Если вы возьмёте письма к родителям 1880-х - 1910-х, то умилитесь неизменным их началам: «Милая мамочка!» или «Милый папочка!”, кто бы их ни писал, от самых пламенных революционеров, от тех самых великих вождей в Октябре, до тех, кого потом много лет проклинали, а сейчас - кто возносит, кто тоже проклинает, не зная, что делать с нашей историей.
Но судьба родителей известна - что только с ними не делают дети! То возносят на вершины гор - вот они, наши дети!, - то можно с ума сойти или даже думаешь, как выжить, когда смотришь, что они творят.
Как же хипповали его две взрослые дочери! Генерал – лейтенант Корвин-Курковский, женатый на девице Шуберт из рода прибывших в Россию математиков, астрономов и геодезистов, тоже генеральского звания. Патриархальный генерал, «сухой и чопорный», в поместье, расширяющемся для внуков, в медвежьем уголке, за двое суток на почтовых до железнодорожной станции.
Дочь Софья, выйдя фиктивным браком за палеонтолога, убралась в 1868 г. за границу, чтобы поступить в университет (в России невозможно). Это «математическая русалка» (задача, которую она решила), Софья Ковалевская по мужу Владимиру (знаменитые «Остеология… копытных», «Палеонтология лошадей»), летала от четырех измерений к своим повестям, проектам каменных домов с банями, разоривших их с мужем, от которого – уже не фиктивно - родила дочь Фуфочку. Бродила по Европе, осела в Стокгольме, влюбилась, будучи 13 лет в Достоевского, вхожего в дом, была в связи с Максимом Ковалевским, гениальным социологом. Когда он умер в 1916 г., на похороны пришли 100 тысяч человек. Все ее математические работы написаны на французском и немецком, успела овладеть шведским и читать на нем лекции. Знаете, что было сказано о ней? «Другой аристократии, кроме знания, ума и таланта, она, разумеется, не признавала. Я не встречал человека, более русского по чувствам» (М.Ковалевский).
«Эти исследования показались мне настолько… прекрасными, что я на время забыла все остальное и предалась им со всей горячностью, на какую я только способна» (письмо 21 ноября 1881 г.).
И это тоже она – мужу Владимиру:
«Твоей смуглянке скучно, мужа ожидает.
Раз десять в сутки на дорогу выбегает.
Собаки лай, бубенцев звонких дребезжанье
В ней возбуждают трепет ожиданья..» (письмо 18 июля 1875 г.).
Другая дочь Анна? «Теперь я русская писательница! – почти прокричала она в порыве неудержимого восторга». Это Достоевский написал ей, что напечатает ее рассказ. Затем их личное знакомство, влюбленность Достоевского и отказ ему. «Голубчик мой, Анна Васильевна, поймите же, ведь я вас полюбил с первой минуты… И не дружбой я вас люблю, а страстью, всем моим существом» (подслушано Софьей Ковалевской в 13 лет). Затем, конечно, за границу, медицинский факультет, брак с анархистом - французом Виктором Жакларом и, естественно – участие в Парижской Коммуне, а именно в Комитете бдительности Монмартра.
Муж приговорен к казни, она – к ссылке в Новую Каледонию (Меланезия, Тихий океан). Отец вместе с братом (у них еще был брат – там отдельная история) бросаются в Париж и спасают их (они бегут из тюрьмы).
Красивые были женщины, но речь не о них. «Бедный мой отец! Он так ненавидел женщин – писательниц и так подозревал каждую из них в проступках, ничего не имеющих общего с литературой. И ему-то суждено было стать отцом писательницы» (С. Ковалевская). «Патриархальная генеральская семья». «С отцом мы видимся только за обедом и ужином, и эти краткие свидания проходят в том, что отпускаем друг другу колкости; впрочем, я больше отмалчиваюсь» (она же). «Сухой чопорный генерал» (М.И.Семевский).
И когда сделаешь это обозрение, то спросишь себя еще раз – кто же мы в представлении наших детей? И что они о нас думают? И о чем пишут?
И все-таки вот что еще было. «По причине дурной дороги мы ехали шагом. Ямщик, казалось, задремал… Вдруг, при выезде на полянку, из-за леса словно выплыла луна и залила нас серебристым цветом… Тут, в эту минуту, мы, как бы по обоюдному соглашению, прижались друг к другу, обнялись и обе почувствовали… что мы близки по-прежнему.
Но судьба родителей известна - что только с ними не делают дети! То возносят на вершины гор - вот они, наши дети!, - то можно с ума сойти или даже думаешь, как выжить, когда смотришь, что они творят.
Как же хипповали его две взрослые дочери! Генерал – лейтенант Корвин-Курковский, женатый на девице Шуберт из рода прибывших в Россию математиков, астрономов и геодезистов, тоже генеральского звания. Патриархальный генерал, «сухой и чопорный», в поместье, расширяющемся для внуков, в медвежьем уголке, за двое суток на почтовых до железнодорожной станции.
Дочь Софья, выйдя фиктивным браком за палеонтолога, убралась в 1868 г. за границу, чтобы поступить в университет (в России невозможно). Это «математическая русалка» (задача, которую она решила), Софья Ковалевская по мужу Владимиру (знаменитые «Остеология… копытных», «Палеонтология лошадей»), летала от четырех измерений к своим повестям, проектам каменных домов с банями, разоривших их с мужем, от которого – уже не фиктивно - родила дочь Фуфочку. Бродила по Европе, осела в Стокгольме, влюбилась, будучи 13 лет в Достоевского, вхожего в дом, была в связи с Максимом Ковалевским, гениальным социологом. Когда он умер в 1916 г., на похороны пришли 100 тысяч человек. Все ее математические работы написаны на французском и немецком, успела овладеть шведским и читать на нем лекции. Знаете, что было сказано о ней? «Другой аристократии, кроме знания, ума и таланта, она, разумеется, не признавала. Я не встречал человека, более русского по чувствам» (М.Ковалевский).
«Эти исследования показались мне настолько… прекрасными, что я на время забыла все остальное и предалась им со всей горячностью, на какую я только способна» (письмо 21 ноября 1881 г.).
И это тоже она – мужу Владимиру:
«Твоей смуглянке скучно, мужа ожидает.
Раз десять в сутки на дорогу выбегает.
Собаки лай, бубенцев звонких дребезжанье
В ней возбуждают трепет ожиданья..» (письмо 18 июля 1875 г.).
Другая дочь Анна? «Теперь я русская писательница! – почти прокричала она в порыве неудержимого восторга». Это Достоевский написал ей, что напечатает ее рассказ. Затем их личное знакомство, влюбленность Достоевского и отказ ему. «Голубчик мой, Анна Васильевна, поймите же, ведь я вас полюбил с первой минуты… И не дружбой я вас люблю, а страстью, всем моим существом» (подслушано Софьей Ковалевской в 13 лет). Затем, конечно, за границу, медицинский факультет, брак с анархистом - французом Виктором Жакларом и, естественно – участие в Парижской Коммуне, а именно в Комитете бдительности Монмартра.
Муж приговорен к казни, она – к ссылке в Новую Каледонию (Меланезия, Тихий океан). Отец вместе с братом (у них еще был брат – там отдельная история) бросаются в Париж и спасают их (они бегут из тюрьмы).
Красивые были женщины, но речь не о них. «Бедный мой отец! Он так ненавидел женщин – писательниц и так подозревал каждую из них в проступках, ничего не имеющих общего с литературой. И ему-то суждено было стать отцом писательницы» (С. Ковалевская). «Патриархальная генеральская семья». «С отцом мы видимся только за обедом и ужином, и эти краткие свидания проходят в том, что отпускаем друг другу колкости; впрочем, я больше отмалчиваюсь» (она же). «Сухой чопорный генерал» (М.И.Семевский).
И когда сделаешь это обозрение, то спросишь себя еще раз – кто же мы в представлении наших детей? И что они о нас думают? И о чем пишут?
И все-таки вот что еще было. «По причине дурной дороги мы ехали шагом. Ямщик, казалось, задремал… Вдруг, при выезде на полянку, из-за леса словно выплыла луна и залила нас серебристым цветом… Тут, в эту минуту, мы, как бы по обоюдному соглашению, прижались друг к другу, обнялись и обе почувствовали… что мы близки по-прежнему.
Нас обеих охватило чувство безотчетной, беспредельной жизнерадостности. Боже! Как эта лежащая перед нами жизнь и влекла нас и манила, и как она казалась нам в эту ночь безгранична, таинственна и прекрасна!» («Знакомство с Ф.М.Достоевским»).
Было это в 1863 году.
А вот другая история. Как к ней относиться? Как к родительскому успеху? Как к неизбежности? Много там было бурь и переживаний.
Адам-Феликс Кшесинский был блистательным солистом императорского балета во втором поколении. Его дочь Матильда: «Теперь, повидав за долгую жизнь немало замечательных артистов, я вспоминаю моего отца и Вирджинию Цуккини и думаю, что при всей перемене взглядов, техники, требований балетного искусства они и теперь имели бы такой же успех и считались бы такими же первоклассными артистами» (Воспоминания). Именно он ввёл мазурку в Петербурге.
Строжайших правил, католической веры, с тяжелейшим внутренним чувством он смог принять уход дочери - младшей, любимой - балерины Матильды Кшесинской - все, знают, к кому. Она этот уход всегда называла только так: любовь.
Кого судить? За что судить? Главное, пытаться переживать собственные родительские истории, пытаясь делать детей счастливыми - и очень хорошими и сложными людьми. Сложными! И наслаждаться ими что есть силы.
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"
Было это в 1863 году.
А вот другая история. Как к ней относиться? Как к родительскому успеху? Как к неизбежности? Много там было бурь и переживаний.
Адам-Феликс Кшесинский был блистательным солистом императорского балета во втором поколении. Его дочь Матильда: «Теперь, повидав за долгую жизнь немало замечательных артистов, я вспоминаю моего отца и Вирджинию Цуккини и думаю, что при всей перемене взглядов, техники, требований балетного искусства они и теперь имели бы такой же успех и считались бы такими же первоклассными артистами» (Воспоминания). Именно он ввёл мазурку в Петербурге.
Строжайших правил, католической веры, с тяжелейшим внутренним чувством он смог принять уход дочери - младшей, любимой - балерины Матильды Кшесинской - все, знают, к кому. Она этот уход всегда называла только так: любовь.
Кого судить? За что судить? Главное, пытаться переживать собственные родительские истории, пытаясь делать детей счастливыми - и очень хорошими и сложными людьми. Сложными! И наслаждаться ими что есть силы.
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"
Я прощался с ним на вокзале в 1990-х. Он уезжал сначала в Ригу, а потом куда-то в Европу, и я его не понимал. У нас все свистело, на ноги вставала веселая рыночная экономика, жизнь была буйна и захватывающа, а он таскал свои чемоданы в запыленный вагон.
Вчера он прислал мне письмо, в котором написал: «Я купил себе еще десять лет жизни». И к нему приложил табличку:
Средняя продолжительность жизни в Европе (у женщин – еще выше):
Испания – 83 года (2-е место в мире)
Швейцария – 84 года
Италия – 82,9 года
Кипр – 81,2 года
Франция – 82,5 года
Норвегия – 83,2 года
Швеция – 83 года
Финляндия – 82 года
Португалия – 81 год
Нидерланды – 81,7 года
Великобритания – 80,7 лет
Германия – 80, 6 лет
Австрия – 81,6 лет
Греция – 80,1 год
Бельгия – 81,9 лет
Словения – 80,7 лет
Дания – 81,4 года
Чехия – 77,7 лет
Польша – 76,5 лет
Эстония – 77,1 год
Словакия – 74,9 лет
Черногория – 76,3 года
Венгрия – 74,5 лет
Сербия – 74,2 года
Литва – 73,7 года
Латвия – 73,6 лет
Болгария – 71,8 лет
Румыния – 74,2 года
Россия – 69,4 года (Росстат – 70,06)
Это данные ООН (2021).
Это и есть – основная проблема.
Это и есть – национальная идея. Сделать все, чтобы переместиться в первые строчки этой таблицы.
И тогда к нам будут приезжать.
И тогда от нас не будут уезжать.
И тогда мы займемся другими делами.
Для книги "Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения за 300 лет"
"Лабиринт" https://www.labirint.ru/books/914980/
"Озон" https://www.ozon.ru/product/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-810368740/?oos_search=false&sh=tay5RRzPfA
"Литрес", электронная https://www.litres.ru/yakov-mirkin-1078911/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-modeli-kollekti/chitat-onlayn/?ysclid=lbgf9dre6l178311397
Вчера он прислал мне письмо, в котором написал: «Я купил себе еще десять лет жизни». И к нему приложил табличку:
Средняя продолжительность жизни в Европе (у женщин – еще выше):
Испания – 83 года (2-е место в мире)
Швейцария – 84 года
Италия – 82,9 года
Кипр – 81,2 года
Франция – 82,5 года
Норвегия – 83,2 года
Швеция – 83 года
Финляндия – 82 года
Португалия – 81 год
Нидерланды – 81,7 года
Великобритания – 80,7 лет
Германия – 80, 6 лет
Австрия – 81,6 лет
Греция – 80,1 год
Бельгия – 81,9 лет
Словения – 80,7 лет
Дания – 81,4 года
Чехия – 77,7 лет
Польша – 76,5 лет
Эстония – 77,1 год
Словакия – 74,9 лет
Черногория – 76,3 года
Венгрия – 74,5 лет
Сербия – 74,2 года
Литва – 73,7 года
Латвия – 73,6 лет
Болгария – 71,8 лет
Румыния – 74,2 года
Россия – 69,4 года (Росстат – 70,06)
Это данные ООН (2021).
Это и есть – основная проблема.
Это и есть – национальная идея. Сделать все, чтобы переместиться в первые строчки этой таблицы.
И тогда к нам будут приезжать.
И тогда от нас не будут уезжать.
И тогда мы займемся другими делами.
Для книги "Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения за 300 лет"
"Лабиринт" https://www.labirint.ru/books/914980/
"Озон" https://www.ozon.ru/product/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-810368740/?oos_search=false&sh=tay5RRzPfA
"Литрес", электронная https://www.litres.ru/yakov-mirkin-1078911/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-modeli-kollekti/chitat-onlayn/?ysclid=lbgf9dre6l178311397
www.labirint.ru
Книга: Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет - Яков Миркин. Купить…
Книга: Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет.📙 Автор: Яков Миркин. Аннотация, 🔝 отзывы читателей, иллюстрации. Купить книгу по привлекательной цене среди миллиона книг "Лабиринта" | ISBN 978-5-17…
Никогда не забуду ночную площадь Республики в Ереване, главную, цветную, окружённую розовой грядой изысканных зданий (архитектор в честь любимой). Дети, кругом дети, семьи, кругом смех.
Тысячи людей, в ночь, пришли семьями, свои, они наслаждаются.
Каждый вечер.
Фонтан в четверть площади, в футбольное поле, цветомузыка, вальсы, симфонии, джаз - водный дворец в небе, хрустальные, в десятки метров струи в воздухе.
Нет, нигде в мире больше этого нет.
Главная площадь страны.
Ночь, тепло, сахарная вата, мороженое, смех, под ногами - счастливая мелюзга, детский крик до небес.
И над этим - Чайковский, Шопен, Равель, Гершвин.
Каждую ночь.
Можно было просто брести и получать счастье.
Хотя каждый день я слышал только одно: что может начаться в любую минуту.
Тысячи людей, в ночь, пришли семьями, свои, они наслаждаются.
Каждый вечер.
Фонтан в четверть площади, в футбольное поле, цветомузыка, вальсы, симфонии, джаз - водный дворец в небе, хрустальные, в десятки метров струи в воздухе.
Нет, нигде в мире больше этого нет.
Главная площадь страны.
Ночь, тепло, сахарная вата, мороженое, смех, под ногами - счастливая мелюзга, детский крик до небес.
И над этим - Чайковский, Шопен, Равель, Гершвин.
Каждую ночь.
Можно было просто брести и получать счастье.
Хотя каждый день я слышал только одно: что может начаться в любую минуту.
1) Я принадлежу к двум "проклятым" народам.
Я -еврей, никогда не менял своей фамилии в советские времена, никогда не скрывал своей принадлежности к евреям, никогда не брал псевдонимов, всегда разделял и глубоко любил русскую и другие культуры, составляющие российский народ
2) Мои дети уже генетически принадлежат к двум "проклятым" народам.
3) Мои внуки принадлежат к трем "проклятым" народам и одному народу-изгнаннику
4) Я их всех люблю - они великолепные люди, не приемлющие ненависть. Они - люди любви. Они воспитаны в культуре гуманизма. Они воспитаны - и воспитываются - в национальных культурах и готовы приветствовать другие культуры.
У них с другими кульурами общее ядро - гуманизм.
5) Я ненавижу национализм, в какие бы формы он ни выливался. Я не приемлю "избранности" или"проклятий", я не приемлю "всегда", примененные к народам.
За этим кровь и слезы - в прошлом, настоящем и будущем
6) Я ненавижу досужие рассуждения, когда бросаются народами, кусками земли, на которых они проживают, их будущим, а, самое главное, готовы к чужим страданиям "до последнего человека"
Эту часть современной речи, которой стало много - ненавижу
7) Я ненавижу геополитику.
В сегодняшнем чтении она - зверская.
И люди, которые в ней рассуждают - имеют звериный вид. Они бросаются другими людьми, их жизнями
8) Я жду компромиссов, которые бы сохранили жизни людей и народов.
Я верю, я жду, что маятник снова качнется, что когда он дошел до края ненависти, он неизбежно пойдет в другую сторону.
Я верю, я жду, что вероятность этого гораздо больше, чем любой другой исход
Я -еврей, никогда не менял своей фамилии в советские времена, никогда не скрывал своей принадлежности к евреям, никогда не брал псевдонимов, всегда разделял и глубоко любил русскую и другие культуры, составляющие российский народ
2) Мои дети уже генетически принадлежат к двум "проклятым" народам.
3) Мои внуки принадлежат к трем "проклятым" народам и одному народу-изгнаннику
4) Я их всех люблю - они великолепные люди, не приемлющие ненависть. Они - люди любви. Они воспитаны в культуре гуманизма. Они воспитаны - и воспитываются - в национальных культурах и готовы приветствовать другие культуры.
У них с другими кульурами общее ядро - гуманизм.
5) Я ненавижу национализм, в какие бы формы он ни выливался. Я не приемлю "избранности" или"проклятий", я не приемлю "всегда", примененные к народам.
За этим кровь и слезы - в прошлом, настоящем и будущем
6) Я ненавижу досужие рассуждения, когда бросаются народами, кусками земли, на которых они проживают, их будущим, а, самое главное, готовы к чужим страданиям "до последнего человека"
Эту часть современной речи, которой стало много - ненавижу
7) Я ненавижу геополитику.
В сегодняшнем чтении она - зверская.
И люди, которые в ней рассуждают - имеют звериный вид. Они бросаются другими людьми, их жизнями
8) Я жду компромиссов, которые бы сохранили жизни людей и народов.
Я верю, я жду, что маятник снова качнется, что когда он дошел до края ненависти, он неизбежно пойдет в другую сторону.
Я верю, я жду, что вероятность этого гораздо больше, чем любой другой исход
Что они успели
Мой старый приятель, чешский профессор, сухопарый, чем-то напоминающий немца, приглашал изредка погостить летом в его доме, вспомнить русский язык, просто пообщаться - где находимся и что с нами происходит. Но речь не о нем и не о его хитроумных домашних устройствах - ими он меня доводит до белого каления.
Скорее, речь о старой чешской деревне, в которой он живет недалеко от Праги, где столетние виллы перемешаны со старыми крестьянскими домами, почти каменными крепостями, с бесконечными, почти в три этажа амбарами, и новыми семейными кубиками, с пришлым населением, только что из Праги.
За двадцать лет, что я их наблюдал, они: заасфальтировали все дороги (в середине 90-х было много щебенки), часть путей своих выложили плиткой, построили два новых моста, переходы через железную дорогу, проложили в каждый дом газ, упрятали электрические провода под землю, сделали центральную канализацию, пустили из заповедника чистую воду в каждый дом, проложили кабель и достали каждый дом быстрым Интернетом, выстроили новый детский сад, новый теннисный корт (их несколько в поселке), новое покрытие и всю инфраструктуру футбольного поля, "собачью школу", небольшую промзону на задворках, дающую деньги и рабочие места, отличную детскую площадку, еще одно футбольное поле с искусственным покрытием, два травяных, новую библиотеку - интернет-центр, новую систему освещения для поселка, рядом появились крупные супермаркеты и пивоварня -отель, два новых места "по пиву" и "кофечко" с детскими площадками. Через поселок проложили великолепную велосипедную трассу на десятки километров. Ресторан с разливным пивом и пивоварня. Бесплатные автомобильные стоянки. Бытовой мусор? Конечно, раздельно, по образцу Роттердама.
Боюсь сказать, что случилось в соседнем поселке. Он богаче. Там полностью перестроили старую школу, возвели ее второй корпус, отремонтировали замок, а местный французский ресторан и магазин с итальянскими сырами - это просто предмет гордости. А, еще и итальянский ресторан. И там, и тут - частные детские сады, новая музыкальная школа, вновь обустроенные парковые зоны. Подвалы с вином в местном замке. Бурная велосипедная и роликовая жизнь. Свой концертный зал. Спектакли, ярмарки, местные выставки. Недалеко железная дорога - там новые двухэтажные поезда "европейского уровня". Абстрактные скульптуры, разбросанные по поселку. Все это берется как будто ниоткуда, из обычной повседневной работы.
И жилье, жилье, сотни, наверное, молодых семей, оккупировавших это пространство под ипотеку в 2 - 5 процентов. 2-3-1-этажные дома. От кубиков до вычурности. Детские коляски как данность.
И еще - все доступно, все для среднего класса, все дешево, доступно по деньгам. Все открыто, никаких стен и загородок, обычная поселковая среда, органично развивающаяся четверть века. Каждый год - по чуть-чуть, но хорошего качества. Тротуар здесь, плитку там.
В чем секрет? Вот уж где община и коллективизм. В таком поселении нет партий. Один край поселка выставляет одного кандидата, другой - другого. Борются люди и программы. Бюджет обсуждается публично, тратится только на местные улучшения. У общины есть своя земля, она может торговать землей или создавать на ней рабочие места. Есть свои доходы, их маловато. Мелкая коррупция? Все про всех все знают, и непременно съехидничают, а заодно и переизберут.
За партии голосуют на других выборах, кто - за левых, кто - за правых. Здесь голосуют за "старосту", партии в этом не участвуют. И еще - все кипит мелким бизнесом, просто кишит. Через дом - объявление -чем занимаются хозяева и что у них можно поделать.
Чистота, нет свалок, в полях и лесах, на обочинах дорог - чистота. Тщательно оберегаются места общественного доступа, берег реки. Никаких частных загородок.
Очень спокойные люди, с чувством собственного достоинства, сходящие с ума по своим домам. Все в дом. Любовь к садам, огородам и бассейнам в них. Средний- средний класс, синие и белые воротнички, машины - Шкоды разных времен или этого класса. Нет ничего, что было бы наспех сколочено. Стыдно перед соседями.
Мой старый приятель, чешский профессор, сухопарый, чем-то напоминающий немца, приглашал изредка погостить летом в его доме, вспомнить русский язык, просто пообщаться - где находимся и что с нами происходит. Но речь не о нем и не о его хитроумных домашних устройствах - ими он меня доводит до белого каления.
Скорее, речь о старой чешской деревне, в которой он живет недалеко от Праги, где столетние виллы перемешаны со старыми крестьянскими домами, почти каменными крепостями, с бесконечными, почти в три этажа амбарами, и новыми семейными кубиками, с пришлым населением, только что из Праги.
За двадцать лет, что я их наблюдал, они: заасфальтировали все дороги (в середине 90-х было много щебенки), часть путей своих выложили плиткой, построили два новых моста, переходы через железную дорогу, проложили в каждый дом газ, упрятали электрические провода под землю, сделали центральную канализацию, пустили из заповедника чистую воду в каждый дом, проложили кабель и достали каждый дом быстрым Интернетом, выстроили новый детский сад, новый теннисный корт (их несколько в поселке), новое покрытие и всю инфраструктуру футбольного поля, "собачью школу", небольшую промзону на задворках, дающую деньги и рабочие места, отличную детскую площадку, еще одно футбольное поле с искусственным покрытием, два травяных, новую библиотеку - интернет-центр, новую систему освещения для поселка, рядом появились крупные супермаркеты и пивоварня -отель, два новых места "по пиву" и "кофечко" с детскими площадками. Через поселок проложили великолепную велосипедную трассу на десятки километров. Ресторан с разливным пивом и пивоварня. Бесплатные автомобильные стоянки. Бытовой мусор? Конечно, раздельно, по образцу Роттердама.
Боюсь сказать, что случилось в соседнем поселке. Он богаче. Там полностью перестроили старую школу, возвели ее второй корпус, отремонтировали замок, а местный французский ресторан и магазин с итальянскими сырами - это просто предмет гордости. А, еще и итальянский ресторан. И там, и тут - частные детские сады, новая музыкальная школа, вновь обустроенные парковые зоны. Подвалы с вином в местном замке. Бурная велосипедная и роликовая жизнь. Свой концертный зал. Спектакли, ярмарки, местные выставки. Недалеко железная дорога - там новые двухэтажные поезда "европейского уровня". Абстрактные скульптуры, разбросанные по поселку. Все это берется как будто ниоткуда, из обычной повседневной работы.
И жилье, жилье, сотни, наверное, молодых семей, оккупировавших это пространство под ипотеку в 2 - 5 процентов. 2-3-1-этажные дома. От кубиков до вычурности. Детские коляски как данность.
И еще - все доступно, все для среднего класса, все дешево, доступно по деньгам. Все открыто, никаких стен и загородок, обычная поселковая среда, органично развивающаяся четверть века. Каждый год - по чуть-чуть, но хорошего качества. Тротуар здесь, плитку там.
В чем секрет? Вот уж где община и коллективизм. В таком поселении нет партий. Один край поселка выставляет одного кандидата, другой - другого. Борются люди и программы. Бюджет обсуждается публично, тратится только на местные улучшения. У общины есть своя земля, она может торговать землей или создавать на ней рабочие места. Есть свои доходы, их маловато. Мелкая коррупция? Все про всех все знают, и непременно съехидничают, а заодно и переизберут.
За партии голосуют на других выборах, кто - за левых, кто - за правых. Здесь голосуют за "старосту", партии в этом не участвуют. И еще - все кипит мелким бизнесом, просто кишит. Через дом - объявление -чем занимаются хозяева и что у них можно поделать.
Чистота, нет свалок, в полях и лесах, на обочинах дорог - чистота. Тщательно оберегаются места общественного доступа, берег реки. Никаких частных загородок.
Очень спокойные люди, с чувством собственного достоинства, сходящие с ума по своим домам. Все в дом. Любовь к садам, огородам и бассейнам в них. Средний- средний класс, синие и белые воротнички, машины - Шкоды разных времен или этого класса. Нет ничего, что было бы наспех сколочено. Стыдно перед соседями.
Не дачный поселок, не садовое товарищество - старинная деревня, когда-то крепостных в XVIII веке. Сейчас община в несколько тысяч человек.
Я спрашивал приятеля: «А за счет чего такая роскошь?»
Ответы получаю самые простые: что-то дало центральное правительство, что-то Европейский Союз (даже у автобусной будки высечено: «Сооружена за счет фондов ЕС»), что-то дают местные налоги, особенно промзона, а еще – община торгует своей землей. Покупает землю, продает землю, что-то возводит.
Когда я приезжал и каждые несколько лет мне показывали, что еще прибавилось в этой обычной среде обитания, в паре десятков километров от Праги, у меня становится не по себе на сердце и я думаю, в какой раз, что даже под Москвой невозможно воспроизвести эту самую обычную обычность, эту обыденность спокойного, мирного, открытого, дешевого существования с очень высоким качеством. Ту самую общину, по поводу которой так все беспокоятся.
Ну нельзя найти такое место.
Не московская Рублевка, не огороженный коттеджный поселок, не выгородки – просто спокойная деревня, сливающаяся с другими местами и мелкими городишками.
Тихий мещанский мир, детское, удобное, чтобы растить детей место, в котором, конечно, кипят страсти – как без этого – но не по части исторических поворотов в судьбах отчизны.
И, уж точно, не по поводу судеб доллара и дьявольской сути глобальных финансов.
Зато известно, кто кого бросил и кто с кем сошелся.
А дальше начинаются вопросы - почему так? За четверть века - почему так? Почему это случилось в Чехии, стало обыденностью, но не случилось у нас дома? И что нужно сделать, чтобы случилось?
Ответы на эти вопросы придется искать всем вместе, но желательно на светлой стороне улице, а не на темной, в каком-нибудь очередном загибе, которыми так богата российская история.
Из моей книги "Правила бессмысленного финансового поведения", 2-е изд. (2022)
Озон, Лабиринт, Литрес, далее - везде
Я спрашивал приятеля: «А за счет чего такая роскошь?»
Ответы получаю самые простые: что-то дало центральное правительство, что-то Европейский Союз (даже у автобусной будки высечено: «Сооружена за счет фондов ЕС»), что-то дают местные налоги, особенно промзона, а еще – община торгует своей землей. Покупает землю, продает землю, что-то возводит.
Когда я приезжал и каждые несколько лет мне показывали, что еще прибавилось в этой обычной среде обитания, в паре десятков километров от Праги, у меня становится не по себе на сердце и я думаю, в какой раз, что даже под Москвой невозможно воспроизвести эту самую обычную обычность, эту обыденность спокойного, мирного, открытого, дешевого существования с очень высоким качеством. Ту самую общину, по поводу которой так все беспокоятся.
Ну нельзя найти такое место.
Не московская Рублевка, не огороженный коттеджный поселок, не выгородки – просто спокойная деревня, сливающаяся с другими местами и мелкими городишками.
Тихий мещанский мир, детское, удобное, чтобы растить детей место, в котором, конечно, кипят страсти – как без этого – но не по части исторических поворотов в судьбах отчизны.
И, уж точно, не по поводу судеб доллара и дьявольской сути глобальных финансов.
Зато известно, кто кого бросил и кто с кем сошелся.
А дальше начинаются вопросы - почему так? За четверть века - почему так? Почему это случилось в Чехии, стало обыденностью, но не случилось у нас дома? И что нужно сделать, чтобы случилось?
Ответы на эти вопросы придется искать всем вместе, но желательно на светлой стороне улице, а не на темной, в каком-нибудь очередном загибе, которыми так богата российская история.
Из моей книги "Правила бессмысленного финансового поведения", 2-е изд. (2022)
Озон, Лабиринт, Литрес, далее - везде
Ожесточенно спорили, может ли сквозь монолит - жёсткое сверхцентрализованное государство - прорасти будущий реформатор? Проходя весь путь «государева слуги», подчиняясь жесточайшему отбору по форме, по подчиненности, по духу, по готовности быть в вертикали? Есть ли примеры в России?
Ответ - да. Один из примеров - Пётр Валуев, ещё Николаем Первым назначенный Курляндским губернатором, прошедший весь путь службиста. Проросший. Виднейший автор либеральных реформ, будущий министр, будущий Председатель Комитета министров, в окружении Александра Второго, среди таких же - пробравшихся сквозь поры николаевского режима.
Нет ничего невозможного в России, как и в любом другом государстве. Впереди - мир переломов, захватывающий мир вероятностей
Ответ - да. Один из примеров - Пётр Валуев, ещё Николаем Первым назначенный Курляндским губернатором, прошедший весь путь службиста. Проросший. Виднейший автор либеральных реформ, будущий министр, будущий Председатель Комитета министров, в окружении Александра Второго, среди таких же - пробравшихся сквозь поры николаевского режима.
Нет ничего невозможного в России, как и в любом другом государстве. Впереди - мир переломов, захватывающий мир вероятностей
Умеем ли мы делать экономическое чудо, не прибегая к сверхцентрализации, пользуясь рынком? Да, конечно! Ровно 100 лет назад, в 1920-х случилось чудо сверхбыстрого роста нашей экономики.
Начальная точка - февраль – март 1921 года. Новую власть вот- вот должны снести. Но почему? В гражданской – победа, старая элита забита, изгнана. Царствует военный коммунизм - прямое распределение людей и вещей сверху, по сметам и пунктам. Есть только одна партия, других центров власти – нет.
И все-таки вас обязательно снесут. У вас голод, холод и разрушенная промышленность, карточки. Не труд, а трудовая повинность. Голодные волнения в Петрограде, мятеж в Кронштадте. Инфляция в сто тысяч процентов. 84% населения России в 1920 г. – в деревне, по всей стране тлеет «крестьянская война». Причина? Продразверстка! Производство чугуна в 1920 г. в 30 с лишним раз ниже, чем в 1912 г. «Пахотных орудий» - меньше в 24 раза. Муки – почти в 3 раза, тканей в 15 раз. Число предприятий и рабочих сократилось в 3 – 5 раз (ЦСУ). В 1920 г. промышленное производство – всего лишь 17% от уровня 1913 г.
Человек не может вынести страха и пайка как постоянного способа существования в голоде и холоде, жизни как продразверстки. Ему нужны воля, риски, собственность, обмен и свободное имущество, чтобы двигаться, конкурировать, жить.
Но у вас есть гигантское преимущество – Ленин. Человек безжалостный, трезвый, и еще – создающий идеи. Гениальные, изворотливые. Способный публично признать свои ошибки, перевернуться в позиции, добиться решения, гнуть свое до победы. «На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпели поражение» (Ленин, 17.10.1921).
Итак, перевернуться! Гибкость ума и поведения поражает. Вместо унылого следования, год за годом, «коммунистическому производству и распределению», пока новую власть не снесут крестьяне – вместо этого налоги, торговля, коммерция, собственность! Возврат к рынку, частнику и –о, ужас! – эксплуатации наемного труда, концессиям! Снова пустить на порог «иностранных хищников». Но зато людей накормить, крестьян успокоить, выиграть время, накопить жирок. И это не страшно, если оставить государству «командные высоты» (костяк экономики).
Таким мастерским шахматным ходом нельзя не восхищаться, к чему бы он ни привел! А к чему? С точки зрения правоверного коммуниста – в адское пекло.
Куда ты завел нас?
Привет тебе, буржуазия! В 1926 / 27 гг. - 284 тыс. чел., из них средняя и крупная – 84 и 105 тыс., соответственно; 7 тыс. владельцев цензовых (крупнейших) промышленных предприятий. Кроме того, 376 тыс. мелких капиталистов, кустарей с наемным трудом. В деревнях 5,9 млн тех, кого потом назовут кулаками. Пока же они – «хозяева – предприниматели» (ЦСУ).
Все эти люди в 1930-х исчезнут.
Свобода делать. Свобода торговать, и даже денационализация. Всю мелочь вернули в частные руки, отдали в аренду, пусть восстанавливают. А государству оставили «командные высоты» - 4500 крупных предприятий, 80% промышленных рабочих. Тресты, синдикаты, коммерческий расчет, планы и вертикали, чтобы легче управлять.
Что еще? В 1917 – 18 гг. банки слили в один Народный банк, а потом совсем прикрыли. Но уже в 1926 г. сияют вывесками сотни банков и обществ взаимного кредита. В 1918 г. запретили ценные бумаги? Ну и что? В 1922 – 24 гг. созданы более 160 акционерных обществ с капиталами от 100 тыс. золотых руб. В 60% обществ акционеры – частники (ЦБР). Больше 2 десятков выпусков облигаций, кругом векселя, чтобы ускорить расчеты. Векселя и ссуды под них – больше 1/4 активов банков (БСЭ, 1926).
Биржи заколочены в 1917 г.? К осени 1926 г. в России уже 114 товарных бирж. Купи – продай все, что угодно. А при них 10 фондовых отделов. Чем торгуют? Валютой, ценными бумагами. Для души в ГУМе и на Ильинке в Москве «американки» - черные биржи, доллары с рук. 40% членов бирж –частники (БСЭ, 1927).
А на счастье – денежная реформа 1922 – 24 гг.! Деньги стали твердыми. Тут тебе и золотой рубль, и серебро, и конвертируемый червонец, и казначейские билеты. Мир снова обрел ценность, измерение.
Начальная точка - февраль – март 1921 года. Новую власть вот- вот должны снести. Но почему? В гражданской – победа, старая элита забита, изгнана. Царствует военный коммунизм - прямое распределение людей и вещей сверху, по сметам и пунктам. Есть только одна партия, других центров власти – нет.
И все-таки вас обязательно снесут. У вас голод, холод и разрушенная промышленность, карточки. Не труд, а трудовая повинность. Голодные волнения в Петрограде, мятеж в Кронштадте. Инфляция в сто тысяч процентов. 84% населения России в 1920 г. – в деревне, по всей стране тлеет «крестьянская война». Причина? Продразверстка! Производство чугуна в 1920 г. в 30 с лишним раз ниже, чем в 1912 г. «Пахотных орудий» - меньше в 24 раза. Муки – почти в 3 раза, тканей в 15 раз. Число предприятий и рабочих сократилось в 3 – 5 раз (ЦСУ). В 1920 г. промышленное производство – всего лишь 17% от уровня 1913 г.
Человек не может вынести страха и пайка как постоянного способа существования в голоде и холоде, жизни как продразверстки. Ему нужны воля, риски, собственность, обмен и свободное имущество, чтобы двигаться, конкурировать, жить.
Но у вас есть гигантское преимущество – Ленин. Человек безжалостный, трезвый, и еще – создающий идеи. Гениальные, изворотливые. Способный публично признать свои ошибки, перевернуться в позиции, добиться решения, гнуть свое до победы. «На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпели поражение» (Ленин, 17.10.1921).
Итак, перевернуться! Гибкость ума и поведения поражает. Вместо унылого следования, год за годом, «коммунистическому производству и распределению», пока новую власть не снесут крестьяне – вместо этого налоги, торговля, коммерция, собственность! Возврат к рынку, частнику и –о, ужас! – эксплуатации наемного труда, концессиям! Снова пустить на порог «иностранных хищников». Но зато людей накормить, крестьян успокоить, выиграть время, накопить жирок. И это не страшно, если оставить государству «командные высоты» (костяк экономики).
Таким мастерским шахматным ходом нельзя не восхищаться, к чему бы он ни привел! А к чему? С точки зрения правоверного коммуниста – в адское пекло.
Куда ты завел нас?
Привет тебе, буржуазия! В 1926 / 27 гг. - 284 тыс. чел., из них средняя и крупная – 84 и 105 тыс., соответственно; 7 тыс. владельцев цензовых (крупнейших) промышленных предприятий. Кроме того, 376 тыс. мелких капиталистов, кустарей с наемным трудом. В деревнях 5,9 млн тех, кого потом назовут кулаками. Пока же они – «хозяева – предприниматели» (ЦСУ).
Все эти люди в 1930-х исчезнут.
Свобода делать. Свобода торговать, и даже денационализация. Всю мелочь вернули в частные руки, отдали в аренду, пусть восстанавливают. А государству оставили «командные высоты» - 4500 крупных предприятий, 80% промышленных рабочих. Тресты, синдикаты, коммерческий расчет, планы и вертикали, чтобы легче управлять.
Что еще? В 1917 – 18 гг. банки слили в один Народный банк, а потом совсем прикрыли. Но уже в 1926 г. сияют вывесками сотни банков и обществ взаимного кредита. В 1918 г. запретили ценные бумаги? Ну и что? В 1922 – 24 гг. созданы более 160 акционерных обществ с капиталами от 100 тыс. золотых руб. В 60% обществ акционеры – частники (ЦБР). Больше 2 десятков выпусков облигаций, кругом векселя, чтобы ускорить расчеты. Векселя и ссуды под них – больше 1/4 активов банков (БСЭ, 1926).
Биржи заколочены в 1917 г.? К осени 1926 г. в России уже 114 товарных бирж. Купи – продай все, что угодно. А при них 10 фондовых отделов. Чем торгуют? Валютой, ценными бумагами. Для души в ГУМе и на Ильинке в Москве «американки» - черные биржи, доллары с рук. 40% членов бирж –частники (БСЭ, 1927).
А на счастье – денежная реформа 1922 – 24 гг.! Деньги стали твердыми. Тут тебе и золотой рубль, и серебро, и конвертируемый червонец, и казначейские билеты. Мир снова обрел ценность, измерение.
Цены - свободные, в госсекторе взяты под контроль.
Тут же возникли десятки налогов. Промысловый, уравнительный, трудгужналог, с ресторанных счетов, налог на высокую зарплату и т.п. Куча акцизов. Винная монополия. А местные налоги! На лошадей, велосипеды, увеселения, дачи, трактиры, скот. Их слишком много - но зато нет продразверстки, прямого отъема.
Всё вместе это – сотворило чудо.
Чудеса НЭПа
Народ был накормлен уже в 1922 г. Деревенские бунты закончились. В 1926 – 1927 гг. в промышленности догнали 1913 г. Темпы роста – 30 – 40% в год.
Еще в 1921 г. «на вокзале, как грязные собачонки, снуют голодные ребятишки: волна голода занесла их в сырой Петроград» (Е. Постникова, мемуары).
А через год, в 1922 г. Корней Чуковский пишет: «Пробегая по улице — к Филиппову за хлебом или в будочку за яблоками, я замечал одно у всех выражение — счастья. Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина и женщины; женщины… прилипают к оконным стеклам на Кузнецком, где шелка и бриллианты… Любовь к вещам и удовольствиям страшная».
Другая жизнь. Дело, конечно, не в танцах и не в шелках с брильянтами. Это – мелочи. А в том, что был задуман и совершен невероятный по удачливости переворот из грязи да в князи. Стоило только приоткрыть дверь свободе – иметь, решать, копить, и страна с еще живой деревней, с землей, взятой крестьянами в черном переделе, сразу выкарабкалась. А в ней – бэби-бум. Население страны в 1924 г. – 94,4 млн чел., в 1929 г. 105,7 млн (ЦСУ). В обреченной стране не рожают.
Все было подчинено простым вещам – накормить, одеть, встать на ноги. И да, конечно, удержать власть. «Советы без коммунистов!» – этот лозунг Кронштадтского мятежа марта 1921 г. исчез из массового сознания.
Темпы роста промышленности в 1922 – 1926 гг. были гораздо выше 1930-х. И падать стали в 1927 – 1928 гг. при сворачивании нэпа. Хотя, конечно, можно спорить до бесконечности – почему так (кризисы, естественное падение темпов, директивное вмешательство в механизмы рынков или просто бегство частника от государства).
Кому завидовать?
Как мало в 1000-летней истории России было идей, так скоро ведущих к всеобщему счастью. Накормить, одеть, обогреть, и все это в считанные годы. Сделать это не столько железной рукой, сколько «энергией масс». Сокольников, Юровский, Бухарин, Чаянов, Кондратьев. Зависть берет перед десятками профессоров, работавших в 1920-х, перед теми, кто делал это чудо. Жить, когда в стране – беспрецедентный рост. Рождать идеи. Заблуждаться. Громить друг друга. Их тексты и сегодня у нас на столах.
Большинство этих людей было убито в 1930-х. Им завидовать?
Да, завидовать. Им было даровано чувство большой экономической удачи. С нами дело обстоит сложнее.
Конец нэпа
Он был закономерен. Такова сама суть большевизма: нэп – как мягкая перчатка на железной руке. В конце 1920-х банки стягиваются в Госбанк. Закрываются биржи. Нэпманов душат налогами. Ценные бумаги испаряются. Цены огосударствляются. Рынки всё тише. Торжественно приходит Его Величество прямое распределение продукции (лимиты, задания, план, контроль). Финансы сведены к госбюджету. Не люди – людские ресурсы, рынка труда нет. Безработных быть не может, биржи труда закрыты (1933). Да, еще банкротства, суды, уничтожение частника.
Когда это случилось? Год известен – 1929. Вчера еще нэп, рынок, пусть половинный, а сегодня уже административная экономика! Щелчок – и двери закрываются!
Удельный вес «соцсектора» в продукции тяжелой промышленности в 1928 г. 79,5%, в 1933 г. 99,5%, в аграрной продукции 1,8% и 76,1%, в розничной торговле 75% и 100%, соответственно. В 1928 г. 1,1 млн безработных, в 1933 г. их больше нет. Где они – неизвестно. И нет больше «аграрного перенаселения» 1928 г. в 8,5 млн чел. Где эти люди – кто знает?
И нэпа тоже нет. Он больше не существует. Есть административная экономика. Есть величайшее напряжение сил нации еще на полвека, обернувшееся сумятицей 1990-х.
Под рукой лежит книга 1931 г., тиражом 100 тыс. Темный переплет. И в ней сказано: «Против нас обостренное наступление ведут наши враги» (обвинитель Крыленко).
Тут же возникли десятки налогов. Промысловый, уравнительный, трудгужналог, с ресторанных счетов, налог на высокую зарплату и т.п. Куча акцизов. Винная монополия. А местные налоги! На лошадей, велосипеды, увеселения, дачи, трактиры, скот. Их слишком много - но зато нет продразверстки, прямого отъема.
Всё вместе это – сотворило чудо.
Чудеса НЭПа
Народ был накормлен уже в 1922 г. Деревенские бунты закончились. В 1926 – 1927 гг. в промышленности догнали 1913 г. Темпы роста – 30 – 40% в год.
Еще в 1921 г. «на вокзале, как грязные собачонки, снуют голодные ребятишки: волна голода занесла их в сырой Петроград» (Е. Постникова, мемуары).
А через год, в 1922 г. Корней Чуковский пишет: «Пробегая по улице — к Филиппову за хлебом или в будочку за яблоками, я замечал одно у всех выражение — счастья. Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина и женщины; женщины… прилипают к оконным стеклам на Кузнецком, где шелка и бриллианты… Любовь к вещам и удовольствиям страшная».
Другая жизнь. Дело, конечно, не в танцах и не в шелках с брильянтами. Это – мелочи. А в том, что был задуман и совершен невероятный по удачливости переворот из грязи да в князи. Стоило только приоткрыть дверь свободе – иметь, решать, копить, и страна с еще живой деревней, с землей, взятой крестьянами в черном переделе, сразу выкарабкалась. А в ней – бэби-бум. Население страны в 1924 г. – 94,4 млн чел., в 1929 г. 105,7 млн (ЦСУ). В обреченной стране не рожают.
Все было подчинено простым вещам – накормить, одеть, встать на ноги. И да, конечно, удержать власть. «Советы без коммунистов!» – этот лозунг Кронштадтского мятежа марта 1921 г. исчез из массового сознания.
Темпы роста промышленности в 1922 – 1926 гг. были гораздо выше 1930-х. И падать стали в 1927 – 1928 гг. при сворачивании нэпа. Хотя, конечно, можно спорить до бесконечности – почему так (кризисы, естественное падение темпов, директивное вмешательство в механизмы рынков или просто бегство частника от государства).
Кому завидовать?
Как мало в 1000-летней истории России было идей, так скоро ведущих к всеобщему счастью. Накормить, одеть, обогреть, и все это в считанные годы. Сделать это не столько железной рукой, сколько «энергией масс». Сокольников, Юровский, Бухарин, Чаянов, Кондратьев. Зависть берет перед десятками профессоров, работавших в 1920-х, перед теми, кто делал это чудо. Жить, когда в стране – беспрецедентный рост. Рождать идеи. Заблуждаться. Громить друг друга. Их тексты и сегодня у нас на столах.
Большинство этих людей было убито в 1930-х. Им завидовать?
Да, завидовать. Им было даровано чувство большой экономической удачи. С нами дело обстоит сложнее.
Конец нэпа
Он был закономерен. Такова сама суть большевизма: нэп – как мягкая перчатка на железной руке. В конце 1920-х банки стягиваются в Госбанк. Закрываются биржи. Нэпманов душат налогами. Ценные бумаги испаряются. Цены огосударствляются. Рынки всё тише. Торжественно приходит Его Величество прямое распределение продукции (лимиты, задания, план, контроль). Финансы сведены к госбюджету. Не люди – людские ресурсы, рынка труда нет. Безработных быть не может, биржи труда закрыты (1933). Да, еще банкротства, суды, уничтожение частника.
Когда это случилось? Год известен – 1929. Вчера еще нэп, рынок, пусть половинный, а сегодня уже административная экономика! Щелчок – и двери закрываются!
Удельный вес «соцсектора» в продукции тяжелой промышленности в 1928 г. 79,5%, в 1933 г. 99,5%, в аграрной продукции 1,8% и 76,1%, в розничной торговле 75% и 100%, соответственно. В 1928 г. 1,1 млн безработных, в 1933 г. их больше нет. Где они – неизвестно. И нет больше «аграрного перенаселения» 1928 г. в 8,5 млн чел. Где эти люди – кто знает?
И нэпа тоже нет. Он больше не существует. Есть административная экономика. Есть величайшее напряжение сил нации еще на полвека, обернувшееся сумятицей 1990-х.
Под рукой лежит книга 1931 г., тиражом 100 тыс. Темный переплет. И в ней сказано: «Против нас обостренное наступление ведут наши враги» (обвинитель Крыленко).
И дальше – приговоры 14 руководителям из экономических ведомств за «подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения и кредитной системы». Одним из многих.
Это и был конец нэпа.
И российская история пошла на новый круг. Вопросы все те же – мера свободы, мера принуждения, темпы роста, модернизация и, самое главное, семьи, дети, состоятельность, продолжительность жизни. Наше новое экономическое чудо – когда?
Из моей книги «Краткая история российских стрессов. Модели личного и коллективного поведения в России за 300 лет» (2023)
Это и был конец нэпа.
И российская история пошла на новый круг. Вопросы все те же – мера свободы, мера принуждения, темпы роста, модернизация и, самое главное, семьи, дети, состоятельность, продолжительность жизни. Наше новое экономическое чудо – когда?
Из моей книги «Краткая история российских стрессов. Модели личного и коллективного поведения в России за 300 лет» (2023)
Почему в России не будет цветной революции.
А) Модель экономики держит абсолютное большинство населения в умеренной бедности. С одной стороны, нет голода и холода, толкающего на улицы, с другой — не вырастает действительно массовый, состоятельный средний класс, который может требовать политических свобод. Прожить бы. Не до того. Зависимость от соска государства, крупных вертикалей. Короче говоря, холодильник, в котором котлеты не жарятся.
В такой системе права и свободы не будут первостепенной потребностью. Все опросы показывают это.
Б) В России — стареющее население. Доля молодых — тех, кто энергичен и бесшабашен, — все время сжимается.
В) Изоляция России, загнанность в угол, боль утраченной «великости» = сплочение «против всех». Плюс великолепная система обработки массового сознания, манипулирования им, прививки стереотипов и мифов, демонстрации угроз. Не от кого отталкиваться, чтобы обрести коллективного «себя», кроме как от Запада, который к тому же (США) объявил Россию противником. Пропаганда работает везде великолепно. «Все против нас» — это сплачивает вокруг того, что есть.
Г) Вместо истинного либерализма (рост благосостояния, свобода) — испорченный рыночным фундаментализмом 1990-х. Раздробленное массовое создание, полное мифов, склоняющееся к патернализму и дирижизму. Испорченная репутация либерализма, связанная с безжалостными 1990-ми.
Д) Внешние шоки? Любой бунт в России, основанный на внешних шоках, на занесенных в страну кризисах, если, не дай Бог, произойдет, приведет сегодня вместо роста свободы к самым диким заносам дирижизма. Он ни за что не приведет к приросту свободы. Наоборот — к гигантскому принуждению. Так настроено большинство населения.
Е) Есть «ядерная кнопка». Россия — великая ядерная держава. Уличный хаос в ней невозможен.
Ж) Мы — дети выживших. В России больше ста лет войн, революций, репрессий, реформ, ведущих к диким потерям населения. Мы этого больше не выдержим. Память о войне стирается, и сегодня жертв может быть на порядки больше, чем в начале 1990-х. Цена человеческой жизни стала низкой.
З) Шоки, идущие от отдельных фигур или групп снизу, в этой инертной среде заведомо недостаточны, чтобы что-то менять. На них будут с удовольствием глазеть миллионы, находясь во внутренней эмиграции. Их можно любить. Им можно сострадать. К ним можно присоединяться. Но нужно понимать, что их возможности — ограничены, то, что они могут — в узком коридоре.
И) Даже в Москве или Петербурге — это так.
К) Приход к власти нового поколения ничего не изменит. Юные и решительные уже сейчас активно встраиваются в старые системы. Возьмите, к примеру, «молодых губернаторов» или «молодых министров». Надеждам на то, что придет новое поколение, свежее и прогрессивное, и устроит жизнь к лучшему — больше двух столетий. В итоге — холодильник, но пока не морозильник. История на десятилетия (много сырья, латиноамериканская модель). Все больший разрыв с теми странами, на чьей стороне темпы роста и инновации. Риски разломов внутри по конфессиям и регионам.
А что возможно? Реформы сверху, неожиданные повороты — тоже сверху. Такое было когда-либо в международной практике в последние 100 лет? Ответ — да. Шансы есть? Сегодня почти нет — 0,1-0,2%. (2022). Но это отдельная тема (писал неоднократно).
Что делать рукопожатному, действующему, мыслящему человеку в этих условиях? К чему стремиться? Где границы компромиссов? Как жить — и быть в согласии с самим с собой? Отдельная тема. Решения возможны, в зависимости от того — кто вы.
P.S. Текст написан и впервые опубликован в 2020 - 2021 годах.
В 2022 -2023 годах - всё то же, только на порядки жестче, острее, когда общество поставлено в экстремальные условия.
Но есть хлеб, вода, тепло, связь - их по-прежнему много.
Значит - ничего.
В 2020 - 2021 годах в обществе погибло в пандемию более миллиона человек, преимущественно старшего поколения.
И - ничего.
В 2022 - 2023 годах погибли многие тысячи молодых людей в российско - украинском столкновении.
И - ничего.
Значит - ничего.
А) Модель экономики держит абсолютное большинство населения в умеренной бедности. С одной стороны, нет голода и холода, толкающего на улицы, с другой — не вырастает действительно массовый, состоятельный средний класс, который может требовать политических свобод. Прожить бы. Не до того. Зависимость от соска государства, крупных вертикалей. Короче говоря, холодильник, в котором котлеты не жарятся.
В такой системе права и свободы не будут первостепенной потребностью. Все опросы показывают это.
Б) В России — стареющее население. Доля молодых — тех, кто энергичен и бесшабашен, — все время сжимается.
В) Изоляция России, загнанность в угол, боль утраченной «великости» = сплочение «против всех». Плюс великолепная система обработки массового сознания, манипулирования им, прививки стереотипов и мифов, демонстрации угроз. Не от кого отталкиваться, чтобы обрести коллективного «себя», кроме как от Запада, который к тому же (США) объявил Россию противником. Пропаганда работает везде великолепно. «Все против нас» — это сплачивает вокруг того, что есть.
Г) Вместо истинного либерализма (рост благосостояния, свобода) — испорченный рыночным фундаментализмом 1990-х. Раздробленное массовое создание, полное мифов, склоняющееся к патернализму и дирижизму. Испорченная репутация либерализма, связанная с безжалостными 1990-ми.
Д) Внешние шоки? Любой бунт в России, основанный на внешних шоках, на занесенных в страну кризисах, если, не дай Бог, произойдет, приведет сегодня вместо роста свободы к самым диким заносам дирижизма. Он ни за что не приведет к приросту свободы. Наоборот — к гигантскому принуждению. Так настроено большинство населения.
Е) Есть «ядерная кнопка». Россия — великая ядерная держава. Уличный хаос в ней невозможен.
Ж) Мы — дети выживших. В России больше ста лет войн, революций, репрессий, реформ, ведущих к диким потерям населения. Мы этого больше не выдержим. Память о войне стирается, и сегодня жертв может быть на порядки больше, чем в начале 1990-х. Цена человеческой жизни стала низкой.
З) Шоки, идущие от отдельных фигур или групп снизу, в этой инертной среде заведомо недостаточны, чтобы что-то менять. На них будут с удовольствием глазеть миллионы, находясь во внутренней эмиграции. Их можно любить. Им можно сострадать. К ним можно присоединяться. Но нужно понимать, что их возможности — ограничены, то, что они могут — в узком коридоре.
И) Даже в Москве или Петербурге — это так.
К) Приход к власти нового поколения ничего не изменит. Юные и решительные уже сейчас активно встраиваются в старые системы. Возьмите, к примеру, «молодых губернаторов» или «молодых министров». Надеждам на то, что придет новое поколение, свежее и прогрессивное, и устроит жизнь к лучшему — больше двух столетий. В итоге — холодильник, но пока не морозильник. История на десятилетия (много сырья, латиноамериканская модель). Все больший разрыв с теми странами, на чьей стороне темпы роста и инновации. Риски разломов внутри по конфессиям и регионам.
А что возможно? Реформы сверху, неожиданные повороты — тоже сверху. Такое было когда-либо в международной практике в последние 100 лет? Ответ — да. Шансы есть? Сегодня почти нет — 0,1-0,2%. (2022). Но это отдельная тема (писал неоднократно).
Что делать рукопожатному, действующему, мыслящему человеку в этих условиях? К чему стремиться? Где границы компромиссов? Как жить — и быть в согласии с самим с собой? Отдельная тема. Решения возможны, в зависимости от того — кто вы.
P.S. Текст написан и впервые опубликован в 2020 - 2021 годах.
В 2022 -2023 годах - всё то же, только на порядки жестче, острее, когда общество поставлено в экстремальные условия.
Но есть хлеб, вода, тепло, связь - их по-прежнему много.
Значит - ничего.
В 2020 - 2021 годах в обществе погибло в пандемию более миллиона человек, преимущественно старшего поколения.
И - ничего.
В 2022 - 2023 годах погибли многие тысячи молодых людей в российско - украинском столкновении.
И - ничего.
Значит - ничего.
Только жесточайший дефицит базовых условий существования может привести к нарастанию социальных рисков в России.
Как это было в Петрограде в конце 1916 года.
Сегодня вероятность этого - почти нулевая, если только резко не обострится российско - украинский конфликт
Впереди - длинные годы общественного сознания, способного проглотить всё, что угодно.
Можно это проклинать, можно этому поклоняться, можно к этому присоединяться - стало, кажется, повальным явлением, но это просто - жизнь, как она есть.
Для моей книги «Краткая история российских стрессов» (2023).
Лабиринт, Озон, Litres, далее - везде
Как это было в Петрограде в конце 1916 года.
Сегодня вероятность этого - почти нулевая, если только резко не обострится российско - украинский конфликт
Впереди - длинные годы общественного сознания, способного проглотить всё, что угодно.
Можно это проклинать, можно этому поклоняться, можно к этому присоединяться - стало, кажется, повальным явлением, но это просто - жизнь, как она есть.
Для моей книги «Краткая история российских стрессов» (2023).
Лабиринт, Озон, Litres, далее - везде
В феврале 2022 г. у многих из нас была перечеркнута жизнь, потеряны смыслы. Молниеносный удар.
Что вы делали, чтобы выстоять? Как себя занимали? С собой «работали», чтобы выдержать и продолжать? Что решили, как жить дальше?
Это - просьба. В пояс поклон. Я собираю свидетельства для будущего, для «инструкции», написанной нет, не кровью - а нашим сердцем, нашим веком.
Напишите, пожалуйста! И, если так лучше для вас, есть личка и Телеграм. Везде под своим именем
Что вы делали, чтобы выстоять? Как себя занимали? С собой «работали», чтобы выдержать и продолжать? Что решили, как жить дальше?
Это - просьба. В пояс поклон. Я собираю свидетельства для будущего, для «инструкции», написанной нет, не кровью - а нашим сердцем, нашим веком.
Напишите, пожалуйста! И, если так лучше для вас, есть личка и Телеграм. Везде под своим именем
Не попадайте в Большую Историю! А если попали, таков уж характер, плывите достойно, не отнимая - давая. Легко сказать - но жизнь все равно заставит или плакать, или смеяться, а бывает - все вместе.
А события могут развернуться самым неожиданным образом. Большой балерине Матильде Кшесинской - все ее знают - 26 февраля 1917 года по старому стилю позвонили «сверху» и предупредили, что в Петербурге положение «очень серьезное и чтобы я спасала, что могла, из своего дома, пока есть еще время» (здесь и далее - «Воспоминания»).
И 26 февраля начался ее личный «революционный финансовый менеджмент».
«Когда я взглянула вокруг себя на все, что было у меня драгоценного в доме, то не знала, что взять, куда везти и на чем, когда кругом уже бушует море. Мои крупные бриллиантовые вещи я дома не держала, они хранились у Фаберже, а дома я держала лишь мелкие вещи, которых было невероятное количество, не говоря уж о столовом серебре и обо всем другом, что было в доме».
Что делать? Все драгоценности и «все, что попадалось под руку» - немедленно в ручной саквояж. Состояние- полной боевой готовности.
27 февраля - выстрелы уже рядом с домом. «Стало ясно, что надо во что бы то ни стало как можно скорее покинуть дом, пока толпа не ворвется в него. Я надела самое скромное из своих меховых вещей, чтобы быть менее заметной — черное бархатное пальто, обшитое «шиншилла»,—
и на голову накинула платок».
Чуть не случилось ужасное - «я чуть было не забыла своего любимого фоксика Джиби, который смотрел на меня огромными глазами, полными ужаса».
Поздний вечер. Конец февраля . «Мы все бросились бежать из дома — но куда?».
Вспомнила, к знакомому артисту, он спрячет. И да - пустил, спрятал, дал убежище и ей, и сыну.
Запомним - это не приключение, это метания растерянной женщины, которую все знают, все могут ненавидеть, с маленьким сыном от великого князя, с ним за руку, в чёрном густом вечере февраля, когда начинается безвластие, уличная толпа уже царствует в Петербурге и все может случиться. И с саквояжем с драгоценностями на миллионы. А пара спутников, знакомых(они были с ней) - не спасут.
Между тем Петербургом овладел психоз. Город был в абсолютной уверенности, что на крышах - везде, многих - установлены пулемёты, что город усыпан на вершинах домов полицейскими, стреляющими в уличные толпы, подбивающими людей, как птиц».
Между тем, квартира, где спряталась Матильда Феликсовна (ей 45 лет) с сыном (ему 14 лет), «находилась на пятом этаже, на самом верху дома, три дня мы провели... не раздеваясь. Поминутно врывалась толпа вооруженных солдат, которые через квартиру.... вылезали на крышу дома в поисках пулеметов...». Они не «подозревали, кто я такая, а то судьба моя и моего сына была бы печальная”.
«С окон квартиры пришлось убрать все крупные вещи, которые с улицы толпа принимала за пулеметы и угрожала открыть огонь по окнам». А жили они так - сидели днями в проходном коридоре, без окон, чтобы не попасть под «шальную пулю».
Время, между тем, шло с необыкновенной быстротой. Дом сразу заняли. «Все, птичка улетела...». И, как пишет хозяйка, а, точнее, сердцем кричит, был «занят какой-то бандой» и «все они обильно пили мое шампанское». Помним, конечно, что не дом, а особняк, из «роскошных», северный модерн,можем позлорадствовать, а, собственно говоря, ведь это тоже дом, и у каждого из нас есть дом, и как мы будем сходить с ума, если его взяли - и отняли.
День 1 марта 1917 года, блуждания продолжаются. Ушла жить к брату, на Литейный (холодно, дрожу), ждёт обысков, арестов, вот- вот грузовик «остановится около нашего дома», начались «кровавые ужасы революции», страхи и рыдания - и вот новая весть: ее дом грабят.
Тут женщина, домашняя женщина, свой дом сделавшая, выстрадавшая его с каждым гвоздем и кирпичом, пусть даже он надутый особняк, должна сойти с ума. Так и случилось.
А события могут развернуться самым неожиданным образом. Большой балерине Матильде Кшесинской - все ее знают - 26 февраля 1917 года по старому стилю позвонили «сверху» и предупредили, что в Петербурге положение «очень серьезное и чтобы я спасала, что могла, из своего дома, пока есть еще время» (здесь и далее - «Воспоминания»).
И 26 февраля начался ее личный «революционный финансовый менеджмент».
«Когда я взглянула вокруг себя на все, что было у меня драгоценного в доме, то не знала, что взять, куда везти и на чем, когда кругом уже бушует море. Мои крупные бриллиантовые вещи я дома не держала, они хранились у Фаберже, а дома я держала лишь мелкие вещи, которых было невероятное количество, не говоря уж о столовом серебре и обо всем другом, что было в доме».
Что делать? Все драгоценности и «все, что попадалось под руку» - немедленно в ручной саквояж. Состояние- полной боевой готовности.
27 февраля - выстрелы уже рядом с домом. «Стало ясно, что надо во что бы то ни стало как можно скорее покинуть дом, пока толпа не ворвется в него. Я надела самое скромное из своих меховых вещей, чтобы быть менее заметной — черное бархатное пальто, обшитое «шиншилла»,—
и на голову накинула платок».
Чуть не случилось ужасное - «я чуть было не забыла своего любимого фоксика Джиби, который смотрел на меня огромными глазами, полными ужаса».
Поздний вечер. Конец февраля . «Мы все бросились бежать из дома — но куда?».
Вспомнила, к знакомому артисту, он спрячет. И да - пустил, спрятал, дал убежище и ей, и сыну.
Запомним - это не приключение, это метания растерянной женщины, которую все знают, все могут ненавидеть, с маленьким сыном от великого князя, с ним за руку, в чёрном густом вечере февраля, когда начинается безвластие, уличная толпа уже царствует в Петербурге и все может случиться. И с саквояжем с драгоценностями на миллионы. А пара спутников, знакомых(они были с ней) - не спасут.
Между тем Петербургом овладел психоз. Город был в абсолютной уверенности, что на крышах - везде, многих - установлены пулемёты, что город усыпан на вершинах домов полицейскими, стреляющими в уличные толпы, подбивающими людей, как птиц».
Между тем, квартира, где спряталась Матильда Феликсовна (ей 45 лет) с сыном (ему 14 лет), «находилась на пятом этаже, на самом верху дома, три дня мы провели... не раздеваясь. Поминутно врывалась толпа вооруженных солдат, которые через квартиру.... вылезали на крышу дома в поисках пулеметов...». Они не «подозревали, кто я такая, а то судьба моя и моего сына была бы печальная”.
«С окон квартиры пришлось убрать все крупные вещи, которые с улицы толпа принимала за пулеметы и угрожала открыть огонь по окнам». А жили они так - сидели днями в проходном коридоре, без окон, чтобы не попасть под «шальную пулю».
Время, между тем, шло с необыкновенной быстротой. Дом сразу заняли. «Все, птичка улетела...». И, как пишет хозяйка, а, точнее, сердцем кричит, был «занят какой-то бандой» и «все они обильно пили мое шампанское». Помним, конечно, что не дом, а особняк, из «роскошных», северный модерн,можем позлорадствовать, а, собственно говоря, ведь это тоже дом, и у каждого из нас есть дом, и как мы будем сходить с ума, если его взяли - и отняли.
День 1 марта 1917 года, блуждания продолжаются. Ушла жить к брату, на Литейный (холодно, дрожу), ждёт обысков, арестов, вот- вот грузовик «остановится около нашего дома», начались «кровавые ужасы революции», страхи и рыдания - и вот новая весть: ее дом грабят.
Тут женщина, домашняя женщина, свой дом сделавшая, выстрадавшая его с каждым гвоздем и кирпичом, пусть даже он надутый особняк, должна сойти с ума. Так и случилось.
Началась разведка. Осторожные рейды в дом (нет, не она лично, там солдаты с винтовками «разнузданного вида», узнают) и - вдруг счастье - гора ящиков, вывезенных городской милицией, обнаружилась в петроградском«Градоначальстве»
.
«Новый Градоначальник любезно принял в своем кабинете, внимательно выслушал, а потом, открыв ящик своего письменного стола, вынул оттуда мой золотой венок, подарок балетоманов».
Вперёд - новый шаг «революционного финансового менеджмента»! Золотой веночек и ящики с серебром власти вернули. И она - должны же быть незыблемые, гранитные здания банков, непоколебимые - сдаёт все это хозяйство под квитанции в надежные руки банкиров.
Золотой веночек - на хранение в Общество Взаимного Кредита, а одиннадцать ящиков - в крупнейший Азовско-Донской банк, один из столпов российских финансов. Директор его был «большой друг и сосед по имению в Стрельне”.
Где эти банки? Куда они спрятались? Большевики, когда взяли власть, немедленно национализировали банки, вскрыли сейфы, взяли все, что было, реквизировали, отняли. Ушло в небытие Общество взаимного кредита, рассыпался в прах великий Азовско-Донской банк, нет их!
Директор Азовского, встретив ее в эмиграции, сказал, что «мои ящики так хорошо запрятаны что их никогда не найдут». А что? Где-то таятся в современном Петербурге? Нашли ведь огромный серебряный клад Юсуповых, те же по сути ящики. Так что всем желающим - ищите и обрящете!
Самое ценное, хранимое раньше у Фаберже, «я сдала на хранение в Казенную Ссудную Казну на Фонтанке, N74». Драгоценности - на миллионы рублей. А в ответ - квиточек, бумажка. Год - и не стало никакой казны. Ликвидирована большевиками.
Так что каждый желающий может нынче подойти на Фонтанку, номер 74, в Петербурге, потрогать старые стены и сказать себе: «А вот здесь закончились все яхонты - бриллианты, все сумасшедшие подношения, все золотые веночки и алмазные венцы, все, что заработано неутомимостью, любовью, тысячами фуэте, просто яркостью редкой женщины».
Таким был конец «революционного финансового менеджмента» - бумажный. Нет камней, нет драгоценных вещиц Фаберже - есть расписки, квитанции, квиточки, бережно хранимые в Париже, почти до 100 ее лет: «А вдруг?”.
«Мы все выехали совершенно нищими, потеряв в России все, что имели». Ну, не такой это был ужас, и ее ждала собственная вилла на Лазурном берегу, которую она тут же заложила, потом вдруг мужу отстегнулись в наследство драгоценности (много их бродило тогда по Европе из России). А на самом деле, она, как честная трудовая женщина, открыла в Париже балетную школу и трудилась в ней, как пчела, всю жизнь, зарабатывая на пропитание.
Что сказать? Можно злорадствовать - так им и надо, и правильно их раздраконили в Октябре! Долой Кшесинских! А можно просто полюбопытствовать или пройти мимо - ну да! Ну и что?
А на самом деле - просто сильная женщина. Выкрутилась, выжила, вытащила мужа и сына. Может быть, вы не сможете основать балетную школу, и никогда в жизни не исполните ни одно фуэте. Все равно вы что-то сделаете, придумаете обязательно! Стоит лишь сказать себе: «Я думаю, я выкручусь, я умею, у меня есть все для этого, я отстроюсь в самых сложных жизненных обстоятельствах, даже если буду терять, терять, терять!»
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"
.
«Новый Градоначальник любезно принял в своем кабинете, внимательно выслушал, а потом, открыв ящик своего письменного стола, вынул оттуда мой золотой венок, подарок балетоманов».
Вперёд - новый шаг «революционного финансового менеджмента»! Золотой веночек и ящики с серебром власти вернули. И она - должны же быть незыблемые, гранитные здания банков, непоколебимые - сдаёт все это хозяйство под квитанции в надежные руки банкиров.
Золотой веночек - на хранение в Общество Взаимного Кредита, а одиннадцать ящиков - в крупнейший Азовско-Донской банк, один из столпов российских финансов. Директор его был «большой друг и сосед по имению в Стрельне”.
Где эти банки? Куда они спрятались? Большевики, когда взяли власть, немедленно национализировали банки, вскрыли сейфы, взяли все, что было, реквизировали, отняли. Ушло в небытие Общество взаимного кредита, рассыпался в прах великий Азовско-Донской банк, нет их!
Директор Азовского, встретив ее в эмиграции, сказал, что «мои ящики так хорошо запрятаны что их никогда не найдут». А что? Где-то таятся в современном Петербурге? Нашли ведь огромный серебряный клад Юсуповых, те же по сути ящики. Так что всем желающим - ищите и обрящете!
Самое ценное, хранимое раньше у Фаберже, «я сдала на хранение в Казенную Ссудную Казну на Фонтанке, N74». Драгоценности - на миллионы рублей. А в ответ - квиточек, бумажка. Год - и не стало никакой казны. Ликвидирована большевиками.
Так что каждый желающий может нынче подойти на Фонтанку, номер 74, в Петербурге, потрогать старые стены и сказать себе: «А вот здесь закончились все яхонты - бриллианты, все сумасшедшие подношения, все золотые веночки и алмазные венцы, все, что заработано неутомимостью, любовью, тысячами фуэте, просто яркостью редкой женщины».
Таким был конец «революционного финансового менеджмента» - бумажный. Нет камней, нет драгоценных вещиц Фаберже - есть расписки, квитанции, квиточки, бережно хранимые в Париже, почти до 100 ее лет: «А вдруг?”.
«Мы все выехали совершенно нищими, потеряв в России все, что имели». Ну, не такой это был ужас, и ее ждала собственная вилла на Лазурном берегу, которую она тут же заложила, потом вдруг мужу отстегнулись в наследство драгоценности (много их бродило тогда по Европе из России). А на самом деле, она, как честная трудовая женщина, открыла в Париже балетную школу и трудилась в ней, как пчела, всю жизнь, зарабатывая на пропитание.
Что сказать? Можно злорадствовать - так им и надо, и правильно их раздраконили в Октябре! Долой Кшесинских! А можно просто полюбопытствовать или пройти мимо - ну да! Ну и что?
А на самом деле - просто сильная женщина. Выкрутилась, выжила, вытащила мужа и сына. Может быть, вы не сможете основать балетную школу, и никогда в жизни не исполните ни одно фуэте. Все равно вы что-то сделаете, придумаете обязательно! Стоит лишь сказать себе: «Я думаю, я выкручусь, я умею, у меня есть все для этого, я отстроюсь в самых сложных жизненных обстоятельствах, даже если буду терять, терять, терять!»
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"
"Цензура в России; часто бессмысленная, всегда беспощадная. Почему мало что изменилось за 200 лет"
Цензура – вечна. Во все времена общество пытается защитить себя от тех, кто стремится его разрушить, или от идей, ставящих под удар его выживание. Во все времена здесь могут быть излишества. Либо слишком жесткие запреты, когда общество задыхается и отстает в развитии. Либо, наоборот, максимум в уничтожении «нельзя», когда темная энергия, анархия, нарастание беспорядка могут привести к смерти общества, к утрате его способности выживать – каждый год, каждый век.
Истина – в «золотой середине». В том, чтобы пройти по острию ножа между свободой и необходимостью, между свободой – и «нельзя», контролем, цензурой. В центре этого неизбежно оказывается государство как «рука» общества.
Всё это – азбука. Даже скучно – А, Б, В, Г, Д. А жизнь – какова? Цензура избыточна? Или, наоборот, можно видеть, как она не успевает за жизнью и как идеи, несущие разрушение, накапливают силу. И, причем, не обязательно «творческое разрушение». Что делать, когда госаппарат – сам по себе – вырывается из рук общества и начинает быть не тихим незаметным механизмом, а самодовлеющей силой, со своими крайними идеями, со всем размахом подавления всех, кого он считает «мимо образца»?
«Пройти по острию ножа». Чувство меры, рациональность, прогрессивность. Желание блага. Не желай ближнему своему того, что не желаешь себе сам. Понимание того, что ничто не вечно, и нормы этики – никогда и нигде не бывают неизменны и тоже развиваются. Выживание, «плодитесь и размножайтесь», благосостояние, «живите как можно дольше» и, наконец, любовь к своему народу – может быть, это и есть главные принципы цензуры? Или, что - то же самое, мира обращения идей?
Есть области, где учат на крайностях. Попробуем и мы разобраться в крайностях цензуры, чтобы понять, как жить с ней.
Возведение цензуры
Родословную цензуры в России ведут от Киевской Руси («список отреченных книг», апокрифы). XVIII – XX века – крепость цензуры растет. Под закат царствования Николая I, в начале 1850-х «расплодилось свыше двадцати различных специальных цензур всевозможных ведомств». Цензурный устав 1804 г. – 47 статей, 1826 г. – 230 статей. В последней четверти XIX в. ежегодно рассылались десятки запретительных циркуляров (Словарь Брокгауза и Ефрона). В 1865 – 1880 гг. приостановлено 52 издания, в 1872 – 1879 гг. – 60 запрещений розничной продажи. За 80 лет (1825 – 1904 гг.) цензурой отдано под нож 248 названий книг. Реальных запретов (у них масса форм) было в десятки раз больше.
Всё это, конечно, детский лепет в сравнении с тем, как цензура развернулась в XX веке. В 1938 г. в СССР контролю цензуры подверглись 8,6 тыс. газет, 1,8 тыс. журналов, 40 тыс. книг тиражом почти 700 млн экз., 74 радиостанции, 1,2 тыс. издательств, 70 тыс. библиотек. «Число только русских изданий, прошедших официальную советскую цензуру и впоследствии уничтоженных, превышает, по нашим подсчетам, 100 тыс. названий. Что же до… количества уничтоженных экземпляров, то об этом мы можем судить лишь приблизительно. Тираж конфискованных дореволюционных книг редко превышал… 1200 экземпляров: таким образом, уничтожению подверглось примерно 250-260 тыс. книг. Если учесть, что тиражи таких книг в советское время колебались от 5 000 до 50 000 экз. (порою они доходили и до полумиллиона) и принять за основу средний, то мы получим устрашающую цифру, во всяком случае превышающую миллиард экземпляров.
При этом нужно иметь в виду, что сюда не входят миллионы и миллионы экземпляров книг, истребленных в результате «очистки» массовых библиотек по линии Главполитпросвета».
То взлет, то падение
То открытость, то, наоборот, закрутить гайки. Все это – циклы в истории России. То максимум власти наверху – то поделиться ею с обществом, децентрализация.
Цензура – вечна. Во все времена общество пытается защитить себя от тех, кто стремится его разрушить, или от идей, ставящих под удар его выживание. Во все времена здесь могут быть излишества. Либо слишком жесткие запреты, когда общество задыхается и отстает в развитии. Либо, наоборот, максимум в уничтожении «нельзя», когда темная энергия, анархия, нарастание беспорядка могут привести к смерти общества, к утрате его способности выживать – каждый год, каждый век.
Истина – в «золотой середине». В том, чтобы пройти по острию ножа между свободой и необходимостью, между свободой – и «нельзя», контролем, цензурой. В центре этого неизбежно оказывается государство как «рука» общества.
Всё это – азбука. Даже скучно – А, Б, В, Г, Д. А жизнь – какова? Цензура избыточна? Или, наоборот, можно видеть, как она не успевает за жизнью и как идеи, несущие разрушение, накапливают силу. И, причем, не обязательно «творческое разрушение». Что делать, когда госаппарат – сам по себе – вырывается из рук общества и начинает быть не тихим незаметным механизмом, а самодовлеющей силой, со своими крайними идеями, со всем размахом подавления всех, кого он считает «мимо образца»?
«Пройти по острию ножа». Чувство меры, рациональность, прогрессивность. Желание блага. Не желай ближнему своему того, что не желаешь себе сам. Понимание того, что ничто не вечно, и нормы этики – никогда и нигде не бывают неизменны и тоже развиваются. Выживание, «плодитесь и размножайтесь», благосостояние, «живите как можно дольше» и, наконец, любовь к своему народу – может быть, это и есть главные принципы цензуры? Или, что - то же самое, мира обращения идей?
Есть области, где учат на крайностях. Попробуем и мы разобраться в крайностях цензуры, чтобы понять, как жить с ней.
Возведение цензуры
Родословную цензуры в России ведут от Киевской Руси («список отреченных книг», апокрифы). XVIII – XX века – крепость цензуры растет. Под закат царствования Николая I, в начале 1850-х «расплодилось свыше двадцати различных специальных цензур всевозможных ведомств». Цензурный устав 1804 г. – 47 статей, 1826 г. – 230 статей. В последней четверти XIX в. ежегодно рассылались десятки запретительных циркуляров (Словарь Брокгауза и Ефрона). В 1865 – 1880 гг. приостановлено 52 издания, в 1872 – 1879 гг. – 60 запрещений розничной продажи. За 80 лет (1825 – 1904 гг.) цензурой отдано под нож 248 названий книг. Реальных запретов (у них масса форм) было в десятки раз больше.
Всё это, конечно, детский лепет в сравнении с тем, как цензура развернулась в XX веке. В 1938 г. в СССР контролю цензуры подверглись 8,6 тыс. газет, 1,8 тыс. журналов, 40 тыс. книг тиражом почти 700 млн экз., 74 радиостанции, 1,2 тыс. издательств, 70 тыс. библиотек. «Число только русских изданий, прошедших официальную советскую цензуру и впоследствии уничтоженных, превышает, по нашим подсчетам, 100 тыс. названий. Что же до… количества уничтоженных экземпляров, то об этом мы можем судить лишь приблизительно. Тираж конфискованных дореволюционных книг редко превышал… 1200 экземпляров: таким образом, уничтожению подверглось примерно 250-260 тыс. книг. Если учесть, что тиражи таких книг в советское время колебались от 5 000 до 50 000 экз. (порою они доходили и до полумиллиона) и принять за основу средний, то мы получим устрашающую цифру, во всяком случае превышающую миллиард экземпляров.
При этом нужно иметь в виду, что сюда не входят миллионы и миллионы экземпляров книг, истребленных в результате «очистки» массовых библиотек по линии Главполитпросвета».
То взлет, то падение
То открытость, то, наоборот, закрутить гайки. Все это – циклы в истории России. То максимум власти наверху – то поделиться ею с обществом, децентрализация.
Пики цензуры хорошо известны. Их даже называют «цензурным террором». Это - всё время Николая I, 1858, 1862, 1868, 1872 гг. – при Александре I, начало 1920-х гг., 1930-е гг. А далее, до середины 1980-х – постоянно активная, жесткая цензурная система, схватывающая любой публичный информационный объект, до – и после - его появления.
Пик цензуры – это максимум контроля, наказаний и тотальный страх «как бы что ни вышло».
А может выйти всё, что угодно.
Хроника преуспевающей цензуры
При Павле I, в 90-х гг. XVIII в., на ввозе «задерживались все книги, где рассказывалось о любовных похождениях королей и принцев, нельзя было хвалить «просвещение века», мечтать о «золотом веке», говорить, что все люди – и государь, и нищий – братья.
Император Павел повелел, «чтобы впредь все книги, коих время издания помечено каким-нибудь годом французской республики, были запрещаемы». «18 апреля 1800 г. совершенно был запрещен ввоз в Россию иностранных книг».
-1826 г.
«Вот для образчика несколько выражений, не позволенных нашей цензурой, как оскорбительных для веры: отечественное небо; небесный взгляд, ангельская улыбка, божественный Платон, ради Бога, ей Богу, Бог одарил его; он вечно занят был охотой и т.п.». «Кто бы подумал, что для помещения известия о граде, засухе, урагане должно быть позволение министерства внутренних дел»! «Один писатель при взгляде на гранитные колоссальные колонны Исаакиевского храма восклицает: "Это, кажется, столпы могущества России!" Цензура вымарала с замечанием, что столпы России суть министры».
-1835 г.
В статье «одна святая названа «представительницею слабого пола». Цензору от министра – строгий выговор. В стихах в честь царя «автор, говоря о великих делах Николая, называет его «поборником грядущих зол». Собрали по рукам все книжки, до дворца дойти не успела, перепечатали страницу, «поборник» заменили на «рушитель».
-1843 г.
«Князь Волконский (министр двора) требует ответа для доклада государю: на каком основании осмелились пропустить… сравнение оперы со зверинцем… и кто ее сочинитель?». И еще приказ – о борьбе с французскими романами (он много раз повторен). Где же могут быть вредные идеи? Париж!
Всё это, конечно, «весна» цензуры, хотя – почему «весна»? Тысячи доносов – полицейских, доброжелателей (их много есть у нас), сочинителей – друг на друга. А если что вдруг не так – цензора на гауптвахту!
-1852 – 1853 гг.
В Париже выдуман какой-то новый танец и назван мазепой». Министр решил, «что тут скрывается насмешка над Россией». Цензору – выговор и угроза отдать под суд. В то же время у министра спрашивают разрешения – можно ли окружить «черным бордюром известие о смерти Жуковского. Министр разрешил». «Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал свое запрещение необходимостью, чтобы это известие получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел».
Многое может сегодня вызвать усмешку, но это – реальные люди, реальные истории их жизней, то, на что тратилось их уникальное, судьбою данное время. И по любому пустяку – наверх. И по любому пустяку, не грозящему никакой бедой устоям – страх. Так устроены цензуры в жестко централизованных государствах.
А за всем этим – огромные задержки в распространении знаний, искусств, технологий. За анекдотами – сотни и тысячи случаев, когда книги – хлеб думающего человека – так до него и не добрались, принуждая быть медленнее, сделать в жизни гораздо меньше. «Цензор Ахматов остановил печатание одной арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещен ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики".
-1865 г.
Николай Некрасов, великий, нами прославляемый! Да? Нет, это же «фельетонная букашка». Сам себя так назвал в своих стишках.
«Мою любимую идейку,
Что в Петербурге климат плох,
И ту не в каждую статейку
Вставлять без боязни я мог.
Однажды написал я сдуру,
Что видел на мосту дыру,
Переполошил всю цензуру,
Таскали даже ко двору!
Ну! дали мне головомойку,
С полгода поджимал я хвост.
С тех пор не езжу через Мойку
И не гляжу на этот мост!»
Пик цензуры – это максимум контроля, наказаний и тотальный страх «как бы что ни вышло».
А может выйти всё, что угодно.
Хроника преуспевающей цензуры
При Павле I, в 90-х гг. XVIII в., на ввозе «задерживались все книги, где рассказывалось о любовных похождениях королей и принцев, нельзя было хвалить «просвещение века», мечтать о «золотом веке», говорить, что все люди – и государь, и нищий – братья.
Император Павел повелел, «чтобы впредь все книги, коих время издания помечено каким-нибудь годом французской республики, были запрещаемы». «18 апреля 1800 г. совершенно был запрещен ввоз в Россию иностранных книг».
-1826 г.
«Вот для образчика несколько выражений, не позволенных нашей цензурой, как оскорбительных для веры: отечественное небо; небесный взгляд, ангельская улыбка, божественный Платон, ради Бога, ей Богу, Бог одарил его; он вечно занят был охотой и т.п.». «Кто бы подумал, что для помещения известия о граде, засухе, урагане должно быть позволение министерства внутренних дел»! «Один писатель при взгляде на гранитные колоссальные колонны Исаакиевского храма восклицает: "Это, кажется, столпы могущества России!" Цензура вымарала с замечанием, что столпы России суть министры».
-1835 г.
В статье «одна святая названа «представительницею слабого пола». Цензору от министра – строгий выговор. В стихах в честь царя «автор, говоря о великих делах Николая, называет его «поборником грядущих зол». Собрали по рукам все книжки, до дворца дойти не успела, перепечатали страницу, «поборник» заменили на «рушитель».
-1843 г.
«Князь Волконский (министр двора) требует ответа для доклада государю: на каком основании осмелились пропустить… сравнение оперы со зверинцем… и кто ее сочинитель?». И еще приказ – о борьбе с французскими романами (он много раз повторен). Где же могут быть вредные идеи? Париж!
Всё это, конечно, «весна» цензуры, хотя – почему «весна»? Тысячи доносов – полицейских, доброжелателей (их много есть у нас), сочинителей – друг на друга. А если что вдруг не так – цензора на гауптвахту!
-1852 – 1853 гг.
В Париже выдуман какой-то новый танец и назван мазепой». Министр решил, «что тут скрывается насмешка над Россией». Цензору – выговор и угроза отдать под суд. В то же время у министра спрашивают разрешения – можно ли окружить «черным бордюром известие о смерти Жуковского. Министр разрешил». «Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал свое запрещение необходимостью, чтобы это известие получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел».
Многое может сегодня вызвать усмешку, но это – реальные люди, реальные истории их жизней, то, на что тратилось их уникальное, судьбою данное время. И по любому пустяку – наверх. И по любому пустяку, не грозящему никакой бедой устоям – страх. Так устроены цензуры в жестко централизованных государствах.
А за всем этим – огромные задержки в распространении знаний, искусств, технологий. За анекдотами – сотни и тысячи случаев, когда книги – хлеб думающего человека – так до него и не добрались, принуждая быть медленнее, сделать в жизни гораздо меньше. «Цензор Ахматов остановил печатание одной арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещен ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики".
-1865 г.
Николай Некрасов, великий, нами прославляемый! Да? Нет, это же «фельетонная букашка». Сам себя так назвал в своих стишках.
«Мою любимую идейку,
Что в Петербурге климат плох,
И ту не в каждую статейку
Вставлять без боязни я мог.
Однажды написал я сдуру,
Что видел на мосту дыру,
Переполошил всю цензуру,
Таскали даже ко двору!
Ну! дали мне головомойку,
С полгода поджимал я хвост.
С тех пор не езжу через Мойку
И не гляжу на этот мост!»
Между тем, жизнь продолжалась и в XIX веке, и в XX-м – и это была очень бурная жизнь, если говорить о цензуре. Крайности николаевских времен отступили перед либеральными переменами 1860-х – 1870-х (хотя и в них были вспышки «цензурного террора»), затем машина цензуры всё больше устремилась к целям «сохранения существующего строя» в Российской империи (как оказалось, бесполезно) и, наконец, достигла, своей высшей стадии развития на переломе 1920-х и в 1930-х – 1940-х.
Она превратилась в отрасль национального масштаба, со многими органами, во «всевидящее око», в фабрику «не пустить, предотвратить, выполоть и, в конце концов, если недосмотрели, - уничтожить».
Людей и их книги перечеркивали в «промышленных масштабах». У цензуры была развернутая структура. В литературе: а) редакции изданий, б) творческие союзы, в) Главлит, г) «Политконтроль» в системе госбезопасности. Кадры? В 1939 г. – «119 Главлитов, обл. и крайлитов. Общая численность – 6027 работников, в том числе по Центральному аппарату Главлита РСФСР 356 единиц». В Москве – 216 сотрудников, в Ленинграде – 171.
Маловато? Была еще «целая армия надзирателей»: «многочисленные внештатные сотрудники… военные цензоры… сотрудники госбезопасности, «курировавшие» печать, работники так называемого «доэфирного контроля»… сотрудники спецхранов… и «первых отделов»… учреждений, не говоря уже о работниках идеологических партийных структур… реальное число их не поддается учету и должно быть увеличено минимум в десять раз по сравнению с цифрой, приведенной выше».
Возьмем только один год. «В 1938 г. репрессиям подверглось 1606 авторов, изъято 4966 наименований книг (10 375 706 экземпляров), более 220 тыс. плакатов». Упомянули не того? Предисловие подписано – не тем? Выразили благодарность – не тому? Они уже перечеркнуты. Их больше считай, что нет! Книга – на вылет!
Массовые изъятия из библиотек делались большими набегами. Февраль 1937 г., отчет Ленинградского Политико-Просветительного института им. Крупской: «Проверены библиотеки в 84 районах, просмотрен фонд 5.100.000 экземпляров 2660 библиотек. Изъято 36647 книг».
Мы хорошо знаем вычеркнутые имена. Исаак Бабель, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Борис Корнилов, Николай Олейников, Борис Пильняк, Даниил Хармс – и тысячи других звезд, больших и малых. «На фоне того, что происходит кругом, - мое исключение, моя поломанная жизнь – только мелочь и закономерность. Как когда падает огромная книга – одна песчина, увлеченная ею, - незаметна». Это - Ольга Берггольц, дневник, 6 октября 1937 г. Она исключалась, арестовывалась, запрещалась – ее книги выжили. Чудом не была перемолота машиной.
А если человек давно пересек границу – и просто там живет? Большое имя, не может не писать, пишет отчаянно прекрасно? Да, конечно, находится в ожидании перемен к лучшему в бывшей Российской империи? Ждет, когда можно будет вернуться? Надеется на это.
Что значит, если? Абсолютный запрет. Во всяком случае, запрет всего, что написано после 1917 г.
А что это за люди? Их много есть у нас. Иван Бунин. Гослит: «Изъять все произведения, вышедшие после 1917 года». Объяснить? «Политически инертен, но сочувствует политической платформе кадетов и принадлежит к группе наиболее враждебных нам эмигрантов».
Аркадий Аверченко, Марк Алданов, Тэффи (гриф «Художественная литература. Белогвардейская»), Евгений Замятин («роман „Мы“ - злобный памфлет на Советское государство»»), Алексей Ремизов («черносотенная и мистическая поэма о России», «националистические миниатюры с реакционным направлением»), Саша Черный… список длинный, как дорога в Париж.
Чем прогневал цензоров Чехов? А не нужно писать письма с непристойностями и неприличностями! 500 купюр в письмах Чехова в собрании сочинений! За что режем Лермонтова? За юношеские стихи! «Переиздание „Собрания сочинений" может быть разрешено при условии изъятия порнографических стихотворений и пересмотра его писем».
Она превратилась в отрасль национального масштаба, со многими органами, во «всевидящее око», в фабрику «не пустить, предотвратить, выполоть и, в конце концов, если недосмотрели, - уничтожить».
Людей и их книги перечеркивали в «промышленных масштабах». У цензуры была развернутая структура. В литературе: а) редакции изданий, б) творческие союзы, в) Главлит, г) «Политконтроль» в системе госбезопасности. Кадры? В 1939 г. – «119 Главлитов, обл. и крайлитов. Общая численность – 6027 работников, в том числе по Центральному аппарату Главлита РСФСР 356 единиц». В Москве – 216 сотрудников, в Ленинграде – 171.
Маловато? Была еще «целая армия надзирателей»: «многочисленные внештатные сотрудники… военные цензоры… сотрудники госбезопасности, «курировавшие» печать, работники так называемого «доэфирного контроля»… сотрудники спецхранов… и «первых отделов»… учреждений, не говоря уже о работниках идеологических партийных структур… реальное число их не поддается учету и должно быть увеличено минимум в десять раз по сравнению с цифрой, приведенной выше».
Возьмем только один год. «В 1938 г. репрессиям подверглось 1606 авторов, изъято 4966 наименований книг (10 375 706 экземпляров), более 220 тыс. плакатов». Упомянули не того? Предисловие подписано – не тем? Выразили благодарность – не тому? Они уже перечеркнуты. Их больше считай, что нет! Книга – на вылет!
Массовые изъятия из библиотек делались большими набегами. Февраль 1937 г., отчет Ленинградского Политико-Просветительного института им. Крупской: «Проверены библиотеки в 84 районах, просмотрен фонд 5.100.000 экземпляров 2660 библиотек. Изъято 36647 книг».
Мы хорошо знаем вычеркнутые имена. Исаак Бабель, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Борис Корнилов, Николай Олейников, Борис Пильняк, Даниил Хармс – и тысячи других звезд, больших и малых. «На фоне того, что происходит кругом, - мое исключение, моя поломанная жизнь – только мелочь и закономерность. Как когда падает огромная книга – одна песчина, увлеченная ею, - незаметна». Это - Ольга Берггольц, дневник, 6 октября 1937 г. Она исключалась, арестовывалась, запрещалась – ее книги выжили. Чудом не была перемолота машиной.
А если человек давно пересек границу – и просто там живет? Большое имя, не может не писать, пишет отчаянно прекрасно? Да, конечно, находится в ожидании перемен к лучшему в бывшей Российской империи? Ждет, когда можно будет вернуться? Надеется на это.
Что значит, если? Абсолютный запрет. Во всяком случае, запрет всего, что написано после 1917 г.
А что это за люди? Их много есть у нас. Иван Бунин. Гослит: «Изъять все произведения, вышедшие после 1917 года». Объяснить? «Политически инертен, но сочувствует политической платформе кадетов и принадлежит к группе наиболее враждебных нам эмигрантов».
Аркадий Аверченко, Марк Алданов, Тэффи (гриф «Художественная литература. Белогвардейская»), Евгений Замятин («роман „Мы“ - злобный памфлет на Советское государство»»), Алексей Ремизов («черносотенная и мистическая поэма о России», «националистические миниатюры с реакционным направлением»), Саша Черный… список длинный, как дорога в Париж.
Чем прогневал цензоров Чехов? А не нужно писать письма с непристойностями и неприличностями! 500 купюр в письмах Чехова в собрании сочинений! За что режем Лермонтова? За юношеские стихи! «Переиздание „Собрания сочинений" может быть разрешено при условии изъятия порнографических стихотворений и пересмотра его писем».
Чем провинился Маяковский? Инструкция 1930 г. для библиотек: «изъять всё, написанное Маяковским для детей – как непонятное, идеологически неприемлемое и возбуждающее педагогические отрицательные эмоции». «Кем быть?» - оставить, оно - правильное. «Что такое хорошо…» - изъять! Не нужно нам прославлять «благовоспитанных мальчиков» - детей нэпманов!
Чудесная книга Маршака «Сказки, песни, загадки» с иллюстрациями Лебедева. Издательство «Academia», 1935 г. Запрещена! «Автор редакционной статьи в «Правде» 1 марта 1936 г. под названием «О художниках-пачкунах», возмущен «...мрачным разгулом уродливой фантазии Лебедева... Вот книга, которую перелистываешь с отвращением, как патологоанатомический атлас. Здесь собраны все виды детского уродства, какие только могут родиться в воображении компрачикоса. Словно прошел по всей книге мрачный, свирепый компрачикос... А сделав свое грязное дело, с удовольствием расписался: Рисунки художника В.Лебедева».
Усталость, боль на сердце охватывают, когда читаешь всё это. Кого мы еще потеряли? Какие рукописи так и не нашлись? Какие пьесы никогда не будут сыграны?
Эти вопросы можно задавать бесконечно, развертывая списки утраченного и понимая, что каждый день, каждый век – это поиск обществом «золотой середины» между свободой и контролем, что каждый день, каждый век оно пытается стряхнуть с себя крайности как болезнь общественного сознания. Тяжелыми были уроки двух последних веков. Из анекдотов в трагедии – самые короткие пути.
Что делать? Когда много драм - пытаться смеяться. Когда сложно – делать «хорошее лицо». А себе что сказать? А вот что:
Оправдаться есть возможность,
Да не спросят – вот беда!
Осторожность! Осторожность!
Осторожность, господа!
Спасибо г-ну Некрасову, за подсказку!
Это моя новая статья в журнале "Родина" - Российская газета
Чудесная книга Маршака «Сказки, песни, загадки» с иллюстрациями Лебедева. Издательство «Academia», 1935 г. Запрещена! «Автор редакционной статьи в «Правде» 1 марта 1936 г. под названием «О художниках-пачкунах», возмущен «...мрачным разгулом уродливой фантазии Лебедева... Вот книга, которую перелистываешь с отвращением, как патологоанатомический атлас. Здесь собраны все виды детского уродства, какие только могут родиться в воображении компрачикоса. Словно прошел по всей книге мрачный, свирепый компрачикос... А сделав свое грязное дело, с удовольствием расписался: Рисунки художника В.Лебедева».
Усталость, боль на сердце охватывают, когда читаешь всё это. Кого мы еще потеряли? Какие рукописи так и не нашлись? Какие пьесы никогда не будут сыграны?
Эти вопросы можно задавать бесконечно, развертывая списки утраченного и понимая, что каждый день, каждый век – это поиск обществом «золотой середины» между свободой и контролем, что каждый день, каждый век оно пытается стряхнуть с себя крайности как болезнь общественного сознания. Тяжелыми были уроки двух последних веков. Из анекдотов в трагедии – самые короткие пути.
Что делать? Когда много драм - пытаться смеяться. Когда сложно – делать «хорошее лицо». А себе что сказать? А вот что:
Оправдаться есть возможность,
Да не спросят – вот беда!
Осторожность! Осторожность!
Осторожность, господа!
Спасибо г-ну Некрасову, за подсказку!
Это моя новая статья в журнале "Родина" - Российская газета