Под Прохоровкой.

Тем, кто не видел ещё.

Глядя на фото, которое мне вот только что прислали, некогда мальчика, а ныне мужа; глядя на ребят, у которых я только 2 года назад стоял у доски, подумал: это ж они так выросли, а я постарел – ровно на столько же?

Нет, тема старости меня не парит, но тема неизбежной смерти – да.

Дети похожи и не похожи на нас (я о родных и не очень), но то, что они несут в себе – не должно быть похоже на то, что в данный момент думается нам. И должно вместе с тем.

Хорошо, мне думается так: литература – мрак, поэзия – ад, жизнь – бред.

Но никто никому ничего должен.
Кроме любви.

Александр Демченко, с премьерой!

Премьера прошла отлично. Счастлив.

Фото не делал. Плакал.

Спасибо актерам, режиссеру. Сделан хит.

Бог простит
и прихворостит!

О. Геннадий (Давыдов)

Дорогие друзья, приглашаем вас на презентацию издательства «СтиХи» и, собственно, книг авторов издательства.

Стихи, музыка, много отличных книг и возможность познакомиться с издателями – приходите, будет интересно!

Вход свободный.

Объявляется матриархат.
Ровно на сутки.
А если серьёзно, сколько переживаний, страстей, любви и нежности
благодаря вам!
С праздником, дорогие!

* * * 
Как бы я с этой женщиной жил! 
За неё, безо всякой бравады, 
я бы голову даже сложил, 
что сложнее сложенья баллады. 
Дав отставку вчерашним богам, 
я б не слушал сомнительных сплетен. 
И отдал бы ей всё, чем богат. 
И добыл бы ей всё, чем я беден. 
Я б ей верой и правдой служил! 
Начиная одними губами, 
я бы так с этой женщиной жил, 
что в морях возникали цунами! 
И, за нею не зная вины 
(что поделаешь – годы такие...), 
наблюдал я лишь со стороны, 
как бездарно с ней жили другие. 
Но однажды (я всё же везуч – 
помогает нечистая сила) 
протянула мне женщина ключ. 
Поняла, позвала, поманила. 
И теперь не в мечтах – наяву, 
не в виденьях ночных, а на деле 
как я с женщиной этой живу? 
А как сволочь. Глаза б не глядели.

Геннадий Григорьев

Только что.

Я по старой и не очень доброй традиции, унаследованной от бабушки, люблю смотреть в окно.
И додумывать.

Во двор стремительно влетает машина с тремя большими буквами на капоте, выходит парень по форме, пакет, шарик, три тюльпана.

Стоит.

В подъезд мимо военного гаишника проходят друг за другом два мужика. Один постарше, с охапкой тюльпанов, другой помоложе, с букетом тюльпанов.
Шарик начинает нервничать, дёргается в руке, тюльпаны бледнеют.

Во думаю, подъезд у нас, все любят тюльпаны! 6 этажей по 2 квартиры. Продолжаю додумывать.

Парень с шариком стоит.
Начинаю его жалеть, немного нелепо выглядит. Он с такой надеждой смотрит на дверь подъезда, что хочется выйти, закурить, заговорить, обнять.

Дверь открывается, выходит довольно привлекательная девушка, рядом топает розовое облачко, белая шапочка.

Ваишник протягивает шарик, садится перед девочкой, что-то говорит.

Пару минут.

Отвлёкся на Алису, сделай потише, пожалуйста, я ж смотрю!

Машина стремительно мчится вон.
Мама и дочка возвращаются.

Почему вы его не пустили в квартиру? Почему ты принёс то, что принёс, ты ж знал о маленькой девочке? Шарик?
Серьёзно?

Вы зафиксированы.
Вы есть.

С шариком, тюльпанами и тремя большими буквами на капоте.

Олег ЧУХОНЦЕВ

Из любимых стихов.

***
…не может быть! - и сердце в колотьбе
так заходилось, что от напряженья
я судорожно думал о тебе,
пытаясь отогнать воображенье,

и, повернувшись на бок, в полусне
еще, еще, еще - и многократно -
я думал о тебе лицом к стене,
и на стене подрагивали пятна,

и тополь, в ночь метавший семена,
так шелестел в окне, что мне казалось,
что в этот час была ты не одна,
и я не знал, как это называлось, -

не браком же! - но кто тебя ласкал,
он был в законе, но как вор последний,
и каждый палец пытке потакал:
большой, и указательный, и средний -

всё троеперстье - нет, вся пятерня,
вся кровь моя в подушку колотила:
ты не его любила, а меня -
меня! меня! - когда его любила…

***
Колючий воздух утреннего Крыма
и этот свет - не ярок, а слепит.
- Скажи, скажи! - но грусть неизъяснима,
лишь галька черноморская скрипит.

Отбушевав, отпенясь, море кротко,
как после близости. И ты со мной.
И сохнет перевернутая лодка
на берегу забытая волной.

О чем еще? Я был недавно молод
и тоже бушевал. Но поутих.
Как это назовешь: внезапный холод,
озноб восторга и тщету двоих?

- Люблю, люблю! - еще бормочут губы,
а опыт сердца не находит слов,
и тихие серебряные трубы
поют, не слыша наших голосов.

Не говори ни слова. Дай мне руку
на неизбежное. На здесь и там.
На встречу или вечную разлуку.
На память жизни, предстоящей нам.

Никто от своего не уклонится.
Какой еще нечаянности ждать?
Какой невосполнимостью томиться?
И так с избытком эта благодать!

Какая нынче погода!
Весна!

Посмотрел фильм «Ника» зачем-то. Никогда к Турбиной не испытывал никаких чувств. Угробили девочку.

Вообще, невольно проводил параллель с ныне живущими девочками-поэтами. С которыми с ранней юности носились: гений! Слова не скажи, критику не воспринимают, истерики, обиды.

Но тут масштаб, конечно. Тут другое.

Впрочем, с мальчиками тоже не всё так просто.

Хотел посмотреть «Рыжий», но не нашёл нигде.

Барнаул, Новосибирск, Феодосия, Москва, Курган, Железногорск, Курск, Тюмень, Мга, Пенза, Новороссийск, Ломоносов, Краснодар, Калужская область, Воронеж, Саранск, Тара, Питер, пока последняя едет в Санниково Алтайского края.

Это я хвалюсь географией «Стало быть».

У сингла «Буфер обмена» своя география и читатели, надо отдать должное Арсению и Алле, всем бы поучиться у них.

Хвастаюсь и радуюсь.

На радио, завтра должна выйти программа с Димой Тамбовцевым, сказал: «В Белгороде меньше книг, чем по России» (примерно так) – ляпнул, потом подумал. В Белгороде книги есть у читателей.

Из отзывов: «Максим, читаю Стало быть. Взгляд как будто из Донецка. Спасибо тебе!»

Вам спасибо.
Из Белгорода.

«Иными словами, единственно невыветриваемая реальность — это кладовая нашего сознания, и литература, поэзия — лишь ее часть, может быть, и лучшая, но часть. Разумеется, то, что нас окружает, больше, грандиознее нас, но то, что внутри, — теплее, сокровеннее, и хочется думать, именно там— тайная тайных Высшего замысла.

Именно по этой причине я всю жизнь хотел жить в тени, в своей нише, оставляя только тексты — я не люблю этого слова, ну, скажем так — сочиняя нечто, что будет жить само по себе, вне воли и имени автора. Это единственное, на что Господь нас сподобил. Все остальное — от лукавого. Создать это нечто, то есть новое, чтобы оно реально существовало, имея в виду весь корпус русской поэзии, невероятно трудно, почти невозможно, потому что писать стихи по-русски очень легко. И что греха таить, меня как страшил, так и страшит чистый лист бумаги; иногда и подолгу находит полное оцепенение. Как я завидую тогда сторонникам “автоматического письма”, о которых писал Барт в упоминаемой “Смерти автора”,— “чтобы рука записывала как можно скорее то, о чем даже не подозревает голова”. Но стоит хотя бы раз взглянуть на черновики Пушкина — и все дискуссии на эту тему кажутся очередным выпусканием пара в гудок».

Олег Чухонцев, Щепоть лунной пыли
(Речь на вручении Пушкинской Тёпферовской премии) 1999 г.