Сегодня день памяти политзаключенных. Будут у Соловецкого камня совершать традиционный ритуал – чтение имен жертв «большого террора». Соберутся люди преимущественно либеральных взглядов чтобы помянуть погибших.
Дело, безусловно, хорошее. Хотя бы потому, что есть те, кто помянет погибших. Надолго ли поминающих хватит – неизвестно, но факт остается фактом.
Примечательно то, что подавляющее большинство тех, кто читает все годы у камня фамилии погибших, одобряют распад СССР. Рухнула, де, тоталитарная бесчеловечная империя, «кто то палкой с винтом, понатужась, об рельсу ударил – и как кинулись все в распрекрасную ту благодать». Свобода… можно погалдеть за яишенкой и какао о величии духа, Флоренском и Пастернаке…
И вот здесь начинаются вещи интересные. Погибшие при Сталине люди погибли за идею. Правильную или нет – не важно, важно, что она была. За идею великого государства, за идею всеобщего счастья, за идею процветания и очищения. Погибли во имя. Они были принесены на алтарь и поэтому у них есть статус жертв и есть их палачи. Если бы были храмы либеральных богов, они были бы нарисованы на стенах в красных гиматиях, держащие собственные головы в руках, как Дионисий Ареопагит.
Однако в результате распада СССР погибло людей намного больше, чем при Сталине. Опустились, обнищали и умерли, ограблены и убиты бандитами на улицах, покончили с собой, все потеряв и так далее. Многие навсегда остались инвалидами, прежде всего социальными, у сотен тысяч людей оказалась надломлена психика, разрушена личность, что привело к их отсроченной гибели в результате болезней.
Они погибли не за идею (рынок это не идея), не за свободу (ее так и не случилось), не за культурный взрыв (его не произошло), не за процветание (далеко, даже очень далеко не всем удалось его достичь), а за то, чтобы у нескольких десятков подонков были яхты, счета и особняки в Лондоне. Потому что так захотелось кучке завлабов. То есть они не жертвы и их палачи не прячутся, а спокойно выступают по телевизору, статейки пишут, свадьбы играют – скажи Авену, Явлинскому или Вавилову, что они виновны в гибели миллионов людей – обидятся и разместят в «Коммерсанте» за бабло страстный апологетический текст в духе «Каждый проданный завод это был гвоздь в крышку гроба коммунизма». (это цитата того же Чубайса).
Об этих погибших, искалеченных людях никто из сочувствующих жертвам - политзаключенным ни разу не пожалел. Никто из потерпевших от Сталина не выходит их поминать, нет ни одного мартиролога, ни одной «книги памяти», ни одного мемориального музея. Этих людей просто не стало – всё, кончились, делись, перемолоты в рыночную пыль, раздутую, развеянную ветром либеральных освободительных реформ.
Но и это не всё. Любители почитать фамилии у Соловецкого камня оправдывают произошедшее объективной необходимостью. Они мстительно произносят «страна была обречена», «всё сгнило», «нужна была новая, демократическая Россия», «неприятно, но что поделать», «такова историческая закономерность», «были нужны перемены», не замечая, что именно эти соображения, только иначе высказанные, двигали тем самым ненавистным Сталиным, уничтожавшим несчастных политзаключенных.
И все это – сталинская логика целесообразности и предопределенности гибели одних, оды Ельцину и ностальгия по девяностым прекрасно уживаются с трагическими нотами в голосе при чтении имен политзаключенных, с переживаниями и проклятиями Сталину, со скорбью о роковых тридцатых.
И ничего, никакие пельмени «От Палыча» у них в горле не застревают, когда они ужинают после очередного «дня памяти политзаключенных».
Дело, безусловно, хорошее. Хотя бы потому, что есть те, кто помянет погибших. Надолго ли поминающих хватит – неизвестно, но факт остается фактом.
Примечательно то, что подавляющее большинство тех, кто читает все годы у камня фамилии погибших, одобряют распад СССР. Рухнула, де, тоталитарная бесчеловечная империя, «кто то палкой с винтом, понатужась, об рельсу ударил – и как кинулись все в распрекрасную ту благодать». Свобода… можно погалдеть за яишенкой и какао о величии духа, Флоренском и Пастернаке…
И вот здесь начинаются вещи интересные. Погибшие при Сталине люди погибли за идею. Правильную или нет – не важно, важно, что она была. За идею великого государства, за идею всеобщего счастья, за идею процветания и очищения. Погибли во имя. Они были принесены на алтарь и поэтому у них есть статус жертв и есть их палачи. Если бы были храмы либеральных богов, они были бы нарисованы на стенах в красных гиматиях, держащие собственные головы в руках, как Дионисий Ареопагит.
Однако в результате распада СССР погибло людей намного больше, чем при Сталине. Опустились, обнищали и умерли, ограблены и убиты бандитами на улицах, покончили с собой, все потеряв и так далее. Многие навсегда остались инвалидами, прежде всего социальными, у сотен тысяч людей оказалась надломлена психика, разрушена личность, что привело к их отсроченной гибели в результате болезней.
Они погибли не за идею (рынок это не идея), не за свободу (ее так и не случилось), не за культурный взрыв (его не произошло), не за процветание (далеко, даже очень далеко не всем удалось его достичь), а за то, чтобы у нескольких десятков подонков были яхты, счета и особняки в Лондоне. Потому что так захотелось кучке завлабов. То есть они не жертвы и их палачи не прячутся, а спокойно выступают по телевизору, статейки пишут, свадьбы играют – скажи Авену, Явлинскому или Вавилову, что они виновны в гибели миллионов людей – обидятся и разместят в «Коммерсанте» за бабло страстный апологетический текст в духе «Каждый проданный завод это был гвоздь в крышку гроба коммунизма». (это цитата того же Чубайса).
Об этих погибших, искалеченных людях никто из сочувствующих жертвам - политзаключенным ни разу не пожалел. Никто из потерпевших от Сталина не выходит их поминать, нет ни одного мартиролога, ни одной «книги памяти», ни одного мемориального музея. Этих людей просто не стало – всё, кончились, делись, перемолоты в рыночную пыль, раздутую, развеянную ветром либеральных освободительных реформ.
Но и это не всё. Любители почитать фамилии у Соловецкого камня оправдывают произошедшее объективной необходимостью. Они мстительно произносят «страна была обречена», «всё сгнило», «нужна была новая, демократическая Россия», «неприятно, но что поделать», «такова историческая закономерность», «были нужны перемены», не замечая, что именно эти соображения, только иначе высказанные, двигали тем самым ненавистным Сталиным, уничтожавшим несчастных политзаключенных.
И все это – сталинская логика целесообразности и предопределенности гибели одних, оды Ельцину и ностальгия по девяностым прекрасно уживаются с трагическими нотами в голосе при чтении имен политзаключенных, с переживаниями и проклятиями Сталину, со скорбью о роковых тридцатых.
И ничего, никакие пельмени «От Палыча» у них в горле не застревают, когда они ужинают после очередного «дня памяти политзаключенных».
Российским войскам осталось 16 километров до Константинополя.
Он в Великоновосёлковском районе Донецкой области. Основан в 1779 году. Население Константинополя больше 1000 человек. Константинополь основан греческими переселенцами, потомки которых и сейчас составляют большинство его жителей.
СВО - символическое пространство.
Уже был взят Нью Йорк.
Впереди Константинополь.
Он в Великоновосёлковском районе Донецкой области. Основан в 1779 году. Население Константинополя больше 1000 человек. Константинополь основан греческими переселенцами, потомки которых и сейчас составляют большинство его жителей.
СВО - символическое пространство.
Уже был взят Нью Йорк.
Впереди Константинополь.
Поговорим о странностях патриотизма и парадоксальности процесса строительства независимой России.
В 2000 году было создано движение «Идущие вместе», которое затем превратилось в движение «Наши». Задачи и цели этих движений были борьба с неонацизмом, с либеральным лобби, воспитание молодежи в духе патриотизма, уважения к Президенту – тогда это было очень ново, сегодня аксиоматично. То есть это движение было за Россию и Президента. У движения возникло много противников, среди которых одним из самых заметных стала Тимакова. Она оскорбительно отзывалась о движении и всячески поддерживала, а нередко инициировала любую заказуху против него.
Много лет на федеральных каналах находился (сейчас он просто притих) гражданин нескольких стран Познер. При любой возможности он подчеркивал, что ни Россия, ни мы все ему не интересны, что он уедет отсюда при первой возможности, снимал подобострастные фильмы о любимой Америке и показывал их на центральных каналах.
Много лет в России работали «Эхо Москвы» и «Новая газета». Их позиция всем хорошо известна – это жесткая, беспринципная, грубая антироссийская пропаганда. Эти места были пристанищем всех антироссийских и проамериканских сил, причём Запад даже не скрывал их поддержку.
Много лет в России действовала секта Навального. Она колпачила людей, разводила их на деньги, устраивала антироссийские акции, использовала серые схемы, в ее рядах были все – от неонацистов до жуликов. Руководитель секты погряз в уголовных делах, нигде не работал, но денег не считал, устраивал провокации, снимал заказуху, оскорблял Президента России.
Много лет в России действовали и действуют неофашистские движения. Они открыто пропагандируют нацизм, насилие, поганят культуру, устраивают провокации, сегодня они слились с беглыми украинскими мигрантами и все вместе поливают грязью руководство страны, армии, честных и порядочных людей России.
Одновременно все эти годы государство твердит о необходимости уважения к стране и народу, вливает громадные деньги в патриотические фильмы и проекты, расширяет сеть пророссийских программ…
Вот здесь и начинается самое непостижимое. Тимакова в годы борьбы с патриотической молодежью начальник пресс-службы Президента, потом пресс-секретарь Президента. Она же защищает подонка и иноагента Серебренникова, дружит с Навальным, воюет с Михалковым. Познера жестко защищают с самого верха; книги о нем заполонили магазины. «Эхо Москвы» содержала государственная компания «Газпром», а «Новую газету» поддерживали прогосударственные олигархи и Белый дом. Министр связи России Рейман, сидевший в Кремле, финансировал удальцовскую секту АКМ, боровшуюся с Кремлем. Секта Навального, равно как и неонацисты была создана и управлялась также силами, находящимися во власти… Сегодня люди из власти, Думы поддерживают и неонацистов и беглых украинских мигрантов и блогерское ворьё, раскачивающих ситуацию в стране и упорно тащащих Россию к майдану.
Одновременно формально прогосударственные интернет-сетки мешают с грязью государственника Соловьева и тех, кто с ним работает, в ходе деанонимизации телеграм-каналов выяснилось, что многие антигосударственные каналы ведутся государственниками на деньги государства.
А теперь представим время даже не Сталина. Время Брежнева. И вот начальник пресс-службы Генсека воюет с комсомолом и его лидерами, на телевидении и радио не стесняются в выражениях против друг друга Игорь Кириллов и Ольга Высоцкая, «Известия», не щадя себя, уничтожают «Труд», руководитель «Госплана» финансирует издательство «Посев», а диссиденты получают зарплату в ЦК КПСС и мочат то самое ЦК. Сколько было бы шансов выстоять у такого государства?
Вопрос, актуальный донельзя и сегодня. Мы наблюдаем ежедневно очень пагубную игру с теми вещами, с которыми играть нельзя. Мы постоянно видим, как назначив умного, патриотичного человека защищать страну, тут же назначают еще троих, чтобы ему мешать. Машина мощная, но бензин с песком, шоферу бьют по рукам, кто-то тихо подсовывает шипы под колеса, а сидящие в машине орут «вперед», «почему мы еле едем?».
И в самом деле.
Какая странность.
В 2000 году было создано движение «Идущие вместе», которое затем превратилось в движение «Наши». Задачи и цели этих движений были борьба с неонацизмом, с либеральным лобби, воспитание молодежи в духе патриотизма, уважения к Президенту – тогда это было очень ново, сегодня аксиоматично. То есть это движение было за Россию и Президента. У движения возникло много противников, среди которых одним из самых заметных стала Тимакова. Она оскорбительно отзывалась о движении и всячески поддерживала, а нередко инициировала любую заказуху против него.
Много лет на федеральных каналах находился (сейчас он просто притих) гражданин нескольких стран Познер. При любой возможности он подчеркивал, что ни Россия, ни мы все ему не интересны, что он уедет отсюда при первой возможности, снимал подобострастные фильмы о любимой Америке и показывал их на центральных каналах.
Много лет в России работали «Эхо Москвы» и «Новая газета». Их позиция всем хорошо известна – это жесткая, беспринципная, грубая антироссийская пропаганда. Эти места были пристанищем всех антироссийских и проамериканских сил, причём Запад даже не скрывал их поддержку.
Много лет в России действовала секта Навального. Она колпачила людей, разводила их на деньги, устраивала антироссийские акции, использовала серые схемы, в ее рядах были все – от неонацистов до жуликов. Руководитель секты погряз в уголовных делах, нигде не работал, но денег не считал, устраивал провокации, снимал заказуху, оскорблял Президента России.
Много лет в России действовали и действуют неофашистские движения. Они открыто пропагандируют нацизм, насилие, поганят культуру, устраивают провокации, сегодня они слились с беглыми украинскими мигрантами и все вместе поливают грязью руководство страны, армии, честных и порядочных людей России.
Одновременно все эти годы государство твердит о необходимости уважения к стране и народу, вливает громадные деньги в патриотические фильмы и проекты, расширяет сеть пророссийских программ…
Вот здесь и начинается самое непостижимое. Тимакова в годы борьбы с патриотической молодежью начальник пресс-службы Президента, потом пресс-секретарь Президента. Она же защищает подонка и иноагента Серебренникова, дружит с Навальным, воюет с Михалковым. Познера жестко защищают с самого верха; книги о нем заполонили магазины. «Эхо Москвы» содержала государственная компания «Газпром», а «Новую газету» поддерживали прогосударственные олигархи и Белый дом. Министр связи России Рейман, сидевший в Кремле, финансировал удальцовскую секту АКМ, боровшуюся с Кремлем. Секта Навального, равно как и неонацисты была создана и управлялась также силами, находящимися во власти… Сегодня люди из власти, Думы поддерживают и неонацистов и беглых украинских мигрантов и блогерское ворьё, раскачивающих ситуацию в стране и упорно тащащих Россию к майдану.
Одновременно формально прогосударственные интернет-сетки мешают с грязью государственника Соловьева и тех, кто с ним работает, в ходе деанонимизации телеграм-каналов выяснилось, что многие антигосударственные каналы ведутся государственниками на деньги государства.
А теперь представим время даже не Сталина. Время Брежнева. И вот начальник пресс-службы Генсека воюет с комсомолом и его лидерами, на телевидении и радио не стесняются в выражениях против друг друга Игорь Кириллов и Ольга Высоцкая, «Известия», не щадя себя, уничтожают «Труд», руководитель «Госплана» финансирует издательство «Посев», а диссиденты получают зарплату в ЦК КПСС и мочат то самое ЦК. Сколько было бы шансов выстоять у такого государства?
Вопрос, актуальный донельзя и сегодня. Мы наблюдаем ежедневно очень пагубную игру с теми вещами, с которыми играть нельзя. Мы постоянно видим, как назначив умного, патриотичного человека защищать страну, тут же назначают еще троих, чтобы ему мешать. Машина мощная, но бензин с песком, шоферу бьют по рукам, кто-то тихо подсовывает шипы под колеса, а сидящие в машине орут «вперед», «почему мы еле едем?».
И в самом деле.
Какая странность.
В связи с днем памяти политзаключённых нельзя обойти вниманием чрезвычайно популярную в либеральной среде тему связки нацистских концлагерей и лагерей сталинского ГУЛАГа. На этом основании строятся целые концепции о тождестве советской и нацистской систем. Но это совершенно разные вещи.
Их разница связана прежде всего с разницей систем, породивших то и другое явления. В советском лагере смерть не была главным итогом пребывания, она была следствием тех или иных условий и форм жизни, в ряде случаев «побочным эффектом» системы. В нацистском лагере смерть была целью, а ее достижение – основной задачей системы. Заключённые советского лагеря были нужны государству, узники нацистских концентрационных лагерей были не нужны даже самим себе.
ГУЛАГ был естественным продолжением российской дореволюционной системы наказаний, включающей каторгу и ссылку. Каторжный и ссыльный опыт сотен и тысяч революционеров вошел в общественное сознание, в опыт политической борьбы и зачастую был необходимым условием социального признания статуса революционера. Внутренняя готовность пройти через тюрьмы, пострадать была присуща менталитету первых поколений советских людей, что учитывала и власть. Поэтому в советской художественной и мемуарной литературе лагеря нередко описывались, как важный фактор становления человека, как возможность самореализации (известные «шарашки»), как вынужденное место встреч культурных и образованных людей.
«Странные все-таки вещи творились нашими тюремщиками, - писал Д.С.Лихачев, отбывавший срок на Соловках в конце 1920-х гг., – Арестовав нас за то, что мы собирались раз в неделю всего на несколько часов для обсуждения волновавших нас вопросов философии, искусства и религии, они объединили нас … надолго в лагерях, комбинировали наши встречи с другими такими же заинтересованными в решении мировоззренческих вопросов людьми нашего города, а в лагерях широко и щедро с людьми из Москвы, Ростова, Кавказа, Крыма, Сибири. Мы проходили гигантскую школу взаимообучения».
Как бы противоречиво это ни звучало, но советский лагерь был отражением естественного порядка вещей, картой существующего государства, на которую были нанесены места работы, культурно-воспитательные части, газеты и журналы, книги, театры и даже музеи, доступные всем социальным категориям, находящимся в лагере. Поэтому о лагерях значительная часть населения страны знала или как минимум отдавала себе отчет, что их не может не быть. И, наконец, система ГУЛАГа не знала категории лагерей смерти, так как в системе советских лагерей не было ни одной категории заключенных, для которых смерть была абсолютно гарантирована, в отличие от категорий комиссаров, цыган или евреев в нацистских лагерях.
Концентрационные лагеря нацистского государства были принципиально новым явлением, у которого были прообразы, но не было аналогов, то есть это была карта несуществующего, будущего, но так и не состоявшегося государства. В нем были и театры и развлечения, но пользоваться ими могла только администрация лагеря. Этот мир был создан в обществе, значительная часть которого была готова воевать и даже умирать за Германию, но не испытывать мучения за нее в лагерях.
Внезапный «скачок» в систему лагерей долго не позволял рядовым немцам осознать их реальность, поэтому далеко не все жители окружавших лагеря населенных мест лукавили, когда утверждали, что ничего не знали о происходящем в Бухенвальде, Дахау или Равенсбрюке. Лагеря смерти были закономерностью в нацистской Германии. Советская система допускала со временем исчезновение лагерей, нацистская нет.
Вот об этом бы подумать тем, кто любит равнять СССР и Нацистскую Германию.
Их разница связана прежде всего с разницей систем, породивших то и другое явления. В советском лагере смерть не была главным итогом пребывания, она была следствием тех или иных условий и форм жизни, в ряде случаев «побочным эффектом» системы. В нацистском лагере смерть была целью, а ее достижение – основной задачей системы. Заключённые советского лагеря были нужны государству, узники нацистских концентрационных лагерей были не нужны даже самим себе.
ГУЛАГ был естественным продолжением российской дореволюционной системы наказаний, включающей каторгу и ссылку. Каторжный и ссыльный опыт сотен и тысяч революционеров вошел в общественное сознание, в опыт политической борьбы и зачастую был необходимым условием социального признания статуса революционера. Внутренняя готовность пройти через тюрьмы, пострадать была присуща менталитету первых поколений советских людей, что учитывала и власть. Поэтому в советской художественной и мемуарной литературе лагеря нередко описывались, как важный фактор становления человека, как возможность самореализации (известные «шарашки»), как вынужденное место встреч культурных и образованных людей.
«Странные все-таки вещи творились нашими тюремщиками, - писал Д.С.Лихачев, отбывавший срок на Соловках в конце 1920-х гг., – Арестовав нас за то, что мы собирались раз в неделю всего на несколько часов для обсуждения волновавших нас вопросов философии, искусства и религии, они объединили нас … надолго в лагерях, комбинировали наши встречи с другими такими же заинтересованными в решении мировоззренческих вопросов людьми нашего города, а в лагерях широко и щедро с людьми из Москвы, Ростова, Кавказа, Крыма, Сибири. Мы проходили гигантскую школу взаимообучения».
Как бы противоречиво это ни звучало, но советский лагерь был отражением естественного порядка вещей, картой существующего государства, на которую были нанесены места работы, культурно-воспитательные части, газеты и журналы, книги, театры и даже музеи, доступные всем социальным категориям, находящимся в лагере. Поэтому о лагерях значительная часть населения страны знала или как минимум отдавала себе отчет, что их не может не быть. И, наконец, система ГУЛАГа не знала категории лагерей смерти, так как в системе советских лагерей не было ни одной категории заключенных, для которых смерть была абсолютно гарантирована, в отличие от категорий комиссаров, цыган или евреев в нацистских лагерях.
Концентрационные лагеря нацистского государства были принципиально новым явлением, у которого были прообразы, но не было аналогов, то есть это была карта несуществующего, будущего, но так и не состоявшегося государства. В нем были и театры и развлечения, но пользоваться ими могла только администрация лагеря. Этот мир был создан в обществе, значительная часть которого была готова воевать и даже умирать за Германию, но не испытывать мучения за нее в лагерях.
Внезапный «скачок» в систему лагерей долго не позволял рядовым немцам осознать их реальность, поэтому далеко не все жители окружавших лагеря населенных мест лукавили, когда утверждали, что ничего не знали о происходящем в Бухенвальде, Дахау или Равенсбрюке. Лагеря смерти были закономерностью в нацистской Германии. Советская система допускала со временем исчезновение лагерей, нацистская нет.
Вот об этом бы подумать тем, кто любит равнять СССР и Нацистскую Германию.
Скрепоносный второбрачник Малофеев, «православный олигарх» (дивное словосочетание) возродил черносотенный, погромный «Союз русского народа». Будут бить жидов мигрантов и спасать Россию.
Не удивлён.
Ну не «Мир искусства» или «Товарищество передвижников» же ему возрождать.
Как тут не вспомнить оценки того, изначального союза его современниками:
Четыре нравственных урода –
Один шпион и три осла –
Назвались ради ремесла
«Союзом русского народа».
Громить и грабить – сесть в тюрьму,
И конкуренция большая:
Одних воров какая стая –
Известно Богу одному.
А здесь – идея и значки,
Своя печать, свобода глотки,
Любовь начальства, много водки,
Патриотизм и пятачки…
Саша Чёрный, 1908
Кстати, до этого «Православный олигарх» создавал на базе общества «Двуглавый Орёл» партию «Царьград» (кстати, что с ней? Олигарх же заявлял что у него миллион (!) сторонников).
Хочу дать совет на будущее. Если когда-нибудь где-нибудь видите названия «Град Китеж», «Третий Рим», «Гойда», «Хоромы да терем», «Сорок сороков», то дальше все понятно до тонкостей. Кто и что перед вами, как одет, что говорит, есть и пьет.
Преобладающий цвет: Чёрно-желто-белый.
Форма одежды: несвежая поддевка, косоворотка, смазные сапоги бутылками, приказчицкий картуз, бурка, газыри, алюминиевые кресты и медали, погоны, нашивки с черепом и костями. Шашка. Нагайка.
Внешность: суровая, неприступная, обремененная грехами мира. Борода. Усы. Длинные волосы, иногда, как у ремесленника, перевязанные шнурком. Немытость, запущенность, почвенный запах.
Язык: посконный, домотканный, как рогожа. Слова и выражения: «таперича», «аще», «допрежь», «рцы», «лепота», «чтоб тебе повылазило», «экая бестия», «вот оказия», «ЛГБТ-Рейх», «неоконы», «катехон».
Лозунг «Православие-Самодержание-народность» (в разных видах), «Православие или смерть», «Бей (название народа, социальной страты, группы), спасай Россию».
Еда и напитки: капуста квашеная, квас, щи, каша, репа. Когда никто не видит - самогон картофельный и бесовская кола. Посуда деревянная, ложки арбатской выделки под хохлому, братины, ковши.
Призывы: отказаться от гаджетов (призвано с гаджета), разрушить города и уйти в деревни (призвано из московской квартиры), хранить святой брак (призвано из постели третьей жены или любовницы).
Образ мыслей: безобразный.
Представления об истории Руси: все было лепо и любо, церковки, колокольчики, молитовки, царь батюшечка, святой народик, женушки лебедушками, муженечки рысаками, деточки рождественскими сахарными ангелочками. Потом пришел антихрист Пётр и все стало нелепо и нелюбо. Потом пришел Ленин и все стало совсем обидно и неказисто. Потом пришел Ельцин и ваще… Но сейчас уже все к лучшему, наша организация это корабль, несущий всех из помойной ямы к солнцу, якорь спасения, цвет нетления в бурном, бушующем, погибельном море, где Запад хищный рыкает, яко зверь, иский кого поглотити. Вступайте. Существуем только на ваши пожертвования. С вас всего одна невыпитая чашка кофе - а всем на утешение набитая морда инородца. Ну не гойда ли?
Все как всегда.
Даже состав понятен не глядя - сатанист и оккультист Дугин, антисемит и неонацист преподобный Холмогорий, гомосек «Сын Монархии» - в общем, посмотрите, кто в Думе прекращал Гражданскую войну или ходил на навальнистские «Русские марши» и поймёте.
Помня, чем кончились предыдущие начинания олигарха, нет сомнений, что и эту кунсткамеру ждет сокрушительный, трескучий успех.
Кстати, органы соответствующей власти, следящей за порядком и идеологией, а наипаче Церковь ничего сказать не хотят?
Не удивлён.
Ну не «Мир искусства» или «Товарищество передвижников» же ему возрождать.
Как тут не вспомнить оценки того, изначального союза его современниками:
Четыре нравственных урода –
Один шпион и три осла –
Назвались ради ремесла
«Союзом русского народа».
Громить и грабить – сесть в тюрьму,
И конкуренция большая:
Одних воров какая стая –
Известно Богу одному.
А здесь – идея и значки,
Своя печать, свобода глотки,
Любовь начальства, много водки,
Патриотизм и пятачки…
Саша Чёрный, 1908
Кстати, до этого «Православный олигарх» создавал на базе общества «Двуглавый Орёл» партию «Царьград» (кстати, что с ней? Олигарх же заявлял что у него миллион (!) сторонников).
Хочу дать совет на будущее. Если когда-нибудь где-нибудь видите названия «Град Китеж», «Третий Рим», «Гойда», «Хоромы да терем», «Сорок сороков», то дальше все понятно до тонкостей. Кто и что перед вами, как одет, что говорит, есть и пьет.
Преобладающий цвет: Чёрно-желто-белый.
Форма одежды: несвежая поддевка, косоворотка, смазные сапоги бутылками, приказчицкий картуз, бурка, газыри, алюминиевые кресты и медали, погоны, нашивки с черепом и костями. Шашка. Нагайка.
Внешность: суровая, неприступная, обремененная грехами мира. Борода. Усы. Длинные волосы, иногда, как у ремесленника, перевязанные шнурком. Немытость, запущенность, почвенный запах.
Язык: посконный, домотканный, как рогожа. Слова и выражения: «таперича», «аще», «допрежь», «рцы», «лепота», «чтоб тебе повылазило», «экая бестия», «вот оказия», «ЛГБТ-Рейх», «неоконы», «катехон».
Лозунг «Православие-Самодержание-народность» (в разных видах), «Православие или смерть», «Бей (название народа, социальной страты, группы), спасай Россию».
Еда и напитки: капуста квашеная, квас, щи, каша, репа. Когда никто не видит - самогон картофельный и бесовская кола. Посуда деревянная, ложки арбатской выделки под хохлому, братины, ковши.
Призывы: отказаться от гаджетов (призвано с гаджета), разрушить города и уйти в деревни (призвано из московской квартиры), хранить святой брак (призвано из постели третьей жены или любовницы).
Образ мыслей: безобразный.
Представления об истории Руси: все было лепо и любо, церковки, колокольчики, молитовки, царь батюшечка, святой народик, женушки лебедушками, муженечки рысаками, деточки рождественскими сахарными ангелочками. Потом пришел антихрист Пётр и все стало нелепо и нелюбо. Потом пришел Ленин и все стало совсем обидно и неказисто. Потом пришел Ельцин и ваще… Но сейчас уже все к лучшему, наша организация это корабль, несущий всех из помойной ямы к солнцу, якорь спасения, цвет нетления в бурном, бушующем, погибельном море, где Запад хищный рыкает, яко зверь, иский кого поглотити. Вступайте. Существуем только на ваши пожертвования. С вас всего одна невыпитая чашка кофе - а всем на утешение набитая морда инородца. Ну не гойда ли?
Все как всегда.
Даже состав понятен не глядя - сатанист и оккультист Дугин, антисемит и неонацист преподобный Холмогорий, гомосек «Сын Монархии» - в общем, посмотрите, кто в Думе прекращал Гражданскую войну или ходил на навальнистские «Русские марши» и поймёте.
Помня, чем кончились предыдущие начинания олигарха, нет сомнений, что и эту кунсткамеру ждет сокрушительный, трескучий успех.
Кстати, органы соответствующей власти, следящей за порядком и идеологией, а наипаче Церковь ничего сказать не хотят?
Сегодня, когда гопническая «патриотическая» культурка трамвайным матом пробивает себе место к последним грантам, важно понимать что
Первая и основная ошибка, которую делают профессионалы – это наименование «патриотической» гопоты «писателями», «поэтами», «певцами». Тем самым профессионалы легитимизируют ничем не обоснованные претензии гопоты на эти звания, то есть уравнивают их с собой, после чего пытаются вести дискуссии, обрекая себя на поражение. Проблема именно в том, что когда урод и шарлатан находится в равных условиях с профессионалом и культурным человеком, первый побеждает всегда, потому что профессионализм и культура просто не позволят прибегнуть к тем методам, которые использует гопник.
Есть хороший пример, который приводил поэт и драматург М.Вольпин (сидел в Ухтпечлаге). Он вспоминал: «Нас везли в вагоне, 30 столичных интеллигентов и 8 уголовников. У «политических» была с собой одежда, еда и пр., а у тех ничего. Урки выдвинули ультиматум - заплатить дань. Интеллигенты взялись обсуждать требование, и я дал совет: пойти на все их условия. Но большинство решило: нас много, их мало, а потому ультиматум был отвергнут. В первую же ночь урки набросились на интеллигентов с железными прутьями, жестоко их избили и отобрали вообще всё. После этого интеллигенты принялись рассуждать, отчего они не смогли дать грабителям отпор, несмотря на внушительное численное преимущество. Я говорил: «Наши возможности заведомо не равны. Я ради того, чтобы сохранить свой чемодан, урку не смогу убить. А он ради моего чемодана меня убьет, он с тем и идет. А потому исход всегда предрешен, всегда в его пользу».
Есть еще одно печальное следствие – как только это признание состоялось, уже не важно, ругают их поделки или хвалят. Главное – они получили патент (причем от профессионалов) на право «заниматься культуркой и искусствишком». Все остальное «дети капитана Гранта» себе обеспечат – главное, чтобы вокруг «мохнатого зада шмеля» и топора, плывущего в эвакуацию до села Кукуева, развернулась дискуссия.
Примечательно, что сегодня даже критические отзывы на подростковое «творчество» гопоты часто сопровождается ритуальной оговоркой: стишата и проза дерьмо, песни и музыки вообще не случилось, но сам то творец вроде ничего, что-то в нем есть (так говорят о человеке, который страдает глистами). При этом не принято задавать вопросы – а что именно есть? Из чего это следует? Из ста предыдущих стишат, с трудом извергнутых из себя с помощью средств от запора? Из заказных «колонок»? Из трудов литературных негров, выстреливающих кирпичи беспомощной ахинеи под чужими именами?
Все это понятно. Нужно ли реагировать? Конечно.
Сразу надо сказать, что с гопотой общаться бессмысленно по причинам, изложенным выше. Ну, чтобы не вляпываться. Обращаться нужно к людям, которые случайно, поддавшись пиар кампаниям и заказным восторгам, могут пасть жертвой лохотрона. Люди обязаны знать, кто и как их дурачит. И самое главное – они должны усвоить одну простую истину. Они имеют право судить о качестве творческих выделений гопоты и эти суждения высказывать открыто.
В средние века люди свободно высказывались о качестве и достоинствах живописи, сегодня же нам гопота (либеральная лили патриотическая – неважно, это одно и то же) постоянно указывает на то, что прежде чем высказывать суждения, нужно «разбираться», пользоваться услугами «критиков» и так далее. Надо помнить - заклинания «нужно иметь право судить» еще одна часть лохотрона, которая позволяет выбивать с поля тех, кто начал догадываться, что его дурачат. Вспомним.
«Ты кормишь абрикосами и лепешками своего ишака.
- Т-сс! - Ходжа Насреддин сморщился. - Ради аллаха, о хозяин, не произноси этого грубого слова: оно здесь неуместно.
— Как это — неуместно? Здесь стоит ишак, я вижу ишака и говорю — ишак!».
Если кто помнит, чем дело кончилось – вельможа, поверивший не своим глазам, а разговорам, что перед ним все таки не ишак, оказался одураченным, разоренным и кончил дни в тюрьме.
Не стоит идти по его дороге.
Видите ишака – так и говорите «ишак». А не «поэт», «писатель»или «певец».
Первая и основная ошибка, которую делают профессионалы – это наименование «патриотической» гопоты «писателями», «поэтами», «певцами». Тем самым профессионалы легитимизируют ничем не обоснованные претензии гопоты на эти звания, то есть уравнивают их с собой, после чего пытаются вести дискуссии, обрекая себя на поражение. Проблема именно в том, что когда урод и шарлатан находится в равных условиях с профессионалом и культурным человеком, первый побеждает всегда, потому что профессионализм и культура просто не позволят прибегнуть к тем методам, которые использует гопник.
Есть хороший пример, который приводил поэт и драматург М.Вольпин (сидел в Ухтпечлаге). Он вспоминал: «Нас везли в вагоне, 30 столичных интеллигентов и 8 уголовников. У «политических» была с собой одежда, еда и пр., а у тех ничего. Урки выдвинули ультиматум - заплатить дань. Интеллигенты взялись обсуждать требование, и я дал совет: пойти на все их условия. Но большинство решило: нас много, их мало, а потому ультиматум был отвергнут. В первую же ночь урки набросились на интеллигентов с железными прутьями, жестоко их избили и отобрали вообще всё. После этого интеллигенты принялись рассуждать, отчего они не смогли дать грабителям отпор, несмотря на внушительное численное преимущество. Я говорил: «Наши возможности заведомо не равны. Я ради того, чтобы сохранить свой чемодан, урку не смогу убить. А он ради моего чемодана меня убьет, он с тем и идет. А потому исход всегда предрешен, всегда в его пользу».
Есть еще одно печальное следствие – как только это признание состоялось, уже не важно, ругают их поделки или хвалят. Главное – они получили патент (причем от профессионалов) на право «заниматься культуркой и искусствишком». Все остальное «дети капитана Гранта» себе обеспечат – главное, чтобы вокруг «мохнатого зада шмеля» и топора, плывущего в эвакуацию до села Кукуева, развернулась дискуссия.
Примечательно, что сегодня даже критические отзывы на подростковое «творчество» гопоты часто сопровождается ритуальной оговоркой: стишата и проза дерьмо, песни и музыки вообще не случилось, но сам то творец вроде ничего, что-то в нем есть (так говорят о человеке, который страдает глистами). При этом не принято задавать вопросы – а что именно есть? Из чего это следует? Из ста предыдущих стишат, с трудом извергнутых из себя с помощью средств от запора? Из заказных «колонок»? Из трудов литературных негров, выстреливающих кирпичи беспомощной ахинеи под чужими именами?
Все это понятно. Нужно ли реагировать? Конечно.
Сразу надо сказать, что с гопотой общаться бессмысленно по причинам, изложенным выше. Ну, чтобы не вляпываться. Обращаться нужно к людям, которые случайно, поддавшись пиар кампаниям и заказным восторгам, могут пасть жертвой лохотрона. Люди обязаны знать, кто и как их дурачит. И самое главное – они должны усвоить одну простую истину. Они имеют право судить о качестве творческих выделений гопоты и эти суждения высказывать открыто.
В средние века люди свободно высказывались о качестве и достоинствах живописи, сегодня же нам гопота (либеральная лили патриотическая – неважно, это одно и то же) постоянно указывает на то, что прежде чем высказывать суждения, нужно «разбираться», пользоваться услугами «критиков» и так далее. Надо помнить - заклинания «нужно иметь право судить» еще одна часть лохотрона, которая позволяет выбивать с поля тех, кто начал догадываться, что его дурачат. Вспомним.
«Ты кормишь абрикосами и лепешками своего ишака.
- Т-сс! - Ходжа Насреддин сморщился. - Ради аллаха, о хозяин, не произноси этого грубого слова: оно здесь неуместно.
— Как это — неуместно? Здесь стоит ишак, я вижу ишака и говорю — ишак!».
Если кто помнит, чем дело кончилось – вельможа, поверивший не своим глазам, а разговорам, что перед ним все таки не ишак, оказался одураченным, разоренным и кончил дни в тюрьме.
Не стоит идти по его дороге.
Видите ишака – так и говорите «ишак». А не «поэт», «писатель»или «певец».
Forwarded from КАТЮША
Сегодня День Черного моря! Море и Крым - единое целое.
Крым в русской истории всегда занимал особое место. Крым - это русская Византия. Когда Екатерина Великая присоединила Крым, вся Европа поняла это как претензию на взятие в будущем Константинополя и возрождение Византии, а затем и покорение всей Европы.
Особое значение Крыма для России не случайно. Именно в Крыму крестился князь Владимир. В борьбе за Крым блестяще проявили себя выдающиеся полководцы А.Суворов и М.Кутузов. Борьба за Севастополь в Крымскую войну стала вечным примером героизма, о чем напоминает и сегодня «Памятник затопленным кораблям».
С Крымом связаны имена Пушкина и Чехова, Волошина и Цветаевой, Аверченко и Мандельштама. В Крыму родился, вырос и закончил свои дни один из самых стойких исповедников Православия в ХХ столетии - святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий). Именно в Крыму на Ялтинской конференции была определена дальнейшая судьба послевоенного мира.
То есть возвращение Крыма и контроль над Верным морем есть претензия на восстановление остальных частей Русской истории, оставшихся под сводами Софии в Киеве. Возвращение Корсуни (Херсонеса) – духовной родины князя Владимира - то же, что и требование Киева - нашей исторической Родины.
🤍💙❤️
Крым в русской истории всегда занимал особое место. Крым - это русская Византия. Когда Екатерина Великая присоединила Крым, вся Европа поняла это как претензию на взятие в будущем Константинополя и возрождение Византии, а затем и покорение всей Европы.
Особое значение Крыма для России не случайно. Именно в Крыму крестился князь Владимир. В борьбе за Крым блестяще проявили себя выдающиеся полководцы А.Суворов и М.Кутузов. Борьба за Севастополь в Крымскую войну стала вечным примером героизма, о чем напоминает и сегодня «Памятник затопленным кораблям».
С Крымом связаны имена Пушкина и Чехова, Волошина и Цветаевой, Аверченко и Мандельштама. В Крыму родился, вырос и закончил свои дни один из самых стойких исповедников Православия в ХХ столетии - святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий). Именно в Крыму на Ялтинской конференции была определена дальнейшая судьба послевоенного мира.
То есть возвращение Крыма и контроль над Верным морем есть претензия на восстановление остальных частей Русской истории, оставшихся под сводами Софии в Киеве. Возвращение Корсуни (Херсонеса) – духовной родины князя Владимира - то же, что и требование Киева - нашей исторической Родины.
🤍💙❤️
Все уже было…
«Хотите пойти на выставку нового искусства? — сказали мне.
— Хочу, — сказал я.
Пошли.
- Это выставка нового искусства?
— Эта самая.
— Хорошая.
Услышав это слово, два молодых человека, долговязых, с прекрасной розовой сыпью на лице и изящными деревянными ложками в петлицах, подошли ко мне и жадно спросили:
— Серьезно, вам наша выставка нравится?
— Я в восторге.
- А хотите видеть мою картину «Сумерки насущного»?
— Хочу.
— Пожалуйте.
На стене висел металлический черный поднос, посредине которого была прикреплена каким-то клейким веществом небольшая дохлая крыса. По бокам ее меланхолически красовались две конфетные бумажки и четыре обгорелые спички, расположенные очень приятного вида зигзагом.
— Чудесное произведение, — похвалил я, полюбовавшись в кулак. — Сколько в этом настроения!.. «Сумерки насущного»… Да-а… Не скажи вы мне, как называется ваша картина, я бы сам догадался: э, мол, знаю! Это не что иное, как «Сумерки насущного»! Крысу сами поймали?
— Сам.
— Чудесное животное. Жаль, что дохлое. Можно погладить?
— Пожалуйста.
Я со вздохом погладил мертвое животное и заметил:
— А как жаль, что подобное произведение непрочно… Какой-нибудь там Веласкес или Рембрандт живет сотни лет, а этот шедевр в два-три дня, гляди, и испортится.
— Да, — согласился художник, заботливо поглядывая на крысу. — Она уже, кажется, разлагается. А всего только два дня и провисела. Не купите ли?
— Да уж и не знаю, — нерешительно взглянул я на левого. — Куда бы ее повесить? В столовую, что ли?
— Вешайте в столовую, — согласился художник. — Вроде этакого натюрморта.
— А что, если крысу освежать каждые два-три дня? Эту выбрасывать, а новую ловить и вешать на поднос?
— Не хотелось бы, — поморщился художник. — Это нарушает самоопределение артиста. Ну, да что с вами делать! Значит, покупаете?
— Куплю. Сколько хотите?
— Да что же с вас взять? Четыреста… — Он вздрогнул, опасливо поглядел на меня и со вздохом докончил: — Четыреста… копеек».
Это Аверченко написал больше 100 лет назад.
А лохотрон под названием «современное искусство» работает и сегодня.
«Хотите пойти на выставку нового искусства? — сказали мне.
— Хочу, — сказал я.
Пошли.
- Это выставка нового искусства?
— Эта самая.
— Хорошая.
Услышав это слово, два молодых человека, долговязых, с прекрасной розовой сыпью на лице и изящными деревянными ложками в петлицах, подошли ко мне и жадно спросили:
— Серьезно, вам наша выставка нравится?
— Я в восторге.
- А хотите видеть мою картину «Сумерки насущного»?
— Хочу.
— Пожалуйте.
На стене висел металлический черный поднос, посредине которого была прикреплена каким-то клейким веществом небольшая дохлая крыса. По бокам ее меланхолически красовались две конфетные бумажки и четыре обгорелые спички, расположенные очень приятного вида зигзагом.
— Чудесное произведение, — похвалил я, полюбовавшись в кулак. — Сколько в этом настроения!.. «Сумерки насущного»… Да-а… Не скажи вы мне, как называется ваша картина, я бы сам догадался: э, мол, знаю! Это не что иное, как «Сумерки насущного»! Крысу сами поймали?
— Сам.
— Чудесное животное. Жаль, что дохлое. Можно погладить?
— Пожалуйста.
Я со вздохом погладил мертвое животное и заметил:
— А как жаль, что подобное произведение непрочно… Какой-нибудь там Веласкес или Рембрандт живет сотни лет, а этот шедевр в два-три дня, гляди, и испортится.
— Да, — согласился художник, заботливо поглядывая на крысу. — Она уже, кажется, разлагается. А всего только два дня и провисела. Не купите ли?
— Да уж и не знаю, — нерешительно взглянул я на левого. — Куда бы ее повесить? В столовую, что ли?
— Вешайте в столовую, — согласился художник. — Вроде этакого натюрморта.
— А что, если крысу освежать каждые два-три дня? Эту выбрасывать, а новую ловить и вешать на поднос?
— Не хотелось бы, — поморщился художник. — Это нарушает самоопределение артиста. Ну, да что с вами делать! Значит, покупаете?
— Куплю. Сколько хотите?
— Да что же с вас взять? Четыреста… — Он вздрогнул, опасливо поглядел на меня и со вздохом докончил: — Четыреста… копеек».
Это Аверченко написал больше 100 лет назад.
А лохотрон под названием «современное искусство» работает и сегодня.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Крещение бойца на передовой в купели из шины.
«Дожили, — говорил брандмейстер, — скоро все на жмых перейдем. В девятнадцатом году и то лучше было. Муки в городе на четыре дня».
Тут у нас, я смотрю, паника. Масло у некоторых полууголовных «блогеров» в магазинах кончилось.
Вот оказия.
Только на Турцию теперь вся надежда.
Масштаб катастрофы такой, что москвичи и прочие стали из заначек доставать масло столетней давности. На фото сохранившиеся емкости сливочного масла XIX - начала XX веков, среди коих «Парижское масло из сливокъ» из Вологодской губернии, ящик «коровьего масла» конца XIX века маслобойного Алексеевского завода тоже Вологодской губернии, большой бочонок сливочного масла «сбитого, очищенного, без осадка» маслобойного завода Л.Т.Куроева и бумажное ведерко коровьего масла 1920-х годов.
Продержимся стало быть.
А только вздохнем, как «блогеры» нас еще чего нибудь лишат. Муки, яиц, снарядов, победы на СВО.
Лишенцы.
Тут у нас, я смотрю, паника. Масло у некоторых полууголовных «блогеров» в магазинах кончилось.
Вот оказия.
Только на Турцию теперь вся надежда.
Масштаб катастрофы такой, что москвичи и прочие стали из заначек доставать масло столетней давности. На фото сохранившиеся емкости сливочного масла XIX - начала XX веков, среди коих «Парижское масло из сливокъ» из Вологодской губернии, ящик «коровьего масла» конца XIX века маслобойного Алексеевского завода тоже Вологодской губернии, большой бочонок сливочного масла «сбитого, очищенного, без осадка» маслобойного завода Л.Т.Куроева и бумажное ведерко коровьего масла 1920-х годов.
Продержимся стало быть.
А только вздохнем, как «блогеры» нас еще чего нибудь лишат. Муки, яиц, снарядов, победы на СВО.
Лишенцы.
«Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?»
Найдено.
Это должно было случиться. Из уст (или того, что у них считается устами) «патриотических» графоманов прозвучало ключевое слово.
Чернь.
Напомню, что впервые это слово по отношению к другим, обычным людям в дни Болотного навальнистского безумия употребил иноагент Быков. Учитель и наставник этого персонажа.
« - Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода! Кровь!»»
Итак, что же произошло? Тусовка графоманов, фельдфебелей, данных нам их кураторами в Вольтеры, окончательно, публично, вслух оформила разделение на «элиту», авангард общества (они) и просто народ, арьергард (мы), коих у самоназначенных элит принято именовать «чернь» и «быдло».
Во всем тексте видно общее угнетенное настроение – «элите» горько, тяжело и оскорбительно видеть тех, кто ходит рядом с ними по земле. Существ второго сорта. Чернь не пишет матерные «патриотические» частушки и куплеты, не имеет титулов «великий», «живой классик», не прилажена в разные советы, не гастролирует по пустым залам, не издается за казенный счет. Сказать по совести, для всего этого не требуется особых талантов, способностей, возможностей, но чернь не способна и к этому. Элита блистает на подмостках и творит историю, спасает страну на СВО, а чернь копошится по углам и не в состоянии не то что зарифмовать «Тбилиси» и «сиси», но даже уже и пожертвовать толком на спасителей.
Любопытно посмотреть, на чем зиждется это чувство превосходства тусовочной элиты над чернью, над нами. Элита это те, кто дает другим гарантии, не имея для себя никаких гарантий. Например, спартанцы или русские дворяне считали илотов или крестьян чернью, но и те и другие по первому зову первыми вставали на защиту родины, то есть той же черни. Элиту отделяли от черни нравственные принципы, честь, мораль – мужику соврать и отказаться от своего слова незазорно, но дворянину… То есть право называть кого-то чернью и быдлом в истории оплачивалось самой дорогой ценой.
Однако та вороватая элитка, которая завелась в девяностых и вылупила из изначально тухлого яйца коллективного Быкова, своего защитника и холуя, кардинально отличалась от всех предыдущих элит. Она хотела благ и привилегий без малейшего риска. Вернее, все риски перекладывались на чернь. Элита без чести, совести, принципов и долга – вот в чем состояла ее особенность. Долги Отечеству и социуму были списаны в одностороннем порядке, оставлены исключительно черни, но право судить об обществе, о черни, ставить ей диагнозы и оценки «элита» себе оставила.
По Болотной окончательно и открыто прошла линия между «элитой» (вернее, ее приживалами, денщиками, укравшими генеральские сапоги) и «чернью». От Болотной требовалось одно – окончательно легализовать раскол, внушить черни мысль, что она отныне должна знать свое место. И вот тусовка, обломок той самой Болотной, навальнисты, нацисты, националисты и прочие вновь произнесла это слово – руки то помнят. При этом ни Короленко, ни Чехов, ни Толстой, ни Гаршин ни десятки других настоящий писателей так никогда бы не сказали.
Нетерпимость к зависимому положению другого, к его обездоленности была нравственной основой этих людей. А эти, «наследники», как они себя называют, смогли. И, как их наставники, опять возлагают на чернь обязанности поддерживать «элиту». Покупать на них билеты и их опусы. Подписываться. Восторгаться.
А теперь вспомним Болотную. Естественной реакцией людей на причисление их к черни, на самопровозглашение навальных гопников и трутней элитой было жесткое сопротивление. Пружина резко распрямилась. С этого начался их крах. Люди вышли и сказали «Пошли вон. Кто вы такие?». Именно навальнисты сделали все, чтобы вызвать тот подъем общества, который их в конце концов и угробил.
Эти идут ровно по тому же пути. Слово произнесено.
Мы все чернь.
Ну, тогда не обижайтесь, элитка.
Ужели слово найдено?»
Найдено.
Это должно было случиться. Из уст (или того, что у них считается устами) «патриотических» графоманов прозвучало ключевое слово.
Чернь.
Напомню, что впервые это слово по отношению к другим, обычным людям в дни Болотного навальнистского безумия употребил иноагент Быков. Учитель и наставник этого персонажа.
« - Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода! Кровь!»»
Итак, что же произошло? Тусовка графоманов, фельдфебелей, данных нам их кураторами в Вольтеры, окончательно, публично, вслух оформила разделение на «элиту», авангард общества (они) и просто народ, арьергард (мы), коих у самоназначенных элит принято именовать «чернь» и «быдло».
Во всем тексте видно общее угнетенное настроение – «элите» горько, тяжело и оскорбительно видеть тех, кто ходит рядом с ними по земле. Существ второго сорта. Чернь не пишет матерные «патриотические» частушки и куплеты, не имеет титулов «великий», «живой классик», не прилажена в разные советы, не гастролирует по пустым залам, не издается за казенный счет. Сказать по совести, для всего этого не требуется особых талантов, способностей, возможностей, но чернь не способна и к этому. Элита блистает на подмостках и творит историю, спасает страну на СВО, а чернь копошится по углам и не в состоянии не то что зарифмовать «Тбилиси» и «сиси», но даже уже и пожертвовать толком на спасителей.
Любопытно посмотреть, на чем зиждется это чувство превосходства тусовочной элиты над чернью, над нами. Элита это те, кто дает другим гарантии, не имея для себя никаких гарантий. Например, спартанцы или русские дворяне считали илотов или крестьян чернью, но и те и другие по первому зову первыми вставали на защиту родины, то есть той же черни. Элиту отделяли от черни нравственные принципы, честь, мораль – мужику соврать и отказаться от своего слова незазорно, но дворянину… То есть право называть кого-то чернью и быдлом в истории оплачивалось самой дорогой ценой.
Однако та вороватая элитка, которая завелась в девяностых и вылупила из изначально тухлого яйца коллективного Быкова, своего защитника и холуя, кардинально отличалась от всех предыдущих элит. Она хотела благ и привилегий без малейшего риска. Вернее, все риски перекладывались на чернь. Элита без чести, совести, принципов и долга – вот в чем состояла ее особенность. Долги Отечеству и социуму были списаны в одностороннем порядке, оставлены исключительно черни, но право судить об обществе, о черни, ставить ей диагнозы и оценки «элита» себе оставила.
По Болотной окончательно и открыто прошла линия между «элитой» (вернее, ее приживалами, денщиками, укравшими генеральские сапоги) и «чернью». От Болотной требовалось одно – окончательно легализовать раскол, внушить черни мысль, что она отныне должна знать свое место. И вот тусовка, обломок той самой Болотной, навальнисты, нацисты, националисты и прочие вновь произнесла это слово – руки то помнят. При этом ни Короленко, ни Чехов, ни Толстой, ни Гаршин ни десятки других настоящий писателей так никогда бы не сказали.
Нетерпимость к зависимому положению другого, к его обездоленности была нравственной основой этих людей. А эти, «наследники», как они себя называют, смогли. И, как их наставники, опять возлагают на чернь обязанности поддерживать «элиту». Покупать на них билеты и их опусы. Подписываться. Восторгаться.
А теперь вспомним Болотную. Естественной реакцией людей на причисление их к черни, на самопровозглашение навальных гопников и трутней элитой было жесткое сопротивление. Пружина резко распрямилась. С этого начался их крах. Люди вышли и сказали «Пошли вон. Кто вы такие?». Именно навальнисты сделали все, чтобы вызвать тот подъем общества, который их в конце концов и угробил.
Эти идут ровно по тому же пути. Слово произнесено.
Мы все чернь.
Ну, тогда не обижайтесь, элитка.
Forwarded from Астафьев. Размышления.
Каждое уважающее себя государство борется с «пятой колонной».
Можно долго «душевнометаться», но такова суровая правда жизни.
https://yangx.top/karaulny/577182
Можно долго «душевнометаться», но такова суровая правда жизни.
https://yangx.top/karaulny/577182
Telegram
Караульный Z
Минюст Израиля распорядился принять закон, требующий сажать в тюрьму на срок до 20 лет израильских граждан, призывающих к санкциям против Израиля. @banksta
Скоро будет в Вологодской области как у Аверченко:
I. Крушение надежд.
— Знаете, Илья Ильич, гляжу я на вас — и удивляюсь. Как вы это, доживши до сорока лет...
— Что вы! Мне пятьдесят восемь.
— Пятьдесят восемь?!! Это неслыханно! Никогда бы я не мог поверить — такой молоденький!.. Так вот я и говорю: как это вы, доживши до... сорока восьми лет, сумели сохранить такую красоту души, такую юность порывов и широту взглядов? В вас есть что-то такое рыцарское, такое благородное и мощное...
— Вы меня смущаете, право...
— О, какое это красивое смущение — признак скромной девичьей души! И потом, вы знаете, ваше уменье говорить образными, надолго западающими в сердце фразами — как оно редко в наше время!
— Ну что вы, право!
— Ну вот, например, эта краткая, но отчеканенная, отшлифованная, как бриллиант, фразочка: «Ну, что вы, право». Сколько здесь рыцарской застенчивости, игривого глубокомыслия, детской скромности и умаления себя! А ведь фразочка — короче воробьиного носа. «В немногом многое», как говорил еще Герострат. Неудивительно, что беседа с вами освежает. Потом, что мне нравится — так это ваши детки, умные, скромные и такие способные-преспособные. Например, старшенький — Володя. Помилуйте! Ведь это образец! Кстати, что это его не видно...
— В тюрьме сидит, за растрату.
— Ага... Так, так... Ну, дай Бог, как говорится. Младшенький тоже достоин всякого удивления. Вся гимназия, как говорят, не могла на него надышаться...
— Теперь уже она может надышаться. Вчера его только выгнали из гимназии, за дебош.
— Ага... Ну, так о чем я бишь говорил? Да! Какая черта вашего характера кажется мне преобладающей? А такая: что вы готовы последним поделиться с ближним. Например: на прошлой неделе вы как-то вскользь сказали мне, что у вас есть бутылка водки. И что же! Приди я к вам сейчас и скажи вам: «Илья Ильич! У меня завтра обручение дочери и именины жены — уступите мне свою бутылочку» — да ведь вы и слова не возразите. Молча пойдете в свое заветное местечко...
— Нет, простите, водки я вам дать не могу.
— Это еще почему?
— Не такой это теперь продукт. Отец родной если будет умирать — и тому не дам. Так что уж вы того... Извините... Жену могу отдать, детей, а с бутылочкой этой самой не расстанусь.
— Очень мне нужен этот хлам — ваша жена и дети! А ято, дурак, перед ним, перед сквалыгой, скалдырником, разливаюсь. Только время даром потерял. И что это за преподлый народишко пошел!! Что? Руку на прощанье? Ногу не хочешь ли? Отойди, пока я тебя не треснул!..
II. Великосветский роман.
— Баронесса! Вы знаете, что мое сердце...
— Довольно, князь! Ни слова об этом. Я люблю своего мужа и останусь ему верна.
— Ваш муж вам изменяет.
— Все равно! А я его люблю.
— Но если вы откажетесь быть моею, я застрелюсь!
— Стреляйтесь.
— А перед этим убью вас!
— От смерти не уйдешь.
— Имейте в виду, что вашим детям грозит опасность.
— Именно?
— Если вы не поедете сейчас ко мне, я принесу когданибудь вашим детям отравленных конфет — и малютки, покушав их, протянут ноги.
— О, как этот изверг меня мучает!.. Но.... будь что будет. Лучше лишиться горячо любимых детей, чем преступить супружеский долг.
— Ты поедешь ко мне, гадина!
— Никогда!
— А если я тебе скажу, что у меня в роскошной шифоньерке с инкрустациями стоит полбутылки водки с белой головкой?!!
— Князь! Замолчите! Я не имею права вас слушать...
— Настоящая, казенная водка! Подумайте: мы нальем ее в стаканчики толстого зеленого стекла и... С куском огурца на черном хлебе...
— Князь, поддержите меня, я слабею... О, я несчастная, горе мне! Едем!!
Через две недели весь большой свет был изумлен и взбудоражен слухом о связи баронессы с распутным князем...
* * *
О проклятое зелье!»
Так и будет.
I. Крушение надежд.
— Знаете, Илья Ильич, гляжу я на вас — и удивляюсь. Как вы это, доживши до сорока лет...
— Что вы! Мне пятьдесят восемь.
— Пятьдесят восемь?!! Это неслыханно! Никогда бы я не мог поверить — такой молоденький!.. Так вот я и говорю: как это вы, доживши до... сорока восьми лет, сумели сохранить такую красоту души, такую юность порывов и широту взглядов? В вас есть что-то такое рыцарское, такое благородное и мощное...
— Вы меня смущаете, право...
— О, какое это красивое смущение — признак скромной девичьей души! И потом, вы знаете, ваше уменье говорить образными, надолго западающими в сердце фразами — как оно редко в наше время!
— Ну что вы, право!
— Ну вот, например, эта краткая, но отчеканенная, отшлифованная, как бриллиант, фразочка: «Ну, что вы, право». Сколько здесь рыцарской застенчивости, игривого глубокомыслия, детской скромности и умаления себя! А ведь фразочка — короче воробьиного носа. «В немногом многое», как говорил еще Герострат. Неудивительно, что беседа с вами освежает. Потом, что мне нравится — так это ваши детки, умные, скромные и такие способные-преспособные. Например, старшенький — Володя. Помилуйте! Ведь это образец! Кстати, что это его не видно...
— В тюрьме сидит, за растрату.
— Ага... Так, так... Ну, дай Бог, как говорится. Младшенький тоже достоин всякого удивления. Вся гимназия, как говорят, не могла на него надышаться...
— Теперь уже она может надышаться. Вчера его только выгнали из гимназии, за дебош.
— Ага... Ну, так о чем я бишь говорил? Да! Какая черта вашего характера кажется мне преобладающей? А такая: что вы готовы последним поделиться с ближним. Например: на прошлой неделе вы как-то вскользь сказали мне, что у вас есть бутылка водки. И что же! Приди я к вам сейчас и скажи вам: «Илья Ильич! У меня завтра обручение дочери и именины жены — уступите мне свою бутылочку» — да ведь вы и слова не возразите. Молча пойдете в свое заветное местечко...
— Нет, простите, водки я вам дать не могу.
— Это еще почему?
— Не такой это теперь продукт. Отец родной если будет умирать — и тому не дам. Так что уж вы того... Извините... Жену могу отдать, детей, а с бутылочкой этой самой не расстанусь.
— Очень мне нужен этот хлам — ваша жена и дети! А ято, дурак, перед ним, перед сквалыгой, скалдырником, разливаюсь. Только время даром потерял. И что это за преподлый народишко пошел!! Что? Руку на прощанье? Ногу не хочешь ли? Отойди, пока я тебя не треснул!..
II. Великосветский роман.
— Баронесса! Вы знаете, что мое сердце...
— Довольно, князь! Ни слова об этом. Я люблю своего мужа и останусь ему верна.
— Ваш муж вам изменяет.
— Все равно! А я его люблю.
— Но если вы откажетесь быть моею, я застрелюсь!
— Стреляйтесь.
— А перед этим убью вас!
— От смерти не уйдешь.
— Имейте в виду, что вашим детям грозит опасность.
— Именно?
— Если вы не поедете сейчас ко мне, я принесу когданибудь вашим детям отравленных конфет — и малютки, покушав их, протянут ноги.
— О, как этот изверг меня мучает!.. Но.... будь что будет. Лучше лишиться горячо любимых детей, чем преступить супружеский долг.
— Ты поедешь ко мне, гадина!
— Никогда!
— А если я тебе скажу, что у меня в роскошной шифоньерке с инкрустациями стоит полбутылки водки с белой головкой?!!
— Князь! Замолчите! Я не имею права вас слушать...
— Настоящая, казенная водка! Подумайте: мы нальем ее в стаканчики толстого зеленого стекла и... С куском огурца на черном хлебе...
— Князь, поддержите меня, я слабею... О, я несчастная, горе мне! Едем!!
Через две недели весь большой свет был изумлен и взбудоражен слухом о связи баронессы с распутным князем...
* * *
О проклятое зелье!»
Так и будет.