Я обещал сиквел к посту о перспективах нового «железного  занавеса», который с большой долей вероятности будет воздвигнут по линии, где ныне проходит фронт, если эта война не закончится случайным образом быстрым военным поражением одной из сторон или революцией (государственнм переворотом) в одной из воюющих стран, которая уже в свою очередь приведет к военному поражению. Что, собственно, будет происходить за «железным занавесом»? – вот в чем вопрос. Коротко говоря, это будет высоко милитаристское общество, не имеющее возможности реализовать свой милитаристский потенциал вовне, то есть в реальной крупной  войне. Собственно, это и будет главной проблемой этого общества, на мой взгляд. Представьте себе печь без трубы, в которую непрерывно подбрасывают дрова, а угарный газ не выводится и распространяется по всему дому. При этом температура в доме постоянно повышается до почти невыносимого уровня, а дверь открыть нельзя – там чужие пулеметы. С одной стороны Россия будет поджата отмобилизованным с ее же подачи Западом, с другой – новой Ордой, Китаем. В такой атмосфере русское общество будет преть до тех пор, пока не произойдёт существенных изменений в «экосистеме» Америка -Китай.
Главной угрозой стабильности режиму будет не столько либеральная или анти-военная оппозиция, которая будет «легендизирована» до уровня вечного пугала, оправдывающего высокий уровень репрессий (что-то вроде цыган в захаровском «Убить дракона»), а ультра-патриотическое движение, опирающееся на вернувшихся с фронта ветеранов войны. Часть этого движения постигнет судьба либеральной несистемной оппозиции, другая, по всей видимости, будет кооптирована системой и станет «стволовой клеткой», ведущей к ее будущему перерождению. Именно из этой среды выйдут «могильщики» режима. В целом эта история имеет название: СССР между 1945 и 1985 годами. Но только все будет происходить намного быстрее, как в ускоренном кино.
На выходе все равно будет революция, но хилая, выморочная и достаточно убогая по своим идеалам. По итогам этой революции собрать страну по частям вряд ли удастся. Ее значительная часть восточнее Урала отойдет без особого сопротивления под протекторат Китая и Японии, а Северный Кавказ и отчасти Поволжье соответственно окажутся в зоне влияния Турции и Ирана. На оставшейся территории в лучшем случае удастся сохранить весьма малозначимое государственное образование в границах пресловутой Московии, в худшем – там будет англомерация «failed states», живущих по законам «управляемого хаоса». Таким будет отложенный финал величественного путинского правления, если «мечты Газпрома» будут сбываться и реализуется наиболее благоприятный для режима сценарий - он в этой заварухе выживет.
По сути, более правильной в историческом смысле сегодня является ввернутая наизнанку формула Володина: есть Путин – нет (в перспективе) России. Выживание режима входит в прямое противоречие с историческими целями и задачами России. Сегодня все, что хорошо для режима, плохо для России, и ведет ее к неминуемому распаду. Это не о демократии и не о правах человека. Это о русской цивилизации и том самом русском мире, ради которого якобы все это и затеяно. Отказ элит осмыслить эту очевидную корреляцию и принять меры, предотвращающие историческую аннигиляцию русского мира в пределах первой половины XXI века, является ничем иным как формой предательства национальных интересов.
Сейчас мы наблюдаем историческую развилку, на которой возможны три сценария. Фиксация статус-кво и создание нового железного занавеса, военное поражение Украины, которое ведет к созданию того же железного занавеса, но по линии существенно западнее нынешней линии фронта, и революция в России, которая сломает первые два сценария и выведет русский мир из тупика. Парадоксальным образом, в долгосрочной перспективе, с учетом всех отдаленных последствий длительного существования «железного занавеса» революция смотрится уже как наилучший выход для настоящего русского мира.
 

Представляя очередной выпуск возобновившей свою регулярную работу после вынужденного перерыва «Пастуховской кухни», замечу, что на этот раз Борис вывел на обсуждение нескольких тем, которые действительно представляются мне важными. Одна из них – некоторые странности в информационной подаче убийства Владлена Татарского в Петербурге. Обращает на себя внимание, что буквально с первых часов госпропаганда и очевидно управляемое и направляемое целями госпропаганды следствие пытаются двигаться по двум рельсам сразу, а рельсы эти у них не сходятся. С одной стороны, массивные и, я бы даже сказал, беспрецедентные утечки материалов следствия, в том числе допроса Треповой, рисуют картину диверсии, совершенной спецслужбами Украины, которые чуть ли не орудуют в Москве и Петербурге как в каком-то Житомире, свободно вербуя людей и перемещая взрывчатые вещества с помощью таксистов и прочих дистанционных сервисов. С другой стороны, дело представлено так, будто это теракт, совершенный не кем-нибудь, а чуть ли не сторонниками самого Навального, и в деле задействованы целые подпольные террористические организации карбонариев, которые тайными нитями связаны с зарубежными центрами «несистемной», то есть попросту – антивоенной оппозиции. Тут есть определенная неувязка, потому что либо одно, либо другое. Либо «лохи», вербуемые коварной иностранной разведкой, либо коварные карбонарии, которые плетут сети заговоров. Надо бы Кремлю определиться в этом вопросе. Но определяться не хочется, потому что есть огромный соблазн, что бы это ни было, использовать его как повод для резкой эскалации давления на оппозицию и перехода к физическим расправам над ней (а руки здесь давно чешутся). И уже теряет всякое значение, кто убил и кто заказал, потому что сам факт убийства власть всегда обыграет как надо. И, значит, в принципе прав Виталий Дымарский, который по горячим следам задал мне вопрос об убийстве Кирова как аналогии. В конечном счете, какая разница, был ли Николаев завербованным шпионом или просто ревнивым мужем? Важно то, что совершенное им убийство стало триггером Большого террора.

https://youtu.be/W8twZ-0DJJw

Вот тебе, бабушка (в имеющемся контексте – внучек), и Юрьев день. Первый шаг к третьему закрепощению (одно – при царях, другое – при интернационал-большевиках, третье – при национал-большевиках) сделан. Боюсь, что глубинный смысл этой меры общество не улавливает. Это не про призыв, не про новую мобилизацию, не про наступление или отступление, а про следующий важный этап становления регулярного тоталитарного государства без махновщины и дырок в режиме, сквозь которые население пока еще просачивается в обычную свою «прошлую» жизнь. Это сигнал, что власть не передумает, не свернет, не остановится. По крайней мере, сама…
«Хороший» был повод выйти с внеочередным эфиром «Пастуховской кухни». Спасибо АП и депутатам, они не дают нам рано заснуть:

https://youtu.be/htWCdADUrAs

 
 

Этот  пост задумывался как частное письмо  участникам небольшого, но удивительно комфортного кружка, неожиданно для меня возникшего  на полях Телеграм-канала моего сына Бориса, где поддерживается та разумная толерантность обсуждения, без которой любая дискуссия очень быстро срывается сегодня в непрерывный крик отчаяния, боли и ненависти. Но потом я подумал, что тема может быть интересна и более широкому кругу читателей. Речь идет о русскости в наиболее общем смысле этого слова и отношении к ней тех, кто, имея ту или иную связь с Россией в прошлом и настоящем, не поддерживает с разной степенью отрицания  войну России против Украины.
Вопрос о  моей «русскости», откровенно говоря, мало меня волновал (точнее – совсем не волновал) до тех пор, пока его не подняли украинцы и та небольшая часть русских эмигрантов, которая считает отказ от всего русского высшим проявлением солидарности с народом Украины. Отказ, конечно, несколько искусственный, так как, даже отрекшись от своей «русскости», большинство этих эмигрантов остаются истово русскими: нетерпимыми, фанатично верящими (но в другое), иррациональными максималистами. Мне этот путь не кажется верным, и не только потому, что мне его не осилить. Как говорят в таких случаях – I tried but failed. Мне просто  кажется, что со своим народом надо быть именно в такие моменты, когда очень стыдно и очень тяжело, когда легче отречься, чем признаться, когда перечеркнуто все, что было, а то, что будет, не написано. Я остаюсь русским не потому, что мне это нравится, а потому, что не могу быть никем  иным. Не могу и не хочу. И это не отменяет ни стыда, ни раскаяния, ни осуждения.
Сказав все это, я должен заметить, что после всего случившегося, пройдя через эту братоубийственную войну (она ведь действительно братская в том смысле, в каком Каин убил Авеля), мы не сможем себе позволить оставаться такими русскими, какими были прежде, потому что очень многое из того, что определяло нашу русскость в прошлом, как раз и привело к этой трагедии – трагедии как для украинцев, так и для самих русских. Мы пожимаем плечами, когда украинцы сносят памятники Пушкину и вычеркивают из программ Толстого с Достоевским, списывая это на естественное ожесточение во время войны. Но есть и нечто другое. Мы умиляемся «нашим всем» и стыдливо «игнорим» его «Клеветникам России» с эпическим: «Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы». Восхищаемся Бродским, перечитываем до дыр протокол  допроса самого известного советского тунеядца, но прячем в дальний ящик стола «На независимость Украины» с его провидческим: «Кости посмертной радости с привкусом Украины». Я не за то, чтобы выбросить Пушкина и Бродского, а за то, чтобы их переосмыслить,  дав оценку как тому, чем можно гордиться, так и тому, чего стоит стыдиться.
Наша культура является сплошь милитаристской. Это естественно, так как она отражает непростые пути нашей истории. Ратный подвиг – чуть ли не единственный подвиг, который в глазах народа является подлинным. Воин – единственный настоящий герой. Сплочение перед общим врагом – единственная форма истинного братства. Все это не берется из воздуха, оно разлито в искусстве, философии, фольклоре. Так было и, увы, так больше не может быть. После этой войны мы должны научиться смотреть на мир не только через прицел, но и глазами «игрою случая обиженных родов», всех тех, кого по ходу истории «освобождали». Нам придется выработать бинарное историческое и нравственное зрение, если мы хотим вернуть себе моральное право снова говорить о своей русскости с гордостью, а не с болью. Это очень непросто, и на это могут уйти десятилетия.  
Дело не в том, чтобы перестать быть русскими вовсе или подвесить свою «русскость» на «паузу» хотя бы на время войны, а в том, чтобы стать по итогам этой войны другими русскими, способными сделать иной, более достойный, чем имперский выбор.
 

Есть какая-то мистическая предопределенность в том, что «голос России» органически не переносит исторической фальши. Когда Россия  берет не ту ноту, он ее покидает: Шаляпин – в XX веке, Пугачева – в XXI. Ко дню рождения Пугачевой на всякий случай было организовано дополнительное внеплановое промывание мозгов «глубинного народа» под общим девизом: «Кто она вообще такая, эта женщина, которая поет не о том?» Но дело не в том, что думают о Пугачевой погасшие звезды советского кино, а в том, что она давно уже миф, легенда, памятник. А как сказано в одном советском же культовом фильме, если она памятник, то кто ж ее посадит? Феномен Пугачевой состоит в том, что при ее «водоизмещении» она могла промолчать и иметь все и даже больше. Ей были не нужны «печеньки Госдепа», ее и так неплохо кормили. Но она предпочла занять позицию и все потерять. И это не протест, это – пощечина. Оказалось, что Звезда брезгливая...

Есть точка соприкосновения, в которой сходятся представления о русском народе самых крайних охранителей, рулящих сегодня Россией, и самых крайних революционеров, желающих вырвать руль из рук охранителей. Это святая вера во всесилие «идеологических лучей» (образ, навеянный «Обитаемым островом» Стругацких). О них много спорили в первые недели войны, но потом тема сошла на нет, растворившись в коллективной вине. Сейчас, по прошествии года войны, есть возможность на новом эмпирическом материале подтвердить или опровергнуть обоснованность упований на пропаганду как на «крест животворящий».
Люди, лучше меня  знакомые с атмосферой, царящей в «воюющей России», обратили мое внимание на то, как быстро вздулся и так же быстро сдулся пузырь «новой отечественной войны». Не успел Охлобыстин докричать свое «Гойда!», как ржавый часовой механизм госпропаганды перевел стрелки «идеологического будильника» обратно с «войны» на «СВО», вернувшись к мантре первых месяцев «спецоперации»: «Живем по-прежнему, как при Брежневе». О Сталине они много кричат, но по-сталински у них пока не очень выходит. Может быть, к счастью. Общество старательно делает вид, что войны не существует, и стремится продолжать жить своей «мирной» повесткой. Регионы развивают свои «комплексные планы», бизнесы стремятся занять освобождающиеся ниши рынка, люди выживают как могут. Но войной точно никто за пределами телевизора и узкого круга фанатиков не живет.
Что же случилось с «отечественной войной»? – Она утонула. Утонула в массовом безразличии к заявленным целям войны, в нежелании лично участвовать и, тем более, умирать за эти непонятные цели. В Колизей, глазеть с телетрибуны на бой гладиаторов, чтоб от души прокричаться о своем величии и первородстве, – это пожалуйста, а в легион, чтоб сгнить в полях, - извольте, на это русский народ не подписывался. И никакие «лучи счастья» не смогли это перешибить. Замеры «обратной связи» очень быстро показали парням в Кремле, что пропагандистской плетью обуха массовых настроений не перешибешь, и надо подстраиваться под то, что есть, если не хочешь потерять связь с «глубинным народом». Так война снова быстро стала спецоперацией.
Какой урок мы можем извлечь из этой короткой истории? Пропаганда эффективна в определенном диапазоне возможностей, который задается чем-то более исторически глубоким, чем «установки» кремлевских вождей. Если вожди выходят за рамки этого диапазона, «глубинный народ» делает им «осаже». Сегодняшний диапазон не включает в себя массовую готовность умереть за лучшую жизнь тех, кто сидит в Кремле. Народ и сам хочет пожить неплохо. Поэтому и не ведется на «отечественную войну». То есть война войной, а обед должен быть по расписанию. Это существенное ограничение для кремлевских мечтателей, объявивших об окончательной битве добра (себя) и зла (Запада) – кстати, очень плохой косплей рейгановской «Империи зла».
Одна из уязвимостей системы, которую стоит отметить, состоит в том, что население готово лишь к незначительному ухудшению условий жизни вследствие войны, но совершенно не готово разменять нормальную жизнь на войну. По крайней мере, пока не готово. Это, между прочим, общее ограничение как для Путина, так и для Дугина, Пригожина, Стрелкова и компании. То есть весьма незначительные перемены в образе жизни могут повлечь революционный переворот в отношении как к войне в целом, так и к Путину, ставшему физическим воплощением этой войны. Это свидетельствует о том, что современная Россия продолжает оставаться скорее обществом брежневского, чем сталинского типа, несмотря на то, что Кремль из кожи вон лезет, пытаясь разбудить в каждом «маленького Сталина».  
Однажды бывший крупный региональный начальник советского КГБ, ставший впоследствии крупным деятелем ЕР, рассказал мне житейский анекдот про мужика, который не пил, не курил и не имел отношений с женщинами. На вопрос: «А как же ты расслабляешься?», он отвечал: «А я и не напрягаюсь…» Несмотря на вону, российское общество не  готово напрягаться, и если кто-то начнет его сильно напрягать, то оно от такого деятеля быстро избавится.  
 

Предваряя очередной внеочередной  выпуск «Пастуховской кухни» - на этот раз по мотивам статьи Дугина о великом и ужасном «послепутине», - должен сказать, что оно того стоило. И не столько из-за самого текста, хотя он и нетривиален даже на фоне других дугинских антиутопий, сколько вследствие возникшей в России общественно-политической ситуации, которая предполагает, что все сколько-нибудь интересное и значимое в ближайшие месяцы, а может, и годы будет происходить на правом фланге или с подачи правого фланга. И не потому, что правый фланг тут как-то особенно силен, а потому, что левый фланг в полном составе отправлен на скамейку запасных, а на месте центрального нападающего давно играет вратарь, который ловит мячи руками по всему полю и никому не пасует. Собственно Путин (вратарь) допустил во внутренней политике ту же ошибку, что и во внешней: разрушил баланс сил. Во внешней политике, объявив вендетту Западу, Кремль попал в стратегическую зависимость от Китая. Во внутренней политике, разгромив ненавистных либералов, Кремль сделал себя зависимым от крайних правых националистов, которые проповедуют то же, что и Кремль, но более внятно, жестко и прямолинейно. Взаимоотношения между Кремлем и этим радикальным правым флангом будут нервом политического процесса в обозримой перспективе. Статья Дугина показывает, что правые исподволь готовятся переступить в этих взаимоотношениях «красную черту» - то есть перешагнуть через Путина в свое неограниченное никакими условностями «послепутина».  

https://youtu.be/8wZdZO6JXH0

Мое интервью с Кириллом Мартыновым странным образом выглядит анонсом для нескольких будущих постов: о волнах поддержки войны, о стратегиях выхода, которые больше похожи на сценарии входа, а также о многом другом на еще одной площадке неубиваемой «Новой газеты».

https://youtu.be/0uvMxHrshwU

Я бы очень хотел ошибиться в своем прогнозе, но думаю, что впереди Россию ждет третья, еще более мощная, чем  предыдущие, волна поддержки войны. Она не сделает эту войну отечественной, но обеспечит пассивную поддержку режима в течение еще какого-то неопределенно долгого времени, несмотря на растущие издержки ведущейся режимом империалистической войны.
Первая волна поддержки была сугубо эмоциональной – стадный инстинкт, версальский синдром и агрессивная пропаганда сделали свое дело, дав взрывной рост «первичного патриотизма». В этой волне нет ничего специфического, почти все войны начинаются именно так.
Вторую волну можно было наблюдать спустя приблизительно полгода после начала военных действий, когда стало ясно, что что-то пошло не так. Тут была развилка: рационализация зла могла пойти разными путями – и через отрицание войны, и через ее оправдание. Обыватель выбрал второй путь – раз начали, то надо заканчивать; в войне надо побеждать хотя бы потому, что нельзя быть побежденным. На этой волне мобилизация прошла без особых проблем.
Третья волна, первые эмпирические признаки которой я наблюдаю, - явление несколько иного рода. Она есть следствие вторичной идеологической интоксикации, когда общая усталость сознания приводит к полному коллапсу критического мышления и послушному следованию за массой, направляемой пропагандой и репрессиями.
Основным фактором, обеспечивающим третью волну поддержки войны, является время. Длительность психологического давления превращается в самодостаточную причину. Люди, поначалу сохранявшие некоторую способность к критическому восприятию действительности и пытавшиеся найти аргументы для оправдания или наоборот отрицания происходящего, к исходу 14-го месяца войны теряют эту способность и превращаются в «идеологические овощи», лежащие на складе в состоянии глубокой заморозки. Здесь никого нельзя обвинять – просто у сознания есть своя иммунная система, и ее лимиты сопротивления небезграничны. По прошествии года либо происходит «цитокиновый шторм» и человек срывается в летальный политический протест, который включает как лайт-опцию внутреннюю или внешнюю эмиграцию (очень небольшое меньшинство), либо учится жить с вирусом (в нашем случае - национал-большевизма), механически повторяя внушаемые ему мантры.
Угнетающим воздействием на иммунную систему критического сознания обладают, помимо тотальной пропаганды, подсознательный страх поражения (он проявился уже на более ранних этапах войны) и отчуждение и обида «изгоя» - нечто новое, что начинает сказываться именно сейчас.
Уникальный coming out пиарщика Лобушкина является блестящей иллюстрацией этой ментально-нравственной перверсии. Комментарий к нему Андрея Лошака в содержательном плане является исчерпывающим, поэтому я не буду его повторять. Но явление в более широком контексте заслуживает самого внимательного к себе отношения.
На мой взгляд, одной из очень глубоко зарытых причин произошедшей в России катастрофы является то, что благодаря эволюции, которую проделало советское общество в период с 1953 по 1989 годы, обыватель (бюргер) впервые в русской истории стал одним из наиболее распространенных и влиятельных социальных типов (недаром вся позднесоветская сатира вращалась на орбите высмеивания советского мещанства). Таким образом, нынешнее российское общество есть в значительной степени обывательское (бюргерское) болото со свойствееной этому болоту замкнутостью на своем личном мирке. Война этому обывателю была, конечно, не нужна, и ему по большому счету было плевать как на «киевских нацистов», так и на «детей Донбасса». Но, когда западные санкции затронули его привычный образ жизни, у него возникла потребность на ком-то выместить свою злобу. Выплеснуть ее на режим – себе дороже, у обывателя фантастически развит инстинкт самосохранения. Поэтому он обрушил свой гнев на Украину и поддержавший ее Запад. Эта мещанская обида и является мощной струей, подпитывающей сегодня «третью волну» поддержки войны.
 
 

Что бы ни происходило вокруг, жизнь на «Пастуховской кухне» должна идти своим чередом. Не всегда тема соответствует настроению. Чаще тема хорошая, а настроение плохое. Но бывает, что настроение хорошее, а тема так себе.

В том цирке мрачных клоунов, куда большая часть русских попала без предварительного заказа билетов, сейчас пересменка. На арену выходят  невиданные прежде герои и уроды, и публика никак не может сообразить, что это уже не рабочие сцены, выметающие мусор и расставляющие декорации, а новые актеры (точнее – акторы), осваивающие новую сцену.

Меня часто спрашивают, почему я так много внимания уделяю «фрикам». Ответ, к сожалению, весьма прямолинеен: потому что в России приближается «время фриков». Россия будущего, по крайней мере ближайшего, - это карнавал фанатиков, кривляк, юродивых и троллей. На этой ярмарке «патриотического» тщеславия сейчас бьется пульс жизни, а вот все иные формы бытия России, похоже, мертвы. В том замечательном либеральном и демократическом пузыре, в котором протекала прежде жизнь значительной части мыслящего политического класса, свет давно погас, а вот в пузыре турбо-патриотов он переливается всеми цветами радуги. Поэтому выбор у меня невелик: выбирая между «анатомическим театром» и балаганом-лимитед в качестве объектов для исследования, я предпочитаю на данном этапе балаган-лимитед.

Пользуясь терминологией самого балагана, там на арене сейчас три главных звезды: Черный клоун (Пригожин с его «Оркестром»), Злой клоун (Стрелков с его «КРП») и Взбесившийся Пьеро (Дугин с его «Царьградом»). Расстановка сил понятна как дважды два.

Стрелков – это «несистемная оппозиция», Навальный военного времени. Он и ведет себя как Навальный, и роль играет приблизительно ту же – оттягивает на себя наиболее радикальную, наиболее пассионарную часть национал-большевистского движения, не давая одновременно сложиться общему паззлу «единой патриотической оппозиции» (поэтому до поры до времени живой).

Пригожин – это спойлер Стрелкова, задача которого - чтобы Стрелков, не дай Бог, действительно не вышел за рамки заданного ему коридора возможностей и не стал единоличным вождем, увлекшим «патриотические» массы за собой.

Дугин – это идеолог без портфеля. По роли – это  Сурков, но без прямого доступа к власти. Дугин, в отличие от Суркова, находится не в статусе «допущенного к столу» (пользуясь метафорой Фазиля Искандера), а в статусе «стремящегося быть допущенным к столу». Он формирует «пограничные нарративы», востребованные как «системным», так и «несистемным» национал-большевизмом.

Любопытно, что, хотя идеалу Дугина в полной мере соответствует именно Стрелков с его КРП, Дугин откровенно лебезит перед Пригожиным и воспевает «оркестрантов», что доказывает, что сумасшествие «Пьеро» - штука наигранная, и он гораздо более практичен, чем демонстрирует на публике. 

Вся эта комедия ломается с одной-единственной целью – поставить под контроль «человека с ружьем», который с каждым днем войны будет становиться все более значимой силой в гниющем российском обществе. Кремль, как всегда, играет (стреляет) здесь с двух рук. Главное, чтобы не промахнулся и не застрелился. Потому что одно дело - «хомячки» образца 2011-2013 годов, и совсем другое - «медведи в портупеях» образца 2022-2024 годов.
Об этом можете послушать подробнее в нашем очередном внеочередном выпуске «Пастуховской кухни» с Борисом:
 

https://youtu.be/BdX52os547s

Хотел бы сконцентрировать чуть больше внимания на мысли, которая родилась полуэкспромтом во время последнего стрима с Алексеем Венедиктовым. Все началось с разговора об империях и имперскости, но уперлось, в конечном счете, в понимание природы идущей между Россией и Украиной войны. На мой взгляд, все паттерны, под которые сегодня пытаются подвести эту войну, либо не работают вообще, либо работают с большой натяжкой. Всего этих паттернов три: отечественная, гражданская и империалистическая.
 
Проще всего с  войной отечественной, которая существовала некоторое время лишь в воображении продвинутых кремлевских пиарщиков и задвинутых сектантов из турбо-патриотического лагеря. Сейчас даже там понимают, что отечественной эту войну можно сделать, только огрев население дубиной массовой мобилизации по голове, что чревато.
 
Гражданская война точно имеет место быть в России, но в неявной латентной форме, и всего многообразия наблюдаемых  событий все-таки не объясняет. О наличии или отсутствии гражданской войны в Украине судить не берусь, замечу лишь, что выходцы из Украины играют существенную роль в развязывании милитаристской истерики в России.
 
Империалистическая (колониальная) война кажется наиболее подходящим форматом. С одной стороны – метрополия, не признающая суверенитет бывшей колонии, с другой – национально – освободительное движение. При этом с одной стороны – война на удаленке, с другой – проклятия имперцам. Вроде все сходится. Но есть нюансы.
 
Если всмотреться внимательней в историю сначала российской, а затем и советской империй, то там все очень далеко от классических европейских образцов. Россия – не совсем типическая империя, а Украина не сильно похожа на обычную колонию. В Российской империи никогда не было четкой границы между метрополией и колонией (как между Британией и Индией, например), и уровень ассимиляции в обе стороны был чрезвычайно высок. Украина при этом в силу многих причин и уже хотя бы благодаря одному своему “водоизмещению” никогда не вписывалась в образ колонии в классическом ее понимании, а выступала одновременно в двух качествах: колонизируемого народа, являвшегося, в том числе, и жертвой русификации, и много еще чего, и соучастника строительства этой самой империи. В общем, в этом деле (строительства империи) она очевидно была не халявщиком, а партнером. Отношения же России и Украины, если пытаться выхватить аналогию из чужого опыта, напоминают не столько отношения Великобритании и Индии, сколько Англии и Шотландии. Тоже все иначе, но и не так однозначно…
 
В общем, украинцы такой же имперский народ, что и русские, но выбрали сегодня иной путь самореализации. Может быть, в том числе и поэтому война пошла совсем не по тем лекалам,  по которым ее кроили в Кремле. Как говорится, нашла коса на камень, хотя в данном случае скорее наоборот – камень напоролся на косу. Природа этой войны смешанная, неопределенная, и, в числе прочего, здесь можно наблюдать непростой процесс раздела империи между дольщиками.
 
Не скажу, что эти мысли совсем новые. То, что обсуждается в философском кружке Арестовича, Дацюка и близких к ним идеологов, весьма похоже на признание Украины пайщиком Большой Империи. Но пока в Украине, похоже, побеждает другой нарратив - жертвенности. Хотя, готовность поспорить о “корнях” и праве на исторические наименования (Русь, русичи) показывает, что все еще, возможно, впереди, и Украина заявит со временем о своих правах на часть имперского наследства, в том числе – духовного.
 

Если я что-то понимаю в свежих пиар-трендах, то я их вижу, собственно, два, и оба они никак прямо не связаны с войной (украинское наступление, русское контрнаступление – все это вчерашний день).
Кто-то настойчиво проталкивает в паблик материалы, освещающие различные аспекты общественной жизни ранее предельно закрытой Алины Кабаевой, и кто-то одновременно с этим с настойчивостью неимоверной раскручивает новый образ председателя следкома Александра Бастрыкина – как теперь выясняется, главного защитника всех униженных и оскорбленных.
 
Что касается Алины Кабаевой, не берусь гадать, – все равно не угадаешь. Может быть, через какое-то время, к началу избирательной кампании, мы, наконец, узнаем, что Владимир Путин венчан не только с Россией, а может быть, это все ни о чем, пустая бюрократическая инерция непомерно разросшейся пропагандистской машины.
 
А вот специфическая, нестандартная подача в СМИ Александра Бастрыкина, который теперь  уже вовсе не всесильный «Великий инквизитор», а просто-таки  какой-то Робин Гуд, помогающий то саратовцам, то челябинцам переживать нелегкие времена, берущий на личный контроль не расследование террористических и диверсионных актов, а нападение пьяного распоясавшегося хулигана на несовершеннолетнюю девочку в автобусе, вызывает у меня пристальный интерес.
 
И подобного рода примеры плодятся в Яндексе быстрее, чем кролики. Давно ли единственное, что мы слышали об Александре Бастрыкине, было  то, как лихо он открывает уголовные дела против украинских «нацистов», находящихся за тридевять земель от Москвы. И только в последние несколько недель  мы осознали, что и происходящее гораздо ближе, на родной земле не ускользает от его внимания, и что он самым тщательным образом следит за выполнением социальных обязательств местными властями всех уровней. Не председатель Следкома, а настоящий дублер Президента.
 
В принципе, есть такая функция у правоохранительных органов – следить за исполнением законодательства вообще и в области социальной политики государства в частности. Но до сих пор считалось, что это компетенция прокуратуры, а Следком должен больше беспокоиться о том, чтобы «вор сидел в тюрьме». Давно ли по рукам гуляли бумаги, в которых люди экс-генпрокурора Чайки предлагали списать Александра Бастрыкина и всю его рать в утиль, слив их обратно в прокуратуру. Кто помнит, где теперь трудится региональный чиновник второго ряда Чайка? А следком жив-здоровехонек, подъедает полномочия прокуратуры. Вот ведь как оно все повернулось.
 
Но дело, думаю, гораздо сложнее, чем ведомственная грызня. По сути, мы являемся свидетелями того, как до этого подчеркнуто аполитичный «рубака» озаботился отращиваниеми не положенной ему по профилю чисто политической «компетенции» (если употребить любимое словечко российского президента). Штука эта совершенно бесполезная для человека, у которого и так в руках уже есть, считай,  своя частная гильотина, – зачем ему что-то еще в существующих обстоятельствах? Но, возможно, что обстоятельства поменяются.

Две тенденции выбиваются сегодня из общего ряда. Совершенно цивильные структуры ускорено обзаводятся военизированными объединениями типа ЧВК. А силовые стпуктуры, напротив, наперегонки создают себе имидж защитников простого народа. Мы только что видели, как сильно волнует Пригожина социальная несправедливость (за что его активно хвалит Дугин). Теперь вот и Бастрыкин туда же. Это похоже на какой-то массовый фальстарт или психоз. Или они что-то знают, чего мы не знаем… 
 
 

 

В 22-м году засилье массовых медиа, контролируемых крупным бизнесом и в конечном итоге государством, практически не оставило обычному человеку шансов мыслить вне рамок пропаганды - об этом писал Липпманн в своей книге «Общественное мнение» (1922). Сам феномен он, вероятно, впервые и назвал «Производство Согласия» (Manufacturing Consent).

В 1988 идею подхватили и развили в одноименной книге Херман и Хомски. В целом, их труд фокусировался на Америке и, соотвественно, на том, как неравенство экономическое приводит к неравенству в общественном и масс-медиа пространстве, превращая его в рупор пропаганды.

Однако сам механизм и термин, кажется, созданы для описания произошедшего в России буквально за несколько лет и особенно - за несколько последних месяцев.

При отсутствии устойчивой идеологии заряженная и единообразная пропаганда, распространяемая через все наличные средства коммуникации, привела не к тому, что абсолютное большинство свято в нее поверило, а к тому, что абсолютное большинство перестало подвергать получаемую информацию критической обработке в принципе и просто выдало власти «согласие» (мандат) практически на все, что угодно. Народ не пропускает пропаганду сквозь себя.  Государство не просит согласия народа, не заставляет народ соглашаться, оно само производит согласие в промышленных масштабах и само же его в тех же масштабах потребляет.

То, что внешнему наблюдателю представляется поддержкой, на деле является лишь дачей согласия. Разница может казаться несущественной, но на практике там, где поддержка является инертной и надежной основой власти, изготовленное пропагандой согласие только кажется гранитной плитой, а на практике является достаточно тонким льдом, которому может оказаться страшна даже небольшая оттепель.

Данный пост в некотором смысле является продолжением ранее опубликованного материала о новых “топах Яндекса”, потому  что и там, и там инфоповодом оказался Александр Бастрыкин, глава Следкома. Но это случайное совпадение. Просто на днях именно Бастрыкин выступил с революционной инициативой новой конституционной реформы, обрушившись на рудименты либерализма в тексте действующей Конституции. Самое смешное, что по сути он прав: в нынешнем виде Конституция содержит в себе сущностные противоречия, несовместимые с ее практической реализацией и превращающие ее в никому (даже охранителям) не нужную, неработающую конструкцию.
Тут надо совершить небольшой исторический экскурс. Конституция 1993 года была, мягко говоря, несовершенна. Писали ее люди,  придерживавшиеся романтических либеральных воззрений, а редактировали революционные прагматики, озабоченные удержанием власти в своих руках. Отсюда редкое сочетание возвышенных принципов, воспевающих либеральные европейские ценности, с низменными институтами, основная «встроенная функция» которых состояла в апологии самодержавной по сути власти.
Впоследствии Конституция, у которой одна нога была длинная, а другая - короткая, передвигаясь на костылях, дошкандыбала до 2020 года. После начала пандемии режиму и такая Конституция стала «жать». Возникла необходимость как-то нейтрализовать слишком уж выделявшиеся своей неуместностью либеральные закладки в конституционном тексте. Это и было главной целью знаменитого путинского конституционного  обнуления. В 2020 году речь шла вовсе не о продлении путинских полномочий, а об изменении природы конституционного строя. Это был полноценный конституционный переворот. Для интересующихся я по горячим следам разобрал этот эпизод подробно  в Новой газете (см. ссылку). Вкратце могу сказать, что Кремль тогда несколькими точечными поправками заблокировал те статьи Конституции, в которых в концентрированной форме был воплощен ее “либеральный дух”.
Но заблокировать - не значит удалить. Как оказалось, работа не была доведена до конца. В тексте Основного закона остались многочисленные либеральные рудименты, которые системно  уже ни на что не влияли, но продолжали служить раздражителем и поводом для дискуссий. В условиях войны даже это является деструктивным фактором для власти. Надо идти дальше и производить полную зачистку Конституции. Парадоксальным образом, предлагая довести конституционный переворот до логического конца, Бастрыкин поступает в достаточной степени профессионально. Он стремится к органичности конституционного текста. Тут принцип тот же, что и у многих обывателей в отношении войны – «если уж начали, то надо заканчивать».
В нынешнем виде российская конституция – ни Богу свечка, ни черту кочерга. С точки зрения последовательного «охранителя» ее нужно переписать заново и получить на выходе либо Свод законов Российской империи, либо даже Соборное уложение с четким монархическим и православным профилем на обложке. Параллельное продвижение поправок в закон о референдуме манифестирует о том, что Россию впереди ждёт еще более крутое конституционное обрезание, итогом которого станет какой-то конституционный оксюморон советского типа со встроенным постмодернистским аналогом “шестой статьи” (о руководящей роли КПСС). Может быть, туда по примеру среднеазиатских деспотий впишут что-то прямо о роли Путина  как нацлидера. Тогда нас ждут совсем интересные выборы. В общем, скучно не будет.

https://novayagazeta.ru/articles/2020/01/20/83540-pereuchredit-rossiyu

В комментариях меня просят высказаться по поводу поста Бориса, в котором он фиксирует различие между «поддержкой» (войны) и «согласием» (на войну) и делает вывод, что «согласие», в отличие от «поддержки», является гораздо более тонким льдом, который может не выдержать «оттепели». В самом общем виде мысль состоит в том, что при монополии на распространение информации правительство способно отключать волю к критическому ее восприятию, причем как в позитивную, так и в негативную стороны. В результате власть производит «согласие» в чистом виде – готовность населения поддерживать любое свое решение вне зависимости от его содержания и даже тогда, когда это решение противоречит всем предыдущим. Условно говоря, скажет Путин, что надо воевать с нацистами, – все поддержат. Скажет, что надо мириться с нацистами, – поддержат еще быстрее. Смысл требования -  ничто, источник -  все. Эту штуку я инстинктивно прочувствовал эмпирически в 2014 году сразу  после Крыма и описал в статье на BBC Russia «Синдром отключенного сознания» (на всякий случай можно прочесть в приложении к посту). Может ли это как-то способствовать  краху режима? Сомневаюсь, ведь согласие в промышленных масштабах будет производиться им до самой последней минуты его существования. А вот после краха режима различие между поддержкой войны и ее имитацией в формате согласия будет иметь принципиальное значение. Переосмысление войны и всего связанного с ней идеологического комплекса будет происходить быстро и массово.
 
https://www.google.com/amp/s/www.bbc.com/russian/blogs/2014/12/141208_blog_pastoukhov_syndrome_unplugged_consciousness.amp

В резонансном интервью Каспарова Юрию Дудю затронут вопрос, который выходит далеко за рамки чьего-либо «персонального дела» и касается понимания логики одного из ключевых моментов посткоммунистической истории России, а именно «болотной революции» 2011-2012 годов.   По каким-то причинам в такой плоскости и так резко вопрос о судьбе этой революции, по крайней мере, со стороны «либерального» лагеря, насколько я помню, никто в течение одиннадцати лет не ставил. Может быть, это было связано с тем, что фактура была все-таки несколько иной, чем это описывает Каспаров (меня в те годы в Москве уже не было и я должен полагаться на то, что слышу и читаю у других), а может быть, для того, чтобы поставить вопрос в этой плоскости, нужно иметь «водоизмещение» Каспарова.

Речь идет о кульминационной точке развития этой «несостоявшейся революции», когда в Москве  на одном из массовых митингов, где собралось около 120 тысяч человек, возникла, по мнению Каспарова, та самая ситуация, когда низы не хотят, а верхи не могут, которую мы уже более ста лет с подачи Ленина называем революционной. Каспаров утверждает, что был момент, когда власть проявила нерешительность (не была готова к прямому и жесткому силовому столкновению с огромной толпой и неизбежными многочисленными жертвами), а толпа, наоборот, была готова к насильственным действиям, в том числе - к блокаде (штурму) Центризбиркома.  Это существенное уточнение наших представлений о событиях тех лет, но только в том случае, если, конечно, оно соответствует исторической действительности, что могут  подтвердить или опровергнуть только непосредственные участники тех событий.
 
Что здесь существенного?

Во-первых, Каспаров вписывает события 2011-2012 годов в четкий и понятный контекст неудавшейся революции, закрывая до сих пор открытый вопрос – что же это там «выло»  «на Болотах», Бэрримор? В каждой настоящей революции есть кульминационная точка, когда она переходит или не переходит в насильственную фазу. В Киеве в 2014-м разгон мирного студенческого митинга перерос в штурм правительственного квартала и революция состоялась, а в Минске в 2020-м разгон гораздо более массового марша горожан не перерос ни во что и революция не состоялась. Каспаров, по сути, утверждает, что такая же «точка революционного невозврата» имела место за два года до Майдана и в Москве, но там возобладал белорусский сценарий. Пройдя эту точку невостребованной, революция схлопнулась и откатилась назад, уступив место контрреволюции, которая эволюционировала затем в реакцию и войну. Это слишком серьезно, чтобы не стать поводом для дискуссии.

Во-вторых,  Каспаров утверждает, что именно Навальный, который позиционирует себя сегодня и воспринимается исключительно как революционер, не позволил революции состояться в тот момент, когда у нее был единственный реальный шанс победить. По мнению Каспарова, Навальный своим выступлением сумел охладить толпу, и тем самым не допустил насильственного развития революции. Это утверждение либо должно быть опровергнуто, либо ему должна быть дана адекватная оценка.

Почему это всплыло только сейчас? Наверное, потому, что до войны существовал консенсус о мирном протесте как единственно допустимом формате борьбы с режимом, и в рамках этого консенсуса обсуждение «красных линий» революции 2011-2012 годов было неактуальным: главное было не допустить жертв. Сегодня, когда десятки тысяч гибнут по обе линии фронта, отказ от насильственного сценария продолжения той бесславной революции подвергается сомнению, о чем и сигнализирует интервью Каспарова.

Россия переживает кризис власти среднего возраста. Диктатура опирается на старческую безапелляционность и юношеский максимализм. Сейчас нет никаких полутонов, только черное и белое, либо нашисты, либо нацисты. Средний возраст как средний класс – оплот устойчивости. Уже есть жизненный опыт, но еще нет признаков деменции. Именно это поколение, застрявшее в диапазоне между 35 и 60, сейчас политически полностью просело, что и является одним из факторов кризиса власти.

Осмелюсь предположить, что единственным внятным объяснением задержания такого нужного в современной России человека как Елена Блиновская - главной по торговле исполнениями желаний в Рунете - является то, что желание российского Генштаба по истечении  15 месяцев так и оказалось неисполненным. Я уверен, что вскоре дело переквалифицируют с неуплаты налогов на мошенничество. Заодно это объясняет, почему русская армия и политическое руководство России были так уверены в быстрой победе.

Контрнаступление Украины перестало быть прогнозом, а стало частью мифа, превратившись в политический фантом, который живет своей собственной жизнью, никак не пересекаясь с реальностью. В этом качестве оно превращается в самосбывающееся пророчество, способное само творить альтернативную реальность. Это, на мой взгляд, представляет сегодня опасность.
Для начала достаточно сказать, что при существующем положении дел на фронтах, где в основном уже который месяц идет позиционная война, о контрнаступлении можно говорить только локально, если речь идет о перехвате инициативы в районе Бахмута. Во всех остальных  случаях речь должна идти об украинском наступлении, а это существенно другое дело. При контрнаступлении есть возможность воспользоваться тем, что противник «раскрывается», при наступлении должен «раскрываться» ты сам, предоставляя противнику возможность этим воспользоваться. Именно поэтому наступление всегда есть штука затратная и, главное, более рискованная, чем контрнаступление.
Начиная с осени прошлого года, когда Украина успешно провела две наступательные операции, воспользовавшись отсутствием у России стабильной линии фронта, ситуация качественно изменилась, и теперь эта стабильная линия фронта есть. Соответственно, новая наступательная операция будет сопряжена с гораздо большими рисками, чем в прошлом году, и потребует гораздо больших ресурсов. Важно отметить, что при этом разговоры о новом русском наступлении, не замолкавшие вплоть до середины февраля, как-то сами собой смолкли. То есть хронологически дискуссия об украинском наступлении, почему-то называемом контрнаступлением, вытеснила дискуссию о русском наступлении, но при этом солируют в этой дискусии российские медиа, подконтрольные правительству, а тон задают «миротворцы» типа Пригожина и корпус российских «военкоров».
Возникает стойкое ощущение, что Украину провоцируют на наступление, причем не только со стороны России. В западной прессе появляются непрерывные утечки о необходимости провести успешное наступление как зачет, который надо сдать, чтобы получить допуск на следующий семестр (военной подготовки). И хотя слухи эти тут же опровергаются, осадочек остается. Да и в самой Украине ожидания большого наступления, которое быстро покончит с войной, растут по экспоненте. Власть отчасти на них вынуждена ориентироваться, но отчасти сама же их подогревает. Все вместе вырастает в ком  желаний, который, начав движение с горы,  на глазах превращается в то самое самосбывающееся пророчество.
Может ли украинское наступление быть успешным? Почему нет? Мы видели, как это бывает, и вполне можем увидеть еще. Но с точки зрения общей логики, принимая во внимание текущий  характер войны, соотношение сил и прочие факторы, большое наступление создает для Украины повышенные риски. Именно в момент наступления украинская армия может оказаться наиболее уязвимой. Думаю, те, кому положено в руководстве ВСУ, это прекрасно понимают и без подсказок. Проблема в том, однако, что ком желаний, летящий с горы, может помешать им принять рациональное и взвешенное решение. Политические приоритеты  могут быть расставлены иначе, чем военные, и это может привести к серьезным проблемам.
На стратегическом уровне ситуация выглядит еще более непростой. По сути, речь идет о вилке: длительная ресурсная война на истощение, где Украина по определению более уязвима, так как должна опираться преимущественно на внешние ресурсы, которые предоставляются ей на не совсем понятных и прозрачных условиях, или масштабная наступательная операция, где на кон ставится слишком много и сразу.  Это непростой выбор, требующий мужества и мудрости. И в любом случае - широкой поддержки со стороны общества. Я не нахожусь в положении человека, который может подсказывать украинцам, какой выбор они должны в этой ситуации сделать. Но я считаю крайне опасным и провокационным подталкивать их в ту или иную сторону, в том числе, множа завышенные ожидания относительно грядущего наступления. Кроме всего прочего, это война нервов. Тот, у кого первого не выдержат нервы, рискует проиграть все.

Как меняется значение слов в зависимости от обстоятельств. Десятилетиями слово “Умань” ассоциировалось у меня с мечтой попасть в замечательный парк, который польский магнат Станислав Потоцкий когда-то подарил на именины своей жене. Не сложилось, за четверть века жизни в Киеве так и не выбрался, все казалось, что впереди бесконечно много времени, теперь уж, видимо, не судьба. Время, как и жизнь, оказалось конечным. Теперь Умань навсегда будет ассоциироваться с криком души одного из выживыших после попадания российской ракеты в жилой дом: «Скоты!». Как там было у Булгакова (то ли русского, то ли украинского – уже не знаю): вспомним про Умань - вспомним и про них. Это уже не развидеть.
 
Но думал я, листая на ночь страшные страницы фото на сайтах европейских информагенств, о другом. Я думал о том, как нелинейно устроена пропаганда в России и какую важную роль в ней играют ключевые слова-триггеры. Их два типа: одни инициируют какие-то автоматизированные эмоциональные состояния, а другие, наоборот, блокируют их. По частоте навязчивого упоминания тех или иных слов-триггеров в российских СМИ в данный момент времени можно судить, какая задача сейчас приоритетна. Работает это не так примитивно, как многим кажется. По сути, для того, чтобы триггер сработал, в мозгу обывателя должна быть заранее сформирована закладка, которая непосредственно себя никак не проявляет. Эффективность пропаганды так высока сейчас именно потому, что она имеет возможность оперировать с огромным количеством таких закладок, которые частью целенаправленно, частью инстинктивно формировались властью в течение многих лет. Причем началось все еще до Путина.
 
Легче всего понять, как это устроено, на примере взаимодействия иголки с воздушным шариком. В течение длительного времени в подсознании обывателя надувались маленькие шарики, наполненные инертным идеологическим газом. Одни с веселящим действием, другие с успокоительным, третьи с возбуждающим. В каждом шарике было спрятано по большому, свернутому  в тугую ДНК мифу. Там внутри скопилось все, что годами лилось потоком мимо ушей, но не мимо подсознания. Оказалось, что теперь не надо каждый раз заново повторять содержание «заначенных» мифов, теряя драгоценное время. Достаточно запустить слово-триггер, и оно, как иголка, прокалывает в подсознании нужный шарик, после чего содержащийся в нем идеологический газ мгновенно поступает в сознание, запуская нужную реакцию. Не думаю, что в этом есть что-то специфически российское, просто в России сейчас эмпирический материал разбросан большими кучами по всему полю.

А теперь угадайте, какое слово-триггер звучало наиболее навязчиво после трагедии в Умани? – «Высокоточное». «Восокоточное» – это мем-блокиратор совести. Он запускает у обывателя чувство отторжения своей причастности к военным преступлениям и сопереживания гражданским жертвам войны в Украине. Как же, там нет и не может быть никаких жертв, потому что «наше оружие  - высокоточное». Значит, все это украинская пропаганда, фейк-ньюз, козни врагов, происки хасидов, а обыватель - в своем домике, где совесть надежно спрятана за дешевой железной дверью, вроде тех, которые как заплаты украшают в России лестничные клетки нищенских советских «хрущевок».  Пытаться их переубедить, апеллировать к логике, к фактам, к состраданию – бессмысленно. Все смыслы в их сознании спят мертвым сном. Изменится что-то только тогда, когда от какого-нибудь перегрева в подсознании разом полопаются все шарики и слова-иголки перестанут работать.
 

Несколько комментариев по поводу дронопада над Кремлем.
Примета времени – бесхозные ударные беспилотники (“бубы”) в небе над Россией. Украина отрицает свою причастность к их запуску. ФСБ тоже не спешит признавать их своими. Остается предположить, что дроны над Россией запускает таинственная третья сила, возможно инопланетяне.
До вчерашнего дня реакция Кремля на “бубы” была незамысловатой – он их не замечал: ну, падает что-то с неба, нам-то какое дело. Теперь, когда упало прямо на Кремль, не заметить будет очень сложно.  Надо ждать ответную реакцию завтра-послезавтра. Это обычный лаг запаздывания для русских ответок. Понятно, что ради провокации этих ответок все и было сделано. Непонятно - кем? Кто больше хочет обострения – Путин или Зеленский?
Первая, и, возможно, ошибочная гипотеза состоит в том, что Зеленскому обострение сегодня нужно больше, чем Путину. Путин сейчас ищет способ “откэшиться” и выйти из  войны с прибылью, хотя бы в виде фактического признания суверенитета России над аннексированными территориями. Зеленский ищет способ не дать Путину это сделать.
Применение тактического ядерного оружия или долгожданный (для ура-патриотов и пропагандистов) удар по центрам принятия решений в Киеве не сломит, вопреки ожиданиям обывателя, сопротивление Украины (о жертвах в этих расчетах речь не идет), но зато сделает шансы Москвы найти на Западе сторонников плана “мир в обмен на территории” весьма иллюзорными.
Путин сегодня стремится к локализации войны, а Зеленский - к ее интернационализации, поскольку первое означало бы победу России,  а последнее является условием для победы Украины.
Впрочем, к интернационализации войны стремятся и  тайные сторонники радикальных националистов в силовых структурах России, что делает ситуацию еще более запутанной. Некий “коллективный Стрелков” сегодня добивается того же, чего хочет Зеленский – прямого участия НАТО  в конфликте. Так что полностью исключить провокацию провокации также нельзя.
Так или иначе, Кремлю есть сейчас над чем подумать. Если это Украина, как пока говорят, то где российские ПВО и где ответный удар? Если  это не Украина, то кто?