СТЫДНО

Коля Сонин был впечатлительным молодым человеком, учился на дизайнера, следил за модой и безоговорочно доверял рекламе. Плохого реклама не посоветует, думал субтильный Сонин, если её открыто распространяют на широкую аудиторию. Обладание популярной вещью придавало Коле уверенность в себе, как будто видеоролики и плакаты рекламировали не только товар, но и его лично. Поэтому он учился в неавторитетном, но модном университете, покупал кроссовки последней модели, стоял в очередях за новым, только что выпущенным в продажу смартфоном. Такие траты наносили значительный ущерб как его карманным деньгам, так и родительскому бюджету, но свою причастность к большой, пусть и чужой славе, он ставил превыше всего. А при случае, указывая на рекламу, замечал: «О, да это как у меня!»

Но однажды с ним случилась досадная неприятность. Среди западных рекламных роликов, которые современный человек вынужден просматривать ежедневно в огромном количестве, Колю поразил один, в котором говорилось, что русским быть теперь не только не модно, но даже постыдно. Заявление казалось довольно убедительным, и подкреплялось фактами, в духе того, что русская культура за границей больше не ценится, а сами русские за их варварский и рабский нрав подлежат общественному порицанию. Сонин, который до этого момента никогда не задумывался кто он, похолодел. А что, если он русский? С этим вопросом он поспешил к маме, и, увидев её удивлённое лицо, сразу понял, что на немца или англичанина рассчитывать не стоит. Оставалась ещё надежда, что он хотя бы румын, но и этому не суждено было сбыться.

– Ты что, сынок, мы – русские, – ответила мама, улыбаясь.
– А может быть, мы поляки? – пробормотал Коля. – Нет у нас польских корней?

Мама лишь покачала головой.
С этого дня для Коли начались мучения. Впервые в жизни он ощутил себя немодным, прокажённым, порицаемым в цивилизованных странах. Ему, который всегда был достойным и прогрессивным членом любой компании, вдруг сделалось невыносимо стыдно. «Русский, русский», – повторял он про себя, как приговор. Ещё больший ужас вызывало понимание, что свою русскость он не сможет сменить на, скажем, французскость. Русский – это навсегда. Какое-то время он ещё пробовал переубедить себя, что не всё так плохо, но попытки были напрасны. В американских фильмах про супергероев, которые он пересматривал много раз, в компьютерных играх, в западной прессе – везде, русских изображали неотёсанными карикатурными варварами. Из-за этого Сонин стал скверно спать, мало есть, а затем пошёл к психологу. Чтобы скрыть свою русскость, он начал учить английский язык и в своём родном городе объясняться на нём, пусть и с жутким акцентом. Но новый удар ждал его через месяц. С компанией он собрался в Европу. Дядя одного из друзей владел небольшой квартирой у моря в Болгарии, и предоставил её ребятам, на время, когда сам по делам возвращался в Россию. Болгария не ахти какая Европа, а всё же Европа. Дядя, плотный мужчина с волосатой грудью, перед своим отъездом устроил для ребят прощальный обед. За разговором он действительно пожаловался, что местные в последнее время стали относиться к русским настороженно, если не сказать больше.

– Какая-то болезнь, пропаганда работает, – говорил он. – Иногда думаешь, уж не сошли ли они с ума.
– А вы не показывайте, что вы русский, – вдруг вкрадчиво вставил Коля.
– Это ещё почему? – удивился дядя.
– Ну, говорите на английском, делайте вид, что вы не из России. Надо же понимать, мы для них – второй сорт. Признайте это. К чему такая гордость? Мы не модные, мы отсталые. Нам надо стыдиться за себя, за свою историю, и каяться перед ними. Вот мне, и я не боюсь об этом говорить, стыдно, что я русский.
– Русский? – переспросил дядя с усмешкой. – Да какой же ты русский?
– Не русский? А кто?
– Ты же манкурт.
– Манкурт?
– Ну да! А кто же ещё?
– Манкурт, – повторил про себя новое слово Сонин. – Значит не русский?
– Успокойся, нет конечно! – сказал дядя и уехал в Россию.

В эту ночь, впервые за долгое время Сонин спал сладко. Манкурт звучало не так красиво, как француз или американец, а всё ж таки не русский.

ВРЕМЕННЫЕ И ВЕЧНЫЕ

– Вот так, набрасывай на голову! На голову! Отлично! Поднимай!

Грубый ремень обхватил шею трёхметрового бронзового маршала, змеевидно заскользил, натягиваясь, и воин прошлого с букетом цветов в руке со скрежетом сорвался с гранитного постамента. Ещё минут десять он мерно покачивался в воздухе, пока внизу, на фоне этого гиганта, суетились карликовые рабочие. Они раскладывали по газону деревянные брусья и что-то кричали крановщику. В тревожном нетерпении, будто пытаясь побыстрее отделаться от постыдной работы, двое из них подошли к постаменту и принялись молотком и стамеской сбивать выложенную чешскими буквами русскую фамилию. Рабочий, что орудовал инструментами, был толст, бородат и раза в два старше второго, стоящего рядом и собирающего в руку стопку из снесённых букв. По виду он походил на студента с глуповатой и вытянутой физиономией, которая, не переставая, жевала арахис из пакета, лежащего в кармане куртки.

– Карел, а кто это? – спросил он наконец, когда ему передали очередную отбитую букву.
– Маршал, русский маршал, – прокряхтел Карел.
– Это я вижу, ведь читать я умею, а что он сделал? За что ему памятник?

Карел оторвался от своего занятия и кулаком потёр лоб, отчего его пыльная кепка сползла на затылок.

– Петр, а вас что, истории уже не учат? – прищурившись, спросил он.
– Почему? Учат. Да ты же знаешь, я в академики не собираюсь.
– Это великий полководец прошлого, – объяснил Карел. – Победоносный маршал, освободитель нашей страны. Большой человек. Ему рукоплескал весь мир современников. Один из созвездия славных военачальников, которые одолели мировое зло.
– Да ну! – Петр покосился на уже лежащего на деревянных балках бронзового витязя минувшего века и, слазив в карман, вновь зажевал. – То есть, он сражался со злом, да?
– Ну да, – нехотя признал Карел, продолжив стучать молотком.
– И здорово он этому злу врезал?

Карел перестал стучать и задумался.

– Свернул ему голову, – не поворачиваясь, ответил он.
– А потом он возгордился и заставил нас поставить себе памятник?
– Да ты что! – Карел усмехнулся. – Мы – свободолюбивый народ. Нам никто приказывать не смеет. Мы сами поставили ему памятник.
– И после этого он отплатил нам злом, – нахмурился Петр.
– Нет, памятник мы поставили уже после его смерти.

Минут пять они работали молча. В небе над Прагой сгущались тучи, скоро должен был пойти дождь. К площади подъехал грузовик и ноги бронзового маршала обмотали ремнями, готовя его к погрузке в пыльный кузов.

– Послушай, Карел, – вдруг что-то надумав, заговорил Петр. – Так за что же тогда мы его сносим? Маршала этого? Ведь после смерти он нам ничего плохого сделать не мог.
– Ну, – протянул Карел, – с тех пор многое изменилось.
– Что?
– Ну многое, – пространно пояснил Карел, ещё громче стуча молотком. – Изменилась наша политика, история. Русские теперь нам не друзья и вообще, они империалисты и оккупанты. Они против демократии, представляют для нас угрозу. Словом, так надо!
– Хорошо! Пусть изменилась политика, но ведь сам маршал с тех пор не поменялся, разве нет?
– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Карел.
– Я хочу сказать, что, если он умер, а памятник мы ему добровольно поставили после смерти, значит, что он нам ничего плохого сделать не успел, верно? И в истории он остался полководцем, победившим зло. Так что изменилось, если он навсегда остался на стороне добра?

Карел посмотрел на коллегу взволнованным взглядом.

– Карел, если он константа, – продолжал испуганно бормотать Петр, – и навечно остался на стороне добра, и раньше мы были с ним заодно, а теперь мы его сносим, значит изменились мы? Значит, это мы сменили сторону? На чьей мы теперь стороне, Карел?
– Тебе надо поменьше думать! – фыркнул Карел, остервенело сунув своему напарнику очередную сбитую букву.

Пошёл мелкий дождь. Маршала загрузили в грузовик и накрыли рваным брезентовым тентом. Рабочие тоже стали собираться. Только Петр замешкался у осиротелого постамента. Он рассматривал груду букв в своих руках. Наконец его окликнули. Он торопливо отыскал в этой куче букву «К», украдкой засунул её в карман и побежал к автомобилю.

СРЕДА

Банковский клерк Дариус Коста всегда чувствовал по средам досадное беспокойство. Неизвестно почему среды ему никогда не нравились, и в эти дни что-то выталкивало его из крохотной квартиры, арендуемой на последнем этаже четырёхэтажного дома в спальном районе Лондона – Оилпресс-Гарден. В противном случае всё его тело начинала бить мелкая дрожь, возникало необъяснимое желание бежать в полицию или к домовладельцу, жаловаться на жизнь и на отсутствие денег. Особенно сильными такие приступы случались весной. Поэтому предупреждая вспышки неясной тревоги, каждую среду Коста, вернувшись домой после работы, быстро выпивал стакан чаю с бутербродом и сразу же выходил на улицу. В жару, дождь или снег – каждый вечер среды Коста делал несколько петель вокруг квартала и только тогда успокаивался и возвращался в свою конуру.
Но в один из апрельских вечеров среды Коста покинул квартиру не ради утешающей прогулки. Он прошёл до подземки и, проехав несколько станций, поднялся на поверхность, чтобы уже через пять минут стоять возле ничем непримечательного административного здания. Ещё через некоторое время он уже сидел в кабинете очень внимательного и обходительного человека средних лет с гладковыбритым лицом и в сером костюме, и излагал своё дело.

– Я считаю, – говорил Коста, – что в связи со сложившейся международной обстановкой, моя обязанность…
– Так вы говорите, что завтра у вас с ними ужин? – перебил его служащий.
– Совершенно верно, – с готовностью подтвердил Коста.

Хозяин кабинета полез в стол и достал оттуда чистый лист бумаги, прижал его к столу длинными тонкими пальцами и придвинул к посетителю.

– Пишите заявление.

Пока Коста заполнял белый лист узкими кривыми строчками, чиновник стоял у окна, сцепив руки за спиной, и молча смотрел вниз на грязную улицу. Наконец Коста завершил изложение привычным росчерком и робко отодвинул от себя лист. Служащий сел за стол и приступил к чтению.

– Значит, акция…
– Да, да.
– В поддержку России? У нас в Лондоне? Они бы ещё автопробег организовали.
– Вот я и решил, что сейчас не время, и только из благих побуждений хочу предупредить… – у Косты вдруг осёкся голос, он закашлялся и потёр горло.
– Коста, Коста… Дариус Коста… Ваш отец итальянец? – спросил служащий, смотря в чёрные глаза посетителя.
– Я не знаю своих родителей.
– А среднее имя у вас есть?
– Да, Джи. Просто джей ай.

Хозяин кабинета поднял глаза к потолку и принялся в уме что-то прикидывать, а затем заключил с усмешкой.

– Я так и думал. Значит, опять русские? Любопытно.
– Много жалоб? – осторожно осведомился Коста.
– Нет, просто как в 42ом…

Коста не понял, но не стал уточнять, что подразумевает под своими словами служащий, а тот между тем продолжил:

– Что же, спасибо вам за сигнал и бдительность. Завтра перед ужином с вами свяжется наш сотрудник и даст инструкции как вам следует действовать далее.

Коста поднялся и уже взялся за ручку двери, как его окликнули.

– Постойте, а деньги?

Коста обернулся и увидел лежащие на столе две банкноты, и стоящего рядом улыбающегося чиновника.

– Столько веков прошло, а сумма в оплате не меняется – 30 фунтов.

В кабинете наступило молчание. Коста смотрел в улыбающееся лицо и что-то напряжённо соображал. Наконец пересохшим ртом он вымолвил:

– Что было в 42ом?
– Я точно не знаю, но якобы в тот год вы сдали русских партизан, – садясь на стол, сообщил служащий. – Тогда вас звали Аркадий У‌стой, кажется. Я не очень силён в русском, но это была анаграмма вашего имени на их языке. Как, впрочем, и теперешнее ваше имя тоже является анаграммой.

Наступила пауза.

– Вы всегда приходите по средам весной, – продолжал чиновник. – Раз в двадцать-тридцать-сорок лет. Такая судьба.
– И я всегда предаю русских?
– О, нет! – заверил служащий. – Всех невинных, без разбора. Один раз вы даже предали своего кота. Тогда вас звали Аристид, фамилию только запамятовал. Мой вам совет, возьмите всё-таки деньги. Купите хотя бы верёвку.

Дариус Джи Коста выходил из кабинета абсолютно больным и в лихорадке. Он ещё слышал, как безжалостный служащий крикнул ему в спину:

– Но мы не прощаемся! Ждём вас снова!

ВЕЛИКОЕ ВОСКРЕШЕНИЕ

Вся Москва была уклеена афишами. Иллюзионист Таинственный Гримо, а в миру просто Юрий Дмитриевич Карцев, прощался со сценой. Некогда его представления имели ошеломительный успех как в России, так и по всему миру. Особой популярностью пользовался номер, называемый «Великое Воскрешение», где артист из пистолета, боевые качества которого заранее демонстрировались публике, стрелял себе в сердце и падал замертво. Оглушительный хлопок, который сам по себе внушал тревогу, наступившая затем тишина, напряжённая атмосфера и недвижимое тело на сцене производили исключительный эффект. Зрительный зал замирал, и лишь отдельные женские всхлипы и крики ужаса сообщали, что кульминация достигнута. И тут у самоубийцы шевелись пальцы рук, затем нога, будто ища точку опоры, следом по его телу пробегала судорога, после которой под продолжительные и громовые овации он окончательно оживал и поднимался.

Но время шло. И хотя раскрыть секрет трюка Гримо никому не удалось, искушённая публика требовала новых, более изощрённых номеров, и постепенно теряла интерес к артисту прошлого. Понимая это, он решил дать завершающую серию представлений, которые ещё пользовались сдержанным интересом среди тех, кто продолжал питать искреннюю любовь к ушедшим эпохам. Артист являлся для них символом ретро, что-то вроде потёртого кожаного чемодана 60х годов или проигрывателя пластинок «Вега». Гримо не обижался. С возрастом он стал мягким и дружелюбным. Однажды он даже принял молодых поклонников у себя в маленькой квартире в центре Москвы. Гости выражали ему своё крайнее восхищение и уверяли, что на сцене он демонстрирует настоящие чудеса.

– Да бросьте, ребята, – отвечал Гримо, – какие тут чудеса? Я лишь показываю фокусы.

Молодой человек с девушкой сидели на крошечной кухне иллюзиониста и пили чай. Седой Гримо снисходительно улыбался, показывая идеальные искусственные зубы артиста, курил, держа сигарету в пожелтевших пальцах, и поглаживал усы и бороду, порыжелые у рта.

– Нет,– протестовал молодой человек, – вы настоящий мастер своего дела. Ваш номер завораживает!
– Мой номер построен по классической схеме, – скидывая пепел в пепельницу, ответил артист. – Как говорят, мало сделать, чтобы предмет необъяснимо исчез, нужно ещё, чтобы он вернулся. Живым людям никто не удивляется, впрочем, как и их смерти. А вот заставить человека умереть, а затем воскреснуть – вот что шокирует публику. Но это не чудо.

Затем он с минуту подумал.

– Знаете, – добавил Гримо, – со временем я даже начал недолюбливать себя за то, что эксплуатирую интерес людей к чуду воскрешения, предлагая им суррогат.
– Но ведь чудес не бывает, – усмехнулась девушка.
– Вы так думаете? – удивился Гримо. – Напротив, их сколько угодно. Вот, например, мой отец сотворил чудо. Причём без всяких ухищрений и хитроумных механизмов.
– Но мы никогда не слышали о Дмитрии Карцеве, – возразил молодой человек.

Гримо затушил сигарету.

– Это возможно. Мой отец был очень скромным и непубличным человеком. А между тем, он не только совершил чудо воскрешения, но даже получил бессмертие.
– Вы шутите! Этого не может быть! – воскликнули гости.
– Нет-нет, я совершенно серьёзно, – ответил иллюзионист и вздохнул. – А я вот, непутёвый, эксплуатирую его чудо. Впрочем, меня оправдывает только то, что я тогда был глуп и просто не замечал настоящих чудес.
– Вы так говорите, будто они на каждом шагу.
– Их в самом деле достаточно.
– Покажите?

Гримо поднялся и, подойдя к окну, отодвинул занавески.

– А ещё я понял, – неожиданно сменив тему, заговорил он, – как ради развлечения публики я пошло и бессмысленно рисковал своей жизнью. Ведь мы – иллюзионисты, совершая трюки с воскрешением, можем и не воскреснуть, если в нашем номере что-то пойдёт не так. Ведь мы не выполняем главное условие для этого чуда.
– Какое?
– Не жертвуем собой ради других. Подойдите, посмотрите. Вот они не только воскресают каждый год, но и давно стали бессмертными. А я лишь показываю фокусы.

И Таинственный Гримо указал на безыскусный обелиск воинам Великой Отечественной войны, стоящий во дворе.

САНКЦИОННЫЙ МАГАЗИН

Солидный джентльмен с наглыми манерами, по виду похожий на американца, вошёл в оружейный магазин и осмотрелся. Убедившись, что он очутился в том месте, которое ему требуется, он сделал несколько шагов и, лениво облокотившись на прилавок, обратился к продавцу.

– Послушайте, любезный, – небрежно начал посетитель, будто речь шла о мелком одолжении. – У меня тут с кое-кем возникли досадные трения.
– Понимаю, – кивнул внимательный хозяин магазина, крепкий мужчина с русой бородой напоминающей паровозный метельник.
– Мне нужны в некотором роде против него… санкции.

Продавец и клиент обменялись взглядами.

– Понимаю. Против кого конкретно?
– Против русских.
– Ага, – задумался продавец. – Ну что же, значит санкции.

Он бодро нырнул под прилавок и извлёк оттуда странного вида нож, который положил перед клиентом.

– Санкционный нож! – провозгласил продавец. – Превосходное качество, лучшая сталь, не затупляется. Кроме того…
– Позвольте, – перебил его американец, рассматривая оружие, – но где же рукоять?
– Так это санкционный нож, – заулыбался продавец. – А санкции, как известно – это обоюдоострое оружие. Поэтому тут вместо рукояти второй клинок.

Американец осторожно потрогал пальцем остриё второго клинка.

– Нет, нет! – запротестовал торговец. – Этот туповатый конец для противника. Ваш – другой, более длинный и острый.
– Хм! – американец почесал висок. – А нет ли чего-нибудь ещё?
– Ну если вам против русских… Вот, допустим, против Польши могу предложить первоклассное ружьё, – хозяин магазина отвернулся и ловким движением снял со стены огромное ружьё. – Вы только взгляните: абсолютно безопасное для владельца санкционное оружие, зато оппоненту сносит голову начисто.
– Нет, благодарю! Мне бы против русских, – настаивал клиент.

Продавец с грустью повесил ружьё на место.

– Тогда могу предложить отличный револьвер, – словно фокусник, торговец достал из витрины пистолет. – 6 зарядов. Облегчённая конструкция! Рукоять отделана слоновой костью!
– А вот это мне, пожалуй, подойдёт, – подхватив пистолет и потрясывая им в руке, обрадовался американец.
– При спуске курка, взрывается в руке, будто граната, – восторженно продолжал торговец, – однако, и ваш противник, при удачном стечении обстоятельств, может пострадать.

Американец испугано отложил револьвер.

– Опять?
– Говорю вам, это же санкционное оружие против русских, а оно…
– Да, да, обоюдоострое! – сердито закончил клиент.
– Но погодите, у меня ещё есть превосходный переносной противотанковый ракетный комплекс. Убойная штука. Он на складе, сейчас могу принести.
– Он против русских? – нахмурился американец.
– Кажется, нет, – виновато пробормотал продавец. – Но надо посмотреть в инструкции, там перечислены многие европейские державы…
– Мне нужно против русских! – рявкнул американец.

В это мгновение дверь в магазин распахнулась и внутрь ворвался странный человек в деревенской рубахе. Подбежав к прилавку и еле переводя дыхание, он выпалил:

– Против русских… Санкции…

Продавец улыбнулся и развёл руками над тем оружием, что уже лежало на прилавке. Субъект схватил пистолет, кинул пачку банкнот с трезубцем и направился к выходу. Заряжая оружие, он приговаривал:

– Сейчас, сейчас!

Как только он вышел, снаружи послышался вопль отчаянья, а затем раздался оглушительный взрыв, и улица наполнилась криками ужаса.

– Видите, работает, – скребя ногтем какое-то пятнышко на прилавке, смущённо пробормотал продавец.
– Давайте всё, что у вас есть! – сорвался американец.

Через час перед клиентом лежала груда санкционного оружия против русских.

– В связи со спецификой, вы думаете, что успеете воспользоваться всем этим? – осторожно поинтересовался продавец.
– Это подарки! – хмурился американец. – У меня есть много европейских друзей. Ганс, Пьер… Это им!

Продавец понимающе кивнул. Уходя с покупками, американец сердито обернулся:

– Дрянной у вас магазин! Стоящего оружия против русских у вас нет!
– Так это экспортные варианты, – беспечно ответил продавец, пересчитывая выручку.
– Что это значит?
– Ну, мы же знаем, что лучшее в мире оружие делают русские, – продавец широко улыбнулся.

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ СОВРЕМЕННОЙ ЕВРОПЫ

Вот уже который месяц старушка Европа просыпалась с твёрдым намерением навсегда отказаться от российского газа. И вот уже который месяц по утру старушка Европа вместо приёма традиционного горячего кофе плелась в стылую ванную комнату и умывалась там ледяной водой. Нельзя сказать, что эта процедура доставляла пожилой женщине хоть какое-нибудь удовольствие, но вызываемые ею бодрость и лихой оптимизм внушали фантазии, что можно отказаться не только от газа из далёкой и непокорной страны, но заодно прекратить закупать там и уголь с нефтью.
Особенную поддержку Европе в отказе от многолетних дурных привычек оказывала её кузина – Америка. Ровно в 10 часов утра она звонила своей старшей сестре и интересовалась:

– Ну как успехи, сестрица? Надеюсь, что первый день в борьбе с зависимостью проходит без страданий?

Европа морщила наполовину умытое лицо и отвечала:

– Конечно, конечно, сестрица! Напротив, я уже чувствую прилив сил и бодрость, которые никогда не испытывала прежде. Я всегда знала, что российский газ – это вредная и пустая трата денег, ведущая к разрушению экологии. Спасибо тебе, родная, что надоумила меня. Теперь я смогу сосредоточиться исключительно на своём здоровье, а освободившиеся капиталы потратить на экологически чистую энергию.
– Если будет совсем тяжело, – надменно советовала Америка, – вспоминай меня. Я уже давно от всего отказалась и посмотри какая я счастливая красавица.
– Да, да, – благодарила Европа, но, кладя трубку, ворчала. – Самодовольная стерва! Все знают, что ни от чего ты не отказалась, а только делаешь вид. Я же откажусь от российских энергоносителей по-настоящему.

На прогулке Европу все приветствовали, почтительно кивали и осторожно интересовались:

– Ну как? Отказались от российского газа?
– Разумеется!
– На этот раз окончательно?
– Что за вопрос!
– Вы сегодня особенно восхитительны, мадам!

Растроганная комплиментами, Европа возвращалась домой и, гордясь собой, торжественно усаживалась в кресло. Но именно эти часы становились самыми сложными для пожилой женщины. В одиночестве, в тёмной и холодной комнате, почему-то необыкновенно ярко начинал ныть желудок. Он просил чего-то горячего. А мысль, что родная газовая плита, всегда пребывавшая в центре внимания, более никогда не будет использована – пугала.
Тогда Европа отправлялась на кухню и, смотря на плиту, размышляла: «Ну ладно, если я зажгу только одну конфорку в последний раз, разве это будет считаться слабостью? Ведь я больше не использую российский газ!» Но видя, как весело зашумело пламя и как оно расходуется впустую, экономная Европа не выдерживала расточительства и тут же разогревала себе бульончик. А заодно, раз уж уступила сама себе, кипятила чай. Отобедав и вновь усевшись в кресло, ей очень хотелось послушать, какими ещё любезностями одаривают её в мире за её стойкость при отказе от российского газа. Это необходимая мотивация, думала пожилая женщина и включала телевизор. Электричество – это не газ, успокаивала она себя, а поэтому попутно включала свет, компьютер, стиральную машину и ставила на зарядку телефон. С сумерками в дом проникал холод. Теперь, после изнурительной борьбы с зависимостью от российского газа, было бы неоправданно глупо простудиться и заболеть. Можно было бы включить электрический обогрев, но это дорого. Поэтому Европа, исключительно из благородных побуждений, запускала газовое отопление, а вместе с ним и горячую воду, чтобы почистить зубы, не чищенные ещё с утра.

К ночи дом Европы сиял всеми огнями, внутри гудели котлы, пылали конфорки, просторная ванна до полна набиралась тёплой водой с душистой пеной.
Проходящие мимо, видя неприличное мотовство, недовольно шипели:

– Старая карга опять сорвалась!

А старой карге, уже лежащей в тёплой постели, было нестерпимо стыдно и за себя, и за своё слабоволие. Она страдала от угрызений совести и тихо ревела в подушку. Но ничего, думала она, завтра с утра я непременно откажусь от российского газа. Навсегда!

ЧЕЛОВЕК, ЧТО ПРИНЁС ВЕТЕР

У нас маленький провинциальный европейский город. Очень скучный и очень пыльный. В нём никогда не дуют ветра. Старожилы рассказывают, что раньше всё было иначе. Когда-то давно ветра гуляли по нашим узким улицам, где меж нарядных домов стелилась натёртая подошвами и бликующая под ярким солнцем брусчатка. Они весело играли развешанными повсюду красочными лентами и флагами. Теперь ничего этого нет. Всё скрылось под толстым слоем пыли. Грязно-жёлтой въевшийся во всё пыли, из-за которой даже воздух сделался тяжёлым и едким.

Он пришёл с севера. Чужак не был похож на нас. Его выдавала беспечная походка и любознательное лицо в круглых очках. Неизвестно почему, он решил у нас задержаться. Нам это не понравилось. Потому что при взгляде на пришельца, возникало предчувствие, что от него следует ждать неприятностей. Так и вышло.

По вечерам в городе у нас развлечений немного. Большинство людей сидят по домам, смотрят телевизор или прожигают время в интернете. Оставшаяся часть публики собирается в местном баре, где иногда даёт свои бесхитростные представления нечто вроде кабаре. Одним вечером там объявился и приезжий иностранец. Он пробовал заводить беседы, но коренные не отвечали, потому что были научены, что люди, приходящие с севера, несут только угрозу. Тогда он сел за столик в углу и принялся выпивать в одиночестве. После пары рюмок терпение его, по-видимому, кончилось, и он взобрался на низенькую сцену, что находилась в дальнем конце бара. Чтобы привлечь к себе внимание, он отпустил несколько довольно презабавных шуток, а затем начал просто рассказывать о себе и о том крае, откуда пришёл. Он хвалил свою страну и плёл про неё такие фантастические небылицы, что нам стало даже интересно послушать его враньё. Но когда он объявил, что на его земле живут свободные люди, ничем не отличающиеся от нас, этого мы уже не стерпели. Мы попросили немедленно прекратить лукавую пропаганду, на что он с усмешкой в голосе спросил:

– Откуда вы можете знать правду о моей стране и о том, что происходит в мире? Ведь у вас никогда не дуют ветра, те, что всегда приносят вести из дальних краёв.
– Это наша высокая цена за свободу, – отвечали ему в баре. – Там за городом на холме стоят ветряки. Они забирают весь ветер, что ранее разносил всякий вздор, когда он без дела шатался по городу. Теперь ветер даёт нам энергию, на которой работают наши компьютеры и телевизоры. Они и доносят до нас правду.
– И поэтому в вашем городе перестали петь птицы, а улицы заполнились грязной пылью? – спросил иностранец.

Чужаку ничего не ответили. На следующий вечер он вновь пришёл в бар. И через день, и всю неделю он приходил и рассказывал свои истории. Смешные и грустные, о трудностях и мечтах, об удивительных людях и фантастических городах, в которые сложно было поверить. Но чем дольше он рассказывал, тем сильнее нарастало в нас раздражение. Мы знали правду. Она была не такой.

Наконец, мы не выдержали и прогнали его из нашего города в надежде, что он уйдёт навсегда. Но как-то вечером, когда порядочные горожане уже заперлись по своим домам, коротая свой нехитрый досуг, где-то вдали послышался долгий гул и отчаянный скрежет, а затем во всём городе погас свет. Люди выходили на улицы со свечами в руках и с испугом смотрели друг на друга. На холме за городом больше не вращались чудовищные лопасти, там больше не стояло трёх громад, что дарили нам свободу и правду. И тут пламя свечей задрожало. Что-то страшное, что-то большое приближалось к нам. Захлопали ставни, затряслись стёкла в рамах, непрочные вывески попадали вниз, а клубы жёлтой пыли заслонили небо. Это был ветер. Весёлый северный ветер нёсся по нашим городским улицам, расчищая свой путь и внушая нам трепет перед будущим.

Нам неизвестно как чужаку удалось разрушить ветряки. В последний раз мы видели иностранца, когда его усаживали в полицейскую машину, а он отчего-то улыбался.


У нас маленький провинциальный европейский город. Очень яркий и очень счастливый. Он продувается всеми ветрами света. Надолго ли…

МЫ ПОБЕДИЛИ

«Ложись, Сашка, ложись! Кто там, не видел?»
«Вот ведь напоролись…»
«Ой, дурной фриц, дурной! Он что, не знает, что война-то уже кончилась! Мы победили!»
«Что-то прям остервенел, лупит и лупит! Саш, крикни ему «Гитлер капут!».
«Дай закурить!»
«Ничего, сейчас мы его выкурим!»
«Саш, ты можешь крикнуть, что если он сдастся, то жизнь ему сохраним. Посудим, конечно, но в честь победы, так уж и быть, снисхождение объявим.»
«Да, вернусь, мамка обрадуется. Представляешь, я – живой и с медалями. Ну, положим, мог бы и побольше получить.»
«Тяжело, конечно, будет, но война-то уже кончилась. Всё теперь в наших руках! Строй, паши, рожай! Бояться больше нечего! Знаешь, Саш, будто новая жизнь начинается. Даже не верится.»
«Да что он там, озверел совсем?! Вот скажи мне, Саш, он что, не хочет мирной жизни? Все его генералы уже сдались, а проклятый фюрер застрелился. А вот ему одному, дураку, неймётся!»
«Боится? Ну, положим, бояться ему следует. Но так мы его справедливым судом судить будем. Мы не они. Если он честный солдат, а не какой-то там военный преступник, то и шабаш. А если уж какой-то такой, то тут извини-подвинься.»
«Да, горя много принесли, гады!»
«Гитлер капут, дурак!!»
«Уж и не знаю, увижу ли я своего отца. Да, в Польше где-то. Мать писем от него уже полгода не получала. Дай закурить!»
«Зато если уж вернётся, то иконостасами померяемся, конечно.»
«Ну, женюсь, само собой. А как же без этого? Ну тебе рано ещё об этом знать. Сколько тебе? Ну вот, а мне через месяц уже 22 будет.»
«Ой, дурак! Чтоб у него патроны закончились. Почему нет? Раньше думали, что и фашисты никогда не кончатся, а вот видишь, как вышло. В общем, отставить упаднические настроения!»
«Только с крышей морока будет. Да как весна, так одно и тоже. Ну ничего, вернусь, всё сделаю. Победили же! А что у нас, Саш, рук что ли нет?»

«А… ммм…ааа… Да, Саш, попал гад… Собака… Больно…»
«Давай, давай…»
«Ну что, накрыли? Ох… Ну, молодцы, молодцы…»
«Да ты что, Саш. Да не плачь, дурак! Мы же победили! Хватит слёз уже. Мы ведь даже сейчас победили! Что ты, Саш? Мы победили…»

09.05.2021

КУЛИНАРИЯ

– Так-так, Жюльен, какие предложения по криминалу? – главный редактор мелкого французского еженедельника «Рюмер-э-бетис», деловой мужчина с большим животом и усами, энергично расхаживал по своему кабинету, на мгновение останавливаясь только затем, чтобы выглянуть в окно, словно каждый раз надеясь увидеть там что-то новое.
У его стола сидел что-то монотонно перебирающий в своём планшете долговязый и туповатый редактор отдела «Криминал», абсолютно бесцветная личность средних лет в заношенном жилете.

– Понимаешь, Жюльен, нам нужно быть в тренде! – говорил главный редактор театрально жестикулируя руками. – Несмотря на то, что наш город расположен на периферии, тем не менее, наши подписчики должны чувствовать себя в водовороте мировых событий. А что сейчас на первых полосах ведущих газет? Русские! Русские – здесь, русские – там. Они повсюду, Жюльен! Признаюсь, иногда самому кажется, что без русских мне бы дышалось намного легче. Поэтому я возлагаю на твой отдел особую надежду. Ты должен внушать страх и трепет нашему читателю! Чтобы он знал, что и до него в любой момент хочет и может добраться этот проклятый русский. Точно так же, как до президента США, а то, – это между нами, – и до президента нашей великой республики. Словом, криминал всегда был и остаётся одним из самых читаемых наших разделов, поэтому я жду от тебя предложений по статьям в будущий номер.

Выговорившись, главный редактор бухнулся, наконец, в кресло и внимательно уставился на подчинённого. Жюльен, не отрывая взгляд от планшета, несколько раз причмокнул.

– Нууу, – безразлично протянул он, – можно в очередной раз написать о русской мафии, которая своими щупальцами пытается оплести наш город.
– Вот за это и берись, Жюльен! – одобрительно хлопнув в ладоши и потирая руки, заявил главный редактор. – Я в тебе никогда не сомневался…
– Только беда в том, господин главный редактор, что возникла путаница: все думали, что это русская мафия, а на деле оказалось, что там больше выходцев с Украины…
– Ты что! – выпучив глаза, воскликнул главный редактор и в беспокойстве опять вскочил с места. – Ты, наверно, сошёл с ума! В такое время! Ты думай, что говоришь! С Украины… Об Украине либо хорошо, либо ничего! Что ещё есть?
– Нууу, – вновь протянул редактор «Криминала», – можно написать, как русские миллионеры пытаются коррумпировать наши СМИ, чтобы влиять на общество.
– Так-так, это интересно, продолжай.
– Да вам же, наверно, лучше знать. Не вы ли на той неделе встречались с одним из этих приезжих русских по поводу, как вы выразились, пожертвований.
– Жюльен! – главный редактор всплеснул руками и густо покраснел. – Как тебе не стыдно! Я выбиваюсь из сил, чтобы найти спонсоров, иначе мы пойдём по миру, а ты!
– Хорошо, хорошо, – равнодушно пробормотал Жюльен. – Я только предложил.

Наступило молчание. Главный редактор тяжело вздохнул.

– И вообще, он не совсем русский. Он наполовину грек. Короче говоря, это неподходящая тема! Её тоже забудь! Что ещё?
– А вот, кажется, нашёл, что нужно! – прокручивая страницу в планшете объявил Жюльен. – Грабёж!
– Так-так!
– С участием русского!
– Ага, хорошо!
– Читаю: Североафриканский мигрант попытался выхватить сумку у пожилой женщины на Рю-дю-Летваль, и преступление почти состоялось, если бы не русский, который по счастливой случайности оказался рядом и крепким ударом остановил грабителя. Надо сказать…
– Довольно! – рявкнул главный редактор. – Ты устал, Жюльен! Очевидно, что ты перестал понимать миссию нашего еженедельника! Тебе надо взять отпуск. Ступай, ступай! Я сам что-нибудь придумаю. И да, позови мне мадам Мерешаль с её кулинарной страничкой. Нам с ней тоже надо кое-что обсудить.

Свежий номер «Рюмер-э-бетис» стал одним из самых популярных за всю его историю. Подписчики трепетали от заголовков:

«Русская мафия дискредитирует Украину.»
«Французская свобода слова не продаётся. Наш журнал сказал «нет» русскому олигарху.»
«Кровавая бойня на Рю-дю-Летваль. Почему в русских столько ненависти к мигрантам?»

А в разделе кулинарии появилась статья «Если у тебя прокисло молоко, значит поблизости находится русский.»

ПОНТИФИК

Когда-то в его глазах отражались горящие на солнце рыцарские латы Крестовых походов, растущие в небо грандиозные соборы, пылающие жаром костры инквизиции. Но годы берут своё. От былой силы и власти ничего не осталось. Теперь, сидящая на троне одинокая и сгорбленная фигура, с беспокойно двигающимися под тонкими веками дремлющими глазами, лишь отдалённо напоминала Великого Понтифика. Он уже не хотел ни проповедей, ни литургий. Он хотел лишь одного – сна.
В Змеином зале аудиенций было пусто. Последних прихожан Понтифик видел две недели назад, и можно было предаваться сну. Но вдруг двери с шумом распахнулись и вместе с ветром внутрь вошёл человек. Его шаги звонко и дробно отдавались в пустоте. Мужчина немногим за тридцать, борода, волосы до плеч – образ очень знакомый. Но было что-то неправильное в его чертах. Что-то отталкивающее, уродливое, асимметричное. Даже невзирая на умные проницательные глаза, смотрящие с какой-то неземной, но холодной добротой.

– А, это ты? – с трудом подняв веки, медленно прохрипел сухим горлом Понтифик. – Зачем ты здесь? Чтобы посмеяться?

Незнакомец действительно усмехнулся и, поглаживая бороду, показал ровные белоснежные зубы.

– Нет, – весело сказал он. – Ты плохо обо мне осведомлён. Наоборот: я пришёл просить у тебя помощи, Ваше Святейшество.
– Чем может помочь пастух, растерявший своё стадо? – недовольно проворчал Понтифик, однако просьба ему польстила.

Незнакомец воровато осмотрелся, достал сигареты, закурил и, сунув руку в карман брюк, продолжил:

– Как сказать. Не вини себя. Люди по своей природе неблагодарные существа и с этим ничего не поделать. Именно поэтому ты здесь в одиночестве. Хотя, по мне, мало кто сделал для них больше, чем ты.
– Это правда, – подтвердил Понтифик. – Я служил им как мог.
– Вот-вот, служил только им, – подхватил гость. – Но кроме того, что они неблагодарны, они ещё чертовски непостоянны, верно? Вчера они хотели Крестовых походов, затем костров инквизиции, последний раз они просили тебя о смягчении правил. И ты им дал всё. И вот с чем остался.
– Это была политика, – крикнул вдруг Понтифик.
– И политика тоже, – спокойно согласился незнакомец, усаживаясь в одно из кресел, и закидывая ногу на ногу. – Ты был им как папаша. Как добренький папаша.
– Потому что времена меняются, – огрызнулся Понтифик, – люди меняются, мир меняется. Преступно этого не замечать и ничего не делать. Я хотел, чтобы вера для людей была…

Тут священнослужитель как-то оборвался и трясущейся морщинистой рукой потрогал лоб.

– Комфортной. Ты это хотел сказать? – с улыбкой закончил неизвестный.
– Это неподходящее слово.
– А всё-таки оно точное.
– Я всегда шёл людям навстречу, только из-за любви к ним. В этом нет ничего дурного.
– Да-да, возлюби ближнего своего, всё как в Книге, – усмехнулся неизвестный. – А навстречу греху не шёл?
– Я всегда был нетерпим к греху! – резко выкрикнул Понтифик.
– Ох уж мне эта тонкая грань, между любовью к человеку и попустительством к его греху. Тем не менее я здесь. Ты ведь знаешь, кто я?

Понтифик долго смотрел на незнакомца с ненавистью, а затем сказал:

– Я знаю, кто ты, и наслышан о твоих лживых чудесах.
– Лживые или нет, но у меня там, за дверью, миллионы последователей, в то время как ты здесь один.
– Что тебе нужно?

Незнакомец поднялся, бросил окурок на пол и наступил на него каблуком.

– Ты всегда относился с пониманием к этому миру и людям в нём. Искусный политик, общественный деятель, знаковая фигура. Ты никому не отказывал, шёл в ногу со временем и делал религию комфортной, чтобы никого не обидеть. Ты был добрым папашей. Так сделай ещё один шаг, – незнакомец, словно артист, развёл руками. – Посмотри, я остановил войны, я почти воскрешаю мёртвых, я хозяин этого мира. Я дал людям то, что они хотели при жизни – свободу. В том числе от запретов. И они счастливы, как никогда. Мир вновь изменился, Понтифик. Так благослови хозяина этого мира.

Лицо Понтифика исказила страшная гримаса. Он попытался подняться, но сил не хватило, и он опять упал в свой трон.

– Не спеши, не спеши с ответом, – успокоил неизвестный. – У меня есть время, я подожду.

КОНКУРС

– Поймите, наш фестиваль не политический. Он не для акций.
– Это как раз то, что нам нужно! – обрадовался чиновник, плюгавый господин с пронырливым лицом. – Тогда никто не заподозрит нас в политической предвзятости, и мы сможем показать всему миру…
– Да какому миру? Боже, о чём вы говорите? Этот фестиваль наш, местный. Участвуют всего две музыкальных школы – моя и моего коллеги Эккеля.

Директор музыкальной школы Вернер фон Лёр, мужчина в шерстяном пиджаке, с широком лицом и глубокими залысинами, ломал руки в своём кабинете. Напротив него сидел неизвестно откуда взявшийся ненавистный господин, представляющий, судя по нахальному поведению, какой-то государственный надзорный орган.

– Мы организуем фестиваль женского вокала, понимаете? – продолжал директор. – А вы предлагаете мне мальчика вставить. Там будут девочки в платьях!
– В том-то вся соль! – радостно подхватил чиновник. – Ведь мальчик тоже будет в платье. Ну вы же понимаете: гендерное равенство, разнообразие, 54 штуки. И тут вы отдаёте ему главный приз! Представляете, как поднимется престиж школы. Свобода мнений и самовыражения, долой дискриминацию, прочь застарелые предрассудки, ну?!
– У нас фестиваль, а не конкурс, здесь нет призов, – зло пробормотал фон Лёр.
– Какие мелочи! – отмахнулся чиновник. – А вы сделайте конкурс и вручите!
– Вы предлагаете мне мухлевать? Мне, который 45 лет своей жизни посвятил искусству?
– Это ради общества, во благо всего немецкого народа.

Директор тяжело вздохнул.

– Но если вы откажитесь, – вкрадчиво заговорил чиновник, – то у вас могут возникнуть проблемы. Общественность не одобрит, если узнает, что вы не допустили мальчика только за то, что он был в платье.
– Какая чушь! Какая нелепость!
– Будьте осторожнее в выражениях.
– Где… – у директора от возмущения перехватило дыхание. – Ну где вы найдёте такого мальчика?
– О, на этот счёт не беспокойтесь! Мальчик непременно найдётся. Вы только дайте ему первый приз!

Фон Лёр хотел ещё что-то сказать, но дверь распахнулась и внутрь ворвалась полная курчавая женщина неопределённого возраста, которая заверещала скороговоркой.

– Как хорошо, что я вас здесь застала, – радовалась она, с шумом подсаживаясь к столу директора. – Вдруг узнаю, что у нас в музыкальной школе вокальный конкурс, а я, представитель организации по интеграции мигрантов, всё пропустила! Лечу к вам, чтобы подать сигнал! В вашей школе, герр директор, по квоте учится девочка, божий ангелочек, из семьи иракских мигрантов. Она непременно должна получить первый приз! Вы же понимаете, это вопрос крайне острый, нельзя обижать ребёнка. Она пережила столько страданий, поэтому мы должны…
– Я не могу дать ей первый приз, – грубо оборвал женщину фон Лёр.
– Почему? Вы нацист? – взвизгнула дама.
– Во-первых, первый приз уже забронирован, – Лёр с ехидством указал на чиновника. – А, во-вторых, у неё нет голоса. Она занимается фортепьяно.
– Разве есть разница? Какая наглая отговорка! – воскликнула дама и обратилась к чиновнику. – Надеюсь, вы уступите несчастной девочке приз?
– Нет, позвольте! – вспыхнул чиновник.

Вернер фон Лёр вздохнул и прижал пальцы к вискам. От спора, который разразился между государственным служащим и хамоватой дамой, у него разболелась голова и потемнело в глазах. Морщась, он тупо уставился в одну точку, как вдруг дверь в кабинет отлетела с такой силой, словно с той стороны кто-то ударил её ногой. На пороге возник огромный небритый мужчина с дикими глазами, в полувоенной одежде, от которого разило луком.

– Мы с Украины, – пробасил он со страшным акцентом. – В центре беженцев мне сказали, что здесь будет конкурс, и если я запишу свою дочь до понедельника, то мы получим приз, потому что Европа делает всё для поддержки Украины. Кто тут директор?

В кабинете наступила тишина.

– О, боже! – простонал фон Лёр и, обхватив горящую голову, спросил. – И что вы будете петь?
– А что, ещё петь надо? – удивился верзила. – А просто так получить приз никак? Мы с Украины!

Директор музыкальной школы закрыл лицо руками. Тем же вечером за кружкой пива он горько жаловался своему коллеге Эккелю:

– В Россию, надо ехать в Россию!

ЭВАКУАЦИЯ

«Ждите деблокады и эвакуации. По воздушному коридору к вам уже направлен толковый человек».

Прочитав радиограмму под неверным светом одинокой свечи, фельдмаршал Паулюс обречённо вздохнул и поднялся из-за стола. Дойдя до железной койки, он с шумом повалился на неё и уставился в потолок. Измождённый, небритый, за несколько месяцев постаревший на годы, в одной рубашке без мундира, он лежал и слушал, как за стенами импровизированного кабинета раздаются короткие щелчки. Это по всему сырому и грязному подвалу сталинградского Универмага, – последнему пристанищу командования некогда грозной армии Гитлера, – стрелялись его офицеры. Положение было критическим, а ожидание невыносимым. Но вдруг дверь приоткрылась и внутрь заглянул начальник штаба Шмидт.

– Прибыл, – коротко доложил он и, отойдя, впустил внутрь странного субъекта.

Фельдмаршал быстро поднялся, сел на койке и посмотрел на вошедшего. Это был низенький, довольно упитанный человек «пиратского» вида, с крысиной физиономией, свисающими усами и сальным глазками. Он не был похож на арийца и вёл себя чрезвычайно нахально. А пестрота его формы говорила о том, что он не был лишён склонности к мародёрству.

– Коллаборант, – догадался фельдмаршал.
– Не коллаборант, – тут же поправил мародёр, подступая к столу и бесстыже усаживаясь за него, – а украинский националист. Защитник Украины. Ваша беда, немцы, в том, – тут «защитник» полез грязными руками во внутренний карман шинели, потерявшей всякие признаки принадлежности к каким-либо войскам, и начал выкладывать на стол сало, лук, хлеб, – что вы все вещи называете прямолинейно и буквально. А в наше время главное не то, что происходит на самом деле, а то, как ты это преподносишь, ферштейн? А вы до сих пор этого не уразумели и вот до чего дошли. Вы в окружении русских, и скоро вам будет крышка.
– Крышка? – переспросил фельдмаршал.
– Да, крышка, – почему-то с удовольствием подтвердил коллаборант. – Но я здесь по поручению фюрера, чтобы вытащить вас отсюда.
– Так, и какой план? – с омерзением смотря, как спаситель принялся поглощать съестное, спросил Паулюс.
– План очень простой, – чавкая, отвечал коллаборант. – Вы поставленную военную задачу выполнили? Выполнили! Теперь деблокада и эвакуация.

Фельдмаршал, сидящий со своей армией в окружении в ожидании неминуемого разгрома, не без удивления услышал, что посланник фюрера считает, что он выполнил поставленную задачу.

– Позвольте узнать, – начал он, – мы сидим в «котле», и какую задачу я выполнил?
– Ну-у, это по-немецки в котле, – протянул коллаборант, – а по-нашему, это выполненная военная задача. Далее последует деблокада.
– А вот эта деблокада, она по какому? – подозрительно спросил фельдмаршал. – По-вашему или по-немецки?
– Это по-нашему.
– А по-немецки как?
– Ну-у, – вновь протянул «толковый человек», – если дословно, то это… бегство из города.
– Куда?
– А вот здесь возникает третий этап, – подхватил коллаборант. – Тут начинается эвакуация.
– Куда??
– Ну это уж куда советские войска скажут…
– При чём тут советские войска?! – рассердился фельдмаршал. – Что это за эвакуация такая?
– Ну это по-нашему эвакуация.
– А по-немецки?
– По-немецки – плен.

Глаза фельдмаршала зло сверкнули, и он ядовито спросил:

– А потом?
– А потом – суд, – безразлично ответил коллаборант.
– А это по какому? По-немецки или опять по-вашему?!
– А это уже по-общему, по-международному.
– То есть вы хотите, чтобы я – немецкий офицер, – называл котёл выполненной задачей, а сдачу в плен и капитуляцию – эвакуацией? Вы идиот? Это недостойно военнослужащего, это позор, это…
– Ой, бросьте, – отмахнулся коллаборант. – Главное – наврать и правильно преподнести. Не важно, кто победил, важно – кто и как об этом заявит. Вы ещё про честь офицера вспомните. Повторяю, во время войны надо лгать: и своим, и чужим, и себе. Предавать, разводить свинство. Разве мы не для этого здесь?
– Мой бог, вы ещё хуже, чем мы! – пробормотал фельдмаршал.
– А вот обиженной ливерной колбасой становиться не надо.
– Пошёл вон! – из последних сил выкрикнул Паулюс.

31 января 1943 года фельдмаршал Паулюс был взят в плен советскими войсками.

ХОРОШИЙ РУССКИЙ

– Конец моим мучениям! – провозгласил Никита Кошкин, рослый блондин с румяным жизнерадостным лицом, расхаживая по крошечной квартире, арендуемой для него фирмой в Милане.

Тут же на кухне за столом с чашкой кофе сидел его приятель Дима Сумников, упитанный брюнет с короткими усами на апатичном лице.

– Из-за этой Украины сейчас русскому в Европе ни гостиницу забронировать, ни счёт банке открыть! Дискриминация! Как работать – непонятно! – возмущался Кошкин. – Но благо, умные люди придумали выдавать паспорт «хорошего русского», который эти ограничения снимает. Уже и с европейскими бюрократами договорились. Полечу в Вильнюс, получу и гоп – все двери передо мной снова открыты! Как тебе?
– Не нравится мне эта идея, – недоверчиво пробормотал Сумников, водя пухлым пальцем по ободку чашки.
– А что именно не нравится? Или я, по-твоему, плохой русский? Да я, может быть, лучший из лучших русский, – Кошкин принялся загибать пальцы. – Налоги плачу – раз. Документы в порядке – два. За 4 года проживания тут ни одного штрафа. И с соседями при встрече, между прочим, здороваюсь. И чем я не «хороший русский»?
– Ну лети в Вильнюс, – вздохнул Сумников.

Через три дня приятели вновь встретились в кафе, но от былой весёлости Кошкина не осталось и следа. Он хмурился, ворчал и смотрел на всех волком.

– Нет, старина, – горько философствовал он, – что-то прогнило в европейском королевстве. Нет больше понимания жизни…
– Так ты получил паспорт «хорошего русского»? – осторожно спросил Сумников.
– А! – отмахнулся Кошкин. – В том-то и дело, что нет! Зря проветрился. Хочешь посмеяться? Я тебе расскажу, в какую скверную историю я попал. Прилетел в Вильнюс и сразу к этим, ну которые хороших русских от плохих отделяют. Город так себе, никудышный, и контора у них соответствующая, грязь, потолки с подтёками... Мне бы тут насторожиться, да уж больно спешил превосходство своё засвидетельствовать! И сидит там этот сукин сын с кислой и высокомерной физиономией. Записал мои анкетные данные и началось. Привлекались ли вы к уголовной ответственности, спрашивает. Ну, я, разумеется, хвалюсь, что нет, что законопослушный гражданин и тот самый хороший русский. А он скривил рожу и так гаденько тянет: плооохо! Я спрашиваю, что тут плохого, а он только пометку в компьютере сделал и дальше интересуется: а бывали ли на митингах? Да какие к чёрту митинги? Работать, говорю, надо. А он опять: плооохо! И снова помечает что-то, а сам бубнит: хорошие русские на митинги против властей ходят и с полицией дерутся. Не успел я удивиться, как дальше сплошная чепуха началась. Сколько раз я читал Гарри Поттера и «1984», спрашивает? Ответил, что в последний раз только Достоевского читал. Ой, что тут с ним сделалось. Разозлился, побелел, говорит, для понимания геополитический процессов надо читать Гарри Поттера и «1984», а не мракобесов имперских. Дальше — больше: интересовался, смотрю ли я ролики какого-то Каца, считаю ли я Ельцина великим правителем, требовал показать телефон. Я не выдержал, говорю, какое это имеет значение? Дайте мне паспорт! А он: вы деньги в помощь вооружённым силам Украины перечисляете? Сотрудничаете с их спецслужбами? Я гордо отвечаю: я же хороший русский, я не буду сотрудничать со спецслужбами враждебных государств, да ещё и деньги им слать. Я Россию люблю. Он опять поморщился и говорит: дайте 200 евро. Я и дал, что в бумажнике было. Думал, это пошлина такая высокая. А он забрал и объявляет: вы недостаточно хороший русский. Вот если бы вы дрались с полицией, находились под уголовной статьёй, сотрудничали с иностранными спецслужбами и перечисляли деньги на Украину, тогда вы могли бы претендовать на звание хорошего русского в Европе. А так вы плохой русский. Очень плохой! Ну тут я рассердился, потребовал деньги обратно, но меня, конечно, вывели. Он ещё вдогонку визжал, что заявит куда следует, чтоб меня в Россию выслали. Сижу теперь, жду.
– А я предупреждал, – меланхолично вздохнул Сумников.
– Вот и выходит, старина, что для того, чтобы стать в Европе хорошим русским, ты должен быть или слабоумным, или первостепенным мерзавцем.

🎙Сегодня в рубрике "Авторское чтение" Господин американец

ВАМПИРЫ
ЧАСТЬ I

– Прежде всего, молодой человек, поздравляю вас с окончанием университета, – сказал мужчина средних лет в сером костюме и, сняв очки в металлической оправе, потёр переносицу. Видно было, что до этого он изучал документы, лежащие тут же на столе.

Павел Лыжин сидел в кабинете у стола и нервничал. Он никогда не числился хорошим студентом. Напротив, учился он посредственно и ровно настолько, чтобы не быть изгнанным из престижного московского ВУЗа, в который он поступил с большим трудом. Не снискав успехов в образовании и посчитав, что его профессиональная карьера кончилась, так и не начавшись, он собрался спрятать диплом в стол и продолжить заниматься интересующими его исследованиями, как вдруг его пригласили на встречу. Это стало тревожной неожиданностью. Зная за собой грешки, он не испытал радости от вызова на беседу в государственную контору. А то, что это была именно госконтора, не возникало сомнений: центр Москвы, старое здание, безликая синяя вывеска у входа с многословным казённым названием, которая могла обозначать всё что угодно – от геодезических проектов до торговли рыбой.

– Мы осведомлены, что вы использовали учёбу в университете в своих целях, – беря со стола ручку и начиная ею задумчиво щёлкать, продолжил человек в сером. – Это низкий поступок. Вместо того, чтобы получить знания и применить их на благо Отечества, вы занялись решением своих весьма нелепых задач.

Щелчки ручки участились, передавая нарастающее раздражение хозяина кабинета.

– Впрочем, – продолжал он, – вы не первый, кто пользуется гостеприимством нашего ВУЗа. И пока лучшие профессора делятся бесценными знаниями и опытом, многие, в том числе вы, используют наш ВУЗ, как площадку для наведения нужных связей. Особенно вас интересовала Западная Европа и Северная Америка. Что вы искали, Лыжин?

У Лыжина в такт щёлкающей ручки забилось сердце.

– Ничего особенного. Я не шпион, если вы об этом.
– Конечно нет. Но зачем вы поступили в университет международных отношений? Вы учились кое-как, прогуливали, стажировка ваша тоже прошла с горем пополам. Однако, вы развернули бурную деятельность по налаживанию контактов с иностранцами. Так зачем?
– Прекратите! – с раздражением воскликнул Лыжин, опомнился, но всё-таки указал пальцем на ручку. – Не надо. Я не могу сказать.
– Почему? – щелчки прекратились.
– Я не добился успеха, а озвучивать это глупо.
– Любая благая цель заслуживает уважения, какой бы глупой она не была.
– Я думал, – после паузы заговорил Лыжин, – что обучение в ВУЗе мне поможет… И я пойму, как всё устроено, где мне искать некие международные организации, которые не являются публичными, – Лыжин осёкся и задумался. – Но я ошибся. Ничего этого нет. Но уверяю, я не делал ничего плохого.

Человек в сером какое-то время молчал, а затем неожиданно рассмеялся.

– Не скромничайте, Лыжин, и не говорите так небрежно о том, фанатиком чего вы являетесь, – улыбаясь продолжал он. – Вы слишком скромны к своим успехам. Нет, нет! Они есть. Только вы искали не там.

Человек в сером поднялся, подошёл к Лыжину и сел на край стола, нарочито нависая над молодым человеком.

– Вы, Лыжин, начитавшись книжек, насмотревшись фильмов, решили из любопытства, а может быть, упрямства, узнать правду. Вы вбили в голову, что в мире существуют тайные правительства, ордена, ложи. И вместо того, чтобы учиться, искали доказательства их существования.
– Это не так, – попытался усмехнуться Лыжин.
– Так-так, – тут человек в сером грозно повысил голос. – И решили, что наш университет лучшее место для начала поисков, ведь он открывает многие двери. Однако, кроме этой чепухи, вы ещё дополнили свои фантазии мистикой. И этого не было?

Лыжин смутился, будто обвиняемый в суде, когда зачитывают приговор, не упуская ни одну подробность постыдного преступления.

– Тема вампиров давно интересует человечество, – как бы про себя рассуждал человек в сером. – Тайные ордена бессмертных живых мертвецов, пьющих кровь и делающих своих жертв рабами. Желаете на них взглянуть? – вдруг серьёзно спросил он.
– Где? – пересохшим горлом спросил Лыжин.
– Нью-Йорк. Большое яблоко. Центр мира.

ВАМПИРЫ
ЧАСТЬ II

Линда Барнс поблагодарила журналистов и оставила трибуну. Чернокожая, коренастая и колченогая, она не без усилий направилась к выходу из зала для пресс-конференций в коридор.

– Пол, на четверг назначено Заседание, надо подготовиться, – устало сообщила она подошедшему к ней долговязому молодому человеку с длинной шеей.

Пол Томас встретил это известие с плохо скрываемой радостью. В ответ Барнс смерила его презрительным взглядом и заковыляла по коридору.

– Не вижу повода для оптимизма, – проворчала она.
– Так, Заседание, – смутился Томас.
– Заседание, – повторила Барнс и, покосившись на бумаги, что держал в руках её советник, спросила. – Неотложные вопросы?
– Ах, ну да, конечно, – опомнился Томас. – Пэрри прислал запрос на доноров.

Барнс, ковыляя, какое-то время ещё возмущённо сопела.

– Наверное, есть предпочтения? – спросила она.
– Восточная Европа. Дети.
– Ну, конечно, дети! Кто же ещё?! – у Барнс искривился рот. – А Африка ему уже не подходит? Ближний Восток на зубах навяз?

Советник не ответил, и они молча дошли до большого холла, в который через высокую остеклённую стену лился солнечный свет. Барнс остановилась в самом центре, среди спешащих в хаотичном, но живописном порядке деловых людей.

– Ты слишком молод, мой мальчик, – сказала Барнс, смотря на своего советника. – Я понимаю, что каждое Заседание вызывает у тебя детский восторг, но мир меняется. Ресурсы истощены. Даже лучшие из нас умирают или кончают жизнь самоубийством, не выдержав голода. Из Азии и с Востока поднимается угроза, поэтому цена этих Заседаний ниже, чем была двадцать, тридцать или даже сорок лет назад, – а после паузы она спросила. – Кто из наших в Восточной Европе?

Томас хотел перечислить по памяти, но его прервали:

– Из новых кто?
– Так вы же сами об этом говорили…
– Я не сильна в географии, мой мальчик, – с усталой усмешкой оправдалась женщина. – Пэрри будет на приручении?
– Конечно. Будет он, и Альфан, и порядка 20 гостей.

Барнс кивнула.

– Там я с ним и поговорю. Сегодня представитель Пакистана, верно? Это хорошо. Проводи меня до автомобиля, мой мальчик.

***

В загородном доме неоклассического стиля горели огни и в огромной гостиной играла музыка. На столах стояли блюда с закусками и напитки, но никто из гостей к ним не притронулся. Все разбились на группы и, разговаривая, переминались с ноги на ногу, словно бедные зрители у театрального буфета, ожидая лишь начала представления.

– Мистер Пэрри, – обратилась Барнс к упитанному мужчине с бледной кожей гадкого твороженного оттенка, – хочу вам сообщить, что я удовлетворила ваш запрос касательно доноров.
– Я рад…
– Вместе с тем хочу предупредить, – перебила его Барнс, – что это происходит в последний раз. Вас, мистер Альфан, это тоже касается, – она обернулась в сторону длинноносого брюнета. – Вы, господа, потребляете слишком много. В сегодняшних условиях – это недопустимо.
– И, однако, – возразил Альфан, улыбнувшись и показывая жёлтые зубы, – меньше, чем вы. Исходя из одной только численности.
– Вы, господа, – Барнс начала злиться, – до сих пор пользуетесь правами старших, хотя за это время сумели бездарно растерять все колонии.
– Тем не менее, Пакистан, – вставил Пэрри, – это и наша заслуга. А это две сотни миллионов голов.
– Но вы сами предпочитаете детей из Европы, – тут же отпарировала Барнс.
– Я считаю, мы этого достойны, – упорствовал Пэрри.
– Я вас предупредила, – отрезала Барнс.

Тут в гостиную распахнулись двери и в них словно втолкнули растерянного человека явно восточного происхождения. Он быстро моргал и затравленно озирался, привыкая к яркому свету. К нему тут же с явным нетерпением в каждом движении подскочил какой-то субъект в смокинге и начал шептать на ухо что-то успокоительное, попутно выводя его в центр зала. Гость только кивал и глупо улыбался.

– Сейчас начнётся, – тяжело задышав, произнесла Барнс.

Тут яркий свет потух, погрузив дом во тьму. В непроглядной черноте в такт продолжавшей звучать мелодии стали загораться красные огоньки. Это были глаза. Затем послышался треск разрываемой одежды, бульканье, после чего всё, за исключением музыки, стихло.

ВАМПИРЫ
ЧАСТЬ III

– Вампиризм, Лыжин, это не всегда про одну лишь кровь, – говорил человек в сером. – Вампиризм – это философия, это система ценностей, это политика и способ жизни.

Американцы Линда Барнс и Пол Томас в составе небольшой делегации шли по коридору, оформленному в мягких коричневых тонах.

– Земля обладает настолько неисчерпаемым ресурсом, – продолжал человек в сером, – что позволяет им существовать многие столетия, паразитируя и приумножаясь для захвата и подчинения новых и новых территорий и народов.

В просторный и светлый холл здания вошёл представитель Великобритании Генри Перри и направился в сторону хромированного эскалатора.

– Ранее они использовали колонии, но это оказалось чересчур явно, отчего возникали лишние трудности и затраты. Теперь они просто приручают других. Но живыми мертвецами могут быть не только люди.

Представитель Франции Жиль Альфан стоял в группе коллег и, внимательно слушая их, одобрительно кивал.

– Живыми мертвецами теперь стали государства и даже целые народы. Но какой им толк от себе подобных, когда им нужна свежая кровь? Один, два, пара десятков, но не более, – чтобы не плодить лишние рты, – встают во главе чужой страны и… «Пожалуйте к столу!».

Навид Хан из Пакистана с уверенным любопытством, словно занимая кабинет руководителя, заглянул в большой зал заседаний, где вдали стояла чёрная трибуна, и осмотрелся.

– Взамен предатели получают вечную, но весьма презренную жизнь, и ложную иллюзию причастности к высшей мировой элите. На деле, это всё те же мертвецы, без души и с разлагающимся без чужой крови телом.

Иностранцы шли и шли. Мимо витражей небесно-голубого цвета, мимо мозаик, призывающих к миру, мимо стендов с прозрачными глазами голодающих. Мимо скульптур голубей, мимо антивоенных муралов, мимо картин, изображающих мировые трагедии и научные достижения.

– Сейчас, сейчас ты их увидишь, Лыжин. Живые мертвецы, представляющие целые мёртвые государства и народы. Когда-то они не были такими, но гордыня, жадность и прожорливость сделали своё чёрное дело, обратив их всех к смерти. И теперь они разлагаются, и не могут остановиться.

Зал заседаний постепенно наполнялся.

– Они развязывают войны, организовывают перевороты, внедряют своих неофитов во властные структуры чужих стран, и пьют, пьют чужую жизнь. Энергоносители, финансы, технологии, донорские органы, экология, псевдонаучные эксперименты. И это не тайная организация, это происходит у всех на виду и с постоянной периодичностью. Их неисчислимо много, но оттого они слабеют. Так вот же, смотри, они здесь, это они! Настоящие вампиры!

Лыжин вытянул шею и принялся смотреть во все глаза, но ничего не разглядел. Чуть поодаль от него, через несколько рядов, он увидел, как мужчины и женщины в строгих деловых костюмах рассаживались за круглым столом. Начиналось заседание Совета безопасности ООН.

ЭПИЛОГ

По небрежной Москва-реки шли двое. Стоял светлый летний день, в воздухе гулял ветер и шум большого города. Наконец, человек в сером заговорил:

– Ты не думай, Лыжин, я тебя в Нью-Йорк не на экскурсию возил. Ты всё-таки дипломат, как и я, – тут он остановился, опёрся локтями на парапет набережной и, щурясь от яркого солнца, посмотрел через воду на другой берег, где в голубой дымке сияли стеклянные небоскрёбы. – У меня к тебе есть предложение.

Лыжин тоже остановился и прислонился спиной к ограждению так, чтобы видеть лицо собеседника.

– Дело в том, – продолжал дипломат, – что, поступая на государственную службу, надо понимать, что это может быть сопряжено с некоторым риском для жизни. Это приемлемо, допустимо, здесь нет ничего нового. Но это относится только к самой жизни, а вот что касается души человеческой, у государства здесь нет единого подхода. Понимаешь, что я имею в виду?

Лыжин сдержанно кивнул.

– Всё-таки душа находится вне гражданства, границ, национальностей, – говорил человек в сером, обернувшись к Лыжину. – И требовать от тебя пожертвовать ею государство формального права не имеет. Однако, я не так щепетилен в этих вопросах. Ты их искал, и я тебе их показал, они на тебя тоже посмотрели. Теперь вы заочно знакомы. Но мне бы очень хотелось, чтобы среди них появился мой человек. Как ты на это смотришь?
– Свой человек, переставший быть человеком? – усмехнувшись, спросил Лыжин. – Надёжно ли это? Останусь ли я верен?
– Это вопрос не праздный. Но думаю, это будет очевидно. При любом исходе, терять будешь только ты. Но разве ты сам не этого желал?
– Мне нужно время подумать.
– Подумай, подумай, – согласился дипломат, похлопал молодого человека по плечу и вновь отвернулся к небоскрёбам. – Крепко подумай.

ВСАДНИК

– Господи, ну как вы не понимаете? Если вы хотите обладать чем-то вечным, надо вкладываться в предметы нематериальные! Только невещественные явления не подвергаются тлетворному воздействию времени. Иначе всё, абсолютно всё, на что вы тратите свои драгоценные силы и безвозвратную жизнь обернётся прахом, и не принесёт пользы ни вам, ни кому бы то ни было. Ну это же так очевидно! А вы… А вы!

Где-то вдали раздался громовой удар и, прокатившись над землей, заставил задрожать пол, стёкла в рассохшихся переплётах, древний сервант и блюда с бутылками. Но никто из сидящих за столом не обратил на это ни малейшего внимания.
Стоял тихий летний вечер. На террасе старого большого деревенского дома сидела компания из четырёх человек. Они, лениво поигрывая кто рюмкой, кто столовым прибором, без увлечённости слушали хозяина – смешного, низенького и довольно упитанного человечка по фамилии Услугов. Только первое лето он владел этим домом, доставшемся ему от умершей двоюродной бабки, которую он видел всего пару раз в жизни, и теперь наезжал сюда из города, иногда с гостями, как на дачу.

– Не горячись, Игорёк, – наконец весело возразил Якубовский, блондин с чуть оттопыренной нижней губой, школьный товарищ Услугова. – Согласись, если бы все, как ты требуешь, думали лишь о духовном, то мы бы не сидели сейчас за этим прекрасным столом в этом роскошном доме. Мы находимся в детище приложения трудов, между прочим, твоих предков.
– Да при чём здесь дом?! – Услугов вскочил с места и, подбежав к советскому холодильнику, взял с него пачку сигарет и закурил. – Я говорю о том, что в наших жизнях мы незаслуженно много места уделяем материальному, вместо того чтобы вкладываться в вещи действительно стоящие и вечные.
– Марин, а чего он разошёлся? – тихо спросила Якубовская жену смешного человечка.
– Успокаивает себя, – ответила та. – Сегодня нам машину поцарапали. Две двери и крыло.
– Это вот ту? Новую? Кошмар. А страховка?

Но Услугова лишь махнула рукой, а по земле прокатился новый громовой удар.

– Вот, у Маринки в том году брат умер, – продолжал Услугов. – Ковид. Да, Марин? Приезжаем к нему домой, вещи разобрать, и что мы видим? Настоящий Плюшкин! Всё заставлено, всё забито, всё в коробках и свёртках. И было бы там что ценное, так нет. Все предметы из жизненного обихода и всё про запас. Не для использования. Начиная от бытовой химии и заканчивая новой одеждой, купленной, очевидно, по случаю по скидке. Спроси меня, что там ещё было, не отвечу. Одно слово – хлам. А он эти вещи собирал, ценил, думал, что они часть его жизни. Но их скоро выкинут, они никому не нужны, вот и получается, что и жизни его не было. Ведь человеческая жизнь и память о ней строится не на вещах. Фотографии его, – да что его, даже свои мы перестали рассматривать. Мы помним о людях за их поступки, чувства, которые они нам дарили. То есть за то, что является нематериальным. Это никуда не исчезнет и не разрушится. А мы вместо этого бегаем за шмотками, автомобилями, телефонами. Кому они будут нужны, когда нас завтра не станет? А если бы мы тратили силы на любовь, дружбу – это были бы самые ценные вложения. Нет! Хватит! С завтрашнего дня пошло всё к чёрту! Ничего не надо! Всё продам, раздам! Отныне – только самое необходимое! Как монах! Как пришёл, так и уйду!

Новый удар сотряс старый дом.

В четыре утра Услугов курил на крыльце в компании Якубовского.

– Ну, брат, ты сегодня пошумел, – смотря на восход солнца, говорил тот. – Надеюсь, о продаже участка ради благотворительности ты пошутил?
– Да какая благотворительность? – досадливо туша сигарету, отвечал Услугов. – Надо по поводу царапин что-то думать.

Земля вздрогнула.

– Слушай, как ты думаешь, к октябрю он до нас доберётся? – спросил Якубовский, смотря куда-то вдаль.
– Думаю, что уже к августу будет здесь, – поднимаясь, ответил Услугов.

Оба они смотрели на исполинского полупрозрачного чёрного всадника, что возвышался рядом с оранжевым солнечным диском. Он неумолимо приближался.

– Пойдём, – беря за плечо товарища, сказал Услугов, – я тебе лучше покажу, где я на следующий год канализацию проведу. Сто лет служить будет.

ГЕНЕТИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ

– Уважаемые сотрудники военного научно-исследовательского института имени Гаррисона! Вам известно с какими вызовами сталкивается наша страна – Соединённые Штаты Америки. Терроризм, эпидемии, экономические кризисы. Но сейчас перед нами стоит угроза посерьёзнее – Россия.

Чернокожий генерал в очках и с пятнадцатью рядами орденских планок на груди, обращался с трибуны к людям в белых халатах. Учёные сидели в зале и внимали спикеру крупной делегации военных чинов.

– Мы применяем все сдерживающие средства, в том числе военные, чтобы не дать этому агрессивному гиганту разрушить устоявшийся миропорядок. На вашу долю выпала честь решить главную задачу. За всю историю Запад не раз предпринимал попытки одолеть Россию: Тевтонские рыцари, Наполеон, Гитлер. Но все они потерпели неудачи. Поэтому, пользуясь новейшими технологиями в генной инженерии, вам следует объединить их всех в одно целое, чтобы создать супервоина, мощнейшее генетическое оружие антироссийского действия, которое поставит врага на колени. Учитывая многомиллиардный бюджет, надеюсь, через пару месяцев вы сможете продемонстрировать первый опытный образец.

После совещания озадаченные люди в белых халатах расходились, почёсывая затылки. Впрочем, первый опытный образец действительно был выведен за довольно короткий срок. В креслах, за пуленепробиваемым стеклом, сидели высокопоставленные военные в ожидании презентации нового, исключительно антироссийского оружия. Долговязый учёный с длинным носом стоял у стекла и нервно грыз ногти, готовясь объяснять происходящее в соседнем стерильном помещении, где его коллеги ждали команду на раскрытие гидравлических дверей.

– У нас были очень сжатые сроки, – сразу с лихорадочных оправданий начал руководитель проекта, – но нам удалось, как вы заказывали, с помощью генной инженерии осуществить биологический синтез всех обидчиков России. Теперь вашему внимаю я представляю новое смертоносное оружие… – тут он махнул рукой, – которое наш враг ещё не видел!

Двери зашипели и, испуская пар, начали раздвигаться.

– Солдат будущего, кошмар диктатур, апостол демократии! Встречайте!

Военные замерли, приготовившись увидеть нечто страшное и грандиозное. Когда двери, наконец, разошлись, из черноты проёма сначала послышалось отвратительное чавканье, а затем громкие шлёпающие шаги. Одного из адмиралов затрясло мелкой дрожью.

– Украинский националист! – завопил учёный.

Но вместо двухметрового головореза в сияющих доспехах и с лицом Гитлера, наружу, щурясь от яркого света, показался босой низенький человечек с брюшком и в деревенской рубахе. Очевидно, перед выходом он что-то жевал и теперь, ничуть не смущаясь, бесстыже ковырял пальцем в зубах.

– Это… Это ещё что такое? – после долго молчания пробормотал чернокожий генерал, снимая очки и подходя ближе к стеклу, чтобы рассмотреть диковинку. – Это… украинец?
– Не совсем, – смутившись ответил учёный. – Украина – это ареал его обитания, отсюда и название. По нашим расчётам, именно оттуда…
– Стоп-стоп! – возмутился генерал. – Позвольте, а где рыцари? Где…
– Присутствуют! – заверил руководитель проекта. – Как и рыцари он использует исключительно старое вооружение. Например, требушет, палки, цепи…
– А современное?
– У нас были очень сжатые сроки, но он жаждет пройти обучение, – пространно заключил учёный.
– А Наполеон где?
– Тоже есть. В нём превосходно развит комплекс Наполеона. Он очень агрессивен, спесив и постоянно что-то требует. Некоторые из наших сотрудников даже отдают ему честь и часть зарплаты, чтобы не капризничал.
– А что в нём от Гитлера?!

Тут учёный хитро подмигнул, словно это была его гордость, и дал знак своим коллегам за стеклом. Те быстро подбежали к образцу и принялись задирать ему деревенскую рубаху. Всё тело его было усыпано татуировками свастик и других нацистских символов.

– Тьфу! – только и плюнул генерал.

Уходя из института, он негодовал среди своих сослуживцев:

– И на этот проект мы потратили миллиарды долларов! Русские, конечно, победят это пугало. Нам же в конце придётся присоединиться к их победе. Ведь США никогда не проигрывают!

ДВА БРАТА И КУЗНЕЦ
/Сказка/

– Ты слышал, как вчера ночью гудел весь лес? – спросил статный чернобровый юноша.
– Миколка, так это же разбойники гуляли, – чуть испуганно ответил русоволосый мальчик.

Два брата под жарким летним солнцем, поднимаясь от реки, несли в кузницу воду.

– Когда-нибудь, Алёша, я буду так же весело гулять с ними, – мечтательно сказал Микола.
– А как же отец? – удивился Алёша и даже остановился, удерживая перед собой на двух тонких ручонках ведро. – Он думает, что именно ты, а не я, продолжишь кузнечное дело.

Микола усмехнулся.

– Такая работа не по мне. Вместо этого, я бы всё отдал, чтобы стать как они, – он кивнул в сторону леса, – лихим, свободным и богатым. Ни о чём не заботиться и жить одним днём в мире, где правят сила и коварство. Я даже узнал, кто заправляет в той шайке. Её зовут Урсула. И скоро я приду к ней и твёрдо заявлю: возьми меня к себе! Она посмотрит на меня строго, но всё равно возьмёт. Обязательно возьмёт!

Много часов Микола пробирался через густой лес, болота и бурелом, пока, наконец, не вышел к разбойничьей хижине. Немного робея, он отворил скрипучую дверь и вошёл в чёрный проём.

– Так ты говоришь, что желаешь присоединиться к нашему союзу уважаемых господ?

Урсула сидела за грубо сбитым столом, на котором лежала жареная кабанья нога, и ела. В полумраке невозможно было отчётливо разглядеть хозяйку хижины. Лишь хищные глаза, бледный шрам на смуглой щеке и золотой зуб, при открытом кривом рте, тускло мерцали в сумраке.

– Ты ведь сын кузнеца, верно? – спросила она, медленно пережёвывая мясо. – О кузнецах ходят недобрые слухи. Говорят, будто они колдуны и придерживаются строгих правил. Нам нужно быть уверенным в тебе. Принеси нам голову своего младшего брата, и мы примем тебя как равного в наш союз.

Микола вышел из хижины ни жив ни мёртв. Он не помнил, как добрался домой, а затем долго не находил себе места. Бродил мрачный и молчаливый. А через несколько дней неожиданно пропал Алёшка.

– Я пойду в лес, – под вечер сказал кузнец Миколе. – Я знаю, кто там живёт. Спрошу у них про Алёшку, и если они с ним что-нибудь сделали, то пусть пеняют на себя.
– Не ходи, отец! – испуганно взмолился Микола, сидя за столом с нетронутым ужином. – Они тут не при чём!
– Откуда тебе знать?
– Мне так кажется…
– Сиди дома. Я скоро вернусь! – отрезал кузнец, взял свой молот и пошёл в лес.

Урсула встретила кузнеца с опаской.

– Нет, я не видела твоего младшего сына… – сказала она, сидя всё за тем же столом в окружении своих головорезов.

Но когда кузнец собрался уже уходить и взялся за ручку двери, она ехидно добавила.

– Но я дважды видела твоего старшего сына, если тебе это интересно.

Кузнец замер, не оборачиваясь.

– Он приходил, – ядовито продолжала Урсула, – хотел разбойничать с нами. Чтоб ты знал, его не привлекает кузнечное дело. Ему нравится наша лёгкая и лихая жизнь с кутежом и богатством. Я сказала, – то ли в шутку, то ли всерьёз, – чтобы в знак преданности он принёс нам голову своего брата. Убить он смог, а на остальное духу ему не хватило. И я ему отказала. Ты слишком далеко ищешь, кузнец! Ищи где поближе.

Кузнец медленно развернулся, подошёл к Урсуле и, занеся молот, ударил. Забрызганные кровью разбойники от ужаса были не в силах пошевелиться до тех пор, пока убийца не покинул хижину.

Придя домой, кузнец поставил окровавленный молот в угол и вошёл в комнату сына. Вытащив его плачущего и дрожащего из постели, он отволок его в кузницу.

– Не бойся, я не убью тебя, – сурово говорил кузнец, – и под суд не отдам. Я исполню твоё желание. Ты жаждал богатства и участия в разбойничьих пирах? Пусть так и будет!

Через несколько дней в лесу перед разбойничьей хижиной появился стол удивительного кузнечного мастерства в виде огромного дикого вепря. Он был украшен орнаментом тонкой работы и позолочен. Обезглавленная шайка разбойников решила, что это дар кузнеца, решившего примириться с ними, и занесли стол внутрь. Хмельные они пировали за столом несколько ночей подряд, и не слышали, как внутри железного вепря бился и истошно кричал Миколка.