Народная греческая религиозность (1)

Сбитая оптика

То, что мы обычно называем (или подразумеваем под) греческой мифологией или религией, сильно искажает картину реальной духовной жизни Древней Эллады. Олимпийская религия и ее центральные мифы дошли до нас в полном виде благодаря деятельности крупнейших литераторов Античности – в первую очередь Гомера.

Однако народная религия Греции была совсем иной. И она куда в большей степени походила на то, что пришло ей вослед. И тем забавнее из книги в книгу видеть изложение греческой религии исключительно по «олимпийским» авторов. Это все равно как если бы христианство излагалось бы исключительно по «Комедии» Данте. Или по Достоевскому.

У антихристианских и проязыческих авторов нередко можно встретить рассуждения о том, что была-де гордая прекрасная солнечная языческая религия (греков, германцев, славян), на смену которой почему-то пришло человеконенавистническое христианство с идеями первородного греха и его искупления, дуализма души и тела и презрения к плоти, ущербности жизни в сравнении с трансцендентным, божественным миром.

И у антихристианских авторов получается, что были солнечные расчудесные греки-язычники, а потом пришли евреи, заразили античных рабов своей «жизнефобией» и разрушили античную религиозно-этическую идиллию. Народ чтил прекрасного Аполлона, воинственного Ареса и сексапильную Афродиту, а также восславлял Геракла, Персея и Тесея. А потом, мол, беженцы с Ближнего Востока науськали простонародье, и все навернулось.

Есть, впрочем, тот же самый сюжет – только в интерпретации победителей, то есть христиан. Только минус заменен на плюс, но в остальном фабула та же. Было разнузданное, порочное, физиологичное и грубое язычество с культом силы, доминацией низменных инстинктов и двусмысленными рассказами о богах. А потом пришли проповедники кротости, братской любви, послушания и созерцания – и люди отвернулись от порока, ибо стяжание Духа Святаго отвернуло их от богомерзких демонов и всех греховных прельщений их.

Не-а.

Народная греческая религиозность (2)

Земля и Небо

Народная религия Греции – хтоническая (не обязательно по культу, но по духу), а олимпийская религия была лишь реакцией на нее. Конкретнее, патриархальной надстройкой над матриархальной доиндоевропейской мифологией.

В двух словах. Изначальная религия Балканского полуострова – это неолитическая религия Матери-Земли (минойский период). Первое вторжение индоевропейцев породило противоречивый синтез – к хтоническому культу добавились черты патриархата (крито-микенская эпоха). Вторая волна индоевропейцев (дорийцев и ионийцев) уничтожила старую цивилизацию. В результате оформились два типа религиозности.

Во-первых, тот тип религиозности, который отличается доминацией земледельческих культов, пантеистической космогонией, хтонической мифологией, а его верховным божеством была олицетворенная природа, которую чаще всего именуют Великой Матерью, Матерью-Землей или Богиней-Матерью.

Во-вторых, индоевропейская религиозность, которая, по мере расселения и разделения этого племени, вступила в достаточно сложные отношения с матриархальными религиями: от резкого дистанцирования от них до почти полного в них растворения. Этот тип отличается выраженной патриархальностью, господством героических (охотничьих, воинских) культов, небесно-солярной космогонией, а его верховными божествами были трансцендентный, надприродный Отец-Небо и его ипостаси – прежде всего, Бог солнца и Громовержец.

Поговорим об олимпийской религии. Зевс, Аполлон, девственница Афина (рожденная из головы Зевса), девственница Артемида. Ну и другие – которых мы знаем по классическим мифам.

А с чего это вдруг эти богини были невинны? Потому что культ девственности – атрибут патриархата. В мужском обществе это ценность. Но что это в сути означает? Что эти богини бесплодны. Ибо функции рождения и творения есть только у мужских божеств.

Артемида, Афина, Гера, Деметра и прочие – просто разные лики единого матриархального доиндоевропейского божества: Великой Матери. Который был разрушен и патриархализирован эллинскими племенами. Афина рождается без участия женщины – для того, чтобы подчеркнуть: это не ваша, мамкины дети, богиня – это наша, папкиных детей, дочка. Это наш бог ее родил – без женской помощи. Афина – неземная, небесная, зевсовая. То есть, еще раз, речь идет о перевербовке аграрных (женских) божеств в воинские (мужские). Потому Афина, собственно, носит доспехи.

Почему во всех космогонических античных мифах присутствует изначальная Тьма, Ночь или Хаос? И почему потом воцарился Свет? Потому что первое поколение богов (титаны) было олицетворением грубых сил природы. Но потом Зевс восстал против темных хтониев и утвердил небесную солнечную религию – в результате титаномахии. Небо восстало против Земли.

Что описывает этот важнейший, центральный миф, какой реальный процесс? Процесс покорения матриархальных аборигенов патриархальными индоевропейцами. Кочевники-скотоводы покорили земледельцев.

Что по итогу. Мужская олимпийская религия – это религия завоевателей, религия военной аристократии. Но низовая религия не могла быть такой же – хотя бы потому, что культ героев не свойственен крестьянам и ремесленникам. Крестьянин не поклоняется Аресу или Аполлону. Он поклоняется Великой Матери – той, что дает ему урожай.

Отсюда и растут корни двух народных мистерий: культа Персефоны (дочери Деметры – буквально «Матери-Земли», богини микенской эпохи) и Диониса (сына Семелы – буквально «Земли»). Семела, кстати, была смертной женщиной, но, став богородицей, вознеслась на небо. Но это к слову.

Итак, наследие матриархата проявилось в нескольких культах – весьма разнородных по своему характеру: не только в дионисийстве, но и в орфизме и пифагорействе. Подробно разбирать отличия этих течений друг от друга мы не будем. Важнее их отличие от олимпийской религии.

Народная греческая религиозность (3) (окончание)

Первородный грех и воскресение Спасителя

Разумеется, в философии и литературе женский тип религиозности представлен куда скромнее. Тем не менее, орфические мотивы сильны даже у Гесиода (второго по значимости греческого поэта). Пифагорейство же – плод интеллектуальной рецепции этой религии, но закрытость этой секты мешала вывести ее теологию на широкое обозрение. Орфико-пифагорейская теология нашла свое отражение в творчестве Платона (особенно в «Федоне» и «Федре»), а также в позднем неоплатонизме. Из досократиков особенно выделяется своим дуализмом учение Эмпедокла.

Главный миф народной религии – съедение олимпийца Диониса хтоническими титанами. Зевс испепелил своих прожорливых врагов и из их копоти слепил человека. Таким образом, в нас есть два начала: титаническое и божественное. Но это ладно – всем очевидно, что телесное и разумное действительно порождает большинство наших внутренних конфликтов.

Дело в другом: в народной религии из положения о двойственной природе человека выводятся крайне важные (и неочевидные) следствия:

1) Мы несем в себе первородный грех – ведь основой нашего существа являются хтонические каннибалы. Потому мы косвенно повинны в страданиях Диониса. Потому страдаем и сами – и друг от друга, и от богов, и сами от себя (то есть от своего тела).

2) Наша душа является благой, но заключена в теле как в темнице (тюрьме, могиле) – мы знаем это по упомянутым текстам Платона. Важно то, что душа почти не связана с телом – она ниспадает в тело с небес. То есть душа и тело не «подогнаны» друг под друга, не согласованы между собой. И падение души в жизнь – не благо, а наказание.

3) Отсюда проистекают все необходимые следствия. Если жизнь – это несчастье для души, то смерть как раз хороша: она дает шанс на освобождение от круговорота страданий, на прекращение земных мытарств. Освобожденная душа обретает вечную жизнь – то есть происходит воскресение для вечной и благой жизни.

Самое интересное в таких воззрениях – это их распространенность. Вопрос ведь не в том, что Гесиод, Пифагор, Эмпедокл, Платон восприняли дуалистические идеи. Дело в том, что таковым было мировоззрение большинства людей – особенно из простонародья. И в центре народной религии как раз были первородные грехи, искупления, перерождения и прочий крипто-гностицизм.

4) Тело – низменно. Человек виновен. Жизнь – боль. Но «есть вариант». Вариант обрести блаженство при жизни и после смерти. Возможно, вы уже поняли, что нужно делать: нужно искать
а) спасение
б) от мученически убиенного и воскресшего
в) богочеловека
г) непорочно рожденного от земной женщины;
д) [и спасение придет] через угашение страстей,
е) борьбу с греховными демонами,
ё) честный труд,
ж) отказ от насилия и жестокости,
з) молитву и пост,
и) покорность воле Всевышнего,
й) раскаяние и искупление грехов,
к) символическое вкушения на таинствах тела и крови
л) этого Спасителя,
м) сына божьего –
н) ради воскресения и вечной жизни.

Речь о Дионисе. Но если вы подумали не о нем, то не ошиблись. Диониса потом заменили.

Ключи к Ницше (1)

Поступило несколько просьб на сжатое изложение ницшеанской философии. Увы, объяснять ее – дело гиблое, если только ты не собираешься писать большую работу. В этой серии постов я лишь в общем виде коснусь содержания его работ – ведь моей задачей будет лишь облегчить их восприятие, предупредить читателей об особенностях их формы и содержания. По личному опыту знаю, что без учета некоторых характеристик его личности осмысление текстов может пойти в неверное русло.

Причина искажений при чтении вполне проста: Ницше завораживает и воодушевляет. Даже матерому философу нелегко сохранять с ним дистанцию и оценивать его книги холодно и непредвзято. И это не случайно – Ницше ставил именно такую цель: втянуть читателя в психоделический сеанс и оставить в его душе парочку шрамов.

Знаю по работе по студентами (пару раз я успевал дойти до Ницше в общем курсе философии – сразу после Канта и Гегеля, если вы понимаете о чем я): сам тон его работ насколько отличается от всей предшествующей философии, что обычная реакция слушателей – как у дрейфующего на плоте моряка, наконец увидевшего берег. «Наконец-то». Оценим слог:

«Тот, кто умеет дышать воздухом моих сочинений, знает, что это воздух высот, здоровый воздух. Надо быть созданным для него, иначе рискуешь как простудиться. Лед вблизи, чудовищное одиночество – но как безмятежно покоятся все вещи в свете дня! Как легко дышится! Сколь многое чувствуешь ниже себя! – Философия, как я ее до сих пор понимал и переживал, есть добровольное пребывание среди льдов и горных высот, искание всего странного и загадочного в существовании, всего, что было до сих пор гонимого моралью.»

«Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном – о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит (выделено М.В.).»

Ницше использует не только пряник, но и кнут: он говорит то, что нам неприятно слышать. Больно слышать. Гадко слышать. Взвинтить читателя, внушить ему чувство сопричастности идеям автора, надуть его гордыню, а потом прыснуть в него ядом – в этом весь Ницше.

А потому главный совет, который я могу дать на его счет – читать аккуратно. Он не человек, он динамит. Нужно об этом помнить.

Ключи к Ницше (2)

Тексты Ницше крайне противоречивы. Причина не в том, что он путался в собственных идеях или менял взгляды, а в том, что боялся быть неверно понятым. А точнее, упрощенно понятым:

«Несоответствие между величием моей задачи и ничтожеством моих современников проявилось в том, что меня не слышали и даже не видели. При этих условиях возникает обязанность, против которой в сущности возмущается моя обычная сдержанность и ещё больше гордость моих инстинктов, именно обязанность сказать: Выслушайте меня! ибо я такой-то и такой-то. Прежде всего не смешивайте меня с другими!»

Эта (почти что) паранойя пронизывает большинство книг автора: Ницше боялся, что его смешают с другими – например, запишут в «немецкую философию» или «философию романтизма» или «философию жизни» или «философию иррационализма». То есть туда, куда его и записали многочисленные и не слишком усердные историки философии. Посмотрите любую словарную или энциклопедическую статью – и увидите, что Ницше задним числом определили в один из указанных философских батальонов.

В этом и состоит причина его непоследовательности (и трагедия его творчества): да, он выражал свои мысли, но (внимание) делал это с помощью общего с читателями языка. Языка, в котором все слова уже определены, а значит важнейшим словам он должен был дать новый смысл. А это, в свою очередь, значит, что читателя нужно очистить от шаблонного, стереотипичного, словарного понимания ключевых философских терминов. Его задача – придать словам новое значение, уничтожить старых «идолов», очистить философию от всего предыдущего опыта, начать философствовать заново, с нуля. Потому читателя нужно держать в легком напряжении. И действительно: как только ты думаешь, что разобрался с его позицией по тому или иному вопросу, он нокаутирует тебя полным (само)разоблачением.

Все для того, чтобы запутать читателя, заставить его для начала произвести переоценку понятий. А затем и переоценку ценностей.

«Мой жребий хочет, чтобы я был первым приличным человеком, чтобы я сознавал себя в противоречии с ложью тысячелетий… Я первый открыл истину через то, что я первый ощутил – вынюхал – ложь как ложь… Мой гений в моих ноздрях… Я противоречу, как никогда никто не противоречил, и, несмотря на это, я противоположность отрицающего духа. Я благостный вестник, какого никогда не было, я знаю задачи такой высоты, для которой до сих пор недоставало понятий; впервые с меня опять существуют надежды.»

Бог, милосердие, истина, благо, справедливость, благочестие, идеал, альтруизм – все эти понятия в его текстах имеют смысл, строго противоположный общепринятому в его (да зачастую и в наше) время. Ницше считал себя первым правдивым философом, но созидать новые значения для имеющихся слов крайне трудно, ведь старые значения не слишком спешат уходить. Выход прост: нужно усложнять и даже шифровать свои мысли.

Потому Ницше не стоит разбирать на цитаты: даже самые известные его афоризмы в живом тексте выглядят совсем не так, как принято думать. «То, что нас не ломает – делает сильнее», «падающего – толкни», «идешь к женщине – не забудь плетку», «белокурая германская бестия» – все это требует внимательного прочтения, поскольку мысль Ницше длится. Насчет этих и других общеизвестных его высказываний верно следующее: либо он так не говорил, либо он говорил не совсем так, либо сначала так сказал, а потом сам себя опроверг.

То есть противоречивость его работ служит важнейшей цели Ницше: не дать читателю разложить текст по полочкам, не дать ему упростить мысль автора. «Ты думаешь, ты чего-то у меня понял – вот тебе, мил человек, опроверженьице: ломай надо мной голову дальше, но даже не думай смешивать меня с собой».

Ключи к Ницше (3)

Главная особенность философии Ницше в том, что она совершенно неотделима от его личности. Философия Ницше – это не философия с точки зрения Ницше, а философия самого Ницше, это проекция его личности на его мировоззрение. То есть это крайне субъективная философия.

В этом уникальность его текстов. Философы обычно избегают открытой демонстрации субъективизма, поскольку основной пафос любой философии – стремление к объективной истине, очищенной от частных мнений.

Дихотомия истины и мнения пронизывает всю ее историю. Философ тем и отличается от писателя, что не просто ставит целью ответить на всеобщие вопросы, но и отказывается говорить от себя, вместо этого ставя себя как бы на место Бога или, в крайнем случае, на место человека как такового. Вспомним отрывок из Алкивиада I, где Сократ учит последнего принципу аналогий:

С о к р а т. Значит, мой милый Алкивиад, и душа, если она хочет познать самое себя, должна заглянуть в душу, особенно же в ту ее часть, в которой заключено достоинство души - мудрость, или же в любой другой предмет, коему душа подобна.
А л к и в и а д. Я согласен с тобой, Сократ.
С о к р а т. Можем ли мы назвать более божественную часть души, чем ту, к которой относится познание и разумение?
А л к и в и а д. Нет, не можем.
С о к р а т. Значит, эта ее часть подобна божеству, и тот, кто всматривается в нее и познает всё божественное - бога и разум - таким образом лучше всего познает самого себя.

Да, мы познаем себя – но через созерцание своей идеи мы достигаем разумения истины как таковой. О том же говорил и Гераклит: «Выслушав не мою, но эту-вот Речь (Логос), должно признать: мудрость в том, чтобы знать все как одно». То есть это не я, Гераклит, вам говорю, а это через меня и мною с вами говорит мировой разум. Таким образом, поставить себя на место Бога или гипостазированной истины – это главный пафос античной и средневековой философии.

В Новое Время философы умерили теологический пафос и решили говорить от лица универсального человека. Когда Декарт говорил о том, что мыслит и, следовательно, существует, он имел ввиду не свою, декартовскую, мысль и не свое, декартовское, существование. Он описывал логическую операцию, которые каждый может применить в отношения своего мышления. Также и Кант, говоря об ограничениях чистого разума и об императивах практического разума, имел ввиду не свои личные когнитивные способности и моральные установки. Речь шла об устройстве человеческого рода, о видовых особенностях homo sapiens.

Ницше избрал иной путь.

Ключи к Ницше (4)

Ницше не постеснялся говорить своим голосом, поставить во главу угла собственный modus vivendi и выпятить личный опыт. И это тоже необычно – философия всегда весьма настороженно (если не брезгливо) относилась к абсолютизации опыта. Наука не работает с частностями или даже с суммой частностей, а значит, сторониться апелляции к опыту, поскольку он всегда является частным. То есть опыт индивидуален и случаен, а связанные с ним переживания субъективны.

Но Ницше не говорит с позиции «человека вообще», а говорит с позиции Ницше. По сути, он обращается к публике с таким призывом: «Слушайте меня – не потому, что я что-то понял о человеке, а потому что я сам являюсь тем человеком, который единственно достоин исследования – или тем человеком, который единственно достоин быть исследователем других людей». Вспомним уже цитированное: «Мой жребий хочет, чтобы я был первым приличным человеком, чтобы я сознавал себя в противоречии с ложью тысячелетий».

Впрочем, он приводит обоснование столь высокого самомнения – оно заключается в уникальном (по его собственным представлениям) таланте различения человеческих типов. А именно в том, что он побывал в двух главных (с его точки зрения, опять же) модусах существования – в состоянии больного и здорового человека:

«Само это филигранное искусство схватывать и понимать вообще, этот указатель nuances, эта психология оттенков и изгибов и все, что образует мою особенность <…>. Рассматривать с точки зрения больного более здоровые понятия и ценности, и наоборот, с точки зрения полноты и самоуверенности более богатой жизни смотреть на таинственную работу инстинкта декаданса – таково было мое длительное упражнение, мой действительный опыт, и если в чем, так именно в этом я стал мастером. Теперь у меня есть опыт, опыт в том, чтобы перемещать перспективы: главное основание, почему одному только мне, пожалуй, стала вообще доступна “переоценка ценностей”.»

Было бы, однако, несправедливым сказать, что Ницше пишет только о себе и только от себя – конечно, в центре его внимания – объективная реальность, о которой он пишет с привычной философской позиции – то есть как бы находясь «над схваткой». Но здесь важно подчеркнуть этот самый nuance: когда Ницше пишет объективно – это Ницше пишет объективно.

Что мы знаем о биографиях и личности философов из их текстов? Почти ничего. Что мы знаем о Ницше из его текстов? Почти все (за исключением того, чего он сам о себе не знал).

В дальнейшем мы ознакомимся с главными чертами его личности, которые не просто подспудно влияли на его творчество, но и намеренно, сознательно были туда инкорпорированы.

Ключи к Ницше (5)

Теперь укажем, в чем, собственно, заключался субъективизм ницшеанской философии – то есть как личность автора влияла на содержание самого учения.

Во-первых, бросается в глаза помешанность (пардон за каламбур – учитывая итог его жизни) на вопросах здоровья. Так, в «Антихристе» слово инстинкт упоминается 96 раз, здоровье – 19 раз, болезнь (в разных вариациях) – 38 раз. В «Ecce Homo» соответственно 70, 26 и 50 раз. И это, заметим, тексты крайне небольшого объема. Особенно странны эти его инстинкты (нередко он говорит именно о своих). То есть он как бы подчеркивает: «Я просто зверь, я пышу жизненной силой».

Причина такой фиксации очевидна: Ницше был до ужаса болезненным человеком. Стефан Цвейг пишет о его физическом состоянии следующее:

«Бесчисленны вопли истерзанного тела. Бесконечный перечень всех возможных недугов, и под ним ужасный итог: "Во все возрасты моей жизни я испытывал неимоверный излишек страданья". И действительно, нет такой дьявольской пытки, которой бы не хватало в этом убийственном пандемониуме болезнен: головные боли, на целые дни приковывающие его к кушетке и постели, желудочные спазмы, с кровавой рвотой, мигрени, лихорадки, отсутствие аппетита, утомляемость, припадки геморроя, запоры, ознобы, холодный пот по ночам - жестокий круговорот. К тому же еще "на три четверти слепые глаза", которые опухают и начинают слезиться при малейшем напряжении <…>. Но Ницше пренебрегает гигиеной и по десять часов работает за письменным столом. Разгоряченный мозг мстит за это излишество бешеными головными болями и нервным возбуждением <…> Ни минуты отдыха в этом perpetuum mobile, ни одного гладкого месяца, ни одного краткого периода спокойствия и самозабвенья; за двадцать лет нельзя насчитать и десятка писем, в которых не прорывался бы стон. И все ужаснее, все безумнее становятся вопли мученика до предела чувствительной, до предела напряженной и уже воспаленной нервной системы. "Облегчи себе эту муку: умри!" восклицает он, или пишет: "Пистолет служит для меня источником относительно приятных мыслей" или: "Ужасные и почти непрестанные мучения заставляют меня с жадностью ждать конца, и по некоторым признакам разрешающий удар уже близок".»

В итоге, как ни прискорбно, получается, что «кто про что, а вшивый все про баню». То есть Ницше все про здоровье. Комично, хотя и довольно остроумно и с явным желанием потроллить читателей, он говорит о главном вопросе бытия (и это не Бог или бессмертие души):

«Гораздо больше интересует меня вопрос, от которого больше зависит "спасение человечества", чем от какой-нибудь теологической курьезности: вопрос о питании. Для обиходного употребления можно сформулировать его таким образом: "как должен именно ты питаться, чтобы достигнуть своего максимума силы, virtu в стиле Ренессанс, добродетели, свободной от моралина?"»

Вопрос не то, чтобы совсем бессмысленный, но в целом эта орторексия (так называется зацикленность на вопросах здорового питания – привет веганам и сыроедам) напоминает старый анекдот о мальчике, говорящем отцу-алкашу о том, что очень хочет есть. «Стыдно, сынок, я в твоем возрасте другого хотел: космонавтом стать». То есть понятно, что ставить вопрос о диете способен только человек, у которого имеются соответствующие проблемы – но также понятно, что это его специфический вопрос, который здоровым людям элементарно неинтересен.

Он добавляет:

«Еще несколько указаний из моей морали. Сытный обед переваривается легче небольшого обеда. Приведение в действие желудка, как целого, есть первое условие хорошего пищеварения. Величину своего желудка надо знать.»

По сути, Ницше ставит себя в глупое положение упоротого выживальщика: который издал книгу «Как навалять медведю» и приехал в тропики. И вот бегает он по пляжам, трясет книжкой и фырчит на туристов: «Вот вы тут лежите такие красивые, а в тайге-то небось ни разу не были!».

Фарс.

Ключи к Ницше (6)

Важнейшей характеристикой личности Ницше была удивительная, чудовищная и, на мой суровый взгляд, жалкая германофобия. Для тех, кто не читал его книги, это обстоятельство может прозвучать удивительно – ведь известно, что он был идеологом нацизма и воспевал белокурых бестий.

Приведу лишь некоторые цитаты:

«Я, может быть, больше немец, чем им могут быть нынешние немцы, простые имперские немцы, - я последний антиполитический немец. И однако, мои предки были польские дворяне»

Начало вроде как неплохое (точнее, не плохое). Сносное, по крайней мере. Однако есть нюанс. Реджинальд Джон Холлингдейл, автор прекрасной биографии философа, писал на этот счет:

«В своих исследованиях Макс Охлер, ведавший одно время архивом Ницше в Веймаре, доказал — как и подозревали современники Ницше — ложность этого положения. Именно Охлер выявил двести предков, имевших отношение к философу, и указал, что все они носили немецкие имена, даже по женской линии. <…>
Нельзя с уверенностью указать причины его желания верить в то, что его семья — лютеранских священников — имела предков в лице польского дворянства. Лично мне, однако, кажется, что ему хотелось прослыть не столько дворянином, сколько поляком; иначе говоря, его поддержание этой легенды было частью его кампании против Германии… <…>
Никто, говорил он, никогда не писал на немецком языке так прекрасно, как Гейне и Ницше, причем Гейне был еврей, а Ницше — поляк.»

То есть человек занимался самым презренным занятием на всем земном шаре – он расчесывал корни – чем на несколько десятилетий предвосхитил практику советского расизма. А заключалась последняя в максимальном размытии понятия национальности и ее подмене этничностью. По принципу: «Я вроде как русский, но моя прабабка родилась в Симбирске, а там до Казани недалеко, так что кто его знает, может я и нерусский».

Но то, что Ницше писал про свой народ и свою страну – за гранью понимания. Нет, я в курсе, что к отечеству можно относиться по-разному, но… Читаем:

«Немцы неспособны к пониманию величия»

«Чего я никогда не прощал Вагнеру? Того, что он снизошел к немцам – что он сделался имперсконемецким… Куда бы ни проникала Германия, она портит культуру.»

«Всюду, кроме Германии, есть у меня читатели – сплошь изысканные, испытанные умы, характеры, воспитанные в высоких положениях и обязанностях; есть среди моих читателей даже действительные гении. В Вене, в Санкт-Петербурге, в Стокгольме, в Копенгагене, в Париже и Нью_Йорке – везде открыли меня: меня не открыли только в плоскомании Европы, в Германии.»

«Рогатый скот среди моих знакомых, немцы, с вашего позволения, дают понять, что не всегда разделяют моего мнения».

«Обратившейся в привычку, самой малой вялости кишечника вполне достаточно, чтобы из гения сделать нечто посредственное, нечто “немецкое”».

«Я верю только во французскую культуру и считаю недоразумением все, что кроме нее называется в Европе “культурой”, не говоря уже о немецкой культуре… Те немногие случаи высокой культуры, которые я встречал в Германии, были все французского происхождения.»

«В Клингенбрунне, глубоко затерянном в лесах местечке Богемии, носил я в себе, как болезнь, свою меланхолию и презрение к немцам»

«Слыть человеком, презирающим немцев par excellence, принадлежит даже к моей гордости.»

«Когда я измышляю себе род человека, противоречащего всем моим инстинктам, из этого всегда выходит немец».

А вот самое чудное (о Вагнере):

«Куда он попал! – Если бы он попал еще к свиньям! А то к немцам!»

И еще: в 1869 году Ницше сдал прусский паспорт и до конца жизни оставался апатридом.

Заметим, что Ницше не просто критикует немцев и Германию – это было бы вполне нормально. Нет. Он дегуманизирует их покруче Эренбурга. В сравнении с ним, Чаадаев – русский скинхэд.

Ключи к Ницше (7) (окончание)

Я убежден, что такая германофобия – главный ключ к творчеству Ницше. Потому что человек, который ненавидит свой народ – это человек низкий. Ведь Ницше в любом случае знал, что является немцем: как по крови, так и по культуре. Окей, предположим, что он бы даже нашел документальное подтверждение наличия польской крови. Что бы это изменило, если он реально воспитывался в немецкой среде на немецкой земле на немецком языке?

Национальность (то есть единство этничности и этнической идентичности) – это важнейший атрибут человеческой личности. Отказ от Отечества, расчесывание несуществующих корней, оскорбление воспитавшей тебя культуры – это показатель моральной нечистоплотности. Духовная дисморфофобия.

Хороший аналог Ницше – госпожа Новодворская. Этнически русская (возможно, вы удивлены, но да, русская), но ебанутая русофобка, всю жизнь кичившаяся восьмеринками чужой крови и писавшая о русских почти то же, что Ницше о немцах. И причина явно та же, что была у нашего героя: проблемы со здоровьем и сексом. Как следствие, ненависть к себе.

И если смотреть на Ницше с этого угла (немецкий германофоб), то все становится на свои места: мы видим человека, постоянно ускользающего от идентификаций. То он пишет «мы, филологи», то печалится, что зря выбрал филологию. «Мы, ученые»; «Мы, психологи»; «мы, немцы»; «мы, гиперборейцы»; «мы, современные люди»; «мы, свободные умы»; «мы, европейцы послезавтрашнего дня»; «мы, последние европейцы с чистой совестью»; «мы, имморалисты»; «мы, последние стоики»; «мы, артисты среди зрителей и философов»… Постоянные смены стран и городов (якобы по медицинским показаниям), бессмысленная кичливость своим величием, отказ от кумиров молодости (Шопенгауэра и Вагнера) и плевки на их могилы – как в случае Вагнера, хамоватый текст про которого он написал вскоре после кончины композитора.

Такой вот пророк сверхчеловека, апологет «дарящей добродетели» и ненавистник «мстительных инстинктов».

Дух германского народа отплатил Ницше по полной: немцы игнорировали его работы; десять последних лет он провел на ненавистной ему родине в доме не слишком любимой им сестры; посмертная клевета накрепко привязала его к идеологии германского империализма и практике истребления инородцев. Тем забавнее, что Третий Райх истреблял как раз те народы, которые Ницше страшно нахваливал: не только поляков, но и евреев, и русских – Ницше, к слову, был большим русофилом.

Чтобы оценить иронию истории представим, что в будущем восстановлена Российская Империя (в прежних границах) – и главными ее предтечами назовут Новодворскую и Невзорова.

Ну и не надо забывать про еще один факт его биографии: то, что он всю жизнь был холостым и бездетным – поскольку никогда не пользовался успехом у дам. А для мужика это очень нехорошо – душевная недолюбленность портит характер, а физическая – здоровье.

Все вышесказанное отнюдь не отменяет того несомненного факта, что Ницше был грандиозным философом (в пятерку величайших точно входит), чьи труды однозначно рекомендуются к прочтению – но, повторю, аккуратному прочтению.

Константин Анатольевич умер.

Умер великий, если не величайший, русский человек.

Постов не будет минимум неделю - только поминальные по Крылову.

Для меня это смерть моего мира. Как бы мы ни расходились (на сантиметры sub specie aeternitatis) в последние годы - опустошение всего.

Россия потеряла одного из своих великих сынов и осиротела. Не знаю как теперь будем.

Плачьте!

Сказать что-то еще пока больше сил нет. Не так и не тогда я представлял себе этот день. Ужасный год и ужасные катастрофы. И никого даже не похоронишь нормально.

Сил Наде и детям.

P.S. Если у российских властей есть хоть немного в мозгах, они должны предложить семье для погребения Троекуровское кладбище.

Сегодня умер человек, во многом научивший русских помнить.

Сегодня в 12:00 умер Константин Анатольевич Крылов. Мне жаль, что я всего несколько раз общался с ним лично. Думал, что ещё будет время поговорить с ним обстоятельно. Даже собирался позвать его на стрим. Но судьба распорядилась иначе.

Несмотря на физическую смерть, Крылов обессмертил себя в своём интеллектуальном наследии. Пусть земля вам будет пухом, русский философ.

Маленький мемуар. Тексты Крылова я открыл для себя достаточно поздно – где-то в 23 года, когда мои взгляды уже вполне сформировались. Его стиль написания и ход мыслей настолько отличался от остальной русской публицистики, что сначала я элементарно не мог понять: неужели так можно?

Помню, что бывал очень горд, когда К.А. перепощивал меня в ЖЖ – я там общался не очень активно, а потому моя аудитория была весьма довольно скромна. И тут – сам Крылов твой текст к себе тащит!

Личное знакомство состоялось в 2013м, когда К.А. приезжал на партийное мероприятие. Подошел к нему подписать книгу «Нет времени» – и вместо политических обсуждений мы почти весь перерыв проговорили о Высоцком.

Впоследствии общались еще несколько раз: обычно в Питере и один раз в Москве на съезде Национально-Демократической Партии (я был там делегатом). В основном о политике, но также о Платоне, Ницше, мегалопсихее, монофелитстве и прочих банальностях.

Самое продолжительное и приятное общение происходило год назад – он приезжал на литературный форум представлять «Буратину». Мы с соратником Станиславом организовывали прием. Я помогал в качестве водителя. Помню, что когда мы ехали на форум, К.А. довел меня до истерики – так, что я, давя смех, еле мог следить за дорогой: он гениально обстёбывал немецкую классическую философию. Тот, кто его знал, не удивится: он мог любую тему превратить в вакханалию – в которой интеллигибельность и похабщина взаимно облагораживали друг друга.

Почти 10 лет я ориентировался по сторонам Света по Крылову. Теперь нужно учиться думать полностью самостоятельно – возможности сверяться с ним больше нет.

Спасибо, Константин! Без тебя меня бы не было.

P.S. Текст о его жизни и наследии обязательно будет написан – но позже, на холодную голову. Сейчас любые эпитеты будут и избыточны, и недостаточны.

Вышеупомянутый автограф Крылова на сборнике "Нет времени"

Вопрос с похоронами Крылова.

Оказывается сейчас Правительство Москвы решает вопрос о предоставлении участка под захоронение урны с прахом Константина Анатольевича Крылова на территории Троекуровского кладбища. Решение, увы, еще не принято.

Призываю всех друзей и знакомых, кто имеет лоббистские возможности и кому дорого самоуважение России и русской культуры всячески содействовать принятию положительного решения.

Если в этом Крылову откажут, то это будет день нашего национального позора. Он должен лежать поблизости от Шафаревича и Лимонова. Нельзя такого позора допустить. Помолимся и посодействуем по мере своих скромных сил.

Скоро начнётся прощание.

Пока ожидаем снаружи.

Вижу Дмитрия Боброва, Егора Холмогорова, Павла Святенкова... люди еще подходят

Все закончилось. Кадры в зале делать не стал. Выступило много достойных людей. Сказано много прекрасных слов.

Теперь действительно всё.

Еду обратно.

Великий текст. Великий http://haritonov.kulichki.net/stories/llife.htm