Как проходит слава мирская
Узнаёте этого человека? Нет?
В начале XX в. Иван Ильич Петрункевич воспринимался и властью, и обществом как главный либеральный революционер в России. Потомственный дворянин и «ветеран» земского движения, он ещё в 1870-х гг. вёл переговоры с террористами-народниками о совместной борьбе против царского правительства. На его деньги, и на деньги его падчерицы – Софьи Паниной, создавались либеральные земские союзы. Петрункевич возглавлял главный из них – «Союз освобождения», который фактически в 1904 г. и начал Первую русскую революцию. В следующем году из либеральных земских союзов выросла партия кадетов, «патриархом» и одним из лидеров которой стал Петрункевич. Николай Второй лично завернул его кандидатуру на пост председателя Первой Думы, поэтому в ней Петрункевич «всего лишь» возглавлял кадетскую фракцию – крупнейшую в Думе – и бюджетный комитет.
Историк Кирилл Соловьёв в своей лекции о русских либералах начала XX в., говорит, что именно с Петрункевичем в те времена ассоциировалось само слово «революция». Какой-нибудь Ленин, всякие большевики и меньшевики в дискурсивном плане находились для власти где-то на уровне современного «нижнего интернета». А вот Петрункевич воспринимался как главный политический враг режима.
И вон оно как всё вышло. Сегодня о Петрункевиче не говорит никто, его не проходят ни в школах, ни на исторических факультетах университетов. Зато о героях тогдашнего «нижнего интернета» знают все.
Интересно, о ком из современных политиков через сто лет будут помнить? Есть у меня подозрения, что будущее «распределение памяти» о современных персоналиях очень бы нас удивило.
P.S. В той же лекции Соловьёв рассказывает, как уже в 1921 г. в эмиграции Петрункевич запрещал жене распаковывать чемоданы, будучи уверенным, что большевики вот-вот падут, и его пригласят в Россию формировать правительство. Не срослось.
Узнаёте этого человека? Нет?
В начале XX в. Иван Ильич Петрункевич воспринимался и властью, и обществом как главный либеральный революционер в России. Потомственный дворянин и «ветеран» земского движения, он ещё в 1870-х гг. вёл переговоры с террористами-народниками о совместной борьбе против царского правительства. На его деньги, и на деньги его падчерицы – Софьи Паниной, создавались либеральные земские союзы. Петрункевич возглавлял главный из них – «Союз освобождения», который фактически в 1904 г. и начал Первую русскую революцию. В следующем году из либеральных земских союзов выросла партия кадетов, «патриархом» и одним из лидеров которой стал Петрункевич. Николай Второй лично завернул его кандидатуру на пост председателя Первой Думы, поэтому в ней Петрункевич «всего лишь» возглавлял кадетскую фракцию – крупнейшую в Думе – и бюджетный комитет.
Историк Кирилл Соловьёв в своей лекции о русских либералах начала XX в., говорит, что именно с Петрункевичем в те времена ассоциировалось само слово «революция». Какой-нибудь Ленин, всякие большевики и меньшевики в дискурсивном плане находились для власти где-то на уровне современного «нижнего интернета». А вот Петрункевич воспринимался как главный политический враг режима.
И вон оно как всё вышло. Сегодня о Петрункевиче не говорит никто, его не проходят ни в школах, ни на исторических факультетах университетов. Зато о героях тогдашнего «нижнего интернета» знают все.
Интересно, о ком из современных политиков через сто лет будут помнить? Есть у меня подозрения, что будущее «распределение памяти» о современных персоналиях очень бы нас удивило.
P.S. В той же лекции Соловьёв рассказывает, как уже в 1921 г. в эмиграции Петрункевич запрещал жене распаковывать чемоданы, будучи уверенным, что большевики вот-вот падут, и его пригласят в Россию формировать правительство. Не срослось.
Карта Британского Содружества наций, 1937 г.
Больше о современной внешней и внутренней политике Содружества вы можете прочитать в авторском канале Михаила Полонского – @PolonskyBarton. Впрочем, автор не обходит вниманием и более близкие к нашим границам события в Центрально-Восточной Европе. В конце концов, выходцы из этого региона за последние десятилетия тоже стали неотъемлемой частью Соединённого Королевства. Поляков в Великобритании с середины прошлого десятилетия уже больше, чем индийцев.
Карту Содружества в 1937 г. в высоком разрешении можно посмотреть тут
Больше о современной внешней и внутренней политике Содружества вы можете прочитать в авторском канале Михаила Полонского – @PolonskyBarton. Впрочем, автор не обходит вниманием и более близкие к нашим границам события в Центрально-Восточной Европе. В конце концов, выходцы из этого региона за последние десятилетия тоже стали неотъемлемой частью Соединённого Королевства. Поляков в Великобритании с середины прошлого десятилетия уже больше, чем индийцев.
Карту Содружества в 1937 г. в высоком разрешении можно посмотреть тут
О традиционных ценностях
В январе позволил себе засесть на десятки часов в Hearts of Iron 4. В числе прочего играл за Испанию. В начале катки выбрал «правую» ветку фокусов. Но играть за Франко мне показалось слишком банальным, поэтому в дальнейших фокусах я избрал путь карлизма.
Для тех, кто не в курсе, карлисты – это, если по-простому, испанские монархисты-старообрядцы. В 1830 г. испанский король Фердинанд VII, у которого были дочери, но не было сыновей, поменял порядок престолонаследия. До этого женщина не могла наследовать трон, поэтому наследником считался младший брат короля дон Карлос. После реформы наследницей стала дочь Фердинанда – Изабелла. Дон Карлос не смирился с потерей трона, и после смерти Фердинанда в 1833 г. Испания на 40 лет погрузилась в пучину династических войн.
Особую принципиальность конфликту придавало то, что он был не просто семейными разборками одних Бурбонов с другими Бурбонами. Война сразу стала идеологической. Сторонников Изабеллы и её потомков принято именовать «либералами», но я бы использовал другое слово – «прогрессисты». Напротив, карлисты оставались упёртыми традиционалистами. Что же они подразумевали под «традиционными ценностями»?
Девиз карлистов звучал так: «Бог, Отечество, Фуэрос и Король». «Бог» – помимо истовой религиозности, это ещё и про защиту прав католической церкви как социального института. «Король» – это про защиту наследственных прав «законного монарха». «Отечество» – это про испанское государство в целом. А что такое «Фуэрос»?
Фуэрос – это средневековые «конституции», которыми королевская власть подтверждала права и привилегии отдельных городов и регионов. «Жалованные грамоты», закреплявшие региональную автономию.
Это очень важный момент. «Прогрессивный» либерализм XIX в. – это враг регионального разнообразия и местных свобод. Он последовательно подавлял их с целью «оптимизации» и «повышения качества управления». При «Старом режиме» Франция состояла из трёх десятков исторических областей, каждой из которых управляли местные элиты, опиравшееся на местное право. При «прогрессивной» республике Францию разбили на сотню департаментов с присланными чиновниками, напрямую подчинявшихся центральному правительству в Париже. Правое монархическое движение от ультрароялистов времён Реставрации до «Аксьон франсез» Шарля Морраса на протяжении полутора сотен лет будет требовать роспуска департаментов и возврата к «естественным» региональным свободам.
В Испании было тоже самое. Прогрессистские правительства отбирали фуэрос. А в ответ получали карлистские восстания в самых «самобытных» регионах Испании – Стране Басков, Наварре, Арагоне, Каталонии и Валенсии. При этом карлисты чётко проговаривали, что борьба за «административную децентрализацию» идёт рука об руку с борьбой за «политическую централизацию». Допускать «парады суверенитетов» они не собирались.
В конце концов, прогрессисты, которые не желали принимать децентрализаторскую программу карлистов, получили к началу XX в. радикализацию в регионах и рост уже откровенно сепаратистских движений.
Сами карлисты, благодаря своей идеологии, сохранились до второй половины XX в. В годы Гражданской войны они поддержали «националистов». По злой иронии судьбы теперь врагами карлизма были баскские и каталонские сепаратисты, с которыми перед войной так и не удалось найти компромисса по поводу автономии, монархии и статуса религии. Впрочем, внутри националистического лагеря карлисты враждовали с фашистами из «Испанской фаланги». Последние были жёсткими централизаторами в духе «держать и не пущать».
В конце концов, карлисты победили в своей последней войне, но только ради того, чтобы раствориться во франкизме и расколоться на несколько враждующих микротусовок.
К чему весь этот пост? В общем, когда будете читать очередные новости, что где-то вводится закон об единой системе публичной власти, подумайте над тем, кто реально отстаивает традиционные ценности, а кто их уничтожает.
В январе позволил себе засесть на десятки часов в Hearts of Iron 4. В числе прочего играл за Испанию. В начале катки выбрал «правую» ветку фокусов. Но играть за Франко мне показалось слишком банальным, поэтому в дальнейших фокусах я избрал путь карлизма.
Для тех, кто не в курсе, карлисты – это, если по-простому, испанские монархисты-старообрядцы. В 1830 г. испанский король Фердинанд VII, у которого были дочери, но не было сыновей, поменял порядок престолонаследия. До этого женщина не могла наследовать трон, поэтому наследником считался младший брат короля дон Карлос. После реформы наследницей стала дочь Фердинанда – Изабелла. Дон Карлос не смирился с потерей трона, и после смерти Фердинанда в 1833 г. Испания на 40 лет погрузилась в пучину династических войн.
Особую принципиальность конфликту придавало то, что он был не просто семейными разборками одних Бурбонов с другими Бурбонами. Война сразу стала идеологической. Сторонников Изабеллы и её потомков принято именовать «либералами», но я бы использовал другое слово – «прогрессисты». Напротив, карлисты оставались упёртыми традиционалистами. Что же они подразумевали под «традиционными ценностями»?
Девиз карлистов звучал так: «Бог, Отечество, Фуэрос и Король». «Бог» – помимо истовой религиозности, это ещё и про защиту прав католической церкви как социального института. «Король» – это про защиту наследственных прав «законного монарха». «Отечество» – это про испанское государство в целом. А что такое «Фуэрос»?
Фуэрос – это средневековые «конституции», которыми королевская власть подтверждала права и привилегии отдельных городов и регионов. «Жалованные грамоты», закреплявшие региональную автономию.
Это очень важный момент. «Прогрессивный» либерализм XIX в. – это враг регионального разнообразия и местных свобод. Он последовательно подавлял их с целью «оптимизации» и «повышения качества управления». При «Старом режиме» Франция состояла из трёх десятков исторических областей, каждой из которых управляли местные элиты, опиравшееся на местное право. При «прогрессивной» республике Францию разбили на сотню департаментов с присланными чиновниками, напрямую подчинявшихся центральному правительству в Париже. Правое монархическое движение от ультрароялистов времён Реставрации до «Аксьон франсез» Шарля Морраса на протяжении полутора сотен лет будет требовать роспуска департаментов и возврата к «естественным» региональным свободам.
В Испании было тоже самое. Прогрессистские правительства отбирали фуэрос. А в ответ получали карлистские восстания в самых «самобытных» регионах Испании – Стране Басков, Наварре, Арагоне, Каталонии и Валенсии. При этом карлисты чётко проговаривали, что борьба за «административную децентрализацию» идёт рука об руку с борьбой за «политическую централизацию». Допускать «парады суверенитетов» они не собирались.
В конце концов, прогрессисты, которые не желали принимать децентрализаторскую программу карлистов, получили к началу XX в. радикализацию в регионах и рост уже откровенно сепаратистских движений.
Сами карлисты, благодаря своей идеологии, сохранились до второй половины XX в. В годы Гражданской войны они поддержали «националистов». По злой иронии судьбы теперь врагами карлизма были баскские и каталонские сепаратисты, с которыми перед войной так и не удалось найти компромисса по поводу автономии, монархии и статуса религии. Впрочем, внутри националистического лагеря карлисты враждовали с фашистами из «Испанской фаланги». Последние были жёсткими централизаторами в духе «держать и не пущать».
В конце концов, карлисты победили в своей последней войне, но только ради того, чтобы раствориться во франкизме и расколоться на несколько враждующих микротусовок.
К чему весь этот пост? В общем, когда будете читать очередные новости, что где-то вводится закон об единой системе публичной власти, подумайте над тем, кто реально отстаивает традиционные ценности, а кто их уничтожает.
Он вам не фельдмаршал: как прусские помещики пилили бюджет в Веймарской республике
Германия на рубеже XIX/XX вв. представляется нам развитой индустриализированной державой, локомотивом европейской экономики. И это на самом деле так. Однако в любой стране во все времена есть глубокие региональные различия. Германия не была исключением. Пока большая часть Рейха росла и крепла, аграрный восток Пруссии, наоборот, хирел и пребывал в пучине перманентной депрессии. Миллионы пруссаков переезжали в более развитые части страны, а то и вовсе эмигрировали в Новый Свет. Рост конкуренции со стороны Америки и России снижал закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию. После Версальского договора и создания враждебной Польши резко возросли транзакционные издержки.
Проблема депопуляции и разорения прусского Востока была не только социально-экономической, но и политической. Германия в первой трети XX в. оставалась страной, где по-прежнему, как и в XIX в., огромное непропорциональное влияние на власть оказывали помещики. Даже свержение монархии и установление республики не поколебали позиций «остэльбской аристократии» (прусские земли восточнее Эльбы считались заповедником самого махрового помещичьего землевладения).
В 1925 г. президентом Германии был избран стереотипный прусский помещик – Пауль фон Гинденбург. С этого момента остэльбское лобби получило прямой доступ к первому лицу. Ещё до Великой депрессии была запущена программа «Восточная помощь», которая предполагала выделение многомиллионных ссуд и субсидий сельскому хозяйству на востоке Пруссии, а также реструктуризацию долгов хозяйств-должников.
Родовое поместье Гинденбургов Нойдек, принадлежавшее вдове брата президента, к тому моменту было заложено за долги. В 1927 г. Ландбунд – главная лоббистская организация сельхозпроизводителей, и Союз германской промышленности – аналогичная организация промышленников, выкупили Нойдек и преподнесли его Гинденбургу на 80-летие. Высказывались подозрения, что «дар» был формой взятки, которая гарантировала, что в будущем интересы аграриев и промышленников будут учтены благодарным президентом при любых обстоятельствах.
Кривотолки вызвало и то, что поместье тут же переписали на сына президента – Оскара фон Гинденбурга. Ничего незаконного в этом не было, но получалось, что благородное семейство «Отца нации» тем самым пыталось избежать налога на наследство.
Во время Великой депрессии вопрос о том, стоит ли тратить сотни миллионов рейхсмарок из бюджета на поддержку помещиков, стал звучать резче. Критики заявляли, что средства аграриям выплачивались «по блату» и без последующего контроля над тратами. На рубеже 1932/33 гг. в рейхстаге была создана парламентская комиссия по расследованию злоупотреблений с «Восточной помощью». Её члены предоставили доказательства, что ряд получателей потратили деньги не на спасение своих хозяйств, а на дорогие автомобили, скаковых лошадей и заграничные путешествия. Соседа Гинденбургов – Эларда фон Ольденбург-Янушау, обвиняли в том, что именно он в 1927 г. организовал выкуп президентского поместья, а в обмен за «услугу» спустя некоторое время получил 620 тысяч халявных марок из бюджета.
Считается, что некие доказательства о махинациях, связанных с семейством Гинденбургов, каким-то образом попали в руки нацистов. Это стало одним из козырей Гитлера во время торгов за должность канцлера. Якобы после личного разговора с фюрером НСДАП Оскар фон Гинденбург сообщил своим спутникам, что «иного выхода нет, и Гитлера придётся назначить канцлером». Есть версия, что именно после разговора со «старым другом» Янушау президент Гинденбург пересилил себя и подписал указ о назначении Гитлера главой правительства.
Стоит ли говорить, что после прихода нацистов к власти и уничтожения парламента как самостоятельного института, никто больше не задавал неудобных вопросов о «Восточной помощи». Государственная поддержка помещичьих хозяйств продолжалась вплоть до 1945 г., когда большая часть остэльбской Германии перестала быть «Германией» в принципе, а другая часть попала в Советскую оккупационную зону, где с помещиками не церемонились.
Германия на рубеже XIX/XX вв. представляется нам развитой индустриализированной державой, локомотивом европейской экономики. И это на самом деле так. Однако в любой стране во все времена есть глубокие региональные различия. Германия не была исключением. Пока большая часть Рейха росла и крепла, аграрный восток Пруссии, наоборот, хирел и пребывал в пучине перманентной депрессии. Миллионы пруссаков переезжали в более развитые части страны, а то и вовсе эмигрировали в Новый Свет. Рост конкуренции со стороны Америки и России снижал закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию. После Версальского договора и создания враждебной Польши резко возросли транзакционные издержки.
Проблема депопуляции и разорения прусского Востока была не только социально-экономической, но и политической. Германия в первой трети XX в. оставалась страной, где по-прежнему, как и в XIX в., огромное непропорциональное влияние на власть оказывали помещики. Даже свержение монархии и установление республики не поколебали позиций «остэльбской аристократии» (прусские земли восточнее Эльбы считались заповедником самого махрового помещичьего землевладения).
В 1925 г. президентом Германии был избран стереотипный прусский помещик – Пауль фон Гинденбург. С этого момента остэльбское лобби получило прямой доступ к первому лицу. Ещё до Великой депрессии была запущена программа «Восточная помощь», которая предполагала выделение многомиллионных ссуд и субсидий сельскому хозяйству на востоке Пруссии, а также реструктуризацию долгов хозяйств-должников.
Родовое поместье Гинденбургов Нойдек, принадлежавшее вдове брата президента, к тому моменту было заложено за долги. В 1927 г. Ландбунд – главная лоббистская организация сельхозпроизводителей, и Союз германской промышленности – аналогичная организация промышленников, выкупили Нойдек и преподнесли его Гинденбургу на 80-летие. Высказывались подозрения, что «дар» был формой взятки, которая гарантировала, что в будущем интересы аграриев и промышленников будут учтены благодарным президентом при любых обстоятельствах.
Кривотолки вызвало и то, что поместье тут же переписали на сына президента – Оскара фон Гинденбурга. Ничего незаконного в этом не было, но получалось, что благородное семейство «Отца нации» тем самым пыталось избежать налога на наследство.
Во время Великой депрессии вопрос о том, стоит ли тратить сотни миллионов рейхсмарок из бюджета на поддержку помещиков, стал звучать резче. Критики заявляли, что средства аграриям выплачивались «по блату» и без последующего контроля над тратами. На рубеже 1932/33 гг. в рейхстаге была создана парламентская комиссия по расследованию злоупотреблений с «Восточной помощью». Её члены предоставили доказательства, что ряд получателей потратили деньги не на спасение своих хозяйств, а на дорогие автомобили, скаковых лошадей и заграничные путешествия. Соседа Гинденбургов – Эларда фон Ольденбург-Янушау, обвиняли в том, что именно он в 1927 г. организовал выкуп президентского поместья, а в обмен за «услугу» спустя некоторое время получил 620 тысяч халявных марок из бюджета.
Считается, что некие доказательства о махинациях, связанных с семейством Гинденбургов, каким-то образом попали в руки нацистов. Это стало одним из козырей Гитлера во время торгов за должность канцлера. Якобы после личного разговора с фюрером НСДАП Оскар фон Гинденбург сообщил своим спутникам, что «иного выхода нет, и Гитлера придётся назначить канцлером». Есть версия, что именно после разговора со «старым другом» Янушау президент Гинденбург пересилил себя и подписал указ о назначении Гитлера главой правительства.
Стоит ли говорить, что после прихода нацистов к власти и уничтожения парламента как самостоятельного института, никто больше не задавал неудобных вопросов о «Восточной помощи». Государственная поддержка помещичьих хозяйств продолжалась вплоть до 1945 г., когда большая часть остэльбской Германии перестала быть «Германией» в принципе, а другая часть попала в Советскую оккупационную зону, где с помещиками не церемонились.
Forwarded from Роман Юнеман
Недавние споры показали, что монархические организации начала прошлого века — так называемые «черносотенцы» — ассоциируются у всех исключительно с погромами.
Но это как раз миф. Погромы в Российской Империи прошли ещё до создания этих организаций, а публичные лидеры черносотенцев насилие осуждали.
В разговоре про монархистов того времени интересно другое. Почему организации, которые создавались для противостояния революционным силам, к 1917 году оказались полностью разобранными и деморализованными?
Небольшой рассказ про монархистов-черносотенцев с историей интриг, амбиций и расколов — в новом видео:
https://youtu.be/cK9dHkQ0p8w
Но это как раз миф. Погромы в Российской Империи прошли ещё до создания этих организаций, а публичные лидеры черносотенцев насилие осуждали.
В разговоре про монархистов того времени интересно другое. Почему организации, которые создавались для противостояния революционным силам, к 1917 году оказались полностью разобранными и деморализованными?
Небольшой рассказ про монархистов-черносотенцев с историей интриг, амбиций и расколов — в новом видео:
https://youtu.be/cK9dHkQ0p8w
YouTube
Правые в Российской Империи: раскол движа, черносотенцы и революция / Роман Юнеман
Правые в Российской Империи прошли все фазы политического развития – от зарождения и бурной популярности до раскола движа, деградации и распада. Именно о причинах политического поражения черносотенцев мы сегодня и поговорим.
00:00 — Вступление
01:04 — Зарождение…
00:00 — Вступление
01:04 — Зарождение…
Военная тревога, с которой всё началось
В день кульминации военной тревоги 2022 года дописал лонгрид про военную тревогу столетней давности, которая стала определяющей для становления сталинского режима (и СССР в целом) в том виде, в каком мы его знаем.
Как польский и литовский диктаторы напугали большевиков. Из-за чего англичане разорвали дипломатические отношения с СССР. Причём тут Китай и Чан Кайши. Как непримиримый белогвардейский РОВС продолжал Гражданскую войну против коммунистов. Против кого была направлена первая «массовая операция» ОГПУ. Как Сталин окончательно раздавил «левую оппозицию» во главе с Троцким. Что в это время происходило в деревне. И как военная тревога 1927 г. привела к форсированной индустриализации и сплошной коллективизации.
Обо всём этом читайте по подписке на Boosty или на Patreon.
Нет, правда, огромный лонгрид получился. Не пожалеете.
В день кульминации военной тревоги 2022 года дописал лонгрид про военную тревогу столетней давности, которая стала определяющей для становления сталинского режима (и СССР в целом) в том виде, в каком мы его знаем.
Как польский и литовский диктаторы напугали большевиков. Из-за чего англичане разорвали дипломатические отношения с СССР. Причём тут Китай и Чан Кайши. Как непримиримый белогвардейский РОВС продолжал Гражданскую войну против коммунистов. Против кого была направлена первая «массовая операция» ОГПУ. Как Сталин окончательно раздавил «левую оппозицию» во главе с Троцким. Что в это время происходило в деревне. И как военная тревога 1927 г. привела к форсированной индустриализации и сплошной коллективизации.
Обо всём этом читайте по подписке на Boosty или на Patreon.
Нет, правда, огромный лонгрид получился. Не пожалеете.
«Польский ДНР». Часть I
В начале XX в. Виленский край, как и большая часть тогдашней Восточной Европы, представлял собой многоэтничную кашу. Определение этноса-гегемона зависело от того, кто проводил здесь перепись населения. Российская перепись 1897 г. указывала на приоритет белорусской ветви русского народа – 56%. Поляков же насчитали всего 8%. Напротив, немецкая перепись 1916 г. показала приоритет поляков – 58%, тогда как в белорусы записали всего 6,5%. Впрочем, обе переписи сходились в оценке литовского населения региона примерно в 20%, а еврейского примерно в 15%. Также обе переписи фиксировали мизерную представленность литовцев в столице – Вильне, которая являлась в основном польско-еврейским городом.
После краха Российской империи сразу несколько государств выдвинули претензии на территорию Виленского края. Поляки использовали результаты переписи 1916 г., которая демонстрировала их абсолютное демографическое преимущество. Белорусы настаивали на результатах переписи 1897 г., которая была в их пользу. Литовцы, которые не могли похвастаться демографическим большинством, упирали на исторические аргументы: как-никак Вильнюс некогда был столицей Великого княжества Литовского. Даже у большевиков был свой проект Литовско-Белорусской Советской Социалистической Республики (Литбел).
В хаосе войн на руинах Российской империи Вильна несколько раз переходила из рук в руки. В январе 1919 г. сразу после ухода немцев её захватила Красная Армия. Но уже в апреле большевиков прогнали поляки.
Тут же начался польско-литовский конфликт. Польский «имперец» Пилсудский мечтал о воссоздании Польско-Литовской Конфедерации, которая стала бы ядром «Междуморья». Однако правительство новоявленной Литовской республики ничего подобного не хотело. Литовцы справедливо опасались, что Конфедерация, как и раньше, выльется в польскую гегемонию и тотальную полонизацию. Литва отказалась от союза с Польшей и потребовала вернуть ей Вильнюс. Впрочем, литовские аппетиты простирались гораздо дальше, вплоть до Западной Белоруссии. С весны 1919 г. Польша и Литва де-факто находились в состоянии войны с постоянными перестрелками и локальными боями. В сентябре Пилсудский даже попытался устроить государственный переворот в Каунасе с целью привести к власти пропольское правительство, которое бы согласилось на унию. Литовцам в последний момент удалось сорвать путч превентивными арестами заговорщиков.
На руку полякам играло то, что Польша обладала международным признанием и рассматривалась как союзница Антанты. У Литвы же была репутация «немецкого выкормыша» (из-за роли Германии в создании Литовского государства), поэтому Союзники не спешили с признанием новой нации. Союзники пытались провести какие-то разграничительные линии в спорном регионе, но поляки без всяких последствий клали болт на все их предложения и брали себе то, что могли забрать и удержать.
Ситуация резко изменилась летом 1920 г., когда Советы перешли в наступление на польском фронте. Вильна снова оказалась под контролем красных. В июле большевики и литовцы заключили мирный договор о взаимном признании. В обмен на возвращение Виленского края в состав Литвы, последняя позволила Красной Армии свободно передвигаться по своей территории. Де-факто литовцы и большевики стали ситуативными союзниками против Польши.
Как известно, в августе военная фортуна отвернулась от красных под Варшавой и Львовом. Советы отступили, и литовцам вновь пришлось иметь дело с поляками один на один. В сентябре между государствами снова возобновились боевые действия. Однако на этот раз вмешалась Лига Наций, и усадила стороны за стол переговоров.
7 октября в Сувалках при международном посредничестве было подписано предварительное соглашение о прекращении огня. Большая часть Виленского края оставалась под контролем Литвы. Договор должен был вступить в силу 10 октября.
Однако поляки не собирались мириться с отторжением земель, населённых своими соотечественниками. Уже 8 октября в истории Виленского края произошёл очередной неожиданный поворот.
Продолжение следует
В начале XX в. Виленский край, как и большая часть тогдашней Восточной Европы, представлял собой многоэтничную кашу. Определение этноса-гегемона зависело от того, кто проводил здесь перепись населения. Российская перепись 1897 г. указывала на приоритет белорусской ветви русского народа – 56%. Поляков же насчитали всего 8%. Напротив, немецкая перепись 1916 г. показала приоритет поляков – 58%, тогда как в белорусы записали всего 6,5%. Впрочем, обе переписи сходились в оценке литовского населения региона примерно в 20%, а еврейского примерно в 15%. Также обе переписи фиксировали мизерную представленность литовцев в столице – Вильне, которая являлась в основном польско-еврейским городом.
После краха Российской империи сразу несколько государств выдвинули претензии на территорию Виленского края. Поляки использовали результаты переписи 1916 г., которая демонстрировала их абсолютное демографическое преимущество. Белорусы настаивали на результатах переписи 1897 г., которая была в их пользу. Литовцы, которые не могли похвастаться демографическим большинством, упирали на исторические аргументы: как-никак Вильнюс некогда был столицей Великого княжества Литовского. Даже у большевиков был свой проект Литовско-Белорусской Советской Социалистической Республики (Литбел).
В хаосе войн на руинах Российской империи Вильна несколько раз переходила из рук в руки. В январе 1919 г. сразу после ухода немцев её захватила Красная Армия. Но уже в апреле большевиков прогнали поляки.
Тут же начался польско-литовский конфликт. Польский «имперец» Пилсудский мечтал о воссоздании Польско-Литовской Конфедерации, которая стала бы ядром «Междуморья». Однако правительство новоявленной Литовской республики ничего подобного не хотело. Литовцы справедливо опасались, что Конфедерация, как и раньше, выльется в польскую гегемонию и тотальную полонизацию. Литва отказалась от союза с Польшей и потребовала вернуть ей Вильнюс. Впрочем, литовские аппетиты простирались гораздо дальше, вплоть до Западной Белоруссии. С весны 1919 г. Польша и Литва де-факто находились в состоянии войны с постоянными перестрелками и локальными боями. В сентябре Пилсудский даже попытался устроить государственный переворот в Каунасе с целью привести к власти пропольское правительство, которое бы согласилось на унию. Литовцам в последний момент удалось сорвать путч превентивными арестами заговорщиков.
На руку полякам играло то, что Польша обладала международным признанием и рассматривалась как союзница Антанты. У Литвы же была репутация «немецкого выкормыша» (из-за роли Германии в создании Литовского государства), поэтому Союзники не спешили с признанием новой нации. Союзники пытались провести какие-то разграничительные линии в спорном регионе, но поляки без всяких последствий клали болт на все их предложения и брали себе то, что могли забрать и удержать.
Ситуация резко изменилась летом 1920 г., когда Советы перешли в наступление на польском фронте. Вильна снова оказалась под контролем красных. В июле большевики и литовцы заключили мирный договор о взаимном признании. В обмен на возвращение Виленского края в состав Литвы, последняя позволила Красной Армии свободно передвигаться по своей территории. Де-факто литовцы и большевики стали ситуативными союзниками против Польши.
Как известно, в августе военная фортуна отвернулась от красных под Варшавой и Львовом. Советы отступили, и литовцам вновь пришлось иметь дело с поляками один на один. В сентябре между государствами снова возобновились боевые действия. Однако на этот раз вмешалась Лига Наций, и усадила стороны за стол переговоров.
7 октября в Сувалках при международном посредничестве было подписано предварительное соглашение о прекращении огня. Большая часть Виленского края оставалась под контролем Литвы. Договор должен был вступить в силу 10 октября.
Однако поляки не собирались мириться с отторжением земель, населённых своими соотечественниками. Уже 8 октября в истории Виленского края произошёл очередной неожиданный поворот.
Продолжение следует
«Польский ДНР». Часть II
Соглашение в Сувалках, согласно которому Виленский край оставался под контролем Литвы, было подписано 7 октября 1920 г., и должно было вступить в силу 10 октября. Но уже 8-го числа какие-то неизвестные люди в польской униформе начали разгонять литовские органы власти, вступать в боестолкновения с литовской армией и брать под контроль населённые пункты в регионе. Вильнюс снова превратился в Вильно уже 9 октября к радости польского большинства населения города. Литовское правительство бежало в Каунас. 12 октября было объявлено о создании независимой Республики Срединной Литвы.
Польские официальные лица заявили, что не имеют никакого отношения к этому вопиющему нарушению международно-признанных Сувалкских соглашений. По их словам, во всём оказался виноват мятежный генерал Люциан Желиговский (сам уроженец Виленского края), который собрал 15 тыс. «дезертиров» (!) из 1-й литовско-белорусской дивизии, набранной из поляков с «Кресов Всходних», и вышел из повиновения польскому командованию. В общем, польское правительство попыталось представить ситуацию как «внутреннее дело Литвы». На все возражения, что между Срединной Литвой и Второй Речью Посполитой установились какие-то подозрительно тесные отношения, Варшава отвечала, что это просто помощь «соотечественникам».
В какой-то момент войска Срединной Литвы даже угрожали Каунасу. Впрочем, литовцы их остановили, и к концу ноября при посредничестве Лиги Наций между сторонами, наконец, было заключено перемирие.
Весь следующий 1921 г. прошёл в дипломатических переговорах. Литовцы отказались садиться за стол с «сепарами», поэтому последних представляли польские «посредники». От идеи с референдумом литовцы отлынивали, так как объективное этническое большинство в регионе было за поляками.
Тогда Лига Наций выдвинула так называемый «План Гиманса» (по фамилии одного из председателей Лиги бельгийца Поля Гиманса). План предполагал «федерализацию» Литвы и создание двух автономных кантонов: Жемайтского (с официальным литовским языком) и Виленского (с официальным польским языком). Оба кантона должны были иметь отдельные правительства и парламенты. Общая столица располагалась бы в Вильнюсе. «Федерализованная» Литва должна была заключить военный союз с Польшей и в дальнейшем согласовывать с ней свою внешнюю и внутреннюю политику. Международные предложения провалились из-за нежелания литовцев вести хоть какие-то переговоры с «сепарами», на чём настаивали поляки. Также литовцы требовали немедленного возвращения себе Вильнюса в соответствии с договорённостями 7 октября.
После провала переговоров генерал Желиговский в январе 1922 г. провёл выборы в Сейм Срединной Литвы. На них пришли в основном только поляки, а большинство литовцев, евреев и белорусов бойкотировали выборы. Основная борьба развернулась между теми поляками, кто желал полной и безоговорочной инкорпорации в состав Польши, и теми, кто рассчитывал на автономию в её составе. Победили первые. Сейм собрался в феврале, и принял обращение к польскому Сейму в Варшаве с просьбой о включении Срединной Литвы в состав Второй Речи Посполитой. В марте прошение было удовлетворено.
Лига Наций в течение года отказывалась считать Срединную Литву частью Польши, но в марте 1923 г. всё же признала «свершившийся факт». Вскоре после этого Пилсудский публично признался, что Желиговский (кто бы мог подумать!) изначально действовал не по собственной инициативе, а по прямому приказу польских властей.
Литва в течение всего межвоенного периода продолжала считать Вильнюс своей законной столицей, в то время как Каунас рассматривался лишь как «временная столица». Вплоть до марта 1938 г. между государствами даже не было дипломатических отношений, пока Польша под угрозой применения силы не заставила Литву согласиться на их установление.
Вильнюс был занят Красной армией в сентябре 1939 г. и в следующем месяце официально передан Литовской республике. Лишь при Советской власти после Второй мировой войны Вильнюс впервые стал «литовским» городом по этническому составу населения.
Ещё одно наследие коммунизма.
Соглашение в Сувалках, согласно которому Виленский край оставался под контролем Литвы, было подписано 7 октября 1920 г., и должно было вступить в силу 10 октября. Но уже 8-го числа какие-то неизвестные люди в польской униформе начали разгонять литовские органы власти, вступать в боестолкновения с литовской армией и брать под контроль населённые пункты в регионе. Вильнюс снова превратился в Вильно уже 9 октября к радости польского большинства населения города. Литовское правительство бежало в Каунас. 12 октября было объявлено о создании независимой Республики Срединной Литвы.
Польские официальные лица заявили, что не имеют никакого отношения к этому вопиющему нарушению международно-признанных Сувалкских соглашений. По их словам, во всём оказался виноват мятежный генерал Люциан Желиговский (сам уроженец Виленского края), который собрал 15 тыс. «дезертиров» (!) из 1-й литовско-белорусской дивизии, набранной из поляков с «Кресов Всходних», и вышел из повиновения польскому командованию. В общем, польское правительство попыталось представить ситуацию как «внутреннее дело Литвы». На все возражения, что между Срединной Литвой и Второй Речью Посполитой установились какие-то подозрительно тесные отношения, Варшава отвечала, что это просто помощь «соотечественникам».
В какой-то момент войска Срединной Литвы даже угрожали Каунасу. Впрочем, литовцы их остановили, и к концу ноября при посредничестве Лиги Наций между сторонами, наконец, было заключено перемирие.
Весь следующий 1921 г. прошёл в дипломатических переговорах. Литовцы отказались садиться за стол с «сепарами», поэтому последних представляли польские «посредники». От идеи с референдумом литовцы отлынивали, так как объективное этническое большинство в регионе было за поляками.
Тогда Лига Наций выдвинула так называемый «План Гиманса» (по фамилии одного из председателей Лиги бельгийца Поля Гиманса). План предполагал «федерализацию» Литвы и создание двух автономных кантонов: Жемайтского (с официальным литовским языком) и Виленского (с официальным польским языком). Оба кантона должны были иметь отдельные правительства и парламенты. Общая столица располагалась бы в Вильнюсе. «Федерализованная» Литва должна была заключить военный союз с Польшей и в дальнейшем согласовывать с ней свою внешнюю и внутреннюю политику. Международные предложения провалились из-за нежелания литовцев вести хоть какие-то переговоры с «сепарами», на чём настаивали поляки. Также литовцы требовали немедленного возвращения себе Вильнюса в соответствии с договорённостями 7 октября.
После провала переговоров генерал Желиговский в январе 1922 г. провёл выборы в Сейм Срединной Литвы. На них пришли в основном только поляки, а большинство литовцев, евреев и белорусов бойкотировали выборы. Основная борьба развернулась между теми поляками, кто желал полной и безоговорочной инкорпорации в состав Польши, и теми, кто рассчитывал на автономию в её составе. Победили первые. Сейм собрался в феврале, и принял обращение к польскому Сейму в Варшаве с просьбой о включении Срединной Литвы в состав Второй Речи Посполитой. В марте прошение было удовлетворено.
Лига Наций в течение года отказывалась считать Срединную Литву частью Польши, но в марте 1923 г. всё же признала «свершившийся факт». Вскоре после этого Пилсудский публично признался, что Желиговский (кто бы мог подумать!) изначально действовал не по собственной инициативе, а по прямому приказу польских властей.
Литва в течение всего межвоенного периода продолжала считать Вильнюс своей законной столицей, в то время как Каунас рассматривался лишь как «временная столица». Вплоть до марта 1938 г. между государствами даже не было дипломатических отношений, пока Польша под угрозой применения силы не заставила Литву согласиться на их установление.
Вильнюс был занят Красной армией в сентябре 1939 г. и в следующем месяце официально передан Литовской республике. Лишь при Советской власти после Второй мировой войны Вильнюс впервые стал «литовским» городом по этническому составу населения.
Ещё одно наследие коммунизма.
ПУТЧ!
Немецкое слово «путч» изначально имело значение «УДАР!» или «столкновение». Со временем оно перекочевало в общественно-политический лексикон со значением «бунта» и «массовых беспорядков». В течение XIX в. «путчи» регулярно происходили в швейцарских кантонах на фоне соперничества либералов и консерваторов.
В первой половине XX в. использование слова «путч» вышло из узких «швейцарских» рамок и распространилось на весь немецкоязычный мир. Одновременно изменился смысл термина. На смену швейцарскому значению «массовых беспорядков» пришло значение «попытки государственного переворота, осуществлённой парамилитарными группировками». Примерами тому являются Капповский путч в Германии в марте 1920 г., Пивной путч Гитлера в Баварии в ноябре 1923 г., нацистский путч в Австрии в июле 1934 г. События в Германии, произошедшие на рубеже июня/июля 1934 г., которые в остальном мире обычно называют «Ночью длинных ножей», в немецкой историографии традиционно именуются «путчем Рёма».
В конце 1950-х гг. немецкий термин внезапно пришёлся ко французскому двору. Одновременно произошло третье изменение его смысла. Немецкие «путчи» были делом военизированных группировок (фрайкоров и штурмовиков), но не официальных государственных вооружённых сил. Французские же «путчи» организовывались и осуществлялись высшим военным руководством страны, привлекавшим армию для достижения своих целей. Падение Четвёртой республики произошло в результате генеральского путча в Алжире в мае 1958 г. Итогом путча стало возвращение к власти генерала де Голля. Спустя три года, в апреле 1961 г., эти же генералы, разочаровавшиеся в новом президенте, предприняли попытку нового путча, который, впрочем, провалился.
Как известно, события в Москве в августе 1991 г. тоже вошли в историографию и в историческую память под немецким словом «путч». Но уже с «французским» значением: попытка государственного переворота, предпринятая верхушкой официальных государственных силовых структур.
Сегодня говорим с Николаем Росовым на канале «Гроза» про самый первый немецкий «путч», который произошёл ровно 102 года назад: 13 марта 1920 г. Присоединяйтесь!
https://youtu.be/2tQMMaAGQeI
Немецкое слово «путч» изначально имело значение «УДАР!» или «столкновение». Со временем оно перекочевало в общественно-политический лексикон со значением «бунта» и «массовых беспорядков». В течение XIX в. «путчи» регулярно происходили в швейцарских кантонах на фоне соперничества либералов и консерваторов.
В первой половине XX в. использование слова «путч» вышло из узких «швейцарских» рамок и распространилось на весь немецкоязычный мир. Одновременно изменился смысл термина. На смену швейцарскому значению «массовых беспорядков» пришло значение «попытки государственного переворота, осуществлённой парамилитарными группировками». Примерами тому являются Капповский путч в Германии в марте 1920 г., Пивной путч Гитлера в Баварии в ноябре 1923 г., нацистский путч в Австрии в июле 1934 г. События в Германии, произошедшие на рубеже июня/июля 1934 г., которые в остальном мире обычно называют «Ночью длинных ножей», в немецкой историографии традиционно именуются «путчем Рёма».
В конце 1950-х гг. немецкий термин внезапно пришёлся ко французскому двору. Одновременно произошло третье изменение его смысла. Немецкие «путчи» были делом военизированных группировок (фрайкоров и штурмовиков), но не официальных государственных вооружённых сил. Французские же «путчи» организовывались и осуществлялись высшим военным руководством страны, привлекавшим армию для достижения своих целей. Падение Четвёртой республики произошло в результате генеральского путча в Алжире в мае 1958 г. Итогом путча стало возвращение к власти генерала де Голля. Спустя три года, в апреле 1961 г., эти же генералы, разочаровавшиеся в новом президенте, предприняли попытку нового путча, который, впрочем, провалился.
Как известно, события в Москве в августе 1991 г. тоже вошли в историографию и в историческую память под немецким словом «путч». Но уже с «французским» значением: попытка государственного переворота, предпринятая верхушкой официальных государственных силовых структур.
Сегодня говорим с Николаем Росовым на канале «Гроза» про самый первый немецкий «путч», который произошёл ровно 102 года назад: 13 марта 1920 г. Присоединяйтесь!
https://youtu.be/2tQMMaAGQeI
YouTube
Капповский путч 1920 года вместе со Стальным шлемом
В гостях - историко-просветительское сообщество "Стальной шлем", вместе с которым поговорим о Капповском путче 1920 года и ответим на все ваши вопросы.
Все стримы со Стальным шлемом: https://www.youtube.com/playlist?list=PL95-9SHizksynKHGdgufqUnQMogGVzHSo…
Все стримы со Стальным шлемом: https://www.youtube.com/playlist?list=PL95-9SHizksynKHGdgufqUnQMogGVzHSo…
Попросили меня сегодня прокомментировать «популярную картинку» из твиттера (первое фото).
Мне сразу же пришли в голову две других карты. Первая – с той же самой оранжевой страной, только уже в сравнении с другим регионом. Вторая – с государством на другом конце света, в составе которого тоже есть один любопытный регион.
Принадлежат ли уроженцы этих регионов к той же «политической нации», что и прочие жители их государств, это ещё большой вопрос. Говорят ли они на одном языке – тоже. Как минимум, диалектные различия точно есть. Оба выделенных региона некогда имели собственную государственность и ОЧЕНЬ непростые, даже кровавые, отношения со своими соседями, в состав которых они нынче входят. Тем не менее оба государства, вроде, распадаться не собираются.
В общем, я к чему. Исторические аналогии – это очень спекулятивный аргумент для политических споров. На каждый такой пример всегда найдётся какой-нибудь умник (вроде меня), который приведёт свой контрпример. Такой же справедливый. А может даже и не один.
Мне сразу же пришли в голову две других карты. Первая – с той же самой оранжевой страной, только уже в сравнении с другим регионом. Вторая – с государством на другом конце света, в составе которого тоже есть один любопытный регион.
Принадлежат ли уроженцы этих регионов к той же «политической нации», что и прочие жители их государств, это ещё большой вопрос. Говорят ли они на одном языке – тоже. Как минимум, диалектные различия точно есть. Оба выделенных региона некогда имели собственную государственность и ОЧЕНЬ непростые, даже кровавые, отношения со своими соседями, в состав которых они нынче входят. Тем не менее оба государства, вроде, распадаться не собираются.
В общем, я к чему. Исторические аналогии – это очень спекулятивный аргумент для политических споров. На каждый такой пример всегда найдётся какой-нибудь умник (вроде меня), который приведёт свой контрпример. Такой же справедливый. А может даже и не один.
Как немецкое Сопротивление придумывало новый флаг, и к чему это привело
Немецкое движение Сопротивления состояло из представителей самых разных политических платформ. Здесь были и консерваторы, и либералы, и христианские демократы, и социал-демократы, и коммунисты. Очевидно, у всех них были разные представления о том, как должна выглядеть «прекрасная Германия будущего». В числе спорных вопросов был и вопрос о цветах национального флага. Тем, кто «поправее», были ближе «имперские» чёрно-бело-красные цвета, как в кайзеровском Рейхе. Те, кто «полевее», отдавали предпочтение республиканско-демократическому сочетанию чёрного, красного и золотого цветов. Споры между «правыми» и «левыми» оппозиционерами были отголоском идеологических баталий времён Веймарской республики, когда общество было реально расколото по поводу национальной символики.
Среди заговорщиков, готовивших покушение на Гитлера, был и католический адвокат Йозеф Вирмер, которого прочили на пост министра юстиции. Незадолго до кульминации заговора он решил разработать компромиссный вариант национального флага, который бы примирил «правых» и «левых» антинацистов. Вирмер предложил использовать чёрный скандинавский крест с золотой каймой на красном фоне. «Левые» могли быть довольны тем, что сохранялись республиканские цвета. «Правых» должен был привлечь крест как христианский символ. Кроме того, подобный дизайн напоминал о старом кайзеровском военном флаге. По понятным причинам дальше обсуждений проект Вирмера в 1944 г. не пошёл. Покушение на Гитлера провалилось, большая часть заговорщиков была схвачена и казнена. Йозеф Вирмер был среди них.
О разработанном им флаге вспомнили спустя несколько лет. В 1948 г. в преддверии создания Федеративной республики на территории западных оккупационных зон снова встал вопрос о будущем национальном флаге нового немецкого государства. Главным лоббистом скандинавского варианта стал Эрнст Вирмер – брат казнённого Йозефа и по совместительству депутат от Христианско-демократического союза. Впрочем, христианские демократы поменяли порядок цветов на кресте: теперь он был жёлтым с чёрной каймой. Как бы то ни было, их проект всё равно не прошёл. Социал-демократы смогли продавить возвращение к старому триколору времён Веймарской республики. Социологические опросы также подтвердили, что населению ближе знакомый республиканский флаг, чем скандинавский новодел.
Тем не менее флаг не исчез, а стал партийным символом христианских демократов и свободных демократов (либералов) на следующие пару десятилетий. Лишь в последней четверти XX в. о флаге Вирмера временно забыли.
Неожиданное возрождение этого символа произошло в начале нулевых годов. Внезапно его начали поднимать правые радикалы и популисты. В десятые годы флаг Вирмера активно использовало движение ПЕГИДА, выступавшее против исламской иммиграции. Дело в том, что ходить с флагами Третьего Рейха в Германии по понятным причинам запрещено. Правые радикалы обычно ходят с символикой времён Второго Рейха: «имперкой» и кайзеровским военным флагом, но в ряде земель эти символы тоже запрещены, а там где они не запрещены, полиция всё равно имеет право изымать их в случае «нарушения общественного порядка». А вот к флагу Вирмера пока никаких претензий нет. Это однозначно антитоталитарный символ, созданный христианским демократом и героем Сопротивления. Вместе с тем скандинавский крест считывается как «правый» христианский символ.
Вот такая апроприация дискурса
Немецкое движение Сопротивления состояло из представителей самых разных политических платформ. Здесь были и консерваторы, и либералы, и христианские демократы, и социал-демократы, и коммунисты. Очевидно, у всех них были разные представления о том, как должна выглядеть «прекрасная Германия будущего». В числе спорных вопросов был и вопрос о цветах национального флага. Тем, кто «поправее», были ближе «имперские» чёрно-бело-красные цвета, как в кайзеровском Рейхе. Те, кто «полевее», отдавали предпочтение республиканско-демократическому сочетанию чёрного, красного и золотого цветов. Споры между «правыми» и «левыми» оппозиционерами были отголоском идеологических баталий времён Веймарской республики, когда общество было реально расколото по поводу национальной символики.
Среди заговорщиков, готовивших покушение на Гитлера, был и католический адвокат Йозеф Вирмер, которого прочили на пост министра юстиции. Незадолго до кульминации заговора он решил разработать компромиссный вариант национального флага, который бы примирил «правых» и «левых» антинацистов. Вирмер предложил использовать чёрный скандинавский крест с золотой каймой на красном фоне. «Левые» могли быть довольны тем, что сохранялись республиканские цвета. «Правых» должен был привлечь крест как христианский символ. Кроме того, подобный дизайн напоминал о старом кайзеровском военном флаге. По понятным причинам дальше обсуждений проект Вирмера в 1944 г. не пошёл. Покушение на Гитлера провалилось, большая часть заговорщиков была схвачена и казнена. Йозеф Вирмер был среди них.
О разработанном им флаге вспомнили спустя несколько лет. В 1948 г. в преддверии создания Федеративной республики на территории западных оккупационных зон снова встал вопрос о будущем национальном флаге нового немецкого государства. Главным лоббистом скандинавского варианта стал Эрнст Вирмер – брат казнённого Йозефа и по совместительству депутат от Христианско-демократического союза. Впрочем, христианские демократы поменяли порядок цветов на кресте: теперь он был жёлтым с чёрной каймой. Как бы то ни было, их проект всё равно не прошёл. Социал-демократы смогли продавить возвращение к старому триколору времён Веймарской республики. Социологические опросы также подтвердили, что населению ближе знакомый республиканский флаг, чем скандинавский новодел.
Тем не менее флаг не исчез, а стал партийным символом христианских демократов и свободных демократов (либералов) на следующие пару десятилетий. Лишь в последней четверти XX в. о флаге Вирмера временно забыли.
Неожиданное возрождение этого символа произошло в начале нулевых годов. Внезапно его начали поднимать правые радикалы и популисты. В десятые годы флаг Вирмера активно использовало движение ПЕГИДА, выступавшее против исламской иммиграции. Дело в том, что ходить с флагами Третьего Рейха в Германии по понятным причинам запрещено. Правые радикалы обычно ходят с символикой времён Второго Рейха: «имперкой» и кайзеровским военным флагом, но в ряде земель эти символы тоже запрещены, а там где они не запрещены, полиция всё равно имеет право изымать их в случае «нарушения общественного порядка». А вот к флагу Вирмера пока никаких претензий нет. Это однозначно антитоталитарный символ, созданный христианским демократом и героем Сопротивления. Вместе с тем скандинавский крест считывается как «правый» христианский символ.
Вот такая апроприация дискурса
Сегодня задали вопрос, правда ли, что членов немецкого движения Сопротивления из подпольной группы «Белая роза» не просто казнили в 1943 г., а именно обезглавили?
Да, это так. Гражданские оппозиционеры, выступавшие против нацистского режима, не признавались судами в качестве комбатантов, а потому их осуждали как обычных уголовников. Уголовных преступников, приговорённых к смертной казни, во Франции и в Германии на протяжении большей части XX в. казнили на гильотине – этом наследии Французской революции конца XVIII в. Более того, в Берлине вплоть до конца 1930-х гг. приговорённых казнили даже не на гильотине, а через отрубание головы ТОПОРОМ. Прорекламирую здесь 3-й сезон сериала «Вавилон-Берлин», действие которого происходит в веймарской столице в 1929 г. Там есть эпизод с казнью именно таким образом.
В Германии обезглавливания хотя бы были закрытыми от посторонних глаз, тогда как во Франции вплоть до 1939 г. гильотинирование оставалось публичным шоу. Благодаря этому, до нас дошла киносъёмка последнего публичного гильотинирования:
https://www.youtube.com/watch?v=_4yV4Rddv4U
Последняя смертная казнь в Западной Германии состоялась в 1949 г. В том же году Основной закон ФРГ прямо запретил этот вид наказания. В социалистической ГДР головы отрубали до 1968 г., после чего перешли к расстрелам. Последний восточный немец был расстрелян по приговору суда в 1981 г., а в 1987 г. смертную казнь официально отменили. Наконец, во Франции последнее гильотинирование произошло в 1977 г. Это было последнее применение высшей меры в Западной Европе. Официальная отмена смертной казни во Франции произошла в 1981 г.
Да, это так. Гражданские оппозиционеры, выступавшие против нацистского режима, не признавались судами в качестве комбатантов, а потому их осуждали как обычных уголовников. Уголовных преступников, приговорённых к смертной казни, во Франции и в Германии на протяжении большей части XX в. казнили на гильотине – этом наследии Французской революции конца XVIII в. Более того, в Берлине вплоть до конца 1930-х гг. приговорённых казнили даже не на гильотине, а через отрубание головы ТОПОРОМ. Прорекламирую здесь 3-й сезон сериала «Вавилон-Берлин», действие которого происходит в веймарской столице в 1929 г. Там есть эпизод с казнью именно таким образом.
В Германии обезглавливания хотя бы были закрытыми от посторонних глаз, тогда как во Франции вплоть до 1939 г. гильотинирование оставалось публичным шоу. Благодаря этому, до нас дошла киносъёмка последнего публичного гильотинирования:
https://www.youtube.com/watch?v=_4yV4Rddv4U
Последняя смертная казнь в Западной Германии состоялась в 1949 г. В том же году Основной закон ФРГ прямо запретил этот вид наказания. В социалистической ГДР головы отрубали до 1968 г., после чего перешли к расстрелам. Последний восточный немец был расстрелян по приговору суда в 1981 г., а в 1987 г. смертную казнь официально отменили. Наконец, во Франции последнее гильотинирование произошло в 1977 г. Это было последнее применение высшей меры в Западной Европе. Официальная отмена смертной казни во Франции произошла в 1981 г.
Ровно 60 лет назад Шарль де Голль сдал «французский Кавказ»
18 марта 1962 г. на франко-швейцарской границе были подписаны Эвианские соглашения между Французской республикой и самопровозглашённым «Временным правительством Алжира». Согласно соглашениям, стороны прекращали боевые действия со следующего дня – 19 марта. Франция предоставляла Алжиру независимость, а тот в обмен обязывался уважать «особые» экономические и геополитические интересы Франции на своей территории, например, не возражать против французских военных баз и ядерных полигонов. Французские колонисты и алжирские евреи должны были получить гарантии личной неприкосновенности и сохранить свою собственность. Для самих алжирцев вводился «безвиз» с Францией.
Я не зря сравнил французский Алжир с нашим Кавказом. Их завоевали примерно в одно время – во второй трети XIX в. И там, и там имперская экспансия представляла собой сложную смесь из противостояния и союзничества между европейцами и многочисленными местными сообществами. И там, и там был романтический герой антиимперского сопротивления, который после нескольких десятилетий борьбы был взят в почётный плен: на Кавказе – Шамиль, в Алжире – Абд аль-Кадир. И там, и там завоевание шло рука об руку с массовой колонизацией региона европейцами, вытеснявших туземцев с плодородных земель. Французские колонисты в Алжире были известны как «черноногие» («пье-нуар»). К моменту заключения Эвианских соглашений в Алжире проживали до 1 млн. «черноногих». Это составляло около 10% от общего населения Алжира, насчитывавшего около 11 млн. человек.
Юридически три алжирских департамента на побережье Средиземного моря были инкорпорированы во французскую метрополию на тех же правах, что и департаменты в материковой части страны.
С 1954 г. в Алжире шла война с арабскими сепаратистами, требовавшими создания независимого Алжирского государства. В 1962 г. де Голль положил ей конец.
Каким образом и за чей счёт это произошло, можно прочитать В ОТКРЫТОМ ДОСТУПЕ на Boosty или на Patreon. Времена нынче тяжёлые, поэтому я сделал доступ к этому тексту ОТКРЫТЫМ для всех читателей. Если по итогу вы вдруг захотите подписаться, чтобы прочесть прошлые или будущие премиумные тексты, то напоминаю, что в нынешних условиях это лучше делать через Boosty. У Patreon могут возникнуть проблемы с привязкой российских карт.
18 марта 1962 г. на франко-швейцарской границе были подписаны Эвианские соглашения между Французской республикой и самопровозглашённым «Временным правительством Алжира». Согласно соглашениям, стороны прекращали боевые действия со следующего дня – 19 марта. Франция предоставляла Алжиру независимость, а тот в обмен обязывался уважать «особые» экономические и геополитические интересы Франции на своей территории, например, не возражать против французских военных баз и ядерных полигонов. Французские колонисты и алжирские евреи должны были получить гарантии личной неприкосновенности и сохранить свою собственность. Для самих алжирцев вводился «безвиз» с Францией.
Я не зря сравнил французский Алжир с нашим Кавказом. Их завоевали примерно в одно время – во второй трети XIX в. И там, и там имперская экспансия представляла собой сложную смесь из противостояния и союзничества между европейцами и многочисленными местными сообществами. И там, и там был романтический герой антиимперского сопротивления, который после нескольких десятилетий борьбы был взят в почётный плен: на Кавказе – Шамиль, в Алжире – Абд аль-Кадир. И там, и там завоевание шло рука об руку с массовой колонизацией региона европейцами, вытеснявших туземцев с плодородных земель. Французские колонисты в Алжире были известны как «черноногие» («пье-нуар»). К моменту заключения Эвианских соглашений в Алжире проживали до 1 млн. «черноногих». Это составляло около 10% от общего населения Алжира, насчитывавшего около 11 млн. человек.
Юридически три алжирских департамента на побережье Средиземного моря были инкорпорированы во французскую метрополию на тех же правах, что и департаменты в материковой части страны.
С 1954 г. в Алжире шла война с арабскими сепаратистами, требовавшими создания независимого Алжирского государства. В 1962 г. де Голль положил ей конец.
Каким образом и за чей счёт это произошло, можно прочитать В ОТКРЫТОМ ДОСТУПЕ на Boosty или на Patreon. Времена нынче тяжёлые, поэтому я сделал доступ к этому тексту ОТКРЫТЫМ для всех читателей. Если по итогу вы вдруг захотите подписаться, чтобы прочесть прошлые или будущие премиумные тексты, то напоминаю, что в нынешних условиях это лучше делать через Boosty. У Patreon могут возникнуть проблемы с привязкой российских карт.
«Молчаливое большинство»
В историческую память навсегда вошли образы студентов и гражданских активистов, протестующих против войны во Вьетнаме. Естественно, всё не так однозначно. И состав антивоенного движения, и диапазон мнений о Вьетнамской войне среди американцев был неоднородным.
Государственная пропаганда обосновывала ввод войск во Вьетнам геополитической необходимостью противостоять «красной угрозе» на «дальних рубежах». Мол, если позволить коммунистам захватить весь Вьетнам, то дальше, согласно «теории домино», красные придут к власти по всей Азии. А там недалеко и до Америки.
Согласно опросам общественного мнения, в первые три года (с 1965 по 1968) это объяснение устраивало большую часть американского общества. Больше половины опрошенных считали, что ввод войск был обоснован, и власти делают всё правильно. Большая часть опрошенных не собирались выходить ни на какие митинги. Из тех же, кто был готов выходить на площади, большинство собирались разворачивать плакаты «за», а не «против».
Тем не менее год от года общественная поддержка войны снижалась. Главным фактором, конечно, был обратный поток гробов. Американская армия тогда была призывной, поэтому срочники тоже направлялись во Вьетнам. Перелом в общественных настроениях совпал с Тетским наступлением красных в начале 1968 г. Оно обернулось полным военным разгромом коммунистов, но ценой этому стал неизбежный взлёт числа американских гробов, отправляемых на Родину.
После Тетского наступления большая часть американцев стала считать, что отправка войск во Вьетнам была ошибкой, и их следует выводить. Но уходить из страны, где ведёшь войну, тоже можно по-разному.
Здесь нужно сделать очень важное замечание. Абсолютное большинство противников войны считали себя американскими патриотами, чтили американское знамя и не любили коммунистов. Их критика войны вращалась вокруг непонимания, ради каких геополитических многоходовочек на другом конце света должны погибать десятки тысяч американских парней. Многие критиковали правительство за то, что те миллиарды долларов, которые вбухали во Вьетнам, стоило бы потратить внутри самой Америки.
Радикальные леваки, которые маршировали с портретами коммунистического диктатора Хо Ши Мина и террориста Че Гевары, которые вывешивали флаги Вьетконга и, наоборот, сжигали американские флаги, всегда являлись крошечным меньшинством в антивоенном движении. Но зачастую самым громким. По большому счёту, они даже играли на руку государственной пропаганде, которой удалось убедить многих американцев, будто все противники войны выглядят именно так. Правительству оказалось удобнее мобилизовать консервативный электорат даже не «за поддержку войны», а «против антивоенного движения хиппарей и укурков».
3 ноября 1969 г. президент Ричард Никсон выступил с телеобращением к нации. Он заявил, что войну действительно следует прекратить, но прекратить « с честью». Америка не должна «бежать» из Вьетнама. Напротив, она должна заставить коммунистов признать суверенитет Южного Вьетнама. Войну следует «вьетнамизировать», то есть постепенно переложить большую часть ответственности на заранее обученную южновьетнамскую армию. И лишь после этого вооружённые силы США могут быть выведены из страны. Президент просил понимания и поддержки своего курса от тех, кого он назвал «молчаливым большинством». Это были те, кто не выходил на антивоенные митинги, кто, вероятнее всего, желал вывода войск, но вместе с тем и не был готов к позорному «поражению».
Опросы общественного мнения показали, что сразу после речи рейтинг одобрения Никсона взлетел с 50 до 80%. На президентских выборах 1972 г. Никсон победил с огромным отрывом, получив 60% голосов и взяв 49 штатов из 50.
Американские войска были выведены из Вьетнама в начале 1973 г. Формально Никсон добился победы. Южный Вьетнам устоял. Он рухнет всего через два года, но это произойдёт уже без американских войск и без Никсона в президентском кресле.
Приход коммунистов к власти в Индокитае, ради предотвращения которого погибли 60 тыс. американцев, так и не стал никакой катастрофой для геополитической мощи США.
В историческую память навсегда вошли образы студентов и гражданских активистов, протестующих против войны во Вьетнаме. Естественно, всё не так однозначно. И состав антивоенного движения, и диапазон мнений о Вьетнамской войне среди американцев был неоднородным.
Государственная пропаганда обосновывала ввод войск во Вьетнам геополитической необходимостью противостоять «красной угрозе» на «дальних рубежах». Мол, если позволить коммунистам захватить весь Вьетнам, то дальше, согласно «теории домино», красные придут к власти по всей Азии. А там недалеко и до Америки.
Согласно опросам общественного мнения, в первые три года (с 1965 по 1968) это объяснение устраивало большую часть американского общества. Больше половины опрошенных считали, что ввод войск был обоснован, и власти делают всё правильно. Большая часть опрошенных не собирались выходить ни на какие митинги. Из тех же, кто был готов выходить на площади, большинство собирались разворачивать плакаты «за», а не «против».
Тем не менее год от года общественная поддержка войны снижалась. Главным фактором, конечно, был обратный поток гробов. Американская армия тогда была призывной, поэтому срочники тоже направлялись во Вьетнам. Перелом в общественных настроениях совпал с Тетским наступлением красных в начале 1968 г. Оно обернулось полным военным разгромом коммунистов, но ценой этому стал неизбежный взлёт числа американских гробов, отправляемых на Родину.
После Тетского наступления большая часть американцев стала считать, что отправка войск во Вьетнам была ошибкой, и их следует выводить. Но уходить из страны, где ведёшь войну, тоже можно по-разному.
Здесь нужно сделать очень важное замечание. Абсолютное большинство противников войны считали себя американскими патриотами, чтили американское знамя и не любили коммунистов. Их критика войны вращалась вокруг непонимания, ради каких геополитических многоходовочек на другом конце света должны погибать десятки тысяч американских парней. Многие критиковали правительство за то, что те миллиарды долларов, которые вбухали во Вьетнам, стоило бы потратить внутри самой Америки.
Радикальные леваки, которые маршировали с портретами коммунистического диктатора Хо Ши Мина и террориста Че Гевары, которые вывешивали флаги Вьетконга и, наоборот, сжигали американские флаги, всегда являлись крошечным меньшинством в антивоенном движении. Но зачастую самым громким. По большому счёту, они даже играли на руку государственной пропаганде, которой удалось убедить многих американцев, будто все противники войны выглядят именно так. Правительству оказалось удобнее мобилизовать консервативный электорат даже не «за поддержку войны», а «против антивоенного движения хиппарей и укурков».
3 ноября 1969 г. президент Ричард Никсон выступил с телеобращением к нации. Он заявил, что войну действительно следует прекратить, но прекратить « с честью». Америка не должна «бежать» из Вьетнама. Напротив, она должна заставить коммунистов признать суверенитет Южного Вьетнама. Войну следует «вьетнамизировать», то есть постепенно переложить большую часть ответственности на заранее обученную южновьетнамскую армию. И лишь после этого вооружённые силы США могут быть выведены из страны. Президент просил понимания и поддержки своего курса от тех, кого он назвал «молчаливым большинством». Это были те, кто не выходил на антивоенные митинги, кто, вероятнее всего, желал вывода войск, но вместе с тем и не был готов к позорному «поражению».
Опросы общественного мнения показали, что сразу после речи рейтинг одобрения Никсона взлетел с 50 до 80%. На президентских выборах 1972 г. Никсон победил с огромным отрывом, получив 60% голосов и взяв 49 штатов из 50.
Американские войска были выведены из Вьетнама в начале 1973 г. Формально Никсон добился победы. Южный Вьетнам устоял. Он рухнет всего через два года, но это произойдёт уже без американских войск и без Никсона в президентском кресле.
Приход коммунистов к власти в Индокитае, ради предотвращения которого погибли 60 тыс. американцев, так и не стал никакой катастрофой для геополитической мощи США.
6 апреля 1941 г. державы Оси (Германия, Италия и Венгрия) с нескольких направлений вторглись в Югославию.
Королевство Югославия было создано в 1918 г. С самого момента возникновения его разрывали внутренние межэтнические противоречия. «Государствообразующим» народом в королевстве были сербы – около 40% населения. В конце концов, именно Королевство Сербия являлось объединительным ядром нового государства. Сербские элиты автоматически стали элитами Югославии. Главными «сепарами» и «возбудителями спокойствия» были хорваты. Их насчитывалось около 25%. До 1918 г. Хорватия имела полуавтономный статус в составе Венгрии. Недавний опыт какой-никакой полугосударственности позволял хорватам требовать для себя «особого положения». Кроме того, центральным властям приходилось считаться со словенцами (8%), бошняками-мусульманами (6%), то ли «южными сербами», то ли болгарами, то ли македонцами (5%), немцами, венграми и албанцами (каждых – по 4%).
Большую часть Интербеллума белградские власти старались бороться с любыми формами регионализма/сепаратизма и даже пытались создать новую «югославскую идентичность». Однако в 1939 г. они всё же пошли на компромисс с хорватами, создав отдельную хорватскую автономию.
Внешняя политика Югославии в предвоенные годы была похожа на внутреннюю. Те же метания и лавирования меж двух огней. С одной стороны, королевство с трёх направлений окружали державы Оси, и это было сильным аргументом в пользу того, чтобы присоединиться к ним. С другой, страх перед перспективой стать германо-итальянской колонией побуждал искать контактов с англичанами и греками. В конце марта 1941 г. югославский правитель – принц-регент Павел, под давлением Германии, образно выражаясь, «выбрал ветку» союза с Осью.
25 марта Югославия присоединилась к Тройственному (Берлинскому) пакту. Это вызвало взрыв общественного возмущения в сербской части королевства, так как сербы в основном были настроены антинемецки. Уже 27 марта правительство было свергнуто военными заговорщиками, которые объявили об отставке регента и воцарении молодого короля Петра II. Примечательно, что действия Павла во внешней политике, судя по всему, были лишь поводом для переворота. Путчисты являлись сербскими националистами и в первую очередь были недовольны «прохорватской» политикой регента. Новое правительство постаралось заверить немцев, что Югославия остаётся членом Тройственного пакта.
Однако Гитлер воспринял переворот как личное оскорбление и распорядился уничтожить югославскую государственность.
Военные возможности Югославии и трёх стран Оси были несопоставимы. Югославская кампания продолжалась 11 дней, после чего, 17 апреля, югославская армия капитулировала. Хорватские подразделения в массе своей дезертировали и присягали «Независимому государству Хорватия», провозглашённому 10 апреля. Впрочем, главными причинами поражения Югославии всё-таки стоит признать не «удар в спину от хорватов», а общую техническую отсталость армии (производную от общей экономической отсталости страны) и просчёты (сербского) военного командования, распылившего войска по всей протяжённости госграниц. Великобритания, вынужденная помогать Греции, на которую немцы напали в тот же день, что и на Югославию, не смогла оказать никакой помощи Белграду.
Югославский блицкриг стал лишь началом жесточайшей партизанской Гражданской войны всех против всех, которая пылала в регионе вплоть до мая 1945 г.
Немецкую этническую карту Югославии 1940 г. можно посмотреть в высоком разрешении тут.
Королевство Югославия было создано в 1918 г. С самого момента возникновения его разрывали внутренние межэтнические противоречия. «Государствообразующим» народом в королевстве были сербы – около 40% населения. В конце концов, именно Королевство Сербия являлось объединительным ядром нового государства. Сербские элиты автоматически стали элитами Югославии. Главными «сепарами» и «возбудителями спокойствия» были хорваты. Их насчитывалось около 25%. До 1918 г. Хорватия имела полуавтономный статус в составе Венгрии. Недавний опыт какой-никакой полугосударственности позволял хорватам требовать для себя «особого положения». Кроме того, центральным властям приходилось считаться со словенцами (8%), бошняками-мусульманами (6%), то ли «южными сербами», то ли болгарами, то ли македонцами (5%), немцами, венграми и албанцами (каждых – по 4%).
Большую часть Интербеллума белградские власти старались бороться с любыми формами регионализма/сепаратизма и даже пытались создать новую «югославскую идентичность». Однако в 1939 г. они всё же пошли на компромисс с хорватами, создав отдельную хорватскую автономию.
Внешняя политика Югославии в предвоенные годы была похожа на внутреннюю. Те же метания и лавирования меж двух огней. С одной стороны, королевство с трёх направлений окружали державы Оси, и это было сильным аргументом в пользу того, чтобы присоединиться к ним. С другой, страх перед перспективой стать германо-итальянской колонией побуждал искать контактов с англичанами и греками. В конце марта 1941 г. югославский правитель – принц-регент Павел, под давлением Германии, образно выражаясь, «выбрал ветку» союза с Осью.
25 марта Югославия присоединилась к Тройственному (Берлинскому) пакту. Это вызвало взрыв общественного возмущения в сербской части королевства, так как сербы в основном были настроены антинемецки. Уже 27 марта правительство было свергнуто военными заговорщиками, которые объявили об отставке регента и воцарении молодого короля Петра II. Примечательно, что действия Павла во внешней политике, судя по всему, были лишь поводом для переворота. Путчисты являлись сербскими националистами и в первую очередь были недовольны «прохорватской» политикой регента. Новое правительство постаралось заверить немцев, что Югославия остаётся членом Тройственного пакта.
Однако Гитлер воспринял переворот как личное оскорбление и распорядился уничтожить югославскую государственность.
Военные возможности Югославии и трёх стран Оси были несопоставимы. Югославская кампания продолжалась 11 дней, после чего, 17 апреля, югославская армия капитулировала. Хорватские подразделения в массе своей дезертировали и присягали «Независимому государству Хорватия», провозглашённому 10 апреля. Впрочем, главными причинами поражения Югославии всё-таки стоит признать не «удар в спину от хорватов», а общую техническую отсталость армии (производную от общей экономической отсталости страны) и просчёты (сербского) военного командования, распылившего войска по всей протяжённости госграниц. Великобритания, вынужденная помогать Греции, на которую немцы напали в тот же день, что и на Югославию, не смогла оказать никакой помощи Белграду.
Югославский блицкриг стал лишь началом жесточайшей партизанской Гражданской войны всех против всех, которая пылала в регионе вплоть до мая 1945 г.
Немецкую этническую карту Югославии 1940 г. можно посмотреть в высоком разрешении тут.
О мёртвых либо хорошо, либо ничего. Кроме правды.
Когда-нибудь я надеюсь прочитать серьёзные научные исследовательские работы по истории важнейших партий РФ первых трёх десятилетий её существования. В том числе и про ЛДПР. Ну а пока ничего этого нет, попробую набросать кое-каких собственных историко-философских мыслей в качестве некролога.
Нет нужды объяснять, насколько судьбоносным и системообразующим временем был рубеж 1980-х и 1990-х гг. Именно в такие переходные моменты формируются структуры, которые в следующие несколько десятилетий будут определять характер и рамки существования общества.
«Великий перелом», который произошёл в РСФСР, имел несколько ключевых отличий от аналогичных «переломов», случившихся в национальных республиках СССР и в странах Восточного блока. Одним из таких отличий стала маргинализация национального дискурса «государствообразующего» этноса. Везде – в Польше, в Венгрии, в Чехословакии, в Прибалтике, на Украине, «бархатные революции» одновременно были и «демократическими», и «прорыночными», и «национальными». Везде – кроме РСФСР. Если во всех остальных постсоветских обществах в 1989/91 гг. побеждали люди, которые публично могли назвать себя и «демократами» и «вставить название этноса», то в РСФСР в 1991 г. победили «просто демократы». Отождествлять себя с «русскими» как с политической общностью они не собирались.
В 2009 г. профессор Соловей (тот самый) и его сестра написали неплохую историко-философскую книжку «Несостоявшаяся революция» об истории русского национализма. На мой взгляд, в ней высказана справедливая мысль, что главными виновниками столь досадного провала политического русского национализма на сломе эпох являлись, в общем-то, сами русские националисты. Вместо того чтобы стать демократической прорыночной «третьей силой» и предложить растерянному обывателю что-то среднее между совками и демшизой, русские националисты показали полную организационную профнепригодность, помноженную на идеологические химеры антимодернизма, имперства и жидоедства.
Тем не менее массовый запрос общества на «национальную» риторику требовал хоть какого-то отклика. Он был дан несколькими политическими акторами, пусть и в крайне искажённом виде. Первыми спохватились «советские консерваторы», которые в июне 1990 г. создали «русскую» Компартию – КП РСФСР. Её секретарём ЦК по идеологии стал… да, Геннадий Зюганов. Правопреемницей именно этой «русской» Компартии РСФСР (а вовсе не КПСС) является нынешняя КПРФ, которая с тех же пор совмещает советскую ностальгию с «прорусской» риторикой.
Однако существовал значительный слой избирателей, кто испытывал национальный ресентимент, недовольство неолиберальной «шоковой терапией», но не был готов мириться с неосоветизмом и отказом от рынка. Именно этого избирателя стал окучивать Жириновский. На первых парламентских выборах в ГосДуму в декабре 1993 г. право-популистская ЛДПР набрала 23% голосов, заняв первое место.
Я не буду расписывать бэкграунд Жириновского и делать предположения, через какие структуры этот человек вообще мог запрыгнуть так высоко. Об этом сегодня напишут и без меня. Факт остаётся фактом. В 1993 г. Жириновский сумел мобилизовать 23% (12,3 млн.) интуитивно право-ориентированного и национально-настроенного электората. Большую часть этого политического капитала он растратил, занимаясь политическим карнавализмом (если не сказать – дискредитацией) и мутным лоббизмом. Уже на выборах 1999 г. леволиберальное «Яблоко» Явлинского набрало чуть больше голосов, чем «Блок Жириновского» (оба – по 6%, примерно по 4 млн. голосов).
Относительная реставрация и стабилизация позиций ЛДПР в нулевые и десятые объясняется скорее сжатием и выхолащиванием самой партийной системы в РФ в этот период.
Спикер ГосДумы абсолютно прав, когда пишет, что без Жириновского «трудно представить историю развития политической системы современной России». Ушедший сегодня человек в самом деле был и останется одним из символов искорёженного зазеркалья, столь свойственного бывшей РСФСР.
Когда-нибудь я надеюсь прочитать серьёзные научные исследовательские работы по истории важнейших партий РФ первых трёх десятилетий её существования. В том числе и про ЛДПР. Ну а пока ничего этого нет, попробую набросать кое-каких собственных историко-философских мыслей в качестве некролога.
Нет нужды объяснять, насколько судьбоносным и системообразующим временем был рубеж 1980-х и 1990-х гг. Именно в такие переходные моменты формируются структуры, которые в следующие несколько десятилетий будут определять характер и рамки существования общества.
«Великий перелом», который произошёл в РСФСР, имел несколько ключевых отличий от аналогичных «переломов», случившихся в национальных республиках СССР и в странах Восточного блока. Одним из таких отличий стала маргинализация национального дискурса «государствообразующего» этноса. Везде – в Польше, в Венгрии, в Чехословакии, в Прибалтике, на Украине, «бархатные революции» одновременно были и «демократическими», и «прорыночными», и «национальными». Везде – кроме РСФСР. Если во всех остальных постсоветских обществах в 1989/91 гг. побеждали люди, которые публично могли назвать себя и «демократами» и «вставить название этноса», то в РСФСР в 1991 г. победили «просто демократы». Отождествлять себя с «русскими» как с политической общностью они не собирались.
В 2009 г. профессор Соловей (тот самый) и его сестра написали неплохую историко-философскую книжку «Несостоявшаяся революция» об истории русского национализма. На мой взгляд, в ней высказана справедливая мысль, что главными виновниками столь досадного провала политического русского национализма на сломе эпох являлись, в общем-то, сами русские националисты. Вместо того чтобы стать демократической прорыночной «третьей силой» и предложить растерянному обывателю что-то среднее между совками и демшизой, русские националисты показали полную организационную профнепригодность, помноженную на идеологические химеры антимодернизма, имперства и жидоедства.
Тем не менее массовый запрос общества на «национальную» риторику требовал хоть какого-то отклика. Он был дан несколькими политическими акторами, пусть и в крайне искажённом виде. Первыми спохватились «советские консерваторы», которые в июне 1990 г. создали «русскую» Компартию – КП РСФСР. Её секретарём ЦК по идеологии стал… да, Геннадий Зюганов. Правопреемницей именно этой «русской» Компартии РСФСР (а вовсе не КПСС) является нынешняя КПРФ, которая с тех же пор совмещает советскую ностальгию с «прорусской» риторикой.
Однако существовал значительный слой избирателей, кто испытывал национальный ресентимент, недовольство неолиберальной «шоковой терапией», но не был готов мириться с неосоветизмом и отказом от рынка. Именно этого избирателя стал окучивать Жириновский. На первых парламентских выборах в ГосДуму в декабре 1993 г. право-популистская ЛДПР набрала 23% голосов, заняв первое место.
Я не буду расписывать бэкграунд Жириновского и делать предположения, через какие структуры этот человек вообще мог запрыгнуть так высоко. Об этом сегодня напишут и без меня. Факт остаётся фактом. В 1993 г. Жириновский сумел мобилизовать 23% (12,3 млн.) интуитивно право-ориентированного и национально-настроенного электората. Большую часть этого политического капитала он растратил, занимаясь политическим карнавализмом (если не сказать – дискредитацией) и мутным лоббизмом. Уже на выборах 1999 г. леволиберальное «Яблоко» Явлинского набрало чуть больше голосов, чем «Блок Жириновского» (оба – по 6%, примерно по 4 млн. голосов).
Относительная реставрация и стабилизация позиций ЛДПР в нулевые и десятые объясняется скорее сжатием и выхолащиванием самой партийной системы в РФ в этот период.
Спикер ГосДумы абсолютно прав, когда пишет, что без Жириновского «трудно представить историю развития политической системы современной России». Ушедший сегодня человек в самом деле был и останется одним из символов искорёженного зазеркалья, столь свойственного бывшей РСФСР.
Абсолютно нормально, когда партийный политик десятилетиями занимался политической активностью, к высшей власти так и не пробился, но самой своей деятельностью сдвинул общественный дискурс в ту или иную сторону или принял участие в модернизации политических институтов.
Уильям Брайан трижды баллотировался в президенты США от демократов, все три раза проиграл, но как считается, сдвинул общественный дискурс в целом и дискурс Демократической партии в частности в сторону «прогрессивизма», подготовив почву для «Нового курса» Рузвельта.
Курт Шумахер так никогда и не стал канцлером ФРГ. Но будучи первым парламентским лидером оппозиции в Федеративной республике он сформировал стиль «конструктивной оппозиции», которая не только голословно критикует (как в Веймаре), но и что-то предлагает. Как лидер Социал-демократической партии он не только восстановил её из пепла, но и придал ей такие черты, как здоровый национальный дух (пусть и марксисты, но прежде всего немецкие марксисты), а также жёсткий антисоветизм (никаких компромиссов с коммунистами на Востоке, только полное национальное воссоединение).
Джорджио Альмиранте 40 лет был на первых ролях в Итальянском социальном движении – главной неофашистской партии республиканской Италии. Большую часть времени ИСД набирало на выборах около 5-6%, единожды приблизившись к отметке в 9%. За Альмиранте признают заслугу в интеграции ностальгирующих по Муссолини итальянцев в парламентско-демократическую систему Первой республики. Мол, пусть лучше ходят на выборы, чем дерутся и бомбы бросают. Главный итальянский фашист из-за этого был лютым врагом ультрафашистских террористов-подпольщиков и, напротив, пользовался личным уважением главы итальянской Компартии. В 1990-х гг. ИСД окончательно отошла от фашизма и стала одним из резервуаров, откуда вышли современные консервативные и правоцентристские партии Второй республики в Италии.
И в общем возникает вопрос.
А Жириновский за 30 лет чего сделал то? Нет, не для себя лично и для своих приближённых, а для политической системы? Для общества в целом?
Тут важно разграничить. Для государственной системы РФ Жириновский в самом деле сделал очень многое, неизменно поддерживая любую власть – от ельцинской до путинской. Положа руку на сердце, сложно заподозрить, будто нынешнее национал-имперство в самом деле является серьёзным «наследием» Жириновского, а не ситуативной декорацией российского политикума.
Но каково наследие Жириновского в смысле создания или укрепления политических институтов? Да хотя бы партийных? Кто поставит на то, что ЛДПР без Жириновского просуществует хоть сколько-нибудь серьёзный срок? Давал ли он своему право-популистскому электорату какие-то зачатки политического образования?
Вообще интересно, что напишут о человеке, ассоциирующемся сейчас с целой эпохой, в учебниках по истории или хотя бы вузовской политологии лет через 30. И напишут ли.
Уильям Брайан трижды баллотировался в президенты США от демократов, все три раза проиграл, но как считается, сдвинул общественный дискурс в целом и дискурс Демократической партии в частности в сторону «прогрессивизма», подготовив почву для «Нового курса» Рузвельта.
Курт Шумахер так никогда и не стал канцлером ФРГ. Но будучи первым парламентским лидером оппозиции в Федеративной республике он сформировал стиль «конструктивной оппозиции», которая не только голословно критикует (как в Веймаре), но и что-то предлагает. Как лидер Социал-демократической партии он не только восстановил её из пепла, но и придал ей такие черты, как здоровый национальный дух (пусть и марксисты, но прежде всего немецкие марксисты), а также жёсткий антисоветизм (никаких компромиссов с коммунистами на Востоке, только полное национальное воссоединение).
Джорджио Альмиранте 40 лет был на первых ролях в Итальянском социальном движении – главной неофашистской партии республиканской Италии. Большую часть времени ИСД набирало на выборах около 5-6%, единожды приблизившись к отметке в 9%. За Альмиранте признают заслугу в интеграции ностальгирующих по Муссолини итальянцев в парламентско-демократическую систему Первой республики. Мол, пусть лучше ходят на выборы, чем дерутся и бомбы бросают. Главный итальянский фашист из-за этого был лютым врагом ультрафашистских террористов-подпольщиков и, напротив, пользовался личным уважением главы итальянской Компартии. В 1990-х гг. ИСД окончательно отошла от фашизма и стала одним из резервуаров, откуда вышли современные консервативные и правоцентристские партии Второй республики в Италии.
И в общем возникает вопрос.
А Жириновский за 30 лет чего сделал то? Нет, не для себя лично и для своих приближённых, а для политической системы? Для общества в целом?
Тут важно разграничить. Для государственной системы РФ Жириновский в самом деле сделал очень многое, неизменно поддерживая любую власть – от ельцинской до путинской. Положа руку на сердце, сложно заподозрить, будто нынешнее национал-имперство в самом деле является серьёзным «наследием» Жириновского, а не ситуативной декорацией российского политикума.
Но каково наследие Жириновского в смысле создания или укрепления политических институтов? Да хотя бы партийных? Кто поставит на то, что ЛДПР без Жириновского просуществует хоть сколько-нибудь серьёзный срок? Давал ли он своему право-популистскому электорату какие-то зачатки политического образования?
Вообще интересно, что напишут о человеке, ассоциирующемся сейчас с целой эпохой, в учебниках по истории или хотя бы вузовской политологии лет через 30. И напишут ли.