«Бюджетники

Одна знакомая постоянно жаловалась на то, что на работе ей срезают зарплату: "Сказали, что в следующем месяце система мотивации изменится – короче, будет жопа". Подобные разговоры она вела каждый месяц. Если сложить все эти жопы в ряд, ее зарплата давно уже должна была пробить ноль и уйти в минус.

То же касается отечественного образования, здравоохранения и культуры. Люди, причастные к этим сферам, годами говорят о том, что все пропало: всюду недофинансирование, кадровый голод и деградация ("вот теперь они уж точно всё окончательно добьют – будущие поколения останутся ни с чем"). Я слышал об этом в девяностые, нулевые, десятые и продолжаю слышать сейчас.

Судя по всему, у работников соответствующих отраслей нытье и алармизм входят в должностную инструкцию».

Те, кто был подписан на Алексея, но вдруг сегодня потерял его (знаю, что у нас сотни общих читателей), могут восстановить подписку по ссылке ниже.

К счастью, Лёша смог найти и сохранить семилетний архив своих записей.

Для тех, кто не был ранее подписан, скажу, что "Быть" - это новейшая энциклопедия религий, а потому ее стоит читать вне зависимости от убеждений.

P.S. Неравнодушных админов попрошу сделать репост лёшиного сообщения, чтобы оповестить аудиторию.

У Господа невероятное чувство юмора

В этот Рождественский сочельник размышлял о том, что делать с каналом в новом году. Какие поставить для себя цели, как вести его дальше и вот это всё. Размышлял, размышлял и случайно (случайно ли?) удалил канал целиком, вместе со всеми подписчиками и постами за 7 лет его существования.

Так планы и цели образовались сами собой и возвращают к названию канала: Быть. Быть и благодарить Господа за всё, что Он приносит в нашу жизнь, особенно, если это возможность в чём-то начать всё с самого начала и с чистого листа.

С наступающим Рождеством Христовым, если вы празднуете его сегодня, с Крещением и Богоявлением Его, если вы живёте по Западному календарю или со всеми тремя праздниками сразу, если вы чадо Армянской Апостольской церкви!

«120

"Жажда духовная". Князь Мышкин, узнав, что дорогой ему человек внезапно последовал за иезуитом и перешел в католицизм, разразился весьма любопытной мыслью:

"И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! Отчего это, отчего разом такое исступление? Неужто не знаете? Оттого, что он отечество нашел, которое здесь просмотрел, и обрадовался; берег, землю нашел и бросился ее целовать! Не из одного ведь тщеславия <...> происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу <...>! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда!".

Одна из главных проблем русского сознания (по крайней мере, у людей образованных) состоит в том, что политическим и религиозным идеям оно придает слишком большой вес. Часто русский человек только и делает, что ищет тот "берег", о котором говорит Мышкин. Можно назвать это "жаждой", но в сути это совсем иное – это социальная дефектность. Человек не может и не умеет найти себя в "малых группах" (в семье, в профессии, на службе), а потому стремится примкнуть к "большой идее".

Помню, мне было года четыре, когда один из взрослых решил показать мне фокус. Я удивился увиденному, но методом осмотра предметов и перебора вариантов нашел, в чем подвох. Разумеется, я был разочарован – ведь ждал фокус-чудо, а получил фокус-обман. "Так нечестно – а можете показать мне настоящий фокус?". Мне объяснили, что «настоящих» фокусов не существует. Слава богу, что объяснили – с тех пор я к ним равнодушен (хотя ловкость рук фокусника уважаю). У многих наших людей не было подобного опыта – они думают, что существуют настоящие фокусы. Они верят в чудо – причем не в какое-то религиозное чудо, а в самое банальное – например в то, что можно жить припеваючи, стабильно выигрывая у букмекера. "Надо схему понять". На поиск этой схемы у них уходят все время и все деньги.

То же и жаждой духовной: "Рецепт всеобщего преобразования жизни есть – надо только найти его". Вот люди и прибиваются ко всяким лекарям "боли духовной": всё "не замечают, что уверовали в нуль", всё ждут, что им фокус покажут».

Последние комплекты «Маргиналий» в твердом переплете

Друзья!

Получил макет третьего тома «Маргиналий» – получилось очень симпатично.

До сих пор действуют предзаказы на книги в твердом переплете. Возможность высылать покупателям первые два тома сохраняется потому, что их тиражи я заказывал с запасом (т.к. изначально понимал, что в серии будет минимум три выпуска).

Однако благодаря вашей активности запасы почти иссякли, а допечатка твердого переплета сейчас нецелесообразна.

В общем, остались 8 последних комплектов – если вы планируете их заказать, прошу поторопиться. После их реализации книги будут доступны только в мягкой обложке.

Кстати, на такой формат тоже открыт предзаказ – 3 тома стоят всего 1500, что сильно дешевле, чем в магазинах.

(Для патронов высших тиров, еще не истребовавших первые два тома: для вас экземпляры в переплете зарезервированы и проданы не будут)

Итого:

Трехтомник в переплете (2000р)
Только третий том в переплете (1000р)
Трехтомник в мягкой обложке (1500р)

Жду ваших заказов!

«...Все мы пытаемся отразить во внешности то, чем мы являемся или хотим являться – так мы показываем себя миру, так мы заявляем о том, кто мы такие. Мы стремимся выразить себя через внешние атрибуты, каждый из которых несет определенный посыл. В этом смысле совершенно абсурдны высказывания о том, "главное то, что внутри, а не что снаружи". То, что у нас снаружи, мы определяем изнутри – и хорошо понимаем, что именно хотим о себе сказать. Имидж (то есть буквально образ, изображение) – это как раз демонстрация того, какими мы хотим быть. И неслучайно, что когда человеку советуют сменить имидж, то говорят не только о внешнем изменении, но и о внутреннем. "Смени имидж" – в том числе значит "поменяйся изнутри", "измени отношение к себе".

Поскольку мы не можем носить на себе баннер с перечислением своих внутренних особенностей, таковым становится имидж, состоящий из конкретных знаков. Если брать мужчин, то самыми очевидными знаками являются: прическа, растительность на лице, стиль одежды, аксессуары, татуировки (или их отсутствие), речь, мимика, пантомимика и некоторые другие (например, личный транспорт). У женщин примерно то же самое (кроме растительности на лице) плюс макияж. И каждый элемент что-то о нас говорит – точнее, с помощью каждого из них мы что-то хотим о себе сказать. Я взрослый или вечно молодой, я серьезный или романтично-легкомысленный, я основательный или рисковый, я жесткий или мягкий, я карьерист или свободный художник, я религиозный или светский, я левый или правый.

Перед нами большой выбор таких знаков. Какие часы носить – электронные или механические? Бить ли татухи? Носить спортивную одежду или придерживаться консервативного стиля? Ездить на байке, седане, джипе или самокате? Говорить жестко или подчеркнуто вежливо? Все зависит от того, какой знак мы посылаем миру – точнее, как мы желаем быть обозначены. Так мы стремимся найти тех, кто кому наш образ покажется привлекательным. Но и мы, со своей стороны, также стремимся найти в других то, что кажется привлекательным нам – то есть каждый раз сопоставляем явленный нам образ с тем шаблоном, который у нас уже сформировался.

Симпатии и антипатии формируются очень быстро – при сопоставлении образов. "Мой человек / не мой человек". Это касается и поиска друзей, и возлюбленных, и единомышленников. Но поскольку влюбленность влечет за собой особенно сильные эмоции, то мы как-то забываем о том, что занимались сопоставлением.

У женщин это забывание случается почаще. "Не могу понять, что я в нем нашла, это же вообще не мой типаж". Хотя и у мужиков бывают схожие стенания: "Хоть убей не знаю, чем она меня зацепила". Если немного раскрутить, то все окажется предельно просто – разочарованный влюбленный относительно быстро вспомнит, что именно в него попало – то есть на какие знаки он обратил внимание, посчитав их субъективно значимыми <...>».

«124

Социальный детерминизм.

1. "Он помешан на экономии – это понятно, ведь он из бедной семьи".
"Он сорит деньгами – это понятно, ведь он из бедной семьи".

2. "У него проблемы с алкоголем – естественно, у его отца тоже была тяжелая зависимость".
"Его воротит от одного упоминания об алкоголе – естественно, у его отца была тяжелая зависимость".

3. "Его воспитывали в очень религиозной семье – поэтому он и стал истово верующим".
"Его воспитывали в очень религиозной семье – поэтому он и стал атеистом".

И ведь до сих пор есть те, кого подобные объяснения устраивают. Shame».

----

Друзья, осталось два последних комплекта «Маргиналий» в твердом переплете. Если вы планировали заказывать, но откладывали, то самое время претворять планы в жизнь.

Трехтомник в переплете (2000р)
Только третий том в переплете (1000р)

«...Зачем же Кюстин согласился стать автором настолько лживой и гнусной книжицы? Ведь одно дело – понимать необходимость грязной работы, а другое – добровольно браться за нее. Полагаю, все достаточно просто: его репутация уже давно была загублена. Дело в том, что де Кюстин был гомосексуалистом – это стоило ему карьеры дипломата и положения в обществе после одного неприятного казуса: его нашли голым на улице. Де Кюстин решил вкусить плоти какого-то солдата, но по дороге к нему был ограблен. Судя по всему, сообщниками того солдата – это явно была схема – наш герой попал в "медовую ловушку". Об этом узнала публика, и положение де Кюстина стало не слишком завидным. Пришлось путешествовать, шпионить и гнать дезинформацию.

И уже не в первый раз – ведь до того этот ценитель юношества написал подобную же книгу об Испании – которая, по удивительному совпадению, также была монархической и находилась в крайне непростых отношениях с Францией. Саму книгу я не читал, но вот что пишет о ней американский дипломат и славист Джордж Кеннан:

"[В] 1838 г., с вопиющим опозданием вышла в свет его четырехтомная книга об Испании – ведь путешествие в эту страну он совершил уже семь лет назад. С тех пор там уже сменился образ правления, и многое в книге явно устарело. Кюстину пришлось даже изменить название, чтобы подчеркнуть ее исторический аспект, и на титульном листе значилось: "Испания при Фердинанде VII". Несмотря на подобное отставание, книгу сравнительно хорошо приняла критика, во всяком случае, лучше, чем все его прежние труды".

Странное дело – каким образом книга об Испании может устареть за несколько лет? Вы снова будете смеяться: дело в том, что новая правительница соседней страны поддерживалась Францией, в то время как Россия и другие страны Священного союза поддерживали другого претендента на испанский трон. Проще говоря, де Кюстин писал свой труд тогда, когда Испания еще была врагом и изменил название к моменту публикации, потому что Испания уже стала другом.

А теперь самое главное – о чем, собственно он там писал? Вновь послушаем Кеннана:

"[Де Кюстин] был в высшей степени западным человеком. Все его вкусы и интересы, его религия и политические убеждения, все это имело глубочайшие корни в истории и культуре его родной Франции и даже больше того – в традициях Католической церкви и Римской империи. Но Испания, по его собственному признанию, лишь отчасти принадлежала к Европе. Это путешествие явилось для него первым соприкосновением с неевропейским миром. Он и сам вполне осознавал это и весьма чувствительно относился ко всему, что отделяло Испанию от известного ему мира. Успех в выявлении и описании подобных различий и побудил его использовать этот свой талант в другой полуевропейской стране – России. Он так и написал в книге об Испании, признавшись, что ему было бы интересно сравнить Россию и Испанию, эти оконечности Европейского континента, связанные с Востоком более, чем какая-либо другая страна в Европе".

Еще раз вдумаемся: Испания, по Кюстину, тоже неевропейская страна... Испания, понимаете? Стоить ли дальше рассуждать об авторе "России в 1839 году"? Нет, потому что перед нами совершенно откровенный лжец и негодяй, согласившийся быть таковым из-за сексуальных скандалов. Кстати, перед поездкой в Россию он сожительствовал с беглым (из России и от России) польским аристократом и законченным авантюристом Игнацием Гуровским.

Как символично – два представителя наций, противостоящих России (польское восстание провалилось незадолго до поездки де Кюстина), объединили свои патриотические и половые предпочтения для очернения Российской империи <...>».

«...Мы формируемся в убеждении в том, что у нас есть прочные опоры, и что есть те, кто наверняка знает, как все устроено на самом деле. Старшие родственники, политики, ученые, религиозные деятели – все они знают то, чего не знаем мы. Что ж, может быть, знают. А может быть и нет. Ведь они такие же люди как и мы – и потому могут ошибаться. Но означает ли принцип всеобщего сомнения необходимость отрицания всего и вся? Нет – в заведомом безверии не больше доблести, чем в заведомом доверии.

О том, насколько трудно реализовать потенциал независимого мышления, говорит элементарный факт: философия – исторически единичное явление, имеющее четкую пространственно-временную локализацию, а именно Грецию VII-VI веков до нашей эры. Именно там и тогда, во-первых, формируется натуралистическая (то есть не прибегающая к сверхъестественным объяснениям) картина мира и, во-вторых, под ее воздействием возникают комплекс умозрительных дисциплин и рациональная моральная теология, эмансипированная от груза каких-либо традиций. Ни до, ни после собственной (никак не связанной с греками и/или их наследниками) философии не было ни у одного народа. И даже нации, веками пребывавшие в тесном соприкосновении с "философскими" соседями, нередко не выдвигали из своих рядов ни одного философа. За примерами не нужно ходить далеко – русские не имели оригинальной философии как минимум до второй половины XIX века. Но дело даже не в философии как дисциплине – и в формате вольнодумства на нашей почве рассматриваемый тип мышления дал не слишком много плодов (кстати, вольнодумство – это наиболее точный синоним философии).

К слову о русской философии. Даже в лице не последних своих представителей она обнаруживает проявления нефилософского сознания – вот что писал, к примеру, Бердяев:

"Философ неверующий есть существо с очень суженным опытом и горизонтом, сознание его закрыто для целых миров. Философское познание его очень обеднено, он принимает собственные границы за границы бытия. Бестрагичность неверующего философа очень трагична. Свобода неверующего философа есть его рабство. Под верой же мы разумеем раскрытие сознания для иных миров, для смысла бытия".

Тут комментировать – только портить: господин Бердяев не понимал предмета, которым занимался. И это, опять же, не худший отечественный мыслитель – и все-таки он был убежден в необходимости иметь принимаемые на веру, принципиально внеразумные опоры <...>».

«...Никакого "кшатрийства" в Эволе, конечно, не было – это типичный романтик (в смысле идеала романтизма, а не пения серенад) и одинокий декадент, это самое одиночество эстетизирующий. Кшатрий (чиновник, аристократ) не может быть одиночкой – это командный игрок, а Эвола – дай ему среднюю должность (в том числе военную) с умеренной ответственностью – быстро бы все бросил и свалил в свои любимые горы. Он мог бы быть солдатом, но офицером – никогда. Потому что тот, кто слишком интересуется собой, мало пригоден к господству. Эвола – творческая натура: недаром он в молодости писал абсурдистские стихи и дадаистские картины.

Избранная нами цитата ["Мир может существовать только как "мой" мир. Если бы также существовало что-то еще, что-то "объективное", я никогда не смог бы его понять"] доказывает этот тезис. В ней Эвола идет дальше, чем большинство "антитрадиционных" философов – дальше Декарта, дальше Беркли, дальше Канта – он утверждает "Я" в качестве единственной подлинной реальности. К слову сказать, Генон терпеть не мог Декарта – за то, что тот отправной точкой философствования взял сознание, а не трансцендентную реальность. Но для Декарта это был лишь метод – на самом деле он был объективным идеалистом, стремившимся доказать существование бога и мира логическим путем (и в этом следовавшим Платону, неоплатоникам и схоластам).

Для Эволы же мир, в общем-то, не имеет значения – он во всех произведениях ищет не истины, а самого себя. А если автор более занят собой, нежели реальностью – значит, у него кризис самоидентификации. Проще говоря, он не понимает себя и потому с удовольствием ныряет в солипсизм – что несколько странно для приверженца Абсолютных Истин, за которые насмерть стоял геноновский традиционализм. Потому-то я и утверждаю, что Эвола – никакой не традиционалист, а экзистенциалист и декадент. Просто он нашел выход из многолетней болезненной саморефлексии в ни к чему не обязывающем традиционалистском эклектизме. <...>

Всякий раз, когда он пытался уходить из экзистенциального в социально-политическое, получалось так себе. Если "Языческий империализм" (1928) еще читается бодренько, то от послевоенных "Людей и Руин" (1953) клонит в сон сильнее, чем от созерцания велогонок. Помню свое разочарование от этой книги – когда она только вышла (кажется, это был 2006 год), я прям гонялся за ней. Вообще, в моей юности Эволу почти не печатали, если не считать полусамиздатовских книжонок в переводах Александра Дугина, которых, впрочем, было не достать. Единственным исключением была шикарно оформленная работа "Оседлать тигра", вышедшая в издательстве "Владимир Даль" (2005). Я до сих люблю эту книгу – хотя, возможно, у меня это чисто ностальгическое <...>».

«...Мамлеев прав: Россия – один из главных объектов русской философии, а "что такое Россия" – один из главных ее вопросов (в другом месте того же произведения он говорит, что "тайное присутствие русской идеи, хотя бы в ее неожиданно-скрытой форме, чувствовалось практически в любых течениях русской философии"). И это беда. Беда не только русской философии, но и всего нашего культурного пространства – от искусства до политики. Потому что вопрос "что такое Россия" (как и многие другие, вытекающие из него) – это не философский вопрос. Идеологический, политологический, политический, этнический, исторический, экономический, культурологический... да хоть минералогический, но не философский.

Казалось бы, философия – свободная дисциплина, а потому в лице конкретных своих представителей вольна беспрепятственно определять свой предмет. Так почему бы не выбрать Россию или Русскую идею или русское в качестве своей предметной области? Потому что Россия – это а) эмпирически данная б) индивидуалия (единичная "вещь", "первая сущность" Аристотеля), а философия при всем многообразии своих объектов все же занимается универсалиями (понятиями, служащими для наименования, описания, конструирования множества отдельных вещей).

Так, философия математики имеет право на существование, философия числа – тоже, а философия числа 12 как индивидуалии – нет. "Что такое 12?" – "12 – это 12, тут не о чем говорить". Философия химии существует, а философия свинца, а тем более "вот этого вот куска свинца" – нет. Отдельные вещи не имеют определений (эту истину также открыл Аристотель) – их можно только описывать, но определять и, тем более, возводить же в ранг идей – нет.

Поэтому философия политики существует, философия государственности – тоже, наверно, а вот философия России [как индивидуалии] – невозможна. <...>

То, что русские философы думали о России – это прекрасно. Плохо то, что они думали о России именно как философы. Наверняка многие наши сварщики тоже думают о России – но представим, что было бы, если бы они стали рассуждать о судьбах Отечества в духе того, что "у нас еще много чего не сварено: как только все сварим, наступит счастье". Мы бы сказали, что это профдеформация. Так вот, у философов – своя профдеформация: они думают, что владение рядом универсалий делает их компетентными в отношении индивидуалий. Это не так, совсем не так <...>».

Мне нравятся маргиналии Велецкого, они иной раз намеренно провокативны, с нацеленностью на то чтобы именно спровоцировать мысль в проницательном читателе, который, быть может, даже и не настроен на это. Вот одна из таких маргиналий.

Отчего вопрос о России, о русской идее не может быть философским вопросом? Только оттого, что нет такого же зеркального вопроса об американской идее? ну это же не научный подход. Нет и нет, подумаешь. Много где чего нет.

Оттого что Россия - "индивидуалия", а не универсалия? Ну так у Мамлеева в этом и вся соль, что за эмпирическим, индивидуальным существованием России угадывается некий иной, вечный, универсальный образ России, то, что Ю.В. называет Россией Вечной. И эту интуицию никак нельзя проигнорнировать философии, иначе какая это философия.

И потом, любой политический вопрос и тем более идеологический имеет под собой философский фундамент и при серьезном рассмотрении может открыть философский горизонт. Иначе философы просто не смогли бы предпринимать где-либо какое-либо действие, будь то политика, война, даже наука. И не было бы никаких поездок Платона на Крит, никакого социальной активности Сократа, никаких методик Ильенкова и т.д. Потому что это всё были философские действия.

Вот есть Россия - как сложная и огромная страна, государство-цивилизация, цветущая сложность, Русский мир, Открытый русский космос. Очевидно, что вопрос о такой величине - вопрос философского характера. Не ставить такой непростой, неклассический философский вопрос все равно что расписываться в предвзятом, уставшем от всего и ограниченном догматизме.

https://yangx.top/velnotes/960

Отзыв коллеги Коробова-Латынцева содержит важные тезисы, которые нуждаются в комментарии. Поскольку мой текст в Телеграме представляет собой лишь визитку опубликованной на Бусти маргиналии, для начала следует дать еще несколько выдержек, а потом перейти к выдвинутым Андреем положениям.

---

«То, что русские философы размышляли о русском, мне и симпатично, и близко с чисто эмоциональной точки зрения. Мне нравится то, что для отечественных интеллектуалов судьбы родины всегда были важны. Более того, индиффирентность к данному вопросу мне автоматически кажется подозрительной: я рос во времена тотального национального нигилизма, а потому остро воспринимаю не только русофобию, но даже беззлобное космополитическое равнодушие к Отечеству – в том числе когда речь идет о представителях иных народов и времен, например:

«Отказавшись от всего, [Анаксагор] занялся умозрением природы, не тревожась ни о каких делах государственных. Его спросили: «И тебе дела нет до отечества?» Он ответил: «Отнюдь нет; мне очень даже есть дело до отечества!» – и указал на небо».

Такая жизненная позиция мне и непонятна, и неприятна («и указал на небо» – фу) – уж тем более тогда, когда речь идет о русском авторе.

Однако. Вопрос о России (ее сущности, истории, предназначении и т. п.), поставленный в качестве философского, не только бессмыслен, но и чреват серьезными негативными последствиями для нации и государства. Любая задача должна решаться адекватными методами и адекватными инструментами – иначе мы не только не находим удачные решения, но и находим неудачные. Соответственно, национально-государственные проблемы с помощью философии не решаются и решаться не могут – их преодоление подменяется высокопарным пустословием.

Политика требует прагматического подхода и, что самое главное, она направлена на конкретное благо конкретных людей. Безопасность, благосостояние, образование, технологическое развитие, налообложение никак не могут быть правильно организованы исходя из книжных красивостей вроде «Святой Руси» или «богостроительства» или «ноосферы» или «византизма» или или.

Важно сказать и о том, что нация состоит из обычных людей с весьма тривиальными интересами – и власть, существующая на их налоги, должна блюсти их, именно их, интересы. А не грезить «Русской идеей» – набором бессодержательных фантазий, авторы которых зачастую не управляли не то, что губернией, но даже кондитерской лавкой».

---

Теперь перейдем к тезисам уважаемого коллеги.

1. Про интуиции Мамлеева:

Игнорировать интуиции философу не стоит, но стоит игнорировать эмоции. Потому что они – дурные спутники философского познания. Они лишь уводят нас в мир художественных образов, приятных сердцу, но бесполезных для трезвого рассуждения и выработки практической стратегии.

2. Про невозможность действия без философии:

Если бы каждое наше действие требовало философского фундамента, мы бы никогда не действовали, а только рефлексировали. Философам следует учиться у людей практического склада, которые не «подводят базу», но при этом действуют рационально и эффективно. В том числе и в политике – здесь уместно привести цитату Освальда Шпенглера:

«Пусть себе Платон и Руссо <...> строят свои абстрактные государственные здания – для Александра Македонского, Сципиона, Цезаря, Наполеона, для их замыслов, битв и постановлений это не имеет решительно никакого значения. Пусть себе первые разглагольствуют о судьбе, вторым довольно того, что сами они – судьба».

3. Далее, Андрей пишет: «Вот есть Россия – как сложная и огромная страна, государство-цивилизация, цветущая сложность, Русский мир, Открытый русский космос».

Такие высказывания вновь уводят нас из реального мира в пространство метафорики. Допустим, что Россия – не цветущая сложность, а отцветшая простота, и не открытый космос, а закрытый хаос. Неужели для обычного русского человека что-то меняется? Уверен, что нет – наличие или отсутствие литературных эпитетов в отношении Отечества никак, на мой взгляд, не может мешать нам любить своих соплеменников, желать им блага и действовать исходя из общих с ними интересов.

В продолжение темы России в русской философии – важные и ценные замечания (раз, два и три) от автора канала «Е-нутрия».

По персоналиям согласен не всегда – в частности, теологические изыскания ряда дореволюционных авторов органично вошли в канон «Русской идеи», придав ей раскритикованный мной трансцендентный характер (так, упомянутое коллегой соловьевское «Оправдание добра» подчеркнуто антинационально). Да и многие философы, которые, по мнению «Е-нутрии», занимались проектом модернизации России, по мне так уходили в чудовищную архаизацию (одна неоплатоническая софиология чего стоит).

Но в одном существенном тезисе автор прав: академическая русская философия, занимавшаяся традиционными для Запада вопросами, часто остается вне фокуса внимания историков отечественной мысли.

Не могу сказать, что в этом академическом наследии что-то меня сильно поразило, но вполне допускаю, что мог пропустить нечто важное. Дело в другом: «университетская» мысль хороша своей трезвостью. Помню, в завершении курса «Ницше: судьбы Европы», прочитанного полтора года назад в лектории «Нефиктивное образование», рассказывал про русскую рецепцию Ницше. Начал с первых отечественных публикаций (работ Преображенского, Лопатина и Грота) и был удивлен тому, насколько они содержательнее и логичнее вольных (и это мягко сказано) рассуждений более известных современному читателю авторов – Н. Федорова, В. С. Соловьева, Франка, Шестова, Бердяева и некоторых других. И это не говоря о совершенно несусветных интерпретациях Андрея Белого, Вячеслава Иванова и Мережковского.

Коллега прав и в том, что искажение образа русской философии произошло из-за катастрофы 1917-го. Думаю, что если бы Россия не исчезла с политической (и интеллектуальной) карты мира, нормальная академическая философия спокойно развивалась бы в тесной связке с западноевропейской.

При этом, глядя на дореволюционную мысль, важно иметь ввиду различение, однажды проницательно введенное замечательным современным философом Александром Ветушинским: есть «философия в России», а есть «русская философия» – последняя как раз и занималась темой России. И занималась активно, негативные последствия чего мы наблюдаем по сию пору.

Лет пятнадцать назад я думал, что нет и не может быть никого мерзее отечественных либералов. С тех пор они совсем не уронили планку мерзости (и даже взяли новые низины), но у них появились достойные конкуренты: лет пять назад им в спину задышали «советские патриоты» – если ранее они стеснялись открыто людоедствовать, то потом утратили всякие приличия.

Третья по мерзотности группа, конечно, была и в нулевые, и в десятые, но все же сильно отставала от ведущей двойки. И вот сегодня она сделала сильный уверенный шаг к первому месту – до золота вряд ли дотянет, но навязать борьбу, как оказалось, способна.

Это – наши местные охранители. Они всегда были удивительно изобретательны в умении любить начальство (безответно – сама власть, слава богу, всегда относилась к ним с заслуженным презрением) и радикальны в пропаганде мракобесия. Сегодня они пробили дно – стали запрещать не только поддерживать тех, кто им не нравится, но даже сочувствовать их кончине. Одно издание дошло до того, что укорило публику в самом факте обсуждения темы.

Можно как угодно относиться к новопреставленному Навальному – тем более, что de mortuis aut bene, aut nihil – сомнительная максима. Его кидки вчерашних партнеров и, тем паче, соратников из региональных штабов (принимавших на себя максимальные риски), сливы нескольких волн протеста, набор в команду отъявленной русоедской мрази и, наконец, фактически открытая работа на МИ-6 вкупе с лютым заукраинством не имеют и не могут иметь никаких моральных оправданий.

Но он уже несколько лет как был повержен – и потому радоваться его смерти и, тем более, глумиться над ней – это мерзость в духе представителей одного соседнего государственного образования, которые в свое время добивали сожженных людей и/или публично радовались их мучениям. «Предатели же». Сейчас, они, кстати, с той же радостью обсуждают и смерть Навального, и подлые теракты против мирного Белгорода.

Наши охранители сегодня – им под стать. Кажется, лишь один из таковых (притом реально близкий к власти) призвал «воздержаться от злорадства», написав именно про «мы не они» – молодец. Другие же то ли окончательно превратились в тех, с кем воюют, то ли решили выслужиться. И то, и другое – мерзость.

Потому что мы не они.

«...У "Химической свадьбы" Андреэ был реальный прототип: бракосочетание между курфюрстом Пфальца (одной из германских земель) Фридрихом V и Елизаветой Стюарт – дочерью английского короля Якова I. Противниками римского Папы и католической династии Габсбургов возлагались особые надежды на этот союз протестантских домов. Задачей минимум для них было посадить Фридриха на чешский трон, задачей максимум – сделать из него вождя всех протестантов. Свадьба состоялась в 1613 году, а программные тексты от имени братства Розы и Креста ("Откровение", "Исповедование" и "Химическая свадьба") публиковались в 1614–1616 годах.

Связь двух явлений не вызывает сомнений – как только Фридрих проиграл католикам битву при Белой Горе (в 1620-м), публикации от имени розенкрейцеров фактически исчезли. Именно поэтому впоследствии Андреэ открещивался от связи с братством – в обстановке Тридцатилетней войны (1618–1648) веротерпимостью не отличалась ни одна сторона, а потому он запросто мог попасть под раздачу со стороны своих: каббала, герметика и магия и мирное-то время были не в большой чести, а уж в военное – и подавно.

Впрочем, автор "Химической свадьбы" не унывал: сначала он от Розового Креста открестился – написал, что розенкрейцеры суть общество "никому толком не известное, о чьем всезнании говорят лишь его собственные самовосхваления, использующего в качестве эмблемы лоскутный щит и запятнавшего себя множеством дурацких обрядов". А потом основал новую организацию – "Христианское общество" – да и вообще всю жизнь энергично работал на силы Реформации. Можно сказать, что Андреэ был, говоря сегодняшним языком, политтехнологом: когда не выгорела одна идеологическая затея, он занялся новой, учтя изменившуюся конъюнктуру. Называя свое участие в прежней мистификации словом ludibrium ["шутка", "пустячок"], он поступал как политик, вынужденный отрекаться от проигравшей выборы партии – но только для того, чтобы вступить в другую. Но такой ребрендинг вовсе не означал, что у нашего героя не было убеждений – наоборот, по мнению Фрэнсис Йейтс, и в поздних работах Андреэ обнаруживаются все те же идеи – "необходимости сочетания евангельского благочестия с наукой и использования последней для облегчения жизни людей".

Основное содержание "Розенкрейцерского просвещения" – реконструкция генетики идей манифестов вымышленного братства и их дальнейшего влияния на интеллектуальную историю. По Йейтс получается, что эзотерическая их составляющая – отнюдь не довесок, призванный окружить политическую агитацию ореолом таинственности. Здесь я вынужден признать, что недооценил этот момент – после прочтения трех текстов я был уверен, что там нет ничего кроме политики – увы, моя светскость сыграла со мной дурную шутку. Нет, духовный и религиозный элемент там если не на первом плане, то уж точно не уступает политическому. Магия, каббала, герметика и алхимия были чрезвычайно популярны в те времена и уходили корнями в Ренессанс. Следует сказать, что вся эта оккультная тематика воспринималась в то время не в качестве иррационального элемента, а как вполне себе наука – потому приверженцы названных дисциплин считали себя передовыми людьми.

Корни розенкрейцерской эзотерики Йейтс усматривает в деятельности знаменитого Джона Ди, придворного астролога самой Елизаветы I, королевы-девственницы. Джон Ди – не только ученый (в тогдашнем смысле слова), но и государственный деятель. К слову, он является вдохновителем двух известнейших персонажей современной английской культуры – Джеймса Бонда (Ди подписывал донесения королеве цифрами "007") и Альбуса Дамблдора. Ди за несколько десятилетий до появления розенкрейцерских текстов находился с миссией в Богемии, где, очевидно, обрел сторонников. Они, последователи эзотерического учения Ди, как раз и работали на то, чтобы на чешском престоле оказался Фридрих V – тот самый, брак которого подтолкнул Андреэ к написанию "Химической свадьбы" <...>».

«"В пяти лигах от Кэйр-Паравела пал кентавр Рунвит, пронзенный калорменской стрелой. Я был с ним в последние минуты его жизни, и он велел мне передать вашему величеству: «Следует помнить, что все миры конечны, а благородная смерть – вот сокровище, которое может обрести даже нищий»".

<...> Нет сомнений в том, что в рамках аретологического подхода благородная смерть (то есть такая, которая наступила в результате сознательного самопожертвования) является добродетельной. Аристотель, создатель лучшей аретологической теории (да и вообще лучшей этической теории в истории мысли), считал, что такая смерть является реализацией главной, интегральной человеческой добродетели – мегалопсюхии, то есть величавости / чувства собственного достоинства:

"Тот, кто величав, не подвергает себя опасности ради пустяков и не любит самой по себе опасности, потому что [вообще] чтит очень немногое. Но во имя великого он подвергает себя опасности и в решительный миг не боится за свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой остаться в живых".

Проще говоря, готовность к смерти, равнодушие к смерти "во имя великого" составляет величие души, а потому такая готовность добродетельна, то есть является свидетельством внутреннего совершенства. И если бы Льюис написал "благородная смерть – вот совершенство, которого может достичь даже нищий", вопросов бы не было. Но он написал про сокровище, отчего высказывание приобрело в чисто литературном плане (хорошо звучит ведь) – однако был ли он прав или в стремлении придать смерти своего героя патетики и драматизма хватил лишку?

Чтобы ответить на этот вопрос, для начала следует разобраться с понятием сокровища, а потом вернуться к вопросам о том, 1) может ли смерть быть для человека приобретением, и если да, то 2) в каких случаях. Как может быть прекращение жизни сокровищем? Что на него может приобрести тот, кто получил его буквально посмертно?

Согласно словарю Ожегова, сокровище – это 1) драгоценность, дорогая вещь, 2) ценности духовной и материальной культуры, 3) нечто ценное, дорогое для кого-либо, 4) полноценные деньги, дорогие и серебрянные монеты. Во всех четырех определениях мы видим одно и то же слово – ценность. Итак, сокровище – это ценность. Как мы можем определить ценность (ценности)? Тут уже нет смысла заглядывать в словари, достаточно сказать, что ценность – это 1) то, что за что человек готов дорого заплатить (в случае, если не обладает ею), 2) то, с чем человек готов лишь задорого расстаться (в случае, если обладает). Определения связаны между собой: ценность – это то, что трудно приобрести, но что достаточно легко обменять на другие блага. Иными словами, это капитал. К какому из двух определений подходит благородная смерть? Очевидно, к первому: живущий еще не обладает смертью.

Отсюда перефразируем Льюиса: "благородная смерть – это то, за что человек готов дорого заплатить". Согласимся, что звучит несколько абсурдно: зачем дорого платить за то, что фактом обладания уничтожает возможность распоряжения? Как распорядиться таким капиталом? Опять же, нет сомнений в том, что такая гибель сама по себе добродетельна, но чем она может быть ценна? Раз уж речь о капитале, то каким образом можно его "монетизировать"?

На самом деле, благородная смерть действительно может считаться капиталом – но только в двух случаях <...>».

«126

Невозможность социализма. Два факта:

1. "Оборот оккультного рынка приблизился к 2 триллионам рублей, почти сравнявшись с затрами россиян на питание".

2. "С 2019 года общий объем [букмекерских] ставок в России вырос в 1,4 раза и по итогам 2022 года составил 2,91 трлн рублей".

Эти цифры – гроб в крышку всех социалистических проектов. "Почему у нас такое социальное расслоение? Это следствие капитализма!". Нет, это следствие того, что существуют миллионы мудаков, попусту тратящих триллионы рублей. И если мудакам, многие из которых не только отдают свое, но еще и забирают чужое, помогать деньгами, они тут же все отдадут тем же гадалкам и букмекерам, чем еще более увеличат социальное расслоение.

"Так давайте запретим и тех, и других!". Легко. А мудакам быть мудаками вы как запретите? Они всегда найдут эффективный способ обеднеть самим и обогатить других.

"Но именно капитализм внушает веру в легкую наживу – он и подталкивает людей совершать эти траты". Нет, людей к этому подталкивают врожденное стремление к социальному доминированию и имманентный гедонизм.

Помню, общался с одним пожилым актером, учившимся еще в советское время, до всякого капитализма. Он долго рассказывал, как студентом считал копейки – стипендии не хватало. И вот однажды на улице он нашел кошелек с приличной суммой – в нем было около ста советских рублей. Что он сделал, как вы думаете? Разумеется, позвал друзей в "Асторию" и за вечер просадил абсолютно все. Напоследок оставил официанту десятку и пошел домой пешком. Жалел ли он об этом поступке? Вообще ни разу – сам сказал. На момент нашего общения он жил бедно – не из-за капиталистов, а из-за того, что всю свою жизнь тратить он любил гораздо больше, чем копить.

Это никак не отменяет необходимости помогать нуждающимся и защищать интересы социальных низов (чтобы дать им возможность из этих низов выбраться), но бесполезно придумывать из головы идеи всеобщего благоденствия, не учитывая природу существенной части населения. Безрассудно тратить деньги – часть этой природы».

У меня нашли дазайн. И числа ему «Несть».

*слушая Гражданскую Оборону, настроение такое*

Есть объекты, обладающие дазайном, а есть объекты, им не обладающие. Да и объекты ли это? Одно название.

Вот в Гражданской обороне есть дазайн. Есть дазайн в Летове. А вот в группе «Пилот», при всех моих гигачасах прослушивания оной, дазайна нет.

Есть дазайн в безумном и невероятно прекрасном Дугине, Александре Гельевиче, есть он и в одновременно развратном и аскетичном Лимонове (величайшем русском писателе после Набокова по времени жизни), как и в математике, русофобе и шизофренике Вербицком.

Есть он в Кураеве, которого я стараюсь не читать и не слушать, начиная с какого-то времени.

Есть он и в Константине Анатольевиче Крылове, хотя его физический дазайн закончен, но мне ли, рельсовику, на это внимание обращать? В Максиме Велецком его преизрядно, а его Несть – это дазайн пурификатум, надо снова перечитать. Встречается дазайн и у Холмогорова. А вот в какой-нибудь Мамардашвили нет его, дазайна, ни капли. И не потому что он грузин, а потому что он такой же философ, как я балерина.

*отголосок одного разговора и воспоминания*