В какое абсолютное счастье вырос Йестин Дэвис.

Первая битва кукол с мышами, в которой Мари швырнула туфлю в мышиного короля, произошла в ночь на вчера. Сегодня Мари ещё лежит в постели, приходя в себя после ранения — она, если забыли, порезала руку разбившимся стеклом шкафа с игрушками. Ещё несколько дней, судя по всему, до нового года, советник медицины Штальбаум не позволит дочери вставать. Потом Мари расскажет обо всём брату, тот выдаст Щелкунчику саблю отставного кирасирского полковника, и состоится решающее сражение, в котором молодой господин Дроссельмайер одержит победу — скорее всего, семь диадим поверженного зверя бесстрашный воин сложит к ногам своей Дамы в ночь на Богоявление; такие дары волхвов. И поведёт её по лестнице из ливанского кедра в сладостную страну, где реки текут лимонадом и миндальным молоком.

После история замедлится, Мари запретят свидетельствовать об увиденном, но своего рыцаря она дождётся — когда? Хочется думать, что Гофман сделал себе такой подарок на день рожденья. Он отмечал его не 24 января, по документам, но 27, в один день с обожаемым своим Моцартом; и я не буду сейчас, как ни хочется, рассуждать о том, насколько похожи Щелкунчик и Мари на Тамино и Памину.

А Петипа всё испортил.

В своё время мой гениальный студент-второкурсник — тогда античку читали год, семестр на Грецию, семестр на Рим, благословенные времена!.. — пытался объяснить природу куртуазного поклонения Даме и выдал в итоге великую формулу:

— Он [рыцарь] чувствует потребность в любви к ней, но не как к живой женщине, а разговаривать.

Хотелось бы лучше, да нельзя.

О "медиумическом говорении".

Преподавателей, писавших в публичном пространстве о том, что отдельные студенты изрекали на экзамене, у некоторой части публики принято было порицать: "сам не научил и сам издевается". Концепция несостоятельная сразу по обоим пунктам. Лекционный курс — шведский стол, а не кормление через зонд. На все вопросы, буде они возникнут, преподаватель ответит и во время, и после лекции, но бегать за каждой Настенькой, уговаривая её скушать ложечку Гомера за маму-за папу, не может. Что до "издевательств"... считать цитату издевательством — род нынешней воспалённой обидчивости, да и не из желания высмеять студента преподы рассказывают об экзаменационных перлах. Иной раз просто выдохнуть хочется после месяца работы без выходных, когда по шесть часов в день слушаешь, что придётся. А иной раз делишься восхищением, поскольку сказано-то, сказано как!..

Понятно, что экзамен — всегда стресс, даже для умниц-отличников, и говорение, бывает, заклинивает. Бывает, однако, и плодотворный речевой сбой, пифической почти силы, когда устами младенца — глаголет.

Ничем иным я не могу объяснить, например, прорыв в лирику высочайшей пробы у детки с первого курса, боровшейся с элегией Овидия на смерть попугая Коринны. Попугай был говорящим, единственный среди птиц, в этом он походил на поэта среди людей, и оттого смерть его Овидия повергает в отчаяние, как и смерть поэта Тибулла: как же так, боги, почему смертны даже те, кто особо вами отмечен?.. это я рассказывала на лекции. Это пытался воспроизвести ребёнок, судя по всему, вопреки моим наставлениям на консультации не спавший накануне экзамена, а лихорадочно повторявший билеты. Бубнил, мямлил, запинался, а потом вдруг произнёс:

— Попугай имеет голос... и поэт имеет голос. И, словно попугай, внезапно умирает.

Запишите это в столбик — впрочем, сейчас можно и так.

Какое издевательство, тут только исполниться трепета перед богами и попугаями их.

Ко вчерашнему, про медиумическое говорение, прекраснейшее. У коллеги нашлось, из работ старшеклассников:

Ещё давным-давно умудрённый сединами психоаналитик Карл Густав Юнг предположил, что в глубине души все мы всё друг про друга знаем. Свою концепцию он назвал "коллективным бессознательным".

Насмотревшись на статистические ёлочки в лазоревом поле, я тоже такую захотела и пошла к этому вашему боту. Он сказал мне, что у меня сто — прописью, сто — подписчиков, и в этом году я ничего не писала.

Мир устроен так, как он устроен.
Продолжаем это понимать, что ещё остаётся.

Длинные тексты никому не нужны и никогда не были нужны, но мне это важно. Пишем-то всегда для того воображаемого идеального читателя, который даст себе труд прочесть, для которого тоже станет важно; поэтому оставлю вас с этим, увидимся, даст бог, в новом году.

Довольно долго у меня стоял обложкой в ФБ переделанный Хуаном Мануэлем Баллестром для проекта Espacios Ocultos "Пейзаж с катающимися на коньках" Хендрика Аверкампа. Славно придуманный кунштюк: убрать с известных картин — были там и "Менины", и "Рождение Венеры", и "Тайная вечеря", и многое другое — всех человеческих персонажей, оставив лишь пустое узнаваемое пространство. Аверкамп, однако, в этом ряду выглядел скорее не фокусом с исчезновением, но проявлением истинной природы изображённого: в его мире очень тихо, и дело не в глухоте художника, дело в ином.

Потом грянул 2020, и работы Баллестра, как нынче принято говорить, завирусились, стали не по-хорошему популярны; человечество вообще любит думать, что всё вокруг есть иллюстрация к его актуальному состоянию, род вечного подросткового эгоцентризма, опошляющего любое явление навязанной оптикой. Аверкамп, однако, выдержал и это, как выдержит, наверное, всё, кроме физического уничтожения.

Году в восьмидесятом кто-то из наших иностранцев поздравил нас с Рождеством и Новым годом открыткой, на которой был "Зимний пейзаж с катающимися на коньках" Аверкампа. Открытка, судя по всему, музейная, большая, под конверт С5, в котором и пришла. Мама положила её в один из томов синего англо-русского Гальперина, а потом, когда мне в новой квартире отвели свою комнату и разрешили хоть на обоях рисовать, хоть всё картинками увешать, я извлекла Аверкампа из словаря и поставила между стёклами книжной полки, висевшей над столом.

Дальше

Благодаря оговорке друга родилось волшебное название "трататологи" — для тех, кто гадает на всём, что подвернётся, "пребывает в энергиях", "читает в потоке" и "прорабатывает родовые задачи". Поскольку дело в наши непростые времена востребованное, подумываю, не объявить ли себя трататологом и не начать ли снимать расклады на священном пшене богини Скемонигде. Девочки, пшено не обманывает, пшено просто берёт информацию из пространства, пшено показывает, как есть. Ваш мужчина к вам пылает, но боится своих чувств, потому что уже обжигался, ну.

На кофе точно насшибаю.

Красивое.

Разговорились о "Золотом ключике" в целом и Мальвине в частности, запишу свои давние соображения.

Если кто не помнит, у Коллоди никакой Мальвины в помине нет, у него есть фея с голубыми — точнее, бирюзовыми, La Fata Turchina — волосами, которая и обещает Пиноккио, что он станет настоящим мальчиком, выслужит душу, как та русалочка, отказавшаяся убивать. Она появляется в сказке, когда Пиноккио, спасаясь от Кота и Лисы, стучится в домик у дороги, и говорит, что слишком хочет спать, чтобы открыть, что все в доме, включая её, мертвы, и она ждёт, когда ей доставят гроб, а потому — извини, деревянный человечек, va via. После она будет пытаться наставить дурную куклу на путь истинный, но Пиноккио сбежит, а, вернувшись, обнаружит лишь надгробие, сообщающее, что бирюзовая фея умерла, когда он её покинул. Впрочем, она восстанет и пошлёт рыбок, чтобы объели ослиную шкуру и возвратили Пиноккио изначальный облик, а потом встретит его на своём волшебном острове, раскаявшегося.

Итого: фея с бирюзовыми-голубыми-синими волосами, обладающая особой властью над морем, владычица зачарованного острова. Это, почтеннейшая публика, Альчина/Альцина, отсылаю вас к Генделю. Она же — Альциона-зимородок, дочь бога ветров, ради которой отец усмиряет море, чтобы вывела птенцов. Оперение зимородка, металлический синий и бирюза, становится волосами феи, рыбы ей послушны.

Но она же возвращает юному остолопу, превращённому в осла, человеческий облик:
"Владычица небес, будь ты Церерою, благодатною матерью злаков, что, вновь дочь обретя, на радостях упразднила желуди — дикий древний корм, — нежную, приятную пищу людям указав, ныне в Элевсинской земле ты обитаешь; будь ты Венерою небесною, что рождением Амура в самом начале веков два различных пола соединила и, вечным плодородием человеческий род умножая, ныне на Пафосе священном, морем омываемом, почет получаешь; будь сестрою Феба, что с благодетельной помощью приходишь во время родов и, столько племен взрастившая, ныне в преславном эфесском святилище чтишься; будь Прозерпиною, ночными завываниями ужас наводящею, что триликим образом своим натиск злых духов смиряешь и над подземными темницами властвуешь, по различным рощам бродишь, разные поклонения принимая; о, Прозерпина женственным сиянием своим каждый дом освещающая, влажными лучами питающая веселые посевы и, когда скрывается солнце, неверный свет свой нам проливающая; как бы ты ни именовалась, каким бы обрядом, в каком бы обличии ни надлежало чтить тебя, — в крайних моих невзгодах ныне приди мне на помощь, судьбу шаткую поддержи, прекрати жестокие беды, пошли мне отдохновение и покой; достаточно было страданий, достаточно было скитаний!
Совлеки с меня образ дикий четвероногого животного, верни меня взорам моих близких, возврати меня моему Луцию!" — "Метаморфозы" Апулея, конечно, они же охотно читанный лицеистом Пушкиным "Золотой осёл", богиня в итоге оказывается Изидой, а Луций становится её жрецом.

Как бы ни именовалась девочка с голубыми волосами, она могущественна и велика, но умирает каждый раз, когда избранный ею её покидает — будь он Руджеро, Генрих или Пиноккио. Умирает и возрождается, готовая вдыхать жизнь в деревянную куклу, раз уж ни рыцари, ни поэты не могут принять во всей полноте то, что она может дать.

Чёрного пуделя феи у Коллоди зовут Медоро, так же, как возлюбленного ветреной Анжелики, сведшей с ума паладина Роланда. Альчина превращала людей в зверей, как Кирка, отчего бы ей не обернуть пажа пуделем шутки ради.

Забавный пудель, и при том — огонь.

И ещё пара слов о Мальвине.
В театре серебряного века девушка, которую никак не поделят Пьеро и Арлекин, должна бы называться Коломбиной, — про связь "Золотого ключика" с драмами Блока, особенно с "Балаганчиком", ленивый не писал, интересующихся призываю гуглить — но девочка с голубыми волосами носит другое имя.
Откуда оно взялось? Нетрудно сказать: изначально из оссиановых баллад Макферсона, величайшей литературной мистификации XVIII века, где Малвиной — Моиной — зовут возлюбленную Оскара. Имя парное к мужскому Мелвин, происхождение у него гэльское, скорее всего, от Mala-mhìn, "гладкий лоб (или ровные брови)", есть ещё германская версия, но это вряд ли. Оссиан, точнее, Макферсон был моден невероятно, Наполеон его любил — и даже давал имена его персонажей своим крестникам, наследникам Бернадотта, отчего имена эти получили особое распространение в Скандинавии.

Однако в русской традиции мы обязаны Мальвиной скорее Василию Андреевичу Жуковскому, который в 1833 году перевёл — ну, как перевёл... как всегда всех переводил, в поэзии соперник — балладу ещё одного шотландца, Томаса Кэмпбелла, "Лорд Уллин и его дочь". У Кэмпбелла героиня была безымянной, но Жуковский её зовёт Мальвиной; у романтиков всё шотландское в большом ходу, шотландцы по праву унаследовали за немцами почётное звание обладателей "настоящей старины", во многом благодаря именно Макферсону, учёному кружку любителей немецкого языка, Кэмпбеллу и, конечно, Вальтеру Скотту.

Любовь вопреки отцовской воле, трагическая гибель в бушующих волнах — всё, как мы любим.

Уллин ко брегу прискакал;
Он видит: дочь уносят волны;
И гнав в груди отца пропал,
И он воскликнул, страха полный:

«Мое дитя, назад, назад!
Прощенье! возвратись, Мальвина!»
Но волны лишь ответ шумят
На зов отчаянный Уллина...

Интересно, что у Макферсона, откуда Кэмпбелл и взял имя для своего лорда, Уллин был либо бардом, либо персонификацией Ольстера. Про уладов и Эмайн Маху не будем, но была, была там история про сбежавшую девушку и её горькую судьбу.

В общем, все умерли.

А дальше известно что — Мальвина бежала в чужие края, Мальвина пропала, невеста моя.

Мне тут предлагают "допить галоперидол", чтобы не искать скрытые смыслы, "никого не хочу обидеть". Лучше был разве только комментарий одного надутого индюка в жежешке на какое-то лирическое размышление: "Лучше продолжайте радовать нас своей эрудицией".

Есть океан, как написал СанСаныч Блок, когда потонул "Титаник". Казалось бы, в наше-то время — ан, вон.

По самой распространённой версии, сегодня день рожденья Шерлока Холмса. По этому поводу давний мой текст, его здесь многие не читали.

В финале новеллы "Тайна Боскомской долины", выслушав несчастного старика Тёрнера, мистер Холмс замечает, что его подписанные показания вряд ли придётся использовать в суде, а потом произносит ещё кое-что.

“God help us!” said Holmes after a long silence. “Why does fate play such tricks with poor, helpless worms? I never hear of such a case as this that I do not think of Baxter’s words, and say, ‘There, but for the grace of God, goes Sherlock Holmes.’”

Этому фрагменту в наших переводах не везло.
У Войтинской (перевод 1946 года) он звучит так:
— Бедные мы, бедные! — после долгой паузы воскликнул Холмс. — Почему судьба играет такими жалкими, беспомощными созданиями, как мы?

В классическом переводе Майи Бессараб (1956), который мы все читали в детстве, последнее предложение не выброшено, но лучше бы было:
— Да поможет нам бог! — после долгой паузы проговорил Холмс — Зачем судьба играет нами, жалкими, беспомощными созданиями? Когда мне приходится слышать что-нибудь подобное, я всегда вспоминаю слова Бейкстера и говорю: "Вот идёт Шерлок Холмс, хранимый милосердием господа бога".

У Ирины Дорониной (2005) цитата ближе к истине, но без промахов тоже не обошлось:
— Да поможет нам Бог! — воскликнул Холмс после долгой паузы. — Почему судьба так жестоко играет жалкими беспомощными червями, подобными нам всем? Никогда не слышал ничего более душераздирающего, и мне остаётся лишь, перефразируя Бакстера, сказать: "Если бы не милость Божия, шёл бы так и Шерлок Холмс".

Новые переводы, которых предостаточно, в сети не вдруг найдёшь, надеюсь, там всё в порядке. У Дойла, в общем, сказано следующее:
— Помоги нам, боже! — сказал Холмс, помолчав. — Для чего только судьба учиняет такое над бедными беспомощными червями? Всякий раз, услышав о подобном деле, я невольно вспоминаю слова Бакстера и говорю: "С ними, кабы не милость божья, идти и Шерлоку Холмсу".

Мистер Холмс вспоминает расхожую историю о благочестивом человеке, который, увидев преступников, ведомых на виселицу, произнёс: "Кабы не милость Божья, идти бы с ними и мне".
Чаще всего эти слова приписывают проповеднику Джону Брэдфорду, протестантскому мученику, сожжённому на костре 1 июля 1555 года, но впервые о том, что он говорил нечто подобное, упоминается лишь в публикации 1818 года. Согласно книге 1848 года, эту фразу якобы произнёс английский священник XVIII столетия Джон Ньютон — он ещё написал гимн Amazing Grace, но это так, к слову. Бакстер, на которого ссылается Холмс, это Ричард Бакстер, пуританский богослов и проповедник XVII века, который и в тюрьме за свои убеждения посидел, и перед Кромвелем с проповедью выступил.

Но дело, собственно, не в том, кто именно произнёс эти слова. Дело в том, что мистер Холмс, глядя на человека в той стадии отчаяния, которая заставляет пойти на убийство, понимает: неколебимых мало. Одним милосердием Провидения мы хранимы от зла, а вовсе не нашими безупречными принципами и общей образцовой добродетельностью в мирное время.

Холодный, рациональный, человек-машина, чуждый всякой эмоции... что там ещё про него говорят обычно, про скрипача нашего? А, да, не знает, что Земля вокруг Солнца вращается, как я могла забыть!..

Вот и по "Обряду дома Месгрейвов" сразу понятно: не знает.

Что-то вроде святочного рассказа.

Я всем обязана давешнему имениннику, мистеру Холмсу — и первым сознанием пасхальной радости, когда, зарёванная, сидела на балконе в семь, заложив пальцем жёлтый томик "Библиотеки приключений" после "Последнего дела", и думала: но ведь ещё половина книжки, вдруг чудо?.. и был "Пустой дом", и чудо было — единственно верное, в которое до последнего уговариваешь себя не верить, потому что так не бывает, а оно берёт и бывает.

И осознанием того, что по странному устройству мироздания мы сами выбираем тех, кто выведет нас из предпоследнего, а то и последнего, не знаю пока, мрака и отчаяния. Уже почти десять лет назад я, тяжко отболев три с лишним месяца, месяц перемещаясь дома по стеночке, взялась по просьбе подруги рассказывать историю, куда самовольно зашёл мистер Холмс — и он вывел меня на свет, из февраля в апрель, несмотря на отнявшиеся мои ноги. Скучный, ровный, со скрипучим голосом, сухой, как его любимые меловые скалы; только за таким и можно идти, когда все Орфеи мировой традиции норовят обернуться — этот не подведёт, этот не бросит.

Что у нас есть, кроме книжек?
И, с другой стороны, кто может их отнять.

С Рождеством.

Сколько пишу в сети — столько у меня воруют тексты. Когда простой копипастой, заменяя имена и названия улиц, когда слегка переписывая под себя.

Гоняться за воришками, потрясая авторскими правами, довольно смешно; "это интернет, детка", как говорили в жежешке, нет тут авторства, одна сплошная культурная мурмурация. В конце концов, я себе ещё сочиню, а людям радость в чужих придумках красануться.

Но каждый раз на секундочку ощущаю себя любимой героиней гриммовской сказки: "Ганс, Ганс, дома ли Эльза?".

И побрела дальше, звеня бубенчиками.

Моя любимая святочная история. Кажется, мне тогда удалось если не понять, то нащупать нечто важное.

Впрочем, полагаю, будь у нас выбор побогаче, мы всё равно предпочли бы друг друга. Белл, неистощимой выдумщице, вечно затевавшей новую игру или проделку, нужен был верный товарищ, способный воплотить все её замыслы, а мне, мальчику довольно робкому и склонному цепляться за книжные знания, был необходим кто-то, кто вывел бы меня на воздух и свет, увлёк за собой и заставил отложить книгу.

Я учил Белл играть в шахматы, — должен сказать, она переставляла фигуры, как ей вздумается, и сочиняла для них какие-то свои правила, — а она играла со мной в целый мир сразу.

Никуда не денешься от речи, — как моль летит на огонёк полночный, — переводим, как и идём, всегда домой, всегда на тот язык, на котором говорим. Здесь слышны возмущённые крики из зала, дескать, имярек при переводе NN так стилизовал, так стилизовал!.. Браво имяреку, он прилежно занимался у станка стилистикой каждый день, но и у него найдутся, найдутся в тексте следы ДНК, особенно, если прочитать ещё несколько его переводов.

Если же говорить о тех, кто, подстрекаемый Жуковским, по замыслу не раб, но соперник... тут у нас и Офелия "порядочная девушка", и Розалина "твоя зазноба", уже обсуждали. Гораздо интереснее, когда переводчик не выбирает автора забороть, но просто переводит, как слышит — и получается совсем другая мелодия.

Написала тут в комментах про силы зла, которые властвуют безраздельно, и задумалась. Эта фраза, которую все мы воспроизведём, хоть той самой ночью нас разбуди, из классического перевода "Собаки Баскервилей", сделанного в 1948 году Натальей Волжиной:

"И сему провидению препоручаю я вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно".

У Елены Ломиковской, в первом переводе "Собаки" на русский, вышедшем в 1902 году, всего через два года после оригинала, так:

"A потому я поручаю вас, сыновья мои, этому Провидению и советую вам ради предосторожности не проходить по болоту в тёмные часы ночи, когда властвует нечистая сила".

Дойл в оригинале имитирует мемуарно-эпистолярный стиль середины XVIII века, — рукопись датируется 1742 годом, напомню, — в котором суховатая точность, почти юридическая временами, сочетается с риторическими фигурами:

To that Providence, my sons, I hereby commend you, and I counsel you by way of caution to forbear from crossing the moor in those dark hours when the powers of evil are exalted.

Counsel you by way of caution — это, конечно, не "заклинаю", но и не вполне "советую вам ради предосторожности", это, скорее, "моё вам наставление и предостережение", а exalted — не "властвуют", хотя бы и "безраздельно", но что-то в сторону "возобладают", лексика уж очень специфическая.

Но мы не будем цепляться к словам, мы зададимся другим вопросом: откуда у Волжиной эта интонация? Всё просто, так говорит массовая культура её отрочества. Наталья Альбертовна родилась в 1903 году и успела застать либретто немого кино, бульварный роман, жестокий романс и прочую восхитительную мелодраматическую выспреннюю чушь, которая так плоха, что уже умилительна.

Те, кто переводил на русский в середине прошлого столетия, принадлежат плюс-минус к одному поколению. Поэтому, если в классическом, с детства родном переводном тексте герои вдруг заламывают руки, таращат глаза, и на заднем плане слышно расстроенное пианино, проверьте оригинал. Вполне возможно, что по дороге на русский его покусал синематограф.

Пила вино и хохотала, драма в четырёх больших частях.

Одна из любимых моих иллюстраций положения "переводим туда, где говорим", помимо dea nec dig­na­ta cu­bi­li est, переведённого советской студенткой как "не уважит богиня кроватью", — это реплика из первого "Холмса" Гая Ричи.

Когда лорд Блэквуд что-то такое сотворил с заключённым из соседней камеры, тот словно горит изнутри, и старший надзиратель отдаёт приказ, Take that man to the infirmary.

Infirmary, от infirm, "нетвёрд" в значении "нездоров", это в общем, "больница" или её отделение, в некоторых случаях оно выступает полным синонимом hospital, особенно в названиях старых больниц, Radcliffe Infirmary в Оксфорде, например. Но основное значение — "медицинский пункт в учреждении (школе, университете, тюрьме и пр.)". И переводчик фильма Ричи это знает, поэтому у него надзиратель велит отправить пострадавшего в "санчасть", как у нас и называется медицинская служба в тюрьмах. Сейчас называется, но в фильме дело происходит в XIX веке, и надо бы "лазарет".

Впрочем, не вечный "госпиталь", уже спасибо.