Я решил перезапустить канал с поэзией. Мне кажется, что классические стихи никому практически не нужны. Поэтому есть идея постинга научной зауми какой-нибудь и совсем немного стихов.

Я постил достаточно много переводов ренессансной поэзии, которая больше всего мне нравится, но это всё в ещё большей степени никому не нужно. Люди с охотой лайкают скорее что-то околобелогвардейское, что уже стало маркером заезженной попсы. Я не виню в этом никого. Есть очевидный факт, что классическая культура не всем интересна. Под "классической" я понимаю культуру хотя бы до 20 века.

Вы могли замечать, что большинство подобных моему каналов представляют из себя бессвязную солянку всего на свете. Этот канал не был исключением, но всё же здесь была личная отдушина, волею случая набравшая +200 подписчиков. Рост уже как год прекратился.

Иосиф Бродский

В деревне Бог живет не по углам,
как думают насмешники, а всюду.
Он освящает кровлю и посуду
и честно двери делит пополам.

В деревне он — в избытке. В чугуне
он варит по субботам чечевицу,
приплясывает сонно на огне,
подмигивает мне, как очевидцу.

Он изгороди ставит. Выдает
девицу за лесничего. И в шутку
устраивает вечный недолет
объездчику, стреляющему в утку.

Возможность же все это наблюдать,
к осеннему прислушиваясь свисту,
единственная, в общем, благодать,
доступная в деревне атеисту.

1965

Небольшой сумбурный богословский разбор выкатил

Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья — он,
А я — до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все — равны, мне всё — равно,
И, может быть, всего равнее —
Роднее бывшее — всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей — поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…

Марина Цветаева
1934

Князь Всеслав в железы был закован,
В яму брошен братскою рукой:
Князю был жестокий уготован
Жребий, по жестокости людской.
Русь, его призвав к великой чести,
В Киев из темницы извела.
Да не в час он сел на княжьем месте:
Лишь копьем дотронулся Стола.
Что ж теперь, дорогами глухими,
Воровскими в Полоцк убежав,
Что теперь, вдали от мира, в схиме,
Вспоминает темный князь Всеслав?

Только звон твой утренний, София,
Только голос Киева! — Долга
Ночь зимою в Полоцке... Другие
Избы в нем, и церкви, и снега...
Далеко до света, — чуть сереют
Мерзлые окошечки... Но вот
Слышит князь: опять зовут и млеют
Звоны как бы ангельских высот!
В Полоцке звонят, а он иное
Слышит в тонкой грезе... Что́ года
Горестей, изгнанья! Неземное
Сердцем он запомнил навсегда.

Иван Бунин
1916

Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять,
Все большое далеко развеять,
Из глубокой печали восстать.

Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю
Оттого, что иной не видал.

Я качался в далеком саду
На простой деревянной качели,
И высокие темные ели
Вспоминаю в туманном бреду.

Осип Мандельштам
1908

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам!

Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берет,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.

Марина Цветаева
1913

Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это – мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы… и дымные облачка за ними, и эта моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов… – были во мне всегда. И всё я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром – я знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен… когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат… всё помню! Бунты, и топоры, и плахи, и молебны… – все мнится былью… – будто во сне забытом.

Иван Шмелёв
«Лето господне»

Над миром я смеюсь: так много в нем смешного!
Лью слезы горькие: всё — суета сует.
Надеюсь, хоть давно погас надежды свет,
Всех вижу я насквозь, от всех я жду дурного.

Все осуждаю я в эпохе бестолковой,
Браню людей, они бранят меня в ответ.
Жду бедственной войны — а на нее запрет.
Когда же мира жду — война пылает снова...

Грущу, когда смеюсь, а скорбь моя смешна.
Я, плача, хохочу с утра и дотемна,
Печалюсь обо всем, все высмею открыто.

Противоречий мне никак не избежать,
Мой друг Муре! Ведь я стараюсь подражать
Как Демокриту, так и Гераклиту.

Жак Гревен
XVI

(пер. Вал. Дмитриева)

В тринадцатом году ещё не понимая,
Что будет с нами, что нас ждёт, —
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали — Новый Год.

Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы — их не замечаем мы…
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и холод той зимы

Никто не позабыл, о я уверен.
Должно быть, сквозь свинцовый мрак
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.

Георгий Иванов
1948