Тихоокеанский рубеж

Историческая память вокруг Транссибирской магистрали обычно деликатно избегает сюжета о том, что изначально ее строили через Харбин, а главным пунктом ее назначения должен был стать не Владивосток, а Дальний (ныне Далянь). С одной стороны, неприятно лишний раз ворошить поражение от Японии. С другой – неудобно вспоминать, как вместе с другими европейскими империями сообща участвовали в дипломатии канонерок по отношению к Китаю.

Еще более вытесняемый из публичных нарративов сюжет – это возвращение Даляня под контроль СССР в 1945 году. Тогда в Порт-Артуре снова встал военный флот. Гражданский порт стал администрироваться Министерством внешней торговли СССР. Отрезок железной дороги от границы СССР до самого города перешел в совместное советско-китайское пользование. Даже ширина полотна на дороге была переделана на советский стандарт, чтобы грузы бесшовно перемещались от океана до океана. Кроме того, на работу в транспортной инфраструктуре стали принимать членов русской диаспоры, которым выдали советское гражданство. (В диссертации Марии Кротовой можно найти больше о неожиданном союзнике СССР в регионе.)

Казалось бы, все это – очевидный пример сталинской перезагрузки имперского проекта. Отчасти, но не совсем так. Советскому руководству совершенно не хотелось платить за восстановление города. Тем более не хотелось создавать удобную цель для потенциальных американских атак. Однако китайские коммунисты очень просили, чтобы советское присутствие в регионе сохранялось подольше. Только в 1955 году Хрущев все-таки добился, чтобы город полностью перешел Китаю, притом совершенно бесплатно. Хотя уже скоро в Политбюро об этом широком жесте пожалели.

Пятьдесят оттенков красного

Несмотря на решения XX съезда, большинство теоретических трудов противников Сталина все равно оставались под запретом до Перестройки. Тем не менее, эвристически полезно искать корни позиций разных советских экспертов по поддержке антиколониальных революций в Азии и Африке в идеях старых российских социал-демократов. Даже если они завуалированы ссылками на Ленина. Иногда, я думаю, это даже не является натяжкой, так как многие из тех, кто реформировал советское востоковедение в 1950-х гг., успели принять участие в революции, а потом пережили партийные чистки за якобы поддержку той или иной оппозиционной организации.

Наиболее мейнстримную во времена Хрущева позицию, представленную Ростиславом Ульяновским из международного отдела ЦК, Глебом Старушенко из ИА РАН и многими-многими другими, можно назвать криптотроцкистской. Она заключалась в том, что антиколониальные движения заслуживают поддержки, даже если их базой не являются рабочие. Главное – их декларируемая социалистическая ориентация, а там уже развитые соцстраны навалятся и помогут сделать им индустриальный рывок.

Оппонировали им криптобухаринцы типа Нодари Симония из ИВ РАН или Карена Брутенца из того же МО. С их точки зрения, большинство движений в Третьем мире были далеки от возможности построить социализм советского образца. Поддержка их была бы вкладом в развитие ненадежных национальных буржуазий, которое и так экономически отстающее советское государство позволить себе не могло. Вместо этого стоило бы сосредоточиться на частичных рыночных реформах внутри СССР, а вовне кооперироваться только с коммунистическими партиями в Европе. Азию и Африку же предлагалось оставить китайским ревизионистам, если им так хочется надорваться в борьбе с США и Британией. Сначала эта группа проигрывала аппаратные позиции, но после начала брежневского курса на разрядку смогла вернуться в игру отделов.

Ну и, конечно, среди рядовых сотрудников еще с 1950-х гг. постепенно набирали силу в целом антибольшевистские идейные ориентации. Сначала – осторожные криптоменьшевистские. Например, такие знатоки восточной темы в трудах классиков исторического материализма, как Михаил Виткин, сам СССР обтекаемо называли частью Востока, фундируя свои взгляды ссылками на Маркса.

По мере распространения в востоковедческой среде идей Виттфогеля, Вебера и многих других критиков ортодоксального марксизма Второго интернационала, даже криптоменьшевизм больше не удовлетворял некоторых ученых. Скажем, перед трудным и резонансным отъездом из СССР в Израиль Виталий Рубин уже открыто заявлял, что марксистская теория вообще ничего не позволяет понять в истории обществ Азии. Авангардная роль востоковедов в критике Сталина постепенно обернулась разрывом с традицией Маркса.

Кажется, что на видение советскими карикатуристами расовых или этнических черт влияла прежде всего специализация. Например, Егор Горохов рисовал в основном достаточно аполитичные зарисовки из жизни маргинальных элементов. Вот и африканского сепаратиста он изобразил как мелкого хулигана с локальной спецификой. А вот Борис Ефимов был прожженным ветераном всех громких сталинских политических кампаний. Успел поразоблачать всех: от троцкистов и социал-фашистов до космополитов и титоистов. Буржуазный цилиндр из-под ефимовского пера не знал дискриминации и мог встретиться на представителе абсолютно любой социальной общности.

Прошел ровно год с момента нашего с женой переезда в Калифорнию. Выдался он турбулентным. К счастью, разные финансовые и бюрократические напряги при переезде удавалось решать. Многие негативные стереотипы о жизни в США тоже оказались стереотипами. Правда, работы по интеграции еще очень и очень много. В отдельных ситуациях взаимодействия я уже чувствую себя своим, но это, скорее, пока исключения из правил. Так что еще раз хочу сказать спасибо дорогим подписчикам за то, что читаете и комментируете все мои хаотичные тейки! Сложившееся на канале сообщество – лучшее лекарство от одиночества.

Недавно гостила в чудесной стране, часть 1

Приближающийся онлайн-курс в коллаборации Александром будет в основном посвящен работе с современными эмпирическими исследованиями и источниками самых разных типов. Однако это не означает, что мы отринем социологическую теорию. Это попросту невозможно, когда вы обсуждаете межстрановые сравнения и глобальные связи. Так что перед началом занятий я решил освежить в памяти, что концептуального писали классики исторической социологии про СССР, чтобы по ходу курса отсылать к их понятийному словарю.

Оказалось, что мейнстрим субдисциплины скорее обходит обсуждение особенностей СССР стороной, предпочитая более знакомую территорию в виде Европы раннего Нового времени. Как говорится, the West and the rest. Тем не менее, социологи двух школ не уходили от вызова, брошенного советским социальным экспериментом их науке. По счастливому совпадению, эти школы как раз мои любимые. Так что давайте сопоставим их взгляды.

Первая из них – это, конечно, школа мир-системного анализа. Главный месседж представителей этого направления в том, что процессы в любых странах и регионах необходимо изучать только в контексте международного разделения труда, которое уже несколько веков носит одновременно глобальный и иерархический характер. Согласно Иммануилу Лазаревичу, Георгию Матвеевичу, Борису Юльевичу и остальным, СССР совершенно четко относился к распространенному типу полупериферийных государств, осуществлявших догоняющее развитие своей экономики, пользуясь проблемами соперников из капиталистического ядра. Так, сталинскую индустриализацию невозможно понять без Великой депрессии, а брежневский экспорт энергоносителей в Европу – без кризиса 1973 года.

Казалось бы, левые взгляды сторонников мир-системного анализа должны вести к сугубо позитивной оценке достижений первого социалистического государства. На деле, в отличие от крайне романтизируемого ими Китая, СССР редко получает от них симпатию. Если упрощать, то для мир-системщиков в Стране Советов гораздо больше от гамильтоновских Штатов и бисмарковской Германии, чем от социализма будущего. Возможно, самый главный теоретик мир-системного анализа Иммануил Валлерстайн, к сожалению, так и не успел написать том про XX век своего эпического проекта, но в отдельных статьях его критика СССР особенно язвительна. Например, он не раз писал, что без помощи СССР у США не получилось бы выстроить настолько прочную гегемонию, а Ленина называл левым продолжателем политики Витте.

Недавно гостила в чудесной стране, часть 2

Второй историко-социологической школой, оставившей нам наибольшее количество текстов об СССР, были британские неовеберианцы, сконцентрированные вокруг Лондонской школы экономики. В отличие от американцев, они читали Вебера более междисциплинарно (практически все участники вышли из истории или антропологии) и публицистично (почти все они регулярно писали в New Left Review, Government and Opposition и другие интеллектуальные журналы для широкой образованной аудитории). Самым старшим участником и лидером среди них был Эрнест Геллнер, а наиболее известным теоретиком, пожалуй, все-таки Майкл Манн. Также к этому кругу был близок Бенедикт Андерсон, хотя большую часть карьеры он провел в США.

Несмотря на отдельную симпатию к глобальным и международным процессам, в центре мышления этой школы находилось национальное государство как своего рода стальной контейнер социальных взаимодействий в индустриальном обществе. Отсюда СССР представлялся ими как особый способ модернизации сверху вниз под руководством партии, которая объединяла в себе бюрократическую и харизматическую легитимность. Например, Геллнер называл советский режим социалистическим цезаро-папизмом.

Парадоксально, но британские неовеберианцы, тяготевшие к относительно умеренному социальному либерализму в политике, относились к СССР намного серьезнее мир-системщиков. Для них СССР, в отличие от Китая, был реальной альтернативой западным капиталистическим многопартийным обществам. При этом несмотря на критику реального социализма при его существовании, его внезапное окончание участники лондонского кружка расценивали буквально как важнейшую геополитическую катастрофу XX века, которая мало кому принесет счастье в веке XXI.

Какой из этих взглядов на СССР адекватнее описывает его? Как вы знаете, я не люблю присягать на верность одной единственной оптике. Мне кажется, сравнение разных взглядов на один и тот же объект куда продуктивнее. Глобализм, циклизм и материализм мир-системной теории помогают разглядеть одно, но не заметить другое. Британская школа с ее акцентом на сравнении национальных государств, исторических разрывах и трансформирующей роли идеологии тоже sometimes may be good, sometimes may be shit. Словом, насколько эти и другие перспективы выдерживают столкновение с эмпирическим материалом, мы будем выяснять вместе этой осенью.