Высокий модернизм московской мэрии

В депутатской практике меня всегда поражал контраст между расточительным блеском больших проектов Москвы и чудовищной архаичностью конечных звеньев её городского хозяйства. Утром читаешь про очередную международную премию за передовую цифровую экосистему госуслуг в Москве, а потом идёшь на приёмку капремонта смотреть, как из подручной лабуды с помойки состряпали водосток силами дворников. На витрине — Нью-Йорк, внутри — нищета и убожество.

Только половина этого контраста объясняется банальной коррупцией, на витринных проектах тоже ведь воруют. Другая половина — дизайн системы управления городом, на который мало кто обращает внимание.

Пример. Благоустройство всех дворов планируется, финансируется и исполняется централизованно по длинной вертикальной цепочке от зам.мэра через профильные департаменты и префектуру к подведомственным ГБУ, которые выступают заказчиком. Горожан в этой цепочке нет. Эта гигантская вертикаль просто не может видеть реальные потребности горожан в использовании своих дворов (которые ещё нужно делиберативно определить, это отдельная большая тема), как не может и выполнять небольшие точечные благоустроительные работы. В результате в Зюзино, например, брутально перекапывают Азовскую улицу и меняют хороший асфальт на хороший, а в 50 метрах от этих никому не нужных работ располагается двор, который уже несколько лет безрезультатно добивается ремонта асфальта и детской площадки.

Идеологию подобных систем управления описал антрополог Джеймс Скотт с помощью понятия «высокого модернизма» — предельной веры в возможность наилучшего удовлетворения человеческих потребностей средствами научно-технического прогресса, родившейся в эпоху индустриализации. На множественных примерах (в том числе на перестройке Парижа Османом) Скотт показывает, что все высокомодернистские проекты в конечном счёте достигают скромных результатов, на фоне которых их масштабные претензии выглядят смешно и грустно. Причина в том, что сама идея рационального обустройства общества неизбежно влечёт централизацию власти и исключение местного практического знания.

Пример. Благоустройство дворов можно было бы передать местным властям, которые во всех смыслах ближе всего к местным жителям. Но в этом случае мэрия потеряет контроль и не сможет заниматься модернизацией и повышением эффективности в отрасли. На деле никакой модернизации и эффективности в централизованной системе тоже нет, но мэрия даже не может этого узнать, потому что в её оптике все показатели достигаются. Понятно, что здесь очень важна коррупционная логика, но она сама по себе не диктует именно такой дизайн системы управления.

С точки зрения мэра и его подчинённых, никто в городе просто не может лучше знать, что нужно городу, потому что не обладает достаточными ресурсами для соответствующих исследований и разработок. Горожане просто заблуждаются в своих оценках, потому что не видят всей картины сложной системы городского хозяйства. Это вы думаете, что система городского хозяйства архаична, неэффективна и несправедлива, а на самом деле она оптимальна, потому что построена на научных расчётах.

Дальше следует сказать, что это именно политическое, а не просто экономически-управленческое противостояние, что выражается, например, в том, что вершиной цифровизации у Собянина стала система слежки по городским камерам и система фальсификации выборов (ДЭГ). Но это требует отдельного лонгрида.

Константин Сонин вполне чётко, на мой взгляд, обрисовал в Новой газете контуры сценария гражданской войны.

Добавлю только, что у этого чудовищного сценария феодального распада всё же есть две альтернативы: тоталитарное перерождение путинского государства, которое продлит ему жизнь ценой превращения страны в лагерь лет на 10 (не хотим), и возвращение общества в политику в радикально демократических формах (очень хотим).

Исключение нашего общества из политических уравнений стало аксиомой, потому что это то, что мы действительно наблюдаем последние ~25 лет. Но природа этой деполитизации как раз напрямую завязана на становление путинского государства, поэтому в случае обратного процесса реполитизацию уже нельзя считать невозможной.

Доминирующей фигурой в фантазиях о постпутинской России стали выборы нового президента (отсюда такой спрос на анализ преемников). Рядом с ней парламентская республика уже кажется радикальной демократической альтернативой.

И то, и другое — признаки блокировки нашего политического воображения, симптоматичной для деполитизированного общества.

Наша способность воплощать желаемое зависит от воображения, то есть способности представить то, чего (ещё) нет. Так, если мы хотим найти исторический выход из авторитаризма, то нам придётся вообразить не честные выборы достойного президента и представительного парламента в системе разделения властей (это господствующий сегодня здравый смысл), а новые политические формы, которых ещё нет. Но эти последние мы затрудняемся сегодня даже представить — настолько угнетено наше политическое воображение.

Идеалисты делают отсюда вывод, что для выхода из узкого коридора президентско-парламетских форм нам нужно сначала расширить свои представления, то есть обратиться к известным альтернативам и собрать на их основе подходящую нам конституцию. Но они ошибаются, потому что все наши представления о политике происходят из политической практики, а не предшествуют ей. Политика отличается от инженерии тем, что в ней мы сначала действуем, а потом рисуем схемы, не наоборот (хотя STSники могут показать, что в нучно-технической сфере тоже всё не так просто).

Президентско-парламентская конструкция власти в России — неотъемлемая генетическая часть действующего авторитаризма. Наше политическое воображение заблокировано тем заблуждением, что эта форма является естественной и безальтернативной и будто вопрос лишь в том, каким содержанием мы её наполним. На самом же деле эта форма является идеологическим закреплением политической победы определённых групп в конкретно-исторических обстоятельствах. Поэтому невозможно выйти из путинизма без преодоления этой формы.

Хорошая новость (таковы хорошие новости в 2022 году) в том, что прямо сейчас мы с большой скоростью движемся к тупику, в котором ни одна захватившая наше воображение политическая форма не будет выглядеть привлекательно и перспективно. В этот утопический момент нам придётся поменять парадигму, придавшись практике политического воображения.

Самочувствие местных сообществ зависит от электоральных циклов. Пока есть электоральные циклы

Во время хорошей избирательной кампании команда «обрастает мясом», участники получают положительные эмоции и опыт. После кампании начинается естественный регресс. Сообщества, сложившиеся во время кампании, часто пытаются продолжать существовать в режиме избирательного штаба и после выборов. Такая инерция приводит к выгоранию, расколам и разочарованию.

Дело в том, что предвыборная кампания построена на мобилизации: резкое вовлечение активистов и спонсоров, функциональная иерархия, интенсивная командная работа, эмоциональная возгонка. Продлевать такой режим бесконечно невозможно. После голосования и свёртывания штаба люди вынуждены возвращаться в будничный режим работы, учёбы, семьи. Если вы много вложили в кампанию, то после неё вам необходимо восстановить ресурсы — отдохнуть, отдать долги, сделать отложенные дела.

Отсюда известная в оппозиции проблема последних 10 лет: как сохранять команду и сторонников между выборами? В случае избрания своих депутатов сообщество может успешно переключиться на поддержку и продвижение их работы с прицелом на следующие выборы. Когда такой опции нет, возникает естественный кризис. Иногда в руку идут хорошие локальные общественные кампании, на которых можно ехать год-два, но это больше удача, чем метод. Есть успешные примеры, но метод так никто и не придумал.

Я уже писал о тройном вызове, который встал перед московскими местными сообществами после прошедших муниципальных выборов. Согласно п.3, особенность нашей ситуации в том, что у нас фактически разорвался электоральный цикл. Поэтому теперь сообщества вынуждены искать в будущем новую опорную точку, заменяющую выборы (по крайней мере в их привычной нам форме). Без неё стратегия невозможна.

Стремительное политическое восхождение Пригожина связано с обострением двух больших противоречий путинизма

Первое противоречие — между этатизмом и рыночным фундаментализмом. С одной стороны, Путин с первых своих дней у власти культивирует возрождение и укрепление государства. С другой, он догматически верит только в деньги и рынок, для путинизма нет ничего такого, что нельзя было бы купить.

Путинское государство всю дорогу наращивало свои ресурсы и влияние на экономическую, социальную и культурную жизнь, но не как надрыночная сила, а как самая богатая корпорация на «рынке» всей страны. Так, например, аргумент путинского государства в защиту своей экспансии в культуру не в том, что оно разбирается в искусстве, а в том, что оно «заказывает музыку», то есть платит больше других. По этой же причине путинской элите так важно быть самой богатой — в рыночной логике это одновременно источник и цель их власти.

Так выясняется, что за фасадом государственнического фетишизма скрывается убогость и немощность государства, а ключевым элементом армии оказывается частная военная компания. Нет более государственного дела, чем армия, как нет и более яркой иллюстрации рыночного фундаментализма, чем торговля жизнью и смертью.

Второе противоречие — между плебисцитаризмом и элитизмом. С одной стороны, путинизм держится на (мнимом) «большинстве», его главный политический аргумент: «нас 86%». С другой, он абсолютно элитарен, вся власть в этой системе концентрируется в микропрослойке из нескольких тысяч «лучших» семей.

Так выясняется, что за квазипопулистской риторикой и электоральными конструктами «большинства» скрывается обыкновенная элита миллеров, сечиных, потаниных и костиных с демофобной идеологией. Пригожин делает эту элиту мишенью своего политического проекта, постепенно сам становясь её частью.

Пригожин хорошо чувствует эти противоречия и сознательно пытается играть на них. Но он не может их снять и предложить свою версию постпутинизма, потому что исчезнет вместе с ними, будучи плоть от плоти. Этим ограничена его роль.

Книжица Бориса Капустина «Рассуждения о «конце революции» очень хороша.

Во-первых, это чистое интеллектуальное удовольствие. Образец легко читаемой внятной политической философии. Такая доступность задаёт пределы интеллектуального уровня текста, но уровень тут всё ещё на голову выше поп-политологов.

Во-вторых, содержательно это валидный набор ответов на ходовые доводы о невозможности революций в современном мире. Особенно занимательна последняя глава о превращении демократии из революционного движения в контрреволюционный институциональный порядок блокирования народа.

Две хорошие новости.

1. Вышел новый выпуск подкаста, в котором мы отвечаем на вопросы слушателей.

2. Наша дружба с Barking Store вышла на новый уровень — теперь по промокоду «базис» вы получаете скидку 10% на любой заказ. Давно кайфую от того, что они делают, присоединяйтесь.

Завтра буду на стриме у Юлии Галяминой, обсудим демократию. Подписывайтесь и пишите ваши вопросы в комментарии — постараюсь там на всё ответить.

Уже два месяца как я не депутат, а некоторые результаты прошлой работы продолжают прилетать.

Этим сложнейшим для городского управления вопросом мы с местными жителями начали заниматься в январе. И сейчас я даже не уверен, что это решение соответствует их актуальным интересам.

Новички городского активизма в своих первых общественных кампаниях часто делают ставку на «незаконность» того, с чем они борются. Это и риторический акцент («Ваша застройка/вырубка нарушает закон!»), и тактика («Нам нужен грамотный юрист, мы подадим в суд»). Как известно, ни то, ни другое не работает. Но причина этого гораздо глубже, чем многие думают.

Этот ошибочный подход происходит из двух больших иллюзий деполитизированной картины мира горожанина:
(1) суды рассмотрят их доводы в состязании сторон и вынесут справедливое решение (ха-ха),
(2) всё несправедливое с их точки зрения является нарушением законодательства (дважды ха-ха).

Со стороны это выглядит пугающе наивно, раньше я очень расстраивался и накрывал лицо ладонью, когда сталкивался с этим. Потом понял природу деполитизации и перестал удивляться и переводить свой гнев на этих людей.

Ясно, что российские суды (почти) всегда «в кармане» у власти, которой противостоят активисты, поэтому ожидать от них решения против этих же властей глупо. Однако так же глупо было бы считать, что независимое правосудие решает проблему. Разумеется, независимые суды и развитая система разделения властей — это необходимые условия справедливости, но далеко не достаточные.

В 1960-х годах в США вокруг общественных кампаний против местной «реновации» возникло движение адвокативного планирования (advocacy planning). Его суть заключалась в том, чтобы помогать активистам квалифицированной юридической защитой в тяжбах с властями о городском планировании, то есть это буквально те самые «грамотные юристы», которых всё время хотят активисты. Участники организаций адвокативного планирования видели в этом не просто юридический сервис, но большую миссию по восстановлению социальной справедливости. Идеолог адвокативного планирования Пол Давидофф постоянно подчёркивал в своих программных текстах, что они кладут свою правовую экспертизу на чашу перераспределения в пользу бедных и угнетённых.

Кажется, что в системах с развитым правосудием и продвинутым законодательством это должно сработать. Но очень быстро стало понятно, что даже самые честные суды и представительные представители не могут обуздать жадность застройщиков и вернуть город горожанам.

В 1972 году вышла книга Роберта Гудмана «After the Planners», в которой он отрефлексировал свой опыт работы в адвокативном планировании и объяснил, почему это движение почти ничего не добилось за столько лет. Несколько упрощая, его вывод таков: проблема не в недостатке навыков горожан по использованию возможностей системы, а в самой системе, которая основана на неравенстве. Вы можете нанять сколько угодно юристов, архитекторов, экологов и прочих экспертов, но если вы не вступаете в политическую борьбу за структурное перераспределение власти, то всё это бессмысленно. Выборы сами по себе такой борьбой, конечно, не считаются.

Очень жаль, что нам приходится открывать для себя заново понятое полвека назад. Но в реполитизацию нет царской дороги, нам придётся пройти свой путь, зато с подсказсками от бывалых.

Кажется, что про механизмы работы пропаганды и методы противостояния ей уже сто раз всё сказано-пересказано. Но чаще всего это поверхностные рассуждения в духе «пропаганда это ложь, а лжи нужно противопоставить правду».

Мы в подкасте решили разобраться с пропагандой на немного менее поверхностном уровне и позвали исследователя пропаганды из PS Lab Максима Алюкова. Приятного прослушивания.

Девять шагов Кларенса Стоуна

Классик политической теории города Кларенс Стоун (тот самый, который разработал теорию городских режимов) обращается к реалиям развитой либеральной демократии и ставит вопрос ребром: давайте уже признаемся, что представительная система местной власти не соответствует декларируемым демократическим идеалам, представители слишком оторваны от народа, а народ погружен в апатию и недоверие. В ответ на это Стоун предлагает освежить наш взгляд на местную демократию через девять последовательных мысленных шагов.

1. Вспомним, что демократия = самоуправление = тождество управляющих и управляемых. Это предполагает гораздо-гораздо больше участия граждан, чем могут обеспечить наши институты сейчас.

2. Поймём, что выборы не являются адекватным способом демократического участия, голосование раз в год едва ли делает нас участниками реального правления.

3. Признаем, что гражданские протестные движения и группы давления это, конечно, хорошо, но политическая система научилась отлично адаптироваться и минимизировать их эффект. Реальная власть перетекает в пространство между неподотчётной частью правительства и крупным бизнесом, поэтому отыгрываться на избираемых органах бесполезно.

4. Переосмыслим политику (policy, не politics). Это не односторонний процесс воздействия правительства на людей, а гораздо более сложная штука, которая явно и неявно задействует всех.

5. Пересмотрим представления о политическом курсе. Мы привыкли считать, что государство это просто аппарат реализации предпочтений социальных групп, но на самом деле оно состоит из групп, которые обладают собственной агентностью и сильно влияют на общество и его выбор.

6. Откажемся от функционального объяснения политики. Неверно считать всякий политический процесс производным от функциональных намерений некой правящей группы. Внутри всегда есть люди, чья агентность может отличаться от поверхностной групповой. Особенно на местном уровне.

7. Посмотрим дальше элитных столкновений и сделок. Вместо вопроса о влиянии политики на горожан зададим вопрос о месте горожан в осуществлении политики. Горожане чаще всего полностью отчуждены от политики, и это не случайность, а существенный структурный фактор нашей политической системы.

8. Учтём глобализацию и порождённое ей господство технократов. Несмотря на предсказания плюралистов, городские власти не стали со временем отзывчивее к горожанам, но наоборот переориентировались на глобальный капитал и внешние к городу силы. «New Haven’s redevelopment agency was sufficiently disconnected from the populace to be known as “the Kremlin”».

9. Пересмотрим плюралистическую модель. Городское правительство так и не стало цепочкой нисходящей подотчётности, а конкуренция политиков и ветвей власти не привела к распределению влияния. Экономические и политические элиты научились эффективно договариваться ради удержания власти. Более адекватный взгляд на политический порядок должен учитывать не только выборы и формальные средства осуществления власти, но и реальные отношения людей с разными политическими возможностями, которые не только структурно детерминирутся, но и воспроизводят саму эту структуру.

***

Текст Стоуна гораздо богаче, чем мой тезисный пересказ. По-моему, это вообще бриллиант современной политической теории города.

Вышла блестящая рассылка Kit про понятие «неолиберализм» и его применимость к путинскому режиму. Если вы не очень понимаете, что означает это ходовое словечко и, главное, почему путинскую Россию называют радикальным вариантом неолиберального капитализма, хотя сам Путин вроде критикует неолиберализм, — почитайте этот текст. Мне просто нечего к нему добавить, база.

Его автор Георгий Ванунц помимо прочего закончил в 2019 году политфилософию в Шанинке и защитил очень сильную магистерскую про Шумпетера, получившую премию. Качество этой рассылки ещё раз подтверждает уровень политфилософов.

Демократический подход к столкновению с другими

Стараюсь регулярно общаться с людьми за пределами своего информационного пузыря, чтобы избегать абсолютизации своих взглядов. Очень полезная отрезвляющая практика.

В одну из таких вылазок мой деполитизированный собеседник (состоятельный буржуа с бизнесами, семьёй, большой машиной и загородным домом) показывает мне древний пост в ЖЖ (!) про «Окно Овертона» с тем посылом, что это умная статья, которая всё объясняет. Первым делом я, конечно, рефлекторно ловлю кринжулика и кричу про себя вот так: «ААААА!». Затем, немного остыв, возмущённо удивляюсь, насколько же всё запущено в картине мира, где такая дешёвая нелепица считается откровением.

Наконец, на третьем этапе принятия я получаю то понимание, за которым пришёл: у моей картины мира нет эпистемологического приоритета над его, и наоборот. То есть не существует такого общего для нас с ним способа определить, кто из нас заблуждается. Над нашими дискурсивными пространствами нет и не может быть судьи, который определит, чьё отношение к «Окну Овертона» нужно признать верным. (Это невозможно почувствовать из своего информационного пузыря.)

Ясно, что ставка в данном случае не само «Окно Овертона» и вообще не некая истина, а защищаемая с его помощью ксенофобия: этим постом мой собеседник хотел доказать правоту своей гомофобии, расизма и национализма. Классический лево-либеральный ответ на это опирается на представление об универсальной рациональности, с позиции которой можно показать ложность таких взглядов. Поскольку ссылка на рациональность не убеждает собеседника (ведь он как раз рассуждает рационально!), он объявляется нерациональным существом и разговор на этом заканчивается. Так леволиберальный подход заходит в тупик.

Ричард Рорти в споре с Хабермасом утверждал, что нам нужно отказаться от поиска политически нейтральных оснований либерально-демократических взглядов и институтов и перестать делать вид, будто они основаны на некой универсальной трансисторической рациональности. Вместо этого нужно признать разные системы убеждений и отыскать common ground, на которой мы могли бы достичь прагматического согласия между ними.

Однако Шанталь Муфф подловила Рорти на том, что он всё же держит в уме универсальное представление о социальном прогрессе, которое выделяет одну из сторон (носителя либерально-демократических ценностей) и позволяет рассчитывать на достижение консенсуса вокруг него в ходе экономического прогресса и просвещения. То есть это опять про бедных и глупых, которых должны образумить богатые и умные. Meh.

Муфф предлагает своё решение — агонистический плюрализм. Даже признав эпистемологический паритет всех дискурсов, мы, конечно, не можем отказаться от своих антиксенофобских убеждений, иначе мы скатимся в моральный релятивизм. Муфф предлагает бороться за свои убеждения, но не «на уничтожение врага», а с признанием легитимности всех позиций. Мы не должны считать преодоление разногласий целью демократической политики, напротив, сосуществование разногласий есть её суть (привет, Рансьер).

Возвращаясь в конкретный разговор с ксенофобом, я применяю этот агонистический подход так: мы не сойдёмся с ним во взглядах, сейчас между нами коммуникативная пропасть, но я всё же склоню его на свою сторону, только не через прямую коммуникацию, а политически, через создание привлекательной для него практики, прошитой другим дискурсом. Вместо споров до упада, нужно создать такое политическое движение, к которому ему захочется присоединиться для реализации своих потребностей в участии, а по мере погружения в это движение его дискурс будет сдвигаться в нашу сторону. Это и есть политическая борьба.

P.S. Оговоримся, что таким образом нельзя вовлечь и завоевать всех и каждого. Если некто добивается моего уничтожения, то бессмысленно уравнивать наши картины мира — придётся драться насмерть.

«Сейчас экономика упадёт/мобилизация развернётся, и народ начнёт понимать» — в этой формуле есть один недостающий множитель

Всякое рассуждение о последней капле народного терпения в итоге разбивается о суровую реальность, из чего делается вывод, что народ не тот. Классика деполитизации.

Объяснение отсутствия массовой реакции на несправедливость и лишения кроется в том, что людям свойственно избегать фрустрирующих выводов: если я пойму, что царь сдурел и система прогнила, то мне нужно будет на это чем-то ответить, что-то сделать, а если я не могу ничего сделать, то зачем мне себя мучить? Иногда люди выходят на путь саморазрушения, но чаще принимают реальность и адаптируются.

Ошибочный вывод отсюда гласит, что демократия невозможна, потому что люди адаптируются к любой деспотии. Эта ошибка базируется на перевёрнутой с ног на голову схеме политических действий: сначала представления, потом действия. На самом деле люди сначала имеют некоторое пространство для эффективного действия и только потом в практике формируют политические представления. Поэтому так много людей в России не имеют вообще никаких политических представлений и предпочтений — у них нет практики.

В развёрнутом виде это описано, например, в последней главе моей книжки про реполитизацию.

Теперь к этому можно добавить, что война радикально смещает «локус политического контроля» в ту сферу, к которой у нас с вами нет практически никакого доступа. Пространство политических действий сужается двумя способами: с одной стороны, репрессируется внутренняя политика, с другой, центр тяжести политики переносится вовне. Чем больше всё зависит от событий на фронте, тем меньше пространства для политического действия и тем сильнее деполитизация.

Из вчерашнего поста некоторые сделали ложный вывод о том, что я прогнозирую отсутствие протестов и политической активности общества в ближайшее время. Напротив, протесты идут сейчас и, я уверен, будут продолжаться по нарастающей дальше.

Мой поинт в том, что их ошибочно ставить в прямую механическую зависимость от неурядиц, несправедливостей и лишений. Между фактом угнетения и реакцией угнетаемого находится одна деталь, которую часто не замечают, — возможность для политического действия. Поэтому думать нужно не о том, какой уровень угнетения откроет людям глаза, а о том какие возможности для политических действий в свою защиту у них есть (по их субъективным оценкам).

Например, пока мобилизация воспринимается как частная проблема (кто не спрятался, сам виноват), ждать протестов в связи с ней не стоит, вне зависимости от уровня её жестокости. В тех же местах, где она начинает восприниматься как общая беда, с которой можно бороться коллективными действиями (см. объединения матерей и жён), она становится фактором реполитизации.

Почему Кудрин не уехал вслед за Чубайсом?

Всю карьеру Кудрин следовал за Чубайсом хвостиком: из экономического клуба в команду Собчака, из Санкт-Петербурга в Москву, из Правительства в РАО «ЕЭС России», оттуда в команду президента Путина и так далее. Теперь Чубайс катапультировался на безбедную старость, а Кудрин остался в путинском капкане.

Думаю, дело в том, что Кудрин очень государственный человек. Вся его биография состоит из эпизодов, в которых его кидают на какой-то пожар. Где надо проводить секвестры и реструктуризации для спасения бюджетного баланса — там Кудрин закроет проблему. С такой же лёгкостью его со всех этих должностей вынимали. Так и теперь просто передвинули через дорогу с Зубовского на Льва Толстого.

В своей биографии Кудрина Евгения Письменная описывает такой эпизод. 2 января 2001 года, Кудрин с семьёй выезжают на новогодние праздники куда-то за границу, все уже в машине, Кудрин забыл ключи, возвращается, и вдруг звонок от по спецкоммутатору — Касьянов просит приехать на совещание по долгам перед Парижским клубом. Он соглашается, отправляет семью в аэропорт, а сам едет работать.
И таких эпизодов в его биографии полно. Просто этот человек себе не принадлежит в полной мере, как хороший государственный кадр. А Чубайсу всегда было чхать на такие вещи.

В начале 2000-х дело Kelo v. New London наделало много шума. Суть его в том, что муниципалитет заключил договор с компанией Пфайзер на редевелопмент огромной территории, который сулил большие прибыли, но требовал выселить живущих там людей. Одна из выселенных жительниц, Сюзетт Кило дошла до Верховного суда, который заключил, что изъятие её участка соответствует законным целям общественной пользы.

Этот скандальный кейс породил много споров в самых разных областях, особенно в праве. Но, к моему удивлению, его очень мало обсуждали городские исследователи. В главном урбанистическом журнале Urban Studies всего четыре статьи, в трёх из которых разворачивается любопытная полемика.

Дик Карпентер и Джон Росс в 2009 году опубликовали своё исследование с эмпирической проверкой позиций судей Сандры О’Коннор и Кларенса Томаса, которые голосовали против признания изъятия законным на том основании, что такое перераспределение дискриминирует наиболее уязвимые группы — бедных и расовые меньшинства. Карпентер и Росс количественно анализируют полувековую практику таких изъятий и показывают, что в среднем они действительно вредят этим социальным группам.

Затем Кристофер Найдт предупреждает коллег-урбанистов, что Карпентер и Росс только делают вид, что говорят с позиции critical urban studies, на самом же деле они своей статьёй участвуют в либертарианской кампании по законодательному запрету таких изъятий. Найдт показывает, что их анализ опускает неолиберальный характер государства в рассматриваемых кейсах и тем самым приводит к ложному обобщению о вреде любой государственной политики городского развития.

Карпентер парирует: ну да, мы действительно работаем на либертарианский Institute for Justice и имеем соответствующие убеждения, но убеждения-то эти правильные. И дальше расписывает, почему не должно быть никакого городского девелопмента, кроме свободно-рыночного.

Так дискуссия, стартовавшая с наукоподобных сухих выкладок, очень быстро перешла к сути — идеологическим разногласиям в политике.

Замечу, что обсуждение реновации и КРТ в России находится в подавленном состоянии и не открывает таких дискуссий. Более того, для нашего ультрарыночного здравого смысла государственное изъятие частной земли в США кажется чем-то невероятным.

Есть два типа людей, которые в ответ на критику капитализма задают вопрос: «А что вы предлагаете взамен? Какова ваша альтернатива?». Первые — апологеты капитализма, которые таким образом просто защищают его от критики. Вторые — восприимчивые к критике капитализма люди, которых фрустрирует отсутствие остенсивной альтернативы, за которую можно было бы схватиться, встав на антикапиталистическую позицию.

Написал короткий разбор этого дурацкого вопроса, чтобы (1) поставить на место апологетов капитализма с их софизмами, (2) дать минимальную защиту от жёсткого капиталистического реализма тем, кто понимает, что с нашим миром что-то не так, и не считает это непреходящей нормой вещей.

Вот и Григорий Юдин в свежем интервью Кольте говорит буквально то же, что я недавно писал здесь про последнюю каплю народного терпения:

«Мы имеем дело с одной иллюзией, которая мешает формировать адекватные ожидания. Часто все исходят из того, что для коллективного действия должна переполниться чаша терпения, народ скажет: «Все, это уже перебор!» — и начнется действие. Но все обстоит ровно наоборот. Сначала появляется возможность действия, а потом уже меняется оценка. А если эта возможность заблокирована, то момент «перебора» не наступит. Что бы ни происходило, он не наступает никогда.

И напротив, если действия разблокируются, ситуация, в которой людям еще вчера казалось «Господи, ничего страшного», оказывается вдруг такой, при которой терпеть уже больше нельзя. Мы это с вами скоро увидим».

Ближе к концу Григорий там хорошо отбивает расхожее нытьё о бесполезности протестов.

Добавлю от себя: чем сильнее вы верите, что всё зависит от элит, и ждёте каких-то расколов, дворцовых переворотов и пр., тем глубже вы закапываете себя в безнадёгу. Если же вы хотите обрести надежду и увидеть свет в конце тоннеля, то откройте своё политическое воображение для революционной перспективы.