Не попадайте в Большую Историю! А если попали, таков уж характер, плывите достойно, не отнимая - давая. Легко сказать - но жизнь все равно заставит или плакать, или смеяться, а бывает - все вместе.
А события могут развернуться самым неожиданным образом. Большой балерине Матильде Кшесинской - все ее знают - 26 февраля 1917 года по старому стилю позвонили «сверху» и предупредили, что в Петербурге положение «очень серьезное и чтобы я спасала, что могла, из своего дома, пока есть еще время» (здесь и далее - «Воспоминания»).
И 26 февраля начался ее личный «революционный финансовый менеджмент».
«Когда я взглянула вокруг себя на все, что было у меня драгоценного в доме, то не знала, что взять, куда везти и на чем, когда кругом уже бушует море. Мои крупные бриллиантовые вещи я дома не держала, они хранились у Фаберже, а дома я держала лишь мелкие вещи, которых было невероятное количество, не говоря уж о столовом серебре и обо всем другом, что было в доме».
Что делать? Все драгоценности и «все, что попадалось под руку» - немедленно в ручной саквояж. Состояние- полной боевой готовности.
27 февраля - выстрелы уже рядом с домом. «Стало ясно, что надо во что бы то ни стало как можно скорее покинуть дом, пока толпа не ворвется в него. Я надела самое скромное из своих меховых вещей, чтобы быть менее заметной — черное бархатное пальто, обшитое «шиншилла»,—
и на голову накинула платок».
Чуть не случилось ужасное - «я чуть было не забыла своего любимого фоксика Джиби, который смотрел на меня огромными глазами, полными ужаса».
Поздний вечер. Конец февраля . «Мы все бросились бежать из дома — но куда?».
Вспомнила, к знакомому артисту, он спрячет. И да - пустил, спрятал, дал убежище и ей, и сыну.
Запомним - это не приключение, это метания растерянной женщины, которую все знают, все могут ненавидеть, с маленьким сыном от великого князя, с ним за руку, в чёрном густом вечере февраля, когда начинается безвластие, уличная толпа уже царствует в Петербурге и все может случиться. И с саквояжем с драгоценностями на миллионы. А пара спутников, знакомых(они были с ней) - не спасут.
Между тем Петербургом овладел психоз. Город был в абсолютной уверенности, что на крышах - везде, многих - установлены пулемёты, что город усыпан на вершинах домов полицейскими, стреляющими в уличные толпы, подбивающими людей, как птиц».
Между тем, квартира, где спряталась Матильда Феликсовна (ей 45 лет) с сыном (ему 14 лет), «находилась на пятом этаже, на самом верху дома, три дня мы провели... не раздеваясь. Поминутно врывалась толпа вооруженных солдат, которые через квартиру.... вылезали на крышу дома в поисках пулеметов...». Они не «подозревали, кто я такая, а то судьба моя и моего сына была бы печальная”.
«С окон квартиры пришлось убрать все крупные вещи, которые с улицы толпа принимала за пулеметы и угрожала открыть огонь по окнам». А жили они так - сидели днями в проходном коридоре, без окон, чтобы не попасть под «шальную пулю».
Время, между тем, шло с необыкновенной быстротой. Дом сразу заняли. «Все, птичка улетела...». И, как пишет хозяйка, а, точнее, сердцем кричит, был «занят какой-то бандой» и «все они обильно пили мое шампанское». Помним, конечно, что не дом, а особняк, из «роскошных», северный модерн,можем позлорадствовать, а, собственно говоря, ведь это тоже дом, и у каждого из нас есть дом, и как мы будем сходить с ума, если его взяли - и отняли.
День 1 марта 1917 года, блуждания продолжаются. Ушла жить к брату, на Литейный (холодно, дрожу), ждёт обысков, арестов, вот- вот грузовик «остановится около нашего дома», начались «кровавые ужасы революции», страхи и рыдания - и вот новая весть: ее дом грабят.
Тут женщина, домашняя женщина, свой дом сделавшая, выстрадавшая его с каждым гвоздем и кирпичом, пусть даже он надутый особняк, должна сойти с ума. Так и случилось.
А события могут развернуться самым неожиданным образом. Большой балерине Матильде Кшесинской - все ее знают - 26 февраля 1917 года по старому стилю позвонили «сверху» и предупредили, что в Петербурге положение «очень серьезное и чтобы я спасала, что могла, из своего дома, пока есть еще время» (здесь и далее - «Воспоминания»).
И 26 февраля начался ее личный «революционный финансовый менеджмент».
«Когда я взглянула вокруг себя на все, что было у меня драгоценного в доме, то не знала, что взять, куда везти и на чем, когда кругом уже бушует море. Мои крупные бриллиантовые вещи я дома не держала, они хранились у Фаберже, а дома я держала лишь мелкие вещи, которых было невероятное количество, не говоря уж о столовом серебре и обо всем другом, что было в доме».
Что делать? Все драгоценности и «все, что попадалось под руку» - немедленно в ручной саквояж. Состояние- полной боевой готовности.
27 февраля - выстрелы уже рядом с домом. «Стало ясно, что надо во что бы то ни стало как можно скорее покинуть дом, пока толпа не ворвется в него. Я надела самое скромное из своих меховых вещей, чтобы быть менее заметной — черное бархатное пальто, обшитое «шиншилла»,—
и на голову накинула платок».
Чуть не случилось ужасное - «я чуть было не забыла своего любимого фоксика Джиби, который смотрел на меня огромными глазами, полными ужаса».
Поздний вечер. Конец февраля . «Мы все бросились бежать из дома — но куда?».
Вспомнила, к знакомому артисту, он спрячет. И да - пустил, спрятал, дал убежище и ей, и сыну.
Запомним - это не приключение, это метания растерянной женщины, которую все знают, все могут ненавидеть, с маленьким сыном от великого князя, с ним за руку, в чёрном густом вечере февраля, когда начинается безвластие, уличная толпа уже царствует в Петербурге и все может случиться. И с саквояжем с драгоценностями на миллионы. А пара спутников, знакомых(они были с ней) - не спасут.
Между тем Петербургом овладел психоз. Город был в абсолютной уверенности, что на крышах - везде, многих - установлены пулемёты, что город усыпан на вершинах домов полицейскими, стреляющими в уличные толпы, подбивающими людей, как птиц».
Между тем, квартира, где спряталась Матильда Феликсовна (ей 45 лет) с сыном (ему 14 лет), «находилась на пятом этаже, на самом верху дома, три дня мы провели... не раздеваясь. Поминутно врывалась толпа вооруженных солдат, которые через квартиру.... вылезали на крышу дома в поисках пулеметов...». Они не «подозревали, кто я такая, а то судьба моя и моего сына была бы печальная”.
«С окон квартиры пришлось убрать все крупные вещи, которые с улицы толпа принимала за пулеметы и угрожала открыть огонь по окнам». А жили они так - сидели днями в проходном коридоре, без окон, чтобы не попасть под «шальную пулю».
Время, между тем, шло с необыкновенной быстротой. Дом сразу заняли. «Все, птичка улетела...». И, как пишет хозяйка, а, точнее, сердцем кричит, был «занят какой-то бандой» и «все они обильно пили мое шампанское». Помним, конечно, что не дом, а особняк, из «роскошных», северный модерн,можем позлорадствовать, а, собственно говоря, ведь это тоже дом, и у каждого из нас есть дом, и как мы будем сходить с ума, если его взяли - и отняли.
День 1 марта 1917 года, блуждания продолжаются. Ушла жить к брату, на Литейный (холодно, дрожу), ждёт обысков, арестов, вот- вот грузовик «остановится около нашего дома», начались «кровавые ужасы революции», страхи и рыдания - и вот новая весть: ее дом грабят.
Тут женщина, домашняя женщина, свой дом сделавшая, выстрадавшая его с каждым гвоздем и кирпичом, пусть даже он надутый особняк, должна сойти с ума. Так и случилось.
Началась разведка. Осторожные рейды в дом (нет, не она лично, там солдаты с винтовками «разнузданного вида», узнают) и - вдруг счастье - гора ящиков, вывезенных городской милицией, обнаружилась в петроградском«Градоначальстве»
.
«Новый Градоначальник любезно принял в своем кабинете, внимательно выслушал, а потом, открыв ящик своего письменного стола, вынул оттуда мой золотой венок, подарок балетоманов».
Вперёд - новый шаг «революционного финансового менеджмента»! Золотой веночек и ящики с серебром власти вернули. И она - должны же быть незыблемые, гранитные здания банков, непоколебимые - сдаёт все это хозяйство под квитанции в надежные руки банкиров.
Золотой веночек - на хранение в Общество Взаимного Кредита, а одиннадцать ящиков - в крупнейший Азовско-Донской банк, один из столпов российских финансов. Директор его был «большой друг и сосед по имению в Стрельне”.
Где эти банки? Куда они спрятались? Большевики, когда взяли власть, немедленно национализировали банки, вскрыли сейфы, взяли все, что было, реквизировали, отняли. Ушло в небытие Общество взаимного кредита, рассыпался в прах великий Азовско-Донской банк, нет их!
Директор Азовского, встретив ее в эмиграции, сказал, что «мои ящики так хорошо запрятаны что их никогда не найдут». А что? Где-то таятся в современном Петербурге? Нашли ведь огромный серебряный клад Юсуповых, те же по сути ящики. Так что всем желающим - ищите и обрящете!
Самое ценное, хранимое раньше у Фаберже, «я сдала на хранение в Казенную Ссудную Казну на Фонтанке, N74». Драгоценности - на миллионы рублей. А в ответ - квиточек, бумажка. Год - и не стало никакой казны. Ликвидирована большевиками.
Так что каждый желающий может нынче подойти на Фонтанку, номер 74, в Петербурге, потрогать старые стены и сказать себе: «А вот здесь закончились все яхонты - бриллианты, все сумасшедшие подношения, все золотые веночки и алмазные венцы, все, что заработано неутомимостью, любовью, тысячами фуэте, просто яркостью редкой женщины».
Таким был конец «революционного финансового менеджмента» - бумажный. Нет камней, нет драгоценных вещиц Фаберже - есть расписки, квитанции, квиточки, бережно хранимые в Париже, почти до 100 ее лет: «А вдруг?”.
«Мы все выехали совершенно нищими, потеряв в России все, что имели». Ну, не такой это был ужас, и ее ждала собственная вилла на Лазурном берегу, которую она тут же заложила, потом вдруг мужу отстегнулись в наследство драгоценности (много их бродило тогда по Европе из России). А на самом деле, она, как честная трудовая женщина, открыла в Париже балетную школу и трудилась в ней, как пчела, всю жизнь, зарабатывая на пропитание.
Что сказать? Можно злорадствовать - так им и надо, и правильно их раздраконили в Октябре! Долой Кшесинских! А можно просто полюбопытствовать или пройти мимо - ну да! Ну и что?
А на самом деле - просто сильная женщина. Выкрутилась, выжила, вытащила мужа и сына. Может быть, вы не сможете основать балетную школу, и никогда в жизни не исполните ни одно фуэте. Все равно вы что-то сделаете, придумаете обязательно! Стоит лишь сказать себе: «Я думаю, я выкручусь, я умею, у меня есть все для этого, я отстроюсь в самых сложных жизненных обстоятельствах, даже если буду терять, терять, терять!»
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"
.
«Новый Градоначальник любезно принял в своем кабинете, внимательно выслушал, а потом, открыв ящик своего письменного стола, вынул оттуда мой золотой венок, подарок балетоманов».
Вперёд - новый шаг «революционного финансового менеджмента»! Золотой веночек и ящики с серебром власти вернули. И она - должны же быть незыблемые, гранитные здания банков, непоколебимые - сдаёт все это хозяйство под квитанции в надежные руки банкиров.
Золотой веночек - на хранение в Общество Взаимного Кредита, а одиннадцать ящиков - в крупнейший Азовско-Донской банк, один из столпов российских финансов. Директор его был «большой друг и сосед по имению в Стрельне”.
Где эти банки? Куда они спрятались? Большевики, когда взяли власть, немедленно национализировали банки, вскрыли сейфы, взяли все, что было, реквизировали, отняли. Ушло в небытие Общество взаимного кредита, рассыпался в прах великий Азовско-Донской банк, нет их!
Директор Азовского, встретив ее в эмиграции, сказал, что «мои ящики так хорошо запрятаны что их никогда не найдут». А что? Где-то таятся в современном Петербурге? Нашли ведь огромный серебряный клад Юсуповых, те же по сути ящики. Так что всем желающим - ищите и обрящете!
Самое ценное, хранимое раньше у Фаберже, «я сдала на хранение в Казенную Ссудную Казну на Фонтанке, N74». Драгоценности - на миллионы рублей. А в ответ - квиточек, бумажка. Год - и не стало никакой казны. Ликвидирована большевиками.
Так что каждый желающий может нынче подойти на Фонтанку, номер 74, в Петербурге, потрогать старые стены и сказать себе: «А вот здесь закончились все яхонты - бриллианты, все сумасшедшие подношения, все золотые веночки и алмазные венцы, все, что заработано неутомимостью, любовью, тысячами фуэте, просто яркостью редкой женщины».
Таким был конец «революционного финансового менеджмента» - бумажный. Нет камней, нет драгоценных вещиц Фаберже - есть расписки, квитанции, квиточки, бережно хранимые в Париже, почти до 100 ее лет: «А вдруг?”.
«Мы все выехали совершенно нищими, потеряв в России все, что имели». Ну, не такой это был ужас, и ее ждала собственная вилла на Лазурном берегу, которую она тут же заложила, потом вдруг мужу отстегнулись в наследство драгоценности (много их бродило тогда по Европе из России). А на самом деле, она, как честная трудовая женщина, открыла в Париже балетную школу и трудилась в ней, как пчела, всю жизнь, зарабатывая на пропитание.
Что сказать? Можно злорадствовать - так им и надо, и правильно их раздраконили в Октябре! Долой Кшесинских! А можно просто полюбопытствовать или пройти мимо - ну да! Ну и что?
А на самом деле - просто сильная женщина. Выкрутилась, выжила, вытащила мужа и сына. Может быть, вы не сможете основать балетную школу, и никогда в жизни не исполните ни одно фуэте. Все равно вы что-то сделаете, придумаете обязательно! Стоит лишь сказать себе: «Я думаю, я выкручусь, я умею, у меня есть все для этого, я отстроюсь в самых сложных жизненных обстоятельствах, даже если буду терять, терять, терять!»
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"
"Цензура в России; часто бессмысленная, всегда беспощадная. Почему мало что изменилось за 200 лет"
Цензура – вечна. Во все времена общество пытается защитить себя от тех, кто стремится его разрушить, или от идей, ставящих под удар его выживание. Во все времена здесь могут быть излишества. Либо слишком жесткие запреты, когда общество задыхается и отстает в развитии. Либо, наоборот, максимум в уничтожении «нельзя», когда темная энергия, анархия, нарастание беспорядка могут привести к смерти общества, к утрате его способности выживать – каждый год, каждый век.
Истина – в «золотой середине». В том, чтобы пройти по острию ножа между свободой и необходимостью, между свободой – и «нельзя», контролем, цензурой. В центре этого неизбежно оказывается государство как «рука» общества.
Всё это – азбука. Даже скучно – А, Б, В, Г, Д. А жизнь – какова? Цензура избыточна? Или, наоборот, можно видеть, как она не успевает за жизнью и как идеи, несущие разрушение, накапливают силу. И, причем, не обязательно «творческое разрушение». Что делать, когда госаппарат – сам по себе – вырывается из рук общества и начинает быть не тихим незаметным механизмом, а самодовлеющей силой, со своими крайними идеями, со всем размахом подавления всех, кого он считает «мимо образца»?
«Пройти по острию ножа». Чувство меры, рациональность, прогрессивность. Желание блага. Не желай ближнему своему того, что не желаешь себе сам. Понимание того, что ничто не вечно, и нормы этики – никогда и нигде не бывают неизменны и тоже развиваются. Выживание, «плодитесь и размножайтесь», благосостояние, «живите как можно дольше» и, наконец, любовь к своему народу – может быть, это и есть главные принципы цензуры? Или, что - то же самое, мира обращения идей?
Есть области, где учат на крайностях. Попробуем и мы разобраться в крайностях цензуры, чтобы понять, как жить с ней.
Возведение цензуры
Родословную цензуры в России ведут от Киевской Руси («список отреченных книг», апокрифы). XVIII – XX века – крепость цензуры растет. Под закат царствования Николая I, в начале 1850-х «расплодилось свыше двадцати различных специальных цензур всевозможных ведомств». Цензурный устав 1804 г. – 47 статей, 1826 г. – 230 статей. В последней четверти XIX в. ежегодно рассылались десятки запретительных циркуляров (Словарь Брокгауза и Ефрона). В 1865 – 1880 гг. приостановлено 52 издания, в 1872 – 1879 гг. – 60 запрещений розничной продажи. За 80 лет (1825 – 1904 гг.) цензурой отдано под нож 248 названий книг. Реальных запретов (у них масса форм) было в десятки раз больше.
Всё это, конечно, детский лепет в сравнении с тем, как цензура развернулась в XX веке. В 1938 г. в СССР контролю цензуры подверглись 8,6 тыс. газет, 1,8 тыс. журналов, 40 тыс. книг тиражом почти 700 млн экз., 74 радиостанции, 1,2 тыс. издательств, 70 тыс. библиотек. «Число только русских изданий, прошедших официальную советскую цензуру и впоследствии уничтоженных, превышает, по нашим подсчетам, 100 тыс. названий. Что же до… количества уничтоженных экземпляров, то об этом мы можем судить лишь приблизительно. Тираж конфискованных дореволюционных книг редко превышал… 1200 экземпляров: таким образом, уничтожению подверглось примерно 250-260 тыс. книг. Если учесть, что тиражи таких книг в советское время колебались от 5 000 до 50 000 экз. (порою они доходили и до полумиллиона) и принять за основу средний, то мы получим устрашающую цифру, во всяком случае превышающую миллиард экземпляров.
При этом нужно иметь в виду, что сюда не входят миллионы и миллионы экземпляров книг, истребленных в результате «очистки» массовых библиотек по линии Главполитпросвета».
То взлет, то падение
То открытость, то, наоборот, закрутить гайки. Все это – циклы в истории России. То максимум власти наверху – то поделиться ею с обществом, децентрализация.
Цензура – вечна. Во все времена общество пытается защитить себя от тех, кто стремится его разрушить, или от идей, ставящих под удар его выживание. Во все времена здесь могут быть излишества. Либо слишком жесткие запреты, когда общество задыхается и отстает в развитии. Либо, наоборот, максимум в уничтожении «нельзя», когда темная энергия, анархия, нарастание беспорядка могут привести к смерти общества, к утрате его способности выживать – каждый год, каждый век.
Истина – в «золотой середине». В том, чтобы пройти по острию ножа между свободой и необходимостью, между свободой – и «нельзя», контролем, цензурой. В центре этого неизбежно оказывается государство как «рука» общества.
Всё это – азбука. Даже скучно – А, Б, В, Г, Д. А жизнь – какова? Цензура избыточна? Или, наоборот, можно видеть, как она не успевает за жизнью и как идеи, несущие разрушение, накапливают силу. И, причем, не обязательно «творческое разрушение». Что делать, когда госаппарат – сам по себе – вырывается из рук общества и начинает быть не тихим незаметным механизмом, а самодовлеющей силой, со своими крайними идеями, со всем размахом подавления всех, кого он считает «мимо образца»?
«Пройти по острию ножа». Чувство меры, рациональность, прогрессивность. Желание блага. Не желай ближнему своему того, что не желаешь себе сам. Понимание того, что ничто не вечно, и нормы этики – никогда и нигде не бывают неизменны и тоже развиваются. Выживание, «плодитесь и размножайтесь», благосостояние, «живите как можно дольше» и, наконец, любовь к своему народу – может быть, это и есть главные принципы цензуры? Или, что - то же самое, мира обращения идей?
Есть области, где учат на крайностях. Попробуем и мы разобраться в крайностях цензуры, чтобы понять, как жить с ней.
Возведение цензуры
Родословную цензуры в России ведут от Киевской Руси («список отреченных книг», апокрифы). XVIII – XX века – крепость цензуры растет. Под закат царствования Николая I, в начале 1850-х «расплодилось свыше двадцати различных специальных цензур всевозможных ведомств». Цензурный устав 1804 г. – 47 статей, 1826 г. – 230 статей. В последней четверти XIX в. ежегодно рассылались десятки запретительных циркуляров (Словарь Брокгауза и Ефрона). В 1865 – 1880 гг. приостановлено 52 издания, в 1872 – 1879 гг. – 60 запрещений розничной продажи. За 80 лет (1825 – 1904 гг.) цензурой отдано под нож 248 названий книг. Реальных запретов (у них масса форм) было в десятки раз больше.
Всё это, конечно, детский лепет в сравнении с тем, как цензура развернулась в XX веке. В 1938 г. в СССР контролю цензуры подверглись 8,6 тыс. газет, 1,8 тыс. журналов, 40 тыс. книг тиражом почти 700 млн экз., 74 радиостанции, 1,2 тыс. издательств, 70 тыс. библиотек. «Число только русских изданий, прошедших официальную советскую цензуру и впоследствии уничтоженных, превышает, по нашим подсчетам, 100 тыс. названий. Что же до… количества уничтоженных экземпляров, то об этом мы можем судить лишь приблизительно. Тираж конфискованных дореволюционных книг редко превышал… 1200 экземпляров: таким образом, уничтожению подверглось примерно 250-260 тыс. книг. Если учесть, что тиражи таких книг в советское время колебались от 5 000 до 50 000 экз. (порою они доходили и до полумиллиона) и принять за основу средний, то мы получим устрашающую цифру, во всяком случае превышающую миллиард экземпляров.
При этом нужно иметь в виду, что сюда не входят миллионы и миллионы экземпляров книг, истребленных в результате «очистки» массовых библиотек по линии Главполитпросвета».
То взлет, то падение
То открытость, то, наоборот, закрутить гайки. Все это – циклы в истории России. То максимум власти наверху – то поделиться ею с обществом, децентрализация.
Пики цензуры хорошо известны. Их даже называют «цензурным террором». Это - всё время Николая I, 1858, 1862, 1868, 1872 гг. – при Александре I, начало 1920-х гг., 1930-е гг. А далее, до середины 1980-х – постоянно активная, жесткая цензурная система, схватывающая любой публичный информационный объект, до – и после - его появления.
Пик цензуры – это максимум контроля, наказаний и тотальный страх «как бы что ни вышло».
А может выйти всё, что угодно.
Хроника преуспевающей цензуры
При Павле I, в 90-х гг. XVIII в., на ввозе «задерживались все книги, где рассказывалось о любовных похождениях королей и принцев, нельзя было хвалить «просвещение века», мечтать о «золотом веке», говорить, что все люди – и государь, и нищий – братья.
Император Павел повелел, «чтобы впредь все книги, коих время издания помечено каким-нибудь годом французской республики, были запрещаемы». «18 апреля 1800 г. совершенно был запрещен ввоз в Россию иностранных книг».
-1826 г.
«Вот для образчика несколько выражений, не позволенных нашей цензурой, как оскорбительных для веры: отечественное небо; небесный взгляд, ангельская улыбка, божественный Платон, ради Бога, ей Богу, Бог одарил его; он вечно занят был охотой и т.п.». «Кто бы подумал, что для помещения известия о граде, засухе, урагане должно быть позволение министерства внутренних дел»! «Один писатель при взгляде на гранитные колоссальные колонны Исаакиевского храма восклицает: "Это, кажется, столпы могущества России!" Цензура вымарала с замечанием, что столпы России суть министры».
-1835 г.
В статье «одна святая названа «представительницею слабого пола». Цензору от министра – строгий выговор. В стихах в честь царя «автор, говоря о великих делах Николая, называет его «поборником грядущих зол». Собрали по рукам все книжки, до дворца дойти не успела, перепечатали страницу, «поборник» заменили на «рушитель».
-1843 г.
«Князь Волконский (министр двора) требует ответа для доклада государю: на каком основании осмелились пропустить… сравнение оперы со зверинцем… и кто ее сочинитель?». И еще приказ – о борьбе с французскими романами (он много раз повторен). Где же могут быть вредные идеи? Париж!
Всё это, конечно, «весна» цензуры, хотя – почему «весна»? Тысячи доносов – полицейских, доброжелателей (их много есть у нас), сочинителей – друг на друга. А если что вдруг не так – цензора на гауптвахту!
-1852 – 1853 гг.
В Париже выдуман какой-то новый танец и назван мазепой». Министр решил, «что тут скрывается насмешка над Россией». Цензору – выговор и угроза отдать под суд. В то же время у министра спрашивают разрешения – можно ли окружить «черным бордюром известие о смерти Жуковского. Министр разрешил». «Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал свое запрещение необходимостью, чтобы это известие получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел».
Многое может сегодня вызвать усмешку, но это – реальные люди, реальные истории их жизней, то, на что тратилось их уникальное, судьбою данное время. И по любому пустяку – наверх. И по любому пустяку, не грозящему никакой бедой устоям – страх. Так устроены цензуры в жестко централизованных государствах.
А за всем этим – огромные задержки в распространении знаний, искусств, технологий. За анекдотами – сотни и тысячи случаев, когда книги – хлеб думающего человека – так до него и не добрались, принуждая быть медленнее, сделать в жизни гораздо меньше. «Цензор Ахматов остановил печатание одной арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещен ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики".
-1865 г.
Николай Некрасов, великий, нами прославляемый! Да? Нет, это же «фельетонная букашка». Сам себя так назвал в своих стишках.
«Мою любимую идейку,
Что в Петербурге климат плох,
И ту не в каждую статейку
Вставлять без боязни я мог.
Однажды написал я сдуру,
Что видел на мосту дыру,
Переполошил всю цензуру,
Таскали даже ко двору!
Ну! дали мне головомойку,
С полгода поджимал я хвост.
С тех пор не езжу через Мойку
И не гляжу на этот мост!»
Пик цензуры – это максимум контроля, наказаний и тотальный страх «как бы что ни вышло».
А может выйти всё, что угодно.
Хроника преуспевающей цензуры
При Павле I, в 90-х гг. XVIII в., на ввозе «задерживались все книги, где рассказывалось о любовных похождениях королей и принцев, нельзя было хвалить «просвещение века», мечтать о «золотом веке», говорить, что все люди – и государь, и нищий – братья.
Император Павел повелел, «чтобы впредь все книги, коих время издания помечено каким-нибудь годом французской республики, были запрещаемы». «18 апреля 1800 г. совершенно был запрещен ввоз в Россию иностранных книг».
-1826 г.
«Вот для образчика несколько выражений, не позволенных нашей цензурой, как оскорбительных для веры: отечественное небо; небесный взгляд, ангельская улыбка, божественный Платон, ради Бога, ей Богу, Бог одарил его; он вечно занят был охотой и т.п.». «Кто бы подумал, что для помещения известия о граде, засухе, урагане должно быть позволение министерства внутренних дел»! «Один писатель при взгляде на гранитные колоссальные колонны Исаакиевского храма восклицает: "Это, кажется, столпы могущества России!" Цензура вымарала с замечанием, что столпы России суть министры».
-1835 г.
В статье «одна святая названа «представительницею слабого пола». Цензору от министра – строгий выговор. В стихах в честь царя «автор, говоря о великих делах Николая, называет его «поборником грядущих зол». Собрали по рукам все книжки, до дворца дойти не успела, перепечатали страницу, «поборник» заменили на «рушитель».
-1843 г.
«Князь Волконский (министр двора) требует ответа для доклада государю: на каком основании осмелились пропустить… сравнение оперы со зверинцем… и кто ее сочинитель?». И еще приказ – о борьбе с французскими романами (он много раз повторен). Где же могут быть вредные идеи? Париж!
Всё это, конечно, «весна» цензуры, хотя – почему «весна»? Тысячи доносов – полицейских, доброжелателей (их много есть у нас), сочинителей – друг на друга. А если что вдруг не так – цензора на гауптвахту!
-1852 – 1853 гг.
В Париже выдуман какой-то новый танец и назван мазепой». Министр решил, «что тут скрывается насмешка над Россией». Цензору – выговор и угроза отдать под суд. В то же время у министра спрашивают разрешения – можно ли окружить «черным бордюром известие о смерти Жуковского. Министр разрешил». «Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал свое запрещение необходимостью, чтобы это известие получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел».
Многое может сегодня вызвать усмешку, но это – реальные люди, реальные истории их жизней, то, на что тратилось их уникальное, судьбою данное время. И по любому пустяку – наверх. И по любому пустяку, не грозящему никакой бедой устоям – страх. Так устроены цензуры в жестко централизованных государствах.
А за всем этим – огромные задержки в распространении знаний, искусств, технологий. За анекдотами – сотни и тысячи случаев, когда книги – хлеб думающего человека – так до него и не добрались, принуждая быть медленнее, сделать в жизни гораздо меньше. «Цензор Ахматов остановил печатание одной арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещен ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики".
-1865 г.
Николай Некрасов, великий, нами прославляемый! Да? Нет, это же «фельетонная букашка». Сам себя так назвал в своих стишках.
«Мою любимую идейку,
Что в Петербурге климат плох,
И ту не в каждую статейку
Вставлять без боязни я мог.
Однажды написал я сдуру,
Что видел на мосту дыру,
Переполошил всю цензуру,
Таскали даже ко двору!
Ну! дали мне головомойку,
С полгода поджимал я хвост.
С тех пор не езжу через Мойку
И не гляжу на этот мост!»
Между тем, жизнь продолжалась и в XIX веке, и в XX-м – и это была очень бурная жизнь, если говорить о цензуре. Крайности николаевских времен отступили перед либеральными переменами 1860-х – 1870-х (хотя и в них были вспышки «цензурного террора»), затем машина цензуры всё больше устремилась к целям «сохранения существующего строя» в Российской империи (как оказалось, бесполезно) и, наконец, достигла, своей высшей стадии развития на переломе 1920-х и в 1930-х – 1940-х.
Она превратилась в отрасль национального масштаба, со многими органами, во «всевидящее око», в фабрику «не пустить, предотвратить, выполоть и, в конце концов, если недосмотрели, - уничтожить».
Людей и их книги перечеркивали в «промышленных масштабах». У цензуры была развернутая структура. В литературе: а) редакции изданий, б) творческие союзы, в) Главлит, г) «Политконтроль» в системе госбезопасности. Кадры? В 1939 г. – «119 Главлитов, обл. и крайлитов. Общая численность – 6027 работников, в том числе по Центральному аппарату Главлита РСФСР 356 единиц». В Москве – 216 сотрудников, в Ленинграде – 171.
Маловато? Была еще «целая армия надзирателей»: «многочисленные внештатные сотрудники… военные цензоры… сотрудники госбезопасности, «курировавшие» печать, работники так называемого «доэфирного контроля»… сотрудники спецхранов… и «первых отделов»… учреждений, не говоря уже о работниках идеологических партийных структур… реальное число их не поддается учету и должно быть увеличено минимум в десять раз по сравнению с цифрой, приведенной выше».
Возьмем только один год. «В 1938 г. репрессиям подверглось 1606 авторов, изъято 4966 наименований книг (10 375 706 экземпляров), более 220 тыс. плакатов». Упомянули не того? Предисловие подписано – не тем? Выразили благодарность – не тому? Они уже перечеркнуты. Их больше считай, что нет! Книга – на вылет!
Массовые изъятия из библиотек делались большими набегами. Февраль 1937 г., отчет Ленинградского Политико-Просветительного института им. Крупской: «Проверены библиотеки в 84 районах, просмотрен фонд 5.100.000 экземпляров 2660 библиотек. Изъято 36647 книг».
Мы хорошо знаем вычеркнутые имена. Исаак Бабель, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Борис Корнилов, Николай Олейников, Борис Пильняк, Даниил Хармс – и тысячи других звезд, больших и малых. «На фоне того, что происходит кругом, - мое исключение, моя поломанная жизнь – только мелочь и закономерность. Как когда падает огромная книга – одна песчина, увлеченная ею, - незаметна». Это - Ольга Берггольц, дневник, 6 октября 1937 г. Она исключалась, арестовывалась, запрещалась – ее книги выжили. Чудом не была перемолота машиной.
А если человек давно пересек границу – и просто там живет? Большое имя, не может не писать, пишет отчаянно прекрасно? Да, конечно, находится в ожидании перемен к лучшему в бывшей Российской империи? Ждет, когда можно будет вернуться? Надеется на это.
Что значит, если? Абсолютный запрет. Во всяком случае, запрет всего, что написано после 1917 г.
А что это за люди? Их много есть у нас. Иван Бунин. Гослит: «Изъять все произведения, вышедшие после 1917 года». Объяснить? «Политически инертен, но сочувствует политической платформе кадетов и принадлежит к группе наиболее враждебных нам эмигрантов».
Аркадий Аверченко, Марк Алданов, Тэффи (гриф «Художественная литература. Белогвардейская»), Евгений Замятин («роман „Мы“ - злобный памфлет на Советское государство»»), Алексей Ремизов («черносотенная и мистическая поэма о России», «националистические миниатюры с реакционным направлением»), Саша Черный… список длинный, как дорога в Париж.
Чем прогневал цензоров Чехов? А не нужно писать письма с непристойностями и неприличностями! 500 купюр в письмах Чехова в собрании сочинений! За что режем Лермонтова? За юношеские стихи! «Переиздание „Собрания сочинений" может быть разрешено при условии изъятия порнографических стихотворений и пересмотра его писем».
Она превратилась в отрасль национального масштаба, со многими органами, во «всевидящее око», в фабрику «не пустить, предотвратить, выполоть и, в конце концов, если недосмотрели, - уничтожить».
Людей и их книги перечеркивали в «промышленных масштабах». У цензуры была развернутая структура. В литературе: а) редакции изданий, б) творческие союзы, в) Главлит, г) «Политконтроль» в системе госбезопасности. Кадры? В 1939 г. – «119 Главлитов, обл. и крайлитов. Общая численность – 6027 работников, в том числе по Центральному аппарату Главлита РСФСР 356 единиц». В Москве – 216 сотрудников, в Ленинграде – 171.
Маловато? Была еще «целая армия надзирателей»: «многочисленные внештатные сотрудники… военные цензоры… сотрудники госбезопасности, «курировавшие» печать, работники так называемого «доэфирного контроля»… сотрудники спецхранов… и «первых отделов»… учреждений, не говоря уже о работниках идеологических партийных структур… реальное число их не поддается учету и должно быть увеличено минимум в десять раз по сравнению с цифрой, приведенной выше».
Возьмем только один год. «В 1938 г. репрессиям подверглось 1606 авторов, изъято 4966 наименований книг (10 375 706 экземпляров), более 220 тыс. плакатов». Упомянули не того? Предисловие подписано – не тем? Выразили благодарность – не тому? Они уже перечеркнуты. Их больше считай, что нет! Книга – на вылет!
Массовые изъятия из библиотек делались большими набегами. Февраль 1937 г., отчет Ленинградского Политико-Просветительного института им. Крупской: «Проверены библиотеки в 84 районах, просмотрен фонд 5.100.000 экземпляров 2660 библиотек. Изъято 36647 книг».
Мы хорошо знаем вычеркнутые имена. Исаак Бабель, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Борис Корнилов, Николай Олейников, Борис Пильняк, Даниил Хармс – и тысячи других звезд, больших и малых. «На фоне того, что происходит кругом, - мое исключение, моя поломанная жизнь – только мелочь и закономерность. Как когда падает огромная книга – одна песчина, увлеченная ею, - незаметна». Это - Ольга Берггольц, дневник, 6 октября 1937 г. Она исключалась, арестовывалась, запрещалась – ее книги выжили. Чудом не была перемолота машиной.
А если человек давно пересек границу – и просто там живет? Большое имя, не может не писать, пишет отчаянно прекрасно? Да, конечно, находится в ожидании перемен к лучшему в бывшей Российской империи? Ждет, когда можно будет вернуться? Надеется на это.
Что значит, если? Абсолютный запрет. Во всяком случае, запрет всего, что написано после 1917 г.
А что это за люди? Их много есть у нас. Иван Бунин. Гослит: «Изъять все произведения, вышедшие после 1917 года». Объяснить? «Политически инертен, но сочувствует политической платформе кадетов и принадлежит к группе наиболее враждебных нам эмигрантов».
Аркадий Аверченко, Марк Алданов, Тэффи (гриф «Художественная литература. Белогвардейская»), Евгений Замятин («роман „Мы“ - злобный памфлет на Советское государство»»), Алексей Ремизов («черносотенная и мистическая поэма о России», «националистические миниатюры с реакционным направлением»), Саша Черный… список длинный, как дорога в Париж.
Чем прогневал цензоров Чехов? А не нужно писать письма с непристойностями и неприличностями! 500 купюр в письмах Чехова в собрании сочинений! За что режем Лермонтова? За юношеские стихи! «Переиздание „Собрания сочинений" может быть разрешено при условии изъятия порнографических стихотворений и пересмотра его писем».
Чем провинился Маяковский? Инструкция 1930 г. для библиотек: «изъять всё, написанное Маяковским для детей – как непонятное, идеологически неприемлемое и возбуждающее педагогические отрицательные эмоции». «Кем быть?» - оставить, оно - правильное. «Что такое хорошо…» - изъять! Не нужно нам прославлять «благовоспитанных мальчиков» - детей нэпманов!
Чудесная книга Маршака «Сказки, песни, загадки» с иллюстрациями Лебедева. Издательство «Academia», 1935 г. Запрещена! «Автор редакционной статьи в «Правде» 1 марта 1936 г. под названием «О художниках-пачкунах», возмущен «...мрачным разгулом уродливой фантазии Лебедева... Вот книга, которую перелистываешь с отвращением, как патологоанатомический атлас. Здесь собраны все виды детского уродства, какие только могут родиться в воображении компрачикоса. Словно прошел по всей книге мрачный, свирепый компрачикос... А сделав свое грязное дело, с удовольствием расписался: Рисунки художника В.Лебедева».
Усталость, боль на сердце охватывают, когда читаешь всё это. Кого мы еще потеряли? Какие рукописи так и не нашлись? Какие пьесы никогда не будут сыграны?
Эти вопросы можно задавать бесконечно, развертывая списки утраченного и понимая, что каждый день, каждый век – это поиск обществом «золотой середины» между свободой и контролем, что каждый день, каждый век оно пытается стряхнуть с себя крайности как болезнь общественного сознания. Тяжелыми были уроки двух последних веков. Из анекдотов в трагедии – самые короткие пути.
Что делать? Когда много драм - пытаться смеяться. Когда сложно – делать «хорошее лицо». А себе что сказать? А вот что:
Оправдаться есть возможность,
Да не спросят – вот беда!
Осторожность! Осторожность!
Осторожность, господа!
Спасибо г-ну Некрасову, за подсказку!
Это моя новая статья в журнале "Родина" - Российская газета
Чудесная книга Маршака «Сказки, песни, загадки» с иллюстрациями Лебедева. Издательство «Academia», 1935 г. Запрещена! «Автор редакционной статьи в «Правде» 1 марта 1936 г. под названием «О художниках-пачкунах», возмущен «...мрачным разгулом уродливой фантазии Лебедева... Вот книга, которую перелистываешь с отвращением, как патологоанатомический атлас. Здесь собраны все виды детского уродства, какие только могут родиться в воображении компрачикоса. Словно прошел по всей книге мрачный, свирепый компрачикос... А сделав свое грязное дело, с удовольствием расписался: Рисунки художника В.Лебедева».
Усталость, боль на сердце охватывают, когда читаешь всё это. Кого мы еще потеряли? Какие рукописи так и не нашлись? Какие пьесы никогда не будут сыграны?
Эти вопросы можно задавать бесконечно, развертывая списки утраченного и понимая, что каждый день, каждый век – это поиск обществом «золотой середины» между свободой и контролем, что каждый день, каждый век оно пытается стряхнуть с себя крайности как болезнь общественного сознания. Тяжелыми были уроки двух последних веков. Из анекдотов в трагедии – самые короткие пути.
Что делать? Когда много драм - пытаться смеяться. Когда сложно – делать «хорошее лицо». А себе что сказать? А вот что:
Оправдаться есть возможность,
Да не спросят – вот беда!
Осторожность! Осторожность!
Осторожность, господа!
Спасибо г-ну Некрасову, за подсказку!
Это моя новая статья в журнале "Родина" - Российская газета
Есть много желающих, когда слышат: «Свобода!» - замахать руками и закричать: «Опять!». А почему, собственно? Мы все желаем свободы самим себе – движения, думания, решений. Мы все, каждый, так устроены – охотники, добывающие в свободном поиске, хлеб, тепло и молоко для своих семей. Мы все – и экономики тоже – находимся в конкуренции между собой за ресурсы, стремясь выжить в дарвиновском отборе.
Каждый из нас – либерал по отношению к самому себе. Это очень простые, ничем не затуманенные истины. А вот дальше начинаются метания, как лучше это устроить в таких больших экономиках, как Россия, чтобы они могли быть «дальше, больше и лучше», опережая других.
Весь наш опыт говорит о том, что анархия, полная свобода в больших системах невозможны. В них неизбежно возникают иерархии и неравенство, которые сами по себе являются стимулами – ты был внизу, а вот уже вскарабкался наверх. Без иерархий не существует ни одно сообщество животных, а мы – социальные животные, даже если наша стая называется экономикой. Мы это знаем, и сами нахлебались вольницы в 1990-х, и ужасов революций 1917 г., и анархии 1918 – начала 1921 гг. Мы спустили в 90-е без тормозов вниз сложнейшую индустриальную машину СССР, пережив миллионные потери населения – и инстинктивно боимся даже слов «свобода», «либерализм», помня бедность, беззащитность и еще – свою беспомощность перед большими, всё сокрушающими силами.
Но тот же самый опыт говорит о том, что в вертикалях, в избыточном огосударствлении человек становится рабом, как бы он ни назывался – собственно, раб, крепостной или же служивый человек, сидящий в своем зарплатном рабстве. И рано или поздно он перестает искать, он перестает придумывать и принимать на себя риски. Он только просит есть и портит орудия труда. Он подворовывает, ненавидит, он становится лакеем, холуем, дворней – да кем угодно, великий русский язык всегда найдет, как нас назвать. Неизбежно, на 100% возникает тупиковая модель экономики, отстающей от других стран, потому что в основе пирамиды – человек зависимый, человек просящий, человек, которого нужно контролировать на каждом шагу.
Дать ему великую идею? Объявить ему, что он один должен быть за всех, и все вместе должны решать особые и великие задачи? Рано или поздно это разрушится, потому что есть шкурный, заданный природой интерес, базовый инстинкт – выжить, быть в движении, быть самим по себе, быть лично свободным в своих решениях. Идеи и люди плохо размножаются в несвободе.
Такие экономики рано или поздно остаются позади. История полна умершими, когда-то великими обществами, основанными на избыточных пирамидах власти. Они неизбежно уступали тем, кто был более гибок, инновационен, любил новенькое. Экономики, пытающиеся концентрировать всё в одних руках, насадить избыточный контроль, неизбежно вымирали. Вся экономическая история буквально кричит об этом. И наш собственный российский опыт говорит о том же.
Сначала рывок, модернизация, основанный, как на войне, на сверхконцентрации ресурсов и на полупринудительном труде, а потом долгие годы ошибок, отрицательного кадрового отбора, все более неэффективной экономики – и, наконец, надлом. Так ушел с поля боя Советский Союз, не выдержав административной экономики, так закончились вместе с ним истории «социалистических стран». Ошибка следовала за ошибкой, а всё, что «для людей» – по остатку.
Так что же делать нам всем? Честный ответ – искать баланс между свободой и принуждением, между общим и частным, между государством и семьями, при котором российские семьи будут процветать. Не потому, что они бесконечно просят у государства, и не потому, что всегда торгуются с правительством за свой кусок, а потому, что, следуя своему личному интересу, свято соблюдают интерес общий. «Золотая середина»!
Каждый из нас – либерал по отношению к самому себе. Это очень простые, ничем не затуманенные истины. А вот дальше начинаются метания, как лучше это устроить в таких больших экономиках, как Россия, чтобы они могли быть «дальше, больше и лучше», опережая других.
Весь наш опыт говорит о том, что анархия, полная свобода в больших системах невозможны. В них неизбежно возникают иерархии и неравенство, которые сами по себе являются стимулами – ты был внизу, а вот уже вскарабкался наверх. Без иерархий не существует ни одно сообщество животных, а мы – социальные животные, даже если наша стая называется экономикой. Мы это знаем, и сами нахлебались вольницы в 1990-х, и ужасов революций 1917 г., и анархии 1918 – начала 1921 гг. Мы спустили в 90-е без тормозов вниз сложнейшую индустриальную машину СССР, пережив миллионные потери населения – и инстинктивно боимся даже слов «свобода», «либерализм», помня бедность, беззащитность и еще – свою беспомощность перед большими, всё сокрушающими силами.
Но тот же самый опыт говорит о том, что в вертикалях, в избыточном огосударствлении человек становится рабом, как бы он ни назывался – собственно, раб, крепостной или же служивый человек, сидящий в своем зарплатном рабстве. И рано или поздно он перестает искать, он перестает придумывать и принимать на себя риски. Он только просит есть и портит орудия труда. Он подворовывает, ненавидит, он становится лакеем, холуем, дворней – да кем угодно, великий русский язык всегда найдет, как нас назвать. Неизбежно, на 100% возникает тупиковая модель экономики, отстающей от других стран, потому что в основе пирамиды – человек зависимый, человек просящий, человек, которого нужно контролировать на каждом шагу.
Дать ему великую идею? Объявить ему, что он один должен быть за всех, и все вместе должны решать особые и великие задачи? Рано или поздно это разрушится, потому что есть шкурный, заданный природой интерес, базовый инстинкт – выжить, быть в движении, быть самим по себе, быть лично свободным в своих решениях. Идеи и люди плохо размножаются в несвободе.
Такие экономики рано или поздно остаются позади. История полна умершими, когда-то великими обществами, основанными на избыточных пирамидах власти. Они неизбежно уступали тем, кто был более гибок, инновационен, любил новенькое. Экономики, пытающиеся концентрировать всё в одних руках, насадить избыточный контроль, неизбежно вымирали. Вся экономическая история буквально кричит об этом. И наш собственный российский опыт говорит о том же.
Сначала рывок, модернизация, основанный, как на войне, на сверхконцентрации ресурсов и на полупринудительном труде, а потом долгие годы ошибок, отрицательного кадрового отбора, все более неэффективной экономики – и, наконец, надлом. Так ушел с поля боя Советский Союз, не выдержав административной экономики, так закончились вместе с ним истории «социалистических стран». Ошибка следовала за ошибкой, а всё, что «для людей» – по остатку.
Так что же делать нам всем? Честный ответ – искать баланс между свободой и принуждением, между общим и частным, между государством и семьями, при котором российские семьи будут процветать. Не потому, что они бесконечно просят у государства, и не потому, что всегда торгуются с правительством за свой кусок, а потому, что, следуя своему личному интересу, свято соблюдают интерес общий. «Золотая середина»!
Такие школы, такие идеи всегда были в России. Помним столыпинские реформы. Помним нэп, при котором темпы экономического роста были выше, чем в 1930-е! Помним идеи осторожного, без шоков перехода к рынку на рубеже 1990-х, создания «двухсекторной экономики». Беда только в том, что у нас эти идеи всегда убивались крайностями. И опять возникал очередной «занос» - то в анархию, то в самое крайнее принуждение, из которого опять выбирались анархией.
Но что же для нас «золотая середина»? И возможна ли она? Конечно, да! России не подходит англо-саксонская модель, в ней слишком много индивидуализма. Не потому что она плоха, а потому что мы – другие. И мы точно не родом из азиатских экономик с их более жесткими иерархиями и коллективистским поведением, хотя и всё более условным, чем больше они приближаются к «развитым странам». Но зато нам замечательно подходит «социальная рыночная экономика», модель континентальной Европы (Германия, Австрия, Чехия). Прекрасно – «средиземноморская», вариант континентальной (Испания). Или, на худой конец, если мы уж так влюблены в государство, «скандинавская модель» (Швеция и проч.), в которую уже втянулись страны Балтии.
Что главное в «континентальной» или «скандинавской» моделях? В них государство подчинено благосостоянию населения. На самом деле, по жизни! Это ощущается кожей! В них государства больше, чем в англо-саксонской модели, и меньше, чем в азиатской. В них царство «социальных сеток», «социальных лифтов», мелкого бизнеса в соседстве с крупнейшими компаниями. Больше равенства в доходах, чем у «англо-саксонских». При этом чувство личной свободы, соединенной с жизнью для всех.
Может быть, это и есть наша «золотая середина»? И, может быть, нужно стремиться делать «социальную рыночную экономику», подстраивая под нее всё в нашем обществе, чтобы не потерять время, которое торопит нас, подстегивает, кричит: «Думайте!»?
Из моей книги 2023 года "Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет"
Озон https://www.ozon.ru/product/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-mirkin-yakov-moiseevich-809201254/?oos_search=false
Лабиринт - https://www.labirint.ru/books/914980/?ysclid=ln444y1ain746726718
Литрес - https://www.litres.ru/book/yakov-mirkin-1078911/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-modeli-kollekti-68508679/chitat-onlayn/?ysclid=ln4463mmy2157127395
Но что же для нас «золотая середина»? И возможна ли она? Конечно, да! России не подходит англо-саксонская модель, в ней слишком много индивидуализма. Не потому что она плоха, а потому что мы – другие. И мы точно не родом из азиатских экономик с их более жесткими иерархиями и коллективистским поведением, хотя и всё более условным, чем больше они приближаются к «развитым странам». Но зато нам замечательно подходит «социальная рыночная экономика», модель континентальной Европы (Германия, Австрия, Чехия). Прекрасно – «средиземноморская», вариант континентальной (Испания). Или, на худой конец, если мы уж так влюблены в государство, «скандинавская модель» (Швеция и проч.), в которую уже втянулись страны Балтии.
Что главное в «континентальной» или «скандинавской» моделях? В них государство подчинено благосостоянию населения. На самом деле, по жизни! Это ощущается кожей! В них государства больше, чем в англо-саксонской модели, и меньше, чем в азиатской. В них царство «социальных сеток», «социальных лифтов», мелкого бизнеса в соседстве с крупнейшими компаниями. Больше равенства в доходах, чем у «англо-саксонских». При этом чувство личной свободы, соединенной с жизнью для всех.
Может быть, это и есть наша «золотая середина»? И, может быть, нужно стремиться делать «социальную рыночную экономику», подстраивая под нее всё в нашем обществе, чтобы не потерять время, которое торопит нас, подстегивает, кричит: «Думайте!»?
Из моей книги 2023 года "Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет"
Озон https://www.ozon.ru/product/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-mirkin-yakov-moiseevich-809201254/?oos_search=false
Лабиринт - https://www.labirint.ru/books/914980/?ysclid=ln444y1ain746726718
Литрес - https://www.litres.ru/book/yakov-mirkin-1078911/kratkaya-istoriya-rossiyskih-stressov-modeli-kollekti-68508679/chitat-onlayn/?ysclid=ln4463mmy2157127395
OZON.ru
Краткая история российских стрессов | Миркин Яков Моисеевич - купить с доставкой по выгодным ценам в интернет-магазине OZON (809201254)
Краткая история российских стрессов | Миркин Яков Моисеевич купить в интернет-магазине OZON по низким ценам! Бесплатная доставка🚚 ✔Фото ✔Скидки ✔Рассрочка и настоящие отзывы (809201254)
1) Этой войны не должно было быть
2) Для России это - поворотная точка, может быть, на десятки лет
3) Нужно иметь терпение, чтобы сохранить себя и семью
4) Всё еще - впереди
5) Честь, достоинство, добро, жалость, любовь к людям
6) Не уничтожить себя - пропагандой. Не замарать
7) Практическое мышление
😎 Быть впередсмотрящим
9) Взвешивать риски, быстро меняться, не терять самого себя, ни в чем не не поступаясь в том, что называется человечностью
10) Всё может быть. Всё - возможно. Всё идет с неслыханной жестокостью.
9) Строить другое будущее. Ради себя - и ради всех
10) Любить. Жить с максимумом внутренней силы. Никогда не ослабевать
11) Заставить себя быть сильным. Изо дня в день, это - труд
12) Сказать себе: "Я живу. Я дышу. Я свободен, хотя бы внутри себя. Я всё - решу"
И все-таки не могу не спросить. Что к этому добавить? Что - должно быть по-иному? Мы все - очень разные, в разных обстоятельствах жизни.
2) Для России это - поворотная точка, может быть, на десятки лет
3) Нужно иметь терпение, чтобы сохранить себя и семью
4) Всё еще - впереди
5) Честь, достоинство, добро, жалость, любовь к людям
6) Не уничтожить себя - пропагандой. Не замарать
7) Практическое мышление
😎 Быть впередсмотрящим
9) Взвешивать риски, быстро меняться, не терять самого себя, ни в чем не не поступаясь в том, что называется человечностью
10) Всё может быть. Всё - возможно. Всё идет с неслыханной жестокостью.
9) Строить другое будущее. Ради себя - и ради всех
10) Любить. Жить с максимумом внутренней силы. Никогда не ослабевать
11) Заставить себя быть сильным. Изо дня в день, это - труд
12) Сказать себе: "Я живу. Я дышу. Я свободен, хотя бы внутри себя. Я всё - решу"
И все-таки не могу не спросить. Что к этому добавить? Что - должно быть по-иному? Мы все - очень разные, в разных обстоятельствах жизни.
Идеи, от которых в любом обществе случается разруха:
1) Государство – всё, человек – ничто
2) Наша духовность – там (рука вверх)
3) Наш путь – особенный (рука вбок)
4) У нас – миссия
5) Она – дана свыше
6) Мы – верные наследники
7) Все как один
😎 Они – хуже
9) Мы – лучше, выше, стройнее и длиннее
10) Они – наши самые неприятные ассоциации
11) Они всегда скалят зубы
12) Мы – основа мироустройства
13) На самом деле – всё от нас
14) Потерпите, когда-нибудь всё будет
15) Будет обязательно. Когда-нибудь.
16) Уже всё есть.
17) Без Него – никак
18) Он – это Мы
19) Наш «изм» - правда! Их «изм» - кривда!
20) С нами идет война (всегда)
21) Нас ненавидят (веками)
22) Мы – пуп
23) Коллективное – над частным
24) Духовное – над материальным
25) Всё – в один кулак
26) Один кулак – это мощь
27) В кулаке будет всё как надо
28) Мысли! Как полагается
29) Делай – как скажут
30) Существовать = служить
31) Мы – всегда правы
32) Они - нет
Я что-нибудь забыл?
1) Государство – всё, человек – ничто
2) Наша духовность – там (рука вверх)
3) Наш путь – особенный (рука вбок)
4) У нас – миссия
5) Она – дана свыше
6) Мы – верные наследники
7) Все как один
😎 Они – хуже
9) Мы – лучше, выше, стройнее и длиннее
10) Они – наши самые неприятные ассоциации
11) Они всегда скалят зубы
12) Мы – основа мироустройства
13) На самом деле – всё от нас
14) Потерпите, когда-нибудь всё будет
15) Будет обязательно. Когда-нибудь.
16) Уже всё есть.
17) Без Него – никак
18) Он – это Мы
19) Наш «изм» - правда! Их «изм» - кривда!
20) С нами идет война (всегда)
21) Нас ненавидят (веками)
22) Мы – пуп
23) Коллективное – над частным
24) Духовное – над материальным
25) Всё – в один кулак
26) Один кулак – это мощь
27) В кулаке будет всё как надо
28) Мысли! Как полагается
29) Делай – как скажут
30) Существовать = служить
31) Мы – всегда правы
32) Они - нет
Я что-нибудь забыл?
«Спокойное воскресное чтение»
«У каждой жизни - своя денежная формула. Но есть все-таки один человек – воистину загадка, по совместительству большой русский поэт. Как смог он прожить с такими финансовыми рисками, как мог так разбрасываться деньгами – и выжить?
Кто же это? «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». «Сейте разумное, доброе, вечное»! Николай Алексеевич Некрасов, но не тот, кого мы помним в нездоровье, а деятельный, живой, удивительно коммерческий человек. Как-то раз Некрасов (24 года), Иван Панаев (34 года) и его жена Авдотья (26 лет) засиделись летним вечером (дело было в 1846 г.) в имении в Казанской губернии, где были в гостях, и решили основать новый журнал, точнее, купить права на журнал, находящийся в увядании, но зато пушкинский, «Современник».
Ибо Н. А. Некрасов (нам никак не обойтись без имени - отчества) был не только молодым поэтом («всё туманится и тмится, мрак густеет впереди», - так писал он в первом сборнике), но еще и обладал большим финансовым талантом.
Первым заметил это Белинский. Юный Некрасов, будучи близким ему человеком и партнером в преферансе, но находясь без денег, придумал литературные сборники, куда известные писатели должны были сдать свои тексты бесплатно.
«Белинский находил, что тем литераторам, которые имеют средства, не следует брать денег с Некрасова. Он проповедовал, что обязанность каждого писателя помочь нуждающемуся собрату выкарабкаться» (Панаева). Затея блистательно удалась, сборники пошли нарасхват, с большой финансовой отдачей.
А затем жизнь по нарастающей. Некрасов за чужие деньги перекупил права на «Современник»; дал в нем Белинскому оплату до неба; «продвинулся на рынок» – все тогдашние газеты и журналы были завалены объявлениями о выходе «Современника»; дал ниже, чем на рынке, цены на подписку; уже в №2 была помещена «Обыкновенная история» Гончарова, имевшая громкий успех; считались затраты, прибыль, брались кредиты, авансы, финансами управляли, как экипажем – полный вперед! (Панаева).
Ему 25 – 27 лет – и он преуспел. Вот слова Белинского: «Нам с вами нечего учить Некрасова… мы младенцы в коммерческом расчете: сумели бы мы с вами устроить такой кредит в типографии и с бумажным фабрикантом, как он?». А вот сам Некрасов: «Риск – дело благородное. Потребность к чтению сильно развилась… С каждым днем заметно назревают все новые… общественные вопросы; надо заняться ими… с огнем, чтобы он наэлектризовал читателей, пробудил бы в них жажду деятельности» (Панаева).
И они занялись, и стали пробуждать. В первый же год – 2000 подписчиков, во второй – 3000, по 16,5 руб. за год. А дальше – то долги, то прибыль. То меньше подписчиков, то больше. То задержки из-за цензуры, то быстро отдать подписчикам всё, что задолжали. Это был денежный пирог, который рос год за годом, но всё время объедался, правда, не издателями, у них были умеренные аппетиты, а авторами (дайте в долг, аванс) и просителями (дайте денег). Через 7 лет долги журнала достигли 25 тыс. руб. (Чернышевский).
Как же они выжили? И как случилось чудо? «Я слышала от самого Некрасова, как он бедствовал… в начале своего пребывания в Петербурге… спал на голом полу, подложив пальто под голову… На моих глазах произошло почти сказочное превращение в… жизни Некрасова… Многие завидовали… что у его квартиры стояли блестящие экипажи очень важных особ; его ужинами восхищались богачи – гастрономы; сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти, выписывал себе из Англии ружья и охотничьих собак» (Панаева).
Что это за чудо? Ответ прост. Значительные средства Некрасову доставляли его произведения, но, действительно, космические, колоссальные деньги приносила карточная игра. Перед нами великий картежник, тот, кто любит запредельные риски. «Я играю в карты; веду большую игру. В коммерческие игры я играю очень хорошо, так что вообще остаюсь в выигрыше. И пока играю только в коммерческие игры, у меня увеличиваются деньги. В это время я и употребляю много на надобности журнала» (Чернышевский).
А где же было поле денежных битв? Английский клуб в Петербурге.
«У каждой жизни - своя денежная формула. Но есть все-таки один человек – воистину загадка, по совместительству большой русский поэт. Как смог он прожить с такими финансовыми рисками, как мог так разбрасываться деньгами – и выжить?
Кто же это? «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». «Сейте разумное, доброе, вечное»! Николай Алексеевич Некрасов, но не тот, кого мы помним в нездоровье, а деятельный, живой, удивительно коммерческий человек. Как-то раз Некрасов (24 года), Иван Панаев (34 года) и его жена Авдотья (26 лет) засиделись летним вечером (дело было в 1846 г.) в имении в Казанской губернии, где были в гостях, и решили основать новый журнал, точнее, купить права на журнал, находящийся в увядании, но зато пушкинский, «Современник».
Ибо Н. А. Некрасов (нам никак не обойтись без имени - отчества) был не только молодым поэтом («всё туманится и тмится, мрак густеет впереди», - так писал он в первом сборнике), но еще и обладал большим финансовым талантом.
Первым заметил это Белинский. Юный Некрасов, будучи близким ему человеком и партнером в преферансе, но находясь без денег, придумал литературные сборники, куда известные писатели должны были сдать свои тексты бесплатно.
«Белинский находил, что тем литераторам, которые имеют средства, не следует брать денег с Некрасова. Он проповедовал, что обязанность каждого писателя помочь нуждающемуся собрату выкарабкаться» (Панаева). Затея блистательно удалась, сборники пошли нарасхват, с большой финансовой отдачей.
А затем жизнь по нарастающей. Некрасов за чужие деньги перекупил права на «Современник»; дал в нем Белинскому оплату до неба; «продвинулся на рынок» – все тогдашние газеты и журналы были завалены объявлениями о выходе «Современника»; дал ниже, чем на рынке, цены на подписку; уже в №2 была помещена «Обыкновенная история» Гончарова, имевшая громкий успех; считались затраты, прибыль, брались кредиты, авансы, финансами управляли, как экипажем – полный вперед! (Панаева).
Ему 25 – 27 лет – и он преуспел. Вот слова Белинского: «Нам с вами нечего учить Некрасова… мы младенцы в коммерческом расчете: сумели бы мы с вами устроить такой кредит в типографии и с бумажным фабрикантом, как он?». А вот сам Некрасов: «Риск – дело благородное. Потребность к чтению сильно развилась… С каждым днем заметно назревают все новые… общественные вопросы; надо заняться ими… с огнем, чтобы он наэлектризовал читателей, пробудил бы в них жажду деятельности» (Панаева).
И они занялись, и стали пробуждать. В первый же год – 2000 подписчиков, во второй – 3000, по 16,5 руб. за год. А дальше – то долги, то прибыль. То меньше подписчиков, то больше. То задержки из-за цензуры, то быстро отдать подписчикам всё, что задолжали. Это был денежный пирог, который рос год за годом, но всё время объедался, правда, не издателями, у них были умеренные аппетиты, а авторами (дайте в долг, аванс) и просителями (дайте денег). Через 7 лет долги журнала достигли 25 тыс. руб. (Чернышевский).
Как же они выжили? И как случилось чудо? «Я слышала от самого Некрасова, как он бедствовал… в начале своего пребывания в Петербурге… спал на голом полу, подложив пальто под голову… На моих глазах произошло почти сказочное превращение в… жизни Некрасова… Многие завидовали… что у его квартиры стояли блестящие экипажи очень важных особ; его ужинами восхищались богачи – гастрономы; сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти, выписывал себе из Англии ружья и охотничьих собак» (Панаева).
Что это за чудо? Ответ прост. Значительные средства Некрасову доставляли его произведения, но, действительно, космические, колоссальные деньги приносила карточная игра. Перед нами великий картежник, тот, кто любит запредельные риски. «Я играю в карты; веду большую игру. В коммерческие игры я играю очень хорошо, так что вообще остаюсь в выигрыше. И пока играю только в коммерческие игры, у меня увеличиваются деньги. В это время я и употребляю много на надобности журнала» (Чернышевский).
А где же было поле денежных битв? Английский клуб в Петербурге.
«Некрасов был человеком великих неукротимых страстей, которому был нужен головокружительный риск… Где было их искать в то время, да еще ему, свя¬занному серьезным и благородным делом таких журналов, как «Современник» сначала и «Отечественные записки» потом? Отводом бунтующей, неукротимой силе и являлся… Английский клуб с целыми состояниями на зеленом сукне, с борцами на жизнь и на смерть кругом» (Немирович-Данченко).
Он даже от цензуры лечился картами: «За картами я еще притупляю мои нервы, а иначе они бы меня довели до нервного удара. Чувствуешь потребность писать стихи, но знаешь заранее, что никогда их не дозволят напечатать. Это такое состояние, как если бы у человека отрезали язык, и он лишился возможности говорить» (Панаева).
Карты, большая коммерческая игра, выигрыши – это был образ жизни. «В начале пятидесятых годов Некрасов стал ездить в Английский клуб раза два в неделю и очень счастливо играл в коммерческую игру… Часто из клуба Некрасов приезжал с гостями часов в 12 ночи, чтобы играть в карты… Иногда игра продолжалась с 12 часов ночи до 2 часов пополудни другого дня» (Панаева).
Счет шел на десятки тысяч. «Глупо бросать… когда мне везет такое дурацкое счастье». Вот его слова: «Пустяками окончилась у меня игра — тысяч сорок выиграл. Сначала был в выигрыше сто пятьдесят тысяч, да потом не повезло. Впрочем, завтра… может быть, верну эти деньги» (Панаева).
Что это такое? Прокламация карточной игры? Нам осуждать? Никак нет. Он знал себя, он был человеком сильных рисков, он играл там, где нужны были ум и расчет, он это делал в игре, а без нее мы, человечество, обойтись никак не можем. Вспомним профессиональный спорт, где сегодня ставки – миллионы. Это ведь и были миллионы «в наших деньгах»: тамошние сто тысяч рублей гораздо больше наших сегодняшних 100 миллионов.
Переведем-ка дух. Некрасов, демократ, почти что революционер, под цензурой, «Кому жить на Руси хорошо» – и Английский клуб в Петербурге, в высшем обществе, среди высоких чинов, в посиделках даже у себя дома, где велась многочасовая, на многие тысячи, днем и ночью коммерческая игра?
Лучше поклониться! Умению человека управлять собой, выбиться из ничего, завоевать свой капитал, удерживать журналы, рождавшие великую русскую литературу. Оставить наследство трем бывшим своим возлюбленным, одной – деньги, другой – доходы, а третьей - имение. Найти в своей любви к запредельным рискам источник высоких доходов и создать такую оригинальную денежную формулу своей жизни, что о ней вспоминают и через полтора с лишним века.
Поклонимся и пожелаем, чтобы каждый из нас – нет, не играл и не заигрывался – а просто нашел свою собственную денежную формулу, равную тем рискам и талантам, которые есть в каждом из нас.
Он даже от цензуры лечился картами: «За картами я еще притупляю мои нервы, а иначе они бы меня довели до нервного удара. Чувствуешь потребность писать стихи, но знаешь заранее, что никогда их не дозволят напечатать. Это такое состояние, как если бы у человека отрезали язык, и он лишился возможности говорить» (Панаева).
Карты, большая коммерческая игра, выигрыши – это был образ жизни. «В начале пятидесятых годов Некрасов стал ездить в Английский клуб раза два в неделю и очень счастливо играл в коммерческую игру… Часто из клуба Некрасов приезжал с гостями часов в 12 ночи, чтобы играть в карты… Иногда игра продолжалась с 12 часов ночи до 2 часов пополудни другого дня» (Панаева).
Счет шел на десятки тысяч. «Глупо бросать… когда мне везет такое дурацкое счастье». Вот его слова: «Пустяками окончилась у меня игра — тысяч сорок выиграл. Сначала был в выигрыше сто пятьдесят тысяч, да потом не повезло. Впрочем, завтра… может быть, верну эти деньги» (Панаева).
Что это такое? Прокламация карточной игры? Нам осуждать? Никак нет. Он знал себя, он был человеком сильных рисков, он играл там, где нужны были ум и расчет, он это делал в игре, а без нее мы, человечество, обойтись никак не можем. Вспомним профессиональный спорт, где сегодня ставки – миллионы. Это ведь и были миллионы «в наших деньгах»: тамошние сто тысяч рублей гораздо больше наших сегодняшних 100 миллионов.
Переведем-ка дух. Некрасов, демократ, почти что революционер, под цензурой, «Кому жить на Руси хорошо» – и Английский клуб в Петербурге, в высшем обществе, среди высоких чинов, в посиделках даже у себя дома, где велась многочасовая, на многие тысячи, днем и ночью коммерческая игра?
Лучше поклониться! Умению человека управлять собой, выбиться из ничего, завоевать свой капитал, удерживать журналы, рождавшие великую русскую литературу. Оставить наследство трем бывшим своим возлюбленным, одной – деньги, другой – доходы, а третьей - имение. Найти в своей любви к запредельным рискам источник высоких доходов и создать такую оригинальную денежную формулу своей жизни, что о ней вспоминают и через полтора с лишним века.
Поклонимся и пожелаем, чтобы каждый из нас – нет, не играл и не заигрывался – а просто нашел свою собственную денежную формулу, равную тем рискам и талантам, которые есть в каждом из нас.
30 января 2023 года
Как выжить? Как сохранить себя – «душой и телом»? Вчера были получены ответы из города, находящегося под обстрелом. Вдруг они вам помогут.
1) Преодолеть первый шок помогла аудиокнига "Приключения бравого солдата Швейка".
2) Для души - Чехов.
3) Для ума - иностранные языки.
4) Если совсем ничего не заходит, - дать себе вылежаться без всяких мыслей. Как пустой сосуд.
5) Затем заняться тем, на что не хватало времени раньше: убрать в кладовке, просеять муку в стеклянную тару, разложить красиво запасы, поделиться / обменяться запасами.
6) Это дает ощущение, что занимаешься наиважнейшим делом - выживанием.
7) Помочь тем, кто рядом - принести воды, хлеба, лекарств пожилым и одиноким.
😎 Это дает наибольший покой душе и за счет усталости тела хороший сон.
9) Ценить каждую минуту своей жизни. Молиться. Своими словами. Стоя, сидя, лежа.
10) Из советов (Я. Миркин) пригодились: делание, планирование, понимание, что все пройдет и надо будет обустраивать лучшую жизнь, обдумывать идеи на потом.
Это - важное.
Что еще?
11) Соль, сода, крупы, мука, макароны, растительное масло, бутилированная вода, техническая вода, свечи и спички, фонари и батарейки, генераторы и пауербанки. Сухие супы и пюре, макароны быстрого приготовления. Консервы и пару палок сыровяленой колбасы. Документы и минимум одежды в небольшой чемодан под рукой. Лекарства и перекись водорода.
12) Этот список составлен исходя из личного опыта – 11 месяцев в городе, находящемся под обстрелом. И ПУСТЬ ОН ВАМ НЕ ПРИГОДИТСЯ.
13) Лучше это все иметь, чем не иметь.
14) Скоро весна, запаситесь семенами, если есть дачи.
15) Хуже всего в высотках с электроплитами. В них может понадобиться туристическая газовая плитка с запасом газовых баллончиков.
16) Высотки без лифта, тепла, воды - самое худшее в сложные времена. Подумайте, кто сможет принять к себе в частный дом или на дачу родственников и друзей на это время.
Еще одна запись, другая.
17) Я знаю женщину, она вышивает, читает при фонаре и свечке, я спасаюсь огородом, читаю, кто-то вопреки всему идет на улицу, кто-то спасает кошек или собак... Чем вы посоветуете занять себя, чтобы не потерять себя в темноте, в часы вынужденного тревожного ожидания и бездействия? Знаю человека, который просто молится, когда страшно и тяжело.
Безмерно благодарен за эти присланные вчера записи, сделанные без гнева, без ненависти, с огромной усталостью, но с человечностью, с любовью к людям – от этого тоже хочется выть.
Как выжить? Как сохранить себя – «душой и телом»? Вчера были получены ответы из города, находящегося под обстрелом. Вдруг они вам помогут.
1) Преодолеть первый шок помогла аудиокнига "Приключения бравого солдата Швейка".
2) Для души - Чехов.
3) Для ума - иностранные языки.
4) Если совсем ничего не заходит, - дать себе вылежаться без всяких мыслей. Как пустой сосуд.
5) Затем заняться тем, на что не хватало времени раньше: убрать в кладовке, просеять муку в стеклянную тару, разложить красиво запасы, поделиться / обменяться запасами.
6) Это дает ощущение, что занимаешься наиважнейшим делом - выживанием.
7) Помочь тем, кто рядом - принести воды, хлеба, лекарств пожилым и одиноким.
😎 Это дает наибольший покой душе и за счет усталости тела хороший сон.
9) Ценить каждую минуту своей жизни. Молиться. Своими словами. Стоя, сидя, лежа.
10) Из советов (Я. Миркин) пригодились: делание, планирование, понимание, что все пройдет и надо будет обустраивать лучшую жизнь, обдумывать идеи на потом.
Это - важное.
Что еще?
11) Соль, сода, крупы, мука, макароны, растительное масло, бутилированная вода, техническая вода, свечи и спички, фонари и батарейки, генераторы и пауербанки. Сухие супы и пюре, макароны быстрого приготовления. Консервы и пару палок сыровяленой колбасы. Документы и минимум одежды в небольшой чемодан под рукой. Лекарства и перекись водорода.
12) Этот список составлен исходя из личного опыта – 11 месяцев в городе, находящемся под обстрелом. И ПУСТЬ ОН ВАМ НЕ ПРИГОДИТСЯ.
13) Лучше это все иметь, чем не иметь.
14) Скоро весна, запаситесь семенами, если есть дачи.
15) Хуже всего в высотках с электроплитами. В них может понадобиться туристическая газовая плитка с запасом газовых баллончиков.
16) Высотки без лифта, тепла, воды - самое худшее в сложные времена. Подумайте, кто сможет принять к себе в частный дом или на дачу родственников и друзей на это время.
Еще одна запись, другая.
17) Я знаю женщину, она вышивает, читает при фонаре и свечке, я спасаюсь огородом, читаю, кто-то вопреки всему идет на улицу, кто-то спасает кошек или собак... Чем вы посоветуете занять себя, чтобы не потерять себя в темноте, в часы вынужденного тревожного ожидания и бездействия? Знаю человека, который просто молится, когда страшно и тяжело.
Безмерно благодарен за эти присланные вчера записи, сделанные без гнева, без ненависти, с огромной усталостью, но с человечностью, с любовью к людям – от этого тоже хочется выть.
На Западе живут люди. Самые обычные. Они рожают детей, они их кормят, просто семьи. Живут довольно сытно. День за днем трясутся в поездах, в метро, тащатся за свои станки и в офисы, очень много работают. Оперные театры полны, как и пляжи, и на развалинах Рима столько же людей, сколько и в Макдональдс. Да, они очень долго живут, и театры полны парами - он и она - когда им далеко за семьдесят и даже за восемьдесят. Для них мы - где-то на краю света, так же. как и Сирия, сейчас они нам ужасаются, но в общем-то им все равно, нет особенной любви или нелюбви, лишь бы не дошло до них то, что называется "зарево войны". Собственно, в их голове нас нет, а есть дети, деньги, книги, хлеб и тепло, зрелища и, конечно. любовь. Без нее жизнь - это не жизнь. Так существует Запад людей, куда бы мы ни кинули взгляд - устроенный, удобный, хотя, конечно, не без проблем. Ну, с проблемами мы хорошо знакомы - с ними рождаемся, и они не оставляют нас всю жизнь, заставляя всю жизнь думать о том, без чего можно было бы обойтись от слова "совсем"
Финансовые заповеди - в войну, в кризис, и не только.
1) Не запасешься.
2) Всё, что может, должно приносить доход. Любое лишнее имущество. Всё, что жалко было отдавать в чужие руки. Всё, что дорого, но просто время пришло (если это так). Все активы семьи должны постоянно пересматриваться – что с ними делать (избавиться, в доход, держать).
3) Все, кто могут, должны приносить доход. Нет денег – есть льготы.
4) Больше всего денег дают хорошие идеи.
5) Выживают связями с людьми. Легче тем, кто дружит, тем, кто имеет подход и понимает правила. Легче экстравертам.
6) Из российских кризисов и буйств веками выползают землей, огородами и садами.
7) Не спекулировать по мелочи. Все равно проиграете. Против вас профи. Лучше вообще - не спекулировать, когда всем - тяжело. Плохая карма
😎 Вкладываясь на годы, не пытайтесь отыграть копейку. В чем-нибудь да попадетесь.
9) Не выживать, а жить. Лучшие инвестиции – в себя, в детей и даже, страшно сказать, в родителей. В умения и здоровье. Больше умений – больше доход, больше гибкости, больше выбора. Лучше здоровье – меньше издержек.
10) Мы все – товары на рынке труда, и худшего, и лучшего качества. Удерживать качество в любые времена. Значит, способность приносить в доход
11) Вкладывайтесь не в запас – в то, что приносит регулярный доход даже в самые тяжелые времена
12) Нельзя стоять на одной ноге. Лучше на шести. Разные активы, разные «вложения», разные доходы, отовсюду. Но – один центр управления полетами. Он должен быть. Активами нужно день изо дня управлять. В ином случае – немедленные потери.
13) Бывает, что издержки выше доходности. Любые издержки, не только из кармана. Ваши эмоции, ваша мораль, ваши идеи и принципы, ваши отношения с государством, с теми, кто рядом – там тоже могут быть издержки. Что бы вы ни делали, издержки не должны быть выше доходности. Лучше махнуть рукой и отказаться. Забыть.
14) Мобильность. Страсть к изменениям. К чему-нибудь новенькому. На этом стали богатеть США.
15) Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной. Или доходностью. Холодная оценка рисков.
16) Управление наличностью. Лучше всего – ликвидные, легко сбываемые активы. В 1998 г. квартиры упали в цене в два-три раза, акции – в пятнадцать раз. Объект искусства может не стоить в кризис ничего в сравнении с его настоящей ценностью. Даже золотая монета может стать дешевкой - в сравнении с едой. Все может быть
17) Не знаете, покупать ли активы, – лучше не покупать. Не знаете, входить ли на рынок, – лучше не входить. Но если очень хочется, то можно, но только на 30% или 50%, чтобы разделить риски. Если потеряете, то 50%, не так обидно. Если выиграете, то 50%, и все-таки выигрыш – за вами.
18) Таким экономикам, как российская, во время войн и кризисов помогает выжить теневой сектор. Неформальные отношения. То, что мимо государства. Это экономический закон.
В России ее и так было много (выше 40% ВВП, Всемирный банк, 2010). Больше тяжестей (войны, кризисы) – ее будет еще больше. Это одна из семейных стратегий, ничего не поделаешь.
19) Если можете без долгов - лучше без. Долги связывают. В войны и кризисы лучше руки иметь - свободными, меньше обязательств - лучше
20) Ничему не удивляться. Не впадать в «финансовую панику». В деньгах, финансах, ценах могут быть в такие времена невероятные скачки. Ничего, выживем. Привыкли за 100 с лишним лет.
21) Рассчитывать на будущее. У войн и кризисов всегда бывает конец. В самые туманные времена строить обустройство в будущем.
22) Все это – как в шахматах. Выбрал плохую позицию – идешь
ко дну. Выбрал правильную, с правильным человеком, в правильном месте – подбрасывает вверх. Прогноз, еще раз прогноз, тысячу раз – попытка счета на несколько ходов вперед.
23) Бывают обстоятельства непреодолимой силы. Таким обстоятельством может стать государство и то, что оно делает. Не винить себя. Есть люди, которым все это не дано. Зато дано другое. Тем больше – не винить себя.
24) Бывает, что нужно сломать себя, чтобы стать рациональным, особенно в деньгах, имуществе. Не ломайте. Цена этому может оказаться слишком высокой. Как-нибудь проживете.
1) Не запасешься.
2) Всё, что может, должно приносить доход. Любое лишнее имущество. Всё, что жалко было отдавать в чужие руки. Всё, что дорого, но просто время пришло (если это так). Все активы семьи должны постоянно пересматриваться – что с ними делать (избавиться, в доход, держать).
3) Все, кто могут, должны приносить доход. Нет денег – есть льготы.
4) Больше всего денег дают хорошие идеи.
5) Выживают связями с людьми. Легче тем, кто дружит, тем, кто имеет подход и понимает правила. Легче экстравертам.
6) Из российских кризисов и буйств веками выползают землей, огородами и садами.
7) Не спекулировать по мелочи. Все равно проиграете. Против вас профи. Лучше вообще - не спекулировать, когда всем - тяжело. Плохая карма
😎 Вкладываясь на годы, не пытайтесь отыграть копейку. В чем-нибудь да попадетесь.
9) Не выживать, а жить. Лучшие инвестиции – в себя, в детей и даже, страшно сказать, в родителей. В умения и здоровье. Больше умений – больше доход, больше гибкости, больше выбора. Лучше здоровье – меньше издержек.
10) Мы все – товары на рынке труда, и худшего, и лучшего качества. Удерживать качество в любые времена. Значит, способность приносить в доход
11) Вкладывайтесь не в запас – в то, что приносит регулярный доход даже в самые тяжелые времена
12) Нельзя стоять на одной ноге. Лучше на шести. Разные активы, разные «вложения», разные доходы, отовсюду. Но – один центр управления полетами. Он должен быть. Активами нужно день изо дня управлять. В ином случае – немедленные потери.
13) Бывает, что издержки выше доходности. Любые издержки, не только из кармана. Ваши эмоции, ваша мораль, ваши идеи и принципы, ваши отношения с государством, с теми, кто рядом – там тоже могут быть издержки. Что бы вы ни делали, издержки не должны быть выше доходности. Лучше махнуть рукой и отказаться. Забыть.
14) Мобильность. Страсть к изменениям. К чему-нибудь новенькому. На этом стали богатеть США.
15) Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной. Или доходностью. Холодная оценка рисков.
16) Управление наличностью. Лучше всего – ликвидные, легко сбываемые активы. В 1998 г. квартиры упали в цене в два-три раза, акции – в пятнадцать раз. Объект искусства может не стоить в кризис ничего в сравнении с его настоящей ценностью. Даже золотая монета может стать дешевкой - в сравнении с едой. Все может быть
17) Не знаете, покупать ли активы, – лучше не покупать. Не знаете, входить ли на рынок, – лучше не входить. Но если очень хочется, то можно, но только на 30% или 50%, чтобы разделить риски. Если потеряете, то 50%, не так обидно. Если выиграете, то 50%, и все-таки выигрыш – за вами.
18) Таким экономикам, как российская, во время войн и кризисов помогает выжить теневой сектор. Неформальные отношения. То, что мимо государства. Это экономический закон.
В России ее и так было много (выше 40% ВВП, Всемирный банк, 2010). Больше тяжестей (войны, кризисы) – ее будет еще больше. Это одна из семейных стратегий, ничего не поделаешь.
19) Если можете без долгов - лучше без. Долги связывают. В войны и кризисы лучше руки иметь - свободными, меньше обязательств - лучше
20) Ничему не удивляться. Не впадать в «финансовую панику». В деньгах, финансах, ценах могут быть в такие времена невероятные скачки. Ничего, выживем. Привыкли за 100 с лишним лет.
21) Рассчитывать на будущее. У войн и кризисов всегда бывает конец. В самые туманные времена строить обустройство в будущем.
22) Все это – как в шахматах. Выбрал плохую позицию – идешь
ко дну. Выбрал правильную, с правильным человеком, в правильном месте – подбрасывает вверх. Прогноз, еще раз прогноз, тысячу раз – попытка счета на несколько ходов вперед.
23) Бывают обстоятельства непреодолимой силы. Таким обстоятельством может стать государство и то, что оно делает. Не винить себя. Есть люди, которым все это не дано. Зато дано другое. Тем больше – не винить себя.
24) Бывает, что нужно сломать себя, чтобы стать рациональным, особенно в деньгах, имуществе. Не ломайте. Цена этому может оказаться слишком высокой. Как-нибудь проживете.
Из моей книги "Правила бессмысленного финансового поведения», 2-е изд., 2022
Озон, Лабиринт, Литрес, далее - везде.
Находятся по одному клику
Озон, Лабиринт, Литрес, далее - везде.
Находятся по одному клику
Марина Новикова-Грунд, декан факультета психологии Московского Международного Университета:
"Я — игроман. Однажды, вместо того, чтобы дописывать диплом, я выиграла за ночь преферанса 17 тыс. рублей при ставке в одну копейку. Денег у нас не было, мы играли на спички, 1спичка=1копейка, и у меня до сих пор хранится вексель на листке в клеточку, в котором мои друзья обязуются мне выплатить при первом требовании 1700000 спичек. После этого я завязала. Запретила себе даже шахматы. Но людям свойственно обходить запреты, и какой-то момент я поймала себя на том, что читаю статьи финансистов. Практической надобности в том не было никакой, но финансы привлекали мой интерес игрока.
На статьи Якова Миркина я наткнулась совершенно случайно. Таблицы, числа, проценты — но и ещё что-то. В блокноте я обозначила для себя: vox humana, человеческий голос. Академические тексты были одновременно прозой поэта. Странное сочетание — финансист и поэт. Нет, бывает, что учёные на досуге пишут стихи. Но здесь поэзия использовала сухие факты в качестве художественных средств. Это был высший пилотаж.
Вот рецензия, написанная под впечатлением его новой прекрасной книжки.
=======
Краткая история российских стрессов.
Экономика, поэзия, игра и правильные местоимения
Яков Миркин — академический учёный и одновременно автор прекрасных, полных жизни и скрытого эротизма новелл. Не стоит задавить риторический вопрос: как сочетаются в одном человеке финансит с его процентами, ставками, кредитами и литератор, любитель смешных и печальных сюжетов с неожиданными и трогательными финалами. Каждый, кто не читал ни его экономических статей, ни рассказов, легко ответит на это, что, мол, вполне естественно для талантливого человека от занятий сухой наукой переключаться временами на вольный литературный слог, давать волю воображению. Но те, кому посчастливилось читать и то, и другое, с ответом затруднятся.
Похоже, что для Миркина литература не побег от сухой науки, а её продолжение. Все его тексты объединяет нечто общее, чему трудно подобрать имя. Попробуем поймать этот ускользающий смысл, дав ему имя: vox humana. Vox humana звучит постоянно — в текстах научных, художественных и тех, которые, как последняя его книга, сочетают в себе и точные выкладки с отсылками к источникам, оформленными по всем библиографическим правилам, и характеры, истории, воспоминания.
Если расчленить имя vox humana на составляющие (а я, как представитель формальной семантической школы в лингвистике, не стану удерживать себя от этого соблазна), то выделяются два элемента: любовь к местоимению «мы» и любовь к игре. Ну и третий элемент: просто любовь.
«Мы» — это очень хитрое местоимение. Оно как минимум двулико. Бывает «мы» инклюзивное: «Мы впятером сбежали с уроков». Это значит, что сбежал и я, и каждый из четырёх моих друзей. Но встречается и «мы» эксклюзивное. Например, когда взрослый говорит детям: «Мы сейчас помоем ручки и пойдём спать». Мыть ручки и спать предстоит детям, а взрослый воспользуется передышкой и поживет немного без визга и топота. Себя он не включил в это «мы».
«Мы» эксклюзивное часто гнездится рядом с обобщениями. Мы добры, или жестоки, или умны, или необразованны, или бедны или почти святые, или-или-или... А ты сам, говорящий, умён ли, или беден, или жесток? Ну при чем здесь я, — ответит эксклюзивный говорящий, я говорю о всех нас.
В книге «Краткая история российских стрессов» слово «мы» звучит постоянно. И это честное, инклюзивное «мы»: это с нами — со мной, и с тобой, читатель, и с теми, кто не прочёл и не прочтёт ни строчки, с людьми самых разных убеждений и социальных статусов, все происходило и происходит.
«Мы наших я»,—определяет свою позицию Миркин: «Среди нас есть либералы; государственники; негативисты; искатели заговоров; монархисты; циники; евразийцы; поэты; знающие всё; не знающие ничего; идеалисты; советские люди; радикалы; и, наконец, просто те, кто живет частной жизнью. Но мы в самых сокровенных, сущностных своих чертах — одно и то же...»
"Я — игроман. Однажды, вместо того, чтобы дописывать диплом, я выиграла за ночь преферанса 17 тыс. рублей при ставке в одну копейку. Денег у нас не было, мы играли на спички, 1спичка=1копейка, и у меня до сих пор хранится вексель на листке в клеточку, в котором мои друзья обязуются мне выплатить при первом требовании 1700000 спичек. После этого я завязала. Запретила себе даже шахматы. Но людям свойственно обходить запреты, и какой-то момент я поймала себя на том, что читаю статьи финансистов. Практической надобности в том не было никакой, но финансы привлекали мой интерес игрока.
На статьи Якова Миркина я наткнулась совершенно случайно. Таблицы, числа, проценты — но и ещё что-то. В блокноте я обозначила для себя: vox humana, человеческий голос. Академические тексты были одновременно прозой поэта. Странное сочетание — финансист и поэт. Нет, бывает, что учёные на досуге пишут стихи. Но здесь поэзия использовала сухие факты в качестве художественных средств. Это был высший пилотаж.
Вот рецензия, написанная под впечатлением его новой прекрасной книжки.
=======
Краткая история российских стрессов.
Экономика, поэзия, игра и правильные местоимения
Яков Миркин — академический учёный и одновременно автор прекрасных, полных жизни и скрытого эротизма новелл. Не стоит задавить риторический вопрос: как сочетаются в одном человеке финансит с его процентами, ставками, кредитами и литератор, любитель смешных и печальных сюжетов с неожиданными и трогательными финалами. Каждый, кто не читал ни его экономических статей, ни рассказов, легко ответит на это, что, мол, вполне естественно для талантливого человека от занятий сухой наукой переключаться временами на вольный литературный слог, давать волю воображению. Но те, кому посчастливилось читать и то, и другое, с ответом затруднятся.
Похоже, что для Миркина литература не побег от сухой науки, а её продолжение. Все его тексты объединяет нечто общее, чему трудно подобрать имя. Попробуем поймать этот ускользающий смысл, дав ему имя: vox humana. Vox humana звучит постоянно — в текстах научных, художественных и тех, которые, как последняя его книга, сочетают в себе и точные выкладки с отсылками к источникам, оформленными по всем библиографическим правилам, и характеры, истории, воспоминания.
Если расчленить имя vox humana на составляющие (а я, как представитель формальной семантической школы в лингвистике, не стану удерживать себя от этого соблазна), то выделяются два элемента: любовь к местоимению «мы» и любовь к игре. Ну и третий элемент: просто любовь.
«Мы» — это очень хитрое местоимение. Оно как минимум двулико. Бывает «мы» инклюзивное: «Мы впятером сбежали с уроков». Это значит, что сбежал и я, и каждый из четырёх моих друзей. Но встречается и «мы» эксклюзивное. Например, когда взрослый говорит детям: «Мы сейчас помоем ручки и пойдём спать». Мыть ручки и спать предстоит детям, а взрослый воспользуется передышкой и поживет немного без визга и топота. Себя он не включил в это «мы».
«Мы» эксклюзивное часто гнездится рядом с обобщениями. Мы добры, или жестоки, или умны, или необразованны, или бедны или почти святые, или-или-или... А ты сам, говорящий, умён ли, или беден, или жесток? Ну при чем здесь я, — ответит эксклюзивный говорящий, я говорю о всех нас.
В книге «Краткая история российских стрессов» слово «мы» звучит постоянно. И это честное, инклюзивное «мы»: это с нами — со мной, и с тобой, читатель, и с теми, кто не прочёл и не прочтёт ни строчки, с людьми самых разных убеждений и социальных статусов, все происходило и происходит.
«Мы наших я»,—определяет свою позицию Миркин: «Среди нас есть либералы; государственники; негативисты; искатели заговоров; монархисты; циники; евразийцы; поэты; знающие всё; не знающие ничего; идеалисты; советские люди; радикалы; и, наконец, просто те, кто живет частной жизнью. Но мы в самых сокровенных, сущностных своих чертах — одно и то же...»
Особенно «одно и то же» самых разных нас проявляется в стрессах — в тех переломных моментах нашего существования, когда теряется все — устоявшийся уклад жизни, имущество, близкие, возможность планировать своё будущее. Страшно, очень страшно оказаться одному на руинах «голому человеку», у которого есть только он сам. В эти моменты весь наш предшествующий опыт не может нам помочь, и мы прибегаем к архаичным стратегиям: замри-беги-сражайся.
Избегу соблазна пересказывать дальше книгу, скажу лишь, что она оказывается той остро необходимой поддержкой, в которой нуждаемся все мы (инклюзивные, разумеется): в тот момент, когда наш собственный опыт рушится под напором событий,она даёт нам опереться на разнообразнейший опыт других. Мы и сами пытаемся это делать, но в качестве опоры выбираем буквально то, что случайно попадает нам в руки. Как правило, это мифы. Огромное количество разнообразных исторических мифов рассмотрено в книге с академической тщательностью и не развенчано, но дополнено — статистикой, экономическими выкладками, репликами и жизненными историями современников...
Инклюзивное «мы» захватывает не только нас, живущих сейчас, но и распространяется на живших когда-то.
Плоские исторические картинки обретают объём, глубину и динамику, позволяя нам не только узнать, но и пережить то, что происходило за границами нашего личного существования.
Книга читается на одном дыхании. Оторваться невозможно, как и анализировать собственные чувства в процессе чтения. Но вот последний всплеск эмоций: как, уже последняя глава? И все? Скрытый, тайный сюжет, почти не замечаемый в процессе чтения, продолжает вести нас, когда книга закрыта. Это сюжет игры. Точнее, игр. Перевороты, войны, воспоминания, таблицы, истории царей и их подданных — все это сыгранные партии, которые необходимо изучить тому, кто тоже вступил в игру. Шахматист, изучивший детально партии великих игроков и помнящий наизусть находки и ошибки предшественников, имеет лучшие шансы на победу, чем любитель, который не держал в руках даже журнал «Шахматы».
Но шахматы — это лишь метафора игры, где победа одних оказывается поражением других. Яков Миркин, экономист, поэт и игрок, увеличивает наши шансы победить в игре на порядок более сложной, чем шахматы: в игре, где не должно быть проигравших, где выигрыш каждого — это выигрыш всех: в замечательной игре win-win".
Что сказать тому, кто написал книгу?
Когда я пишу - я дышу
Избегу соблазна пересказывать дальше книгу, скажу лишь, что она оказывается той остро необходимой поддержкой, в которой нуждаемся все мы (инклюзивные, разумеется): в тот момент, когда наш собственный опыт рушится под напором событий,она даёт нам опереться на разнообразнейший опыт других. Мы и сами пытаемся это делать, но в качестве опоры выбираем буквально то, что случайно попадает нам в руки. Как правило, это мифы. Огромное количество разнообразных исторических мифов рассмотрено в книге с академической тщательностью и не развенчано, но дополнено — статистикой, экономическими выкладками, репликами и жизненными историями современников...
Инклюзивное «мы» захватывает не только нас, живущих сейчас, но и распространяется на живших когда-то.
Плоские исторические картинки обретают объём, глубину и динамику, позволяя нам не только узнать, но и пережить то, что происходило за границами нашего личного существования.
Книга читается на одном дыхании. Оторваться невозможно, как и анализировать собственные чувства в процессе чтения. Но вот последний всплеск эмоций: как, уже последняя глава? И все? Скрытый, тайный сюжет, почти не замечаемый в процессе чтения, продолжает вести нас, когда книга закрыта. Это сюжет игры. Точнее, игр. Перевороты, войны, воспоминания, таблицы, истории царей и их подданных — все это сыгранные партии, которые необходимо изучить тому, кто тоже вступил в игру. Шахматист, изучивший детально партии великих игроков и помнящий наизусть находки и ошибки предшественников, имеет лучшие шансы на победу, чем любитель, который не держал в руках даже журнал «Шахматы».
Но шахматы — это лишь метафора игры, где победа одних оказывается поражением других. Яков Миркин, экономист, поэт и игрок, увеличивает наши шансы победить в игре на порядок более сложной, чем шахматы: в игре, где не должно быть проигравших, где выигрыш каждого — это выигрыш всех: в замечательной игре win-win".
Что сказать тому, кто написал книгу?
Когда я пишу - я дышу
Как жить, если тебя вокруг не любят? Или даже выживать? Когда ты остался один на один - нет, не с властями, а просто с местными, с большим окрестным населением, в его полном распоряжении? И вас сейчас придут громить?
Представьте, в селе Кулеватове Моршанского уезда на пригорке стоит большой двухэтажный помещичий дом в стиле “ампир», а в нем и вокруг него - чего только нет. Три тысячи десятин пахотной земли, сады, лес, мельница, тучные стада, а дальше по длинному - длинному списку (С.А. Давыдов, «Записки старого взрывника»). В нем - большая дворянская семья, родители с детьми. Отец - Давыдов, Александр, знатен, потомок, из Гербовника, столп. И
осенью 1917 г. кругом начинают громить помещичьи усадьбы.
Пришли трое от крестьянского схода: сами решайте, громить вас или не громить. «К этому времени мама подготовила полный перечень нашего имущества и сказала тем мужикам, что имущество это теперь общественное и как общество крестьян распорядится, так и будет. Так что и громить имение не надо!»
Снова - сход. «После бурных дебатов» решили все разделить по едокам. «Решением схода нам отрезали кусок земли около сада, выделили три лошади, три коровы, двадцать овец, свинью супоросную, а из инвентаря — плуг, соху, пару борон, жатку и ещё что-то по мелочи». А из дома не выгнали.
Хороший у нас народ. По весне «много любопытных набежало смотреть, как бывший барин землю пашет... С горем пополам четвертую часть ярового клина он все-таки вспахал, а когда утром пришел на свое поле, оно оказалось вспаханным и проборонованным. Это мужики кулеватовские ночью вспахали и, главное, сумели сохранить в тайне, кто пахал».
В 1918 г. начались аресты и расстрелы ЧК. Кого-то прямо по дороге, чтобы не возиться, не тащить в Моршанск. Отца взяли. А через много лет, в 1940 г. он столкнулся в городе со своим конвоиром, и тот ему сказал: «Я заглянул в комнату. Вижу — вы с женой стоите, крестите друг друга, а рядом девочка плачет, во мне сердце упало, жалко стало, подумал: не стану расстреливать, доставлю в Моршанск. Скажите спасибо вашей дочери, она вас спасла».
И ещё спасибо крестьянскому сходу- написали ходатайство об освобождении. Он - свой, он - наш. Отца выпустили, и жизнь потекла через крестьянские восстания, через обыски и отьемы (“у мамы был набор ножниц для швейных дел, так и его забрали»), пока дело не закончилось нэпом, и тут началась самая лучшая и сытая деревенская жизнь за все времена на Руси.
Кем только ни был высокочтимый отец семейства! Выбрали зав. волостным отделом народного образования - в доме своём, помещичьем, в народном театре играли Островского. Библиотеки в школах по всей волости ставил. Снова арестовывался - как заложник (крестьянский сход освободил). Призывался в армию. А сход скидывал ему в аренду то бывший помещичий, его же яблоневый сад (нечто чудесное), то его же кирпичную мельницу (а то разрушатся). Чтобы все росло и работало.
А потом - бессилен здесь сход - их выгнали из большого дома, ибо «осенью 1925 г. вышло постановление правительства о повсеместном выселении бывших помещиков из их бывших усадеб». Дом, конечно, тут же сгорел, якобы детишки подожгли. «А причина была в том, что существовала легенда, будто где-то в стенах дома наш предок Федор Андреевич замуровал ослиную шкуру, полную золота. И дом разобрали по кирпичикам, но никакой ослиной шкуры не нашли».
Что делать, куда деваться? Бабушкина присказка в русских деревнях. «Еще весной продали Гнедко, и денег хватило на то, чтобы купить избу-четырехстенку с сенями, двором и большим огородом на самом дальнем конце». А избу окрестили «Монплезиром».
Бодро, свежо - вперёд! Искать, как жить! «Средств к существованию не хватало», пахотную землю вернули обществу и пошёл Александр Давыдов, родом из Гербовника, отец семейства, на заработки юрисконсультом в Тамбовский базарный комитет, защищать торговцев от властей. На дворе - нэп, сыто, подводы с продовольствием, хорошая жизнь.
Представьте, в селе Кулеватове Моршанского уезда на пригорке стоит большой двухэтажный помещичий дом в стиле “ампир», а в нем и вокруг него - чего только нет. Три тысячи десятин пахотной земли, сады, лес, мельница, тучные стада, а дальше по длинному - длинному списку (С.А. Давыдов, «Записки старого взрывника»). В нем - большая дворянская семья, родители с детьми. Отец - Давыдов, Александр, знатен, потомок, из Гербовника, столп. И
осенью 1917 г. кругом начинают громить помещичьи усадьбы.
Пришли трое от крестьянского схода: сами решайте, громить вас или не громить. «К этому времени мама подготовила полный перечень нашего имущества и сказала тем мужикам, что имущество это теперь общественное и как общество крестьян распорядится, так и будет. Так что и громить имение не надо!»
Снова - сход. «После бурных дебатов» решили все разделить по едокам. «Решением схода нам отрезали кусок земли около сада, выделили три лошади, три коровы, двадцать овец, свинью супоросную, а из инвентаря — плуг, соху, пару борон, жатку и ещё что-то по мелочи». А из дома не выгнали.
Хороший у нас народ. По весне «много любопытных набежало смотреть, как бывший барин землю пашет... С горем пополам четвертую часть ярового клина он все-таки вспахал, а когда утром пришел на свое поле, оно оказалось вспаханным и проборонованным. Это мужики кулеватовские ночью вспахали и, главное, сумели сохранить в тайне, кто пахал».
В 1918 г. начались аресты и расстрелы ЧК. Кого-то прямо по дороге, чтобы не возиться, не тащить в Моршанск. Отца взяли. А через много лет, в 1940 г. он столкнулся в городе со своим конвоиром, и тот ему сказал: «Я заглянул в комнату. Вижу — вы с женой стоите, крестите друг друга, а рядом девочка плачет, во мне сердце упало, жалко стало, подумал: не стану расстреливать, доставлю в Моршанск. Скажите спасибо вашей дочери, она вас спасла».
И ещё спасибо крестьянскому сходу- написали ходатайство об освобождении. Он - свой, он - наш. Отца выпустили, и жизнь потекла через крестьянские восстания, через обыски и отьемы (“у мамы был набор ножниц для швейных дел, так и его забрали»), пока дело не закончилось нэпом, и тут началась самая лучшая и сытая деревенская жизнь за все времена на Руси.
Кем только ни был высокочтимый отец семейства! Выбрали зав. волостным отделом народного образования - в доме своём, помещичьем, в народном театре играли Островского. Библиотеки в школах по всей волости ставил. Снова арестовывался - как заложник (крестьянский сход освободил). Призывался в армию. А сход скидывал ему в аренду то бывший помещичий, его же яблоневый сад (нечто чудесное), то его же кирпичную мельницу (а то разрушатся). Чтобы все росло и работало.
А потом - бессилен здесь сход - их выгнали из большого дома, ибо «осенью 1925 г. вышло постановление правительства о повсеместном выселении бывших помещиков из их бывших усадеб». Дом, конечно, тут же сгорел, якобы детишки подожгли. «А причина была в том, что существовала легенда, будто где-то в стенах дома наш предок Федор Андреевич замуровал ослиную шкуру, полную золота. И дом разобрали по кирпичикам, но никакой ослиной шкуры не нашли».
Что делать, куда деваться? Бабушкина присказка в русских деревнях. «Еще весной продали Гнедко, и денег хватило на то, чтобы купить избу-четырехстенку с сенями, двором и большим огородом на самом дальнем конце». А избу окрестили «Монплезиром».
Бодро, свежо - вперёд! Искать, как жить! «Средств к существованию не хватало», пахотную землю вернули обществу и пошёл Александр Давыдов, родом из Гербовника, отец семейства, на заработки юрисконсультом в Тамбовский базарный комитет, защищать торговцев от властей. На дворе - нэп, сыто, подводы с продовольствием, хорошая жизнь.
Тучки, между тем, сгущаются. Год 1928, год перелома - его лишают избирательных прав. Новое дворянское звание - «лишенец»! Детям в школы нельзя как потомкам лишенцев. Они мечутся, где бы что-то хоть как-то закончить. Ищут, пристраиваются, просят.
Маловато будет. Медленно, красным цветом раздергивается новый занавес - раскулачивание. “Добрались наконец и до нас: нам предложили сдать дом и уматываться... К счастью, не в порядке спецпереселения. Так что, оставив тяжелые вещи, продав корову, мы подались в Тамбов”.
Мало, мало! «Пришла осень 1929 г. и кончил свою деятельность базарный комитет: его прикрыли, а всех сотрудников, в том числе и папу арестовали. С арестом отца кончились средства к существованию нашей семьи. К счастью, мир не без добрых людей. В Кулеватове весной мы посадили картошку, но уехали рано, и она осталась. Когда в Кулеватове узнали об аресте отца, мужики выкопали нашу картошку... погрузили на две подводы, от себя добавили пшено, муку, масло и привезли все это в Тамбов».
Мир не без добрых людей, а приговор? Три года за контрреволюционную агитацию, Котласский лагерь. Выжил, отработал, вышел на свободу. «Отец всегда располагал к себе людей... В бараке с уголовниками он расположил к себе окружающих, и “пахан” — глава уголовников — вел с ним задушевные разговоры.
И был такой случай: прибыл новый этап, и вот у папа украли единственную его ценность — золотое обручальное кольцо. Отец, конечно, очень расстроился. Пахан заметил это, спрашивает: что, отец, пригорюнился? Отец сказал. Тот страшно возмутился и говорит: Не горюй, найдем твое кольцо! К вечеру в конце барака какой-то шухер поднялся, кого-то били. А потом приходит пахан и вручает отцу кольцо. Молодежь, говорит, порядка не знает. Пришлось поучить».
Что сказать? «Он всегда располагал к себе людей». В 1940 г. Александр Давыдов, отец благородного семейства, работал в Литературном музее в Москве. Он смог быть. Его семья была, есть и будет. Она не перестала существовать.
А нам то что до этого? Истлевшие страницы? Так, почитать, пройти мимо? Но, мы знаем, бывают вызовы у каждого - опаснейшей величины. Были, есть и будут, такова любая жизнь. Мы с ними должны жить - и выжить.
Мы - все разные. Кто отвечает со всей жёсткостью, кто бегством, кто просто закрывает глаза, но есть те, кто решают быть, как все. Это тоже - выбор.
Договориться со всеми и с самим собой, быть не хуже и не лучше других, тянуть и вырастить детей, год за годом проживать жизнь, без страха и упрёка. Придумывать, не слабеть, располагать к себе, быть со всеми вместе. Человек, все это сделавший, всю жизнь стоит во весь рост, иначе не скажешь.
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"
Маловато будет. Медленно, красным цветом раздергивается новый занавес - раскулачивание. “Добрались наконец и до нас: нам предложили сдать дом и уматываться... К счастью, не в порядке спецпереселения. Так что, оставив тяжелые вещи, продав корову, мы подались в Тамбов”.
Мало, мало! «Пришла осень 1929 г. и кончил свою деятельность базарный комитет: его прикрыли, а всех сотрудников, в том числе и папу арестовали. С арестом отца кончились средства к существованию нашей семьи. К счастью, мир не без добрых людей. В Кулеватове весной мы посадили картошку, но уехали рано, и она осталась. Когда в Кулеватове узнали об аресте отца, мужики выкопали нашу картошку... погрузили на две подводы, от себя добавили пшено, муку, масло и привезли все это в Тамбов».
Мир не без добрых людей, а приговор? Три года за контрреволюционную агитацию, Котласский лагерь. Выжил, отработал, вышел на свободу. «Отец всегда располагал к себе людей... В бараке с уголовниками он расположил к себе окружающих, и “пахан” — глава уголовников — вел с ним задушевные разговоры.
И был такой случай: прибыл новый этап, и вот у папа украли единственную его ценность — золотое обручальное кольцо. Отец, конечно, очень расстроился. Пахан заметил это, спрашивает: что, отец, пригорюнился? Отец сказал. Тот страшно возмутился и говорит: Не горюй, найдем твое кольцо! К вечеру в конце барака какой-то шухер поднялся, кого-то били. А потом приходит пахан и вручает отцу кольцо. Молодежь, говорит, порядка не знает. Пришлось поучить».
Что сказать? «Он всегда располагал к себе людей». В 1940 г. Александр Давыдов, отец благородного семейства, работал в Литературном музее в Москве. Он смог быть. Его семья была, есть и будет. Она не перестала существовать.
А нам то что до этого? Истлевшие страницы? Так, почитать, пройти мимо? Но, мы знаем, бывают вызовы у каждого - опаснейшей величины. Были, есть и будут, такова любая жизнь. Мы с ними должны жить - и выжить.
Мы - все разные. Кто отвечает со всей жёсткостью, кто бегством, кто просто закрывает глаза, но есть те, кто решают быть, как все. Это тоже - выбор.
Договориться со всеми и с самим собой, быть не хуже и не лучше других, тянуть и вырастить детей, год за годом проживать жизнь, без страха и упрёка. Придумывать, не слабеть, располагать к себе, быть со всеми вместе. Человек, все это сделавший, всю жизнь стоит во весь рост, иначе не скажешь.
Это моя новая колонка в "Неделе - Российская газета"