы слушателей про:
— капитализм,
— субъектность угнетённых,
— выборы-2024,
— судебную реформу,
— разницу между левым анархизмом и демократией,
— рыночек.

Приятного прослушивания/просмотра!

Американский экономист и исследователь бюрократии Уильям Нисканен пишет дословно то, что я регулярно поясняю негодующим горожанам про работу правительства Москвы:
«В природе бюрократии и наших политических институтов нет ничего такого, что заставляло бы государственных должностных лиц знать общественные интересы, искать их или действовать в соответствии с ними».
(Bureaucracy and Representative Government, 1971)

«Мы обслуживали потребителя, игнорируя политическую составляющую урбанистики и соучастия»

Сегодня на шанинской конференции «Векторы-2023» произошло то, чего я так долго ждал и к чему призывал: урбанисты открыто заговорили о том, что соучастие (партисипация) деполитизирует людей и работает на сохранение статус-кво вопреки обещаниям о демократизирующих эффектах. Это блестяще сделал в своём докладе социолог и урбанист из Санкт-Петербурга Олег Паченков. И я аплодирую ему стоя.

В глазах политических теоретиков Олег не сказал ничего нового: в нашу постполитическую эпоху из урбанистики (как и из всех других сфер жизни) изгнана политика, сервисная модель города победила, урбанисты создают продукт для потребителей, а соучастие это просто техника их удовлетворения. Урбанистика перешла из политики в «полицию» (по Рансьеру), конфликт и агонизм (по Муфф) в ней были заменены мнимым консенсусом и удовлетворением. В западной урбанистике это тоже давно известная проблема.

Однако ценность этого высказывания в том, что человек с репутацией и большим опытом практической работы в индустрии рефлексирует свою деятельность с помощью теории демократии и обращается к коллегам и к самому себе с такими давно назревшими острыми словами: «Мы сделали вид, что у урбанистики нет политической составляющей, мы повернулись к ней спиной, а лицом к сервисной составляющей». Олег хладнокровно демонстрирует коллегам, что партисипация стала просто ещё одной подпоркой политического режима. И речь не только про Россию, а про репрезентативные системы вообще.

Короче, послушайте самого Олега по ссылке, это очень хорошо.

Разумеется, некоторые урбанисты восприняли это как атаку на себя и обесценивание их трудов, потому что это действительно сильное покушение на их профессиональную картину мира. Надежда Снигирева из ПГ8, например, ответила Олегу, что соучастию в России всего 10 лет и это слишком малый срок, чтобы делать выводы. Но на самом-то деле соучастию уже 60 лет — большой западный опыт в этом вопросе ничем не отличается от короткого российского.

Уверовавшие в партисипацию постоянно просят потерпеть: вот-вот они соберут эмпирические данные, всё осмыслят, разработают хорошие методички, договорятся с заказчиками и тогда-то мы взберёмся на верхние ступени лестницы Арнштейн, где будет подлинная партисипация. Но это «вот-вот» постоянно откладывается, так что впору задуматься, нет ли тут концептуальных проблем, которые не решаются технически. Об этом был уже мой доклад (можно посмотреть по той же ссылке), про который я ещё напишу отдельно. А ещё на смежную тему в воскресенье ожидается доклад товарища Прокуронова.

Почему демократы критикуют соучастие в урбанистике?

Если предельно доходчиво и вульгарно — то она очень быстро проделывает путь от красивых набережных и парков до Мариуполя (осторожно, текст по ссылке может причинить вам боль). И это не случайное отклонение и не российская авторитарная специфика, а запрограммированное в самой концепции соучастия развитие событий.

Т.н. «соучастие» в урбанистике происходит от более общих идей партисипативной демократии (демократии участия), которые появились в середине XX века в ответ на то, что репрезентативная система не выполнила свои демократические обещания. Партисипация родилась как низовой политический проект, направленный на раскрепощение деполитизированных масс и отвоевание ими власти у элит. Она была продуктом самосознания массовых протестных движений 1960-х годов.

Однако элиты очень быстро сориентировались и оседлали партисипацию с помощью госпрограмм и инвестиций, которые её как бы поощряли. В этом процессе они вытряхнули из партисипации весь демократический потенциал и превратили её в менеджерский инструмент, каким мы её знаем сегодня: «диалог между горожанами, властью и бизнесом для учёта интересов всех» — что на деле означает «мы научим вас соглашаться с нашими решениями, отсыпав пару крох с барского стола».

Эта апроприация удалась элитам благодаря тому, что в самой концепции партисипации заложены внутренние противоречия, которые делают её двусмысленной.

С одной стороны, она действительно вовлекает горожан в те процессы, которые раньше были для них закрыты. С другой, власть и бизнес оставляют за собой полный контроль над этим процессом и сами определяют подходящую им глубину вовлечения. Отсюда классическая ситуация: горожан спрашивают, как они видят благоустройство парка, а горожане предлагают направить эти деньги на ремонт больницы и детсада, но такой опции нет.

С одной стороны, в партисипации горожане действительно получают опыт коллективных действий, которого остро не хватает в деполитизированном обществе. С другой, последующая реполитизация пресекается, как только люди начинают ставить под вопрос о власти. Тут партисипаторы вспоминают, что они эксперты, и напару с чиновниками шельмуют реполитизированных людей бунтовщиками, не готовыми к диалогу.

С одной стороны, партисипация даёт альтернативу для антидемократической электорально-представительной системы, то есть указывает путь её преодоления. С другой, она становится костылём для неё, когда работает на заверение людей в том, что есть «успешные практики» — с помощью партисипации система отвечает вашим чаяниям, не нужно ставить её под вопрос, нужно развивать инструменты партисипации. Видели ли вы проекты партисипации вокруг вопроса о том, как переустроить власть и экономику, чтобы они лучше отвечали интересам простых горожан? И не увидите.

Одной рукой партисипация выдаёт демократические общения — вы сможете взять на себя контроль и ответственность за то место, где живёте. И тут же другой рукой забирает их — но только в тех рамках которые вам зададут власти, инвесторы и специально обученные снобы из архитектурных бюро. Эта двусмысленность не исчезнет, пока власть и ресурсы находятся в руках узкой прослойки людей (отсылаю здесь к докладу Дениса Прокуронова). А это уже не вопрос инструментов, опыта и навыков в распоряжении партисипатора, но вопрос политики, то есть конфликта и борьбы (ещё раз отсылаю здесь к докладу Олега Паченкова).

Во всей этой критике мне не принадлежит ни одной оригинальной мысли, она известна и тысячу раз описана за последние 50 лет. По мере деполитизации урбанистики и превращения её в технологию создания «комфортной городской среды» для горожан-потребителей партисипаторы научились игнорировать эту критику и делать вид, что всё идёт по плану. Вот так зажмурившись они и дошли до Мариуполя — велодорожка туда и вела.

Расспросили Илью Матвеева о специфике госкапитализма и структуре крупного бизнеса в России. Можно посмотреть в ютубе или послушать на подкаст-площадках.

Взлёт и падение одного американского движения за местное самоуправление

Среди множества проектов демократизации западных обществ, возникших на волне массовых протестных движений 1960-х, было течение, которое делало ставку на переориентацию политической системы на местное самоуправление.

Главным идеологом и организатором этого течения был выходец из команды Кеннеди Милтон Котлер. В книге-манифесте «Neighborhood Government» (1969) Котлер сформулировал программу создания самоуправляемых соседских сообществ. Сторонники Котлера понимали, что либеральный принцип субсидиарности не работает и требование децентрализации и передачи полномочий вниз от государства это полумера. Вместо этого они предлагали противопоставить государству сильную низовую самоорганизацию. Это было движение низовой демократии сообществ per se.

Движение начиналось с мелких соседских кооперативов в Вашингтоне. Некоторой медийности ему прибавила эксцентричная избирательная кампания писателя Нормана Мейлера, который баллотировался в мэры Нью-Йорка с лозунгом «Power to the Neighborhoods». Вскоре лидеры движения основали Institute for Neighborhood Studies для продвижения своих идей и обучения новых сторонников. Через несколько лет они учредили национальную ассоциацию (Alliance for Neighborhood Government), включавшую на старте 40 районных сообществ из шести городов. На пике своего роста в 1979 году в ассоциацию входило 230 сообществ.

Несмотря на некоторые успехи в деле продвижения законов и механизмов для участия местных сообществ в муниципальной власти, в 1980-х движение раскололось по нескольким примечательным линиям. В изначально левый проект, нацеленный на социальную справедливость, вскоре пришли люди с правыми взглядами, которые увидели в идеях местной автономии подходящую почву для реализации своих расистских и антиэтатистских предпочтений. Для них самоуправление означало возможность для богатых белых цисгендерных семей противостоять десегрегации, налогам и культурной революции левых. При Рейгане Новые Правые ловко перехватили риторику empowerment’a сообществ и включили её в свою неолиберальную версию антиэтатизма.

Правый поворот движения был, в частности, связан с приходом в него Карла Гесса — экс-руководителя избирательного штаба Барри Голдуотера (проиграл Линдону Джонсону в 1964-м), который очень впечатлился экспериментами с местной демократией, резко полевел и даже стал участвовать в антивоенных протестах. В книге «Neighborhood Power» (1975) он предложил свою версию коммунитарного анархизма как решения проблемы упадка городов и отчуждения горожан. Его риторика соседского романтизма и возвращения к истоками общинного самоуправления Новой Англии пришлась по вкусу обеспеченным консервативным нейборхудам. На место идей о кооперативной собственности и борьбе с неравенством у них встали приватизация и изгнание социального государства.

Третья линия раскола проходила по вопросам политического развития движения. Правые были настроены на изоляционизм и консервацию своих привилегий. Левые же имели в виду глобальную перспективу федерации соседских самоуправляемых сообществ и солидаризировались с единомышленниками в других странах. Особенно остро они раскололись по вопросу о Чили, где сторонники Альенде строили похожую низовую демократию до переворота.

Так романтическая мечта о местном самоуправлении, которое преодолевает идеологические разногласия во имя общего блага, оказалась несбыточной. В предисловии к переизданию своей книги 2005 года Котлер прямо написал: «Мы проиграли». Подробнее про всю эту историю можно прочитать здесь.

Думаю, что нужно иметь в виду этот опыт всякий раз, когда идеи демократии сообществ начинают вытеснять проблемы социально-экономического неравенства и базовых противоречий капитализма.

Карл Маркс, которому сегодня 205 лет, производил и производит на меня огромное впечатление и влияние. В последнее время я особенно часто обращаюсь к той части его мысли, в которой излагается соотношение теории и практики.

По Марксу, всякие идеи и теории не существуют отдельно в своём мире, но всегда являются отражением общественных практик, поэтому бороться с идеями нужно не (только) в сфере идей, но прежде всего в материальной сфере общественных отношений. Можно сколь угодно искусно низвергать ложные идеи и выстраивать политичекие теории, но действенную силу такая мыслительная работа будет иметь только в той мере, в которой она выражает мысли реального общественного движения. Что приложимо и к самому марксизму как к теории рабочего движения.

Поэтому когда я говорю, например, о демократии, я имею в виду не абстрактное политическое равенство и самоуправление, а конкретные столкновения тех, у кого нет власти, с теми, кто её монополизирует и приватизирует. Абстрактное равенство — это мистификация, а конкретное равенство — это руководящий принцип политической борьбы угнетённых против элит.

«Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят своё рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики». Поэтому нельзя придумать работающую философию, идеологию и программу для запуска политического движения — их можно только извлечь из практики уже существующего движения как его самоосознание.

Отсюда есть очень прямой и жёсткий вывод: невозможно придумать, что делать с войной, диктатурой и неравенством — попытки изобретения таких рецептов из пустоты будут в лучшем случае борьбой с идеями в мире идей. Сначала практика, а потом её теория. В отличие от инженерно-технической сферы, в политике мы сначала действуем, а потом придумываем теоретическое обоснование этой деятельности.

Свои общие аргументы против лозунга об объединении оппозиции я уже излагал, теперь более конкретный разбор вышел в виде колонки на Холоде.

ВыДвижение запускает онлайн-школу для сторонников

Сейчас в России нет практически никаких возможностей для политических действий. Это объективное обстоятельство, которое неизбежно негативно сказывается на всех политизированных людях — без действий люди теряют надежду, сообщества чахнут, социальные связи разваливаются, политические мышцы атрофируются, а кто-то откровенно сходит с ума. Ровно для этого такие условия и созданы.

Никто не знает, как долго ещё у нас не будет возможностей. Предсказания варьируются от считанных месяцев до десятков лет. Но так или иначе, рано или поздно изменения начнут происходить, потому что никто ещё не научился останавливать время и историю, как бы ни мечтали об этом все тираны на свете. Вопрос лишь в том, какие силы будут влиять на эти изменения и какая версия будущего России возобладает.

Поэтому даже в этих условиях на нас с вами, политически активных и сознательных людях остаётся большая ответственность по крайней мере за то, в каком состоянии мы сами подойдём к этому моменту и что передадим нашим последователям. Те из нас, кто пока ещё не в тюрьме, не под бомбёжками и не в беженстве, должны стараться сохранять связи, которые объективно можно сохранить, и спокойно разбираться с тем, что происходит сейчас и что будет происходить дальше.

Вот из таких соображений мы с Михаилом Лобановым и командой ВыДвижения решили сделать онлайн-школу для тех наших сторонников, которым не хватает контактов с единомышленниками и фундаментальных знаний для осмысления политических перспектив и своего места в них. Прочитать подробнее про школу и записаться можно на сайте.

Стартуем с небольшого модуля социальных наук, а дальше будем двигаться в зависимости от первого опыта и ваших запросов. Заявки принимаются до 15 мая. Количество мест ограничено, поэтому нам наверняка придётся делать отбор заявок.

Всю весну поступают тревожные новости от товарищей и адвокатов Азата Мифтахова.

Напомню, что это математик из МГУ, которого посадили на 6 лет по делу о разбитом окне в офисе Единой России. Благодаря товарищам Азата это абсурдное и жестокое дело стало резонансным, вы наверняка слышали про «выразительные брови». Масштаб солидарности с Азатом поражает: от международных математических организаций и Жижека до (прости господи) Севастопольского отделения КПРФ.

6 сентября он должен выйти на свободу. Но, по сообщениям группы поддержки, в его отношении начались подозрительные действия силовиков, которые заставляют опасаться нового уголовного преследования.

Давайте следить за судьбой Азата. Программа минимум — подписаться на канал группы поддержки и обращать внимание на все новости с его упоминанием. А ещё ему в колонию можно написать письмо со словами поддержки и солидарности.

Максим Кац вызывает у многих идиосинкразию. Я встречал у разных людей много разных версий неприязни и недоверия к нему. Часто это сугубо персональная антипатия и даже ксенофобия (фу). В то же время есть люди, которые недавно узнали о его существовании и не понимают, что с ним не так. И объяснения через его дурную репутацию не кажутся мне здесь убедительными.

У меня как у левого и демократа есть сущностные разногласия с ним в фундаментальных социально-экономических вопросах, которые он маскирует под своей любимой фразой «адекватные взгляды». Но их сейчас сложно обсуждать, потому что под пятой диктатуры они кажутся второстепенными. На то она и диктатура, чтобы мы не могли говорить и думать о важных вещах.

Однако есть одна вещь, по которой можно уже сейчас понять, почему нам, мягко говоря, не по пути с Кацем. Это его концепция политики. В недавнем интервью с Павлом Каныгиным он сформулировал её открыто: политика есть суть сотрудничество больших «стейкхолдеров» (букв.). В его политической картине мира есть люди с большими ресурсами (стейкхолдеры), которые имеют политическое влияние, пропорциональное своим ресурсам и связям с другими стейкхолдерами, и есть все остальные люди, которым надо выбирать между этими стейкхолдерами. Это узнаваемая элитистская концепция. И она прямо противоположна демократии.

В демократической концепции политика нацелена на равенство всех людей в самоуправлении. Мы занимаемся политикой не для того, чтобы найти своего стейкхолдера и передать ему власть над собой, став его ресурсом, а для того, чтобы не было никаких стейкхолдеров в принципе и люди могли иметь как можно больше коллективной власти над самими собой (то есть свободы). С демократической точки зрения стейкхолдеры, которые по телефону решают, как всем жить, это узурпаторы власти, вне зависимости от того, насколько у них «адекватные» взгляды. Демократическая политика исходит из самого общества и обращена к обществу, а не от элит к элитам.

Конкретная стратегия, к которой Каца приводит его концепция политики выглядит так: наращиваешь ресурсы (аудитория ютуб-канала) и идёшь договариваться с другими стейкхолдерами типа Собчак (тоже медиа) и Мишустина (админресурс) о том, как добраться до руля и как потом рулить. Поэтому для любого будущего демократического движения в России Кац будет оппонентом. Он может мобилизовать свою аудиторию, чтобы попасть во властный кабинет, но дальше ему придётся разгонять по домам тех же людей, убеждая их, что их задача выполнена и можно идти заниматься своими частными делами, а они со стейкхолдерами дальше уже как-нибудь разберутся.

Всё это не новые мысли, конечно. Как минимум, это уже было подробно расписано у меня в книге.

Дальше можно спросить, насколько жизнеспособна демократическая концепция политики и не обречена ли она на поражение элитистской медиаполитике Каца. Об этом хочу написать отдельно.

6 мая не стало Ханны Питкин, большой и очень интересной исследовательницы политической теории из Беркли (родом из Берлина). Впервые услышал о ней по классической книге о концепциях представительства (The Concept of Representation, 1967), которую потом много раз рекомендовал.

Вряд ли вы будете по такому случаю читать целую книгу. Но у неё есть замечательная коротенькая статья 2004 года о противоречивом альянсе представительства и демократии, которая заканчивается такими грустными теперь словами: «Can democracy be saved? I am old; it is up to you». Залил её для вас на диск по ссылке.

О реализме и утопиях в политике

Есть такой приём в политических спорах: предложения оппонента объявляются «утопичными», то есть заведомо несбыточными, а сам говорящий защищает свою позицию как «реалистичную», то есть выполнимую в неких «объективных» условиях.

Например, стихийные путинисты говорят, что жёсткая авторитарная власть была и будет в России всегда, а рассуждения о свободной стране являются беспочвенным мечтательством, так что лучше такая синица в руках, чем журавль в небе. Или вот некоторые либералы продвигают идею о том, что власть Собянина-Мишустина это реалистичная перспектива, а мечты демократов о равенстве и самоуправлении это лишь опасные сказки.

Затем кто-то из наблюдателей спора обычно замечает, что спорящие просто говорят о разном: реалисты говорят «как есть», а утописты, как «должно быть», — так что и спорить не о чем. В действительности спорят они всё ещё об одном, но самопровозглашённые «реалисты» наводит путаницу, объявляя оппонентов утопистами. Давайте распутаем эту софистику.

Сперва заметим, что сама по себе видимая достижимость не может быть аргументом против нормативных идеалов. Например, мы бы хотели, чтобы не существовало войн и всякого вообще насилия людей над людьми, но вся история человечества показывает, что это нереалистичное желание. Мы же не делаем отсюда вывод, что человечество без войн и насилия является плохим идеалом. Несмотря на утопичность мира без насилия, мы продолжаем разбираться в истоках и природе насилия, чтобы искоренять его.

Но если аргумент о реализме ошибочен, то почему его используют? Нормативные идеалы есть у всех, и разница лишь в том, что у одних они ближе к нашей нынешней действительности, чем у других. Первые стремятся защитить существующее положение вещей, поскольку оно их устраивает, от тех, кто добивается перемен. В этом разница между реакционерами и революционерами. Реакционеры призывают себе на помощь силу реального: посмотри, говорят они, «жизнь такова и больше — никакова!». Реакционер в маске реалиста делает ставку на сохранение статус-кво против революционера-«утописта», который ставит на его слом и трансформацию.

Поэтому главными реалистами в России сегодня являются элиты — реальное для них ближе всего к желаемому. Если вы владеете контролем над реальным, то реальное становится вашим оружием против перемен. Хозяева всегда лупили своих рабов, претендующих на свободу, доказывая им делом, что в реальности свободы для рабов не предусмотрено.

Возвращаясь к конкретным политическим дебатам, заметим, что власть Мишустина-Собянина безусловно гораздо реалистичнее, чем демократия в сколь-либо обозримой перспективе. Но отсюда никак не следует, что она должна подменять наши политические идеалы. На деле отсюда следуют две принципиально разные стратегии.

Для людей с определённым социально-экономическим положением и политическими взглядами такое развитие событий в самом деле желательно, потому что оно обеспечит оптимальный для них порядок. Их стратегия заключается в том, чтобы занять наиболее выгодное положение в новой системе. Вообще говоря, это не хорошо и не плохо, это естественная для них траектория.

Стратегия демократов же заключается в том, чтобы добиваться равенства и самоуправления в новых условиях. Власть Мишустина-Собянина может создать некоторые условия для этого, но это не делает демократов её защитниками. В этом сценарии многие угнетённые нынешней реальностью могут испытать большой первичный энтузиазм, но очень скоро они разочаруются, потому что новая реальность вновь окажется далёкой от их идеалов. В этот момент абстрактная разница между «утопистами» и «реалистами» проявится в самой конкретной политической борьбе.

***

Было бы ошибкой мехнически заключить из всего написанного, что сила утопизма в его нереалистичности. Если демократическая утопия хочет завоевать реальность, а не бесконечно отдаляться от неё, то ей нужно наращивать реальные мускулы. Но об этом в другой раз.

Вчера завершили сбор заявок на школу ВыДвижения. Их оказалось в 4 раза больше, чем мы можем принять. Это превышает наши прогнозы, что, конечно же, очень хорошо. Зато теперь у нас появилась такая головная боль: надо срочно придумать, как расширить мощности школы, чтобы принять побольше желающих.

Я уже отсмотрел почти половину заявок и получил большущую дозу глобального оптимизма от них (вас). В такие моменты чувствуешь демократический потенциал людей, на раскрытие которого хочется работать.

Если вы не успели подать заявку на первый модуль, то не расстраивайтесь — мы рассчитываем сделать следующие модули, на каждый из которых будет свой набор.

У Михаила Лобанова опять обыск.

Большая просьба к журналистам — не пишите, что Михаил «соратник» Ильи Пономарёва. Это ложная информацию, которую распространяют анонимные телеграм-каналы. Обыск в декабре действительно проходил по делу Пономарёва, но никакой связи Михаила с ним так и не было установлено. Потому что её нет.

Михаил никогда не принимал участия прямо или косвенно ни в каких проектах Пономарёва и с ним лично не знаком. Лобанова преследуют за политическую деятельность и открытую позицию. А дело Пономарёва силовики используют как формальное основание для обысков и как способ дискредитации Михаила. Не надо им в этом помогать.

Обыск у Михаила и Александры завершился, Михаила увезли. По предварительной информации от адвоката, в ОВД Раменки.

UPD. В ОВД Раменки утверждают, что к ним его не привозили. Могли отвезти на допрос в СК. Ищем.