В 25-м выпуске подкаста «Это базис» отвечаем на вопросы слушателей про:
— капитализм,
— субъектность угнетённых,
— выборы-2024,
— судебную реформу,
— разницу между левым анархизмом и демократией,
— рыночек.

Приятного прослушивания/просмотра!

Американский экономист и исследователь бюрократии Уильям Нисканен пишет дословно то, что я регулярно поясняю негодующим горожанам про работу правительства Москвы:
«В природе бюрократии и наших политических институтов нет ничего такого, что заставляло бы государственных должностных лиц знать общественные интересы, искать их или действовать в соответствии с ними».
(Bureaucracy and Representative Government, 1971)

«Мы обслуживали потребителя, игнорируя политическую составляющую урбанистики и соучастия»

Сегодня на шанинской конференции «Векторы-2023» произошло то, чего я так долго ждал и к чему призывал: урбанисты открыто заговорили о том, что соучастие (партисипация) деполитизирует людей и работает на сохранение статус-кво вопреки обещаниям о демократизирующих эффектах. Это блестяще сделал в своём докладе социолог и урбанист из Санкт-Петербурга Олег Паченков. И я аплодирую ему стоя.

В глазах политических теоретиков Олег не сказал ничего нового: в нашу постполитическую эпоху из урбанистики (как и из всех других сфер жизни) изгнана политика, сервисная модель города победила, урбанисты создают продукт для потребителей, а соучастие это просто техника их удовлетворения. Урбанистика перешла из политики в «полицию» (по Рансьеру), конфликт и агонизм (по Муфф) в ней были заменены мнимым консенсусом и удовлетворением. В западной урбанистике это тоже давно известная проблема.

Однако ценность этого высказывания в том, что человек с репутацией и большим опытом практической работы в индустрии рефлексирует свою деятельность с помощью теории демократии и обращается к коллегам и к самому себе с такими давно назревшими острыми словами: «Мы сделали вид, что у урбанистики нет политической составляющей, мы повернулись к ней спиной, а лицом к сервисной составляющей». Олег хладнокровно демонстрирует коллегам, что партисипация стала просто ещё одной подпоркой политического режима. И речь не только про Россию, а про репрезентативные системы вообще.

Короче, послушайте самого Олега по ссылке, это очень хорошо.

Разумеется, некоторые урбанисты восприняли это как атаку на себя и обесценивание их трудов, потому что это действительно сильное покушение на их профессиональную картину мира. Надежда Снигирева из ПГ8, например, ответила Олегу, что соучастию в России всего 10 лет и это слишком малый срок, чтобы делать выводы. Но на самом-то деле соучастию уже 60 лет — большой западный опыт в этом вопросе ничем не отличается от короткого российского.

Уверовавшие в партисипацию постоянно просят потерпеть: вот-вот они соберут эмпирические данные, всё осмыслят, разработают хорошие методички, договорятся с заказчиками и тогда-то мы взберёмся на верхние ступени лестницы Арнштейн, где будет подлинная партисипация. Но это «вот-вот» постоянно откладывается, так что впору задуматься, нет ли тут концептуальных проблем, которые не решаются технически. Об этом был уже мой доклад (можно посмотреть по той же ссылке), про который я ещё напишу отдельно. А ещё на смежную тему в воскресенье ожидается доклад товарища Прокуронова.

Почему демократы критикуют соучастие в урбанистике?

Если предельно доходчиво и вульгарно — то она очень быстро проделывает путь от красивых набережных и парков до Мариуполя (осторожно, текст по ссылке может причинить вам боль). И это не случайное отклонение и не российская авторитарная специфика, а запрограммированное в самой концепции соучастия развитие событий.

Т.н. «соучастие» в урбанистике происходит от более общих идей партисипативной демократии (демократии участия), которые появились в середине XX века в ответ на то, что репрезентативная система не выполнила свои демократические обещания. Партисипация родилась как низовой политический проект, направленный на раскрепощение деполитизированных масс и отвоевание ими власти у элит. Она была продуктом самосознания массовых протестных движений 1960-х годов.

Однако элиты очень быстро сориентировались и оседлали партисипацию с помощью госпрограмм и инвестиций, которые её как бы поощряли. В этом процессе они вытряхнули из партисипации весь демократический потенциал и превратили её в менеджерский инструмент, каким мы её знаем сегодня: «диалог между горожанами, властью и бизнесом для учёта интересов всех» — что на деле означает «мы научим вас соглашаться с нашими решениями, отсыпав пару крох с барского стола».

Эта апроприация удалась элитам благодаря тому, что в самой концепции партисипации заложены внутренние противоречия, которые делают её двусмысленной.

С одной стороны, она действительно вовлекает горожан в те процессы, которые раньше были для них закрыты. С другой, власть и бизнес оставляют за собой полный контроль над этим процессом и сами определяют подходящую им глубину вовлечения. Отсюда классическая ситуация: горожан спрашивают, как они видят благоустройство парка, а горожане предлагают направить эти деньги на ремонт больницы и детсада, но такой опции нет.

С одной стороны, в партисипации горожане действительно получают опыт коллективных действий, которого остро не хватает в деполитизированном обществе. С другой, последующая реполитизация пресекается, как только люди начинают ставить под вопрос о власти. Тут партисипаторы вспоминают, что они эксперты, и напару с чиновниками шельмуют реполитизированных людей бунтовщиками, не готовыми к диалогу.

С одной стороны, партисипация даёт альтернативу для антидемократической электорально-представительной системы, то есть указывает путь её преодоления. С другой, она становится костылём для неё, когда работает на заверение людей в том, что есть «успешные практики» — с помощью партисипации система отвечает вашим чаяниям, не нужно ставить её под вопрос, нужно развивать инструменты партисипации. Видели ли вы проекты партисипации вокруг вопроса о том, как переустроить власть и экономику, чтобы они лучше отвечали интересам простых горожан? И не увидите.

Одной рукой партисипация выдаёт демократические общения — вы сможете взять на себя контроль и ответственность за то место, где живёте. И тут же другой рукой забирает их — но только в тех рамках которые вам зададут власти, инвесторы и специально обученные снобы из архитектурных бюро. Эта двусмысленность не исчезнет, пока власть и ресурсы находятся в руках узкой прослойки людей (отсылаю здесь к докладу Дениса Прокуронова). А это уже не вопрос инструментов, опыта и навыков в распоряжении партисипатора, но вопрос политики, то есть конфликта и борьбы (ещё раз отсылаю здесь к докладу Олега Паченкова).

Во всей этой критике мне не принадлежит ни одной оригинальной мысли, она известна и тысячу раз описана за последние 50 лет. По мере деполитизации урбанистики и превращения её в технологию создания «комфортной городской среды» для горожан-потребителей партисипаторы научились игнорировать эту критику и делать вид, что всё идёт по плану. Вот так зажмурившись они и дошли до Мариуполя — велодорожка туда и вела.

Расспросили Илью Матвеева о специфике госкапитализма и структуре крупного бизнеса в России. Можно посмотреть в ютубе или послушать на подкаст-площадках.

Взлёт и падение одного американского движения за местное самоуправление

Среди множества проектов демократизации западных обществ, возникших на волне массовых протестных движений 1960-х, было течение, которое делало ставку на переориентацию политической системы на местное самоуправление.

Главным идеологом и организатором этого течения был выходец из команды Кеннеди Милтон Котлер. В книге-манифесте «Neighborhood Government» (1969) Котлер сформулировал программу создания самоуправляемых соседских сообществ. Сторонники Котлера понимали, что либеральный принцип субсидиарности не работает и требование децентрализации и передачи полномочий вниз от государства это полумера. Вместо этого они предлагали противопоставить государству сильную низовую самоорганизацию. Это было движение низовой демократии сообществ per se.

Движение начиналось с мелких соседских кооперативов в Вашингтоне. Некоторой медийности ему прибавила эксцентричная избирательная кампания писателя Нормана Мейлера, который баллотировался в мэры Нью-Йорка с лозунгом «Power to the Neighborhoods». Вскоре лидеры движения основали Institute for Neighborhood Studies для продвижения своих идей и обучения новых сторонников. Через несколько лет они учредили национальную ассоциацию (Alliance for Neighborhood Government), включавшую на старте 40 районных сообществ из шести городов. На пике своего роста в 1979 году в ассоциацию входило 230 сообществ.

Несмотря на некоторые успехи в деле продвижения законов и механизмов для участия местных сообществ в муниципальной власти, в 1980-х движение раскололось по нескольким примечательным линиям. В изначально левый проект, нацеленный на социальную справедливость, вскоре пришли люди с правыми взглядами, которые увидели в идеях местной автономии подходящую почву для реализации своих расистских и антиэтатистских предпочтений. Для них самоуправление означало возможность для богатых белых цисгендерных семей противостоять десегрегации, налогам и культурной революции левых. При Рейгане Новые Правые ловко перехватили риторику empowerment’a сообществ и включили её в свою неолиберальную версию антиэтатизма.

Правый поворот движения был, в частности, связан с приходом в него Карла Гесса — экс-руководителя избирательного штаба Барри Голдуотера (проиграл Линдону Джонсону в 1964-м), который очень впечатлился экспериментами с местной демократией, резко полевел и даже стал участвовать в антивоенных протестах. В книге «Neighborhood Power» (1975) он предложил свою версию коммунитарного анархизма как решения проблемы упадка городов и отчуждения горожан. Его риторика соседского романтизма и возвращения к истоками общинного самоуправления Новой Англии пришлась по вкусу обеспеченным консервативным нейборхудам. На место идей о кооперативной собственности и борьбе с неравенством у них встали приватизация и изгнание социального государства.

Третья линия раскола проходила по вопросам политического развития движения. Правые были настроены на изоляционизм и консервацию своих привилегий. Левые же имели в виду глобальную перспективу федерации соседских самоуправляемых сообществ и солидаризировались с единомышленниками в других странах. Особенно остро они раскололись по вопросу о Чили, где сторонники Альенде строили похожую низовую демократию до переворота.

Так романтическая мечта о местном самоуправлении, которое преодолевает идеологические разногласия во имя общего блага, оказалась несбыточной. В предисловии к переизданию своей книги 2005 года Котлер прямо написал: «Мы проиграли». Подробнее про всю эту историю можно прочитать здесь.

Думаю, что нужно иметь в виду этот опыт всякий раз, когда идеи демократии сообществ начинают вытеснять проблемы социально-экономического неравенства и базовых противоречий капитализма.

Карл Маркс, которому сегодня 205 лет, производил и производит на меня огромное впечатление и влияние. В последнее время я особенно часто обращаюсь к той части его мысли, в которой излагается соотношение теории и практики.

По Марксу, всякие идеи и теории не существуют отдельно в своём мире, но всегда являются отражением общественных практик, поэтому бороться с идеями нужно не (только) в сфере идей, но прежде всего в материальной сфере общественных отношений. Можно сколь угодно искусно низвергать ложные идеи и выстраивать политичекие теории, но действенную силу такая мыслительная работа будет иметь только в той мере, в которой она выражает мысли реального общественного движения. Что приложимо и к самому марксизму как к теории рабочего движения.

Поэтому когда я говорю, например, о демократии, я имею в виду не абстрактное политическое равенство и самоуправление, а конкретные столкновения тех, у кого нет власти, с теми, кто её монополизирует и приватизирует. Абстрактное равенство — это мистификация, а конкретное равенство — это руководящий принцип политической борьбы угнетённых против элит.

«Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят своё рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики». Поэтому нельзя придумать работающую философию, идеологию и программу для запуска политического движения — их можно только извлечь из практики уже существующего движения как его самоосознание.

Отсюда есть очень прямой и жёсткий вывод: невозможно придумать, что делать с войной, диктатурой и неравенством — попытки изобретения таких рецептов из пустоты будут в лучшем случае борьбой с идеями в мире идей. Сначала практика, а потом её теория. В отличие от инженерно-технической сферы, в политике мы сначала действуем, а потом придумываем теоретическое обоснование этой деятельности.

Свои общие аргументы против лозунга об объединении оппозиции я уже излагал, теперь более конкретный разбор вышел в виде колонки на Холоде.

ВыДвижение запускает онлайн-школу для сторонников

Сейчас в России нет практически никаких возможностей для политических действий. Это объективное обстоятельство, которое неизбежно негативно сказывается на всех политизированных людях — без действий люди теряют надежду, сообщества чахнут, социальные связи разваливаются, политические мышцы атрофируются, а кто-то откровенно сходит с ума. Ровно для этого такие условия и созданы.

Никто не знает, как долго ещё у нас не будет возможностей. Предсказания варьируются от считанных месяцев до десятков лет. Но так или иначе, рано или поздно изменения начнут происходить, потому что никто ещё не научился останавливать время и историю, как бы ни мечтали об этом все тираны на свете. Вопрос лишь в том, какие силы будут влиять на эти изменения и какая версия будущего России возобладает.

Поэтому даже в этих условиях на нас с вами, политически активных и сознательных людях остаётся большая ответственность по крайней мере за то, в каком состоянии мы сами подойдём к этому моменту и что передадим нашим последователям. Те из нас, кто пока ещё не в тюрьме, не под бомбёжками и не в беженстве, должны стараться сохранять связи, которые объективно можно сохранить, и спокойно разбираться с тем, что происходит сейчас и что будет происходить дальше.

Вот из таких соображений мы с Михаилом Лобановым и командой ВыДвижения решили сделать онлайн-школу для тех наших сторонников, которым не хватает контактов с единомышленниками и фундаментальных знаний для осмысления политических перспектив и своего места в них. Прочитать подробнее про школу и записаться можно на сайте.

Стартуем с небольшого модуля социальных наук, а дальше будем двигаться в зависимости от первого опыта и ваших запросов. Заявки принимаются до 15 мая. Количество мест ограничено, поэтому нам наверняка придётся делать отбор заявок.

Всю весну поступают тревожные новости от товарищей и адвокатов Азата Мифтахова.

Напомню, что это математик из МГУ, которого посадили на 6 лет по делу о разбитом окне в офисе Единой России. Благодаря товарищам Азата это абсурдное и жестокое дело стало резонансным, вы наверняка слышали про «выразительные брови». Масштаб солидарности с Азатом поражает: от международных математических организаций и Жижека до (прости господи) Севастопольского отделения КПРФ.

6 сентября он должен выйти на свободу. Но, по сообщениям группы поддержки, в его отношении начались подозрительные действия силовиков, которые заставляют опасаться нового уголовного преследования.

Давайте следить за судьбой Азата. Программа минимум — подписаться на канал группы поддержки и обращать внимание на все новости с его упоминанием. А ещё ему в колонию можно написать письмо со словами поддержки и солидарности.

Максим Кац вызывает у многих идиосинкразию. Я встречал у разных людей много разных версий неприязни и недоверия к нему. Часто это сугубо персональная антипатия и даже ксенофобия (фу). В то же время есть люди, которые недавно узнали о его существовании и не понимают, что с ним не так. И объяснения через его дурную репутацию не кажутся мне здесь убедительными.

У меня как у левого и демократа есть сущностные разногласия с ним в фундаментальных социально-экономических вопросах, которые он маскирует под своей любимой фразой «адекватные взгляды». Но их сейчас сложно обсуждать, потому что под пятой диктатуры они кажутся второстепенными. На то она и диктатура, чтобы мы не могли говорить и думать о важных вещах.

Однако есть одна вещь, по которой можно уже сейчас понять, почему нам, мягко говоря, не по пути с Кацем. Это его концепция политики. В недавнем интервью с Павлом Каныгиным он сформулировал её открыто: политика есть суть сотрудничество больших «стейкхолдеров» (букв.). В его политической картине мира есть люди с большими ресурсами (стейкхолдеры), которые имеют политическое влияние, пропорциональное своим ресурсам и связям с другими стейкхолдерами, и есть все остальные люди, которым надо выбирать между этими стейкхолдерами. Это узнаваемая элитистская концепция. И она прямо противоположна демократии.

В демократической концепции политика нацелена на равенство всех людей в самоуправлении. Мы занимаемся политикой не для того, чтобы найти своего стейкхолдера и передать ему власть над собой, став его ресурсом, а для того, чтобы не было никаких стейкхолдеров в принципе и люди могли иметь как можно больше коллективной власти над самими собой (то есть свободы). С демократической точки зрения стейкхолдеры, которые по телефону решают, как всем жить, это узурпаторы власти, вне зависимости от того, насколько у них «адекватные» взгляды. Демократическая политика исходит из самого общества и обращена к обществу, а не от элит к элитам.

Конкретная стратегия, к которой Каца приводит его концепция политики выглядит так: наращиваешь ресурсы (аудитория ютуб-канала) и идёшь договариваться с другими стейкхолдерами типа Собчак (тоже медиа) и Мишустина (админресурс) о том, как добраться до руля и как потом рулить. Поэтому для любого будущего демократического движения в России Кац будет оппонентом. Он может мобилизовать свою аудиторию, чтобы попасть во властный кабинет, но дальше ему придётся разгонять по домам тех же людей, убеждая их, что их задача выполнена и можно идти заниматься своими частными делами, а они со стейкхолдерами дальше уже как-нибудь разберутся.

Всё это не новые мысли, конечно. Как минимум, это уже было подробно расписано у меня в книге.

Дальше можно спросить, насколько жизнеспособна демократическая концепция политики и не обречена ли она на поражение элитистской медиаполитике Каца. Об этом хочу написать отдельно.

6 мая не стало Ханны Питкин, большой и очень интересной исследовательницы политической теории из Беркли (родом из Берлина). Впервые услышал о ней по классической книге о концепциях представительства (The Concept of Representation, 1967), которую потом много раз рекомендовал.

Вряд ли вы будете по такому случаю читать целую книгу. Но у неё есть замечательная коротенькая статья 2004 года о противоречивом альянсе представительства и демократии, которая заканчивается такими грустными теперь словами: «Can democracy be saved? I am old; it is up to you». Залил её для вас на диск по ссылке.