Украина таки ПОПАЛА в НАТО, но НАТО это не понравилось.

Шарли Эбдо в своём духе.

Но очень точно.

Тут, как говорят, вышел сборник «поэзии Донбасса». Его нигде не достать, потому что враги не хотят издавать настоящих гениев и прячут тиражи. А то, что там гении, сомнений нет, ибо они себя так называют и какие доказательства вам ещё нужны. Тем более, что Прилипкин рекомендует, а это просто охранная грамота и пропуск в литературу.

С трудом ознакомившись, я настолько вдохновился гениальной поэзией, что неожиданно ощутил озарение и открыл в себе поэтический дар. Тут нужно учесть одно важное обстоятельство. До этого момента я не умел писать стихи. Вообще! Никак! Не было ни таланта, ни способностей. Однако после прочтения сборника я понял, что талант сегодня иметь просто как то неприлично, мастерство вообще свойство лохов и неудачников и главное - нахрап, наглость, напористость и отвращение ко всякому старью типа Пушкина. Я быстро усвоил все это и почувствовал, как стал патриотическим поэтом. Произошло это на перегоне метро между станциями «Текстильщики» и «Таганская».

Сразу предупреждаю - стихи гениальные, выстраданные в давке, а оттого ослепляющие, поражающие новизной литературных приемов, масштабом образного мазка, филигранной проработкой стиля, неожиданностью рифм. Кто так не считает - идиот, тупица и междометие, он мне гадок.

Итак:

«Мой Донбасс, мой глонасс.
Ты для нас и про нас.
Мы воюем за нас,
Не щадя живота.

Я мечтаю о том,
Что в вагоне с котом,
Я приеду потом,
Посмотреть на тебя,

Донбасс!!!!

Я иду весь такой,
Весь такой непростой,
Только пули свистят,
Только уши трещат.

На ветру, как знамёна судьбы.
От лихой той ходьбы,
И пою и ору
Поднимаю в горУ

Знамя!!!!!

Скоро мы победим,
Сокрушим, разгромим,
Втопчем, треснем врагу
Огого - гугугу.

Вот вам!!!!

Трепещите, скоты,
Мы вам тут не кроты (вар. коты).
Арктогея за нас.
И идея за нас,
Евразийство за нас
Византийство за нас,
Катехон, монофон (вар. телефон).
Диктофон, поролон
Все за нас против вас.
Трепещите.

Гады!!!!!

Мы придём, принесём,
И убьём и спасём,
И стрельнем и взмахнём,
Унесём, вознесём.
И стихов написём
И романов снесем.
Как яиц страусиных
Гору.
Водки, пива попьём (вар. патриотич. кваса нальём)
Колбасы навернем,
И покажем, где раки зимуют.

Всем!!!!!

Ура! Бей! Круши!»

Во как. Сильно, мощно, потрясающе, правда? Это был не вопрос.

В общем, в следующем сборнике патриотической поэзии я должен быть на обложке. Даже если сборник выйдет через три дня, я успею написать штук 300 стихотворений, поэм, хокку, хайку, газелл и рубаи. Когда нет таланта, пишется удивительно легко.

Так что все, фонтан забил в потолок. Теперь не заткнешь. Как говорил Игорь Северянин:

Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным наудачу
Завоевателя порыв.

Я изнемог от льстивой свиты,
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.

До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа.

Кстати, я правильно понимаю, что литературная премия мне уже выписана?

Где можно забрать?

Владимир Путин сказал очень важную вещь.

Наконец то на самом высоком уровне заговорили о кредитном рабстве. Ведь главная задача банков именно в том и состоит, чтобы сделать все возможное, чтобы должник брал как можно больше и не отдавал долг как можно дольше. Ибо пока он должен – он зависим. Бесправен. Не может думать ни о чем другом. Несвободен. То есть (и это главное) полностью управляем.

Главная задача банков сегодня – не помочь людям кредитами, а сделать все, чтобы люди были максимально закредитованы. Чтобы появился Homo Crediticus, повязанный долгами по рукам и ногам, живущий не по средствам и оттого всегда внутренне боящийся вернуться в свое истинное состояние. Вот, например, представители банков говорят откровенно: «Я не вижу проблем с закредитованностью населения, которыми нас пугают правительство и пресса», – заявляет предправления Юниаструм Банк Алла Цытович на банковском форуме Адама Смита в Лондоне. По ее словам, проблема банков в том, что есть целая категория людей, которые не хотят жить в кредит. «Вопрос в том, как их загнать в кредитную кабалу, чтобы они, наконец, начали брать кредиты», – уточняет она.

Вот так, открытым текстом, безо всяких эвфемизмов. «Как же нам загнать их, мерзавцев, которые живут сами по себе (читай «не хотят нас кормить»), в кабалу?» Дальше эта яркая мысль получает свое развитие: «Выступавшие на форуме банкиры посетовали также, что у российских граждан очень короткий горизонт планирования: даже ипотечный кредит, который банк выдает на 20 лет, заемщик гасит за 5–7 лет в среднем. «По розничным кредитам граждане планируют на год-два, а мы заинтересованы в более длинном сроке, например десять лет, или чтобы люди передавали свои долги из поколения в поколения», – сказал старший вице-президент Бинбанка Петр Морсин. Иными словами, как сделать так, чтобы кабала была пожизненной или даже «попоколенной». Как до 1861 года. Дед крепостной, отец крепостной, сын крепостной и никакого Манифеста об освобождении в перспективе. Это при том, что на дворе XXI век.

Что это? Это тенденция. Это новая форма лишения свободы. Когда человек лишается свободы не в тюрьме, а в собственной квартире, на даче, на улице. Когда он работает только ради одного – отдать кредит, когда думает только об одном – как отдать? Где взять, чтобы отдать? Когда выход из любой сложной ситуации видится не в таких же сложных формах – новой работе, изменении образа жизни, переезде на новое место, каких –то условных жертвах – а в самой простой и примитивной форме. Пойти и взять взаймы у ростовщика. «Приходи! Не думай! Бери! Сразу сколько нужно! Потом отдашь! Сейчас все хорошо? Деньги не нужны? Ничего, это не надолго. Дальше обязательно будет плохо, поэтому возьми! Возьми!!!» - все это я сто раз слышал от десятков банков, видел на стенах, в рекламе.

Почему это произошло? Почему никто не стремится спасти свободу? А потому что для нынешней экономической системы свобода человека (потребителя), то есть свобода в целом, это смертный приговор. Почему? Потому что свобода вредна для производителя и финансиста. Человек не должен выбирать – он должен покупать. Потреблять. Это главное. Поэтому главным становится заставить покупать, смотреть, пользоваться. Чтобы человек потреблял, не спрашивая, зачем. «Капитализм и демократия опираются на различные принципы... – говорит Д.Сорос, - Все разговоры о свободе и демократии - не более чем пропаганда... Мои высказывания могут ворочать рынками, хотя я очень стараюсь не злоупотреблять этой силой».

И, мало того, об этом уже можно, в век демократии, открыто говорить в газетах. Пусть привыкают. Готовятся. И готовят своих детей и внуков. Ибо долги (то есть рабство) придется передавать «из поколения в поколение».

лет назад, в ноябре 1962 года, тысячи людей, купившие номер «Нового мира» ⬆️⬆️⬆️⬆️⬆️
пережили потрясение. С восьмой страницы журнала начиналась повесть тогда ещё никому не известного автора Александра Солженицына, рассказывающая об одном дне в лагере обычного заключенного. Как встает, одевается, работает, о чем думает, с какими мыслями вечером ложится… Самое глубокое впечатление производило то, что рассказывалось об ужасах лагерной жизни  в повести очень просто, буднично, без появлявшегося уже тогда пафоса, даже без осуждения, самыми обычными словами. И заканчивалось все обычной фразой, которую кто-то из советских писателей назвал «одной из самых трагических фраз повести»: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось…»

Выход «Одного дня» означал начало эпохи подлинного осмысления и пересмотра трагических страниц недавнего прошлого, поскольку как на Руси, так и в России переосмысление событий, впечатывание их в память и гены всегда происходило через литературу. Достаточно посмотреть на циклы повестей и сказаний, возникших после монгольского нашествия, после Куликовской битвы, падения Константинополя, Смуты и т.д. Уходящие поколения свидетелей оставляли здесь в литературе то, что уносили с собой туда, за черту, трагический личный опыт человека становился опытом поколения, а потом и народа. Солженицын в небольшой повести смог сказать так много и так ясно, что появившиеся потом (особенно  в наше время) десятки и сотни книг смогли добавить лишь подробности, но усилить главную мысль уже не могли.

Поэтому номер журнала было не достать, он мгновенно превратился с библиографическую редкость, ценность которой намного повысилась, когда Солженицын уехал и был запрещен. Журнал передавали из рук в руки, давали с большими осторожностями на ночь, переписывали от руки и перепечатывали на машинке под слепые копирки. Он и сегодня мало доступен, ибо стал почти таким же памятником эпохе, как соловецкий камень.

С этой повести нужно сегодня начинать знакомство с той трагической эпохой. Конечно, сегодняшним студентам (и не только им) понять то время все сложнее. В наши дни неограниченных возможностей трудно представить, чем могло закончиться простое посещение храма, крещение ребенка, хранение самиздата, чтение таких вот книг, тихое обсуждение того, о чем сегодня орут на площадях и в телевизоре. И слава Богу. Ибо если бы все трагедии нашей непростой истории каждое поколение переживало бы так же остро, как и современники, люди не смогли бы жить. Но знать и помнить необходимо. Стараться понять необходимо, ибо нашу страну и народ сформировали не гламур и роскошь, не фестивали неисчерпаемых удовольствий и ярмарки тщеславия, а страдания и трагедии, без которых невозможна подлинная радость. «Какая житейская радость непричастна печали?», - поется в одном православном песнопении.

Поэтому наверное надо было бы поставить памятник не Солженицыну; а просто«Ивану Денисовичу». Герою, который стал более значим, чем автор.

Утром просматривал книжные полки и перелистал книгу С.Капицы о демографии человечества. Он подарил и подписал ее мне на своей даче на Николиной горе, где мы с ним провели в разговоре целый день, больше 10 лет назад.

Странное чувство - держать в руках «посмертную книгу». Вообще «Посмертные произведения», как говорили столетие назад, это особый жанр. Текст прижизненный и текст посмертный, даже если это один и тот же текст, на самом деле два совершенно разных явления. Текст, существующий при жизни автора, всегда может быть исправлен, доделан, усовершенствован (первые публикации рассказов Чехова, например, в «Осколках» и эти же рассказы, изданные в сборнике, как правило, два отличающихся текста), даже если это никогда не будет сделано.

Потенциальная, допускаемая возможность изменения исключительно важна, как осознаваемый потенциал роста, как нереализованная, но имманентная новизна. Если применить это правило к себе, то станет понятно, что осознание собственных потенциальных возможностей, которые пусть даже никогда не будут реализованы, исключительно важно для общего сознания полноты себя, самоощущения. Розанов описывал это состояние как «чувствую, что могу потрясти весь мир – но не хочу этого делать».

По отношению к прижизненному тексту также важна позиция автора, как Главного Наблюдателя – текст существует только с позиции наблюдателя, наблюдение устанавливает связь, выстраивает отношения с текстом, который чувствует это отношение. Мы не потому понимаем или не понимаем текст, потому что у нас настроены или не настроены мозги, а потому что сам текст или понимается или нет, способен произвести понимание или нет. Его отношение к нам так же важно, как и наше к нему. Раневская была не так уж неправа, когда говорила, что «Джоконда» сама выбирает, на кого производить впечатление, а на кого нет.

В этом отношении автор является главным, что не означает, что его собственный текст на некотором удалении столь же понятен, как и сразу после создания. Непонимание себя автором, способность текста начинать жить самостоятельно, создавать собственные структуры понимания себя это очевидное явление. Именно поэтому возникает столько проблем с интернетом – тексты в Сети начинают жить сами по себе, создавая логические и алогичные связи с другими текстами и когда мы пытаемся вновь ими овладеть, они ускользают от понимания.

Кроме того, автор не всегда знает, какая из его книг станет посмертной и это тоже важно. Так как многие авторы тогда не стали бы ее писать или написали бы иначе. Но он не знает. И когда такая книга написана, она незримо уже проводит вдалеке черту, которую можно перейти только один раз и только в одну сторону. Жизнь с этого момента идет иначе и некоторые это чувствуют. Волнуются, тревожатся, мечутся, не понимая, где источник беспокойства. А он рядом. В столе. В файле.

Гоголь ведь не случайно сжег второй том «Мертвых душ» - он спасался от призрака смерти, поселившегося рядом с ним. Вот если бы мы знали, какая из наших фотографий будет помещена на могильный памятник, мы, скорее всего, постарались бы ее не делать или тоже сделали бы иначе. И мы тоже не знаем, сделана уже эта фотография или нет. А если уже… Не оттого ли нам иногда без причины тревожно? Послушайте последний альбом Queen “Made in Heaven” и вы поймете, как звучат песни и музыка, когда автор точно знает, что не услышит их.

Очень хорошо. Без воя Винокуровой и трясущегося Сванидзе будет немного лучше. Но немного. Ибо СПЧ, если честно, не нужен вообще никому.

Коллеги, а вы и правда думаете, что это «хороший русский писатель»? Вы ведь в курсе, кто все это творчество двигает? И ГРАД уже тоже хорош?

«Может, на кухне кто - то и ужинает, но ведь ты же пьян, Вася» (с)

Помните фильм?

Нон Фикнш, конечно, та ещё лавочка, но ведь подзащитный - то от этого талантливее не делается.

Что - то я вас в последнее время перестал узнавать.

Арестованные фигуранты уголовного дела о вымогательстве у Чемезова были подчиненными Собчак и выполняли ее указания, заявил адвокат.

Инструмент российский. Начало прошлого века. Молоток-топорик-кусачки-гвоздодёр-отвертка-напильник в одном.

Универсализм не сегодня придуман.

В этот день в 1940 году в советской прессе появилось первое (и последнее) фото Гитлера.