...Вот в таком-то селе, Бродяга решил провести эксперимент, за несколько минут до этого фото. И в совершенно закономерный момент, когда разгорячённые односельчани по очереди кричали в микрофон любимую кричалку всех фанатов "Партизан", а последнее время и доброй половины страны... Бродяга, протянул руку, и устройство усиления громкости речи с готовностью было ему передано: "О. Сейчас и Рус скажет, кто тут педеру!"
Ну, рус и сказал. Только заменил "Вучичу" на "Путину"...
И не надо тащить меня сейчас к либералам, поставьте на место. Я не посреди Белграда это орал, размахивая бело-сине-белой тряпкой! А в своём селе, желая удостовериться, что оно действительно моё! Моё реального живого меня, а не какого-то там выдуманного персонажа, прототип которого никогда не говорил всех тех сказочных обещаний, которые приписывает ему кафанская пропаганда и тем более не собирался их исполнять, который слыхом не слыхивал про Кляичево, а про "Олую" если говорил, то с подачи спичрайтеров и имиджмейкеров. Короче, это не про политику. Это про любовь и ревность. С трепетом Карлсона, который живёт на крыше, Бродяга, который живёт в Кляичево, хотел спросить: "Малыш, ведь я же лучше собаки?"
...Ну, судя по тому, что этот текст пишется 25 января, для читателя не станет интригой,
Бродяга оказался лучше,
А Кляичево - его дом.
Но на несколько мгновений на сельский зал опустилась гнятущая тишина.
Мгновений растянувшихся для всех присутствующих, пожалуй, сильнее, чем замедляется время у какого-нибудь торчка, который с дуру смешал амфетамин, экстези, марихуану и ещё зачем-то запил всё это дело кофе, заваренном в энергетике, аккурат перед остановкой сердца.
Мгновений в течении, которых Бродяга представил насколько умным мужиком был тот, етит его мать торчок. И насколько же плотно он сам сидит на чувстве безграничной преданности! К которой он привык за годы жизни с драгой.
А односельчани в это же самое остановившееся время так же долго думали о ней. Что не хотят её видеть вдовой, а малого сиротой. Гораздо меньше, но тоже подумали они о том, как приятно иногда бывает читать через автопереводчик про себя в русскоязычных изданиях.
И, наконец-то:
"А какого курца, пичку майку?! Это же наш Рус! Он такой же как и мы. И, естественно, что никаких хороших царей не бывает! Тоже, что для нас Вучич, для него - Путин. Может, даже похуже... хотя, нет, у нас хуже. Так или иначе, зато хорошие соседи определённо бывают" - всё это Бродяга явственно слышал в эхе зала мозгом, прежде, чем до ушей дошло:
- Добро, брате, добро! Само не мой више тако, ко Бога ти молим!...
А до плеча дошли хлопки.
Ну, рус и сказал. Только заменил "Вучичу" на "Путину"...
И не надо тащить меня сейчас к либералам, поставьте на место. Я не посреди Белграда это орал, размахивая бело-сине-белой тряпкой! А в своём селе, желая удостовериться, что оно действительно моё! Моё реального живого меня, а не какого-то там выдуманного персонажа, прототип которого никогда не говорил всех тех сказочных обещаний, которые приписывает ему кафанская пропаганда и тем более не собирался их исполнять, который слыхом не слыхивал про Кляичево, а про "Олую" если говорил, то с подачи спичрайтеров и имиджмейкеров. Короче, это не про политику. Это про любовь и ревность. С трепетом Карлсона, который живёт на крыше, Бродяга, который живёт в Кляичево, хотел спросить: "Малыш, ведь я же лучше собаки?"
...Ну, судя по тому, что этот текст пишется 25 января, для читателя не станет интригой,
Бродяга оказался лучше,
А Кляичево - его дом.
Но на несколько мгновений на сельский зал опустилась гнятущая тишина.
Мгновений растянувшихся для всех присутствующих, пожалуй, сильнее, чем замедляется время у какого-нибудь торчка, который с дуру смешал амфетамин, экстези, марихуану и ещё зачем-то запил всё это дело кофе, заваренном в энергетике, аккурат перед остановкой сердца.
Мгновений в течении, которых Бродяга представил насколько умным мужиком был тот, етит его мать торчок. И насколько же плотно он сам сидит на чувстве безграничной преданности! К которой он привык за годы жизни с драгой.
А односельчани в это же самое остановившееся время так же долго думали о ней. Что не хотят её видеть вдовой, а малого сиротой. Гораздо меньше, но тоже подумали они о том, как приятно иногда бывает читать через автопереводчик про себя в русскоязычных изданиях.
И, наконец-то:
"А какого курца, пичку майку?! Это же наш Рус! Он такой же как и мы. И, естественно, что никаких хороших царей не бывает! Тоже, что для нас Вучич, для него - Путин. Может, даже похуже... хотя, нет, у нас хуже. Так или иначе, зато хорошие соседи определённо бывают" - всё это Бродяга явственно слышал в эхе зала мозгом, прежде, чем до ушей дошло:
- Добро, брате, добро! Само не мой више тако, ко Бога ти молим!...
А до плеча дошли хлопки.
🚂🏚СтанциИ, где никогда не останавливаются поезда
- Муж мне изменяет – сказала сестра зажигая сигарету.
- С кем?
- Не знаю – ответила – думаю, со своей врачом.
Молчали мы и курили. Из Герцеговины переехали мы в этот город ещё совсем молодыми девушками
Отец наш был железнодорожник, мать – неграммотной...
Он был важный, большой человек, густых кудрявых волос. Работал на железнодорожной станции, где никогда не останавливались поезда. Станция была низкньким желтым зданием, на подобии караульной, построенной ещё во времена Австро-Венгрии. С одной единственной комнатой и столом, на котором стоял „Морзов“ аппарат, стучавший и днём, и ночью. Из него сочилась бескрайняя бумажная лента, с набитыми на ней неведомыми знаками. Нам было запрещено, входить в отцовскую канцелярию. Откуда он несколько раз в день выходил, надев красную фуражку, и здоровался взмахом ладони с поездами, что со свистом проезжали мимо. Локомотивы сигналили ему в ответ. Нам тогда казалось, что отец наш, самый важный человек на свете.
Наш каменный дом стоял на холме над селом, утопая в зелени. Каждый день мы спускаясь, чтобы играть в классики на маленьком перроне, единственном кусочке асфальта во всём нашем крае и смотрели на поезда, что проходили. Они следовали с Севера на Юг и вновь возвращались на Север. Небыли видны нам лица путников за мутными стёклами, но было волнительно ощутить ветер на лице от уносящихся вагонов. После всего оставалась лишь тишина, как каменный занавес с голубыми горами в дали. Всё куда-то путешествовали, кроме нас.
Мама никогда не спускалась на станцию. Если не стирала или варила, посла четырёх коз, чьё молоко мы пили. Пред вечером бы захватила ведро воды и в ней разбавила соль, дабы оросить кусты у дома. Козам была нужна солёная вода. Никогда ни в чём другом мы её не видели, кроме чёрного платья, что носила она после смерти брата.
Отец носил тяжёлые чёрные сапоги. Мать же в основном ходила босиком по камню за козами. Вечерами ему мыла ноги лавровым настоем и протирала их тряпкой, пока он курил задумчиво глядя в окно на станцию, где стучало «морзово» сердце. Материны волосы были окрашены сединой. Имела самые большие чёрные глаза, которые когда либо я видела на женском лице. Никогда не смеялась она. Чувствовала себя вечно виноватой, что отцу нашему вместо нас не родила сына, которого он, как и большинство герцеговинцев, ждал.
Одним летом обули мы туфли, о которых давно мечтали. В них могли мы бежать по камню, и нам не пекло бы пятки. То лето было настолько жарким, что селяне рассказывали, мол змеи стоят на хвостах.
Как-то вечером спустились мы на станцию, посмотреть поезд, что проходил на Юг в шесть часов. В отцовой канцелярии происходило нечто странное. Из её открытых окон доносились тяжкое дыхание и приглашённые, короткие вскрики. Подтащили мы старый сундук, вообразить на него. И когда глаза наши привыкли к полумраку комнаты: видели мы отца, как в спущенных штанах до своих тяжёлых сапог, лежит на учительнице, что единственная в нашем селе носила капроновые чулки. А вокруг их тел вилась лента аппарата Морза.
Отбежали мы без памяти вверх по холму до дому и нашли маму, опрыскивающую кусты солёной водой. Рассказали ей, что мы видели на станции. На что она сорвала мокрых прутьев и стала хлестать нас как обезумевшая.
- Вы голодные? – вскрикивала она, не переставая стегать.
- Нет! – отвечали мы в слезах.
- Есть ли у вас крыша над головой?
- Есть, - всхлипывали мы.
Листы от прутьев оставляли болезненный след на нашей нежной детской коже, так как были полны солёной воды.
- Вы получили туфли? – кричала она.
- Да, - отвечали мы.
- Так, что вам тогда за дело, что ваш отец делает? – с этими словами отбросила она прутья, села на камень и закрыла лицо волосами.
Сидели и мы на камнях и молчали. В тот момент услышали мы свист локомотива, что приветствовал нашего отца. Тот громогласный звук в горной тиши отзывался эхом в моей голове и этим вечером тридцать лет спустя.
- У тебя новые туфли – сказала я сестре
- Да, красивые… - ответила она, посмотрев на них будто первый раз видит. А после заплакала.
- Муж мне изменяет – сказала сестра зажигая сигарету.
- С кем?
- Не знаю – ответила – думаю, со своей врачом.
Молчали мы и курили. Из Герцеговины переехали мы в этот город ещё совсем молодыми девушками
Отец наш был железнодорожник, мать – неграммотной...
Он был важный, большой человек, густых кудрявых волос. Работал на железнодорожной станции, где никогда не останавливались поезда. Станция была низкньким желтым зданием, на подобии караульной, построенной ещё во времена Австро-Венгрии. С одной единственной комнатой и столом, на котором стоял „Морзов“ аппарат, стучавший и днём, и ночью. Из него сочилась бескрайняя бумажная лента, с набитыми на ней неведомыми знаками. Нам было запрещено, входить в отцовскую канцелярию. Откуда он несколько раз в день выходил, надев красную фуражку, и здоровался взмахом ладони с поездами, что со свистом проезжали мимо. Локомотивы сигналили ему в ответ. Нам тогда казалось, что отец наш, самый важный человек на свете.
Наш каменный дом стоял на холме над селом, утопая в зелени. Каждый день мы спускаясь, чтобы играть в классики на маленьком перроне, единственном кусочке асфальта во всём нашем крае и смотрели на поезда, что проходили. Они следовали с Севера на Юг и вновь возвращались на Север. Небыли видны нам лица путников за мутными стёклами, но было волнительно ощутить ветер на лице от уносящихся вагонов. После всего оставалась лишь тишина, как каменный занавес с голубыми горами в дали. Всё куда-то путешествовали, кроме нас.
Мама никогда не спускалась на станцию. Если не стирала или варила, посла четырёх коз, чьё молоко мы пили. Пред вечером бы захватила ведро воды и в ней разбавила соль, дабы оросить кусты у дома. Козам была нужна солёная вода. Никогда ни в чём другом мы её не видели, кроме чёрного платья, что носила она после смерти брата.
Отец носил тяжёлые чёрные сапоги. Мать же в основном ходила босиком по камню за козами. Вечерами ему мыла ноги лавровым настоем и протирала их тряпкой, пока он курил задумчиво глядя в окно на станцию, где стучало «морзово» сердце. Материны волосы были окрашены сединой. Имела самые большие чёрные глаза, которые когда либо я видела на женском лице. Никогда не смеялась она. Чувствовала себя вечно виноватой, что отцу нашему вместо нас не родила сына, которого он, как и большинство герцеговинцев, ждал.
Одним летом обули мы туфли, о которых давно мечтали. В них могли мы бежать по камню, и нам не пекло бы пятки. То лето было настолько жарким, что селяне рассказывали, мол змеи стоят на хвостах.
Как-то вечером спустились мы на станцию, посмотреть поезд, что проходил на Юг в шесть часов. В отцовой канцелярии происходило нечто странное. Из её открытых окон доносились тяжкое дыхание и приглашённые, короткие вскрики. Подтащили мы старый сундук, вообразить на него. И когда глаза наши привыкли к полумраку комнаты: видели мы отца, как в спущенных штанах до своих тяжёлых сапог, лежит на учительнице, что единственная в нашем селе носила капроновые чулки. А вокруг их тел вилась лента аппарата Морза.
Отбежали мы без памяти вверх по холму до дому и нашли маму, опрыскивающую кусты солёной водой. Рассказали ей, что мы видели на станции. На что она сорвала мокрых прутьев и стала хлестать нас как обезумевшая.
- Вы голодные? – вскрикивала она, не переставая стегать.
- Нет! – отвечали мы в слезах.
- Есть ли у вас крыша над головой?
- Есть, - всхлипывали мы.
Листы от прутьев оставляли болезненный след на нашей нежной детской коже, так как были полны солёной воды.
- Вы получили туфли? – кричала она.
- Да, - отвечали мы.
- Так, что вам тогда за дело, что ваш отец делает? – с этими словами отбросила она прутья, села на камень и закрыла лицо волосами.
Сидели и мы на камнях и молчали. В тот момент услышали мы свист локомотива, что приветствовал нашего отца. Тот громогласный звук в горной тиши отзывался эхом в моей голове и этим вечером тридцать лет спустя.
- У тебя новые туфли – сказала я сестре
- Да, красивые… - ответила она, посмотрев на них будто первый раз видит. А после заплакала.
🐕🕶Псы из Кляичево
Драга говорит Бродяге написать о собачьих бандах в нашем сербском по духу и немецком по архитектуре посёлке. Нет, это не беспризорные собаки! Напротив, судя по гордой походке и озабоченным взглядам в сторону "таких непутевых человеков", именно они-то и присматривают за селянами. Временами напоминая "Стражу" из цикла романов британского фантаста, а временами одну байкерскую группировку в Москве, что можно нанять за деньги, а в нашем случае чего-то вкусное из пакета, в качестве сопровождения...
Забавно, конечно, ведь планировалось у писаки балканского как раз повествование о группировках людских, которых в посёлке краишников само собой будет достаточно. Но захваченный идей всегда более меткой на выразительность лучшей части нашей стаи, Бродяга, решил вести две сюжетные линии параллельно, одну из которых возглавит тоже писака, но уже с ударением на другой слог))
Тем более миры дву- и четверо- ногих так удачно отрожают и дополняют друг друга. У них много общего, как у Пса бродяжьего и его Человека, что не припадают ни одной банде постоянно, но время от времени вхожи в каждую из них. Видимо, это их судьба: принадлежа в равной степени каждый своему миру и друг другу, образовывать ещё одну банду в собственной морде-лица. Так уж сложилось. Вольно или нет. Тут, надо бы пояснить, что автор смыслов в буквах хочет сказать:
У Бродяги с 5 его человеческих лет была ротвейлер, с которой он рос, меняясь местами вожачьими. После того как Весту, так её звали в честь Богини войны, какой она по-характеру и была, со всеми свойствами античных воительниц... эх! В общем, когда первого постоянного соскитальца по жизни усыпили на руках Бродяги, ему было 17. 12 лет - говорят, ротвейлеры столько не живут. То есть Э существуют, конечно, порой и до 13. Незрячие, или неходячие, с поблёклой шерстью и поникшими мордами. Но воины умирают стоя... Когда юный Бродяга позвал свою собаку гулять в последний раз, как-то болезненно она выражала свою вечную при упоминании о прогулке радость, пожалуй, почти как к еде. Стараясь скрыть, конечно, что ей мешает что-то, всякий раз приземлиться спокойно на задние лапы. Ветеринары спустя час, когда мы были у них, сказали, что с тем, что в её положении, нормальная собака не в состоянии подняться на ноги, но сами видели, как этот гордый зверь переливаясь мышцами и блеском шерсти верно проследовал за своим человеком в клинику...
В общем, Бродяга всегда хотел ассоциировать себя с таким вот крутым ротвейлером. Но следует быть честным с собой. Определённо в его жизни, это женщины восхитительной породы. А он как есть - дворняг) таков и его Сурикат. Неказистая, но находчивая морда в собачьем царстве, тоже, пожалуй, хотел бы видеть себя с человеком более изящным, во всяком случае, оно читается иногда в его взгляде "ладно, уж..."
В общем, Бродяга итак, в своём репертуаре, отвлёкся от заданной темы, а данном случае анонса серий, повествующих о псовых бандах Кляичево. Начнём завтра, которое, кстати, выпадает на Славу Святого Савы, так что первая банда будет Школьных псов, по месту их обитания, и типу подопечных её, так называемая селом.
Драга говорит Бродяге написать о собачьих бандах в нашем сербском по духу и немецком по архитектуре посёлке. Нет, это не беспризорные собаки! Напротив, судя по гордой походке и озабоченным взглядам в сторону "таких непутевых человеков", именно они-то и присматривают за селянами. Временами напоминая "Стражу" из цикла романов британского фантаста, а временами одну байкерскую группировку в Москве, что можно нанять за деньги, а в нашем случае чего-то вкусное из пакета, в качестве сопровождения...
Забавно, конечно, ведь планировалось у писаки балканского как раз повествование о группировках людских, которых в посёлке краишников само собой будет достаточно. Но захваченный идей всегда более меткой на выразительность лучшей части нашей стаи, Бродяга, решил вести две сюжетные линии параллельно, одну из которых возглавит тоже писака, но уже с ударением на другой слог))
Тем более миры дву- и четверо- ногих так удачно отрожают и дополняют друг друга. У них много общего, как у Пса бродяжьего и его Человека, что не припадают ни одной банде постоянно, но время от времени вхожи в каждую из них. Видимо, это их судьба: принадлежа в равной степени каждый своему миру и друг другу, образовывать ещё одну банду в собственной морде-лица. Так уж сложилось. Вольно или нет. Тут, надо бы пояснить, что автор смыслов в буквах хочет сказать:
У Бродяги с 5 его человеческих лет была ротвейлер, с которой он рос, меняясь местами вожачьими. После того как Весту, так её звали в честь Богини войны, какой она по-характеру и была, со всеми свойствами античных воительниц... эх! В общем, когда первого постоянного соскитальца по жизни усыпили на руках Бродяги, ему было 17. 12 лет - говорят, ротвейлеры столько не живут. То есть Э существуют, конечно, порой и до 13. Незрячие, или неходячие, с поблёклой шерстью и поникшими мордами. Но воины умирают стоя... Когда юный Бродяга позвал свою собаку гулять в последний раз, как-то болезненно она выражала свою вечную при упоминании о прогулке радость, пожалуй, почти как к еде. Стараясь скрыть, конечно, что ей мешает что-то, всякий раз приземлиться спокойно на задние лапы. Ветеринары спустя час, когда мы были у них, сказали, что с тем, что в её положении, нормальная собака не в состоянии подняться на ноги, но сами видели, как этот гордый зверь переливаясь мышцами и блеском шерсти верно проследовал за своим человеком в клинику...
В общем, Бродяга всегда хотел ассоциировать себя с таким вот крутым ротвейлером. Но следует быть честным с собой. Определённо в его жизни, это женщины восхитительной породы. А он как есть - дворняг) таков и его Сурикат. Неказистая, но находчивая морда в собачьем царстве, тоже, пожалуй, хотел бы видеть себя с человеком более изящным, во всяком случае, оно читается иногда в его взгляде "ладно, уж..."
В общем, Бродяга итак, в своём репертуаре, отвлёкся от заданной темы, а данном случае анонса серий, повествующих о псовых бандах Кляичево. Начнём завтра, которое, кстати, выпадает на Славу Святого Савы, так что первая банда будет Школьных псов, по месту их обитания, и типу подопечных её, так называемая селом.
🇷🇸📚Слава в школах сербских
Проходит сегодня по всей стране и сёла на её окраинах не исключение 😊
Бродяга уже писал об этом празднике.
Проходит сегодня по всей стране и сёла на её окраинах не исключение 😊
Бродяга уже писал об этом празднике.