Сегодня объявили о возвращении церкви "Троицы" Рублева. Либеральное издание Артгид выкладывает черно-белое изображение, утверждая этим жестом, что икона погибла. С другой стороны, многие верующие именно так и относятся к православным святыням, хранящимся в музеях. Музей, будучи одной из самый ярких институций модерна, с самого своего появления выступал именно как орудие десакрализации. В логике возвращения к традиции, исправления искажений модерна и постмодерна, можно только приветствовать передачу церкви святынь.

Но я все-таки хотел посмотреть на проблему возвращения иконы немного под другим углом. Во-первых, нам обещают условия хранения «не хуже, чем в Третьяковской галереи». Но правильное исполнение этих условий хранения по идее должно привести к тому, что доступ молящихся к иконе будет ограничен. Для православного человека икона — вещь функциональная, и люди приходят в храм не посмотреть на икону за здоровенным стеклянным куполом с уникальным микроклиматом. Как раз вторжение "нанотехнологий“ в храмовое пространство Сергиевой лавры будет выглядеть как инородная интервенция.

К тому же, если честно, я, как музейщик, предпочел бы, чтобы наша церковь старалась активнее взаимодействовать с музеями, а не пыталась перетянуть одеяло на себя. Музей — отличное пространство для христианской миссии.  К сожалению, многие молодые люди просто боятся даже заходить в храмы, в то время как музеи обладают определённым кредитом доверия. Синергия музеев и православной церкви, как мне лично кажется, могла бы привести к гораздо большему позитивному эффекту, в итоге заключающемся ни много ни мало в спасении человеческих душ.

Жив ли Джордж Сорос?
Невольно вспомнился классический парадокс "Корабль Тесея":

«Если все составные части исходного объекта были заменены, остаётся ли объект тем же объектом?»

А если Сорос жив, то можно ли это назвать жизнью, человеческой жизнью?

26 мая в 19:00 пройдёт выступление одного из художественных руководителей проекта «После Иконы» – Ники Клецки.

Ника расскажет о проекте, художниках, выставках и о современном христианском искусстве.

Обсудим, как художники проекта «После иконы» меняют привычный взгляд на религиозное искусство, как зрители перестают воспринимать современное христианское искусство как угрозу, начинают вдумчиво осознавать его значение.

Какие социальные и культурные мероприятия проводят художник в рамках проекта?

Как и какие образы формируют мировоззрение человека?

Правила посещения наших мероприятий.
Вход строго по регистрации с реальными ФИО, возможна паспортная проверка, личные вещи осмотрит наш охранник, средства самообороны останутся на пункте охраны.

Вход за пожертвования на ТЫЛ-22
РЕГИСТРАЦИЯ

Вышла Дашина книга “Топи и выси моего сердца”

❤️Вышел Дневник Дарьи Дугиной. На следующей неделе появится в магазинах в наличии.

Рекламы не будет. Если кратко: здесь душа, мысли, горе и радости сложной, многогранной,самоотверженной девушки.

Любим и помним тебя, родная. А в сердце ещё есть птицы 💫

Никогда не мог понять вот такого. Трусливый и гадкий стиль: украдкой глумиться над тем, что дорого и свято для других людей. Это узнаваемый стиль Pussy Riot и прочей лево-либеральной публики, которая пытается осквернить все, до чего способна дотянуться. А еще этой публике очень хочется гражданской войны внутри страны. Тогда она сможет с удовольствием порвать страну на части и снова сосать из нее все соки. А еще этого хотят их зарубежные и украинствующие кураторы.

Такие вот ролики мне каждый раз напоминают за что по-настоящему идет эта война и кто в ней противостоит друг другу. Война эта идет вокруг понятия «человек». И воюют в ней те, кто верит с теми, кто не верит ни во что; те, кто верят, что человек способен измениться и быть честным, хорошим, настоящим с теми, кто хочет видеть человека жалким, оторванным от корней, погруженным в ненависть, похоть и грех.

Я свою сторону выбрал.

Москва — третий Рим, а четвёртому не бывать. Наукой доказано

Ах вот какой он — “кринж“!

https://yangx.top/grishkafilippov/13890

Полчаса смотрю за рыбаком. Ничего не ловится. Но, думаю, что и не должно — в этом как раз вся суть.

В патриотической среде регулярно вспыхивают споры между "евразийцами" и "националистами" о бытийственной сопричастности России европейскому культурному ареалу. В чем-то, конечно, можно согласиться и с теми и с другими. Но при этом надо знать и то, как на нас смотрят с противоположной стороны.

Сегодня на конференции одним из самых интересных выступлений был доклад Натальи Петровны Таньшиной из РАНХиГС о взгляде со стороны Запада на концепцию «Москва — третий Рим». Одним из последних она разбирала видного западного интеллектуала Самюэля Хантингтона. Хантингтон в своей ключевой работе «Столкновение цивилизаций» указал на то, что "Европа заканчивается там, где заканчивается западное христианство и начинаются ислам и православие".

На протяжении столетий мы для них оставались чужими.
Примеров этому тьма.
Да, "своим“ для них можно стать, но только только при одном условии — надо перестать быть собой. Как год назад написал поэт Александр Пелевин: «Не будет вам никаких паспортов хорошего русского».

Оля Бонч-Осмоловская выступает на конференции «Москва - третий Рим»

Милбанк пишет, что в основании либерализма лежит онтология насилия. Как, впрочем, и в основании любой идеологии модерна.

На первый взгляд это утверждение кажется странным, ведь либерализм — он про свободу, насилие же и свобода понятия вроде как антиномичные. Однако, как указывает Милбанк, краеугольным камнем либерализма служит конфликт. Например, конфликт волений или интерпретаций. Коль скоро я полагаю священным право каждого на свободу высказывания, вероисповедания, убеждений и т.п., то я необходимо должен предполагать, что право одного рано или поздно вступит в конфликт с правом другого. Да, свобода моего кулака ограничена кончиком носа моего соседа, но какой толк мне вообще махать кулаком, если я не могу попасть в чей-либо нос?

И вот что самое важное: у либерализма нет никакого средства этот конфликт погасить, ведь это противоречит его основопологающему принципу негативной свободы, т.е. «свободы от», которая сама собой предполагает противостояние. Если же гашение конфликта все же происходит, то оно неизбежно приведет к предпочтению одного права праву другого, что, собственно, и наблюдается в метаморфозе лево-либерализма, когда под предлогом перераспределения привелегий право меньшинств ставится выше права большинства.

Поэтому классическому, капиталистическому по своей сути либерализму столь важно поддерживать постоянный огонь конфликта, ведь конфликт является индикатором его действенности. Здесь характерно, например, порождение рыночным либерализмом все новых, более утонченных и изысканных потребностей — поскольку бесконечное стремление к удовлетворению вечно обновляющихся потребностей будет стимулировать бесконечное же дление конфликта за ресурсы, которые позволяют достигнуть чаемого удовлетворения.

Конфликт нельзя погасить, потому что это предполагало бы насилие, но его можно локализовать — например, перевести в конкуренцию. Но разве конкуренция — не форма насилия? И дело здесь даже не в том, что конкуренция есть борьба одной гадины с другой; дело в том, что сам формат конкуренции подавляет множество вещей и в конечном итоге приводит к их утилизации по причине низкой конкурентоспособности. Так случилось, например, с гуманитарными дисциплинами, которые были вынуждены перестраивать свои идеалистические основания под требования «рынка образования» — и вот философия уже не про истину, но про «софт-скиллс». Разве это не насилие над самой сутью вещей?

Другой способ локализации конфликта — интерпретация его в качестве диалога. Диалог как взаимообмен, взаимное обогащение, взаимное дарение. Но и здесь возникают проблемы. Во-первых, сам акт дарения может быть воспринят как насилие: вспомните бесполезные подарки, за которые вы вынуждены были благодарить своих дарителей, да еще и ожидать негодования с их стороны, если вы этими подарками не пользуетесь. Во-вторых, идея ненасильственного диалога, где каждый актор диалога абсолютно равен другому актору, вклад каждого тождественен вкладу каждого, словно они взяты из некоей либеральной палаты мер и весов, кажется утопией — см. многочисленные кейсы исследовательской лаборатории «жизнь насекомых». В-третьих, такой диалог имеет риск обратиться в топтание на месте, когда люди будут говорить, говорить, говорить, передаривать друг другу один и тот же подарок, никому по сути не нужный, и никто не возьмет на себя смелость поставить точку (ибо и это — форма насилия) и принять необходимое решение — выбросить подарок к чертовой матери. Именно из этого опасения рождается децизионизм Шмитта.