Инертность политического мышления

В историко-политических штудиях избирательной кампании 1990 года меня отдельно волновал вопрос: почему КПСС так плохо выступила на них в Москве (проиграла 59/65 округов Съезда, ~2/3 Моссовета и ~10/33 райсоветов)? Даже если учесть общие протестные настроения на фоне ухудшения социально-экономической ситуации в стране, то результат всё равно выглядит слишком плохим для того уровня ресурсов, которым обладала партия в городе.

Полез изучать жизнь московских райкомов и горкома КПСС накануне выборов и увидел там удивительную вещь: тема выборов занимала в их повестке 2-3 место по значимости. А на первом месте шла подготовка к февральскому пленуму ЦК и XXVIII Съезду партии. Лишь в нескольких райкомах всерьёз относились к выборам в советы — и там КПСС показала хорошие результаты (например, в Севастопольском районе, где персек Брячихин активно вёл свою команду кандидатов, взял райсовет и сам прошёл в Моссовет).

Понятно, что основным фактором была энергичная кампания оппозиционного блока ДемРоссия, который сорвал куш. И всё же их возможности были пропорциональны вялости и уступчивости со стороны горкома и райкомов КПСС.

Но почему партийный актив так легкомысленно отнёсся к этим выборам и предпочёл, казалось бы, сугубо внутрипартийную борьбу?

Объяснение я нашёл в книге французской исследовательницы Кароль Сигман «Политические клубы и Перестройка в России: оппозиция без диссидентства». Вообще, это впечатляющая работа, которая открыла мне глаза на многие вещи. Пожалуй, моё главное читательское открытие последних месяцев.

Так вот, Сигман показывает, что весной 1990 года КПСС оставалась для многих центром политической жизни, несмотря на выборы в советы. Это мы рестроспективно так умны, потому что знаем из будущего, что выборы окажутся опрокидывающими для всей политической системы и сломают ситуацию в КПСС. Но тогда мало кто мог представить, что так будет.

Десятилетиями всё самое важное в советской политике решалось на партийной арене. Поэтому на самом деле нет ничего удивительного в том, что даже многие прогрессивно мыслящие люди в КПСС продолжали считать борьбу за делегатов на Съезд партии более важной, чем электоральную борьбу за места в советах, которые всю их жизнь играли третьестепенную роль.

Так сработала инертность мышления: центр тяжести советской политики весной 1990 года переместился из партии в советы и Съезд народных депутатов РСФСР, но многие осознавали это с опозданием. Те же, кто почувствовал это вовремя (как вожди ДемРоссии), сделали стратегически выгрышный выбор.

Интересно, что после выборов весны 1990 года, которые совпали с моментом легализации многопартийности, появилась сходная политическая инерция — люди бросились создавать разные партии в расчёте на переход к системе, в которой партии будут играть главную политическую роль, как на западе. И снова их обошла ДемРоссия, которая осталась надпартийным движением. Ретроспективно мы знаем, что партии так и останутся малозначительной сущностью в российской политике, но тогда создание партий казалось самой логичной точкой приложения усилий.

Когда вокруг ничего не меняется, инерция работает на вас — вы просто плавёте по течению. Но когда наступает эпоха радикальных перемен, политические магистрали деформируются, и на появившихся поворотах инерция выбрасывает вас на обочину. Сегодня мы живём в замороженном политическом пространстве и накапливаем инерцию, которая многим будет мешать, когда начнутся перемены. Чем и надо будет воспользоваться — добавлю я.

Читаю Гомера глазами троянцев

Отдельную сложность в моих штудиях по истории учреждения новой политической системы Москвы в 1990-1993 годах составляет изучение голоса проигравшей стороны.

Очевидно, что господствующий нарратив победителей скрывает очень многое — ровно для этого он и разработан. Чтобы выйти за его пределы, нужно, кроме прочего, посмотреть, что пишут о тех же событиях проигрывшие, то есть те, кто либо оказался разгромлен в тех баталиях и вылетел из политики, либо разочаровался и перешёл от поддержки новой власти к её анафеме.

Есть немало мемуаров, написанных такими людьми по горячим следам и содержащих много любопытных и противоречивых деталей. Но! Почти все такие тексты невыносимо вульгарно написаны. В лучшем случае они исполнены обиды и нытья (как у последнего персека МГК КПСС Прокофьева). Чаще это откровенно низкопробное борзописание, в котором на одно полезное историческое свидетельство приходится 10 страниц пустопорожнего злословия.

Вот, например, книга депутата Моссовета Андрея Савельева «Мятеж номенклатуры» (под псевдонимом А. Кольев). Посмотрите на эти названия глав: «Лидер лжи», «Возня у корыта», «Прохвосты ведут прихватизацию» и т.д. Внутри 3/4 текста выглядят примерно так: «Лгать всегда удобнее хором. Потом всегда можно сказать, что только рот открывал, а мелодию выводили другие…». Всё это ещё подаётся с пафосом откровений уровня «вот, кто НА САМОМ ДЕЛЕ развалил и растащил на пельмени великую державу».

Вроде бы типичная бесполезнейшая бульварная графомания, а с учётом личности самого автора ещё и омерзительная. Но если отжать из текста всю эту белиберду, то остаются частички полезных свидетельств. Местами он упоминает события, которых нет в других мемуарах и монографиях и которые затем можно проверить по более надёжным документам. Приходится абстрагироваться и в защитном костюме искать эти частички в загаженной кошками песочнице. Такие вот свидетели и участники событий, какие есть.

Интересно, что некоторые такие авторы писали и выступали в те годы в гораздо более спокойном и внятном стиле. Похоже, что этот буйно-нервозный язык появился у них по итогам всех событий. Чувствуется сильнейший психологический надлом.

Наткнулся в архивах на решение Президиума Моссовета об установке Соловецкого камня на пл. Дзержинского (теперь Лубянская) от 10 сентября 1990 года.

На самом деле мне постоянно попадаются подобные документы, оживляющие совершенно забытую политическую историю современной Москвы. Иногда они вызывают у меня сильные чувства.

Если среди вас есть энтузиасты, которые захотят собрать это в какой-то сборник, то могу собирать и пересылать.

В этом семестре буду читать курс «Современные теории и практики демократии» в Новой школе политических наук (НШПН). Приглашаю всех записываться и присоединяться!

Похожий курс я веду сейчас в Шанинке, но там более требовательный академический формат, построенный на серьёзной работе с текстами. В НШПН нет академических пререквизитов, участвовать можно с любым бэкграундом, даже если вы никогда не интересовались политической наукой и философией. Чтение для самых продвинутых там всё равно будет, но прослушать курс можно и без него. Кроме текстов будем разбирать исторические кейсы, кино и прочее.

Если вы хотите разобраться:
— на чём основаны современные представления о «демократических» и «недемократических» режимах,
— чем делиберативная демократия отличается от партисипативной, и обе эти от той «демократии», о которой обычно говорят в публичном поле,
— какие попытки изобретения новых демократических практик предпринимались в последние 60 лет и почему они в основном оказались неудачными,
то этот курс для вас.

Подробнее о курсе я расскажу на дне открытых дверей, там же вы можете узнать про другие (крутые) курсы НШПН этого семестра.

День открытых дверей будет в следующую среду, 19 февраля. Регистрируйтесь по ссылке и приходите за подробностями.

Поделюсь находкой.

В истории становления сверхцентрализованной системы власти в Москве меня интересует, среди прочего, такой обобщающий вопрос: в какой степени введение должности мэра было мотивировано потребностями экономической реформы, а в какой — политической борьбой. Сегодня я нашёл новую информацию, которая заставила меня пересмотреть свои взгляды на это.

Во всех известных мне нарративах о зарождении Российской Федерации явно доминирует мотив экономических реформ: советское государство разрушалось и трансформировалось в новое российское под действием прежде всего экономических сил и процессов. Все политические разногласия в этом случае так или иначе редуцируются к разногласиям об экономических реформах.

В мемуарах у Гавриила Попова акцент тоже делается на экономическую необходимость. Он пишет, что идея введения поста сильного мэра и ослабления советов до совещательных органов пришла ему в голову в ответ на провал принятия совместной программы экономических реформ РСФСР и СССР («500 дней»). Тогда-то у председателя Моссовета и возникла острая необходимость взять экономическое выживание в городе в свои руки. Эта логика казалась мне убедительной.

И вот сегодня я нашёл в архиве (ГАРФ, ф.10026, оп.4, д.1324) материалы о проекте реформы системы власти в Москве за авторством Попова, который он отправил в ВС СССР ещё в начале сентября 1990 года. В этом проекте уже были все основные его предложения о введении поста мэра, концентрирующего на себе всю полноту власти в городе.

Получается, что Попов разработал свой проект сильной исполнительной власти ещё до срыва экономических реформ. Это дезавуирует устоявшийся нарратив о введении сильной исполнительной власти в Москве в ответ на провал союзно-республиканской реформы в экономике.

Всякий раз сталкиваясь с комментариями политологов о подъёме правого популизма, я вижу, что их недоумение относительно его успехов на 9/10 основано на специфических представлениях об электоральной политике, зашитых глубоко в их дисциплине в виде теории, которую они восприняли в вузе как здравый смысл своей науки и которую никогда не рефлексировали.

Мол, как же так, избиратели «ржавого пояса» знают, что Трамп даёт им невыполнимые обещания, и всё равно голосуют за него? Или как же бывшие коммунисты стали голосовать за ультраправую АдГ в Германии? Вот уж чудеса, ну даёт этот популизм, прямо-таки мир сошёл с ума! Срочно нужно исследовать это призагадочное явление с помощью научных (указательный палец вверх) методов и эмпирических данных (ещё выше).

Если же копнуть в скрытые установки и философские основания мейнстримной политической науки, то загадочность правого популизма рассеивается. А если прибавить к этому историю неудавшихся попыток «демократизировать демократию» в виде партисипативных и делиберативных альтернатив, то вопрос о природе (правого) популизма и вовсе становится тривиальным.

Чем-то таким мы и займёмся на курсе «Современные теории и практики демократии» в НШПН. Сегодня там будет день открытых дверей, где можно будет узнать подробности об обучении. Регистрируйтесь и подключайтесь!

Лучший политфилософский комментарий к эпохе учреждения российской политической системы я пока нахожу у Шмитта в «Учении о конституции» (Verfassungslehre).

Вот, например, в апреле 1991 года на сессию Моссовета приходит Сергей Шахрай, тогда председатель комитета Верховного Совета РСФСР по законодательству. Президиум ВС накануне принял положение о выборах мэра Москвы, и Шахрая отправили защищать это решение в Моссовете.

Московские депутаты спрашивают: разве решение о введении поста мэра Москвы не требует изменений в конституции, ведь это новая ветвь власти, изменяющая государственный строй? Шахрай отвечает: «Этот посыл не обоснован. Ведь иначе изменение в соотношении представительной и исполнительной власти на уровне любого Совета, начиная с сельского, поселкового, также может быть расценено как изменение государственного строя всей республики» (Ведомости Моссовета №3).

Более того, вступает Шмитт, изменение отдельных конституционных положений не всегда означает смену конституции: «То, что “конституция” может быть изменена, не следует понимать так, будто фундаментальные политические решения, составляющие содержание конституции, могут быть отменены парламентом в любое время». Если бы речь шла о смене государственного строя, то решения парламента было бы недостаточно, ведь, например, «решения большинства в английском парламенте было бы недостаточно для превращения Англии в советское государство». (Перевод мой по английскому изданию.)

И тут же Шмитт объясняет главный трюк Шахрая: «Только прямая, осознанная воля всего английского народа, а не какого-то парламентского большинства, могла бы привести к таким фундаментальным изменениям». Поскольку учредительная власть у народа, только он может сменить государственный строй.

Шахрай: «Президиум Верховного Совета РСФСР в порядке эксперимента для двух городов — Москвы и Архангельска — сделал этот шаг. Причём только для тех городов, в которых был проведён опрос, по сути местный референдум… По решению москвичей мы пошли на введение в Москве поста мэра города». Иначе говоря, государственный строй всё-таки меняется, но делает это не Верховый Совет, а народ-суверен, тогда как «Президиум Верховного Совета РСФСР неукоснительно выполняет главный принцип нашего государственного строя — принцип верховенства воли народа в решении важнейших вопросов» (Шахрай).

После этого формалистские парирования депутатов теряют всякую силу.

Так опрос (даже не референдум!) москвичей 17 марта 1991 года становится актом учредительной воли народа.

Интереснейший ридинг о власти в городском планировании и соучаствующем проектировании запускают коллеги. Рекомендую всем, кого интересует городская политика.

Рейтинги Ельцина и двух его основных политических оппонентов в 1990 году — Горбачёва и Рыжкова (ВЦИОМ).

Этот график ярко иллюстрирует ту политическую динамику, которая подталкивала Ельцина и его сторонников к борьбе за введение поста напрямую избираемого президента РСФСР в обход процесса создания новой Конституции в конце 1990 – начале 1991 годов.

Источник: Архив Президента РФ (Ф.6. Оп.1. Д.59. Л.117)

Были времена, когда депутаты-правозащитники могли застращать милицию до забастовки.

Газета «Ленинское знамя» от 30 августа 1990 года.

Недавно на одном семинаре товарищ Праведников задал хороший вопрос: почему мне недостаточно того анализа генеалогии российской политической системы, который даёт В. Гельман в своих работах? Зачем городить огород и что-то ещё искать в истории перестройки, когда всё уже сказано в политологии?

Гельман действительно дал свою хорошо проработанную версию того, как именно характер трансформации от СССР/РСФСР к РФ в 1991-1993 годах заложил основы современного супепрезидентского авторитарного режима. Но эта теория не кажется мне исчерпывающей, а в некоторых моментах она даже вводит в заблуждение, с моей точки зрения.

Пока не нахожу возможности развернуть свою критику Гельмана в полноценной статье, ограничусь тезисным изложением.

Предельно упрощая, тезис Гельмана гласит, что отклонение от демократизации началось осенью 1991 года, когда элиты сделали выбор в пользу рыночных реформ в ущерб демократии (см. дилемму одновременности). Триумфатор августовских событий президент Ельцин получил от Съезд народных депутатов чрезвычайные полномочия для проведения рыночных реформ, которые в итоге не дали желаемого эффекта, а поскольку политические институты оказались заморожены, у президента не осталось стимулов для возвращения к демократическому конституционному процессу.

Несомненно, это был очень важный эпизод в генеалогии нашего политического режима. Однако Гельман опускает вопросы о том, откуда в РСФСР вообще взялся президент, который потом так ловко узурпировал власть, — кто, как и зачем создавал эту должность, какие полномочия и функции за ней подразумевались и какие складывались на деле и т.д. В его изложении первые всенародные выборы президента в июне 1991 года это органический шаг на пути демократизации (собственно для него демократизация в этом и заключалась).

Если же присмотреться внимательнее к тому, как возникла должность президента, то можно заметить, что она не шла в пакете с конституционными реформами, нацеленными на демократизацию, но, напротив, подрывала этот процесс, вставая поперёк конституционного процесса. Зарождение президентства (как и мэрства в Москве) зимой-летом 1991 года было противоречивым: с одной стороны, оно было тараном массового движения против партийно-бюрократической вертикали (в этом его демократический момент), но с другой, оно же било по советам, плебисцитарно замещая все возможные выборные органы власти (в этом его антидемократический момент). В этой перспективе всё то, что потом происходило, начиная с осени 1991 года, является продолжением плебисцитарного президентства, а не разворотом от демократизации.

В изложении Гельмана всего этого нет, потому что само президентство в нём является слепым пятном. Но, конечно, не потому, что он плохо знает историю (уж явно не хуже меня), а потому, что в его теоретической прошивке (модифицированная версия транзитологии, основанная на минималистской теории демократии) прямые выборы президента это само собой разумеющийся признак демократии, который не требует никакой проблематизации. Кстати, Гельман редкий случай политолога, который рефлексирует свои теоретические установки и ясно прописывает их.

С огромным интересом прочитал бы что-то целостное о возникновении в перестроечной России национал-патриотического блока (ака «красно-коричневые») — этого гибрида реваншистов из КПСС с разномастными националистами-имперцами на базе Компартии РСФСР/РФ.

В самых общих чертах представляю себе, что это были за люди и на чём (против кого) они сошлись, но полноценной интеллектуальной и политической генеалогии этого явления ещё не видел.

Заголовок из «Независимой газеты» от 5 марта 1991 года