На мой взгляд, по итогам первого года войны противоборствующие стороны практически вернулись в исходную позицию  полной неопределенности и непредсказуемости. Иллюзии, что эта война может закончиться быстрой победой одной из сторон, к концу года обнулились. Надежды на возможный быстрый исход войны, которым год назад еще только предстояло родиться, по итогам года, на мой взгляд, развеяны и остались за кормой истории.
Что мы понимаем теперь и чего не понимали еще полгода назад?  Население как Украины, так и России не готовы предоставить своим правительствам мандат на заключение мира ценой территориальных уступок (для России – ценой отказа от оккупированных территорий, которые она считает своими). И там, и там есть ясно выраженная воля к войне. Но:
- Новая мобилизация больше не выглядит непреодолимой преградой для Кремля, в то время как продолжение мобилизации в Украине требует все больших и больших усилий;
- Экономические санкции против России не привели и в ближайшее время очевидно не приведут к коллапсу ее экономики, они создают проблемы, но не лишают способности продолжать войну длительное, исчисляемое годами время;
-  Готовность и способность Запада оказывать Украине военную помощь значительно  не дотягивают до масштабов, которые бы позволили Украине переломить ход войны, а в связи с приближающимися выборами в США шансы резкого, при этом  кратного количественно и качественного, а главное - молниеносного увеличения этой помощи  невелики.
Таким образом, Украина, столкнувшаяся с вероломной агрессией со стороны России, в преддверии  весны 2023 года оказывается в столь же тяжелом положении, что и накануне весны 2022 года. Но если тогда западные союзники ориентировались на исход битвы за Киев как на  критерий «живучести» украинского государственного проекта, то теперь таким критерием является исход битвы за Донбасс. Это на самом деле в некотором смысле  действительно “Сталинград XXI века”. И в Москве, и в Киеве это прекрасно понимают. Недаром Путин обращается к нации в тени Мамаева кургана. Правда, он немного попутал стороны.
Недавние легковесные заявления о якобы скором и неизбежном окончании войны после деоккупации Крыма (обещалось к лету) поутихли. Украина истекает кровью, и ей пока не до масштабных наступательных операций. Но главное, становится очевидным, что  даже случись такое (деоккупация Крыма), оно бы  стало не точкой окончания этой войны, а лишь прологом к ее следующей более кровавой фазе.
Чисто военная победа над Россией представляется скорее иллюзорной и дезоориентирующей целью, а ставка на быструю русскую революцию (восстание олигархов и прочие утопии), под которую формировалась вся актуальная санкционная повестка, очевидно провалилась. На этом фоне вырисовывается крайне неприятная альтернатива:
- либо Запад (прежде всего США) перестает играть в игру «ни мира, ни войны, а помощь Украине “по чайной ложке три раза в  месяц”», и врубается в войну по полной программе, принимая все возможные последствия и риски, с этим связанные,
- либо Украину рано или поздно дожмут (причем с обеих концов) до переговоров о перемирии на крайне невыгодных для нее условиях.
Причем чем позже это произойдет, тем хуже будут условия, так как переговоры сейчас и переговоры после потери создававшихся в течение восьми лет оборонительных рубежей на Донбассе будут сильно отличаться своей повесткой. Впрочем, поражение русской армии на Донбассе даст Украине существенную фору. Но нанести такое поражение при существующем уровне поддержки со стороны Запада очень сложно.
Подробно об этом - в последней программе Виталия Дымарского “Дорожная карта” с Михаилом Ходорковским.

https://youtu.be/mwetza4WYEE

Еще раз о русском когнитивном диссонансе. Спасибо Матвею Ганапольскому, что он «отравляется» вместо меня – послушал у него выжимку из российских пропагандистских каналов, “несухой остаток”, так сказать.
Вспомнил анекдот об одесском еврее, которого безобразно постригли в традициях советского сервиса. Он требует жалобную книгу, администрация ни в  какую. Заведующий его спрашивает: что конкретно вам не нравится? Он отвечает: все! Тогда заведующий говорит: так почему вы решили начать с нашей парикмахерской?
Теперь к сути вопроса. Со всех сторон, от президента до заведующего парикмахерской, только и слышно – «мы воюем с Америкой и НАТО, Америка и НАТО напали на нас, мы поставлены Америкой и НАТО перед экзистенциальным выбором» и так далее. Естественно, хочется спросить: так чего вы решили начать с Украины?
Если вы воюете с Америкой, так и нападайте на Америку, забирайте, так сказать, Алясочку взад. Рискните здоровьем. Украина-то тут при чем?
Если бы вы воевали с Америкой, вас давно уже бы не было. Америки, скорее всего, тоже, но это другой вопрос.  А пока вы год криво воюете с плохо вооруженной, втрое меньшей по населению, экономически обескровленной Украиной и ничего не можете толком сделать.
А Америка здесь ни при чем. И поставки оружия ни при чем. У самих, кстати, дроны иранские с китайскими чипами.

Рискую снова быть раскритикованным за самоцитирование (на самом деле отчасти справедливо), но трудно удержаться. Выкроил время, чтобы все-таки закончить редактирование новой книжки. Читаю свою статью, по-моему, в журнале «Полис» за 1994 год, то есть почти 30 лет назад, в эпоху великих иллюзий. Даже смешно стало. Это неправда, что мы не знаем будущего – правда состоит в том, что мы от своего знания стремимся убежать подальше, заменив его надеждами. Вот, встречайте из 1994-го:

«Новая большевизация основной части интеллигенции вызывает реакцию отторжения у тех ее небольших групп, которые за последние годы приблизились по условиям своей жизни, а соответственно, и по взгляду на мир и на свое место в нем к европейскому среднему классу... Необходимость решать политические и экономические задачи выдвинет на первый план проблемы государственности и единства России. Таким образом, наше общество плавно подошло к тому рубежу, когда формирование идеологии из критической стадии переходит в стадию апологии нации государства. Российская интеллигенция и новый компонент общества – средний класс отреагируют на изменения, скорее всего, по разному.
Средний класс будет стремиться выстроить рациональную концепцию новой государственности. Идеологически он будет поначалу проявлять себя в пассивной форме – через неприятие «либерального большевизма». Он будет воздерживаться до поры от политики. Именно поэтому линия действительно возможного в близком будущем идеологического противостояния – между интеллектуалами из среднего класса и группами (осколками) былой советской интеллигенции – как бы намечена пунктиром на фоне театральной борьбы либеральных и реликтовых большевиков.
Не надо быть пророком, чтобы сказать: именно эта незаметная сегодня линия станет со временем едва ли не главным водоразделом в идеологии, когда враждующие ныне большевики окажутся вместе по одну сторону баррикад, построенных ими против среднего класса. Деградирующая советская интеллигенция попытается мимикрировать под условия, диктуемые политикой и экономикой, и возьмет на вооружение не либеральную, а националистическую (может быть, шовинистическую) риторику.
Та самая основная масса интеллигентов, которая упоенно обличала «красно коричневые» (ярлык, по идеологической сути неверный) взгляды «национальных большевиков», начнет ревностно исповедовать мировоззрение национал патриотов. Причем если судьба проявит свойственную ей иронию, нынешние «патриоты» так и останутся маргиналами большой политики, а наиболее яркие «либералы» возглавят патриотическое движение.
Ничего неожиданного в таком повороте не будет, ибо его предпосылки заложены в самом либеральном большевизме.
Антиимперские ориентации сегодняшних радикальных демократов – очередная превращенная форма русского православного мессианства. В начале прошлого века коммунизм стал формой, в которой русское мессианство совершало мировую экспансию; в начале нынешнего оно может проявляться и как изоляционизм».

Слушая Путина, который рассуждал на днях о многосторонней пользе ухода западных брендов из России, я вдруг осознал, что мы до последнего времени  совершенно неправильно трактовали экономическую историю цивилизации. Если посмотреть на нее под предложенным российским лидером углом зрения, то наибольшими возможностями для развития и самыми радужными перспективами в экономическом смысле обладают изолированные племена аборигенов Амазонии и пигмеев экваториальной Африки, у которых сохраняется максимальный из возможных потенциал для импортозамещения. Никто еще не трактовал библейскую притчу о последних, которые становятся первыми, столь прямолинейно как последовательную цепочку событий. Надо сначала стать последними, чтобы потом получить шанс стать первыми. В том, что первая часть стратегии может быть реализована, я практически  уверен. Некоторые сомнения вызывает вторая часть, с тем, что «на потом»…

Презентуя очередной выпуск «Пастуховской кухни», я, со своей стороны (Боря обещал подробнее написать у себя в Телеграм о Турции, но я в этом меньше разбираюсь, чем он), хотел бы обратить внимание на очевидную кражу политических технологий на российском внутриполитическом рынке. Правые радикальные группировки начинают агрессивно обкрадывать ФБК Навального, перехватывая антикоррупционную повестку. Вспомнил вдруг о Ленине, укравшем аграрную программу у эсеров. Оказывается, это работает в оба конца, и Ленина тоже можно обокрасть, обладая достаточной политической наглостью…

https://youtu.be/iPYKMDu3fzE

У России есть два основных социальных “энергетических” состояния: «в завязке» и «в развязке». «В завязке» Россия спит, «в развязке» - буйствует. На перевале второго года войны Россия начала «развязываться». Пока это только анонс того состояния, которое в самом ближайшем будущем, возможно, станет определяющим. В полную силу оно развернется как раз в момент кульминации так называемого «транзита власти», то есть формальной пролонгации легитимности правящего клана на следующие несколько лет.
Россия «в завязке», то есть Россия, набравшая в рот воды и молчаливо исполняющая любые преступные прихоти режима, – зрелише не из приятных. Россия «в развязке», то есть с перекошенным от крика ртом, – зрелище страшное. Собственно, настоящий трэш поэтому еще, скорее всего, только впереди. И это несмотря на то, что в целом, с чисто внешней стороны, все выглядит для Кремля безоблачно.
Русским людям в значительном их числе война очевидно  “зашла”. Дело оказалось не таким ужасным, как многим представлялось. В огромной стране  один погибший или покалеченный на войне механически плюсуется  в массовом сознании к  десяти умершим и покалеченным  от паленой водки, наркоты, ДТП и просто в драке по пьяни. Трагедии особой в том, что война унесет 100, 200 и даже миллион человек «глубинный народ» не видит. Этот феномен птенцы гнезда Суркова, похоже, просчитали верно. Отряд, так сказать, не заметил потери бойцов, а вдовью печаль закидали шубами. Экономика  АП тем более не волнует – с тех пор, как известный мем «лишь бы не было войны» оказался заменен в массовом сознании мемом «лишь бы не было 90-х», власть чувствует себя более чем уверенно на экономическом фронте. 90-х пока никто не ожидает.
Но есть нюансы. Война, решая одни проблемы, создает  из ничего другие. Она меняет природу человека внутренне, и эта внутренняя, поначалу не очень бросающаяся в глаза перемена оказывается миной замедленного действия, заведенной под фундамент режима. Котлован под этот фундамент рыли не одно десятилетие. Бетон, которым его заливали, замешан на страхе смерти и стимулировании гнусных инстинктов толпы. Но в большей степени на страхе. Страх этот по большому счету врожденный, унаследованный от предыдущих поколений, переживших массовые репрессии. В этом смысле Путин не столько сам является Сталиным, сколько паразитирует на памяти о Сталине и сталинизме. Дело, однако, в том, что война убивает страх смерти, и все сразу становится намного сложнее.
 
После объявления мобилизации война начинает массово производить людей, привычных к мысли о смерти, живущих с ней бок о бок месяцами. Это меняет природу политического процесса. Одно дело иметь дело с людьми, для которых возможность погибнуть от  полицейского произвола есть непреодолимое препятствие, другое дело – с людьми, у которых инстинкт самосохранения разрушен войной. Сегодня русское общество «развязалось». Вот СМИ сообщают, что в одном из прифронтовых областных центров доброволец-контрактник, предположительно «вагнеровец», бил по лицам пытавшихся урезонить его росгвардейцев. Суд приговорил его к штрафу в несколько десятков тысяч рублей, приняв во внимание «хорошую характеристику». И это в той самой России, где срока получали за то, что метнули в сторону полицейских пластиковый стаканчик (чем нанесли последним непоправимый психологический ущерб). То ли еще будет, ой-ой-ой, как пела ныне не любимая теперь Алла Пугачева.
Уже в конце текущего года Кремль может столкнуться с протестами несколько иного рода, чем те «восстания хомячков», к которым он привык, воюя с либерально настроенной интеллигенцией крупных городов. Ни внятных технологий подавления этих новых протестов, ни людей, способных их подавлять, у Кремля нет. Те, кто должен будет бить протестующих, могут оказаться из одного окопа с протестующими, причем не в переносном, а в прямом смысле слова.
 

Внимание! Пост в ТРЕХ частях.
Часть первая.

О выборе Украины...
Я долго и даже мучительно размышлял о резонансной статье Григория  Явлинского в Новой газете. Несмотря на высказанную в его адрес резкую и эмоционально насыщенную критику, я считаю статью как минимум смелой уже хотя бы потому, что автор не побоялся пойти наперекор устоявшемуся общественному мнению. Наверное, я бы даже поддержал его позицию, если бы считал, что его мирный план реализуем. Но, к сожалению, мне он кажется утопическим.
В самом предложении Украине (а по сути речь идет об изменении позиции именно Украины, так как Россия декларирует готовность остановить войну при условии сохранения за ней «трофеев»)  начать переговоры с Москвой без предварительных условий, главным из которых является освобождение оккупированных территорий, я ничего унизительного для Украины не вижу. Украина проявила такие чудеса мужественности, стойкости и самоотверженности за этот год войны, что заслуживает любого мира, и любой мир будет ее победой в этой войне.
В то же время война является страшным бременем для народа Украины (для российского народа тоже, но он сам выбрал этот путь и несет за свой выбор всю полноту ответственности). Речь идет не только о сотнях тысяч жизней, но и о страшном и вряд ли целиком восполнимом разрушении основ экономики, демографии и даже культуры. Нет поэтому той цены, которую я назвал бы непомерно большой и которую нельзя было бы заплатить за то, чтобы прекратить это разрушение. В том числе и путем отказа от части территорий: многие народы проходили через это испытание, и в конечном счете оказывались победителями. Финляндия – пример, который завяз на зубах, но в действительности таких примеров великое множество. Так что, если бы я верил в то, что отказ от попыток возвратить территории, контроль над которыми утрачен, может привести к прекращению войны и предотвращению дальнейших жертв, я бы без колебаний поддержал Григория Явлинского. Но я в это не верю.
Увы, сегодня ситуация такова, что ни  отказ от  собственных территорий, ни другие уступки Кремлю не способны принести Украине хоть сколько-нибудь прочный, пусть даже и временный мир. Для того, чтобы понять это, необходимо пристальнее присмотреться к природе этой войны и к целям Путина и России. Эту войну нельзя сравнивать ни с каким классическим региональным конфликтом за спорные территории (Армения против Азербайджана за Карабах, Сербия против Албании за Косово, Перу против Эквадора за верховье Амазонии и так далее). В первую очередь потому, что она такой региональной войной не является, и захват территории ни в коей мере не является ее целью. Это война идеологическая и даже отчасти религиозная, которую путинский режим ведет с  США и их союзниками не за Украину, а  на территории Украины. Тем более Кремлю не нужна какая-либо часть Украины.
Я склонен доверять воспоминаниям Медведчука, вдруг рассказавшего, что Путин отказался забрать себе Донбасс во времена Порошенко и всеми силами впихивал его обратно в состав Украины. Подобно герою Ильфа и Петрова, Путин всегда мечтал о блюдечке с голубой каемочкой, на котором ему поднесут Украину (а также все остальные постсоветские пространства), и поэтому на любые компромиссные предложения неизменно отвечал: я бы взял частями, но мне нужно целиком. Украина целиком, причем не сама по себе, а как часть «большой сделки» по разделу Европы, была и остается для Путина стратегической целью в этой войне, и никаких изменений в его планах за прошедший год не произошло. Другое дело, что тактика изменилась, и теперь он готов достигнуть этой цели в два этапа, для чего ему и нужна передышка. Но он не может отказаться от решения стратегической задачи, не получив кризис внутри России, а значит, он не может остановиться на достигнутом. В этом, а не в принципиальной ценности для Украины захваченных территорий, я вижу главную проблему и препятствие к миру на данном этапе войны.
 
Продолжение следует.

Продолжение. Начало в предыдущем посте.
Часть вторая.

О будущем России сегодня рассуждают все кому не лень. Когда речь заходит о будущем Украины, возникает неловкая пауза. Все пунктирные линии обрываются на слове «победа». Победа, а после нее хоть потоп. Российские оппозиционеры приблизительно в том же ключе говорят о Путине – он исчезает (не важно как), а потом все равно. Но, рассуждая о возможности или невозможности перемирия, мы не имеем шанса избежать разговора о будущем Украины, потому что здесь есть четкая привязка. Только в связке с ожидаемым сценарием развития ситуации можно определенно сказать, допустимы ли для политического руководства Украины на данном этапе те переговоры о перемирии, которые предлагает Явлинский.
Первый тезис, который я, увы, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эмпирически, состоит в том, что по  сложившемуся у меня впечатлению, в украинском обществе не сформировался запрос на мир, тем более на мир любой ценой. На сколько решимость и воля продолжать войну высоки на самом деле, мне судить трудно, но признаков обратного в явном виде не наблюдается. А это значит, что смена курса на 180 градусов вызовет у значительной части украинского общества фрустрацию, быстро переходящую в возбуждение. Одновременно неизбежно  проснутся сильно упавшие в объемах, но так и не исчезнувшие до конца пророссийские, прокоммунистические элементы, ушедшие на дно в условиях войны. Их сохранилось не так мало, как кажется. И, наконец, прекратит действовать водяное перемирие между «союзническими силами», люто ненавидящими друг друга, но перед лицом непосредственной военной угрозы вынужденными помалкивать.
Все описанное выше наложится на два объективных процесса: глубочайший экономический кризис и рост антикоррупционного протеста, который наблюдается даже сейчас в условиях войны. При этом исчезнет драйв, ослабнут потоки западной помощи (ведь мир же уже наступил). Одновременно начнется конверсия, и с фронта начнут массово возвращаться мобилизованные. Таким образом, можно достаточно уверенно прогнозировать, что приостановка войны при сохранении статус-кво (территории остаются оккупированными) создает условия для немедленного начала в Украине идеального политического шторма. В таких обстоятельствах соглашаться на переговоры с Москвой, предметом которых будет обсуждение территориальных уступок, почти равнозначно политическому суициду. Думаю, Зеленский предпочел бы остаться в истории как президент-герой, а не как президент-камикадзе.
Политический кризис в послевоенной Украине практически неизбежен в любом случае. Но окончание войны  “победой” - то есть в нынешнем понимании украинцев, возвращением под свой контроль всех или почти всех территорий с предоставлением Украине четких военных гарантий, страхующих от рецидива агрессии,- могло бы существенно сгладить кризис. Во-первых, сохранялся бы драйв, с помощью которого можно было бы легче переключиться с решения военных на решение гражданских задач. Во-вторых, можно было бы рассчитывать на существенный приток частных инвестиций, не говоря уже об определенных репарациях, хотя бы в пределах арестованных российских активов. Заключение с Москвой перемирия сейчас и фактически на условиях Москвы не позволяет надеяться ни на первое, ни на второе.
Добавлю, что все вышесказанное понимают в Москве так же хорошо, как и в Киеве. Путин не будет нейтральным наблюдателем за тем, как развиваются события в Украине после заключения перемирия. Он будет в режиме онлайн  непосредственно вмешиваться в практически непредотвратимый острый гражданский конфликт, добиваясь реализации, как минимум, грузинского сценария. В этом и есть план: вместо кавалерийской атаки решить задачу со сменой правительства в Киеве как “двухходовочку”. Мы знаем, что, в принципе, Путин умеет ждать. При первой же возможности он постарается использовать перемирие, чтобы реализовать донецко-луганский сценарий 2014 года в масштабах всей Украины.

Окончание следует.

Окончание. Начало в предыдущих двух постах.

Часть третья.

Есть одно условие, при котором Киев согласится вести переговоры о перемирии с Москвой в обмен на территориальные уступки (пусть даже в формате молчаливого признания статус-кво без каких-либо юридических закреплений). Я очень надеюсь, что это условие никогда не наступит. И это не отказ Запада поставлять вооружения. Таким условием  может быть только стратегический развал фронта и нанесение ВСУ ущерба, не позволяющего осуществлять оборону Киева и прикрыть линии коммуникаций с Европой. Собственно, угроза именно такого прорыва заставила в свое время Маннергейма буквально в последнюю минуту пойти на мировую со Сталиным. Проблема, однако, в том, что если бы такой прорыв случился, мне трудно представить, что Путин вернулся бы к своему предложению о перемирии на прежних условиях. В таком случае предметом торга стал бы полноценный раздел Украины. Не думаю, что это тот сценарий, который имел в виду Явлинский. А без такой кардинальной и трагической перемены в положении украинской армии на фронте любые разговоры о заключении какого-либо мирного соглашения остаются сугубо теоретическими упражнениями, не имеющими прикладного значения. Политических условий, позволяющих реализовать их на практике, в Украине на данный момент не существует.
Людям с не атрофированным чувством сострадания кажется, что вопрос прекращения войны – это исключительно вопрос политического выбора, и что у Украины есть какой-то лучший выбор, чем тот, который она сделала, и поэтому  она может пойти на какие-то частичные уступки, сохранив главное и избежав колоссальных жертв. Что греха таить, мне и самому время от времени так начинает казаться. Но трезвый и непредвзятый расчет показывает, что такого выбора у Украины нет. Как говорил главный герой культового сериала «Медичи»: «Выбор есть всегда, если готов проиграть». Если Украина не готова проиграть, то ее единственный выбор – вгрызться зубами в свою землю и обильно поливать ее кровью. Вот такой оказалась для нее цена свободы. Не по ее выбору.
Ключевой момент этой войны – отсутствие у Украины промежуточной, компромиссной опции. Ей предложена игра, по правилам которой победитель забирает все. Не в том дело, что «финляндизация» – это плохо, а в том, что она недоступна как путь решения проблем для Украины сегодня. В случае компромисса ее ждет не «финляндизация», а полное «обэсэсэсэривание» с превращением в лучшем случае в Польшу времен «Варшавского договора» (Беларусь нашего времени), в худшем – обратно в Украинскую ССР. Причина такого узкого коридора исторических возможностей - во внутренней слабости. Украина может позволить себе переживать войну (за счет консолидации нации), но вряд ли переживет поражение. А признание потери территорий будет трактоваться общественным мнением именно как поражение - в этом одна из ловушек для Зеленского. Ему очень трудно после всего, что было, представить компромисс как победу.
Что остается? Увы, но лишь продолжать перемалывать людей в том, что очевидно войдет в историю как одна из самых кровавых войн в новейшей истории Европы (за исключением двух мировых) и надеяться на то, что в какой-то момент агрессор сам не выдержит созданного им давления и «трест лопнет от внутреннего напряжения».

Я хорошо помню эту церемонию вручения  «Ники» в Доме кино в 1999 году  - на изломе эпохи. За главный приз боролась «Страна глухих» Тодоровского, но победителем вышел странноватый фильм Балабанова «Про уродов и людей». С высоты сегодняшнего дня я понимаю, что это сиквел: в стране глухих всегда будут рождаться люди-уроды. Кстати, любопытно, что в следующем году главный приз взял фильм «Хрусталев, машину..» Германа, - если мы и не знаем своего будущего, то уж точно его чувствуем….
 
К «Стране глухих» я еще вернусь,  а пока хочу рассказать о другом фильме. Я смотрел его всего один раз в далеком 1985 году, и с тех пор не мог найти в себе сил пересмотреть. Для меня это самое страшное  кино о войне, которое я видел. Тогда я еще не был знаком c Климовым, и поэтому не мог знать, какую роль в формировании моего характера и мировоззрения сыграют встречи с ним в конце 80-х, так что восприятие фильма было непосредственным и не масштабированным личностью Элема.  Тем не менее, именно «Иди и смотри» навсегда определило мое отношение к любой войне. Так вот, вчера я заставил себя пересмотреть концовку этого фильма. Сделал я это лишь потому, что почитал либеральный тред в твиттере о Костомарове.

Финал «Иди и смотри» аллегорический. Главный герой, прошедший через ад Хатыни, расстреливает фотографии с изображением Гитлера, и на каждой следующей фотографии Гитлер запечатлён более молодым, чем на предыдущей. В конце концов, перед подростком оказывается изображение матери Гитлера с младенцем на руках. Этот выстрел он сделать не смог. Я так подробно это описываю, потому что не верю, что кто-то по прочтении решит пересмотреть фильм. Да и рекомендовать не могу: «Иди и смотри» - зрелище не для слабонервных и, если бы не некоторые формулировки твиттера, я и сам бы не поднялся на повторный просмотр.
 
В моем понимании победа – это когда любовь побеждает ненависть. А когда бОльшая ненависть побеждает меньшую, то это не победа, а перемена слагаемых внутри одних скобок. А от перемены мест слагаемых, как известно, сумма не меняется. То есть люди, конечно, будут править другие, но ненависти в России останется ровно столько же, сколько и сейчас.
 
С любовью в России, конечно, дефицит. Недаром лучший, на мой взгляд, фильм Звягинцева “Нелюбовь” стал зловещим кинопрологом к этой войне. К сожалению, русская нелюбовь не имеет четкой локализации. У нее нет геотега “Москва.Кремль.Путин”. Те, кто против Путина, зачастую отравлены этой нелюбовью ничуть не меньше, чем те, кто за. Это и делает Россию сегодня страной нравственно глухих. К сожалению, нелюбовь нельзя ничем, кроме любви, компенсировать: ни смелостью, ни правильностью идей. Можно сорвать голос в борьбе за демократию против войны и коррупции, и все равно оставаться глухим.
 
Если любую самую правильную и красивую идею помножить на нелюбовь, то   произойдет лишь ее обнуление. Неважно – это о патриотизме, национализме, либерализме или социализме. Потому что нелюбовь – это и есть исторический ноль. И пока мы будем оставаться все в зоне нравственного  “околоноля”, мы будем ходить по кругу истории, какую бы красивую картинку будущего мы не рисовали для России в своих твитах.

С учетом всего комплекса доступных нам сегодня представлений о том, как устроена путинская машина власти, использование термина «неототалитаризм» представляется мне контрпродуктивным, так как  отсылает к ранее использовавшимся в России практикам и как бы предполагает, что происходящее сегодня в России есть лишь отскок назад в историческом смысле (реакция) и, соответственно, в будущем можно ожидать движения по более-менее известной траектории с некоторыми обусловленными спецификой места и времени отклонениями.
Более внимательное прочтение сегодняшних реалий в России подталкивает к использованию другого термина для их обозначения. На мой взгляд, определение «посттоталитаризм» отражает их лучше, чем «неототалитаризм». Прежде всего, я фиксирую, что возврат к прошлому носит лишь поверхностный характер и ограничен общими признаками, которые, видимо, свойственны всем тоталитарным системам. Что касается специфических черт, то, скорее всего, они не имеют ничего общего с «советскостью» и «коммунистичностью» (как, впрочем, напрямую с фашизмом и нацизмом). Это нечто совершенно новое (полноценная мутация), хоть и возникшее из облмков старых систем. Надо быть готовым к сюрпризам, потому что развиваться это новое будет по траектории, ранее никем не описанной, не укладывающейся в привычные шаблоны восприятия тоталитаризма, по крайней мере советского.
Нынешний российский тоталитаризм скорее сошел со страниц романов антиутопий, чем вырос из реального советского прошлого. В нем больше от Оруэлла, Хаксли или Бредбери, чем от Ленина, Сталина или Андропова. Это вообще очень литературный, декадентский и постмодернистский тоталитаризм. В чем же отличие от прошлых образцов? Наверное, в акценте на deep fake вместо массовой пропаганды (хотя она, конечно, остается как рудимент, но и ее природа совершенно другая). «Третий Кремль» пытается опереться на технологии управления сознанием, которые во времена «примитивных» тоталитарных режимов прошлого существовали как раз только в фантастических анти-утопиях, но в реальной тоталитарной повседневности присутствовали только как виртуальный тренд. Отсюда и кажущаяся «литературность» режима, его наигранная «киношность», «невсамделишность». Он ошибочно кажется игрушечным монстром, хотя на поверку может оказаться самой крутой машинкой для отрывания голов (в прямом и переносном смыслах), с которой сталкивалось человечество.
Когда я наблюдаю за работой «кремлевских», я понимаю, что мы смотрели с ними одни и те же фильмы: «Хвост виляет собакой», «Негражданская война» и так далее. Но только я – как предупреждение и карикатуру, а они - как инструкцию по применению и соцреализм. Непрямой, многоуровневый, персонализированный, строго дозированный, профилактирующий  и базирующийся на непрерывном анализе «big data» обман – вот главная фишка путинского режима, точка помешательства его администрации. Обыватель не представляет, какие ресурсы Кремль тратит на «политическую цифровизацию» России и до какой степени верит в нее как в философский камень своей вечной власти над страной. Все эти «смехуёчки» про выведение очередного нового «служебного человека» являются не фрейдистской оговоркой безграмотных чинуш (как это кажется на первый взгляд), а частью реального гигантского и вполне осознанно реализуемого плана «переучета мозгов». То, что мы видим и слышим, по-видимому является лишь хвостом от слона, малой частью гигантской машины управления коллективным подсознательным, которая находится в совместном управлении АП, ФСБ, псевдо-частных «исследовательских» центров и еще черт знает кого.
Смысл работы этой гигантской машины в том, чтобы на основе онлайн мониторинга массового сознания в гигантских масштабах выявлять, предупреждать иикупировать любые возмущения среды, прибегая к минимуму открытого насилия (то есть сохраняя его точечный и избирательный характер). С точки зрения политической медицины, это более сложный для лечения случай, чем ранее встречавшиеся образцы тоталитаризма.

Пытаясь оценить тактику Кремля с несколько устаревших позиций имеющегося у нас знания о том, как были устроены и действовали тоталитарные системы XX века, мы невольно допускаем ряд существенных ошибок в расчетах и прогнозах, сильно занижая степень адаптивности режима к вызовам, а также неправильно оцениваем и даже переоцениваем эффективность используемых  инструментов давления на режим, включая санкции, контрпропаганду и прочее.
Одним из примеров непонимания того, как устроен путинский посттоталитаризм, является просчет в оценке потенциала поддержки войны в Украине и возможных последствий мобилизационных мероприятий для режима. Первое было недооценено, а второе - переоценено. По всей видимости, «вход в войну» был для Кремля  не спонтанным и рефлекторным (реактивным) действием, а глубоко продуманным, высчитанным и соориентированным на очень дальнюю перспективу шагом. В этом смысле очевидный просчет на старте военной кампании, когда провалился «русский блицкриг», не имел на самом деле того стратегического значения, которое ему некоторое время придавалось. Это было больно, но не смертельно, и поэтому система смогла это пережить, не отклоняясь от военной траектории. Потому что война для Кремля – это больше, чем победа. Это образ мысли и жизни посттоталитарного общества.
По сути в фундаменте системы лежат мониторинг и тюнинг. В принципе, новое здесь только в акценте на возможности новых технологий. Но не надо забывать, что само рождение  и эволюция тоталитарных систем были теснейшим образом связаны с прогрессом медийных технологий (появление радио, а затем телевидения). Соответственно, появление социальных сетей и возможностей big data приводит не просто к возможности возвращения к тоталитарным практикам прошлого, а к их качественному изменению, эволюционному скачку, последствия которого пока мало понятны. Ясно лишь, что Кремль активно инвестирует гигантские материальные и интеллектуальные ресурсы в изучение всех значимых микроколебаний общественных настроений и интерактивно воздействует на них в режиме обратной связи, купируя внештатные ситуации и возмущения.
Новоявленные гуру посттоталитаризма сначала  сцеживают из коллективного подсознания русского народа экстракт агрессии и потом вкалывают его ему же обратно в общественное сознание в качестве милитаристского бустера. Органичность этой инъекции усыпляет имунную систему общества и делает микроменеджмент сознания гораздо более эффективным, чем макроменеджмент времен большого идеологического стиля. Таким образом, с помощью новейших информационных технологий Кремль превратил свою уязвимость (отсутствие качественной идеологии) в преимущество (экстраординарную идеологическую всеядность).
Режим не стремится к тотальной инклюзивности, как его предшественники. Такая тенденция наблюдается, но она не является доминирующей. Обывателей по мере возможности стараются как можно дольше выдерживать внутри информационно-социальных пузырей, блокируя образование цепных общественных реакций. Одновременно эти пузыри играют роль своеобразных политических инкубаторов. Когда температуру внутри них удается довести до заданных стандартов, нужное и строго ограниченное количество этих пузырей вскрывается и их содержимое выливается в заранее откалиброванное магнитное поле, образуя социальную плазму, текущую на войну и там сжигаемую. В общем, довольно остроумно.
Именно эта технология лучше всего объясняет, почему ни прошедшая, ни грядущая мобилизация не вызвала и не вызовет взрыва, а наоборот будет поддержана обществом. Потому что она – «частичная». Частичная мобилизация означает не количество призванных на войну, а особую социальную технологию «раздельного питания людоедов», при которой происходит мобилизация одних групп населения (по мере их внутренней готовности к ней), при сохранении других групп в отстраненно-законсервированном состоянии. Эти «консервы» до поры, до времени продолжают жить нормальной жизнью (магазины, театры, рестораны, шоппинг, туризм). Но ровно до тех пор, пока не придет время проткнуть их пузырь.
 

Возбуждение от визита Байдена в Киев (который был секретом разве что для интернет-обывателей) привело к тому, что латентный ядерный фетишизм, которым последние годы  страдали кремлевские «управленцы», мутировал в откровенный ядерный эксгибиционизм. За сутки до приезда Байдена в Киев Россия устрашающе обнажила головки своих ядренных сил в рамках показушных учений сил страгического сдерживания. Акция сколь дорогостоящая, столь и бессмысленная. Есть ведь более впечатляющие методы поднятия боевого духа, чем демонстрация атомных гениталий. Не проще было бы Верховному главнокомандующему ответить симметрично и слетать хотя бы в Донбасс и просто походить по Донецку? Можно даже в бронежилете.

Почему мы стали меньше бояться ядерного апокалипсиса, чем год назад? Ну, помимо того, что просто привыкли, – человек ведь ко всему привыкает, и к обезьяне с ядерной гранатой в руке - тоже. Чтобы ответить на этот вопрос, мне надо раскрыть некоторые детали нашей семейной кухни. Нет, не рецепты какого-нибудь аббруцезского супа из сельдерея – за это бы жена убила сразу, - а другие.
 
К сожалению, я весьма ограничен в возможности  много и беспорядочно читать, и поэтому, как узники российских тюрем, вынужден  ценить каждую книгу, доступную для прочтения. За многие годы я привык  извлекать максимум возможного из минимума прочитанного, но все имеет свои пределы. К счастью, как писал один еврейский классик, «Бог посылает исцеление до хворобы”. Конкретно мне он послал жену. Моя жена обладает удивительным даром пересказа. В зависимости от ситуации и потребностей она может изложить мне содержание любой книги объемом с «Войну и мир” Толстого за неделю, за день, за час, за 15 или за 5 минут. При этом она как-то всегда безошибочно знает, в чем именно в данный момент состоят потребности. Этим утром она пересказала рассказ Леонида Пантелеева “Жадина” (я это так подробно пишу, чтобы не было как у Брежнева, которого я сам же недавно и цитировал – мол, кто поверит, что Ленька Брежнев Маркса читал).

Так вот, если кто не читал, этот детский рассказик - о мальчике, который приехал в Крым и пошел ловить рыбу. Но, спускаясь со скалы, застрял на острых камнях и не мог двинуться ни вверх, ни вниз от страха, даже когда удочка выпала из рук и упала на берег. Это все увидела девочка, которая была внизу в лодке с отцом под скалой. Она сначала смеялась, а потом выпрыгнула из лодки, подобрала удочку и стала с ней уходить. Тогда мальчик забыл о страхе, кубарем скатился вниз и бросился за ней. Она со смехом отдала ему удочку, а он спросил, откуда она узнала, что  он все-таки спрыгнет. “А это мне папа сказал. Он говорит: если трус, то, наверно, и жадина”.
 
Это я к тому, что в обратную сторону “папина формула” тоже работает: если жадина, то, наверное, и трус…

С добрым утром, страна и ее осколки, разбросанные по свету. Пока не началось разрекламированное как эпохальное выступление В.В.Путина на годовщину выступления В.В.Путина, у меня есть шанс представить очередной выпуск «Пастуховской кухни», где мы с Борисом ночью поговорили, в том числе (к счастью, немного – в основном о другом), и о том, что же будет в этом долгожданном выступлении В.В.Путина. Впрочем, мои ожидания скромны: того, что от него ждут больше всего, он точно не скажет. Во-первых, все, что он мог сказать, он уже сказал год назад, и этого уже никаким обухом не перешибешь. Во-вторых, лучшее, что он мог бы сказать, – я устал, я ухожу. Но год назад он лишил себя возможности произнести эти эпические слова. Ему просто некуда уходить. Это его личная цена войны.
https://youtu.be/t1Clcm9yCz8

Краткий конспект сна разума.

Слушал с нарастающим удивлением. Поражен тем, как глубоко Охлобыстину удалось войти в образ Путина. С трудом убедил себя, что это – не Охлобыстин. Осознав, напрягся. Россия – не та сцена, на которой можно долго и безнаказанно паясничать. В целом, полностью подтвердил мое мнение о нем как о русском Тартюфе. Убеждал всех, но прежде всего – себя, что все трын-трава и пытался продать войну как социальный лифт по программе импортозамещения. Начал как Суворов, закончил как Брежнев - в стилистике доклада на Пленуме ЦК. Упал, наконец, в цифры и уже не смог отжаться. Купался в цифрах, деталях, прогнозах, любуясь собой и своей компетентностью. Рекламировал маниловские проекты. Пытался нарисовать мост в Индию и разместить на нем баб в сарафанах. Заодно пнул систему высшего образования, пообещал очередную реформу. Продал незаметно идею внебюджетных фондов как метода финансирования узких мест. Наклонять на пополнение этих фондов богатеньких граждан будут не по-детски. На всякий случай решил посоревноваться с Навальным в антиолигархической риторике. Перешел на прямой диалог с Фридманом и компанией. Тема жизни в арестованной вилле глубоко его волнует. Это был единственный интересный пункт выступления – похоже, для этого вся речь и писалась. Сделал им предложение (напутствие), от которого очень трудно будет отказаться – быть со своей Родиной. Мимоходом пообещал не отменять президентские выборы. Ну, хотя бы. В конце, устав от цифр, вернулся к главному для себя – козням Запада. Потряс еще раз ядерными гениталиями и объявил о приостановке ряда договоров. Из контекста можно ожидать возобновления ядерных испытаний. Ничего нового не сказал, ни на один вопрос, волнующий общество, не ответил, попытался усыпить бдительность и запихнуть всех обратно в свои пузыри. Час пролетел незаметно. Для него.

Сначала короткий анекдот: купил мелки для тараканов, теперь в голове тихо - видимо, сидят, рисуют.
Когда все сначала ажиотированно обсуждали, что такого скажет Путин  в своем обращении, а потом так же ажиотированно стали дискутировать о том, что же он там такого на самом деле сказал, то выпустили из вида, что собственно сами эти искусственно раздуваемые дискуссии и являются единственной и самодостаточной целью практически всех путинских выступлений последнего времени.
 
Путин превратился в универсальный мелок от тараканов в голове общества. Никакой другой смысловой нагрузки все его публичные выступления сегодня не имеют. А если он чего и задумал сделать, то он сделает это совершенно непублично, без всяких там предупреждений и объявлений. Ему давно уже не надо объясняться с этим обществом. Он привычно ставит его перед фактом на колени, чтоб было удобней, и поэтому выискивать в его речах какие-то скрытые тренды, намеки и, тем более, смыслы, – дело совершенно неблагодарное. Все это если и есть, то уж точно не в речах.
 
Возникает вопрос о том, насколько вообще сегодня Путин управляет ситуацией. Тезис о том, что он манипулирует окружением, похоже, становится анахронизмом. Ему на смену приходит тезис о том, что Путиным манипулирует окружение. Тут все логично: сначала Путин двадцать лет целенаправленно уничтожал институты в государстве, утверждая свою личную власть в качестве единственного суверенного института (когда он говорит о защите суверенитета России, он делает фрейдистскую оговорку, так как понимает под этим исключительно защиту своего собственного суверенитета), а потом оказался в полной зависимости от той силы, которая обеспечивает повседневное функционирование этого единственного работающего русского института.
 
Не то чтобы я ставил под сомнение популярное утверждение, что война сразу закончится, как только Путин уйдет, - дай Бог, чтобы так оно и было. Но я просто хотел обратить внимание на то, что чисто теоретически это пока не доказано. Напротив, анализ поведения Путина показывает, что центр тяжести активности «партии войны» реально сместился в администрацию президента (в собирательном смысле слова), которая теперь форматирует Путина себе под стать. В общем, им всем война нужна сегодня не меньше, чем Путину. Идеи-то оттуда все идут, они – режиссеры-постановщики войны, он  - похоже, только ее лицедей.
Эта мысль пришла ко мне во время вчерашнего стрима с Ходорковским, но развить ее мне не хватило времени. Об остальном, о чем успел сказать, можно посмотреть здесь:
https://www.youtube.com/watch?v=xQCCzBUren8&ab_channel=%D0%A5%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9LIVE

Мы вступаем в новый (194)2-й год войны. Базовый сценарий на этот год – кровавое перемалывание военных машин и ресурсов России и Украины (включая ресурсы, предоставленные союзниками). Итогом должно стать обозначение вектора, указывающего направление разрешения конфликта. На это практически может уйти от полугода до года, но не исключено,  что ее решение растянется на несколько лет.
В основе базового сценария лежит отсутствие у обеих сторон военного ресурса провести стратегическое наступление, не создавая одновременно для себя риска получить стратегическое поражение в результате контрнаступления противника. Даже не имеющее стратегического значения продвижение российской армии в направлении Бахмута может иметь ценой прекращение существования ЧВК «Вагнер» как боевой единицы. Аналогичные вызовы стоят и перед ВСУ.
Отклонение от этого базового сценария возможно в следующих «специальных» случаях:
1.      Фатальная военно-политическая ошибка одной из сторон.
2.      Резкое наращивание ресурсной базы войны одной из сторон без адекватных компенсирующих контрмер другой стороны.
3.      Ресурсный коллапс одной из сторон, повлекший необратимые изменения внутриполитической ситуации, препятствующей продолжению войны.
Сценарий фатальной ошибки  анализировать бессмысленно в силу ее принципиальной непредсказуемости, хотя он и является наиболее вероятной опцией в сложившейся ситуации –  накопление неразрешимых по своей природе противоречий повышает риски иррациональных действий.
Резкое наращивание наступательного ресурса может произойти в результате действий, которые с высоты сегодняшнего дня кажутся трудно исполнимыми, но в принципе осуществимы. Для России – это, например, проведение второй, еще более масштабной волны мобилизации, которая позволит сформировать не менее чем двухсот тысячную боеспособную ударную группировку. Разумеется, такая группировка должна быть соответствующим образом оснащена и  обучена, что отодвигает возможность такого сценария минимум на вторую половину года. Для Украины – это предоставление в достаточном количестве самолетов, которые смогут обеспечить преимущество в воздухе. Эта мера также не может быть реализована быстро. Так что мы в любом случае должны говорить о событиях, которые наступят не ранее середины лета второго года войны.
Соответственно, можно предположить, что основные усилия сторон будут сосредоточены на подрыве ресурсной базы друг друга и создании условий для коллапса экономической и политической систем противника. Предполагаю, что это вообще будет главным развивающимся трендом идущей войны. В этом ресурсном противостоянии возможности Украины ограничены стойкостью собственных вооруженных сил и способностью политического руководства заручиться поддержкой Запада. Поэтому Украина будет стремиться решить стоящие перед ней задачи, удерживая позиции, в то время как Россия с этой же целью будет все время стремиться переломить ход войны.  
Возможности России гораздо более разнообразны. Точкой приложения ее основных сил скорее всего станет подрыв западнаго альянса в поддержку Украины. Кремль не оставляет надежд, что единство Запада можно разрушить и таким образом выскользнуть из западни, в которую попал в Украине. Что можно ожидать от России на втором году войны в первую очередь?
1. Усиление ядерного шантажа и запугивание Запада угрозой атомного апокалипсиса (в некотором смысле путинский заход  в ежегодном обращении не до конца является чисто риторическим приемом, и акции устрашения в скором времени последуют).
2. Энергетический шантаж Европы вплоть до диверсий на энергетических объектах Запада (нагнетание страстей вокруг взрыва “Северного потока” вряд ли является случайным моментом – тоже запасаемся попкорном).
3. Попытки выйти на сепаратные соглашения с отдельными европейскими странами, широкомасштабное использование полезных идиотов и создание с их помощью антивоенного движения в Европе по советским лекалам 50-70-х годов.
Цель Путина на этот год – открытие “второго фронта” в Европе. Если он не решит эту задачу, то уже в следующем, столь важном для него году, ему будет намного тяжелее.  

Всю неделю меня спрашивают о том, как изменилось мое мнение о войне за прошедший год? Ответ – никак. Год назад мы всей семьей летели из Лондона в Лиссабон. Утром хмурые (под стать самому утру) обменялись короткими репликами. Как  это часто бывает между нами, спора не вышло. Мнение было одно на двоих: либо «он» уйдет, либо мы все «уйдем» - третьего не дано. Через год расклад тот же. Победить не может Россия, проиграть не может «он». Это в конечном счете. На промежуточных дистанциях может быть все, что угодно, но «он» ни за одну из них надолго не зацепится. Так что в теоретических расчетах ими можно пренебречь.  Год спустя стратегий выхода из этой войны у России по-прежнему две: либо с «ним», но через ядерный апокалипсис, либо без ядерного апокалипсиса, но тогда без «него». Обсуждению подлежит лишь количество более-менее успешных для «него» промежуточных стадий.

Принимая во внимание глобальную «советизацию» (безусловно, внешнюю и поверхностную, но зато всеобъемлющую) российской  политики, можно ожидать, в том числе, возвращения в оборот нескольких любимых  советских пропагандистских приколов и, в первую очередь,  движения «за мир во всем мире», но особенно в Украине. Конечно, с центром в Москве (логично было бы возродить знаменитый Комитет защиты мира) и с опорой на полезных или просто хорошо проплаченных Кремлем идиотов. В общем, я ожидаю, что скоро в Кремле осядет свой «миротворец» и будет разгонять движуху по Европе.
Не то чтобы идея мира была мне не близка или я торопился бы попасть в путинский рай пораньше, но все-таки не хотелось бы иметь, как в старом советском же анекдоте, такую борьбу за мир, после которой камня на камне в Европе не останется. Что такое мир, сегодня каждый понимает по-своему, и поэтому прежде, чем включаться в борьбу за него, неплохо было бы определиться с категориями. Для начала хорошо бы научиться отличать мир в результате компромисса от мира в результате капитуляции одной из сторон.
Россия как опытный трейдер (на турецком рынке в базарный день) начала войну с того, что задрала цену мира до небес. Демилитаризация, денацификация, десатанизация – один черт знает, что это такое, если не деукраинизация. С этой высоты Путин, захвативший плацдарм на Юго-Востоке Украины, может легко отступить к «миру», который  может оказаться для Украины хуже войны. С территории этого «мира» Путин будет дожимать Украину, добиваясь того, чего не удалось получить с наскока чисто военными средствами. Именно поэтому мир сегодня на условиях признания статус-кво – это не компромисс, а капитуляция.
Капитуляция – штука не такая уж редкая, и именно так многие войны и заканчиваются. Но было бы странным призывать к капитуляции до поражения. Условием того мира, который предлагает Путин и за который скоро начнут топить многочисленные вылезшие из своих пыльных щелей миротворцы, является либо военное поражение Украины, либо политическое поражение Запада, а ни того, ни другого пока не произошло. Здесь русская «мирная инициатива» бежит сильно впереди своего бронепоезда. А раз так, то все разговоры о мире на условиях признания российской аннексии украинских территорий можно пока классифицировать лишь как одну из пропагандистских тактик, нацеленных на раскол общественного мнения на Западе.
Что касается мира как компромисса, то пока условий для такого мира не проглядывается. И вот тут уже дело не в Киеве, а в Москве. Путину с каждым днем все тяжелее будет продать внутри России какой-либо компромисс в этой войне. Он давно  стал заложником собственной политической линии: ему не простят отступления. Условным компромиссом могло бы быть возвращение к положению дел на 24 февраля 2022 года с подвешиванием вопроса о Крыме и той части Донбасса, которые оккупированы с 2014 года. Но боюсь, что для Путина такой компромисс даже более опасен политически, чем для Зеленского. Увы, но время мира в Украине пока не пришло.